Доктор Вольтат – представитель рейха на конференции по китобойному промыслу. – Народ не верит в возможность войны. – Дневник графа Чиано. – Прощальный визит графа Вельчека. – Риббентроп в Москве. – «Это утка, мой дорогой, ложитесь спать, завтра увидим!» – Последняя попытка созвать конференцию в Риме. – Чрезвычайное заседание Совета национальной обороны. – Генеральный штаб считает, что вооруженные силы Франции находятся в боевой готовности. – «Я угрожаю… ты предлагаешь… они испугаются… и ты потребуешь…» – Гнев польского посла. – «От катастрофы к катастрофе мы устремимся к окончательной победе».
Лондон, 22 июля 1939 года. Экономический советник фюрера доктор Вольтат, прибывший в качестве представителя Германии на конференцию по китобойному промыслу, говорит своему английскому коллеге Хадсону:
– Третий рейх был бы готов рассмотреть вместе с вами политические соглашения, которые могли бы способствовать миру в Европе.
Хадсон возражает:
– Это бесполезно, мы не хотим возвращать вам ваши колонии, и если вы попытаетесь изменить силой нынешний статус в Европе, в частности в Данциге, то будет война…
В тот же вечер посольство Франции в Берлине телеграфирует на Кэ д’Орсэ: «Согласно сведениям из достоверного источника, канцлер Гитлер как будто проникся теперь убеждением, что Франция и Англия полны решимости выполнить свои обязательства по отношению к Польше и что, идя на крайности в данцигском вопросе, он рискует развязать всеобщую войну. Тем не менее он продолжает приводить в готовность свою армию с невероятной методичностью и точностью».
Во Франции народ не верит в возможность войны. Во всяком случае, все полагают, что война будет закончена быстро, ибо нацистский режим сразу же рухнет. Что касается генерала Гамелена, то его вера во французскую армию безгранична.
– Война будет выиграна отнюдь не авиацией, а снова французской пехотой, – повторяет он.
* * *
В Соединенных Штатах Америки конгресс расходится на каникулы, не проголосовав за изменения в законе о нейтралитете.
– Закон о нейтралитете будет изменен, как только вспыхнет война, – спокойно замечает американский посол Буллит, однако последний с настойчивостью повторяет:
– Но, господин посол, наша судьба могла бы быть иной, если бы Германия знала, что в случае войны Соединенные Штаты сразу же выступят на нашей стороне!
Восьмого августа германский посол нанес нечто вроде «прощального визита» на Кэ д’Орсэ, создав при этом у всех впечатление человека, убежденного в том, что ничто более не может остановить Гитлера.
* * *
Берхтесгаден, 10 августа. Прислонившись к широкой застекленной двери большого зала, верховный комиссар Лиги Наций в Данциге Бурхардт неподвижно стоит перед Гитлером, который в ярости мечется взад и вперед, отшвыривая ногами и руками попадающуюся на пути мебель.
– Господин верховный комиссар, роковой час пробил, – рычит Гитлер. Зная, что Париж и даже Лондон поддерживают Польшу в ее сопротивлении по вопросу о Данциге, фюрер продолжает: – Я брошу против этих поляков всю мощь новейшего оружия, о котором французы и англичане не имеют ни малейшего представления. В несколько дней Польша будет уничтожена. И если это будет всеобщая война, то я предпочитаю руководить ею в пятидесятилетнем, а не в шестидесятилетнем возрасте.
В тот же вечер в Риме, во дворце Киджи, Чиано пишет введение к своему дневнику:
«Я возвращаюсь из летней резиденции Риббентропа в Фульде. Мне кажется, что его стремление развязать войну непреклонно. Я убежден, что если бы немцам предоставили даже больше, чем они потребовали, они все равно совершили бы нападение, ибо ими овладел демон разрушения».
Три дня спустя Чиано продолжает записи:
«12 и 13 августа я был в Берхтесгадене. Гитлер полон решимости силой урегулировать польский вопрос. Он требует итальянской поддержки в соответствии со Стальным пактом. В ответ я напомнил ему о секретной статье этого пакта, согласно которой Германия до истечения трехлетнего срока не начнет войны без согласия Италии. Разговор носил чрезвычайно резкий характер. Когда я с целью удержать мою страну вне конфликта напомнил ему о традициях Савойской династии, Гитлер вскричал: «Традиция у вас означает измену!»
На это я заявил: «Италия не присоединится к выступлению Германии против Польши».
И вот Муссолини отказывается в данный момент от встречи с Гитлером.
* * *
Париж, 15 августа. На Кэ д’Орсэ никого нет.
По словам одного из наших дипломатов, очень обеспокоенного внезапным предложением Ворошилова прекратить франко-русские переговоры на время, пока Польша не даст своего согласия на проход войск, один русский белоэмигрант, агент-осведомитель министерства, сказал кому-то: «Вы никогда не заключите вашего пресловутого соглашения. Сталин подпишет пакт не с кем иным, как с Гитлером, и не позже, чем в конце этого месяца. После Мюнхена Сталин убежден, что нынешние руководители демократических правительств готовы сделать все возможное и невозможное, как только война станет неизбежной, чтобы направить удар германских армий только на одну Россию. Во Франции и Англии все еще находятся у власти мюнхенцы, а я им не доверяю, повторяет Сталин».
И этот русский белоэмигрант продолжает: «Сталин хорошо знает, что конечная цель Германии – раздавить Россию. Но в настоящее время Россия не готова к обороне, поскольку все ее планы основывались на существовании чехословацкого бастиона».
Никто не придает большого значения этим высказываниям. Тем не менее Боннэ вызывает польского посла Лукасевича.
– Разрешите проход русских войск, – говорит он ему.
Шесть дней спустя, 21 августа, польское правительство окончательно отказывается предоставить право прохода русским войскам.
– Поручили бы вы немцам охранять Эльзас-Лотарингию? – спрашивает Лукасевич.
Наш посол в Берлине Кулондр потрясен.
«Бронетанковые части и дивизии выходят из столицы рейха в направлении Силезии, – телеграфирует он Боннэ. – Эшелоны с войсками и танками идут весь день. Моторизованная колонна протяженностью более ста километров – на марше в направлении Померании на автостраде Берлин – Штеттин. Мобилизовано два миллиона человек».
Тогда Боннэ дает нашему военному атташе в Москве генералу Думенку полномочия на заключение любой ценой военного договора с СССР. «В случае необходимости русские войска пройдут через Вильно, – предлагает Боннэ, – я это гарантирую». Но Ворошилов отказывается. «Польша – суверенное государство. Франция не может давать обязательства от ее имени», – говорит он.
* * *
Беспокойство на Кэ д’Орсэ возрастает. Не отвернулась ли Россия? В полночь агентство «Гавас» сообщает по телефону Боннэ: «Через несколько часов Риббентроп едет в Москву с целью подписать пакт о ненападении».
Боннэ будит Даладье. Тот отвечает:
– То, что вы рассказываете, мой дорогой, – это утка, это идиотизм, ложитесь спать, завтра увидим!
Но агентство ТАСС подтверждает.
Мы проиграли партию.
* * *
Двадцать третьего августа в 6 часов вечера, после того как в Кремле подписали советско-германский пакт, на улице Сен-Доминик на чрезвычайном заседании Совета национальной обороны царит атмосфера катастрофы. Протокол ведет начальник личного кабинета Даладье генерал Декан.
Боннэ задает вопрос:
– Следует ли побуждать Польшу к компромиссу? Это дало бы нам время для завершения наших приготовлений. Что думает по этому поводу Генеральный штаб?
– Господа, – говорит Даладье, – речь идет прежде всего о том, чтобы ответить на следующие три вопроса. Первый: может ли Франция безучастно присутствовать при том, как Польша исчезает с карты Европы? Второй: какими средствами она располагает, чтобы воспрепятствовать этому? Третий: какие меры необходимо сейчас предпринять?
Генерал Гамелен замечает:
– Я верю, что Польша окажет достойное сопротивление, которое помешало бы основной массе немецких вооруженных сил направить свой удар против нас до наступления будущей весны. К тому времени, – добавляет он, – Англия будет на нашей стороне.
Ги ла Шамбр информирует после этого о состоянии авиации:
– Что касается истребительной авиации, то мы располагаем большим количеством современных машин, серийное производство которых налажено. Следовательно, состояние нашей авиации не должно более оказывать давления на решения правительства, как это было в 1938 году. В среднем французские и английские самолеты равноценны итальянским и немецким.
Гамелен и адмирал Дарлан повторяют:
– Сухопутная армия и флот в готовности.
Даладье говорит в заключение:
– В течение очень многих лет Франция прилагала большие усилия для создания системы укреплений, обеспечивающих защиту ее границ. Если уж война должна начаться, то предпочтительно, чтобы она возникла в нынешних условиях. Генеральный штаб считает, что вооруженные силы Франции находятся в готовности и что может быть принято только одно-единственное решение – выполнить свои обязательства.
* * *
На другой день, 24 августа, – заседание Совета министров.
Жорж Мандель и Поль Рейно нападают на Жоржа за то, что он, не имея на то согласия правительства, звонил по телефону в Варшаву с целью потребовать от поляков, чтобы они «не совершали никаких непоправимых действий в случае, если бы рейх захватил Данциг». Оба требуют мобилизации, утверждая: «Это единственный акт, могущий еще устрашить Гитлера».
Даладье возражает. «Но не совсем потеряна и надежда договориться с Россией», – заявляет он президенту Альберу Лебрену. Возвратившись на Кэ д’Орсэ, Жорж Боннэ все еще лихорадочно пытается вести одновременно ряд переговоров.
Четверо сопротивляющихся министров взбешены!
– Жорж Боннэ все портит, присутствие этого человека в правительстве приведет нас к страшным катастрофам, – говорит Жорж Мандель. – Он заставляет весь мир принять участие в том, чтобы на коленях умолять Гитлера сохранять спокойствие. Как же вы хотите, чтобы в этих условиях мир питал хотя бы малейшее доверие к нашей стране? Как же мы можем сохранить наши союзы? Он обращался по очереди то к королю Леопольду, то к Рузвельту, то к Франко, то к Папе Римскому и… кто его знает, к кому еще! Теперь он пытается добиться от Муссолини нового Мюнхена, условия которого были бы много хуже первого мюнхенского соглашения, в то время как – я в этом уверен – прояви мы немного твердости и смелости, мы могли бы еще выиграть драгоценное время. Так почему же Гитлеру не напасть на Польшу, если у него сложилось впечатление, что ее союзница дрожит от страха при мысли об оказании ей помощи?
* * *
Тридцать первое августа, 13 часов.
Понсэ телеграфирует из Рима, где он сейчас занимает пост французского посла: «Муссолини предлагает созвать 5 сентября международную конференцию при условии, что Польша признает – и притом добровольно – присоединение Данцига к Германии».
Тотчас же Чемберлен сообщает по телефону:
– Английское правительство приняло бы участие в такой конференции только в том случае, если бы все страны, включая Германию, предварительно согласились демобилизовать свои войска.
Жорж Боннэ настаивает на немедленном согласии.
В 18 часов Даладье созывает заседание Совета министров.
– Стойте на своем, – говорит Боннэ своим друзьям Шотану, де Монзи, Кэю, Ла Шамбру, Маршандо, – это последняя возможность. Или конференция, или война!
Ужасное заседание Совета министров! Боннэ требует согласия на конференцию, настаивая, чтобы на нее была приглашена и Польша.
– Я протестую против этого нового отступления Франции! – говорит Альбер Сарро.
– Это новый Мюнхен, – заявляют Поль Рейно, Мандель и Кампинки.
– Но наш посол в Лондоне Корбэн настаивал, чтобы мы дали ответ немедленно, – повторяет Боннэ.
– Постойте, – кричит Даладье, – он, Корбэн, сказал вам это! А не прошло и часу, как я сам звонил ему и он мне сказал как раз обратное! Он мне сказал, что нечего торопиться!
Тревожное молчание. Даладье продолжает:
– Ведь это же маневр! Италия пытается вывести Германию из затруднительного положения. Она действует по поручению Гитлера, с тем, чтобы дать ему возможность, не прибегая к войне, добиться своих непосредственных требований.
– Да, но не ответить Риму немедленно – это значит ускорить трагедию, – бросает в ответ Боннэ.
– Хватит уж, Боннэ, – говорит Кампинки, – разве ты не видишь, что все это заранее подготовленная проделка, в которой двое пройдох – Гитлер и Муссолини – играют каждый свою роль: «Я угрожаю… ты предлагаешь… они испугаются… и ты потребуешь».
– И если мы пойдем в Рим на коленях, – восклицает Поль Рейно, – нам либо будет навязана война, либо мы обесчестим себя, не выиграв войны!
В конце концов Сарро зачитывает представителям печати следующее краткое коммюнике: «Франция выполнит свои обязательства».
* * *
Едва забрезжило утро 1 сентября, как на Кэ д’Орсэ прибывает следующая лаконичная телеграмма: «Немцы вторглись на территорию Польши».
Совет министров. Созыв обеих палат парламента. Всеобщая мобилизация. Вступление в войну в принципе решено, но Боннэ все еще ведет переговоры.
– Непоправимый переход от мира к войне, – восклицает он, – столь же печален и трагичен, как уход из жизни дорогого существа, даже когда вы знаете, что оно обречено!
В 6 часов вечера польский посол наносит Жоржу Боннэ визит, полный драматизма.
– Сейчас уже не место разговорам, господин министр, надо сражаться. Что делает ваша армия? Ваша авиация? Вы обещали нам эффективную и быструю помощь, а вместо этого вы тратили время на то, чтобы поощрять Гитлера, делая все необходимое, лишь бы создать у него уверенность, что он может напасть на нас, так как и на этот раз вы не будете выполнять своих обязательств. Хуже того, вы сделали все, чтобы помешать и Англии выполнить свои обязательства. Мысль о созыве конференции в Риме абсурдна. От этого выиграет только Германия, и вы это хорошо знаете. Ваши действия в настоящее время доказывают миру, что Франция не верна своему слову!
Боннэ поднялся, мертвенно-бледный:
– Я прощаю вам такие высказывания, господин посол, – сказал он, – потому что вашу страну постигло несчастье.
Лукасевич, все еще во власти гнева, не слышит.
Боннэ позвонил, служащий открыл дверь. Министр иностранных дел отпускает польского посла.
* * *
В Бурбонском дворце Даладье требует предоставления кредита в 90 миллиардов для проведения всеобщей мобилизации.
«Наступило время покончить с агрессивными и насильственными действиями. Если бы мы не выполнили своих обязательств и позволили Германии раздавить Польшу через несколько месяцев, а может быть через несколько недель, что сказали бы мы Франции, если бы снова пришлось подняться против агрессора?»
Однако какая-то неопределенность веет над дебатами.
Трусливые и запуганные, многие депутаты не понимают создавшейся обстановки! Обращение председателя Совета министров представляется как требование об увеличении военных кредитов. Оно подтверждает сомнения, еще существующие в умах депутатов, которые в кулуарах со скучающим видом говорят об «обязательствах по отношению к Польше».
В маленькой группе, где стоят Пьер Лаваль, Мистлер, Марсель Деа, можно слышать странные высказывания.
– Надо всегда помнить, что Гитлер не требует от нас Эльзас-Лотарингии, а следовательно? – говорит один из них и затем, переходя от одной группы к другой, добавляет: – Но, в конце концов, это – антиконституционный путь вступления в войну. По закону мы еще можем протестовать, поскольку от нас потребовали только голосования за увеличение кредитов.
Один из них, очень взволнованный, повторяет громким голосом, выделяющимся из всего этого гула разговоров спорящих между собой и пребывающих в нерешительности депутатов:
– Враг номер один – это большевизм, не забывайте об этом, не забывайте!
Поль-Бонкур восклицает:
– К счастью, эти господа не выражают подлинных чувств нации. Однако, – добавляет он, – такие, как они, увы, имеются в министерствах и в армии! Я вспоминаю подобное заседание 2 августа 1914 года; но тогда был такой подъем, такое горячее стремление защищать страну! Какая печальная разница!
Стоящий рядом с ним Жорж Мандель, сохраняющий полное самообладание, говорит бесстрастным тоном:
– Да… Война будет долгой… очень, очень долгой! Нельзя предугадать, сколько она продлится! Франция будет захвачена вплоть до Бидассоа, и все несчастья обрушатся на нашу бедную страну… но вы увидите, от катастрофы к катастрофе мы устремимся к окончательной победе!
Перед палатой депутатов прохожие молчаливо расхватывают последний номер «Пари суар», в котором сообщается о начале войны. Люди все еще не верят этому. Они скептически качают головами. Большинство заявляет с понимающим видом:
– Все это только игра, нужно делать вид, что придерживаешься ее правил, но все закончится до того, как произойдет что-либо действительно серьезное.
Журналисты, фотографы, любопытные постепенно покидают министерство на Кэ д’Орсэ. Они поспешно устремляются на улицу Сен-Доминик к военному министерству, где должна разыграться драма. Понемногу в министерстве иностранных дел воцаряется тишина – сначала во дворе, затем в вестибюле, в салонах и наконец – в кабинетах!
Как будто обессиленные и обесточенные, молчат телефоны.
Последний посетитель – германский поверенный в делах – пришел за своим паспортом.
Теперь на всех этажах могильная тишина, кажется, опускается на всю эту дипломатию, действия которой в течение двадцати лет создавали историю между двумя войнами, ныне уже отошедшую в прошлое! С этой самой минуты начинается Вторая мировая война.