«Гитлер – это пират…». – Буржуйский сынок. – Последний из французских аристократов. – Восточное Локарно терпит аварию. – В. Женеве: Да здравствует император! – Приоткрытые ворота. – Черный сюртук и плиссированная рубашка с жабо. – Негус в Женеве. – Полицейские свистки. – Фотограф Стефан Люкс. – Револьверный выстрел и плевки. – Немецкие пулеметы и порядок в Лиге Наций. – Лиге Наций показывают нос. – «Все хорошо, прекрасная маркиза».
За подписанием нового договора последовали нелегкие дни.
Третьего апреля под председательством Альбера Сарро и Пьера-Этьена Фландена открывается совещание французских послов в Германии, Англии, Италии и Польше.
Враждебная позиция Берлина и Рима в отношении решений, принятых на днях в Лондоне Советом Лиги Наций, и особенно изложенный фюрером 1 апреля «план мира», которому он предпослал злобные обвинения по адресу французской политики, привели в замешательство обоих французских министров.
Фюрер предлагает, чтобы Германия, Бельгия и Франция по истечении четырехмесячного срока, необходимого для разрядки напряженности, заключили пакт о ненападении сроком на двадцать пять лет. Подобные же пакты Германия обязуется подписать и со своими соседями на востоке и юго-востоке. Рейх снова вступил бы в Лигу Наций при условии, если бы там обсудили вопрос о его колониальных требованиях и т. д.
Поочередно Альбер Сарро и Пьер-Этьен Фланден расспрашивают Андре Франсуа-Понсэ.
– Но, в конце концов, что за человек этот Гитлер? – восклицает Альбер Сарро. – Искренне ли он верит в то, что этот «план мира» явится основой для серьезных переговоров, которые могли бы привести ко всеобщему соглашению?
– Что таит в душе этот странный человек? – задает, в свою очередь, вопрос Пьер-Этьен Фланден.
– Гитлера не следует рассматривать как главу государства или главу правительства обычного типа, – отвечает Андре Франсуа-Понсэ. – Это пират. Ему чужды общепринятые нормы поведения и морали. У него есть своя программа действий: он хочет установить свое господство в Центральной Европе и расширить территорию рейха за счет России. Эту программу он попытается осуществить без войны. Но если Франция и Англия намерены дать отпор его притязаниям, он начнет войну. И когда Гитлер говорит о мире, то речь идет о pax germanica – германском мире.
Мрачная беседа!
В конечном счете на «план мира» германского канцлера французское правительство ответит памятной запиской, которую оно направит английскому правительству и о которой доведет до сведения Брюсселя и Рима. Во французском ответе будет также содержаться изложение «плана мира».
А борьба мнений будет продолжаться.
* * *
Но теперь внимание мира приковано к событиям во Франции.
Шестого мая 1936 года, первый раз в истории Третьей республики, парламентские выборы принесли победу социалистической партии. Вместе с партией радикалов и при поддержке семидесяти одного депутата-коммуниста она готовится взять в свои руки бразды правления страной, которая весьма обеспокоена возможными последствиями этих успехов Народного фронта.
Радикалы и социалисты раздосадованы крупной победой коммунистов, а банкиры, буржуа, дельцы, торговцы и аристократы приведены в ужас.
Классовая борьба поставлена на повестку дня и даже стала служить темой для карикатуристов. В «Кандиде», в номере от 7 мая, один из них изобразил роскошного, выхоленного, красивого белого пса с большой головой, обрамленной классической длинной гривой, характерной для собак такой породы. Удерживаемый на поводке элегантной дамой, стоящей на краю тротуара, он с интересом смотрит на дворняжку, которая спокойно обгладывает в канаве кость.
– Ну-ка, проваливай, буржуйский сынок, – рычит дворняжка прямо в морду большому псу, который отвечает ей:
– Вы что же, будете считать меня счастливчиком, если я вам скажу, что кормят меня только лапшой?
* * *
Первое следствие создания Народного фронта – забастовочное движение, которое приняло невиданные масштабы. Различные союзные правительства начинают постигать таким образом, что Франция разделилась на две части. По одну сторону стоят те, для кого проведение в жизнь франко-русского пакта представляется политикой, благодаря которой можно избежать войны. По другую сторону – те, кто считает, что существование франко-русского пакта, наоборот, делает войну неизбежной.
Победитель на выборах, председатель Совета министров Леон Блюм, назначает своим министром иностранных дел депутата-радикала от департамента Дордонь Ивона Дельбоса – высокого, худого, бледного и благовоспитанного человека, принадлежащего к категории людей «мягких» и «нерешительных».
Последствия слабости, проявленной Францией во время оккупации немцами Рейнской зоны, все более дают себя знать на международной арене. 27 апреля Бельгия денонсирует соглашение, которое связывало ее с Францией и Англией. Она переходит к политике нейтралитета.
Пятого мая маршал Бадольо вступает в столицу Эфиопии Аддис-Абебу. И сразу же назначается на 30 июня созыв чрезвычайной сессии Ассамблеи Лиги Наций. Римское правительство, которое не участвует в работах Лиги Наций с тех пор, как против Италии были применены санкции, теперь выдвигает предложение о своем возвращении в Лигу Наций, но при условии, что Ассамблея признает итальянские завоевания и отменит санкции.
Негус принимает решение лично присутствовать на этой Ассамблее, чтобы в последний раз потребовать законного применения Устава Лиги Наций.
И в такой международной обстановке новому правительству Блюма – Дельбоса предстоит проводить франко-русскую политику создания Восточного Локарно.
В парламенте настроены скептически.
– Вы увидите, – говорят в зале Четырех колонн, – что как только Жорж Мандель потребует проведения политики дипломатического и военного применения пакта в качестве единственного средства преградить дорогу гитлеризму, он столкнется с Леоном Блюмом не как с председателем Совета министров, а как с интеллигентом, социалистом, который пишет в «Попюлер»: «Франко-русский пакт создает неприятную атмосферу».
* * *
Женева, утро 27 июня, вокзал Корнавэн.
В страшную грозу, под раскаты грома и вспышки молнии, прибывает поезд из Парижа.
Однако как только толпа замечает негуса и его окружение в их национальных эфиопских одеждах, она тотчас же начинает кричать: «Да здравствует император!» – и встречает его громом аплодисментов.
Затем, увидев нового председателя Совета министров Леона Блюма и его министра иностранных дел Ивона Дельбоса, толпа кричит: «Да здравствует Франция!»
* * *
Три часа дня. Секретное совещание членов Совета у генерального секретаря Лиги Наций Жозефа Авеноля, который настроен более благожелательно, чем когда бы то ни было, в отношении диктаторских режимов.
– Господа, – говорит он, – в случае, если вопреки мнению секретариата Лиги Наций негус стал бы упорствовать в желании выступить на сессии Ассамблеи, секретариат позаботится о том, чтобы его появление не дало повода для оваций.
Итальянский министр иностранных дел барон Помпео Алоизи, отнюдь не довольствуясь этими условиями, настаивает на выводах доклада римского правительства.
– Господа, дуче требует от Ассамблеи признания итальянских завоеваний в Эфиопии и отмены санкций!
Леон Блюм производит сенсацию. Никто из присутствующих министров и делегатов не представлял себе, чтобы нынешний лидер самой крупной политической французской рабочей партии так сильно отличался от Жана Жореса!
Вместо того чтобы быть трибуном, воспламеняющим массы, глава Народного фронта оказался элегантным человеком с интеллигентным лицом, с мягким голосом, со сдержанной страстностью, который внушает к себе особое уважение благодаря своему гибкому и пытливому уму, украшенному блестящей культурой.
Посланник Чехословакии в Париже Стефан Осуский, который знает Блюма, объясняет своим балканским соседям:
– Дочь премьер-министра Асквита принцесса Элизабет Бибеско характеризует его как «последнего из французских аристократов», и она права.
– Однако не все аристократы, – продолжает Осуский, – ценят его. Девятого февраля этого года я как раз находился в самом «аристократическом» из парижских салонов. Вдруг входит журналист из газеты «Матэн» Жюль Зауэрвейн и рассказывает, что только что автомашина Леона Блюма была остановлена на бульваре Сен-Жермен группой молодых людей из французской лиги «Аксьон франсэз», которая шла за гробом известного историка Жака Бэнвиля. Они узнали Блюма. И тотчас же в окна его машины полетели камни и кирпичи. Обливаясь кровью, спотыкаясь о тротуар, Блюм пытался спастись. Он остался в живых лишь благодаря вмешательству нескольких строительных рабочих, которые приоткрыли ему ворота. И на этом месте Зауэрвейна прерывает хор голосов завсегдатаев этого аристократического салона: «Как жаль, что они его не убили! По крайней мере, от него избавились бы и таким образом, может быть, избежали бы разорения и войны!»
Обуреваемые различными чувствами, члены Совета Лиги Наций быстро заканчивают обсуждение вопросов в отношении завтрашнего дня, которые необходимо решить, и Жозеф Авеноль закрывает заседание.
* * *
Леон Блюм в нервозном состоянии. Он объясняет сопровождающим его до «Отель де Берг» Энтони Идену и трем министрам балканских стран:
– Моя позиция здесь будет несколько нелогичной: моя министерская декларация и личные убеждения заставляют меня выступать за политическое возрождение Лиги Наций, в то время как моя страна и ее союзники нарушают ее основные принципы. Я вынужден даже высказаться относительно признания итальянских захватов, которые ни в коем случае не могут быть терпимы, а также относительно отмены санкций, которые по-прежнему неэффективны. Во всяком случае, я остаюсь горячим сторонником союза с Англией. Нашим общим интересам здесь будет соответствовать мое стремление расширить – пусть даже путем соглашений между штабами – франко-английские обязательства, предусмотренные в «Белой книге»!
С некоторым раздражением Титулеску перебивает Блюма:
– Если я правильно понимаю, ваш кабинет не хочет устрашать правительство нашего дорогого друга Энтони Идена и поэтому не дает ответа на предложения, которые мы выдвигаем перед вами в Бухаресте, Праге и Белграде, о сотрудничестве с Турцией и Россией в деле создания Восточного Локарно. Вы опасаетесь, что эти новые обязательства покажутся Лондону продиктованными соображениями внутренней политики. Так вот, господин Блюм, мы пришли сюда, чтобы громко заявить вам об огромной тревоге малых стран, уже попавших помимо своей воли в экономические тиски Германии. Они хотят знать, могут ли они рассчитывать на Францию, ибо у них, господин Блюм, есть сомнения на ваш счет!
И Титулеску, который, как всегда говорил Бриан, «кричит как оглашенный», подытоживает:
– Успокойте нас, господин председатель Совета министров Франции, или, по крайней мере, скажите нам правду! Ибо мы не забываем, что седьмого марта вы не защищали самих себя, так каким же образом будете вы защищать нас от агрессора?
Блюм не отвечает и кажется уничтоженным. Он только замечает, уже входя в вестибюль «Отель де Берг»:
– И все же никто более меня не убежден, что дорог каждый день и почти каждый час, что разыгрываются последние карты, и тот, у кого они окажутся в руках, должен будет отчитаться перед народами и перед историей!
* * *
В новом отеле «Карлтон», возвышающемся над водами Женевского озера в зеленой листве, на фоне которой вырисовываются уже первые строения нового дворца Лиги Наций, негус, в черном сюртуке в талию и в плиссированной рубашке с жабо, проводит со своими друзьями и юридическими советниками «военный» совет.
С горечью и печалью негус говорит своему советнику, французскому юристу Гастону Жезу:
– Итак? Это, значит, и есть международные законы? Пятьдесят два государства могут таким образом обречь одну страну на исчезновение с карты мира и сделать все это, грубо нарушая обязательства, взятые на себя ими самими!
Обращаясь затем к возвратившемуся из Эфиопии международному юристу Николаю Политису, негус продолжает:
– Я счел необходимым приехать в Женеву главным образом из уважения к своему народу, чтобы высказаться от его имени и сообщить, что в Горе существует новое эфиопское правительство и что сто пятьдесят тысяч человек моей армии под командованием раса Имру готовы сражаться, если, конечно, можно сражаться против позорных итальянских методов ведения войны.
Говоря все медленнее и медленнее, негус заканчивает:
– Я не верю больше в то, что у Англии или у Лиги Наций найдется теперь достаточно смелости, чтобы предоставить моей империи деньги и боеприпасы. Но здесь я буду тем не менее по-прежнему продолжать выполнять свой долг!
* * *
На следующий день утром состоялось торжественное заседание.
В холле здания «Электораль» Леон Блюм – главное действующее лицо!
Министры, делегаты и эксперты различных стран, которых он уже успел принять за это время, озадачены и восхищены. Как обычно, они ожидали увидеть обеспокоенного, взволнованного, торопящегося премьер-министра, а Леон Блюм, к их изумлению, принял их так, словно он каждому из них мог уделить все свое время, а в беседе с ними даже затрагивал – и всегда с блестящим остроумием – самые различные философские и литературные темы.
– У нас появился новый диктатор, – говорит, улыбаясь, Политис, – диктатор разума!
* * *
Заседание начинается без негуса, как это и было заранее решено Жозефом Авенолем.
После того как аргентинский делегат потребовал от Ассамблеи голосовать за «непризнание» захвата Эфиопии, слово было предоставлено вошедшему негусу.
Медлительный и величавый, одетый в свою традиционную длинную мантию каштанового цвета, из-под которой видна белая плиссированная рубашка, негус в глубокой тишине проходит через полутемный зал. Он поднимается на трибуну под внезапно вспыхнувшими огнями прожекторов и магниевых вспышек.
– Чтобы понять трагедию моей страны, нужно вспомнить о соглашении седьмого марта тысяча девятьсот тридцать пятого года, заключенном между Муссолини и Пьером Лавалем… – начинает он.
Но в этот момент поднимается со своего места итальянский консул в Женеве. Это условный сигнал.
Тотчас же наиболее видные фашистские журналисты, с утра прибывшие в Женеву, начинают во всю мочь свистеть в полицейские свистки.
Поднимается всеобщая суматоха. Председатель Ассамблеи не знает, что делать. В зале появляются швейцарские гвардейцы и бесцеремонно хватают смутьянов, которые вопят: «Да здравствует Муссолини!»
Суматоха продолжается на улице.
Население аплодирует швейцарским гвардейцам, которые без разбора избивают всех протестующих.
Негус, не покидавший трибуны, невозмутимо продолжает:
– Соглашение Лаваля – Муссолини препятствует Лиге Наций применять санкции, мешает ей выступить против тех льгот, которые получил Муссолини для перевозки войск и оружия по Суэцкому каналу! С другой стороны, Лига Наций не хочет даже снять эмбарго на поставки оружия для моей страны.
В кулуарах постоянный представитель Италии в Женеве Бова Скопа говорит журналистам:
– Дуче одобряет действия итальянских журналистов. Он предлагает секретариату Лиги Наций освободить их.
Между тем негус заканчивает:
– Народ Эфиопии никогда не покорится. Сегодня он задает вопрос пятидесяти двум государствам: какие меры предполагают они предпринять, чтобы дать ему возможность продолжать борьбу?
* * *
Склонившись к своим пюпитрам, делегаты не реагируют больше. Заседание закрывается.
На следующее утро, сменив на трибуне Ассамблеи Энтони Идена, который напомнил, что «английское правительство настаивает на непризнании захватов, совершенных в Эфиопии, и, предвидя отмену санкций с 15 июля текущего года, требует сохранения английских военно-морских сил в Средиземном море», Леон Блюм, являя собой воплощение кротости и изворотливости, произносит патетическую речь.
– Господа, положим конец страданиям людей во всем мире… По всей вероятности, война неизбежна. Вооружение Германии является причиной войны… Одна только Германия своими действиями препятствует осуществлению разоружения… Тот, кто хочет сохранить в настоящее время мир, должен пойти на риск войны.
Все эти высказывания Леона Блюма были встречены овацией.
* * *
На другой день заседание Ассамблеи проходит скучно. Делегаты дремлют. Вдруг раздается револьверный выстрел!
В одной из боковых лож падает человек. Его поднимают, затем укладывают на диван в кабинете Авеноля. Он в бессознательном состоянии. Тонкая струйка крови медленно стекает по его бледной щеке с правого виска. Конвульсивным движением он прижимает к груди портфель из черного сафьяна. Из его удостоверения личности видно, что это венгерский еврей, фотограф, по имени Стефан Люкс.
Сквозь хрип слышно, как он шепчет по-немецки:
– Мой портфель… Авеноль… мои письма… не забудьте о них… Евреи… письмо… меньшинство…
В последний раз дергается его челюсть. Все кончено.
Прибегает Авеноль. Разъяренный, он хватает портфель и открывает его. В нем лежат два письма: одно адресовано ему, а другое – корреспонденту газеты «Пти паризьен» Дюбоше.
Последнему Стефан Люкс написал: «Я отдаю свою жизнь в надежде, что моя смерть напомнит руководителям Лиги Наций об их долге в отношении евреев, национальных меньшинств и малых наций. Я верил в Лигу Наций. Но я глубоко ошибся!»
– Господа, – говорит Авеноль, который возвращается в сопровождении медсестер и санитаров, – я хочу, чтобы это событие не получило никакой огласки, ибо это могло бы нанести ущерб Лиге Наций.
Но журналисты думают об этом иначе. Они привлекают внимание всего мира к этому самоубийству.
– Это трагическое событие, – говорит латиноамериканец Зимета, – грозит открыть в Лиге Наций эру покушений!
Люксембургский делегат Жозеф Беш замечает:
– Это самоубийство находит здесь больший отклик, чем если бы речь шла о покушении на какое-нибудь высокопоставленное лицо! Именно эта душевная драма как раз и наполняет тревогой большинство из нас!
* * *
В половине третьего человек пятнадцать министров и делегатов украдкой выходят из служебных помещений Ассамблеи и спешат к выходу.
Это – члены редакционного комитета по Эфиопии, обязанные подготовить резолюцию, которая завтра утром должна быть поставлена на голосование Ассамблеи. Они тщетно пытаются ускользнуть от журналистов.
И только чешский делегат направляется прямо к журналистам и говорит:
– Господа представители печати, вы можете оплевать всех нас с ног до головы! Мы этого заслуживаем! Мы мерзавцы!
– Да нет же… нет… – перебивают его тотчас же австрийский, венгерский и албанский делегаты. – Текст, который мы только что подготовили, не так уж плох. В нем не осуждается Италия и, несмотря ни на что, содержится признание свершившегося факта.
* * *
Два часа спустя заседание возобновляется.
У входной двери давка и пререкания между швейцарским полицейским, проверяющим пропуска, и грязно сквернословящим рыжим верзилой, который орет, размахивая руками:
– Давно уже пора, чтобы немецкие пулеметы навели порядок в Лиге Наций!
Это председатель Данцигского сената нацист Грейзер, специальный посланец Гитлера, который явился объяснить Ассамблее, что притязания его хозяина на свободный город Данциг совершенно законны.
На трибуне Грейзер совсем распоясывается.
В конце своей речи он громовым голосом, переходящим в крик, трижды повторяет немецкое слово из пяти букв: «Dreck, dreck, dreck».
– Да он ведет себя как генерал Камброн! – с насмешкой говорит польский делегат Сокаль.
– О нет! – возражает Леон Блюм, – Камброн говорил подобные вещи под градом пуль, что гораздо лучше!
– Господа, – говорит Грейзер в заключение, – недалек тот день, когда мне уже не будет больше необходимости участвовать в этих заседаниях! А ведь именно таково желание всего немецкого народа!
После этого Грейзер отдает воинское приветствие Идену, затем – генеральному секретарю и вдруг, повернувшись к аудитории, он мастерски и долго показывает нос присутствующим!
Ошеломленные делегаты болезненно реагируют на эту возмутительную шутовскую выходку, которая дополняет драматические события последних трех дней.
– Международные отношения, которые до сих пор развивались в столь приятных формах между культурными нациями, становятся невыносимыми, – замечает у выхода Политис. – Не следует ли в один прекрасный день ликвидировать их, чтобы не подвергать себя подобным выходкам? Но не придется ли нам в результате этого начать на европейской арене борьбу другого рода оружием?
* * *
Несколько часов спустя в полумраке перрона вокзала Корнавэн группа делегатов окружает негуса. Последний подчиняется предписанию президента Мотта покинуть Женеву в течение четырех часов после заседания.
– Чья же теперь очередь? – тоскливо шепчутся между собой представители балканских стран и стран Центральной Европы. – Конечно, Данцига! Возможно – Австрии, несомненно – Албании и наконец – Чехословакии!
Некоторые довольно резко осуждают Блюма.
– Несмотря на свой исключительный дар анализировать события, изворотливость, культуру и ум, он никогда не станет деятелем, который смог бы объединить усилия против диктаторских режимов, – невесело констатируют они. – Точно так же как и его министр иностранных дел Ивон Дельбос. Этот превосходный депутат-радикал из Дордони – человек мягкий, лояльный, добрый и честный, но он всегда останется робким, он постоянно будет всего бояться и никогда ни на что не осмелится!
Как всегда, равнодушный и смотрящий на всё со стороны, один латиноамериканский посол в Париже говорит французам:
– А прав оказался этот ваш сочинитель песенок, когда он сложил свой знаменитый куплет: «Все хорошо, прекрасная маркиза!»
Но никто не смеется.
* * *
Возвращаясь в Париж после голосования пресловутой резолюции, Леже говорит Леону Блюму:
– Отныне следует проводить политику тесных союзов и военных альянсов, ибо проведение общеполитического курса широких пактов, что проповедует Франция, стало уже почти невозможным.
И Блюм покорно отвечает:
– Да, чтобы спасти мир, нет больше никаких средств, кроме как согласиться с возможностью войны, но все-таки?..