Сказать «да», когда это означает «да». – Сравнительное искусство Барту, Бриана, Эррио и Бонкура… осведомлять прессу. – Польша более не нуждается во Франции. – Заведующий протокольным отделом граф Ремер. – Барту покоряет г-жу Бек. – Кабинет в Бельведерском дворце. – У Франции тоже есть сила воли. – Разводы и вторичные браки в Польше. – Мавзолей Ягеллонов.

На следующий день весь мир охвачен возбуждением.

В 3 часа дня Луи Барту произносит речь в парламенте. Он разъясняет свою внешнюю политику.

– В дипломатии существует два способа разрешения проблем, – говорит он. – Один заключается в том, чтобы сказать «нет», когда это означает «нет», но не такое «нет», за которым последует «да»! А другой состоит в том, чтобы сказать «да», когда это означает «да», но не такое «да», которое затем превратится в «нет»! Я утверждаю, что французская политика следует своим постоянным принципам. Мы выступаем за политику разоружения, и мы говорим «нет» политике перевооружения. Ныне Германия идет за Гитлером. Массы настроены фанатически, несмотря на то, что фюрер плохо скрывает свои истинные чувства в отношении их. «Это большое стадо глупых баранов», – говорит он.

После заключения 26 января германо-польского соглашения франко-польские отношения приняли тревожный характер. Полковник Бек проводит решительно прогерманскую политику.

Франция должна попытаться вернуть Польшу в лоно союзников. Поэтому Барту готовится отправиться в Варшаву. Он более решительно, чем когда-либо, намеревается обуздать претензии Германии, поставить рейх на его восточных границах перед лицом системы пактов о взаимопомощи, – системы, благодаря которой будет воздвигнут «общий фронт» против эвентуального агрессора.

По замыслу Барту, Польша, Советская республика, Чехословакия и Франция должны образовать первые звенья этой системы безопасности, которая в целом будет представлять собой восточный пакт, аналогичный западному Локарнскому пакту.

* * *

Двадцать первое апреля, 7 часов вечера. Северный вокзал.

Поезд Париж – Варшава плавно трогается с места.

Обращаясь к молодому начальнику своего кабинета, к своим сотрудникам и нескольким журналистам, Барту говорит:

– Я весьма опасаюсь, что эти господа в Варшаве в сущности предпочитают немцев русским, но тем не менее я намереваюсь откровенно поговорить с маршалом Пилсудским о восточном Локарно!

Во время обеда в вагоне-ресторане Барту блещет ядовитым остроумием. Он скрещивает мечи с директором одной крайне левой газеты, которая ежедневно обвиняет его в том, что ему незнакома демократия!

– Господин директор, быть сыном бедного рабочего, – бросает он через стол своему собеседнику, намекая на свое очень скромное происхождение, – бороться, страдать, побеждать и достигнуть постов, которые в течение стольких лет занимаю я в учреждениях республики и в правительствах, – вот что такое демократия!

Затем Барту принимается объяснять журналистам, сидящим за соседними столиками, все подробности последних дипломатических переговоров. Роша, начальник кабинета Барту, дергает министра за рукав, пытаясь остановить его. Но Барту упрямо продолжает свое.

– По правде сказать, – говорит он, – мой государственный министр Эдуард Эррио может сколько угодно повсюду повторять, что откровенность является наилучшим способом предания тайн публичной огласке. Но за время моего участия в предыдущих семнадцати правительствах я еще не нашел никакого другого способа заставить журналистов хранить секреты французской дипломатии, кроме одного-единственного. Он заключается в том, чтобы открыто рассказать о них журналистам, предупредив их, однако, как я это и делаю сегодня вечером, что, если ими будет допущено какое-либо разглашение того, что я прошу не опубликовывать, я никогда больше не буду иметь с ними дела.

Бесспорен тот факт, что в течение восьми месяцев существования правительства, в состав которого входил Барту, не было отмечено ни одного случая разглашения секретов дипломатии прессой Франции, осведомленной более чем широко, чего совершенно не наблюдалось в то время, когда министром иностранных дел был Бриан.

– У Бриана была совсем иная манера, – заявил Жюль Зауэрвейн из газеты «Матэн». – Когда ему нужно было что-либо скрыть, он рассказывал бесконечные анекдоты на любые темы, кроме той, которая нас интересовала. Накануне свидания в Туари он был неистощим, рассказывая о своих первых шагах в социалистическом движении, о своих распрях с профсоюзами. Мы знали, что он что-то скрывает от нас. Поэтому после Туари мы без зазрения совести разгласили все секретные сведения, какие только могли получить от окружения Штреземана.

– Что касается Эррио, – добавил бывший начальник его кабинета Марсель Рай из газеты «Пти журналь», – то он любит поучать: «Если бы мне нужно было написать сегодня вечером статью, – наставительным топом говорит он журналистам на своей пресс-конференции, – то я изложил бы вопрос о репарациях таким-то образом, а затем вопрос о соглашении с русскими вот так-то, сказав, например, что… и что…» И он добавляет в сторону: «Всегда нужно что-нибудь сказать журналистам. Необходимо, чтобы они ушли с пресс-конференции, получив материал, на основании которого они могли бы писать свои статьи. В противном случае, будучи постоянно лишены возможности возвращаться к себе домой обедать, они направляются в лагерь противника, который пичкает их сведениями, и тогда на следующий день… трах-тарарах!»

Но в этот день, 21 апреля 1934 года, Барту без устали продолжает беседу в вагоне-ресторане поезда Париж – Варшава.

Все смеются. Но когда Роша, начальник кабинета Барту, приносит полученные на имя министра иностранных дел телеграммы о последних событиях, настроение у всех меняется.

Из Рима сообщают, что Муссолини только что создал под председательством генерала Амантеа специальное исследовательское бюро в целях подготовки военных действий Италии в Эфиопии.

В то же время посол Италии в Мадриде Педрацци, по указанию Муссолини, завязывает отношения с главными руководителями карлистов и монархистов, оставшихся на службе в армии молодой Испанской республики.

Посол Германии граф Вельчек также устанавливает в Мадриде тесные контакты между рейхсвером и монархистскими руководителями испанской республиканской армии.

– Эге-ге, все понятно! – говорит Роша. – Дело идет к тому, чтобы в подходящий момент подвести подкоп под республику в Мадриде!

Затем, снова став серьезным, он добавляет в заключение:

– Я долго не забуду двадцать шестое января нынешнего года, день подписания германо-польского соглашения. Я был тогда в Берлине и помню, что, когда я посетил посольство Польши, один из ближайших сотрудников посла, граф Липский, заявил мне буквально следующее: впредь Польша не только не будет более нуждаться во Франции, но она даже сожалеет о том, что была вынуждена заплатить дорогой ценой за ее услуги. А затем Липский еще добавил: «Никогда не будет и речи о каком-либо Восточном Локарно. Мы предупреждаем об этом Москву. Отныне германская экспансия меняет направление и цель. Мы спокойны. Судьба Австрии и Богемии не интересует более Польшу, с тех пор как она не сомневается в намерениях Германии».

– Однако уже поздно, – говорит Барту, – сейчас девять часов, пора спать!

* * *

На другой день, после полудня, прибываем в Варшаву. Идет дождь. Нас высаживают на перроне маленького деревянного вокзала в предместье города.

Бек не потрудился лично встретить министра иностранных дел Франции, отомстив таким образом за подобный же прием, оказанный ему Поль-Бонкуром во время его последнего официального визита в Париж.

Для встречи французской делегации отрядили всего лишь одно польское официальное лицо – графа Ремера, заведующего протокольным отделом.

– Официальный кортеж, – шепчет на ухо Барту один из секретарей французского посла в Польше Жюля Ляроша, – не направится по намеченному маршруту, дабы не дать возможности толпе поляков кричать «Да здравствует Франция!», что они собираются сделать, уже прождав четыре часа под дождем приезда французов.

Тем не менее весть о прибытии Барту распространяется молниеносно. И вот огромная толпа со всех сторон одновременно устремляется к вокзалу, заполняет перроны, а полиция, захваченная врасплох, не может помешать этому.

– Таким образом, это является местью польской оппозиции за ненавистную ей политику Бека – Пилсудского, – говорит Жюль Лярош.

Луи Барту и его сотрудников восторженно приветствуют, их почти несут на руках! С большим трудом они выбираются из толпы, чтобы сесть в машину посольства.

Луи Барту изумлен, растроган, восхищен.

– Политика Пилсудского еще не изменила чувств, питаемых по отношению к нам польской нацией, которая, как кажется, всегда рассматривала нас в качестве своего традиционного союзника, – говорит он.

– Да, но выражение полного ошеломления, которое тотчас же появилось на лице заведующего протокольным отделом, позволяет нам предвидеть реакцию полковника Бека и маршала, – смеясь, отвечает Жюль Лярош.

* * *

И в самом деле, когда Барту спустя некоторое время прибывает во дворец Рачинских, где полковник Бек устраивает в его честь обед, он встречает ледяной прием.

– Франкофильские демонстрации на вокзале – это хороший урок, полученный нашим правительством, и это недопустимо, – успевает еще шепнуть полковник Бек на ухо маршалу в тот момент, когда входит очень оживленный Барту.

Не показывая ни в малейшей степени, что он озабочен натянутыми физиономиями польских официальных лиц, Барту ошеломляет г-жу Бек чрезвычайно остроумными анекдотами. Вечер проходит в обстановке относительного ослабления напряженности.

Барту вызывает восхищение своих хозяев-поляков, выпивая, не поморщившись, поочередно польскую водку и несколько стаканов старого токайского, выдержанного в польских винных погребах.

– In Hungaria natum, in Polonia educatum, – говорит Барту, поднимая свой бокал, как это делают старые поляки.

В тот же день после обеда состоялся большой прием. Князья, графы, герцоги… парадные мундиры, драгоценности… Все это напоминает прошлую эпоху. Очаровательные, чрезвычайно элегантные женщины вызывают восхищение Барту.

– Именно они, мой друг, – с восторгом говорит он французскому послу Лярошу, – на протяжении веков хранили польскую цивилизацию. Как они восхитительны! И они знают французскую литературу лучше, чем я. Именно благодаря им Польша еще существует!

Только и слышно разговоров, что об охоте и необычайных пиршествах в обширных поместьях, не уступающих по своим размерам целым странам! Это совсем иной мир, образ жизни которого кажется настолько же далеким от демократии, насколько Франция далека от гитлеризма!

Но вот приходит время возвращаться в отель «Европейский», где размещаются дипломаты и журналисты… Какой трагический контраст! Какая убогая улица!

Барту остановился в посольстве. Вернувшись туда в тот вечер и проходя через вестибюль, он бросает сопровождающим его польским полицейским: «Завтра в пять часов утра я иду на прогулку!» Последних эти утренние вылазки приводят в такое же отчаяние, как и Роша, молодого начальника кабинета Барту.

На следующий день, в полдень, Барту входит и кабинет маршала Пилсудского в большом Бельведерском дворце, возвышающемся над Вислой. Маршал, вид которого явно свидетельствует о тяжелом заболевании, старается быть настолько неприятным, насколько это возможно.

– Мы восхищены нашими первыми соглашениями с Гитлером, и мы убеждены, что на всем протяжении истории французы никогда не испытывали достаточного уважения к польской нации. Во всяком случае, польское правительство всегда будет отказываться от какого-либо участия в Восточном Локарно, если в нем будет участвовать Россия, – таковы основные мысли, высказанные раздражительным маршалом.

Луи Барту, взгляды которого ни в коей мере не были поколеблены этими высказываниями, отвечает маршалу:

– И тем не менее я буду настойчиво придерживаться политики, которая, как нам это представляется во Франции, является единственной политикой, способной обеспечить всеобщий мир в Европе.

Но маршал спрашивает его:

– Вы полагаете, что сможете придерживаться этой политики, невзирая на явно выраженное враждебное отношение к ней Германии? Нет, нет, поверьте мне, господин министр иностранных дел, вы уступите. А разве я не поступил таким же образом? Ведь именно в этом причина моего соглашения с Германией.

Барту, тон которого становится все более твердым, отвечает:

– Мы не уступим! У Франции тоже есть сила воли!

* * *

На другой день после роскошного приема у г-жи Лярош, которая в то время была в полном расцвете своей красоты, и перед отъездом в Краков у полковника Бека и г-жи Бек состоялся интимный завтрак. Приглашенных было очень немного.

В числе гостей был и генерал Бурхарт, первый муж г-жи Бек, которая разошлась с ним, чтобы выйти замуж за полковника Бека, бывшего товарищем и даже другом Бурхарта.

Барту ничего не знал об этом.

Во время беседы речь заходит о различных ситуациях, создаваемых в результате расторжения брака.

– Можно не достигнуть согласия в семейной жизни, но оставаться друзьями после развода, – говорит г-жа Бек Барту. – Доказательством этого служит то, что за этим самым столом находится мой бывший супруг, которого я не могла выносить как такового, но нежную привязанность к которому я продолжаю сохранять.

Барту принимает это за милую шутку.

После завтрака в комнату входит маленькая дочка г-жи Бек от первого брака. Представив ее Барту, г-жа Бек говорит ребенку:

– А теперь иди поцелуй своего отца!

И девочка, вместо того чтобы подойти к Беку, бросается в объятия генерала.

Барту чрезвычайно озадачен. И это чувство еще более усиливается, когда один из секретарей посла говорит ему на ухо:

– А вы знаете, когда в прошлом году распространилась весть, что полковник Бек, который не был еще тогда министром, собирается разводиться, чтобы затем жениться на супруге генерала, который, в свою очередь, имел намерение вторично вступить в брак, в салонах Варшавы рассказывали следующий маленький анекдот. Один офицер спрашивает у другого: «Где ты будешь проводить рождественские праздники?» Тот отвечает: «У себя дома». – «Много у вас будет народу?» – спрашивает первый, и второй отвечает: «Да, вот, будет моя жена, жених моей жены, моя невеста, муж моей невесты и жена жениха моей жены!»

– Это доказывает, что окружение Пилсудского мало верит в силу общественного осуждения и не особенно с ним считается. Это не так уж плохо! – с серьезным видом заключает Барту, немного раздосадованный тем, что был застигнут врасплох.

* * *

В поезде, на пути в Краков, Барту, которому известно, что Бек поддерживает Гитлера в его намерении «ускорить» развязку австрийской проблемы, нападает на политику аншлюса.

– Я не брал на этот счет никакого обязательства перед Германией, – категорически заявляет полковник Бек. – Я знаю, что меня в этом обвиняют, но это ложь!

Наконец, когда, восхищенный красотами Кракова, Барту входит в склеп замка, перед мавзолеем Ягеллонов он решительно задает полковнику Беку основной интересующий его вопрос:

– Какова будет позиция Польши, если Франция заключит союз с Россией в рамках Лиги Наций?

Пристально смотря вдаль, Бек с безразличным и скучающим видом медленно отвечает, растягивая слова:

– Вы знаете, франко-польский союз больше не интересует Польшу. Ведь в конце концов именно Франция особенно нуждалась в Польше… Что касается России, то я не нахожу достаточно эпитетов, чтобы охарактеризовать ненависть, какую у нас питают по отношению к ней!

* * *

В поезде, направляющемся в Прагу, Барту нисколько не унывает.

– Ну что ж, что касается меня, – восклицает он, – то теперь я убежден, что необходимо создавать Восточное Локарно, имеющее своей опорой Россию, а не тратить время на Польшу. Поляки – люди экстравагантные. По правде говоря, если они действительно переходят на сторону немцев, тем хуже будет для них… Но они никогда не осмелятся пойти на это! Нам предстоит просто-напросто привлечь другие страны к этому пакту, а Польша последует за ними. Что касается русских, то необходимо как можно скорее организовать их вступление в Лигу Наций. Но прежде я отправлюсь навестить наши малые союзные страны – Чехословакию и Румынию, с целью подготовить их к тому, чтобы они рассматривали Россию как опору против Германии.

* * *

В Париже все это производит сенсацию. Дипломатический корпус интересуется вопросом, насколько далеко пойдет обновление французской политики.

На следующий день после своего возвращения в Париж Барту принимает посла Англии, который ему говорит:

– Да, но все это обязывает вашу страну проводить политику постоянной бдительности.

На это Барту отвечает просто:

– Для этого у меня найдется энергия, даю вам слово министра иностранных дел Франции!