Генерального штаба генерал-майор Михаил Гордеевич Дроздовский

Эти строки поэта белой эмиграции (известны лишь его инициалы – Г. П.) посвящены Дроздовскому походу из Ясс на Дон, ставшему одной из наиболее легендарных страниц Белого движения. Не менее легендарной фигурой стал и сам руководитель похода, изучение жизненного пути которого позволяет многое понять в движущих мотивах гражданской войны.

Родился Михаил 7 октября 1881 г. в Киеве в семье генерал-майора, потомственного дворянина Полтавской губернии Гордея Дроздовского. Отец будущего белого воина отличился еще унтер-офицером в Крымской войне и последовательно прошел все ступеньки военной службы до генеральских эполет. Последняя его должность перед выходом в отставку – командир 168-го пехотного резервного Острожского полка. Многодетная семья Дроздовских жила на одну генеральскую пенсию – единственным имуществом героя обороны Севастополя было маленькое имение в Полтавской губернии, которое по площади было меньше среднего крестьянского надела.

Видя перед собой пример отца, Михаил не мыслил другой судьбы, чем служба в армии, и его путь к подвигу был обычен для русского офицера.

Михаил Дроздовский с Георгиевским оружием

В числе лучших он закончил Владимирский Киевский кадетский корпус, затем по первой категории Павловское военное училище, в котором был одним из наиболее, как тогда говорили, «отчетливых» юнкеров-павлонов.

В 1901 г. Дроздовский был выпущен в лейб-гвардии Волынский полк, где служил младшим офицером восьмой роты. Мечтая о получении академического военного образования, Дроздовский добился в августе 1904 г. откомандирования в Николаевскую академию Генерального штаба для сдачи экзаменов. Успешно пройдя экзаменационные испытания, офицер-волынец был зачислен в число слушателей, но его планы меняет ход русско-японской войны. В начале войны общим мнением было, что продлится она очень недолго – японцы ошибочно считались противником слабым, которого удастся очень быстро «шапками закидать». Однако в реальности «маленькой победоносной войны» не получилось – напротив, одна неудача следовала за другой и война все более затягивалась.

Это заставило только что зачисленного слушателя академии подать заявление о переходе в 34-й Восточно-Сибирский стрелковый полк, которое и было удовлетворено с разрешения Главного штаба. В Маньчжурии Дроздовский показал себя храбрым и распорядительным офицером, неоднократно лично водившим своих солдат в атаку. В бою у деревни Безымянной (Семапу) он был ранен ружейной пулей насквозь в левое бедро, но остался в строю.

Приказом по войскам 2-й Маньчжурской армии за отличие в боях с японцами с 12 по 16 января 1905 г. у деревни Хейгоутай и Безымянной Дроздовский награждается орденом Святой Анны 4-й степени с надписью «За храбрость». Также молодой офицер назначается командиром роты, в которой приобретает общую любовь солдат как за свою смелость, так и за постоянную заботу о них.

После окончания войны Дроздовский заканчивает в 1908 г. академическое обучение, служит в штабах сначала Варшавского, а потом Приамурского военного округов и отбывает двухгодичный ценз командования ротой в родном Волынском полку.

В 1913 г. Дроздовский, которого крайне интересовали новые методы ведения боевых действий и все технические усовершенствования, сумел добиться откомандирования в Севастопольскую школу воздухоплавания для изучения воздушного наблюдения и лично летал на тогда крайне несовершенных аэропланах.

После начала Первой мировой Дроздовский, как высококвалифицированный офицер Генштаба, был назначен в штаб Северо-Западного флота. Но Михаил Гордеевич делал все возможное, чтобы из штаба попасть непосредственно на передовую, и наконец его желание было командованием удовлетворено. Он был произведен в подполковники и назначен начальником штаба 54-й пехотной дивизии. На этой должности Дроздовский не только занимался штабной работой, но и, как ранее в Маньчжурии, неоднократно сам водил солдат в атаки.

Вот, например, красноречивые строки из его послужного списка: «Приказом командующего 10-й армией 2 ноября 1915 года за № 1270 награжден Георгиевским оружием за то, что, принимая непосредственное участие в бою 20 августа 1915 года у местечка Оханы, произвел под действительным артиллерийским и оружейным огнем рекогносцировку переправы через Месечанку, руководя форсированием ее, а затем, оценив возможность захвата северной окраины местечка Оханы, лично руководил атакой частей Перекопского полка и умелым выбором позиции способствовал действиям нашей пехоты, отбивавшей в течение пяти дней наступавшие части превосходных сил противника… 31 августа 1916 года при атаке горы Капуль ранен ружейной пулей в область верхней трети правого предплечья с повреждением мышц… Эвакуирован для лечения в тыл».

Февральский переворот стал для Дроздовского (в январе произведенного в полковники) крахом его и всего офицерства надежд на победоносное завершение войны – он сразу понял, что армия не сможет устоять перед мутным валом революционного хаоса. Как писал Дроздовский еще в первые дни революции (когда многие питали иллюзии о перспективах «великой и бескровной») о ближайшем будущем российской армии: «…она не сегодня, завтра начнет разлагаться, отравленная ядом политики и безвластия».

Особенно боевому офицеру, для которого честь и верность Родине всегда были превыше всего, отвратительно было заигрывание части генералитета с новоявленными хозяевами страны. А для себя он сделал бесповоротный выбор – что бы ни случилось, выполнить долг до конца: «С души воротит, как вчера подававшие всеподданнейшие адреса сегодня пресмыкаются перед чернью. Несомненно, что нетрудно было бы поплыть по течению и заняться ловлей рыбы в мутной воде революции, но моя спина не так гибка и я не так малодушен, как большинство наших. Конечно, проще было бы оставить всё и уйти, проще, но нечестно. Я никогда не отступал перед опасностью, никогда не склонял перед ней своей головы, и поэтому я останусь на своем посту до последнего часа».

Как раз в это время сбылась давнишняя места Дроздовского – в апреле он назначается командиром 60-го пехотного Замосцкого полка. Полковником было сделано все возможное, чтобы остановить прогрессирующее разложение и сохранить полк как боеспособную единицу. И вначале это удалось – 11 июля в бою у Марешешти стремительной атакой Дроздовский захватывает одиннадцать орудий противника. Однако даже самый лучший командир не в состоянии был изолировать полк от всеобщего разложения армии. Уже в августе, после немецкой атаки солдаты обратились в паническое бегство, и Дроздовскому, вместе с офицерами полка, пришлось останавливать их с помощью револьверов, а потом устраивать военно-полевой суд.

После прихода в Петрограде к власти большевиков 24 ноября Дроздовский назначается приказом командующего фронтом начальником знаменитой «драгомировской» 14-й пехотной дивизии. Однако разложение дивизии, как и армии в целом, зашло настолько далеко, что через две недели Дроздовский отказывается от командования, понимая, что он не в силах что-либо изменить.

Стремящийся начать борьбу против развала страны и общего хаоса, полковник направляется в Яссы, где командование Румынского фронта начало формирование добровольческого корпуса для отправки на Дон. Дроздовский принял самое активное участие в формировании корпуса – благодаря его агитации в него записалась сохранившая способность к сопротивлению часть офицерства. Однако вскоре командующий фронтом генерал от инфантерии Дмитрий Щербачев, проникнувшийся сознанием бесполезности дальнейшей борьбы и не имевший связи с Доном, отменяет приказ о формировании добровольческого корпуса, а записавшихся в него офицеров освобождает от всяких обязательств.

В этой тяжелейшей ситуации Дроздовский не опускает руки, а принимает полностью на себя формирование добровольческого отряда. Преодолевая сопротивление как румынских властей (пытавшихся разоружить находившуюся под его командованием 1-ю бригаду добровольцев), так и штаба фронта, он постоянно ездит по воинским частям, чтобы убедить как можно большее количество офицеров вступить в ряды добровольцев.

На офицерском собрании в Одессе он следующими словами объясняет цели начатой борьбы: «Я прежде всего люблю свою Родину и хотел бы ей величия. Ее унижение – унижение и для меня, над этими чувствами я не властен, и пока есть хоть какие-нибудь мечты – я должен постараться сделать что-нибудь; не покидают того, кого любишь в минуту несчастья, унижения и отчаяния. Еще другое чувство руководит мною – это борьба за культуру, за нашу русскую культуру».

Отметим, что к этому вопросу Дроздовский возвращался неоднократно и подробно объяснял цели Белого движения. Наиболее интересно в этом плане его воззвание с призывом вступать в ряды добровольцев, выпущенное на Румынском фронте. В нем кратко, но предельно ясно указывалось, за что необходимо сражаться: «Учредительное собрание разогнано. Грабежи и насилия большевиков кровавыми волнами заливают русскую землю. Армии не существует: она погибла на радость ликующему врагу. Офицеры и солдаты! Вы спешите домой, но там вам не будет ни отдыха, ни покоя. У порогов ваших домов братоубийственная война, внутри них – голод и слезы. Если вам дороги ваши родные очаги, ваши дети, матери, жены и сестры, если мысль о них сжимает ваше сердце – ваше место под знаменем добровольческих войск; хотите их защитить и спасти – идите к нам в ПЕРВУЮ ОТДЕЛЬНУЮ БРИГАДУ РУССКИХ ДОБРОВОЛЬЦЕВ».

Несмотря на все трудности, Дроздовский сумел собрать в отряде (состоявшем из 3-ротного стрелкового полка, 2-эскадронного конного дивизиона, легкой и конно-горной батарей – каждая в составе четырех орудий, мортирного взвода из двух гаубиц, трех бронеавтомобилей, технической части и лазарета) более тысячи человек и 26 февраля 1918 г. выступил в поход на Дон. Румыны опять попытались разоружить русских добровольцев, но их командир твердо заявил, что оружия не сдаст, а в числе предпринятых им мер противодействия будет и артиллерийский обстрел королевского дворца в Яссах. В итоге румыны не решились на опасное для них столкновение и поход Яссы – Дон начался.

Всего поход продлился 61 день и прошел через территорию Украины до Ростова, под которым добровольцы появились 24 апреля. В ходе продвижения дроздовцы переправились через Южный Буг и Днепр, ими были заняты такие крупные центры, как Вознесенск, Каховка, Мелитополь, Бердянск, Мариуполь, Таганрог.

По пути следования в отряд вступали добровольцы (в основном, офицеры), но их число было значительно меньше ожидавшегося – наиболее крупным единоразовым пополнением был отряд моряков численностью чуть более ста человек.

Во время похода Дроздовский вел дневник, и он остался как свидетельством подлинного героизма добровольцев, так и ценнейшим историческим источником, рассказывающем далеко не только о сугубо военных аспектах гражданской войны.

Вот, например, мартовская запись о настроениях людей в районах прохождения дроздовцев, из которой ясна причина небольшого количества добровольцев из местного населения: «На большом привале зашли в соседнюю избу пообедать молоком и яйцами, солдатка – муж в плену, она и ее квартиранты жалуются на современные «свободы». «Раньше было лучше» – приходится слышать очень часто, но полная неспособность бороться, одни сетования; запуганность, забитость, а охотно сообщают имена зачинщиков и комитетчиков, если только рассчитывают, что их не выдадут».

Или вот свидетельства, показывающие, что далеко не все крестьяне были увлечены революционными миражами и многие из них сочувствовали белогвардейцам: «Как разнообразно отношение жителей – масса во многих деревнях очень благоприятно настроена, так в Акмечети и Александровке. Акмечетских трех убийц полковника, которых выдали нам сами жители, сегодня расстреляли. Акмечетские особенно помогали переправе, их комитет сам прислал своих плотников и техника направить паром для броневиков. Дали доски для усиления и вообще оказывали всякое содействие.

В годы Первой мировой войны

Приходится выслушивать много жалоб, просьб о разборе разных хозяйств, о защите от одних и видеть злобу и косые взгляды других; иные бегут, только слыша о нашем приходе. Наши хозяева среднего достатка, боятся грабежей, лучшее имущество хранили в бочке в стоге соломы…

В общем, массы довольны. Просят защиты, установления порядка: анархия, дезорганизация измучила всех, кроме небольшой горсти негодяев. Говорят, что некому жаловаться, нет нигде защиты, никакой уверенности в завтрашнем дне. В Еланце просят навести порядки; если не можем репрессиями, то хоть напугать… Постоянные налеты, грабежи, убийства терроризировали население, а виновных боятся называть из страха мести. Наши хозяева евреи, ограбленные вчера на 900 рублей, встретили нас крайне радушно. «Хоть день будем покойны!»…

От грабежей и налетов стон стоит. Понемногу выясняем и вылавливаем главарей, хотя главные заправилы умудряются заблаговременно удрать; в штабе сосредоточиваются показания всех квартирохозяев; также очень помогла посадка своего переодетого вместе с арестованными – те ему сдуру многое порассказали. Жители боятся показывать на формальном допросе, только три-четыре дали показания под условием, что их фамилии останутся неизвестными. Наш хозяин, еврей, говорил, что местные евреи собирались послать делегацию просить оставить какое-нибудь угрожающее объявление о поддержании порядка, а то их перед нашим приходом грозили громить, а теперь грозят расправиться, когда мы уйдем».

К интенданту привезли, собрав по домам, три воза хлеба и очень удивились, что он заплатил. Посылали в виде откупного, так привыкли, что проходящие части грабили и отбирали даром. Это углубление революции после большевистского переворота гастролерами, наезжающими в деревню, – грабежи имений и экономии под угрозой пулеметов; иногда, впрочем, сопротивляются, дают отпор, защищая помещиков».

Показательно как Дроздовский определяет свою линию поведения в это апокалиптическое время крушения не только государства, но и всех многовековых устоев веры и нравственности: «В дороге мысль настойчиво вертелась вокруг прошлого, настоящего и дней грядущих; нет-нет да и сожмет тоской сердце, инстинкт культуры борется с мщением побежденному врагу, но разум, ясный и логичный разум, торжествуй над несознательным движением сердца!.. Что можем мы сказать убийце трех офицеров или тому, кто лично офицера приговорил к смерти за «буржуйство и контрреволюционность»? Или как отвечать тому, кто являлся духовным вождем насилий, грабежей, убийств, оскорблений, их зачинщиком, их мозгом, кто чужие души отравлял ядом преступления?! Мы живем в страшные времена озверения, обесценивания жизни. Сердце, молчи, и закаляйся, воля, ибо этими дикими, разнузданными хулиганами признается и уважается только один закон – «око за око», а я скажу: «два ока за око, все зубы за зуб», «поднявший меч…»

В этой беспощадной борьбе за жизнь я стану вровень с этим страшным звериным законом – с волками жить…

И пусть культурное сердце сжимается иногда непроизвольно – жребий брошен, и в этом пути пойдем бесстрастно и упорно к заветной цели через потоки чужой и своей крови. Такова жизнь… Сегодня ты, а завтра я».

Дроздовский прекрасно осознавал ничтожность своих сил для такого длительного перехода по территории, занятой противником, но в этом мог признаться только на страницах дневника: «Забавно, до чего грозная слава окружает нас. Наши силы иначе не считают как десятками тысяч… В этом диком хаосе что может сделать даже горсть, но дерзкая и смелая. А нам больше ничего не осталось, кроме дерзости и смелости… Когда посмотришь на карту, на этот огромный предстоящий путь, жуть берет, и не знаешь, в силах ли будешь выполнить свое дело. Целый океан земли впереди, и враги кругом».

Дроздовцы, конечно, не были ангелами во плоти, да и не могли ими быть в условиях непримиримой гражданской войны – на жестокость тогда неизменно отвечали жестокостью. Командир добровольцев тоже не был милосерден и сердечен, но его жестокость всегда проявлялась лишь в качестве необходимого возмездия, о чем сидетельствует, например, история с убийством ширванцев: «…прибыли два раненых офицера Ширванского полка, помещены в больницу. Они с командиром полка и несколькими солдатами со знаменем пробирались на Кавказ; в районе Александрово (Долгоруковка) банда красногвардейцев и крестьяне арестовали их, избили, глумились всячески, издевались, четырех убили, повыкалывали им глаза, двух ранили, ведя на расстрел, да они еще с двумя удрали и скрылись во Владимирова, где крестьяне совершенно иные, но сами терроризированы долгоруковцами и фонтанцами; еще человека 4–5 скрылись в разных местах. Из Владимировки фельдшер привел их сюда в больницу, так как там фонтанцы и долгоруковцы требовали выдать их на расстрел. Внутри все заныло от желания мести и злобы. Уже рисовались в воображении пожары этих деревень, поголовные расстрелы и столбы на месте кары с надписями, за что. Потом немного улеглось, постараемся, конечно, разобраться, но расправа должна быть беспощадной: «два ока за око»! Пусть знают цену офицерской крови!»

И вот свидетельство командира отряда о последовавшей беспощадной расправе с убийцами солдат и офицеров Ширванского полка, но, заметим, с какой горечью при этом Дроздовский пишет о морально-нравственной деградации людей в условиях гражданской войны: «В 19 часов вернулась экспедиция Двойченко – нашли только одного главного участника убийств, расстреляли, остальные бежали; сожгли их дома, забрали фураж, живность и т. п. Оттуда заехали в Долгоруковку – отряд был встречен хлебом-солью, на всех домах белые флаги, полная и абсолютная покорность всюду; вообще, когда приходишь, кланяются, честь отдают, хотя никто этого не требует, высокоблагородиями и сиятельствами величают. Как люди в страхе гадки: нуль достоинства, нуль порядочности, действительно сволочной, одного презрения достойный народ – наглый, безжалостный, полный издевательств против беззащитных, при безнаказанности не знающий препон дикой разнузданности и злобы, а перед сильными такой трусливый, угодливый и низкопоклонный…

А в общем, страшная вещь гражданская война; какое озверение вносит в нравы, какою смертельною злобой и местью пропитывает сердца; жутки наши жестокие расправы, жутка та радость, то упоение убийством, которое не чуждо многим из добровольцев. Сердце мое мучится, но разум требует жестокости. Надо понять этих людей, из них многие потеряли близких, родных, растерзанных чернью, семьи и жизнь которых разбиты, имущество уничтожено или разграблено, и среди которых нет ни одного, не подвергавшегося издевательствам и оскорблениям; надо всем царит теперь злоба и месть, и не пришло еще время мира и прощения… Что требовать от Туркула, потерявшего последовательно трех братьев, убитых и замученных матросами, или Кудряшева, у которого недавно красногвардейцы вырезали сразу всю семью? А сколько их таких?»

И, все же, несмотря на неизбежную нечеловеческую ожесточенность, Дроздовский видел своих добровольцев солдатами, а не палачами. Очень интересен в этом плане приводимый им диалог с комендантом Центральной Рады в Константиновке: «Обедал в ресторане. Разговор с украинским комендантом… Он просил, если нужно будет расстреливать, дать людей, кто мог бы не дрогнуть при расстреле, ответил: «Роль исполнителей приговоров не беру, расстреливаем только своих приговоренных». – «Имею большие полномочия приказывать всем германским и украинским войскам в районе». – «Приказывать не можете». – «Могу». – «Можно только тому, кто исполнит, я – нет». – «Вы обязаны!» – «Не исполню». – «Вы на территории Украины». – «Нет. Где войска и сила, там ваша территория. Мы же идем по большевистской и освобождаем». – «Никто не просит». – «Нет, просят. Мы лояльны, не воюем, но должны с войны вернуться через ваши земли».

Рассказывая о походе Дроздовского, нельзя обойти сложный вопрос о его взаимоотношениях с немцами, которые после Брестского мира уже успели занять значительную часть территории, по которой продвигался отряд. Думается, исчерпывающе на эту тему высказался в эмиграции старый дроздовец капитан Андреянов в своем, прочитанном в Галлиполи, докладе: «Полковник Дроздовский не считал войну с Германией законченной и не признавал большевистского Брест-Литовского мира. Ясно сознавая невозможность продолжения борьбы с немцами на фронте, он стремился к скорейшему уничтожению большевизма и восстановлению Великой России, с голосом которой снова начали бы считаться как Германия, так и Европа.

Отдавая отчет в преимуществе сил немцев, он в походе стремился избегать встречи с ними, а если таковые происходили, то ни на какие предложения совместных действий с немцами не соглашался, и если и не вступал в борьбу с ними, то только для того, чтобы наиболее сохранить Отряд, присоединиться к армии Корнилова и с нею вместе начать дело возрождения России. Этим вполне объясняется и отношение к нам немцев, внимательно за нами следившими, стремившимися нас обезоружить и не пропустить на Дон».

Чтобы понять, каким испытанием явился поход для горстки добровольцев, приведем записи Дроздовского всего за три дня – с 25 по 27 марта. Они, без всяких дополнительных комментариев и без купюр, свидетельствуют, насколько, прежде всего, нравственно тяжела была взятая командующим отрядом на себя ноша.

«25 марта, Владимировка

Около 7 прибыли офицеры от авто с донесением (ночевали в 10 верстах западнее нас в деревне), что не хватило бензина, чтобы выслали, они же сообщили о бое с красногвардейцами в Возсиятском.

Убит поручик Осадчий, еще один радиотелеграфный офицер ранен, и два офицера из автоколонны тоже ранены с раздроблением кости на ногах; один – легко; положение раненых тяжелое – везти двух опасно, оставить – не менее опасно. Бензин послал. Раненых приказал везти сюда – их возили на легковом, приспособив его. Вместе с ними в этой же деревне, кажется, Христофановка, ночевал и Жебрак (полковник Михаил Жебрак-Рустанович – командир присоединившегося отряда, сформированного из офицеров Морской дивизии. – Авт.) и хотел бы присоединиться. Как ни тяжело опоздать еще на день, все же, опасаясь бросить автоколонну, которая, конечно, скоро прибыть не могла из-за раненых, а главное, желая подобрать Жебрака, решил простоять еще день. К Жебраку поехал начальник штаба для переговоров, чтобы уладить соединение на приемлемых для нас условиях.

Часов около 11 вернулся Войналович (полковник Генерального штаба Михаил Войналович – начальник штаба бригады добровольцев. – Авт.). Раненых на легковом авто отвезли в Новый Буг. Везти дальше было нельзя. Рассчитывая, что там будут австрийцы, автомобилисты приедут туда часов в 12–13, Жебрак придет завтра в Давыдов Брод, так как сегодня нужен отдых – он сделал прошлый переход около 70 верст. Все это еще ничего, жаль, мало бензина. Беспокоюсь за раненых, как бы не было чего по дороге или в Новом Буге, если туда замешкают прийти австрийцы.

В 15 часов собирал начальствующих лиц (с отделенного и выше), говорил о самоуправстве, избиениях, насилиях, караулах арестованных, обращении с солдатами, пьянстве, небрежности служебной и неисполнительности, требовал подналечь – не знаю, что из этого выйдет; самоуправства вызывают даже у части офицеров недовольство.

Учения у орудий; пулеметная стрельба, наблюдательный артиллерийский пункт на колокольне, непрерывное наблюдение, телефонная связь, орудия на позиции. Чудная солнечная погода.

Часов в 13 прибыли броневик и автомобилисты на подводах; назначил Лесли разбор происшедшего, а в 18 часов разбивку оставшихся за флагом автомобилистов. Часов в 17 приехал Жебрак представляться, немного поговорили о разных делах, составе, имуществе; выступит завтра на час раньше и должен прибыть во Владимировку, пожалуй, в хвост колонны – будет арьергардом.

Разбивка затянулась, уже стемнело, был 19-й или 20-й час; офицеров распределил; уже сильно начал беспокоиться за раненых, когда узнал, что вернулся автомобиль, довезя до Нового Буга – австрийцев нет; по телефону просили оказать помощь верст на 30–40 севернее; через полчаса прислали паровоз с санитарным вагоном, доктором, забрали трех, прихватили двух ширванцев, увезли для сдачи в госпиталь; были страшно любезны – безусловно, по-рыцарски; на душе отлегло, а то грызла тоска, вдруг случилось, что ни помочь, ни отомстить нет времени, дело дороже; а теперь, слава Богу, отлегло – спокоен за участь исполнивших долг.

Бой у Возсиятского – растерянность части, перешедшей гать. Не нашлось человека управлять и успокоить, потому и бросили в панике второй броневик, да и цистерну нечего было бросать. По докладу автоколонны, броневики, между прочим, шли по полверсте – версте в час из-за грязи, а между тем уже три сухих дня! (Подробности события – часов в 14 закончили переход и до 17 ждали броневиков и отхода, а в 17 начался огонь и т. д.)

Фураж почти весь за счет покоренных деревень, мясо полностью за их счет.

Мы отлично живем у купца: кормят до отвала, чудное масло, дивные коржики, мед, хорошее помещение – живи – не умирай… Часов в 21–22 донесение с заставы (со слов бежавших помещиков и хуторян), что в Долгоруковке собралась тысяча красногвардейцев – явный вздор в связи с наблюдением с колокольни, движением разъезда днем до Михайловки, пригона оттуда крестьянами к вечеру гурта награбленного скота голов 100. Откуда возьмется вдруг тысяча красногвардейцев! А в местной самообороне, которой кто-то из доносивших сдуру по дороге рассказал, паника. На случай появления шаек, конечно, предупреждены – усилена бдительность, а затем – милости просим. Самооборону постарался успокоить. Более верные сведения – что от Николо-Козельска какие-то банды двинулись к немецким дозорам, чтобы преградить нам дорогу; вообще банды везде, грабят хуторян. Странно, говорят, что немцы заняли с боя Апостолово, а Кривой Рог и Николо-Козельск оставляют.

Утром прибыл Беспалов из Большой Каховки; в Бериславе и в Большой Каховке банды по нескольку сот, в последней их штаб – кажется, отряд Маруськи. Мост есть, охраняется;

один офицер остался следить, условившись с Беспаловым о встрече. Наружность Беспалова – одно упоение, типичный красногвардеец; пока разведчики очень хорошо работают.

Пароходов и больших барок и т. п. нет – большевики угнали на север; есть опасность, как бы не заняли Берислав немцы от Херсона. Вообще главная трудность – не развели бы и не разрушили мост. Думаю, как организовать неожиданный захват переправы. Вот альфа и омега, а сопротивление – вздор.

26 марта

Растерянность местной охраны перед нашим уходом под угрозами хулиганов, грозящих приходом большевиков, мнение о необходимости наиболее обеспеченным бежать. Успокаиваем, ободряем, но уж очень трусливы. Жалкий народ, не понимает своей силы.

Выступили в 8 часов. Солнечная погода. Небо чистое, синее. Юго-восточный ветерок. Мираж весь путь, идешь точно среди озер – всюду вода на горизонте. Шли частью рысью, легко, без растяжек. Легкая дорога, а главное, сказывалась привычка. Большой привал в Ново-Павловке до половины третьего. В ней много пьяных – сказалась продажа водки из казенного завода в Давыдовом Броде. Прибыли в Давыдов Брод головой колонны в начале 18-го часа. Продажа спирта и водки сразу запрещена, по прибытии наряжен караул из непьющих. Не знаю, выйдет ли что, так как в каждом доме полно водки – начальствующих на всякий случай набодрил. Отряд Жебрака, шедший в часе расстояния, встретил нас своей чахоточной музыкой, егерским маршем – проходили со своим распущенным Андреевским знаменем.

Опять встретились, вернее разминулись, с австрийцами, которые небольшим отрядом – ротой с четырьмя пулеметами – двигались вдоль железной дороги от Херсона на северо-восток, занимая путь. Прошел незадолго до появления нашего конного отряда.

Мысль о переправе грызет. Какое тяжелое дело. Все эти большевики, все их окопы и пулеметы на той стороне. Пушек у них нет, а если бы и были, все это не стоит ничего. Дали бы красивый бой и легко перешли бы, но у них есть машинка Румкорфа, и простой поворот ручки одного нерастерявшегося человека может поставить нас в очень тяжелое положение и свести почти на нет всю громадную организационную работу, все труды, убить все надежды. Конечно, перейдем во всяком случае, но какою ценой – быть может, всей артиллерии и прочей материальной части.

Легко понять мое состояние духа и всю работу мозга в поисках успеха.

В приказе на завтра дал фальшивое направление через деревню Дунино с указанием переправы у местечка Меловое – все равно офицеры не сумеют сдержать язык за зубами, авось их разговоры принесут пользу…

27 марта

Выступили в 8 часов. Ясный солнечный ветреный день. По дороге ни одной деревни, зато часто отдельные хутора, особенно ближе к Бериславу. Около 5 часов вечера подошли к месту, предположенному для ночлега, наметил разброску отряда по отдельным хуторам в глубину верст на шесть. Это при предположенном ночном выступлении! Никто из штаба не встретил. Рысью выехал на поиски и не без труда нашел, а один из квартирьеров сообщил, что, по полученным сведениям, Берислав уже занят австрийцами, которых 500–400 человек с 4 пулеметами, без артиллерии. Ожидают еще подкреплений и артиллерии, что мост в их руках, что Каховка и левый берег Конки занят большевиками, копающими окопы. Имеют артиллерию, стреляя по Бериславу. Решил не останавливаться, а немедленно двигаться, так как обстановка такова, что либо сейчас пройти, пока наша помощь нужна австрийцам и нападение для большевиков опасно, либо обречь на гибель все дело, если, получив подкрепление и артиллерию, сами завладеют, заградят дорогу. Переправы для грузов вблизи нигде нет. Конная артиллерия и конница уже стояла на квартирах – приказал готовиться. Переговорил с Войналовичем – решил, что он с Жебраком поедет к австрийцам, скажет, идем домой бороться с большевиками, а овладевая переправой через Конку, просим остаться в стороне, потом сдадим переправу им. Сказал – объяснить им, кто мы, что переправиться должны. Войналович уехал. В 18.30 ушла конная колонна и броневик. В 18.45 двинулась и вся прочая колонна; за это время она перестроилась, выделив вперед только стрелковые и пулеметную роты с патронными повозками (по одной на роту), за ними – телефон и санитары, другая пулеметная рота и вся артиллерия. Вся же колонна обозов шла сзади под прикрытием службы связи и отряда Жебрака, выделившего в конный отряд взвод человек в 30, наиболее знакомых с переправным делом. Вскоре после начала движения, через 30–45 минут, начали слышаться редкие орудийные выстрелы, а в темноте ярко сверкали необычайно высокие разряды шрапнели».

* * *

Уже за Мелитополем Дроздовский получил информацию о захвате красными Дона и о смерти Корнилова. Но даже это не сломило его решимости идти до конца – он был готов начать сражаться на Дону один.

Очень тяжелый бой с превосходящими силами красных ожидал дроздовцев при подходе к Ростову. В нем отряд понес самые тяжелые потери за весь поход – более ста человек.

В вечер Страстной субботы в город ворвалась кавалерия Дроздовского и завязались предельно ожесточенные уличные бои. Ближе к полуночи подошла отставшая дроздовская пехота, которая окончательно и определила результат боя за Ростов.

Именно этот бой сыграл ключевое значение для победы белых на Дону. Красное командование очень сильно переоценило численность отряда Дроздовского и бросило навстречу ему из Новочеркасска большую часть своих сил – около 28 тысяч смешанного пехотно-кавалерийского состава. Хотя им и удалось вернуть Ростов, но уход из Новочеркасска такого количества красных войск дал возможность восставшим казакам занять город. Когда же красные попытались себе вернуть контроль над ним, к ним в тыл из-под Ростова вышли добровольцы Дроздовского.

Конно-горная батарея дроздовцев остановила атаку красных на Новочеркасск, а потом в их цепи въехал, стреляющий во все стороны из пулеметов, броневик «Верный». После этого в атаку перешли казаки из города, в результате красные были окончательно смяты и обратились в бегство.

Дроздовский победоносно вступил в Новочеркасск и издал следующий приказ по 1-й бригаде (который, спустя много лет, журнал РОВС «Часовой» очень точно назовет «символом веры» дроздовцев): «26-го апреля, части вверенного мне Отряда вступили в г. Новочеркасск, вступили в город, который с первых дней возникновения Отряда был нашей заветной целью, целью всех наших надежд и стремлений, – обетованной землей.

Нагрудный знак 2-го офицерского генерала Дроздовского стрелкового полка

Больше 1 000 верст пройдено вами походом, доблестные Добровольцы; немало лишений и невзгод перенесено, немало опасностей встретили вы лицом к лицу, но верные своему слову и долгу, верные дисциплине, безропотно, без празднословия шли вы упорно вперед по намеченному пути, и полный успех увенчал ваши труды и вашу волю; и теперь я призываю вас всех обернуться назад, вспомнить всё, что творилось в Яссах и Кишиневе, вспомнить все колебания и сомнения первых дней пути, предсказания различных несчастий, все нашептывания и запугивания окружавших нас малодушных.

Пусть же послужит это нам примером, что только СМЕЛОСТЬ и ТВЕРДАЯ ВОЛЯ творят большие дела и что только непреклонное решение дает успех и победу. Будем же и впредь в грядущей борьбе ставить себе смело высокие цели, стремиться к достижению их с железным упорством, предпочитая славную гибель позорному отказу от борьбы. Другую же дорогу предоставим всем малодушным и берегущим свою шкуру.

Еще много и много испытаний, лишений и борьбы предстоит Вам впереди, но в сознании уже исполненного большого дела, с великой радостью в сердце, приветствую я Вас, доблестные Добровольцы, с окончанием Вашего исторического Похода».

В Новочеркасск бригада Дроздовского, несмотря на постоянные бои во время похода, пришла значительно усилившейся – ко времени соединения с Добровольческой армией она насчитывала около двух с половиной тысяч солдат и офицеров, три батареи, два броневика, несколько аэропланов и радиотелеграф. В результате присоединения дроздовцев к Добровольческой армии численность последней выросла почти вдвое и она начала представлять собой грозную силу для красных.

Отряд Дроздовского по решению командования Добровольческой армии был переформирован в 3-ю пехотную бригаду (немного позднее ставшую дивизией), в состав которой вошли 2-й офицерский стрелковый полк, 2-й Конный офицерский полк, легкая и гаубичная батареи.

В составе Добровольческой армии дроздовцы прошли весь Второй Кубанский поход от Торговой до Екатеринодара, в ходе которого была занята территория Кубани и Северного Кавказа.

В этом походе дроздовцы сыграли очень значительную роль. Они наступали в центре вдоль линии железной дороги – именно там, где курсировали красные бронепоезда и было соответственно самое сильное сопротивление.

Наиболее ожесточенное сражение во время похода произошло в июне у села Белая Глина, которое обороняли превосходящие силы красных. Описание этого боя оставил в своих воспоминаниях один из ближайших соратников Дроздовского (во время похода штабс-капитан, командир Офицерской роты) Антон Туркул: «Мы заняли Великокняжескую, Николаевскую, Песчанокопскую, подошли к Белой Глине и под Белой Глиной натолкнулись на всю 39-ю советскую дивизию, подвезенную с Кавказа. Ночью полковник Жебрак сам повел в атаку 2-й и 3-й батальоны. Цепи попали под пулеметную батарею красных. Это было во втором часу ночи. Наш 1-й батальон был в резерве. Мы прислушивались к бою. Ночь кипела от огня. Ночью же мы узнали, что полковник Жебрак убит со всеми чинами его штаба.

На рассвете поднялся в атаку наш 1-й батальон. Едва светало, еще ходил туман. Командир пулеметного взвода 2-й роты поручик Мелентий Димитраш заметил в утренней мгле цепи большевиков. Я тоже видел их тени и перебежку в тумане. Красные собирались нас атаковать…

Корниловцы уже наступали во фланг Белой Глины. Мы тоже пошли вперед. 39-я советская дрогнула. Мы ворвались в Белую Глину, захватили несколько тысяч пленных, груды пулеметов. Над серой толпой пленных, над всеми нами дрожал румяный утренний пар. Поднималась заря. Багряная, яркая.

Потери нашего полка были огромны. В ночной атаке 2-й и 3-й батальоны потеряли больше четырехсот человек… Редко кто был ранен одной пулей – у каждого три-четыре ужасные пулевые раны. Это были те, кто ночью наткнулся на пулеметную батарею красных.

В поле, где только что промчался бой, на целине, заросшей жесткой травой, утром мы искали тело нашего командира полковника Жебрака (в это время – командир 2-го офицерского стрелкового полка. – Авт.). Мы нашли его среди тел девяти офицеров его верного штаба.

Командира едва можно было признать. Его лицо, почерневшее, в запекшейся крови, было размозжено прикладом. Он лежал голый. Грудь и ноги были обуглены. Наш командир был, очевидно, тяжело ранен в атаке. Красные захватили его еще живым, били прикладами, пытали, жгли на огне. Его запылали. Его сожгли живым. Так же запытали красные и многих других наших бойцов.

В тот глухой предгрозовой день, когда полк принял маленький и спокойный, с ясными глазами полковник Витковский, мы хоронили нашего командира. Грозные похороны, давящий день. Нам всем как будто не хватало дыхания. Над степью курился туман, блистало жаркое марево. Далеко грохотал гром.

В белых, наскоро сбитых гробах двигались перед строем полка наш командир и семьдесят его офицеров. Телеги скрипели. Над мокрыми лошадьми вился прозрачный пар. Оркестр глухо и тягостно бряцал «Коль славен». Мы стояли на караул. В степи ворочался глухой гром. Необычайно суровым показался нам наш егерский марш, когда мы тронулись с похорон.

В тот же день, тут же на жестком поле, пленные красноармейцы были рассчитаны в первый солдатский батальон бригады.

Ночью ударила гроза, сухая, без дождя, с вихрями пыли. Я помню, как мы смотрели на узоры молнии, падающие по черной туче, и как наши лица то мгновенно озарялись, то гасли. Эта грозовая ночь была знамением нашей судьбы, судьбы белых бойцов, вышедших в бой против всей тьмы с ее темными грозами.

Если бы не вера в Дроздовского и в вождя белого дела генерала Деникина, если бы не понимание, что мы бьемся за человеческую Россию против всей бесчеловечной тьмы, мы распались бы в ту зловещую ночь под Белой Глиной и не встали бы никогда.

Но мы встали. И через пять суток, ожесточенные, шли в новый бой на станицу Тихорецкую, куда откатилась 39-я советская. В голове шел 1-й солдатский батальон, наш белый батальон, только что сформированный из захваченных красных. Среди них не было старых солдат, но одни заводские парни, чернорабочие, бывшие красногвардейцы. Любопытно, что все они радовались плену и уверяли, что советчина со всей комиссарской сволочью им осточертела, что они поняли, где правда.

Вчерашние красногвардейцы первые атаковали Тихорецкую. Атака была бурная, бесстрашная. Они точно красовались перед нами. В Тихорецкой 1-й солдатский батальон опрокинул красных, переколол всех, кто сопротивлялся».

Отметим то, что будущий белый генерал в описании боя под Белой Глиной написал о принятии в состав дроздовцев пленных красноармейцев. Этот первый опыт Добровольческой армии оказался чрезвычайно удачным и вскоре начал применяться в других добровольческих частях. Во время Второго Кубанского похода из пленных был сформирован Солдатский батальон в составе трех рот (в августе ставший Самурским пехотным полком).

Взятие Тихорецкой не было еще окончательным поражением красного главкома Ивана Сорокина (как он был охарактеризован в одном из документов белых – «энергичный и крайне властолюбивый человек»). Обладая численным преимуществом, он умело провел маневр и после захвата в белом тылу станицы Кореновской сумел окружить 1-ю и 3-ю добровольческие дивизии. Положение сложилось крайне критическое – создав плотное кольцо окружения, Сорокин крупными силами десять дней атаковал, стремясь уничтожить силы белых. Но, несмотря на то что дроздовцы потеряли почти треть состава, они смогли разбить силы красных при контрнаступлении.

После того как основные силы Сорокина были разгромлены, Дроздовский взял Екатеринодар, а потом в районе станицы Кавказской, отрезав красных от переправы, почти полностью их уничтожил.

Всего за время похода дроздовская дивизия потеряла около 75 % состава, но, заняв территорию Кубани и Северного Кавказа, выполнила свою задачу полностью. В результате этого стратегического успеха Добровольческая армия могла уже в дальнейшем серьезно рассчитывать на успех похода на Москву.

Дроздовцы, как и другие «цветные» части (называемые так из-за своих цветных погон – корниловцы, марковцы, алексеевцы), стали гвардией Добровольческой армии, предназначенной для наиболее опасных и ответственных операций. Малиновый цвет погон и околышей фуражек устрашающе действовал на противника, и часто бывали случаи, когда красные части, увидев, что им противостоят дроздовцы, предпочитали избегать боя.

Новые серьезные бои начались у дроздовцев в октябре на правом берегу Кубани. Значительно превосходящие их силы красных сумели захватить Ставрополь и пытались продолжить наступление.

31 октября, когда сложилось особо критическое положение, Дроздовский сам повел пехотные цепи в атаку и получил ранение в ногу, после чего с трудом был вынесен с поля боя при начавшейся контратаке красных.

Через несколько дней Дроздовский был произведен в генерал-майоры, но вновь вести своих солдат в бой ему уже не пришлось. Казавшаяся вначале неопасной рана неожиданно дала серьезные осложнения, и в Екатеринодаре генералу было сделано несколько операций. Однако состояние Дроздовского постоянно ухудшалось, и его перевезли в Ростов к знаменитому хирургу профессору Напалкову. Но и сделанная Напалковым операция не помогла – 1 января 1919 г. Дроздовский умирает.

О его последних днях Туркул вспоминал следующее: «Иногда я наклонялся к желтоватому лицу Михаила Гордеевича. Он был в полузабытье, но узнавал меня.

– Вы здесь?

– Так точно.

– Не бросайте меня…

– Слушаю.

Он снова впадал в забытье. Когда мы внесли его в клинику, он пришел в себя, прошептал:

– Прошу, чтобы около меня были мои офицеры.

Раненые дроздовцы, для которых были поставлены у дверей два кресла, несли с того дня бессменное дежурство у его палаты. Михаила Гордеевича оперировали при мне. Я помню белые халаты, блестящие профессорские очки, кровь на белом и среди белого орлиное, желтоватое лицо Дроздовского. Я помню его бормотанье:

– Что вы мучаете меня… Дайте мне умереть… Дроздовскому как будто стало легче. Он пришел в себя.

Тонкая улыбка едва сквозила на измученном лице, он мог слегка пожать мне руку своей горячей рукой.

– Поезжайте в полк, – сказал он едва слышно. – Поздравьте всех с Новым годом. Как только нога заживет, я вернусь. Напалков сказал, ничего, с протезом можно и верхом. Поезжайте. Немедленно. Я вернусь…»

Приказом главнокомандующего Добровольческой армией от 25 ноября 1918 г. для всех участников похода Дроздовского учреждена памятная медаль. Она носилась на бело-сине-красной ленте и по уставу передавалась потомкам награжденного для хранения в семье. В описании медали было указано: «Две ветки – справа дубовая как символ непоколебимого решения и слева лавровая, символизирующая решение, увенчавшееся успехом. На поле медали изображен выпуклый рисунок: Россия в виде женщины в древнерусском одеянии, стоящей с мечом в протянутой правой руке над обрывом, и на дне его и по скату группа русских войск с оружием в руках, взбирающаяся к ногам женщины и олицетворяющая стремление к воссоединению Единой, Неделимой, Великой России».

На обратной стороне медали, в верхней части, полукругом по краю выгравировано: «Поход Дроздовцев» и поперек медали: «Яссы – Дон», следующая строка: «1200 верст», затем дата «26.11–25.IV.1918» и в последней строчке – фамилия награжденного с инициалами его имени и отчества

Тогда, правда, ходили слухи, что генералу помогли уйти из жизни, о чем писал и Туркул: «Вначале не было никаких признаков заражения. Обнаружилось заражение после того, как в Екатеринодаре Дроздовского стал лечить один врач, потом скрывшийся. Но верно и то, что тогда в Екатеринодаре, говорят, почти не было антисептических средств, даже йода».

Погибший от вражеской пули командир дроздовцев был, при стечении огромного количества людей, похоронен в кафедральном соборе Екатеринодара. В 1920 г., когда красные приближались к городу, гроб с его телом был забран дроздовцами и после эвакуации войск ВСЮР в Крым перезахоронен на севастопольском Малаховом кургане под чужой фамилией. Было очень мало надежды, что русская армия сумеет удержать свой последний клочок земли, и дроздовцы, опасаясь надругательства со стороны красных, засекретили место захоронения. В Великую Отечественную Малахов курган был в результате боев полностью перерыт снарядами и место вечного упокоения генерала окончательно затерялось.

Закончим рассказ о легендарном белом полководце мнением (в футурологическом контексте «все могло быть иначе, если бы») старого дроздовца полковника Нилова, написавшего спустя полвека после смерти Дроздовского в журнале «Часовой»: «…сам генерал Деникин в «Очерках Русской Смуты» жалуется, что Д.-А. не могла справиться со своим тылом. Потому ли, что не удавалось найти настоящего организатора тыла, потому ли, что потрясающая бедность армейской казны и всеобщая моральная распущенность ставили непреодолимые затруднения.

А настоящий организатор был под рукой – полковник Дроздовский. Ему нужно было отвести не скромную роль начальника дивизии, а назначить Военным министром Добрармии, диктатором ее тыла. Его сверхчеловеческая энергия, его организаторский и административный таланты, которые он проявил и в Яссах, и на походе, и в Новочеркасске, свидетельствуют об этом. Полковник Дроздовский наладил бы снабжение армии и ее весьма примитивную медико-санитарную часть.

Твердой и жестокой рукой он решительно подавил бы всякое самоуправство, всякий беспорядок в тылу. А главное – он сумел бы сорганизовать новые дивизии на регулярных началах, произведя поголовную мобилизацию, в первую очередь, самих офицеров».

 

Начдив Николай Александрович Щорс

Во время гражданской войны и у белых, и у красных появились выдающиеся молодые полководцы, многие из которых до Первой мировой вообще не имели никакого отношения к военному делу. Однако их авторитет в армии был несравнимо большим, чем у большинства заслуженных генералов, закончивших Николаевскую академию Генерального штаба. Гражданская война требовала полководцев нового типа, не связанных стандартными академическими схемами и опытом предыдущих войн, но показавших решительность, умение побеждать и вести за собой солдат.

У белых классическим типом такого полководца был упоминавшийся дроздовец Туркул, отец которого был мелким служащим. В начале Первой мировой он закончил ускоренный курс военного училища и был произведен в прапорщики, а гражданскую закончил уже генерал-майором, начальником одной из наиболее боеспособных дивизий врангелевской армии.

У красных таким же военачальником нового типа был легендарный начдив Щорс, и только преждевременная смерть не дала ему возможности применить свои полководческие способности в более широких масштабах. Исторические ревизионисты любят рассуждать, что Щорс, Чапаев, ряд других красных полководцев ничего из себя в военном отношении не представляли, что они – не более чем результат сталинских указаний по «созданию героев». Беспристрастные документы, которые ревизионисты предпочитают игнорировать, доказывают обратное – молодые красные полководцы из народа показывали на поле боя подлинный героизм и высокое полководческое искусство. И во многом благодаря их вкладу, а отнюдь не только «загнанных в Красную армию Троцким» военспецов-генштабистов, большевики одержали победу.

Фотография Николая Щорса времен гражданской войны

Щорс родился 25 мая 1895 г. на хуторе Коржовка Великощимельской волости (по другим документам, в селе Носовка) Городнянского уезда Черниговской губернии. С 1924 г. Коржовка становится городом Сновском (по названию реки Снов), но неофициально это название применялось и раньше.

Коржовка стояла на линии Либаво-Роменской железной дороги, работая на которой отец будущего полководца дослужился от чернорабочего до машиниста маневрового паровоза, жалованье которого уже позволило купить собственный дом.

В 14 лет Николай заканчивает железнодорожную церковноприходскую школу и в 1910 г. поступает в Киевскую военно-фельдшерскую школу. Следует отметить, что военным фельдшером он захотел стать сам, вопреки сопротивлению отца. Чем обуславливалось подобное решение, догадаться нетрудно – это был единственный, пусть и тяжелый, путь для юноши, окончившего только церковноприходскую школу, к офицерским погонам. Дело в том, что выпускники военно-фельдшерской школы имели права вольноопределяющегося, что давало возможность в будущем, после сдачи необходимых экзаменов, получить офицерское звание.

В июле 1914 г. Щорс заканчивает школу и в составе 3-го легкого артиллерийского дивизиона отправляется на Северо-Западный фронт под Вильно. Хотя для того чтобы вытаскивать раненых с поля боя, у него были в подчинении солдаты-санитары, Щорс постоянно был вместе с ними под огнем противника. В одном из боев он получил тяжелое ранение и был направлен на лечение в тыл.

Выйдя из госпиталя, Щорс решил осуществить свою давнюю мечту стать офицером и наконец, воспользовавшись своими правами вольноопределяющегося, становится юнкером Виленского военного училища, находившегося тогда в эвакуации в Полтаве. Училище в то время готовило прапорщиков по ускоренному четырехмесячному курсу. Потребность в них была огромна, в том числе потому, что именно среди младших офицеров был самый высокий процент потерь – значительно выше, чем среди солдат. Щорс, знавший о фронте не с чужих слов, прекрасно понимал это, но предпочел погоны прапорщика возможности продолжить фельдшерскую службу в тылу (что после тяжелого ранения он мог сделать без труда).

Следует отметить, что хотя училищное обучение было сокращено с двух лет до четырех месяцев, на его качестве это практически не сказалось. Сокращены были предметы, непосредственно не связанные с военным делом, одновременно была значительно усилена практическая подготовка. Юнкера занимались с раннего утра до ночи, но в итоге выпускались полноценными офицерами.

Щорс был одним из лучших в своем выпуске – в том числе известно о его особом интересе к изучению тактики.

После выпуска из училища, в мае 1916 г., Щорс сначала был направлен в запасной полк в Симбирске, но он рвался на фронт. После нескольких рапортов его направляют в сентябре в 335-й Анапский полк 84-й пехотной дивизии XXVI корпуса на Юго-Западный фронт. Командуя ротой, Щорс принимает участие в боях под Дубно и Ковелем, где сразу показывает себя храбрым и распорядительным офицером, сумевшим завоевать уважение и любовь солдат.

В октябре полк был переброшен за Черновцы и вел позиционные бои в Карпатах. В апреле следующего года Щорс производится в подпоручики, что стало надлежащей оценкой его боевых заслуг.

Возникает закономерный вопрос: как Щорс отнесся к Февральской революции, которая полностью изменила положение армии и вскоре ее уничтожила? Прямых данных нет, но есть достаточно красноречивые косвенные. Он не входит ни в один комитет, не выступает с пламенными речами, не вступает ни в одну из партий – как и ранее, даже в новых тяжелых условиях, просто продолжает исполнять свой тяжелый долг офицера.

Но самые тяжелые дни развала фронта, ставшие жизненной катастрофой для подавляющего большинства офицеров, Щорсу увидеть не пришлось. Долгое сидение в карпатских окопах дало себя знать – он заболевает туберкулезом и направляется для лечения в Симферополь.

В Крыму было такое же политическое бурление, один непрекращающийся митинг, как и во всей агонизирующей великой стране. Однако Щорс ни малейшего участия в политической жизни не принимает, что опровергает позднейшие утверждения о его революционных настроениях.

30 декабря 1917 г. подпоручик Щорс увольняется по состоянию здоровья с военной службы и в начале 1918 г. возвращается в родные места.

Подпоручик Николай Щорс

Можно уверенно сказать, что начало его боевой деятельности было связано не с революционными убеждениями (которых, повторим, он никогда ранее не проявлял), а с общим тогда для офицеров чувством – неприятием позорного окончания войны и желанием защитить родную землю от немецко-австрийских оккупантов, которых призвала Центральная Рада.

Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что в январе, во время непродолжительного установления на Черниговщине советской власти, Щорс едва сам не был арестован как бывший офицер.

После начала германского наступления на Украину Щорс формирует в родном городе (отнюдь, не по поручению большевистского руководства, как утверждали впоследствии) небольшой партизанский отряд, который он гордо назвал «Первая революционная армия».

Когда был подписан «похабный» Брестский мир, командующий «армией» (в которой было не более полутора десятка добровольцев) вместе со своими бойцами направляется в крупное промышленное селение Семеновка, где уже был сформирован большевистский отряд. Как офицер с большим боевым опытом Щорс понимал, что на линии железной дороги он будет сразу же уничтожен немцами, и единственная возможность начать борьбу с оккупантами есть только в отдалении от нее. Его предложения были приняты большевиками, и началась активная подготовка к ведению партизанской войны.

Хотя Семеновский отряд действительно возглавляли старые большевики братья Лугинцы и Казимир Квятек, но его командиром был избран беспартийный Щорс. Большевики понимали, что здесь необходим не митинговый оратор, не политический руководитель, а человек, который в состоянии организовать эффективную боевую работу.

23 марта Щорс при участии Лугинцов и Квятека выпускает обращение к местным жителям о порядке приема в отряд, в котором сразу чувствуется его твердая командирская воля: «Борьба за народную власть Советов на Украине продолжается. Всякий революционер должен взять винтовку, чтобы бороться за завоевания народа с Центральной Радой, продавшей украинский народ германским империалистам.

В Семеновке формируется революционный партизанский отряд, ставящий своей целью борьбу за советскую власть на Украине.

Сознавая, что только революционная дисциплина ведет к победе, организационная группа отряда выработала известные положения, и в отряд принимаются только лица, принявшие эти положения.

Каждый солдат отряда должен:

1. Безусловно повиноваться выборному начальнику.

2. Безропотно нести наряды и службы.

3. Не предъявлять никаких требований, потому что всё, что возможно сделать, будет сделано.

4. Не употреблять спиртных напитков. За пьянство виновные исключаются из отряда с отобранием обмундирования и оружия.

5. За грабежи, мародерство и насилия – расстреляние. Материальные условия – обычные для Красной армии. Запись проводится на ст. Семеновка».

Воззвание и неутомимая работа Щорса по привлечению добровольцев сыграли свою роль – уже через несколько дней в отряде было более 300 бойцов.

Командир партизан не думает отсиживаться в лесах и планирует действовать диверсионными методами вдоль железнодорожной линии Гомель – Брянск, по которой шло передвижение немецких воинских эшелонов. И, хотя немцы сразу же организовали охрану железной дороги, она стала объектом нападения партизан.

План Щорса были хорошо продуман и во многом предвосхитил партизанскую тактику Великой Отечественной. Он считал целесообразным нападать на немцев слабыми силами и заманивать их в лес, где они не могли применять артиллерию (у самого Щорса было лишь одно орудие). Потом Щорс, имея преимущество боя в лесных условиях, хотел окружать немецкие силы с целью дальнейшего полного уничтожения. Успехам партизан должна была способствовать, в том числе, прекрасно организованная конная разведка, благодаря которой Щорс практически всегда имел точные данные о количестве и всех передвижениях немцев.

Таким образом, он провел ряд удачных нападений, в ходе которых было разгромлено несколько небольших немецких отрядов.

Наиболее серьезный бой с оккупантами Щорс принял 6 апреля 1918 года под станцией Злынка. Получив разведывательные данные о количестве немецкой охраны на станции, партизанский командир организовал нападение на нее незначительными силами кавалерии, которая сразу же начала отступать. Как он и предполагал, немцы немедленно начали преследование и вскоре наткнулись на засаду основных сил Щорса. Однако неожиданно с линии железной дороги к германцам пришло подкрепление, что поставило щорсовцев в тяжелое положение. Завязался ожесточенный бой, результат которого решил подошедший бронепоезд, подавивший партизан массированным артиллерийским огнем.

Только благодаря опыту Щорса, он, несмотря на тяжелые потери, сумел сохранить отряд от полного уничтожения и организовать отход до Новозыбкова, неоднократно при этом отсекая пулеметами германские атаки. В Новозыбкове Щорс погрузил остатки (около 40 человек) отряда на эшелон, который вскоре прибыл в Унечу на территорию Советской России, где отряд был разоружен и расформирован.

Командир отряда из Унечи уезжает в Москву, но находиться в столице будет очень недолго. Уже в июне Щорс оказывается в Поволжье, где в Самарской и Симбирской губерниях организует партизанские отряды для борьбы с властью Комуча. Об этом периоде деятельности Щорса почти ничего неизвестно, но можно предположить, что в Поволжье он был отправлен по линии партии левых эсеров (ПЛСР), к которым был тогда очень близок. Заметим, что членом РКП(б) бывший офицер становится значительно позднее – только в сентябре 1918 г., когда ПЛСР была уже разгромлена. Причины симпатии Щорса к левым эсерам понятны – сподвижники Марии Спиридоновой были ярыми и наиболее последовательными противниками Брестского мира, выступая за войну с Германией для освобождения всех оккупированных земель.

Когда в конце июля Щорс вернулся из Поволжья в Москву, ситуация в корне изменилась и то, что хотели левые эсеры, готовились воплощать на практике большевики. Советское руководство начало практическую подготовку с целью изгнания немцев (что и стало главной причиной вступления бывшего офицера в партию большевиков), и Центральный Всеукраинский РВК принял следующее решение: «Центроштабу, представителям Военно-революционного комитета и его оперативному отделу в ближайшее время выработать военно-стратегический план восстания и указать отдельным штабам и местным силам те задачи, которые они в этом плане должны осуществлять».

Теперь вновь Щорс с его опытом партизанской войны оказался востребованным на Украине, и по личному распоряжению председателя Центрального Всеукраинского Революционно-Военного комитета Андрея Бубнова ему поручается формирование повстанческого полка на территории нейтральной зоны в районе Унечи (что должно было замаскировать прямое участие в этом РСФСР).

Щорс быстро формирует полк на основе вышедшего с территории Украины Днепровского партизанского отряда, и 2 сентября новообразованная часть получает название 3-го Повстанческого полка имени Богуна. Одновременно формируются 2-й Повстанческий (вскоре получивший название Таращанского) полк под командованием Василия Боженко, 4-й Повстанческий полк и 1-й полк Червонного казачества, которые объединяются в 1-ю Повстанческую дивизию.

О том, насколько эффективно происходило формирование дивизии, свидетельствует докладная записка оперативного отдела Наркомвоенмора: «Пополнение дивизии людьми происходит из местных крестьян и крестьян, перебегающих из Украины, число которых велико… Подбор людей хороший и боевой… Дисциплина образцовая…Все рвутся скорее освободить Украину от немцев».

Первым начдивом 1-й Повстанческой дивизии был назначен кадровый офицер, бывший подполковник Николай Кропивянский, уже имевший большой опыт руководства партизанским движением на Украине. Неудивительно, что два бывших офицера сразу же нашли общий язык, что благоприятно сказалось на формировании полка Щорса. С разрешения Кропивянского Щорс, еще до окончания формирования полка, начинает производить регулярные вылазки за пограничную полосу, в ходе которых нападает на небольшие немецкие отряды и даже воинские эшелоны. Что характерно для Щорса – все вылазки проходят под его личным командованием, и комполка не останавливает даже неминуемая казнь в случае пленения.

Заметим, что со следующим начдивом, которым стал бывший эсеровский боевик Иван Локотош, отношения у Щорса были далеко не столь теплыми, хотя и не переросли в стадию открытого конфликта.

После Ноябрьской революции в Германии, Щорс, понимая, что теперь главный противник вскоре покинет территорию Украины, начинает делать все возможное для усиления разложения германской армии. Он сразу же устанавливает постоянный контакт с немецкими советами солдатских депутатов, что значительно облегчило ему продвижение по территории Украины. Как удачно это получилось у еще совсем недавно беспартийного офицера, свидетельствует следующая телеграмма Ленину от 12 ноября: «Представители революционных солдат Германии, делегаты Лычищинского Совета солдатских депутатов, совместно с Унечской организацией РКП (б), приветствуют в Вашем лице мировую революцию.

Представители революционных немецких войск села Лычищи

Председатель Унечской организации РКП (б) ИВАНОВ

Ревком ЛИНД Командир Богунского полка ЩОРС».

И о том, насколько серьезным считали в Москве данный вопрос, свидетельствует то, что Ленин (к которому было невероятное количество обращений) не только ответил, но и потребовал сообщить, когда его телеграмма была принята: «Благодарю за приветствие всех. Особенно тронут приветствием революционных солдат Германии. Теперь крайне важно, чтобы революционные солдаты Германии приняли немедленно действенное участие в освобождении Украины. Для этого необходимо, во-первых, арестовывать белогвардейцев и власти украинские, во-вторых, послать делегатов от революционных войск Германии во все войсковые германские части на Украине для быстрого и общего их действия за освобождение Украины. Время не терпит. Нельзя терять ни часа. Телеграфируйте тотчас, принимают ли это предложение революционные солдаты Германии.

Предсовнаркома ЛЕНИН

NB

Срочно

Вне всякой очереди.

Доставить мне сведения, во сколько часов принято Унечей».

Теперь настало время вступления на территорию Украины всеми силами, что так давно было мечтой Щорса.

Перед началом похода дивизия (уже несколько изменившая свой состав) делится на две бригады, и командование 2-й бригадой (в которую вошли Таращанский и Богунский полки) возлагается на Щорса, который одновременно остается командиром богунцев.

14 ноября богунцы, не встретив сопротивления немецких частей, перешли демаркационную линию, о чем Щорс доложил в штаб дивизии: «С немцами все улажено. Образован Совет, налажена связь. Между ними ведется обширная агитация с музыкой и знаменами, производятся митинги между нашими и немецкими солдатами. В Лычищах был церемониал. Немецкие солдаты проходили церемониальным маршем перед нашими солдатами. Над немецкой казармой красный флаг… Делегации прибывают ежечасно. Полк перешел демаркационную линию, находится на украинской территории».

Поход стал, в подлинном смысле слова, триумфальным. Щорс почти не встречал сопротивления германских войск, а гетманские (потом и петлюровские части) им без труда обращались в бегство. Даже в редких случаях, когда с немцами происходили столкновения, то Щорс не допускал их перерастания в полномасштабные боевые действия. Характерен, например, случай, о котором идет речь в его сообщении командованию от 10 декабря: «По моему распоряжению 1-й батальон Таращанского полка прибыл вечером 8 декабря в дер. Туросну, а 9 вечером занял разъезд Святец. Немцы сейчас же выслали в Святец 100 человек с одним орудием и пулеметами, которые разоружили там 2 взвода эскадрона Таращанского полка, которые командир полка перевел из с. Гулевки для соединения с 1-м батальоном на случай столкновения с противником; но после переговоров все отобранное оружие было возвращено обратно. Вчера вечером я дал предписание эскадрону Таращанского полка отойти из Святеца в Туросну, где он и находится сейчас… вчера отпустили наших пленных, а сегодня привезли раненых».

25 декабря на станции Новозыбковка Щорс возвращает ранее захваченный немцами бронепоезд «имени т. Ленина», а также большое количество военного имущества и при этом обошелся без сколько-нибудь серьезного боя.

Богунцы и таращанцы до конца декабря занимают Клинцы, Стародуб, Глухов, Новгород-Северский, Шостку и, наконец, родной город Щорса Сновск.

В начале января 1919 г. дивизия реорганизуется и теперь уже ничем не отличается по структуре от частей регулярной Красной армии. Как было сказано в приказе:

«§ 1 Согласно приказу по армии 1-я бригада развертывается в 1-ю Украинскую Советскую дивизию.

Частям, составляющим ее, впредь именовать так:

1-й Украинский Советский полк (бывш. Богунский), командир полка тов. Щорс времен.

2-й Украинский Советский полк (бывш. Таращанский), командир полка тов. Боженко

3-й Украинский Советский полк (бывш. Новгородсеверский), временно исполняющий обязанности командира полка тов. Черняк

4-й Украинский Советский полк (бывший Нежинский батальон), ком. тов. Преображенский

1-й Украинский Советский кавалерийский полк, вновь формирующийся, ком. полка тов. Гребенка

Прибывший район Брянской пограничной охраны именовать 2-й пограничный полк, командир полка тов. Роченчард.

Артиллерия формируется – командир артиллерийского дивиз. тов. Булавин.

§ 2 Дивизия состоит из 1-й бригады и 2-й бригады. 1-ю бригаду составляет 1-й и 2-й полки, временно командует тов. Щорс.

2-ю бригаду составляют 3–4 полки, командиром бригады назнач, товарищ Ковтун».

Петлюровские части совершенно не горели желанием сражаться за Директорию, и Щорс предпочитал склонять их к сдаче путем переговоров. Так, 26 декабря командир Таращанского полка сообщал начдиву: «Доношу, что в городе Городня имеется до тысячи человек гайдамаков и офицеров, также и петлюровские отряды. С петлюровцами надеюсь наладить и переубедить их, заставив их перейти на нашу сторону».

А вот сообщение Боженко уже после взятия Городни: «…взято 17 пулеметов, 180 винтовок, 15 лошадей с седлами, 28 человек пленными, которые оказались петлюровцами. После кратких переговоров они оказались освобождены, дали честное слово, что больше сражаться с нами не будут, а наоборот, поступают в наши ряды. Они заявили, что все перейдут на нашу сторону, их 600 человек».

Петлюровцы предприняли контратаку с целью возвращения себе контроля над Городней, но Боженко с мизерными потерями сумел не только ее отбить, но и захватить большое количество пленных и трофеев. Согласно его сообщению: «30-го сего декабря 8 час. утра стоящие в городке петлюровцы-гайдамаки повели наступление на занимаемую нами ст. Городня. Наступление их было отбито, и мы под прикрытием артиллерийского огня перешли в наступление и с боем заняли Городню в 10 час. утра. При занятии взяли около 40 пулеметов и более 500 винтовок, лошадей, седел, табель продуктов и пр. Остальные трофеи пока не выяснены. Потери наши – один убит, один ранен. 2-й батальон [и] 1-й эскадрон развивают операцию для занятия Сновска и отреза Корюковки, Нежинская рота пойдет на Сосницу».

Население во время похода встречало щорсовцев как освободителей, и в порядке вещей были обращения, подобные приводимому ниже – от жителей небольшого поселка Черниговской губернии, датированному 5 декабря: «Народным приговором граждан посада Воронка, выраженным сего дня, почти все мужское население единогласно постановило: ввиду того, что бывшая власть, как общественная, так и вартовая, покинув посад в критическую минуту, представив мирных жителей полному произволу неблагонадежного элемента, оставила, как утлое судно без кормчего, выразить стоящим вблизи посада Советским Украинским войсковым частям полнейшее доверие и просить таковых принять под свое покровительство и защиту всех граждан посада Воронка и их имущество. Каковое выражение чувств поручить единогласно выбранным для этой цели граждан посада Воронка: Федору Филипповичу Жеребцову, Анфиму Корновичу Корелену, Вольфу Ийцковичу Райхилю и Николаю Ксенофонтовичу Шилину, коим поручено выразить полную готовность принять их в посад исключительно всем населением».

В начале 1919 г. Щорс встретил уже более ожесточенное сопротивление войск, захватившей власть после свержения гетмана, Директории, но это не остановило его победоносного шествия.

В продвижении к Чернигову Щорс нес совершенно незначительные потери. Так, 10 января он доносил о взятии Седнева: «Богунский полк имел бой под Седневым и разбил наголову петлюровские, гайдамацкие отряды силою 250 человек. Отнял одно трехдюймовое орудие с полной упряжкой, 2 пулемета, 2 винтовки, 10 лошадей, провиант: конверты, соль, хлеб, сахар.

Убито со стороны неприятеля 30 человек. С нашей стороны одна лошадь.

Подвигаемся на Чернигов. О ходе продвижения буду сообщать своевременно. Успехи очень хорошие».

Вскоре Щорс докладывает начдиву о занятии самого Чернигова: «В 12 часов дня 12 сего января 1-м Богунским полком боем взят Чернигов, взято два трехдюймовых орудия, много пулеметов, винтовок и пр., кроме того взята автомобильная колонна и панцирный броневой дивизион с пулеметами. А мои потери от неприятеля незначительные. Наших ранено только несколько человек. Неприятеля преследуем до поздней ночи».

При взятии города Щорс лично участвовал в бою, и солдаты наградили своего командира красной лентой с надписью «За храбрость т. Щорсу от товарищей красноармейцев 8-й роты».

26 января Щорс берет с боем Нежин, и как и в предыдущих столкновениях, его потери, несмотря на ожесточенный бой, в несколько раз ниже, чем у противника, что является убедительным доказательством полководческого дара недавнего подпоручика. Штаб дивизии сообщил следующие подробности о взятии этого, стратегически важного для дальнейшего продвижения, населенного пункта: «Нежин взят 23 января 14 часов после восьмичасового и упорного сопротивления вторым полком. Захвачено одно трехдюймовое орудие, автомобили и иное военное имущество. Потери противника более 100 человек, у нас десять.

Штаб полка, 2-й и 3-й батальоны в Нежине, 1-й батальон в Крутах.

По разведывательным сведениям, курень ангелов (элитное воинское подразделение Директории. – Авт.) в Ичне разбежался при приближении частей дивизии».

Щорс все ближе и ближе подходит к Киеву, в направлении которого он начинает наносить локальные прощупывающие удары. Еще 25 января его конная разведка в составе всего 15 всадников врывается в село Мостище на реке Ирпень и в быстром бою берет в плен 200 (!) гайдамаков. Одновременно под Семиполками таким же неожиданным налетом немногочисленной группы конной разведки богунцы берут в плен более 400 петлюровцев.

Эти действия подразделений конной разведки были ценны не только одержанными победами и взятыми пленными (большинство из которых выразило желание поступить добровольцами в Красную армию). Еще более важным было то, что Щорс увидел – численный перевес Петлюры под Киевом ничего последнему не дает. Петлюровская армия была деморализована, воевать не хотела и существенного сопротивления оказать не могла.

27 января Щорс захватывает Дымер – до Киева уже остаются считаные версты.

Петлюра в последней попытке сохранить контроль над Киевом сконцентрировал под Дымером-Броварами все свои наиболее боеспособные части, которых поддерживало несколько тяжелых бронепоездов. При этом командование принял на себя лично глава Директории, заявивший, что никогда не сдаст красным столицы. На подступах к Броварам Петлюра также построил довольно серьезные укрепления, надеясь, что это замедлит продвижение щорсовцев.

Однако 1 февраля события развивались по старому сценарию. Богунский и Таращанский полки, которых повел в бой сам Щорс, стремительной кавалерийской атакой ворвались в Бровары и встретили лишь незначительное сопротивление. Бронепоезда пригодились Петлюре лишь для того, чтобы успеть сбежать в Киев.

Теперь ничего уже не могло остановить марш Щорса на столицу, в которую он вступает утром 5 февраля 1919 года, без труда разбив на подступах к городу оставшиеся у Директории небольшие отряды гайдамаков. За взятие Киева богунцы и таращанцы были награждены украинским советским правительством почетными красными знаменами, а их командиры – именным золотым оружием.

Командир богунцев назначается комендантом столицы, и киевляне оценили, что он, не прибегая к репрессиям, делал все возможное в условиях гражданской войны, чтобы восстановить нормальную жизнь города. Но заниматься мирным восстановлением города Щорсу пришлось недолго – в конце февраля дивизия выступает в поход.

В начале марта Щорс сменяет Локотоша на посту начдива, о чем выпускает приказ с такими искренними и вдохновляющими словами, обращенными к своим бойцам:

«§ 1

Я с 8 марта вступил в командование 1-й Советской Украинской дивизией (16 августа дивизия получит наименование 44-й стрелковой. – Авт.).

Основание: постановление Реввоенсовета группы войск Киевского направления от 5 сего марта за № 356.

§ 2

Товарищи красные командиры и красноармейцы! Я обращаюсь к вам с товарищеским приветом и в то же время прошу твердо помнить, что вся наша общая работа в дивизии против врагов революции и народа тогда лишь будет продуктивна и крепка, когда будет основываться не только на взаимном доверии друг к другу, но и на активном участии всех товарищей красных командиров и красноармейцев. Каждый товарищ должен проникнуться той мыслью, что только при той сплоченной, тесной централизации и сознательной товарищеской дисциплине мы сильны и нам никакие силы неприятеля не страшны.

Товарищи красноармейцы, твердо помните, что в рядах революционных красных войск находятся лучшие сыны рабочих и крестьян, которые в борьбе за осуществление идей коммунизма отдают свою жизнь. Товарищи красноармейцы, я более чем уверен, я убежден в том, что общими силами, участием всех сознательных товарищей мы создадим твердую, мощную, сознательную товарищескую дисциплину».

В первые дни командования дивизией Щорс после напряженного боя овладевает Винницей, откуда за два дня до этого бежала Директория, а 20 марта занимает Жмеринку.

Но во время этих успехов красных войск, получив значительные подкрепления из Галиции и сконцентрировав свои войска на Волыни, Петлюра 15 марта неожиданно переходит в контрнаступление и прорывает фронт между Коростенем и Овручом. После этого войска Директории овладевают Житомиром, Бердичевом, Коростенем и Казатином, что открывает им путь на оставшийся без защиты Киев.

Казалось бы, безвыходное положение спас Щорс. Он сумел быстро перекинуть железной дорогой из Винницы Богунский и Таращанский полки, которые остановили наступление Петлюры под Городянкой, и через неделю боев с активным применением обеими сторонами артиллерии заставили отступить.

После одержанной победы Щорс начинает контрнаступление и наносит сильный удар по центральной части фронта противника. Решающее значение для дальнейшего хода событий имели крайне ожесточенные бои за Бердичев, продолжавшиеся с 26 марта по 4 апреля, в ходе которых петлюровцы были полностью разбиты и начали отступать в Галицию.

Щорс, в традиционной для себя манере, сразу же начинает наступление, в ходе которого, продвигаясь в западном направлении, занимает Шепетовку, Острог, Ровно и Дубно.

Вновь начдив спасает положение всего пошатнувшегося фронта в ходе Проскуровской операции, блестяще проведенной им с 8 июня по 7 июля, одной из главных задач которой было лишить Петлюру возможности получить подкрепления из Галиции.

Щорс сначала активной обороной совершенно измотал и обескровил петлюровские части, которые стремились штурмом взять Жмеринку, после чего нанес неожиданный удар по их левому флангу. Петлюра, рассредоточивший свои силы по всей линии фронта, сразу же бросил большую их часть для отражения атаки, как это и предполагал Щорс. В это время 44-я дивизия нанесла фронтальный удар по Проскурову, и петлюровцы, после нескольких дней боев, были вынуждены его оставить. Далее Щорс занимает Жмеринку, Староконстантинов и разбивает главные силы Директории в районе Сарны – Ровно – Броды.

Петлюровская оборона была полностью смята, и кавалерийские подразделения красных начали преследование и уничтожение разрозненных подразделений Директории.

Но из-за крайней недостаточности его сил Щорс так и не смог поставить плотный заслон по Збручу и 16 июня 1919 г. начался переход через реку частей УГА. Появление более 80 тысяч галичан, имевших прекрасное вооружение, множество пулеметов, сильную артиллерию и аэропланы, а также пришедший несколько позже 3-тысячный отряд Юрка Тютюнника кардинально изменило ситуацию. Армия УНР не только была спасена от полного уничтожения, но и совместно с галичанами в конце июля вновь перешла в мощное наступление.

Отповедь Щорса и Боженко «пану-гетьману» Петлюре. 1919 г.

Щорс вынужден был перейти к обороне в районе Сарны – Новоград-Волынский – Шепетовка, еще более осложненной начавшимся наступлением польских войск, основной удар которых был направлен по 12-й армии, в которую входила дивизия Щорса.

В августе Щорс, согласно приказу командования 12-й армии, обороняет Коростеньский железнодорожный узел, что дало возможность провести эвакуацию Киева, к которому с разных сторон подходили УГА и деникинские добровольцы.

Здесь 30 августа 1919 г. Щорса и настигает смерть. Во время боя с 7-й бригадой II корпуса УГА около села Белошица он погибает от смертельного пулевого ранения в голову – по официальной версии, нанесенного вражеским пулеметчиком. Его забальзамированное тело было доставлено по железной дороге в Самару, где начдив и был похоронен на православном кладбище. В 1926 г., когда на месте кладбища был построен завод, могила потерялась и была найдена лишь в 1949 г. (первые попытки поиска были предприняты еще в 1936 г., но не увенчались успехом).

После эксгумации тела и проведенной экспертизы было выяснено, что начдив был убит выстрелом сзади с расстояния в 5–10 шагов, что полностью сводило на нет официальную версию.

В разборе данного вопроса последуем неизменно верному методологическому принципу Уильяма Оккама о том, что не следует множить сущее без необходимости. Большое количество конспирологических версий с обвинением командования 12-й армии или Реввоенсовета Республики (в том числе лично Троцкого) в смерти Щорса только уводят от очевидного объяснения этого подлого убийства. Его мотивом была обычная зависть и корысть.

Арестованный в 1937 г. командующий Харьковским военным округом командарм II ранга Иван Дубовой сделал в НКВД по собственной инициативе следующее признание: «Щорса Николая Александровича, бывшего начальника 44-й стрелковой дивизии, я убил 31 августа 1919 года (правильно 30 августа. – Авт.).

В это время я являлся заместителем Щорса. После убийства я сменил его, получив назначение на должность начальника этой же дивизии. Этого я и добивался, когда решил убить и убил Щорса. До своего назначения заместителем к Щорсу в 44-ю дивизию я командовал І-ой Украинской армией, в состав которой входила 1-я Украинская дивизия, где начальником был Щорс. Таким образом, он был в моем подчинении. Примерно в июле месяце 1919 года 1-ю Украинскую армию было приказано свернуть в дивизию на базе дивизии Щорса и придать ей номер 44. Приказом 12-ой армии я был назначен заместителем начальника дивизии, а начальником дивизии был назначен Щорс. Я попал в его подчинение, что крайне озлобило меня против Щорса. Еще больше озлобился я против Щорса, когда, пробыв короткое время в дивизии, почувствовал требовательность его, стремление ввести жесткую дисциплину в частях. Тогда-то у меня возникло твердое решение убить Щорса для того, чтобы устранить его и занять его место. Я искал удобного случая, чтобы совершить убийство и остаться самому нескомпрометированным. Так как Щорс был чрезвычайно храбрым, бесстрашным человеком и постоянно находился на передовых позициях, я решил использовать это для того, чтобы убить его, представив убийство, как гибель Щорса от пули противника.

Так я и сделал. 31-го августа 1919 года, под с. Белошица (южнее Коростеня), мы, я и Щорс, были на участке 3-го батальона 388-го стрелкового Богунского полка, который вел бой с галичанами. Придя на передовые позиции в цепь батальона, затем выдвинувшись немного вперед, Щорс приказал полку перейти в наступление. В это время противник открыл пулеметный огонь, под который мы и попали.

Мы залегли, причем Щорс лежал впереди меня, шагах в 3–4-х. Пули ложились вперед и рядом с нами. В это время Щорс повернулся ко мне и сказал:

«Ваня, какой хороший пулеметчик у галичан, черт возьми!»

Когда Щорс повернул ко мне голову и сказал эту фразу, я выстрелил ему в голову из нагана и попал в висок».

Этот признание Дубового (который, как это было и ранее известно, действительно, в роковую минуту лежал под огнем справа от начдива) вызывает полное доверие по одной простой причине. Признание не только не выбивали из арестованного командарма 2-го ранга, а напротив, оно застало следователей полностью врасплох. В НКВД просто не знали, что с этим делать без команды с самого верха (которую мог дать только лично Сталин), но она так и не была отдана. В итоге, заявление Дубового осталось без дальнейшего расследования и не было включено в обвинительное заключение.

Что касается мотивов признания командарма, то о них можно только гадать, но наиболее достоверной представляется следующая версия. Он не мог не понимать, что обречен, как и многие другие арестованные в 1937 г. высшие военачальники, и перед неминуемой смертью решил снять с души грех убийства командира.

Окончательно подтверждает признание Дубового заявление в НКВД другого щорсовца – Казимира Квятека (во время ареста – заместителя командующего Харьковским военным округом). Лихорадочно пытаясь спастись от расстрела, он решил раскрыть известные ему детали смерти Щорса, вероятно, надеясь, что это может смягчить ожидавшийся приговор. Приведем этот документ полностью:

«НАРОДНОМУ КОМИССАРУ

ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СОЮЗА ССР

Николаю Ивановичу Ежову

От арестованного Казимира

Францевича Квятек

Заявление

Я решил чистосердечно рассказать следствию о своей антисоветской работе и все, что известно об антисоветских делах других участников военно-антисоветского заговора.

Желая очиститься до конца, я считаю своим долгом рассказать Вам об одном, самом ужасном преступлении перед советским народом, виновным в котором я считаю И. Н. Дубового, бывшего командующего ХВО.

Я хочу рассказать об убийстве бывшего командира 44-й стрелковой дивизии Щорса и обо всем, что приводит меня к твердой уверенности о причастности к этому делу Дубового.

В конце августа 1919 года 44-я дивизия обороняла Коростень. 388-й стрелковый полк, которым я командовал, занимал оборону от деревни Могильно до Белошицы. Я прибыл на участок 3-го батальона дер. Белошицы с целью организовать контрудар накоротке, чтобы оттянуть часть сил петлюровских и галицийских частей на себя. Когда мною была подтянута резервная рота на опушку леса, отдано распоряжение и была поставлена задача, мне сообщили из штаба полка Могильно, что в 3-й батальон прибыл Щорс, его заместитель Дубовой, Семенов, начартдивизиона, и другие.

На окраине села я встретил Щорса и доложил ему обстановку. Щорс приказал вести его на позицию. Я Щорса уговаривал не ходить на передовую линию огня, однако он пошел к бойцам, лежащим в окопах, ведя с ними разговоры, шутил. Один из красноармейцев вдруг заявил Щорсу, что он с утра наблюдал скопление противника в домике-сарае, что там имеется и пулемет и что, мол, Щорсу опасно разгуливать открыто.

Семенов, начальник артдивизиона, предложил обстрелять из батареи этот домик и распорядился командиру батарей перенести командирский пункт к себе, и когда был командный пункт батареи готов, принялся стрелять сам. Семенов стрелял неудачно, снаряды разбрасывал, чтобы прекратить напрасную трату снарядов, я предложил Щорсу поручить стрелять начальнику батареи Химиченко, который с

3– 4 м снарядом накрыл домик, показался дым, пыль, который закрыл этот домик. Спустя секунд 20 вдруг был открыт пулеметный огонь. Я лег левее Щорса, Дубовой правее, возле него. Лежа под пулеметным огнем, я обратил внимание Щорса на то, что у противника хороший боец пулеметчик, что он изучил перед собой участок и хорошо видно наблюдал. Щорс ответил мне, что пулеметчик у противника хорош, выдержанный. В это время я услыхал крепкую ругань красноармейца, который говорил, «кто там стреляет из револьвера», хотя я стрелявшего не видел. Разговор со Щорсом прекратился; вдруг я посмотрел на Щорса и заметил его стеклянные глаза, крикнул Дубовому – Щорс убит.

Тут же я поднялся и помчался на опушку леса, 50–70 метров от позиции, к месту расположения резервной роты, штаба батальона, медицинскому пункту помощи батальона. К этому времени Дубовой уже оттянул Щорса за укрытие и приказал комбату выполнять поставленную задачу, т. е. нанести короткий удар врагу. Сам же я пошел с наступающими цепями вперед.

Пройдя с ними метров 500–600, я вернулся обратно, но уже Щорса не было, его увез Дубовой в Коростень. От медсестры, да я и сам видел, что удар был Щорсу нанесен в правый висок. Он жил 20 минут, не приходя в сознание. Обращает на себя внимание, что Щорс не был похоронен в Коростене, а поспешно отправлен, с какой-то паникой, на Волгу в Самару.

Впоследствии были отдельные разговоры в полку, что Щорс убит своими. Причем среди бойцов шли усиленные разговоры, что Щорса убил Дубовой, чтобы занять место Щорса. Эта мысль еще тогда возникла и у меня. Я исходил из личных подозрений, исходя из обстоятельств смерти Щорса, которые я сам наблюдал. Дубового я тогда знал очень мало, так как я его видел второй раз. До этого Дубовой был начштаба 1-й Украинской Советской армии. Щорс был тем самым в подчинении у Дубового.

Сам же Щорс вел жесткую борьбу с бандитизмом, внедрял революционную железную дисциплину и за бандитизм карал строго, не останавливаясь ни перед чем. В 1936 году, в январе или феврале, когда Дубовой меня вербовал в контрреволюционный военный заговор, я затронул вопрос перед Дубовым относительно картины смерти Щорса, и, между прочим, я сказал, что Щорс погиб как-то нелепо и что в полку были отдельные разговоры, указывающие на него, Дубового. Он мне ответил, что не следует подымать разговора относительно смерти Щорса, так как громадное большинство считает, что Щорс убит Петлюрой. Пусть это мнение так и остается, и предложил мне, несколько волнуясь, больше об этом не говорить. Это еще больше меня убедило, что к смерти Щорса Дубовой имел непосредственное отношение.

Квятек

14.111.1938 г.

Москва Лефортовская тюрьма».

Как и в случае с Дубинским, в НКВД не знали, что делать с заявлением такого политического значения, а никакого указания из Кремля в связи с этим не последовало. Поэтому следствие по заявлению Квятека начато не было, а правдивость изложенных им и Дубовым подробностей убийства подтвердила лишь позднейшая эксгумация.

Прошли десятилетия, но светлая память о полководце, отдавшем свою молодую жизнь за свободную Украину, осталась в народе. Осталась, несмотря на все попытки временщиков переписать историю.

И пожалуй, лучше всего она воплощена в простых словах, ставшей, сразу после написания, народной «Песни о Щорсе»: