Конечно, продавать другу оружие свинство, но я не просил покупать у меня пистолет. Маир первым заговорил о деньгах.

– У тебя же есть ствол, – говорю. – Зачем тебе два?

– Коллекционирую, – отвечает. – Отдашь за четыреста баксов?

– Я бы и так подарил тебе эту игрушку.

– Дарить ничего не надо, но звякни, если надумаешь продавать.

– Это будет не по-дружески.

– В самый раз будет, брат…

Мужской разговор, ничего не скажешь, но все дело в том, что Маир знал, откуда у меня пистолет.

Восьмого августа из местной тюрьмы бежали заключенные, в числе которых был и сосед Маира – вор-рецидивист Каха. Мы как раз выбрались из подвала девятиэтажки, куда нырнули во время обстрела, и тут белая «шестерка» завернула во двор и тормознула в сантиметре от меня, из машины вылез Каха в рваных резиновых шлепанцах на босу ногу. Поздоровавшись, он почесал впалый живот, осмотрел тачку, протер затемненное лобовое стекло и, заглянув под бампер, начал выгружаться. Я глазом не успел моргнуть, как возле машины оказались три телевизора, компьютер и меховая шуба с симпатичной шерсткой. Кроме нас с Маиром никто особого внимания на Каху не обратил, жильцы корпуса, воспользовавшись затишьем, перетаскивали из своих бесстекольных квартир в подвал матрасы, одеяла и подушки. По большому счету мне тоже было насрать на рецидивиста, но, с другой стороны, было любопытно, как такой дохляк перетащит в свою берлогу на восьмом этаже всю эту хрень. Маир молча подошел к Кахе, взял его за плечо и отвел в сторону низеньких деревянных сараев. Я не слышал, о чем они толковали там, но друг мой возвратился довольный, поигрывая пистолетом.

– Не знаю, откуда у этого козла пушки, – зашептал он мне в ухо, – но у него их шесть штук, возьми себе тоже.

Легко сказать возьми. А вдруг Каха пошлет меня куда подальше или врежет? Придется тогда застрелить его в собственном дворе. Такой ход событий мне не нравился, однако я подошел и мягко взял Каху за локоть. Тот чуть яйцо не снес от неожиданности, захлопал общипанными крыльями и закудахтал:

– В чем дело, тебе чего?

Я подмигиваю ему обоими глазами, снимаю автомат с предохранителя и умоляющим голосом прошу:

– На хер тебе столько пушек, дай и мне одну, ты же чуть не сбил меня!

Каха обчесал себя от грязных пяток до лысины на макушке и сказал:

– Хорошо, я дам тебе пистолет. Но за это ты донесешь телевизор в мою квартиру.

– Ладно.

Проклятый наркоман выбрал самый тяжелый телик, и я чуть не сдох, поднимаясь по лестнице с этой ношей, но все-таки взобрался на восьмой этаж, положил долбаный «Самсунг» возле выбитых дверей квартиры Кахи и получил от него новенький «Макаров», правда, без обоймы.

Про себя я, конечно, обрадовался предложению Маира – мне не терпелось убраться из города, где на окнах оставшихся домов ветер по-прежнему трепал полиэтилен – хлоп-хлоп, – хотя со дня окончания войны прошло больше года. Народ от всех этих войн и потрясений потихоньку сходил с ума и ударился в пьянство. Я как непьющий чувствовал себя изгоем, а тут еще мода пошла стрелять друг в друга.

У Киры сегодня был выходной, и после обеда мы поднялись в лес Чито. Ей захотелось трахнуться на лоне увядающей природы, но при виде кладбища, потеснившего лес и поле, у меня все отвисло. Черт, сколько знакомых лиц я увидел на могильных плитах! Вон с тем я работал на таможне и знал, что у него денег куры не клюют, до того бойко он обделывал свои делишки. Бывало, он и мне подкидывал тысчонку-другую. Совсем недавно я хотел пойти к нему домой и попросить деньжат, а парень уже год как сюда переселился… У меня закапали слезы, а Кира расстегнула мне ширинку и принялась за минет.

– Зря стараешься, – вздохнул я, гладя мелированные волосы Киры. – Все равно не кончу, лучше постреляем, пока светло. Хочешь?

– Хочу, – говорит она. – Только куда стрелять, по банкам?

– Ну не по могильным же плитам…

После пальбы, разгоряченные, спускаемся в парк и пробираемся в сумерках к нашему дереву возле обрыва над Лиахвой, но под плакучей ивой уже сплелась парочка, и мы осторожно отступаем к выходу. Пройдя мост, Кира опять затянула волынку:

– Я так больше не могу, мне надоел этот дурацкий парк, квартира твоего брата и пещера, в которой ты живешь со своей полоумной матерью…

– Полегче с матерью, – говорю.

– Что полегче? Мы встречаемся три года – и никакого толку.

– Тебе что, плохо со мной?

– Да при чем тут это?! Я хочу детей, собственный угол, понимаешь? Все знакомые смеются надо мной, и правильно делают… Послушай, ты уже старый и скоро никому не будешь нужен. Забыл, как на коленях умолял меня стать твоей женой? Я-то, дура, поверила! Но после этого ты замолчал и больше не хочешь жениться…

Ну и так далее. Насилу отвязался от нее, психопатки, и потащился домой, отбиваясь от собак. Звякнула эсэмэска. Я вынул телефон и обрадовался сообщению Анны: «Привет, любимый. Почему не пишешь? У тебя все в порядке? Я ужасно беспокоюсь. Приезжай скорей, покажу тебе осенний Киев. Целую».

В ответ я послал какие-то пошлые стихи, написанные моим младшим братом. Он у нас поэт. Публикуется. Лауреат какой-то премии, сейчас в Москву перебрался, учится там в Литинституте. Мне его верлибры – язык сломаешь – совсем не нравятся, но Анна от них в восторге. И познакомились мы в интернете благодаря стишкам брата, которые я бессовестно выдавал за свои.

Опять эсэмэска от Анны, никак не угомонится моя панночка: «Когда обниму тебя, любимый? Ты уже целый год обещаешь приехать и не едешь. Может, дуришь меня? Если у тебя нет денег, я вышлю. Жду ответа».

Я задумался: Анна на фото была просто отпад! Такая телка по мне сохнет, а я сижу тут как пень. Помнится, она писала, что у нее свой бизнес и дела, мол, идут весьма успешно! Еще пани вывесила на своей страничке фотографию, где она сидит за рулем роскошной иномарки. Круто: днем я буду кататься на ее тачке, а ночью Анна будет кататься на мне. Черт, до чего заманчиво! Ну а если обманывает и на самом деле золушка? Тогда вернусь обратно, женюсь на Кире, да еще дельце одно есть – с соседом надо будет разобраться.

Этот рассукин сын, когда переберет, становится опасным для общества. Он набросился на меня с кулаками прямо на похоронах одноклассника. Я схватил полено и довольно умело оборонялся, даже в контратаку бросался, нанося противнику сумасшедшие удары по голове. Думал, вырублю гада. Но не тут-то было. Он оказался намного крепче, и я пожалел, что не захватил с собой пушку. Я кричал: «Где ты, такой сильный, был восьмого, а?! В подвале прятался, мать твою? Надо было пришить тебя там! Но ты сидел в углу такой смирный, что, ткни я тебе хреном в рыло, облизал бы!» Сосед после этих слов совсем озверел и попер на меня с разделочным ножом. Я уже приготовился дать стрекача, но тут появилась моя матушка и с криком «Тебе чего нужно от моего сына?! Смотри-ка лучше за своей шлюшкой-женой!» влезла между нами. Вечно она сует нос не в свои дела! Так этот подонок поднял ее и швырнул, как тряпичную куклу. Мать только ойкнула и, перелетев через большой черный котел, в котором варилось мясо, упала на накрытый поминальным угощением стол. Слава богу, нас растащили. Сосед с тех пор не попадался мне на глаза, а я сделал вид, будто проглотил обиду. Брата тоже решил не впутывать в это дело, и мать, выйдя из больницы, согласилась со мной, только попросила научить ее стрелять из ружья…

Ответ я послал Анне такой: «Завтра выезжаю. До встречи. Кохаю, цилуваю».

Потом позвонил Маиру.

– Але, – говорю. – Как ты?

– Ничего, – отвечает. – Заходи.

– Уже иду.

Было довольно темно, и мне пришлось включить подсветку в телефоне, а то переломал бы себе ноги, столько было ям и колдобин на мостовой. Но меня больше разозлил водитель иномарки. Не отскочи я в сторону, он проехался бы по мне, как по бездомной собаке. Мерзавец еще притормозил и грозился оторвать мне яйца. Я выстрелил в него не целясь, и машина, забуксовав, исчезла за поворотом.

Наконец я добрался до квартиры Маира. Он провел меня в свою комнату, набитую боеприпасами и оружием. Для него война еще не кончилась, и он покупал все, что могло взрываться и стрелять. Я сел в кресло возле полиэтиленового окна, потянулся за журналом, валявшимся на диване, посмотрел новинки оружия и, зевнув, положил обратно. Маир предложил мне чаю, но в прошлый раз он заварил такой крепкий, что после двух глотков у меня началась тахикардия.

– Спасибо, – говорю. – Не хочется.

Тогда он смотался на кухню и принес шоколадные конфеты.

– Угощайся.

– Ого, чернослив в шоколаде, спасибо.

Маир сел на диван и начал играть пистолетом.

– Что слышно в городе? – спросил он, нажимая на спуск.

– Ничего особенного, – отвечаю. – Вчера убили этого… блин, забыл, как его звали… Ну да черт с ним. Завтра хочу уехать.

– В Киев?

– Ну да, к Анне. Мне, конечно, неудобно продавать тебе пушку, друзья как-никак и воевали вместе. Но в кармане ни гроша.

– Все нормально. Утром придешь и получишь бабки.

Вот уж от кого не ждал подлости! Значит, деньги он отдаст в лучшем случае через неделю! Анна тоже расстроится или найдет себе другого. Черт, до чего неприятно. Если уж на то пошло, на черном рынке меньше чем за тысячу баксов он пушку не купит. Я бы давно продал, да пока найдешь клиента на ствол, то да се, пройдет черт знает сколько времени. Постой-ка, я знаю одного барыгу, завтра же смотаюсь к нему!

– Ладно, – хриплю и проталкиваю пальцем застрявший в горле чернослив. – Утром так утром, пойду я.

– Посиди, куда так торопишься, поболтаем. А насчет денег не беспокойся, завтра рассчитаюсь с тобой… Ты правильно делаешь, что уезжаешь, – сказал он, немного помолчав. – Здесь ничего хорошего не будет. Посмотри, что творится вокруг: пьянство, воровство, ложь, убийства. Народ ни во что больше не верит, мы обречены на вымирание. Нас спасет только одно – принять ислам! Мулла сплотит нас, мы построим мечети, будем молиться Аллаху и возродимся…

Маир еще долго говорил, но мне, крещеному, слушать его речи было не больно-то приятно. К тому же по сути своей я человек светский – люблю волочиться за девками, пить хорошее вино, курить дорогие сигареты, носить модные шмотки и смотреть порнуху.

Маир не умолкал, и мне вспомнился Аслан, ваххабит, с которым воевали в одной роте летом две тысячи четвертого. Родом он, кажется, был из Панкиси и пробрался в Цхинвал пешком через горы. У него, как у Паниковского, не было документов, но в отличие от сына лейтенанта Шмидта Аслан был молод, силен и отважен. Еще он называл себя моджахедом и говорил, что был в отряде самого Гелаева. Может быть, поэтому ему не нравилось сидеть в окопе, и, когда он предложил нашим спуститься с горы к траншеям противника и перерезать глотки неверным собакам, ребята, чтобы скрыть свою трусость, обозвали его сумасшедшим. Однажды во время сильнейшей бомбежки Аслан вылез из окопа и заявил, что сорок хороших моджахедов сдержали бы всю грузинскую армию.

– Ложись! – крикнул командир. – Или я выгоню тебя из роты к чертовой матери!

Аслан только усмехнулся:

– Напугал. Да я сам собрался уходить. Просто объясни мне, почему мы каждый раз поднимаемся на эту высоту?

– Как почему? Будем стоять тут до утра, пока не придет смена…

– Посмотри, сколько тут деревьев, они тоже стоят и ничего не делают. Зачем ты мне дал этот пулемет, зачем нам гранатометы, минометы? Надо отвечать противнику, гасить их огневые точки! Я пришел сюда воевать, а не прятаться! Нет, это не моя война, поеду-ка лучше в Ирак мочить америкосов!

Не знаю почему, но я проникся к Аслану симпатией и даже спустился с ним вниз, где грузины рубили лес, но никого там не оказалось. Подложив мины под свежесрубленные бревна, мы потихоньку убрались.

После войны я встретился с ним во Владике, он уговаривал меня перейти в ислам. Даже в мечеть меня повел. Но, выйдя оттуда, я спросил:

– Вот ты, мусульманин, принял бы из-за меня, своего друга, христианство?

Он только улыбнулся и ответил:

– Ладно… Но запомни: скоро весь Кавказ будет мусульманским.

Я пожал плечами, и мы разошлись. С тех пор я не видел Аслана. Может, он в самом деле подался в Ирак и стал воином Аллаха…

Я посмотрел на часы: ого, уже полночь.

– Мне пора, – говорю. – А то мать будет беспокоиться. Удивительно, что она еще не позвонила.

Маир не стал меня удерживать и проводил до дверей. Я снова включил подсветку в телефоне, спустился по лестнице и осторожно, чтобы не привлекать внимания выпивающих во дворе парней в форме, выскользнул из пахнущего мочой подъезда и быстрым шагом направился в сторону своего района. В конце улицы мне попался пьяный, который, пошатываясь, отливал на забор. Я прошел было мимо, но остановился, услышав грязную ругань: по голосу узнал соседа. Вот так удача! Развернувшись, я приблизился и направил ему в лицо луч подсветки. Он приподнял руку, защищаясь ладонью от света. Я дважды выстрелил ему в голову и зашагал в сторону вокзала.