1. Вслед за тем над Нероном потешилась судьба, чему способствовали его легкомыслие и посулы Цезеллия Басса, пунийца родом, который, обладая суетным нравом, уверовал в то, что привидевшееся ему ночью во сне несомненно отвечает действительности; отправившись в Рим и добившись подкупом, чтобы его допустили к принцепсу, он сообщает ему, что на своем поле обнаружил пещеру безмерной глубины, таящую великое множество золота, не в виде денег, а в грубых старинных слитках. Там лежат огромной тяжести золотые кирпичи, а с другой стороны поднимаются золотые колонны: все это было сокрыто на протяжении стольких веков, чтобы обогатить их поколение. При этом он высказал предположение, что эти сокровища были припрятаны бежавшей из Тира и основавшей Карфаген финикиянкою Дидоной, дабы ее новый народ, располагая столь несметным богатством, не развратился и не погряз в лености и чтобы царей нумидийцев, и без того враждебных, не разжигала к войне жажда золота.

2. Не задумываясь, заслуживает ли веры рассказчик и насколько правдоподобен его рассказ, не послав никого из своих, чтобы проверить полученное им сообщение, Нерон умышленно распространяет слухи о сокрытых богатствах и отправляет людей с приказанием доставить их, как если бы он уже владел ими. Снаряжаются триремы с отборными гребцами, чтобы ускорить плаванье. В те дни только об этом и толковали, народ — со свойственным ему легковерием, люди рассудительные — обсуждая одолевавшие их сомнения. Случилось так, что в это самое время проводились — во второй раз после их учреждения — пятилетние игры, и ораторы, превознося принцепса, обращались преимущественно к тому же предмету. Ведь теперь землей порождаются не только обычно производимые ею плоды и золото в смешении с другими металлами, но она одаряет своими щедротами как никогда ранее, и боги посылают лежащие наготове богатства. Присоединяли они к этому и другие раболепные выдумки, изощряясь одинаково в красноречии и льстивости, убежденные в том, что их слушатель поверит всему.

3. Основываясь на этих вздорных надеждах, Нерон день ото дня становился все расточительнее; истощались скопленные казною средства, как будто уже были в его руках такие сокровища, которых хватит на многие годы безудержных трат. В расчете на те же сокровища он стал широко раздавать подарки, и ожидание несметных богатств стало одной из причин обнищания государства. Ибо Басс, за которым следовали не только воины, но и согнанные для производства работ сельские жители, беспрестанно переходя с места на место и всякий раз утверждая, что именно здесь находится обещанная пещера, перекопал свою землю и обширное пространство вокруг нее и, наконец, изумляясь, почему лишь в этом случае сновидение впервые обмануло его, хотя все предыдущие неизменно сбывались, оставил бессмысленное упорство и добровольною смертью избегнул поношений и страха перед возмездием. Впрочем, некоторые писатели сообщают, что он был брошен в темницу и затем выпущен, а в возмещение царской сокровищницы конфисковали его имущество.

4. Следует указать, что, еще до того как начались пятилетние состязания, сенат, пытаясь предотвратить всенародный позор, предложил императору награду за пение и в добавление к ней венок победителя в красноречии, Что избавило бы его от бесчестья, сопряженного с выступлением на подмостках. Но Нерон, ответив, что ему не нужны ни поблажки, ни поддержка сената и что, состязаясь на равных правах со своими соперниками, он добьется заслуженной славы по нелицеприятному приговору судей, сперва декламирует поэтические произведения; затем по требованию толпы, настаивавшей, чтобы он показал все свои дарования (именно в этих словах она выразила свое желание), он снова выходит на сцену, строго соблюдая все принятые между кифаредами правила: не присаживаться для отдыха, не утирать пота ничем, кроме одежды, в которую облачен, не допускать, чтобы были замечены выделения изо рта и ноздрей. В заключение, преклонив колено, он движением руки выразил свое глубочайшее уважение к зрителям, после чего, притворно волнуясь, застыл в ожидании решения судей. И римская чернь, привыкшая отмечать понравившиеся ей жесты актеров, разразилась размеренными возгласами одобрения и рукоплесканиями. Можно было подумать, что она охвачена ликованием; впрочем, эти люди, равнодушные к общественному бесчестью, пожалуй, и в самом деле искренно ликовали.

5. Но прибывшим из отдаленных муниципиев все еще суровой и оберегавшей древние нравы Италии и обитателям далеких провинций, приехавшим в качестве их представителей или по личным делам и непривычным к царившей в Риме разнузданности, трудно было спокойно взирать на происходившее вокруг них; не справлялись они и с постыдной обязанностью хлопать в ладоши: их неумелые руки быстро уставали, они сбивали со счета более ловких и опытных, и на них часто обрушивали удары воины, расставленные между рядами с тем, чтобы не было ни мгновения, заполненного нестройными криками или праздным молчанием. Известно, что многие всадники, пробираясь через тесные входы среди напиравшей толпы, были задавлены, а других, проведших день и ночь на своих скамьях, постигли губительные болезни. Но еще опаснее было не явиться на зрелище, так как множество соглядатаев явно, а еще большее их число — скрытно запоминали имена и лица входящих, их дружественное или неприязненное настроение. По их донесениям мелкий люд немедленно осуждали на казни, а знатных впоследствии настигала затаенная на первых порах ненависть принцепса. Рассказывали, что Веспасиан, одолеваемый сном, смежил глаза, за что на него напустился с ругательствами вольноотпущенник Феб; едва вызволенный заступничеством благонамеренных и честных людей, он и впоследствии избег верной гибели, предназначенный судьбой для высокого положения.

6. Вслед за окончанием состязаний скончалась Поппея; причиною ее смерти был муж, который в припадке внезапной ярости ударил ее беременную ногой. Я не склонен верить, что она погибла от яда, хотя некоторые писатели сообщают об этом, скорее из ненависти к Нерону, чем из добросовестного убеждения; ведь он хотел иметь от нее детей и вообще очень любил жену. Тело ее не было сожжено на костре, как это в обычае римлян, но по обыкновению чужеземных царей его пропитывают благовониями и бальзамируют, после чего переносят в гробницу Юлиев. Все же ей были устроены похороны на счет государства, и Нерон с ростральной трибуны произнес над ней похвальное слово, в котором говорил о ее красоте, о том, что она была матерью божественного младенца, и о прочих дарах судьбы, вменяя их ей в заслугу.

7. Убийство Поппеи, которому, наружно скорбя, радовались все те, кто вспоминал о ее бесстыдстве и кровожадности, Нерон дополнил новым злобным деянием: он воспретил Гаю Кассию участвовать в ее погребении, что было первым предвестием грозящей ему беды. Она и не замедлила обрушиться на него, а вместе с ним — и на Силана, хотя за ними не было другой вины, кроме того, что Кассий выделялся своим унаследованным от предков богатством и строгостью нравов, а Силан — знатностью происхождения и скромностью, в какой проводил свою юность. Итак, Нерон направил сенату речь, в которой настаивал на отстранении их обоих от государственных дел и обвинял Кассия в том, что среди изображений предков он окружает почитанием и статую Гая Кассия с начертанной на ней надписью: «Вождю партии»; ведь это — зародыш гражданской войны и призыв изменить дому Цезарей; но для разжигания междоусобия Кассий не только возвеличивает память ненавистного имени, он также сделал своим сообщником Луция Силана, юношу знатного рода с честолюбивыми стремлениями, чтобы выставить его знаменем переворота.

8. Далее он обрушивался на Силана с теми же обвинениями, которыми ранее погубил его дядю Торквата, а именно будто он уже распределил между своими вольноотпущенниками обязанности по управлению государством, возложив на них заведование казною, прием прошений и ведение переписки, — обвинениями пустыми и ложными, ибо Силан, устрашенный гибелью дяди, соблюдал величайшую осторожность. После этого под видом свидетелей ввели в сенат тех, кто возвел клевету на Лепиду, жену Кассия и тетку Силана, утверждая, что она повинна в кровосмесительной связи с сыном своего брата и в злокозненных священнодействиях. Были привлечены к суду как соучастники также сенаторы Вулкаций Туллин и Марцелл Корнелий и римский всадник Кальпурний Фабат; обратившись с апелляцией к принцепсу, они избежали безотлагательного вынесения приговора, а затем, так как Нерон был поглощен разбором важнейших государственных преступлений, и вовсе от него ускользнули, поскольку их дело было сочтено менее существенным.

9. Сенатским постановлением Кассию и Силану определяется ссылка; решить судьбу Лепиды предоставляется принцепсу. Кассий был отправлен на остров Сардинию доживать свою старость. Силана под предлогом высылки на остров Наксос доставили в Остию, а затем заточили в апулийском муниципии, носящем название Барий. Там, мудро перенося незаслуженно постигшую его кару, он погибает от руки присланного для его умерщвления центуриона; когда тот стал советовать ему вскрыть себе вены, он ответил, что, приуготовив к смерти свой дух, все же не желает лишать убийцу похвалы за выполнение отданного ему приказания. И хотя Силан был безоружен, центурион, видя его могучее телосложение и что он скорее охвачен гневом, чем страхом, велит воинам умертвить его. Силан не преминул оказать им сопротивление и, насколько голыми руками мог отбиваться от них, осыпал их ударами, пока не пал, словно на поле битвы, от ран, которые центурион нанес ему в грудь.

10. С не меньшей твердостью встретили смерть Луций Ветер, его теща Секстия и дочь Поллитта, ненавистные принцепсу как живой укор, ибо он предал казни Рубеллия Плавта, зятя Луция Ветера. Повод к свирепому преследованию подал его вольноотпущенник Фортунат, который, расхитив имущество патрона, обратился к его обвинению при соучастии Клавдия Демиана, за позорные поступки брошенного в темницу Ветером, в бытность того проконсулом Азии, и освобожденного из нее Нероном в награду за выдвинутое им обвинение. Узнав об этом и о том, что вольноотпущенника выставляют против него как равного, обвиняемый удалился в свое поместье близ Формий, и там его окружают воины, получившие предписание вести за ним тайное наблюдение. Вместе с ним была его дочь, ожесточенная не только нависшей над ним опасностью, но и давнею скорбью, охватившей ее с тех пор, как она увидела убийц своего мужа Плавта; она тогда обняла его окровавленную шею и сохраняла у себя омоченную его кровью одежду, безутешная вдова, погруженная в траур и не знающая другой пищи, кроме необходимой для поддержания жизни. По просьбе отца она выезжает в Неаполь и, так как ее не допустили к Нерону, подстерегает его у дверей, дожидаясь, пока он выйдет, молит, чтобы он выслушал ни в чем не повинного и не отдал того, кто одновременно с ним был облечен званием консула, в жертву вольноотпущеннику, то по-женски проливая слезы, то, превышая силы своего пола, твердым и негодующим голосом, пока принцепс не показал, что равно бесчувствен и к мольбам, и к ненависти.

11. Итак, она возвещает отцу, что нужно отбросить надежду и подчиниться необходимости. Одновременно приходит весть, что готовится расследование сената и беспощадный приговор. Многие убеждали Ветера отказать значительную часть своего состояния Цезарю и тем самым сохранить остальное за внуками. Но он отверг эти советы, не желая напоследок запятнать раболепием жизнь, прожитую как подобает свободному, и, раздав рабам все наличные деньги, велит им взять себе также то, что могло быть вынесено из дома, оставив в нем только три ложа, чтобы было на чем умереть. После этого в одном и том же покое, одним и тем же ножом они вскрывают себе вены. Их переносят в баню, покрытых лишь той одеждой, которой требовала благопристойность. Взоры отца были устремлены на дочь, бабки — на внучку, а той — на обоих, и каждый, желая покинуть близких умирающими, но еще живыми, молится о скорейшем окончании своей затухающей жизни. Судьба соблюла естественную последовательность, и сначала угасли старшие, а за ними та, которая только вступала в жизнь. Обвинение против них было выдвинуто после их похорон, и сенат определил совершить казнь над ними по обычаю предков, но Нерон выступил с интерцессией и разрешил осужденным избрать смерть по своему усмотрению. Таким издевательствам подверглись люди, уже истребленные.

12. Римского всадника Публия Галла за то, что он был близок к Фению Руфу и не чужд Ветеру, лишили воды и огня. Обвинителю-вольноотпущеннику в награду за оказанные услуги жалуется место в театре среди отведенных для гонцов при народных трибунах. Были переименованы месяцы, следующие за апрелем, или, что то же, неронеем: май наречен именем Клавдия, июнь — Германика, причем Корнелий Орфит, по чьему предложению это было исполнено, обосновывал переименование июня тем, что в этом месяце были умерщвлены за свои преступления два Торквата, вследствие чего название июня стало зловещим.

13. Этот год, омраченный столькими злодеяниями, боги отметили также бурями и моровым поветрием. Вся Кампания была опустошена вихрем, который, повсеместно сметая постройки, древесные насаждения и собранный в закрома урожай, донес свое неистовство до окрестностей Рима, где род человеческий истреблялся повальной болезнью, хотя и не было никаких заметных отклонений в погоде. Дома наполнялись бездыханными телами, улицы — погребальными шествиями; ни пола, ни возраста не щадила эта пагуба; смерть с одинаковою стремительностью уносила и рабов, и свободнорожденных из простого народа среди причитаний их жен и детей, которые, находясь при них, плача над ними, нередко сжигались на тех же кострах, что они. Об умерших всадниках и сенаторах, хотя и их было великое множество, горевали меньше, считая, что, разделив общую участь, они упредили жестокость принцепса.

В том же году в Нарбоннской Галлии, Африке и Азии был проведен набор для пополнения легионов иллирийского войска, из которого увольнялись непригодные к службе по возрасту и здоровью. Претерпевшему бедствие Лугдуну на восстановление разрушенных в этом городе зданий принцепс выдал четыре миллиона сестерциев; такая же сумма была предоставлена нам лугдунцами, когда Рим постигло несчастье.

14. В консульство Гая Светония и Лукция Телезина Антистий Созиан, который, как я сказал, за сочинение поносящих Нерона стихов был отправлен в изгнание, прослышав о том, в каком почете доносчики и как скор принцепс на казни, наделенный беспокойной душою и ради достижения своих целей хватавшийся за любую возможность, сближается в силу общности участи с сосланным в то же место, что и он, Памменом, слывшим знатоком искусства халдеев и вследствие этого связанным со многими дружбой, полагая, что не без причины к нему постоянно прибывают и совещаются с ним гонцы, и зная к тому же, что Публий Антей ежегодно выдает ему денежное пособие. Был он осведомлен и о том, что Нерон ненавидит Антея за его преданность памяти Агриппины, что богатства Антея достаточны, чтобы пробудить его алчность, которая была причиною гибели многих. И вот, перехватив присланное Антеем письмо, выкрав хранившийся у Паммена гороскоп Антея с предсказанием его жребия и завладев, кроме того, его же запискою о рождении и жизни Остория Скапулы, он пишет принцепсу, что доставит ему важные и касающиеся его безопасности сведения, если его возвратят на короткое время из ссылки: ведь Антей и Осторий посягают на верховную власть и допытываются узнать, какая судьба уготована им и Цезарю. Немедленно были снаряжены либурны, и Созиана спешно привезли в Рим. Как только распространилась весть о его доносе, Антея и Остория стали считать скорее осужденными, чем обвиняемыми, и дело дошло до того, что никто не пожелал бы приложить к завещанию Антея свою печать, если бы невоспринятые как повеление слова Тигеллина, незадолго пред тем напомнившего Антею, что ему не следует мешкать со своими последними распоряжениями. И тот, приняв яд и томясь его слишком медленным действием, ускорил наступление смерти, вскрыв себе вены.

15. Осторий находился тогда в дальнем поместье, на границе с лигурами, и туда был послан центурион с поручением принудить его к незамедлительной смерти. Такая торопливость была вызвана тем, что, овеянный громкой боевой славою и заслужив в Британии гражданский венок, он своей огромной телесною силой и искусством, с которым владел оружием, устрашал Нерона, и без того находившегося в постоянной тревоге, а после недавнего раскрытия заговора особенно опасавшегося возможного нападения. Итак, преградив выходы из виллы Остория, центурион передает ему приказание императора. И Осторий обратил против себя ту самую доблесть, которую столь часто выказывал в битвах с врагами. Но так как из надрезанных вен вытекало малое количество крови, он воспользовался рукою раба, но лишь для того, чтобы тот недвижно держал перед собою кинжал, и, ухватив его крепко за правую руку, приник горлом к кинжалу и поразил себя насмерть.

16. Даже если бы я описывал внешние войны и говорил о павших в них за отечество, подобное однообразие обстоятельств их гибели и во мне самом породило бы пресыщение, и я бы наскучил другим, которых отвратил бы этот мрачный и непрерывный рассказ о смертях римских граждан, с каким бы мужеством и достоинством они их ни встретили; а тут — рабское долготерпение и потоки пролитой внутри страны крови угнетают душу и сковывают ее скорбью. Но у тех, кто ознакомится с этим моим трудом, я прошу снисхождения не за что другое, как только за то, что не питаю ненависти к отдавшим себя с такою покорностью на истребление. То был гнев божеств, обрушенный ими на Римское государство, и пройти мимо него, один раз упомянув, как если бы дело шло о поражениях войск или о взятии городов, невозможно. Воздадим же должное памяти этих именитых мужей, и если похороны людей подобного рода принято отличать от всех остальных пышностью и торжественностью обрядов, то пусть они будут почтены и повествованием о постигшей их участи.

17. В течение нескольких дней погибли один за другим Анней Мела, Аниций Цериал, Руфрий Криспин и Гай Петроний, Мела и Криспин — римские всадники в сенаторском достоинстве. Криспин, бывший в прошлом префектом преторианских когорт, потом удостоенный консульских знаков отличия и по обвинению в причастности к заговору незадолго пред тем сосланный на остров Сардинию, получив известие, что ему велено умереть, покончил самоубийством. Мела, происходивший от тех же родителей, что и Галлион с Сенекой, движимый нелепым тщеславием, воздержался от соискания высших государственных должностей, чтобы, оставаясь во всадническом сословии, сравняться могуществом и влиянием с теми, кто был облечен консульским саном. К тому же он находил, что кратчайший путь к обогащению — это заведование имуществом принцепса в качестве его прокуратора. Он же был отцом Аннея Лукана, что также немало способствовало обретению им известности. По умерщвлении сына он настойчиво изыскивал способы завладеть его состоянием, чем навлек на себя обвинение со стороны Фабия Романа, одного из ближайших друзей Лукана. И вот измышляется, что и отец, и сын в равной мере были связаны с заговорщиками, и в доказательство этого подделывается письмо Лукана. Ознакомившись с ним, Нерон повелел отнести его Меле, на богатство которого взирал с вожделением. И Мела вскрыл себе вены, что было в то время самой легкой дорогою к смерти; в оставленном им завещании он отказал крупные суммы Тигеллину и его зятю Коссуциану Капитону, с тем чтобы сохранить за наследниками все остальное. Передают, что в своем завещании он, как бы жалуясь на несправедливость вынесенного ему приговора, также указывал, что, тогда как он умирает, не зная за собою вины, Руфрий Криспин и Аниций Цериал, заклятые враги принцепса, по-прежнему наслаждаются жизнью. Считали, что он написал это о Криспине, так как тот был уже мертв, а о Цериале — чтобы его умертвили. И действительно, немного спустя Цериал сам пресек свои дни, оставив по себе меньшее сожаление, чем остальные, ибо еще не изгладилось в памяти, что он выдал заговор, составленный против Гая Цезаря.

18. О Гае Петронии подобает рассказать немного подробнее. Дни он отдавал сну, ночи — выполнению светских обязанностей и удовольствиям жизни. И если других вознесло к славе усердие, то его — праздность. И все же его не считали распутником и расточителем, каковы в большинстве проживающие наследственное достояние, но видели в нем знатока роскоши. Его слова и поступки воспринимались как свидетельство присущего ему простодушия, и чем непринужденнее они были и чем явственней проступала в них какая-то особого рода небрежность, тем благосклоннее к ним относились. Впрочем, и как проконсул Вифинии, и позднее, будучи консулом, он выказал себя достаточно деятельным и способным справляться с возложенными на него поручениями. Возвратившись к порочной жизни или, быть может, лишь притворно предаваясь порокам, он был принят в тесный круг наиболее доверенных приближенных Нерона и сделался в нем законодателем изящного вкуса, так что Нерон стал считать приятным и исполненным пленительной роскоши только то, что было одобрено Петронием. Это вызвало в Тигеллине зависть, и он возненавидел его как своего соперника, и притом такого, который в науке наслаждений сильнее его. И вот Тигеллин обращается к жестокости принцепса, перед которою отступали все прочие его страсти, и вменяет в вину Петронию дружбу со Сцевином. Донос об этом поступает от подкупленного тем же Тигеллином раба Петрония; большую часть его челяди бросают в темницу, и он лишается возможности защищаться.

19. Случилось, что в эти самые дни Нерон отбыл в Кампанию; отправился туда и Петроний, но был остановлен в Кумах. И он не стал длить часы страха или надежды. Вместе с тем, расставаясь с жизнью, он не торопился ее оборвать и, вскрыв себе вены, то, сообразно своему желанию, перевязывал их, то снимал повязки; разговаривая с друзьями, он не касался важных предметов и избегал всего, чем мог бы способствовать прославлению непоколебимости своего духа. И от друзей он также не слышал рассуждений о бессмертии души и мнений философов, но они пели ему шутливые песни и читали легкомысленные стихи. Иных из рабов он оделил своими щедротами, некоторых — плетьми. Затем он пообедал и погрузился в сон, дабы его конец, будучи вынужденным, уподобился естественной смерти. Даже в завещании в отличие от большинства осужденных он не льстил ни Нерону, ни Тигеллину, ни кому другому из власть имущих, но описал безобразные оргии принцепса, назвав поименно участвующих в них распутников и распутниц и отметив новшества, вносимые ими в каждый вид блуда, и, приложив печать, отправил его Нерону. Свой перстень с печатью он сломал, чтобы ее нельзя было использовать в злонамеренных целях.

20. Между тем Нерон, теряясь в догадках, каким образом стали известны подробности его изощренных ночных развлечений, вспоминает о небезызвестной благодаря браку с сенатором Силии, которую он сам принудил к соучастию в своих грязных любострастных забавах и которая к тому же была приятельницей Петрония. И вменив ей в вину, что она будто бы не умолчала о виденном и о том, что претерпела сама, он проникся к ней злобою и отправил ее в изгнание. Тогда же он отдал бывшего претора Минуция Терма на расправу жаждавшему отмстить ему Тигеллину; дело в том, что вольноотпущенник Терма в поданном им доносе обличал Тигеллина в некоторых преступлениях, за что он сам поплатился жесточайшими пытками, а его патрон Терм — головою.

21. По уничтожении стольких именитых мужей Нерон в конце концов возымел желание истребить саму добродетель, предав смерти Тразею Пета и Барею Сорана — они оба издавна были ненавистны ему, и в особенности Тразея: ведь он покинул сенат, о чем я упоминал выше, во время прений об Агриппине, ведь и в ювеналиях он почти не принял участия, и это тем глубже задело Нерона, что тот же Тразея в Патавии, откуда был родом, на учрежденных в ней троянцем Антенором… играх пел в одеянии трагического актера. Да и в тот день, когда претор Антистий за поносящие Нерона стихи был уже почти приговорен к казни, Тразея выступил с предложением менее сурового наказания и настоял на своем; к тому же он умышленно не явился в сенат при определении Поппее божеских почестей и отсутствовал на ее похоронах. Забыть обо всем этом препятствовал Коссуциан Капитон, который, помимо прирожденной ему злокозненности, был заклятым врагом Тразеи, так как тот, поддержав своим веским словом представителей киликийцев, предъявивших ему обвинение в лихоимстве, помог им добиться его осуждения.

22. Упрекал Коссуциан Тразею и в том, что он уклоняется от принесения в начале года торжественной присяги на верность указам принцепсов, что отсутствует при провозглашении обетов богам, хотя и состоит в жреческой коллегии квиндецимвиров, что не заклал ни единой жертвы за благополучие принцепса и за его божественный голос; прежде ревностный и неутомимый, всегда заявлявший себя сторонником или противником даже самых маловажных сенатских постановлений, он за три последних года ни разу не вошел в курию, а совсем недавно, когда все наперебой стекались в нее ради обуздания Силана и Ветера, предпочел заниматься частными делами своих клиентов. Это — не что иное, как отчуждение и враждебность, и если на то же самое дерзнут многие, то и прямая война. «И подобно тому как некогда жадный до гражданских раздоров Рим толковал о Гае Цезаре и Марке Катоне, — говорил Коссуциан, — так теперь он толкует о тебе, Нерон, и Тразее. И у него есть последователи, вернее сообщники, правда, еще не усвоившие его упорства в отстаивании своих воззрений, но подражающие ему в одежде и облике, суровые и угрюмые, всем своим видом как бы упрекающие тебя в распущенности. Один он не печется о твоей безопасности, один — не признает твоих дарований. Он нисколько не радеет о благоденствии принцепса; так ужели ему все еще мало его печалей и огорчений? Неверие в божественность Поппеи и уклонение от присяги на верность указам божественного Августа и божественного Юлия — это проявления одного и того же духа строптивости. Он презирает религиозные обряды, подрывает законы. Ежедневные ведомости римского народа с особым вниманием читаются в провинциях и в войсках, потому что все хотят знать, что еще натворил Тразея. Или примем предлагаемые им учреждения, если они лучше нынешних, или пусть будет устранен вождь и вдохновитель жаждущих новшеств. Эта самая школа породила Туберонов и Фавониев — имена, ненавистные даже старой республике. Чтобы низвергнуть единовластие, они превозносят свободу, но, низвергнув его, точно так же посягнут на свободу. Напрасно, Нерон, ты убрал Кассия, если намерен терпеть, чтобы множились соперники Брутов. Наконец, ты можешь и не предписывать, что сделать с Тразеей; предоставь сенату быть судьей в нашем споре». Нерон разжигает пыл и без того готового к нападкам Коссуциана и придает в помощь ему язвительное красноречие Эприя Марцелла.

23. А Барею Сорана привлекли к суду на основании обвинения, которое выдвинул против него римский всадник Осторий Сабин по окончании срока его проконсульства в провинции Азии, где он вызвал неудовольствие принцепса своим справедливым и попечительным управлением, а также тем, что позаботился о расчистке эфесской гавани и оставил безнаказанными насильственные действия общины пергамцев, помешавших вольноотпущеннику Нерона Акрату вывезти из их города статуи и картины. Но открыто ему вменялось в вину не это, а дружеские отношения с Плавтом и происки, имевшие целью привлечение провинции к соучастию в государственном перевороте. Для осуждения обвиняемых Нерон выбрал те самые дни, когда ожидалось прибытие Тиридата для его возведения на армянский престол, что было сделано преднамеренно, либо чтобы толками о внешних делах отвлечь внимание от преступления внутри государства, либо, может быть, с тем, чтобы казнью именитых мужей показать воочию всемогущество императора, столь же единовластного, как цари.

24. И вот, когда весь город высыпал приветствовать принцепса и посмотреть на царя, Тразея, которому было воспрещено присоединиться к встречающим, не утратив душевной стойкости, составил письмо к Нерону, спрашивая, что именно вменяется ему в преступление, и утверждая, что легко отведет от себя обвинения, если будет осведомлен, в чём они состоят, и ему будет дана возможность представить свои оправдания. Нерон поспешил прочесть это послание, в надежде, что устрашенный Тразея высказал в нем нечто такое, что, послужив к прославлению принцепса, навлечет бесчестие на писавшего. Однако, не найдя того, чего ожидал, и мысленно представив себе облик, смелость и свободолюбие не совершившего никаких преступлений Тразеи, он сам проникся страхом пред ним и распорядился созвать сенаторов.

25. Тогда Тразея обратился за советом к ближайшим друзьям, стоит ли ему защищаться или разумнее пренебречь такою попыткой. Приводились различные доводы в пользу того и другого. Считавшие, что он должен присутствовать в курии при разбирательстве его дела, говорили, что они уверены в его стойкости: все, что он скажет, поведет лишь к возвеличению его славы. Только ленивые и малодушные окружают тайною последние мгновения своей жизни; пусть народ увидит мужа, бестрепетно смотрящего в глаза смерти, пусть сенат услышит слова, возвышающиеся над человеческими и как бы исходящие от некоего божества. Быть может, это чудо тронет даже Нерона; а если оно и не смягчит его кровожадности, то по крайней мере потомки выделят Тразею из сонма трусливо и безмолвно погибших к сохранят память о его доблестном конце.

26. Напротив, полагавшие, что Тразее следует дожидаться решения своей участи у себя дома, говоря о нем то же самое, предупреждали, что в курии он может подвергнуться издевательствам и оскорблениям; так пусть же он оградит свой слух от брани и поношений. Не только Коссуциан и Эприй готовы на преступление; и помимо них найдутся такие, которые дерзнут по бесчеловечности поднять на Тразею руку; за ними из страха последуют и люди порядочные. Пусть он лучше избавит сенат, украшением которого постоянно являлся, от бесчестия, что падет на него, допустившего столь гнусное дело, пусть оставит неясным, какой приговор вынесли бы сенаторы, имея перед собой подсудимым Тразею. Рассчитывать, что Нерон устыдится собственной гнусности, безнадежно; скорее, следует опасаться, как бы он не обрушил свою свирепость на супругу Тразеи, его дочь и на всех, кто ему дорог. Поэтому пусть Тразея, ничем не запятнанный и не опороченный, идет навстречу своему концу, не сходя со славного пути тех, по следам которых он шел и устремлениями которых руководствовался всю жизнь. На этом совещании присутствовал Арулен Рустик, молодой человек пылкого нрава; увлекаемый стремлением к славе, он заявил, что воспротивится сенатскому постановлению, — в то время он был народным трибуном. Тразея, однако, пресек его смелый порыв, убедив не предпринимать этого безрассудного и бесполезного для подсудимого, но пагубного для его заступника шага. Он, Тразея, прожил свой век, и ему не пристало отступать от жизненных правил, которых он неизменно придерживался на протяжении стольких лет, тогда как Арулен только начинает восхождение по ступеням магистратур и все они открыты пред ним. Итак, пусть он предварительно основательно поразмыслит, на какой путь ему подобает вступить, чтобы в такое время открыть себе доступ к государственной деятельности. Решение вопроса о том, следует ли ему явиться в сенат, Тразея оставил на свое усмотрение.

27. На следующее утро две когорты в полном вооружении заняли храм Венеры Родительницы. У входа в сенат толпились люди, не прятавшие мечей под тогами, а по площадям и возле базилик располагались воинские отряды. Сенаторы проходили в курию под устремленными на них взглядами и среди угроз и выслушали речь принцепса, оглашенную его квестором. Не называя имен, он порицал сенаторов за уклонение от возложенных на них государством обязанностей, тем более что, следуя их примеру, становятся нерадивыми и римские всадники; и нечего удивляться, что они не прибывают из отдаленных провинций, если многие, достигшие в свое время консульства и жреческих должностей, поглощены заботами о благоустройстве своих садов. И обвинители ухватились за это, как за оружие.

28. Начал Коссуциан; с еще большей горячностью говорил Марцелл, восклицая, что дело идет о самом существовании Римского государства; строптивость подчиненных полагает предел милосердию властителя. Слишком мягкими вплоть до этого дня были сенаторы, допускавшие, чтобы ускользали от наказания враждебный государству Тразея, его зять Гельвидий Приск, одержимый тем же безумием, и вместе с ними Паконий Агриппин, унаследовавший отцовскую ненависть к принцепсам, и кропающий мерзостные стишки Курций Монтан. Он, Марцелл, требует, чтобы Тразея присутствовал в сенате — как бывший консул, при провозглашении обетов — как жрец, при принесении присяги — как гражданин, если только он открыто не стал предателем и врагом отечества, отвергающим завещанные предками учреждения и священнодействия. Пусть, наконец, является в курию разыгрывать сенатора минувших времен, пусть по своему обыкновению заступается за недоброжелателей принцепса, пусть выскажет, что, по его мнению, должно быть исправлено или изменено. Сенаторам будет легче вынести порицание им чего-то определенного, чем выносить, как ныне, его молчаливое осуждение всего, что ни есть. Или, быть может, ему не нравится, что на земле царит мир и что победы одержаны без потерь в войске? Они, сенаторы, больше не должны потакать извращенному честолюбию человека, которого общественное благополучие повергает в скорбь, который считает пустынею площади, театры и храмы, который угрожает, что добровольно удалится в изгнание. Он не видит здесь ни сенатских постановлений, ни магистратов, ни самого города Рима. Так пусть же он прервет жизнь, связывающую его с государством, которое уже давно перестало быть для него дорогим, а ныне и терпимым.

29. И когда Марцелл с огнем в голосе, лице, взоре бросал такие слова, сенаторов охватило не давно знакомое и ставшее привычным в испытаниях, которым они постоянно подвергались, уныние, а внушенный видом воинских отрядов во всеоружии еще не изведанный ими глубокий страх. К тому же в их воображении витал почтенный облик самого Тразеи. Были и такие, которые жалели Гельвидия, обрекаемого казни не за совершенные им преступления, а только за то, что он с ним породнился: и Агриппину также ничего не вменяют в вину, кроме грустной судьбы отца, который, столь же ни в чем не повинный, как он, погиб от свирепости Тиберия. Да и Монтана, благонравного юношу, никогда не сочинявшего поносных стихов, собираются изгнать на чужбину лишь потому, что он обнаружил дарование.

30. Между тем в сенат входит обвинитель Сорана Осторий Сабин и начинает с того, что говорит о дружбе Сорана с Рубеллием Плавтом и о том, что в бытность проконсулом провинции Азии он не столько пекся об общественном благе, сколько о снискании расположения ее обитателей и с этою целью потворствовал мятежным общинам. Но это дела давнишние, а было и нечто новое, чем Осторий впутывал и дочь в затеянный против отца судебный процесс, утверждая, что она издержала много денег на магов. Действительно, Сервилия — так звали молодую женщину, — движимая тревогою за отца, из любви к нему и по свойственной ее возрасту неосмотрительности, обратилась к ним, запросив их, однако, только о том, все ли будет благополучно с семьей, можно ли мольбами смягчить Нерона и не принесет ли сенатское расследование чего-либо страшного. Ее, вызвали в сенат, и у трибунала консулов встали друг против друга престарелый отец и юная дочь, которой шел лишь двадцатый год, с недавних пор, после того как ее муж Анний Поллион был отправлен в ссылку, осиротелая и одинокая, не смевшая даже взглянуть на отца, ибо считала себя виноватою в том, что усугубила тяжесть его положения.

31. На вопрос обвинителя, не продала ли она свадебных уборов или снятого с шеи ожерелья, чтобы добыть деньги для магических таинств, она, простершись ниц, долго плакала, не произнося ни слова, а затем, обняв жертвенник с алтарем, сказала: «Я не призывала злых богов, не произносила заклятий и в моих злосчастных молитвах смиренно просила только о том, чтобы ты, Цезарь, и вы, сенаторы, оставили жизнь этому лучшему из отцов. Я отдала драгоценности, наряды и знаки моего достоинства, как отдала бы кровь и самую жизнь, если бы их от меня потребовали. Только этих прежде мне совсем неизвестных людей касается, какая слава утвердилась за ними и каким ремеслом они занимаются. А принцепса я называла лишь в ряду остальных божеств. Несчастнейший мой отец ни о чем не был осведомлен, и если содеянное мной — преступление, то совершила его я одна».

32. Не дав ей закончить, Соран восклицает, что она не последовала за ним в провинцию, что по молодости лет не могла знать Плавта, что не была замешана в преступлениях мужа и, повинная лишь в чрезмерной любви к отцу, должна быть оставлена в стороне от дознания по его делу; сам же он покорится уготованной ему участи, какой бы она ни была. И он кинулся бы в объятия устремившейся к нему дочери, если бы подоспевшие ликторы не отстранили их друг от друга. Затем приступили к опросу свидетелей; и если необоснованность жестокого обвинения возбудила глубокое сочувствие к подсудимому, то презрение и гнев навлек на себя свидетель Эгнаций. Этот клиент Сорана, подкупленный, чтобы погубить друга, носил личину последователя стоической школы; искушенный в притворстве, он внешностью и речами изображал добродетель, но в душе был хитер, коварен, жаден и похотлив. Деньги вызвали все это наружу, и на своем примере он воочию показал, что нужно остерегаться не только погрязших в обмане и запятнавших себя дурными поступками, но и тех, кто под покровом добропорядочности лжив и вероломен в дружбе.

33. Тот же день принес, однако, и возвышенный образец честности, явленный Кассием Асклепиодотом, выдававшимся среди вифинцев несметным богатством; почитая Сорана, когда тот был на вершине могущества, он не покинул его и в беде, за что и был лишен достояния и отправлен в ссылку, показав своею судьбой, сколь безразличны боги к добру и злу. Тразее, Сорану и Сервилии предоставляется избрать для себя смерть по своему усмотрению; Гельвидий и Паконий изгоняются из Италии; Монтан, во внимание к просьбе отца, был прощен, впрочем с оговоркою, воспрещавшей ему отправление государственных должностей. Обвинителям Эприю и Коссуциану было пожаловано по пяти миллионов сестерциев, Осторию — миллион двести тысяч и квесторские знаки отличия.

34. Между тем к Тразее, который оставался у себя в садах, уже под вечер был послан консульский квестор. Тразея в тот день созвал к себе многих знатных мужчин и женщин и главное внимание уделял учителю кинической философии Деметрию, с которым, как можно было предполагать по выражению лиц и доносившимся до слуха словам, когда они начинали говорить громче, обсуждал вопрос о природе души и о раздельном существовании духовного и телесного, пока не прибыл один из его ближайших друзей Домиций Цецилиан, сообщивший о принятом сенатом решении. Узнав о нем, все разразились слезами и сетованьями, и Тразея стал убеждать их покинуть его возможно скорее, дабы не навлечь на себя опасности подвергнуться участи осужденного; обратился он с увещанием и к Аррии, высказавшей желание умереть вместе с мужем, последовав в этом примеру своей матери Аррии, и уговаривал ее не расставаться с жизнью и не лишать единственной опоры их общую дочь.

35. Затем он направился к портику, где скорее обрадованного вестью о том, что его зять Гельвидий только изгоняется за пределы Италии, чем погруженного в скорбь, его и находит квестор. Получив от него сенатское предписание, Тразея уводит в спальный покой Гельвидия и Деметрия; там он протягивает обе руки, чтобы ему надрезали вены, и, когда из них хлынула кровь, окропив ею пол и подозвав к себе квестора, говорит: «Мы совершаем возлияние Юпитеру Освободителю; смотри и запомни, юноша. Да сохранят тебя от этого боги, но ты родился в такую пору, когда полезно закалять дух примерами стойкости». Но смерть медлила, и он, испытывая тяжелые страдания, обратив к Деметрию….