Совсем у цели. – Ресторан «Ла Кремайер» на площади Бово. – Предчувствия Александра. – Сорок восемь мобильных гвардейцев. – Средиземноморская Антанта? – «Вы боитесь покушения?» – Павелич и Першич. – В два часа на Бельгийской набережной. – Четыре километра в час вместо двадцати. – Площадь Биржи. – «Где мои очки? Я больше ничего не вижу». – Рыдания Винавера. – Мобильные гвардейцы и избиратели. – «Для глав государств покушения являются профессиональным риском». – Прощальный воинский салют. – Погребальный звон… и последняя дробь барабана.

На Кэ д’Орсэ 1 октября отделы завалены работой.

Весь третий этаж занят подготовкой к переговорам Барту с Александром, которые начнутся на Кэ д’Орсэ 10 октября, после того как 9 октября король Югославии прибудет в Марсель.

На других этажах министерства изучают последствия, которые влечет за собой на международной арене только что достигнутый Францией большой успех в связи со вступлением СССР в Лигу Наций. Наша страна, таким образом, решительно берет на себя обязательства в реализации того самого Восточного Локарно, которое заставит наконец диктаторские режимы уважать мир и стабильность в Европе.

Но успехи, достигнутые Францией, вызвали раздражение бывших побежденных. Адольф Гитлер, провозглашенный несколько недель тому назад «фюрером», уже реорганизует немецкую армию. Рейх расширяет свои секретные соглашения и контакты с Италией и Испанией, где подготовляется гражданская война между монархическими элементами, поддерживаемыми Гитлером и Муссолини, и республиканским правительством, опирающимся на демократические силы Испанской республики.

Тем не менее на Кэ д’Орсэ считают, что 1934 год был знаменательным для Гитлера – убийство Дольфуса, смерть Гинденбурга и чистка 30 июня, освободившая его от компрометирующих или ставших ненужными друзей.

– Действительно, фортуна всегда любит дерзких, – замечает Барту.

На международной арене чувствуется скрытое наступление диктаторских режимов против демократических правительств и, в частности, в течение всех этих последних недель, – против Югославии и особенно против Франции, дипломатическая активность которой, как кажется, еще способна добиться окончательного создания Восточного Локарно, что означало бы решительное обновление французской внешней политики.

* * *

Среда, 6 октября 1934 года.

Ресторан «Ла Кремайер» на площади Бово.

Г-н Андре, занимающий солидную должность инспектора судебной полиции, завтракает с одним из моих друзей, офицером из военного министерства. Когда подали закуски, Андре говорит своему собеседнику:

– Вчера вечером в Сюртэ женераль получена анонимная записка, содержащая предупреждение, что король Югославии не вернется из Франции живым. Поэтому с сегодняшнего утра полицейские обходят меблированные комнаты, показывая фотографии некоторых лиц и расспрашивая о них жильцов. По-видимому, разыскиваемые субъекты находятся в Париже или, скорее, в Марселе, в одной из расположенных в центре города гостиниц.

– Действительно ли это заслуживает серьезного внимания? – задает вопрос офицер.

– По-видимому, да, – отвечает Андре, переходя к антрекоту. – Один из моих коллег, который был в Белграде с официальными лицами, рассказывал, что Александр сам убежден в подобном исходе. И он неоднократно повторял: «У меня слишком много врагов, и неизбежно, что рано или поздно они “накроют” меня». Оказывается, – продолжает Андре, – когда король Александр собирался в Софию незадолго до приезда в Белград Барту, он сказал своим приближенным, находившимся с ним во дворце: «Я думаю, что мне не вернуться в Белград живым». Затем на перроне вокзала в момент отъезда в Болгарию он шепотом отдал распоряжение принцу Павлу: «Если что-либо случится, тебе придется взять на себя заботу о стране».

– Что касается Барту, – добавляет офицер, ставший вдруг особенно внимательным, – то мой коллега, делегат на Женевской конференции по разоружению, утверждает, что с некоторых пор Барту неотвязно преследует мысль о смерти. И это дошло даже до такой степени, что как-то после длинного совещания с русскими Барту сказал своему сотруднику Виталису: «Знаешь ли, милый мой, мои похороны, запомни это хорошенько, должны быть самыми скромными… Обряд в церкви в память о моей жене, которой я это обещал, и всего лишь несколько близких друзей!» А не далее как вчера, – продолжает офицер, – я слышал, как в Бурбонском дворце Пезэ его коллега из комиссии по иностранным делам говорил ему: «Во Франции, пожалуй, нет лучшего друга Югославии, чем я! Я обеспокоен. Я предпочел бы, чтобы король поехал куда угодно, только не в Марсель». – «Так вы тоже пессимист?» – серьезным тоном спросил его Барту. Министерство, – говорит в заключение офицер, приступая к сыру, – предусмотрело посылку сорока восьми мобильных гвардейцев с целью обеспечить безопасность кортежа. Я их убеждаю в необходимости увеличить численность охраны и принять соответствующие меры.

– О, не беспокойтесь, – говорит Андре. – Что касается нас, то югославская полиция прожужжала нам все уши и с утра до вечера призывает нас обеспечить порядок.

* * *

В пятницу 8 октября 1934 года, в 12 часов дня, я вхожу в кабинет Барту. Завтра, в субботу, король Югославии Александр прибудет в Марсель. Барту собирается встречать его. Во второй половине дня оба они должны выехать поездом в Париж.

Барту проявляет обычные признаки хорошего настроения: он ходит по кабинету и все время потирает руки.

В течение нескольких дней он трудится вовсю, готовясь к переговорам с королем. Поскольку основные вопросы переговоров не были точно установлены, Барту вспомнил, что в последние годы жизни Бриана Кэ д’Орсэ предложило Югославии заключить тройственный пакт с Италией и Францией. Этот пакт встретил противодействие Италии, а затем и югославских генералов, которые дали понять Франции, что они не хотят сокращать свои вооруженные силы, поскольку благодаря им Югославия еще могла противостоять Италии.

В ту пору переговоры затянулись. Но около двух лет назад Муссолини демонстративно отказался от этого пакта, «без которого, – убежденно заявил мне Барту, – не может быть настоящего мира на Балканах».

Муссолини, который всегда стремился одолеть югославов, понял в то время, что король Александр является «краеугольным камнем» единства страны и стабильного положения на Балканах, а также большим другом и союзником Франции.

Начиная с завтрашнего дня, Барту будет пытаться вместе с королем Александром изыскать пути для возрождения из пепла этого трехстороннего пакта! Он даже рассчитывает обсудить возможность создания Средиземноморской антанты с участием Югославии, Греции, Италии и Франции.

Итак, Барту договорится с королем Александром относительно основных принципов возможного предложения, которое Белград и Париж могли бы сделать Муссолини и которое Барту изложит во время своего предстоящего официального визита в Рим.

* * *

В ту пятницу, 8 октября, Барту, в восторге от перспектив, которые открывают его переговоры с Александром, с увлечением излагает мне механизм действия будущего франко-югославо-итало-греческого пакта.

– На этот раз я действительно сделаю кое-что для моей страны, – восклицает он. – Этот визит Александра будет иметь важное значение, и он позволит мне поехать затем в Рим, имея уверенность в успехе.

Когда я прощалась с ним, он спросил меня:

– А в сущности, почему бы вам не поехать завтра со мной в Марсель встречать Александра?

И так как я ответила Барту, что в Марселе будут репортеры газеты, а я буду ожидать его в Париже, он сказал мне, смеясь:

– А, ну да, правда, я думаю, что ведь вы боитесь покушения!

– Но почему вы уверены, что покушение будет? – спрашиваю я, прощаясь с Барту.

Пожимая плечами, он рассеянно отвечает:

– По-видимому, обнаружено несколько анархистов, которые все подготовили к покушению в Марселе.

Дверь закрывается. Я видела Луи Барту в последний раз.

* * *

На другой день, 9 октября, в полдень, первые выпуски вечерних газет «Пари-миди» и «Пари-суар» действительно сообщают, что существует план покушения на короля Югославии Александра. Газеты даже поясняют, что, по-видимому, речь идет о каких-то замыслах руководителей хорватских террористов Павелича и Першича. Эти последние, проживая с некоторых пор в Берлине, даже издали там свой дневник. В нем, в частности, они рассказывают о том, что несколько лет назад они подписали соглашение с македонской организацией ВМРО.

Одна из двух упомянутых газет напоминает в связи с этим о нападении в прошлом году на поезд Симплон-экспресс и приписывает организацию его хорватским террористам.

Другая газета публикует некоторые выдержки из этого дневника террористов, из коих явствует, что они научились владеть оружием в лагере в Янкапусте, расположенном в Венгрии у югославской границы, и т. д.

Но в промежутке между двенадцатью и тремя часами пополудни в Париже все так заняты своими личными делами!

* * *

Увы, газеты лишь предвосхитили события.

Ровно в два часа король сходит с корабля на Бельгийскую набережную в старом порту Марселя. Его встречает Барту. Оба они и с ними генерал Жорж садятся в автомобиль, оказавшийся, к великому сожалению, открытым, небронированным и с подножками.

Король – как позднее будут рассказывать официальные лица – бледен, он нервно глотает слюну и смущенно, почти испуганно смотрит на неспокойную толпу, которая встречает его то аплодисментами, то свистом. Толпа сдерживается не сплошным кордоном, а только полицейскими, поставленными через каждые десять метров.

У правой дверцы королевского автомобиля находится один лишь полковник верхом на лошади. Мотоциклистов и кавалеристов, присутствие которых обычно предусмотрено в подобных случаях, на этот раз нет.

Кортеж двигается со скоростью «четырех километров в час вместо полагающихся по правилам для передвижения глав государств двадцати километров», будет позднее констатировано во время судебного расследования.

Под приветственные возгласы кортеж следует по улице Канебьер и достигает площади Биржи. Внезапно позади автомобиля раздается свисток. Проходит еще секунда, и в тот момент, когда королевская машина поравнялась со зданием Биржи, из толпы выскакивает человек. Лошадь полковника встает на дыбы, человек проскальзывает мимо нее и вскакивает на подножку автомобиля. Раздаются выстрелы, и король, обливаясь кровью, падает. Барту ранен в руку, рукав его черного сюртука тотчас же пропитывается кровью. Генерал Жорж ранен в живот.

Полковник убивает преступника, которого толпа тут же топчет ногами. И все эти трагические события происходят при гробовом молчании. В обстановке неописуемого беспорядка Александра в конце концов переносят в префектуру, над которой тотчас же приспускают флаг, возвещающий всем, что король умер. Через длительный промежуток времени (примерно через три четверти часа) прибывает санитарная машина. Она увозит Барту, которому вплоть до его прибытия в больницу никто не остановил кровотечения. Общее смятение было таково, что вследствие этого никогда не удастся полностью установить долю ответственности каждого за происшедшее.

На операционном столе в больнице Барту спрашивает слабым голосом: «Как чувствует себя король? Где он?» – «Он цел и невредим и чувствует себя хорошо», – отвечают присутствующие. Тогда из груди министра иностранных дел вырывается вздох облегчения. Проходит несколько секунд. Пелена смерти заволокла теперь глаза Барту.

«Я больше ничего не вижу, где же мои очки?» – шепчет он. И рука, потянувшаяся к лицу, чтобы найти очки, бессильно падает. Все кончено!

* * *

Новость обрушивается на Париж, подобно удару грома.

На следующий день я пригласила к себе на завтрак известных журналистов и югославских депутатов, прибывших в Париж.

Никогда в жизни мне не доводилось председательствовать на более печальном приеме.

Присутствуют руководитель службы печати в Белграде Винавер, несколько депутатов и директоров агентств, в частности агентства Авала.

Винавер, зажимая рот салфеткой, сдерживает рыдания. Депутат Сокич, поддерживаемый всеми своими коллегами, нападает на Францию, ибо она, по его мнению, несомненно принимала участие в подготовке покушения.

– Нашего короля заманили в ловушку! – повторяет он с яростью. И он зачитывает коммюнике, которое только что составило югославское правительство. Его содержание проникает в самую душу.

«Вчера, 9 октября, в 4 часа дня в Марселе был убит наш король Александр. Он пролил свою кровь во имя будущего мира, ради которого он жил и ради которого он направился в Марсель, где нашел смерть на земле союзника».

Боль, которую причиняет нам всем смерть Барту, делает нас неспособными отвечать югославам что-либо иное, кроме как:

– Но мы тоже потеряли человека, на котором зиждилась вся наша внешняя политика, они его тоже убили!

Это был ужасный завтрак.

* * *

Это убийство свидетельствует о глубокой анархии, которая клокочет во Франции, прикрываемая законными выборами, о той самой анархии, которая приводила в отчаяние Барту за несколько дней до смерти.

– Во время выборов для охраны кандидатов в депутаты имелось больше полицейских, чем их было вчера для охраны короля во время его прибытия, – заявил в Марселе заместитель мэра Сабиани.

И он признал, что в мэрии отказались не только выставить воинский кордон, чтобы изолировать короля от окружавшей его толпы, но даже не согласились предоставить мобильных гвардейцев-велосипедистов, поскольку, учитывая близость выборов, это могло произвести плохое впечатление на избирателей.

* * *

Как только стало известно о смерти короля, Гастон Думерг созывает заседание Совета министров.

Раздается телефонный звонок. Один из журналистов сообщает председателю Совета министров о смерти Барту.

– Не может быть! – восклицает Думерг. Затем он сообщает эту новость прибывающим министрам. Одни хранят молчание, другие плачут. Первым прерывает молчание Эррио.

– Это был великий министр, – говорит он.

– Да, – добавляет Думерг, – он принадлежал к тем людям, величие которых становится особенно заметным только тогда, когда они мертвы!

Потрясенный до глубины души, Сарро с трудом зачитывает коммюнике о событиях в Марселе.

Некоторые министры считают, что трагедия в Марселе непростительна, и заявляют, что она объясняется не каким-либо роковым стечением обстоятельств, а является чудовищным следствием небрежности и ошибок! Они требуют наказания виновных…

Но большинство министров восстает против этого мнения:

– Когда был убит президент Думер, никого не подвергли наказанию. Если вы сегодня сделаете это, в Белграде могут сказать, что на нас лежит известная ответственность.

– Но мы не несем никакой ответственности… Для глав государств покушения являются профессиональным риском… – говорит Тардье, но Думерг решает в качестве арбитра:

– Нет, мы несем ответственность! И поэтому необходимо наказать виновных.

Правительство подает в отставку.

«Преступление, совершенное против дела мира, очевидно». Но правая пресса тотчас же отказывается от попыток расследовать, какое правительство или правительства могло или могли вложить оружие в руки убийцы – этого Калемеля, татуировка которого указывает на его принадлежность к ВМРО.

* * *

Тринадцатого октября состоялись похороны Барту.

На Кэ д’Орсэ происходит торжественная церемония.

На площади Инвалидов организован большой парад войск.

И только народ Парижа, собравшийся плотной массой и хранящий молчание, кажется, понимает все значение происшедшей драмы. Искренне и глубоко скорбят камердинер Гюстав и сотрудники покойного Барту.

Стоящий передо мной на официальной трибуне Пьер Лаваль довольно весело болтает с Франсуа-Понсэ, прибывшим на похороны из Берлина.

Позади меня разговаривают два директора крайне правых газет.

– По существу, – говорит один из них, – Барту был опасным человеком, он довел бы нас до войны…

– Друг мой, вы видели биржевой бюллетень? – спрашивает другой.

– Гёте был совершенно прав: мертвые быстро уходят, – говорит мне Политис, занимавший тогда пост посла Греции в Париже.

После парада войск начинается церемония в церкви Дворца инвалидов. На церемонии присутствует советский поверенный в делах.

– Как, вы в церкви? Советский протокол не запрещает вам это? – спрашивает его один дипломат.

– Да, это так, – грустно улыбаясь, отвечает он, – но я получил специальное разрешение в связи с похоронами Барту… Вы знаете, дорогой коллега, франко-русское соглашение теряет все вместе с ним! Он был реалистом. Он понимал, что без серьезного военного соглашения между Францией и Россией, соглашения, которое заставило бы Гитлера сдерживать свои притязания, мир в Европе невозможен!

И вслед за этим во дворе Дворца инвалидов был дан прощальный воинский салют, раздался похоронный звон и прозвучала последняя дробь барабана.