* * *
Как бы ни тяжело, как бы ни трудно было, а дни проходили за днями, месяцы за месяцами. По мнению Блоквила, они не несли на себе никакой нагрузки, а вся тяжесть была возложена на его плечи. От ведущего полуголодное существование француза осталась половина. Крохотная искорка надежды, еще теплившаяся в его душе, заставляла жить и верить в завтрашний день. Ему все казалось, что следующий день обязательно принесет перемены в его судьбе. Но сложившиеся в бесконечную цепочку проведенные в Гонуре дни начинались и кончались по-прежнему, не принося французу ничего нового. И теперь капрал повел счет не на дни и месяцы, а на времена года. Однако первые дни наступившей весны ничем не ознаменовались.
По утверждению Абдал бека, назвавшегося представителем хана авшаров Юсуп хана и переправившего сообщение из Мешхеда в Мерв, хотя Иранское правительство и заключило договор с капралом Французской армии Жоржем Анри Гулибефом де Блоквилом, оно отказывается внести выкуп в размере двух тысяч туменов, чтобы освободить его из плена. Это известие и расстроило, и разозлило француза. “Что же это за шах, использующий печать, не стоящую даже двух тысяч туменов? Я бы на его место оставил трон и пошел побираться”. Эти слова были произнесены в пустынном Гонуре, отстоящем от Тегерана на расстоянии тысячи фарсахов. Ну и что, от этого шаху не холодно и не жарко, а ничего не стоящая печать как штамповала желтые листы, так и продолжает это делать. Живущему в роскошном дворце и ни в чем не нуждающемуся Насреддину шаху не было никакого дела до полугодного и полураздетого капрала из далекого Гонура. Если бы он хотел проявить заботу, у него и своих нищих хватает.
Порушенные надежды на всемогущую печать главы большого государства вынуждали Блоквила думать об иных путях своего освобождения, рассчитывать на простое человеческое сочувствие. В первую очередь он должен каким-то образом сообщить о своем положении высокопоставленным чиновникам в Париже, а второй путь — просить аудиенции у туркменского сердара Говшут хана. Можно было бы как-то объединить эти два пути. Конечно, если бы сообщение в Париж ушло не от частного лица, каковым в данном случае является Блоквил, а за подписью самого Говшут хана, эффект был бы совсем другим. Возможно, и вопрос решился бы безотлагательно.
Все семь дней, что прошли после неприятного известия от Абдал бека, Блоквил все уши прожужжал своему хозяину Эемурату. В концов концов при помощи Мамедовеза пальвана была достигнута договоренность о встрече с Говшут ханом. При условии, что сам Мамедовез пальван также посетит хана.
Однажды утром, после намаза Мамедовеза пальвана и последующего завтрака три всадника выехали из Гонура и направились в сторону Хангечена. Эемурат гонур не захотел отпускать своего пожилого старшего брата одного и отправился вместе с ними.
Перед отъездом путников случилось следующее. Мамедовез пальван еще не вышел из дома. А Эемурат направился в конюшню. Одетый Блоквил стоял на пороге своего сарая и ждал хозяев, озираясь по сторонам. К колодцу за водой пришла Акмарал и тихо, чтобы только он мог слышать, произнесла:
— Жорж, я сегодня отправляюсь на летовку, помогать дяде. Я там пробуду около трех недель. Если больше не увидимся, счастливо тебе добраться до родины. Простишь нас, если чем-то обидели тебя. Да поможет тебе Господь!
Блоквил произнес с трудом:
— Я не забуду вас до конца дней своих, Ахмарал. Я вам тоже желаю счастья. Вы мне здесь были как родная сестра, — успел сказать он.
Покашливая, на улицу вышел Мамедовез пальван. А с той стороны, ведя коней, подошел Эемурат.
Доставая воду из колодца, Акмарал в последний раз взглянула на француза. Блоквил увидел, как на ее красивых и печальных глазах выступили слезы. Влажные черные глаза казались еще красивее. Француз сглотнул слюну. “Я никогда не забуду эти прекрасные черные глаза, в которых застыло страдание обеделенной любовью женщины!..”
Возле зарослей камыша на восточной окраине аула люди рыли канаву. Легкий дымок от сожженной травы, смешиваясь с влажным воздухом, нес с собой запахи весны.
Это время года Блоквил любил больше всего. Если бы он сейчас был дома, то вместе с друзьями отправился верхом на охоту. На ужин у них была бы свежеприготовленная дичь.
Вот и сейчас его любимая пора. И сейчас он едет верхом на коне. Его также сопровождают попутчики. Только сейчас капрал отправился не на охоту, он ехал просителем своей судьбы. И рядом с ним ехали не друзья его… Неизвестно, с какой вестью они вечером вернутся обратно. Известно было только то, что вечером вместо роскошных хоромов его также будет ждать опостылевший сарай, а на ужин вместо дичи, если повезет, он получит кашу, в противном же случае кусок сухой лепешки с чаем. Потому даже весна не впечатляла его, и весенний воздух не пьянил.
Блоквил почти полгода живет среди туркмен, но до сих пор не встретил среди них ни одного словоохотливого. Он не знал, чем это объяснить: то ли хитростью людей, то ли природной замкнутостью, вызванной непосильными тяготами жизни. В конце концов он сделал вывод, что это, скорее всего, печать времени. Потому что даже в последней войне с гаджарами погибло очень много туркмен. Если в одном доме не было погибших, они обязательно были в соседнем. К тому же малочисленные туркмены были то ли родственниками друг друга, то ли соплеменниками. Туркмены очень высоко чтят павших на полях сражений. Может, они потому так мало говорят, что не хотят тревожить дух этих людей, постоянно думают о них.
Проводя большую часть суток в одиночестве в старом сарае, редко общаясь с людьми, Блоквил, недолюбливавший болтунов, пожив среди туркмен, понял, что в чрезмерной замкнутости тоже нет ничего хорошего.
Вот и на этот раз все три всадника почти не вымолвили не слова за всю дорогу до самых крепостных стен Мерва. И лишь большинство людей, ехавших со стороны Мерва верхом на конях, ослах, а кто и пешим с мешком за спиной, здоровались с Мамедовезом пальваном. Старик отвечает на приветствие и едет дальше. Разговор не завязывается.
Блоквилу нравится обычай местного люди здороваться со всеми встречными, знакомыми и незнакомыми. Например, все приветствуют Мамедовеза пальвана за его преклонный позраст. Хотя ясно ведь, что многие здоровающиеся даже не знакомы с ним, да и он многих не знает. Это хороший обычай. Не нравится только Блоквилу их молчаливость. Уж лучше бы что-нибудь тихо напевали, как это делал Эемурат ночью в старом сарае. Но что поделаешь, в чужой монастырь со своим уставом не ходят, а тем более, если ты пленник этого народа, ты обязан жить по его законам.
На большой площади на окраине Мерва собралась большая толпа народа. Чем ближе подъезжали всадники, тем отчетливее слышали собачий лай. То лай перекрывал крики людей, то люди своими криками заглушали визг и стоны собак.
Блоквил и без расспросов знал, что там происходит. Собачьи бои. Не все из восточных традиций нравились Блоквилу. В частности, он не выносил собачьи бои. Он видел их и в центре Тегерана, и в окрестностях Мешхеда, и на равнинах Хорасана. Французу непонятен был восторг, с которым люди устраивали кровавые потасовки собак, натравливая их друг на друга. “Интересно, неужели эти люди, когда дерутся две собаки, не представляют своих детей?”
Жизнь чаще всего сталкивает тебя с людьми, которых бы не хотел видеть, делает соучастником неприятных событий. Вот это и есть одна из тысяч неразгаданных жизненных тайн. Блоквил стал невольным зрителем ненавистного ему зрелища. Его хозяева повернули коней в ту сторону, где стравливали собак.
Поскольку путники из Гонура сидели верхом на конях, все происходящее внизу было видно, как на ладони.
Вон на круг выпустили двух одинаково жирных, словно близнецы, собак с огромными головами. Двое четвероногих братьев наших меньших вцепились друг в друга ради удовольствия своих двуногих хозяев. Отточенные разгрызанием мослов острые клыки впились в туши противников. Пасти обеих собак окрасились алой кровью. После продолжительной схватки одна из собак рухнула на землю. Зато вторая и не подумала отпустить ее, продолжала грызть.
Отведя взгляд от дерущихся собак, Блоквил стал разглядывать толпу. Все собравшиеся, от мала до велика, наслаждались жестокостью двух псов.
Хозяин поверженного кобеля по всей видимости не захотел, чтобы его собаку добивали, и признал поражение.
Распорядитель собачьих боев, подняв обе руки, громко провозгласил:
— Победил кобель Овезгелена букры!
Для него не было разницы, чья собака оказалась победителем — Овезгелена букры или еще кого-то. Для него главным было, чтобы собаки дрались меж собой, чтобы пролилась собачья кровь.
Человеку по имени Овезгелен букры вручили приз — отрез кетени на платье. И лишь после этого Мамедовез пальван продолжил путь.
Любители собачьих боев остались позади. Но еще долго слышался шум людских возгласов.
Всю дорогу молчавший Мамедовез пальван вдруг подал голос.
— Видел, французский мулла? Человек стравливает двух собак. Одна из них, даже пролив свою кровь, не получила приза. А другой дали приз. Ты что, думаешь, собака сошьет себе из кетени халат? — На свой вопрос пальван ответил сам. — Да нет, конечно! Кетени будет одевать жена человека, толкнувшего собаку на драку, заставившего ее пролить кровь. Вот тебе одна из загадок этой жизни! Ладно, это собаки, но ведь кто-то и людей заставляет проливать кровь, чтобы носить кетени. Вот тебе еще одна загадка!
Старик был прав. Вот только Блоквил не понимал, какое отношение лично к нему имеет все сказанное. “Может, он считает, что я тоже в незаработанных нарядах хожу? Наверно. Эх, старик, старик! Кто-то может и не знать, но ты-то лучше других знаешь, какой “приз” преподнесла мне прошедшая война. Ты-то ведь умный мужик!”
На взгляд Блоквила, дорога к дому хана Мамедовезу пальвану хорошо известна. Ни у кого ничего не спрашивая, доехав до западной стены крепости, он повернул направо. Затем проехал мимо разбросанных повсюду, словно выцветшие грибы, кибиток и вышел на берег Мургаба.
Доехав до реки, Блоквил представил свои карты, которые чертил по поручению Хамзы Мирзы, и ему все стало понятно. На левом берегу реки стоит аул Бурказ, а на правом Геокча. Иранские войска, пойдя левым берегом реки, прошли отсюда в сторону Гараяпа. А Мамедовез пальван вышел на правый берег и повернул на запад. Но не доехав до аула, о котором подумал Блоквил, он направился к небольшому селеньицу в нескольких метрах от реки.
Видно, там и жил Говшут хан вместе со своими родственниками.
Когда они въехали на улицу, Блоквил попытался угадать, какой из домов принадлежит хану. Ближе к центру рядом с заметно отличающейся от других большой белой кибиткой стоял кирпичный дом с террасой. Именно на него и подумал француз. И не ошибся.
Позади дома с террасой стояли привязанные к кольям несколько лошадей. И это лишний раз подтверждало, что именно здесь живет главный хан текинцев. Все кони были оседланы, это говорило о том, что люди приехали сюда ненадолго, по каким-то делам. Француз оказался прав: как раз сейчас главный хан беседовал с прибывшими из отдаленных аулов старейшинами.
Визитеров из Гонура встретил молодой человек, поздоровавшись, он показал, где привязать коней. После этого пригласил гостей в белую кибитку.
— Именно сейчас хан ага немного занят. Я сообщу ему о вашем прибытии, — молодой человек ответил на интересующий всех прибывших вопрос.
— Можешь сказать, что приехал Мамедовез пальван из Гонура, сынок. Скажи, что с ним еще два его попутчика.
После ухода молодого человека Блоквил из-под завитков мерлушковой папахи потихоньку осмотрел комнату. В ней не было ничего особенного, на чем можно было бы задержать взгляд. Первым делом его внимание привлекла кривая шашка, висевшая на решетке тярима. Ее ножны были изящно инкрустированы. “Неужели Говшут хан садился на коня с этой шашкой?”
Молодой человек вернулся, неся в руках большой чайник чая. Он поставил его рядом с раскаленной от саксаула докрасна печью, после чего взял в углу тканый из верблюжьей шерсти сачак и расстелил посередине.
— Агаи, руки будете мыть?
— Надо помыть, — за всех троих ответил Мамедовез пальван.
Молодой человек взял стоявший у очага кумган и подошел к медному тазу у входа…
Сачак был расстелен между тремя гостями. Блоквил уже видел сачак из верблюжьей шерсти, когда заходил в дом Эемурата. Но он впервые видел это изящно вытканное изделие так близко. И поэтому, даже не подумав, как отнесутся к этому туркмены, осторожно погладил сачак.
Заметивший это Мамедовез пальван пояснил:
— Это называется сачак, французский мулла. Его еще и дастарханом называют. Если хорошенько завернуть, в него не попадают муравьи. И соткан он из верблюжьей шерсти.
— А почему именно из верблюжьей? Разве шерсть других животных не годится?
Старик улыбнулся.
— Ай, наверно, сгодится, если использовать. Просто верблюд скотина, повидавшая Хызра. Да и пророки наши любят это животное. Самое чистое из всех животных.
Ответ удовлетворил Блоквила, и он кивнул головой.
Как только верблюжий сачак раскрыли, оттуда пахнуло таким вкусным ароматом хлеба, что у вечно голодного Блоквила разыгрался аппетит.
— Бисмилла! — произнес старик, отломил от круглой лепешки пару кусочков и протянул ее Блоквилу. Блоквил знал, что он должен сделать то же самое — отломить два кусочка и передать лепешку Эемурату. Однако это было выше его сил, поэтому он сделал вид, что не знает обычаев, и отломил от лепешки весомый ломоть.
Эемурат посмотрел на старшего брата.
Блоквил ждал, что сейчас его начнут упрекать.
Мамедовез пальван сделал вид, что ничего не заметил.
Вкусная лепешка из белой пшеницы пришлась по вкусу французу.
— Французский мулла, пей чай!
Блоквил приличия ради потянулся за пиалой. Хотя сейчас ему совсем не хотелось пить, ему хотелось отломить от белой лепешки еще один ломоть. Но он постеснялся.
Красивый сачак из верблюжьей шерсти спрятал белую лепешку в своих складках.
— А ну, мулла-француз, а теперь товир — помолимся!
… После товира молодой человек, сидевший на корточках возле печки и все время разглядывавший француза, не удержался, спросил:
— Агам, французский мулла, это не тот колдун, который прибыл сюда вместе с гаджарами?
— Колдун он или чародей, не знаю, но он именно тот француз, который прибыл вместе с гаджарами.
— Тогда он и есть колдун! — уверенно заявил парень, словно лучше хозяев знал пленного. — Если бы он не был колдуном, не смог бы заставить спать парня, который три месяца мучался от бессонницы. Один юноша из Солтаныза излечился благодаря его заклинанию. Теперь он спокойно засыпает. Этот юноша наш дальний родственник. Поэтому я и знаю о нем. А то ведь и покойный Безирген уста возил его к своему знакомому очень сильному табипу, но ничего не помогло. Вот только французский колдун и помог.
— А разве уста Безирген упокоился? — спросил старик.
— Да, — молодой человек опустил голову. — Он погиб в бою под Гараяпом.
Мамедовез пальван хотел что-то сказать, но вошедший в дом человек поздоровался и сообщил:
— Хан ага ждет!
Пришлось гостям перейти в дом с террасой.
Поздоровавшись с гостями, Говшут хан обратился к Мамедоевуз пальвану:
— Пальван ага, рад, что вижу тебя! Спрашивай!
— Первым начинает хан!
— Хоть мы и хан, очередь твоя, пальван ага!
Блоквил еще раз услышал, какие вопросы задают друг другу туркмены после традиционного приветствия.
Мамедовез пальван сообщил, что его привело к хану.
Говшут хан вопросительно посмотрел на Блоквила: “А ты что хотел сказать?”
Блоквил понял взгляд хана.
— Высокочтимый господин Говшут хан! Я просто обязан поблагодарить вас за то, что нашли время для встречи и разговора со мной, хотя у вас и своих забот хватает. Объясняю это тем, что являюсь подданным не враждебного к вам государства. Мое почтение вам за ваше уважение к моему великому государству…
Опасаясь, что француз начнет излагать всю историю своей жизни, Говшут хан воспользовался паузой и вставил:
— Я слыхал о вас. Мне известно также об ответе, привезенном из Мешхеда человеком по имени Абдал бек. Может, меня бы и удивило, если бы такое вероломство Насреддин шах совершил впервые. И печать у Насреддина шаха такая же лживая, как он сам. Мы и раньше знали это, но с тех пор, как он, не устыдившись седых бород восьмидесяти стариков, предал их…
Убедившись, что хан осведомлен обо всем, вплоть до Абдал бека, Блоквил понял, что ему нет необходимости представлять себя и дальше. Ему надо было без лишних слов переходить к главной цели своего визита.
— Высокочтимый Говшут хан! — решительно произнес он. — Способен ли хан, обманутый шахом, поверить слову человека нешахского происхождения?
— Могущество нашего немногочисленного народа в отличие от шаха в честности постых людей, а также в нашем доверии к ним.
— В таком случае, высокочтимый хан, вы должны помочь одному из тех, кто отличается от шаха, а именно мне. — Вопросительный взгляд Говшут хана требовал объяснений Блоквилоа. — Конечно, вы вправе не верить моим пустым обещаниям. Но мне хочется надеяться, что поверите. Я не тот человек, кто может причинить зло туркменам или туркменскому хану. Судьба забросила меня сюда. Я хочу, чтобы от имени главного хана Мервского велаята было отправлено письмо правительству Франции. Это письмо могло бы сократить срок моего пребывания в вашем плену за счет незамедлительного внесения выкупа за меня.
Говшут хан молчал. Каждая секунда этого молчания казалась Блоквилу равной каждому дню его плена. Наконец туркменский хан произнес слова, которые вряд ли могли воодушевить француза.
— Во-первых, в высшей степени странным было бы нам писать письмо в великое государство с прошением за его подданного, которого мы не заманили сюда обманом и которого не приглашали к себе. И потом, представитель великого государства договаривался не с Мервским ханом, а с шахом Ирана. Было бы справедливым, если такое письмо будет направлено не нами, а шахом, гарантировавшим вашу безопасность. И последнее: мы тебя в гости к себе не приглашали. Мы не напали на твою страну, не связали тебя по рукам и ногам и не привезли сюда силой…
Больше Говшут хан может ничего не говорить, потому что и так было ясно, что он поставил точку в своем решении. И эта точка накрыла своим черным крылом последнюю многомесячную веру. Единственным человеком в этих краях, способным помочь ему, был Говшут хан. Но теперь можно и не смотреть на него с надеждой. Потому что именно он и лишил его этой надежды.
Получив нежеланный ответ, Блоквил тем не менее не должен сразу же сдаваться, уходить поверженным. Он решил вынудить туркменского хана действовать иначе, напомнив ему, что за ним стоит не какой-то там Иран или Афганистан, а гораздо более сильное государство.
— Высокочтимый хан, думаю, вы слыхали, что из себя представляет Французская Республика. Да я и сам, если говорить вашим языком, родился в великосветской семье.
Хан сразу же понял, какие хитроумные сети пытается расставить Блоквил, поэтому должен был дать ему соответственный ответ.
— Мы не оцениваем людей по их близости ко двору или же отдаленности от него. Всех врагов, попавших к нам в руки, мы называем пленными.
Блоквил не ожидал от хана такого решительного отпора.
— Как бы там ни было, не стоит записывать во враги представителя дружественного к вам государства, высокочтимый хан.
— Мы не пытаемся наживать себе врагов там, где их нет. Для туркмена тысяча друзей мало, и один враг — много.
Блоквил понял, что ему никак не переспорить хана. Но он знал также, что если уйдет, услышав ответ, положение его не изменится. И поэтому он должен был любым путем воздействовать на хана, заставить его изменить к себе отношение. В качестве главного аргумента он выставлял свое великое подданство. Непонимание между ханом и пленным возникло из-за того, что каждый из них на один и тот же предмет смотрел иначе. Блоквил не считал себя врагом туркмен потому, что он не был гражданином Ирана. Туркмены же все равно считали его своим врагом, потому что он, хоть и иностранец, прибыл сюда вместе с их врагом, помогая ему.
В дверях показался парень.
— Хан ага, из Ахала гости прибыли! — сообщил он с порога.
Главный хан ответил не поворачивая головы:
— Привяжите коней родственников и угостите их чаем! — после ухода молодого человека он снова обратился к Блоквилу. — Мы не воспринимаем тебя как нашего врага. Поверим и в то, что ты не рубил туркменские головы саблей. Но если мы будем водить дружбу с человеком, который является другом нашего врага, как мы будем выглядеть? Подумай сам. И потом, хоть я и хан, в своем доме пленных не держу. Хоть я и хан, я не могу повелеть людям, имеющим заложников, отпустить тех на свободу. От того, что враг стал пленным, он не перестает быть врагом. Хан, который умолял свой народ одолеть врага, не может приказать пролившим кровь людям, чтобы они освободили своего врага. Люди сами решат, как им поступить.
Это было последнее слово Говшут хана. Француз, хоть и понял это, смириться не захотел.
— Я не пытаюсь плести вокруг вас политические сети, высокочтимый хан. Но не забывайте, что я сын великой Франции!
Поначалу решивший промолчать Говшут хан не сдержался при последних словах Блоквила, прозвучавших как вызов. Тем не менее он посмотрел на Блоквила спокойным взглядом.
— Эти слова я слышу уже в третий раз. Верю, что ты горный козел своего великого государства. Но и ты поверь, что мы являемся горой нашего маленького государства. Хоть ты и козел, стоит ли бодать гору…
Поняв, что и эта политическая атака окончилась неудачей, Блоквил после этого даже не пытался что-то ответить.
* * *
Хотя с приходом весны дни становились длиннее, а ночи короче, для Блоквила все было наоборот. Ему становилось все труднее проживать длинные ночи, которые наступали для него с приходом сумерек. Днем для него находились хоть какие-то занятия. По просьбе француза Эемурат гонур выдал ему лопату. И он с удовольствием работал на весеннем солнышке, до седьмого пота, получая от физического труда удовольствие. Никогда прежде не занимавшийся крестьянским трудом капрал научился и землю копать, и канавки для полива прокладывать. За две недели он перепахал целый танап земли (танап — одна пятая десятины). Но вечерами на него опять наваливалась тоска.
За всю долгую ночь Блоквил спит не более четырех-пяти часов, и он уже начал беспокоиться о своем здоровье. Часами не отпускала головная боль, и он испугался, что у него серьезно задет мозг. Бесконечные переживания, тяжелые мысли, мечты отгоняли от него сон. И хотя все его надежды рушились одна за другой, все же ее крохотные остатки держали Блоквила, не давая погибнуть. Не получалась одна мечта, он тут же начинал мечтать о другом. Он думал о том, что всему когда-то приходит конец, цари умирают, а великолепные дворцы со временем превращаются в руины. Так, лавируя между суровой действительность и сладкими иллюзиями, он продлевал свою несчастную жизнь.
Сегодня его выпросил один из родственников его хозяев. Он жил через три огорода восточнее Эемурата. Следуя за квадратным смуглым мужиком, Блоквил подумал о том, в каком он оказался положении, и горько усмехнулся. Какой-то безграмотный скотовод по просьбе родственника отдает ему капрала Французской армии, человека из высших кругов великого государства. И ведь тот не в гости его позвал, он ведет его, как скотину, чтобы пахать на нем! При этом никто не спрашивает у гордого капрала, хочет он выполнять такую работу или нет. Блоквила лишили собственного мнения, своего слова, он может поступать только так, как велят его хозяева. И никакого выхода из этого замкнутого круга. Вот как бывает, когда позволяешь себе легкомысленные игры с судьбой! Если ты не слушаешь родную мать, не обращаешь внимания на ее слезы, не жалеешь ее, так и бывает! Если Бог поможет тебе вырваться отсюда, ты до конца дней своих должен будешь на руках носить свою мать, Жорж Блоквил, но и этого будет недостаточно!
Родственник Эемурата попросил Блоквила для рытья хлева. Дав в руки пленного лопату, он стал по-хозяйски прикрикивать на него, давая задание. А потом ушел в дом.
Блоквил должен был работать до тех пор, пока не вернется хозяин дома и не даст новое задание.
Жизнь порой заставляет людей примиряться с самыми невероятными обстоятельствами. Иначе чем объяснить эту странную метаморфозу — Блоквил, вдыхающий запахи вонючего коровника! Вот бы кому-то из сослуживцев увидеть его сейчас!
Через некоторое время Блоквила окружила местная ребятня. Они, словно воробьи на проводах, уселись на лежавшее неподалеку длинное белое бревно и стали наблюдать за работой пленника. Все детишки были смуглыми и одеты бедненько. Посмотрев на них, Блоквил улыбнулся. Как же они похожи на галчат, такие же черненькие!
Оглявшисъ вокруг, он обратился к одному из мальчиков, который на вид был немного старше, чем остальные ребята.
— Биё! Гел! — он обратился к мальчику по-фарси и по-туркменски. Мало того, он ещё движением руки дал понять, что эти слова означают, Иди ко мне!» когда мальчик близко подошёл к пленному, Блоквил с большим вниманием и заинтересованностью смотрел его головной убор — тюбетейку. Мальчик поняв это, снял с головы тюбетейку и протянул ему. Блоквил рассмотрел её и одел себе на голову. А дети рассмеялись на это так, будто он сделал что-то неестественное.
В это время две женщины вышли из кибитки. Женщины направились к тутовому дереву в нескольких шагах от кибитки, где висел мешок для кислого молока — сюзме. Одна из них — Акмарал — видимо пришла к родственникам чтобы взять сюзме к обеду. Вместе с ней была красавица лет двадцати, которую Блоквил знал в лицо так как она каждый день ходила к колодцу Эемурада за водой… Блоквил когда в первый раз видел эту красавицу даже заметил что она слегка прихрамывала на левую ногу.
Тюбетейка семи-восьмилетнего мальчика на голове взрослого человека показалась маленькой. И дети смеялись наверное поэтому. Однако Акмарал, которая с красавицей занимались своими делами у тутовника осторожно, но внимательно наблюдала за Блоквилом, который стоял с тюбетейкой на голове. "Как тюбетейка идёть тебе. У тебя обязательно будеть своя тюбетейка!» На её взгляд в этот момент Блолквил был похож на настоящего туркменского джигита и в ее голове зародились мысли (мечты), какие могут появляться у незамужней взрослой девушки от, которых ей самой стало немного стыдно. В этот момент она так хотела чтобы Жорж имел свою собственную тюбитейку. В этот момент она так хотела чтобы эту тюбетейку шила не кто-то другая мастерица, а сама Акмарал.
— Акмурат, иди ко мне, пожалуйста! — Вдруг она неожиданно позвала к себе мальчика, тюбетейку, которого уже вернул ему Блоквил.
Мальчик с новой тюбетейкой быстро примчался к ней.
— Акмурат-джан, мама тебе подарила новую тюбетейку? Поздравляю! Дай я её посмотрю. — Делая вид, что любуется узорами головного убора, она ладонью взяла размер шапки с накидкой для головы Блоквиля. — Носи на здоровье, дорогой! — сказала Акмарал вернув тюбетейку..
Радостный мальчик побежал обратно, где развлекал детей французский пленный.
…Через некоторое время, вырыв яму до половины, Блоквил решил немного передохнуть и вылез на поверхность и подошёл к ребятам, которые никуда не уходили.
— Твое имя как?
— Огулджахан, — ответила девчушка лет семи с торчащими в разные стороны косичками.
— Ты не огул (сын), ты гыз (девочка).
— Меня зовут Огулджахан. А сама я девочка. Вай, что за человек! Хи-хи-хи…
— Вай, он называет ее мальчиком! — поднял шум мальчишка с горящим взором. — Это человек не может даже девчонку от мальчика отличить.
Блоквил внимательно посмотрел на детей. Они совершенно не были похожи друг на друга, каждый из них представлял свой особый мир. На взгляд иностранца и лица у них необычные. Блоквилу захотелось нарисовать их. Посмотрев в сторону стоящего в нескольких шагах тамдыра, он обратился к одному из детей:
— Сходи, принеси уголек!
Француз говорил с заметным акцентом, но детям было понятно.
— Он говорит тебе, принеси уголь.
— Зачем ему уголь?
Мальчишка вскочил с места и принес от тамдыра остывшую головешку.
Лезвием лопаты Блоквил подточил конец обгоревшей палки, сделал его тоньше. На белом бревне с ободранной корой появилось изображение девочки с задорными косичками, похожими на рожки ягненка. Рисунок был настолько похож на оригинал, что изумленные дети радостно захлопали в ладошки.
Блоквил провел несколько раз концом головешки по ладони мальчика и на ней появился профиль ребенка. Курносый нос, пухлые губы, маленькие ушки были в точности такими, как у мальчика. Это тоже стало источником радости для ребятишек.
На шум детворы из дома вышел хозяин.
Рисунок на бревне вынудил родственника Эемурата улыбнуться. Он несколько раз смотрел вначале на рисунок, потом на девочку. Потом вдруг спрятал улыбку и строго спросил:
— Ты, французский мулла, не знаешь разве, что рисовать человека нельзя? — Блоквил посмотрел на него вопросительно, и тогда он продолжил. — Если на этом свете рисуешь человека, то на том свете ты должен будешь отдать часть своей души. Оказывается, ты не знаешь законов ислама.
Не будучи мусульманином, Блоквил тем не менее знал о некоторых их порядках. К тому же ему не хотелось выслушивать упреки своего нового хозяина, поэтому ответил вызывающе:
— Когда я попаду на тот свет, я готов отдать часть своей души, Агабек!
Ответ пленного пришелся не по душе родственнику Эемурата. Он разозлился.
— Если тебе так надоело жить, рисовать людей будешь, когда вернешься к себе домой. Но здесь мы не позволим тебе заниматься греховными делами. Мы и сами не ангелы, чтобы еще и твои грехи взваливать на себя.
— Рисовать не грех, Агабек. В Коране тоже не сказано, что рисовать грех…
Последние слова и вовсе вывели туркмена из равновесия. Кривя рот, он сказал:
— А ты не пытайся прикрываться священным Кораном. Ты пришел сюда не для того, чтобы своими рисунками развлекать народ. Кончай болтать и бери в руки лопату. В самом-то деле, честное слово…
Когда ты раб, ты должен беспрекословно подчиняться. Блоквил молча направился к яме.
А детишки разбежались в разные стороны…
* * *
Удивительно, хотя Блоквил всё время почти безвылазно сидит в мазанке, он много знает что происходит вне этих четырех стен. Он думает и о том, как любят текинские мужчины ходить на базар и с чем это связано. Те кто имеет деньги и те, кто без гроша в базарный день не сидит дома, а направляется в город. Блоквил знает, что все население Мерва не превышает и двухсот тысяч, однако здесь имеется слишком много базаров и он знает даже как их называют: «Векил-базар», (векил — это племя). «Анна-базар» (т. е. пятничный базар), «Шенбе-базар» (т. е. субботний базар), а самый главный «Хангечен базар»» (в последние годы его ещё называют и Текинским). Одного «Хангечена» было бы достаточно для всего Мервского округа, однако и остальные базары существуют с большим успехом. Наверное в каждом народе есть свои любимые занятия считает Блоквил. Он вспомнил что сегодня воскресенье, а значит самый большой базарный день, и что сегодня аул останется без мужчин. Даже такие серьезные мужчины, как Мамедовез-пальван есть необходимость или нет, едут на базар. Блоквил день Ханчегенского базара считает свободным днем для женщин, которые освобождаются от забот о мужчинах до самого обеда.
Однако Акмарал не воспользовалась базарным днем и отсутствием строгого Эемурада и на улице не показывалась. Но на это была причина, сегодня почти с утра гостит у них сестра жены Эемурада — Аннабиби. Если встретятся три женщины, увлекшись разговором о большом мире наверняка забудут о том, что напротив кибитки, где в тесной мазанке сидит пленный, нуждающийся в куске хлеба. Блоквиля не интересовал смысл женской беседы (сплетни), он заботился о себе. Как бы увлекшись разговором женщины не забыли что-нибудь приготовить, Пирближался полдень, но не было видно, что они заботятся об обеде.
Вдруг Акмарал вышла из дома. В руке ее была чашка, которая давно стала собственной чашкой пленного. В обычные дни, когда Эемурат находился дома, почти всегда чашку Блоквила приносил он сам. Если же Акмарал приносила еду, то чашку она оставляля у порога и быстро уходила., чтобы не дай бог Эемурат не заподозрил, что-то плохое. А на этот раз она оставила чашку у ног пленного и отойдя до двери мазанки остановилась.
Почуяв по запаху, что обед отличается от обычных трапез, Блоквил сказал:
— Чувствую, что сегодня вы приготовили вкусную еду. Благодарю.
— Это в честь гостя приготовлен такой обед. Так что твоя благодарость относится не ко мне. — Сказав это Акмарал сменила тему разговора. — Туркменская тюбетейка идет тебе, Жорж.
— И сама она тонкая и легкая — улыбнулся Блоквил. — Подходящий головной убор даже для летнего Парижа. Одел бы её и там, после освобождения из плена.
— Освободиться из плена, если бог даст, это возможно. А кто мне шить будет туркменскую тюбетейку в Париже. Там таких мастериц нет же.
— Когда ты приедешь к себе на родину, придут наши англы и оденут тебе на голову красивую тюбетейку. Вот увидишь.
Блоквил недоверчиво покачал головой.
Сказав это Акмарал так красиво улыбнулась, что Блоквилу показалось, что из-за этой улыбки всё вокруг засияло. Но это продолжалось не долго. Акмарал, которая будто не шагает, а плавает по земле уже уходила из мазанки. Вся радость, которая окружала хозяина мазанки тоже уходили вместе с ней. Хотя Блоквил был голодным, он долгое время смотрел вслед за Акмарал, не обращая внимания на вкусно пахнущую чашку.
* * *
Блоквила, решившего, что он избежал опасности, не попав в руки похитителей, поджидала новая беда. Избавиться от нее невозможно ни с помощью заряженного пистолета, ни ночным храпением рядом с ним в сарае. “Акмарал беременна!” — эта жуткая весть в мгновение ока облетела весь аул. И повинным в этом сочли пленного француза.
Если учесть, что у дома Акмарал никогда не показывались посторонние мужчины, то все сходилось в одной точке. И этой точкой был Блоквил, постоянно встречавшийся и разговаривавший с Акмарал.
Один Бог знал, чем занималась по ночам эта женщина, так ласково гладившая голову пленного, когда знахарка из Сада Годжука лечила его глаза. Люди же верят только тому, что видят своими глазами. А от их любопытных взглядов не укроешь округлившейся фигуры Акмарал.
И снова к колодцу Эемурата пришел за водой высокий гаджар. Заметив его, Блоквил вышел из своего сарая, чтобы узнать новости.
Высокий гаджар, свободно передвигавшийся по аулу и уже сносно говоривший по-туркменски, был в курсе всех местных событий. Приходя за водой, он рассказывал Блоквилу обо всем, что видел и слышал, о положении пленных в Гонуре, когда и сколько из них уехали домой.
На этот раз Блоквил сам спросил у него:
— Гулам бек, что-то ты печальным выглядишь? Или же тебя обижает твой Агабек?
Голос Гулама был грустным и озабоченным:
— Если не считать мою разлуку с родиной, меня больше ничего не беспокоит, Агабек. Меня твое положение тревожит.
— Но ведь у нас с тобой одна беда. Почему ж ты так тревожишься обо мне?
— Это не так, Агабек. Твое положение усугубляется…
Когда Гулам бек рассказал о слухах, гуляющих по аулу, Блоквил ощутил головокружение. Он невольно бросил взгляд на дом Акмарал. И в тот же миг представил, какое наказание ждет ее.
С трудом подбирая слова, Гулам бек добавил:
— Я тебе сообщил о том, что слышал от туркмен своими собственными ушами, Агабек. Ни слова от себя не добавил. Вчера вечером мой Агабек со своим младшим братом говорили об этом. Если они и вправду осуществят задуманное…
Пленный гаджар замолчал, заставив Блоквила волноваться еще больше.
— О чем они говорили? — нетрпеливо спросил он.
— Он говорят, что и женщину, и француза изрубят на мелкие куочки и выбросят собакам. Вроде бы у них обычай такой. Из-за женщины убивают мужчину, а из-за мужчины — женщину. Я пришел к тебе не для того, чтобы запугивать тебя, Агабек. Я пришел для того, чтобы поставить тебя в известность. Законы шариата очень суровы, Агабек, и жестоки. Я подумал, что будет лучше, если ты будешь об этом знать. Не сердись на меня. И потом, Агабек…
После этого Блоквил ничего не захотел слушать. Он машинально побрел обратно и вошел к себе в сарай. Опустившись на старую кошму, он первым делом вспомнил тот давний сон. Неужели же то, что он видел во сне в Тегеране, спустя полтора года должно сбыться в Гонуре? Только теперь он должен погибнуть не от рук обнаженных черных ведьм, которых видел во сне, а напротив, из-за красивой женщины от рук ее родственников?
Почти час Блоквил сидел неподвижно и смотрел на улицу. Он хотел повнимательнее разглядеть Акмарал, если та выйдет из дома. Однако из других домов люди выходили и заходили обратно, но Акмарал не показывалась. Может, ей стыдно показываться людям на глаза из-за всех этих гуляющих по аулу слухов? И как могла Акмарал оказаться в таком положении, ведь в мусульманском мире законы шариата соблюдаются слишком строго? Неужели смерти не побоялась?
Все домыслы и предположения пленного француза так и остались его домыслами.
Теперь-то Блоквил понимает, отчего в последние дни к колодцу стало приходить слишком много женщин, появлялись даже те, которых он никогда прежде не видел.
Вон опять еще две женщины пришли. Им было где-то лет под сорок, и их локвил также видел впервые. Приближаясь к колодцу, они исподтишка смотрели на дом Акмарал. Видно, их сюда привела не потребность в воде, а неутоленное любопытство. Мужчины, конечно, тоже приличные свиньи, но что касается сплетен, тут уж никто не сравнится с женщинами. Наверно, они во всем мире одинаковы. В Париже даже женщины из высших кругов любят перемыть другим косточки, обсуждая, у кого и сколько любовников, богаты ли они, и не успокаиваются до тех пор, пока не докопаются до истины. Да что там Париж! Там все обстоит иначе. Там тебя не ждет виселица из-за любовника или рождения внебрачного ребенка. Самым большим наказанием могут стать женские сплетни да пересуды. Так что, если не боишься злых языков, гуляй себе на здоровье!
Пришедшие по воду женщины своим поведением подтвердили догадку Блоквила. Доставая воду из колодца и переливая ее в свои сосуды, они расплескивали ее, видно было, что их мысли заняты другим. Они не отводили глаз от дома Акмарал. Набрав воды, они не спешили уходить, как будто дома их не ждали никакие дела. Переговариваясь между собой, они поправили головные платки.
Одна из них кинула выразительно посмотрела на жилище пленного и что-то сказала другой. Француз понял, что означал этот взгляд. “Виновный находится вон в том сарае”, - сказано было одной. А вторая ответила взглядом: “Ну конечно!” “Нет, ты только посмотри, что натворила эта невольница! Забыв о приличиях, эта мусульманка улеглась в постель неверного! Вот и получай теперь!”
Как ни тянули время женщины, пришлось им уйти ни с чем. Акмарал так и не вышла из своего дома. Ну и что ж, что не увидели ее в этот раз, они ведь снова могут придти к колодцу. Не вечером, так завтра утром все равно увидят, раз уж поставили перед собой такую цель. Что поделаешь, такова природа многих людей.
Приходившие к колодцу женщины оказались невезучими. Если бы они еще самую малость подождали… Как только они завернули за кибитку, как из своего дома вышла Акмарал.
Весь превратившись в зрение, Блоквил стал внимательно изучать Акмарал. На первый взгляд казалось, что в ее походке и внешнем облике ничего не изменилось. Но когда она подошла к очагу поближе, чтобы бросить в него старую тряпку, пленный француз подумал, что, похоже, слухи имеют под собой почву. Во-первых, несмотря на очень теплую погоду, на плечи Акмарад был накинут халат. А во-вторых, хоть дон был и тонким, он не скрывал заметную полноту женщины. “Зачем в такую жару надевать дон? Вон жена Эемурата обходится без него. А может, Ахмарал таким образом пытается скрыть от постиоронних глаз свое интересное положение? Ну ладно, сейчас ты прячешь свой живот под доном, а куда ты его денешь через два-три месяца, когда он полезет тебе на нос?” Интересно, почему француз до сих пор не замечал этого, хотя видел Акмарал по два-три раза на дню?
Когда Акмарал пошла обратно, Блоквил окончательно поверил в случившееся. Она уже не была легкой, как прежде, походка ее потяжелела.
Почему Акмарал пошла обратно, даже не взглянув в его сторону? Может, она ничего не знает о гуляющих по аулу сплетнях? Ведь если бы знала, она должна в первую очередь поговорить с человеком, которого считают виновником ее позора. Тем, что такая возможность у нее есть. Ровно три дня назад, воспользовавшись отсутствием людей, она угостила его приготовленной ею домашней лапшой. Неужели ей не жаль пленного француза?
Все эти вопросы сводили Блоквила с ума. К вечеру, когда все уложились спать, их стало еще больше. Неожиданно настал момент, когда на все вопросы были получены ответы. Блоквил не ждал и не гадал, что такое может случиться.
Глубокой ночью Блоквил, мучяась от бессонницы, вдруг увидел вышедшую из дома Акмарал. Она остановилась, осмотрелась, и, убедившись, что никто ее не видит, решительно направилась к сараю. “Не может этого быть! Наверно, она мимо пройдет. Теперь она будет бояться даже смотреть в эту сторону”.
Пленный ошибся. Акмарал и мимо не прошла, и заглянуть в сарай не побоялась. Напротив, не сбавляя шаг, она вошла в сарай. В темноте зазвучал шепот.
— Вы не побоялись придти ко мне, Ахмарал?
— Я теперь ничего не боюсь, Жорж.
— Это почему?
— Говорят, самое страшное смерть. А смерти боятся только благополучные люди…
Блоквил объяснил слова Акмарал ее состоянием.
— Это верно. Смерть избавляет человека от многих страданий. Но вы ведь еще слишком молоды. Вам надо жить и стараться радоваться жизни. Если свободный человек не умеет радоваться жизни, он сам в этом виноват.
Раздался тяжкий вздох Акмарал, сидящей на стоге сена напротив француза. Это был ответ на слова Блоквила.
— Нет в жизни счастья, одни лишь страдания.
И снова воцарилась тишина. Поскольку француз понимал состояние Акмарал, он тоже молчал. И поэтому он задал вопрос, который вроде бы никакого отношения к делу не имел:
— Ахмарал, сколько вам лет? Вообще-то у нас не принято спрашивать возраст женщины, но…
— Наверно, у каждого народа свои обычаи. Разве спрашивать у женщины о ее возрасте неприлично? Мне двадцать девять лет. А тебе сколько?
— Я родился в тысяча восемьсот тридцать третьем году в Нормандии.
— Выходит, ты на четыре года старше меня? — спросила Акмарал и сразу стало ясно, что она невнимательно слушала Блоквила.
Француз улыбнулся.
— Мне не тридцать три, Ахмарал. Я родился в тридцать третьем. А сейчас тысяча восемьсот шестьдесят первый год. Значит, мне двадцать восемь лет.
— Ой, так ты даже младше меня. Я тебя не поняла.
В темноте не было видно выражения лица Акмарал, но француз подумал, что она улыбнулась.
После выяснения возраста друг друга разговор опять оборвался. Блоквил, понимая, что ему все равно не уснуть, не хотел ухода Акмарал. Он посмотрел на звезды, заглядывающие через дверь сарая, и спросил:
— Видите звезды, Ахмарал? На небе у каждого должна быть своя звезда…
Слова, сказанные Блоквилом для поднятия настроения женщины, так и не вылились в разговор. Потому что Акмарал сказала:
— Моей звезды там нет!
— Обязательно должна быть, Ахмарал, и ваша звезда.
— Моей там нет. На небе не может быть звезды у человека, который несчастлив на земле.
“Почему она не заговаривает о главном? Или же сообщение Гулам бека всего лишь сплетни досужих кумушек? Вряд ли Ахмарал пришгла ко мне просто так”. Сам Блоквил не решался начать малоприятный разговор. Чтобы не сидеть молча в темноте, он искал тему для разговора. Наконец француз спросил:
— Ахмарал, вы замужем? — вопрос его прозвучал нелепо.
— Ты хочешь побольше узнать обо мне? — спросила Акмарал с улыбкой.
— Конечно, человеку всегда хочется поближе узнать того, к кому он относится с уважением.
Акмарал долго не отвечала. Француз не стал настаивать, если женщина сама не хочет. Он уже думал, о чем бы таком еще спросить, но тут Акмарал заговорила сама.
— В двенадцать лет я попала в руки гаджаров-разбойников, Жорж. В двенадцать лет ушла девочкой и в пятнадцать девственницей же и вернулась назад…
Блоквил невольно вспомнил “царское представление”, устроенное людьми Хамзы Мирзы с невесткой чабана в песках Сарахса.
— Неужели они не тронули вас и отпустили домой? — вырвалось у него.
— То, что это именно так, знает один Бог, и еще я. А больше никто не верит. Даже мои родственники. Поэтому я и осталась в одиночестве, несчастным человеком… Однажды они хотели отдать меня за одного человека, я не согласилась. Надо отдать им должное, они поступили мужественно. Во-первых, не стали нарушать законы шариата, потому что я не дала согласия. Ну а во-вторых, они считались со мной из-за Апбасалы.
— Кто такой Апбасалы?
— Апбасалы — старейшина того рода в Хорасане, где я была заложницей. Его бурказы взяли в плен. Меня должны были обменять на этого Апбасалы. И обменяли.
— А потом…
— Я знаю, чего ты ото меня ждешь, Жорж. И об этом скажу. Кому нужна девушка, пробывшая в плену три года? Туркмены не берут в жены девушек с опороченным именем.
— Но персы поступили с вами блогородно?..
— Ну и что? Лучше самой быть испорченной, чем замарать грязью имя свое. Родителей у меня нет. Только вот эти двоюродные братья. И еще один близкий родственник — дядя, который забирал меня на летовку. Вот так и живу в тени своих родичей.
Когда Акмарал замолчала, Блоквил сказал:
— У нас таких, как вы, называют старыми девами.
— У туркмен тоже есть такое выражение. Никуда не денешься, если это написано у тебя на роду, то так оно и будет.
— Судьба-то судьбой, но вы что, так и собираетесь век свой в старых девах проходить?
Акмарал опять тяжко вздохнула.
— А еще неизвестно, буду я жить или нет. И потом, вот уже пять месяцев я не старая дева.
— Кто же тогда?
— Никто.
— Как это?
— Просто несчастная женщина. — Акмарал вдруг поняла, что позволила себе лишнее. — Что это я тут разболталась? А с другой стороны, должна я выговориться, кому-то душу открыть. Иначе не выдержу, сердце разорвется. Умеющий сострадать чужой человек поймет тебя скорее, чем безжалостные родственники…
У Блоквило защемило в груди. Забыв обо всем на свете, он придвинулся поближе и схватил Акмарал за руку. Она ее вырвала.
— Что, добрый чужой хочет превратиться в злого родственника?
Французу стало совестно. В душе он был рад, что Акмарал не видит, как краска стыда залила его лицо.
— Извините, Ахмарал. Вы меня простили?
Акмарал, словно не слыша его просьбы:
— Если я сама не сделаю этого, не уйду из жизни, мои родственники… Никак не могла уснуть, вот и пришла, чтобы хоть немного отвлечься от тяжких дум.
— Я ничего не понимаю, Ахмарал.
— Это хорошо, что не понимаешь. Сама заварила кашу, сама и расхлебывать буду. Видать, судьба. Я верю в судьбу, Жорж.
Хлопнула дверь Эемурата.
Акмарал хамерла.
— Гелнедже вышла на двор!
Через некоторое время та же дверь хлопнула опять.
Акмарал успокоилась.
— Гелнедже вошла в дом!
Это были последние слова, которые Блоквил услышал от Акмарал. Хибара пленного опустела.
* * *
После утреннего намаза Мамедовеза пальвана со словами “Аллахи акбер” обычно все обитатели окрестных домов, кроме детей, пробуждались. После этого взрослым, даже если они не читают намаз, считается неприличным оставаться в постели. Блоквил также привык к этому режиму. Он также всегда пробуждался на звуки азана.
Сегодня все было, как обычно. После окончания намаза пленный сходил на двор. Именно в этот момент Мамедовез пальван направился в сторону сарая. Обычно он очень редко посещал жилище Блоквила. И поэтому в голову француза сразу же пришли мысли одна страшней другой. А вдруг старик скажет, что он опозорил их, что ему тогда отвечать? Они ведь все равно не поверят в его невиновность. Почему Ахмарал вчера вечером ничего не сказала об угрожающей ей опасности? Или же они пришли к какому-то конкретному решению?”
Чем ближе Мамедовез пальван подходил к сараю, тем сильнее становилась тревога Блоквила. Как ни старался он держать себя в руках, быть спокойным, ничего не получилось: он начал дрожать.
— Эссаламалейкум, Агабек! Доброе утро!
— Валейкум эссалам, французский мулла! Как дела, жив-здоров?
Взглянув в лицо старика и услышав его голос Блоквил успокоился. Лицо старика было спокойным, в голосе также звучало обычное дружелюбие. Сегодня он был даже приветливее обычного.
Месяца три-четыре назад, когда она работали на участке, старик подошел, чтобы посмотреть на работу, и в разговоре как бы между прочим спросил: “Французский мулла, как ты смотришь на то, чтобы мы тебя женили? Мы запросто могли бы женить тебя, если бы ты отказался от своей веры и принял ислам”. Блоквил тогда ответил: “А вам понравится, если я предложу вам отказаться от своей веры и принять католическую?” Тем и победил старика. Но Мамедовез пальван тогда не шутил, он говорил об этом на полном серьезе. Блоквил знал, что старик не любит шуток и никогда ведет пустых разговоров.
А вдруг Мамедовез пальван сейчас скажет: “Французский мулла, раз согрешил, умей отвечать за свои поступки. Тебе придется жениться на Акмарал”? Но ведь если он даст согласие жениться на Акмарал, ему придется-таки отречься от своей веры, Пока он не примет ислам, никто не станет венчать его с Акмарал. А если не обвенчается, его ждет смерть. “Они могут и не убить меня, чтобы получить за меня выкуп, а вот Ахмарал обязательно убьют. Меня же…” А Жоржа Блоквила они могут убить и после того, как за него пришлют выкуп, и они получат свои деньги. В любом случае, они не успокоятся, пока не отомстят за бесчестье своей родственницы. Трудно что ли послать двух всадников вдогонку за капралом, вышедшим на свободу и отправившимся домой?
И на сей раз все страхи Блоквила оказались напрасными. Мамедовез пальван махнул рукой в сторону своего дома:
— Французский мулла, если ты не занят, сшей мне вон тот недоуздок, он на кошме лежит! Я бы и сам мог это сделать, да глаза уже не видят.
Услышав просьбу, француз чуть не обнял старика от радости. Сдержал свой порыв, но широко улыбнулся.
— Агабек, не пытайтесь меня обмануть! Значит, когда вы расстреливаете чайник, не задев ни одного завитка на папахе, глаза ваши видят, а сшить недоуздок зрения не хватает?
Старику похвала пришлась по душе. Он от души рассмеялся.
— Когда припрет, глухой начинает слышать, а слепой видеть… Там, на кошме, есть и воск, и шило…
Избавившись от главной своей тревоги, Блоквил направился к расстеленной в тени дома Мамедовеза пальвана кошме.
Руки Блоквила, руки художника и картографа, были приучены ко всякой работе, в том числе они умели и нитку с иголкой держать. Неделю назад француз за полчаса мастерски починил седло, с которым Эемурат гонур провозился целый день. Да и все соседи давно уже носят ему на починку прохудившиеся чайники, кумганы, а он с удовольствием выполнят любую работу. Когда есть занятие, время быстрее летит.
Как только Блоквил продел в иглу навощенную нить, с востока на гнедом коне появился яшули, который привлек его внимание. На приветствие работающего в тени кибитки человека он ответил намеренно громко, чтобы его могли услышать в доме.
Лицо у гостя было неприветливое, злое. Судя по тому, как почтительно протянул ему руки для приветствия Эемурат, человек он был весьма уважаемый.
Блоквил подумал, что сошедший с коня человек захочет поздороваться и с ним, поэтому положил инструменты на кошму и приготовился протянуть руку. Однако сердитый человек, даже не взглянув в сторону сидящего в тени человека, направился к дому Мамедовеза пальвана после слов Эемурата “Яшули в этом доме”.
Разговор внутри дома был отчетливо слышен, словно и не было никаких стен. Вначале была соблюдена традиция приветствий и вопросов. А потом наступило тягостное молчание.
— Война не нуждается ни в каких советах, пальван ага! — гость заговорил первым. — И здесь нет ничего непонятного. То, что мы стараемся сохранить в тайне, для всех уже давно перестало быть тайной. Уже и в наших краях об этом говорят.
— Да, опозорились мы перед людьми, Яйлым хан! — глухо ответил Мамедовез пальван.
“Оказывается, гостя зовут Яйлым хан, — рассуждал Блоквил. — Если к имени человека делается приставка “хан”, то он должен быть старейшиной хотя бы своего рода”.
— Надо найти виновного! — это был голос Эемурата.
— Да причем тут виновный? — гость сразу же заткнул его. — Она и мне, и вам в равной степени родственница. Мне она племянница, а вам двоюродная сестра. А потому будем говорить открыто. “Если сучка не захочет, то кобель ее не тронет”.
Понятно, что под “сучкой” подразумевалась Акмарал. А гость был ее дядей. Глаза Блоквила были заняты шилом и иглой, но уши внимательно слушали все, что говорилось в доме Мамедовез пальвана. Он старался не пропустить ни одного нюанса этой скандальной истории, оьбсуждавшейся за стеной кибитки на повышенных тонах. Конечно, случившееся очень неприятно. Но по оценке капрала-европейца, не случилось ничего такого, из-за чего стоило бы устраивать такой шум. “Надо слушаться только своего сердца. Видите ли, стыдно людям на глаза показываться. Людям ведь только дай посплетничать, они всегда найдут тему для пересудов. Не стоит обращать на них внимание. Все люди делятся на три категории. Первая — это основная масса, не причиняющая никому зла ни делами, ни словами. Вторая — ни на что не способное меньшинство. Третья самая малочисленная, но и самая коварная: эти люди от имени первых и вторых извлекают выгоду лично для себя. Это очень хитрые люди. И поэтому надо слушать только себя…” Но что бы там ни думал француз, у каждого народа свои обычаи и порядки.
Эемурат, хоть и был самым младшим из присутствующих в доме, стоял на своем. Когда он спорил с гостем, в голосе его звучала угроза:
— Надо в первую очередь снять голову кобелю, который не уважает суку!
— Так кто же этот кобель?
Раз Мамедовез пальван спрашивает об этом, значит, сообщение Гулам бека французу было ошибочным.
— А вы у нее самой не спрашивали?
— И не пытались, — ответил гостю Эемурат. — Когда ты по уши в дерьме, какой смысл что-то еще выяснять. Коли ты уже здесь, Яйлым хан, надо не тянуть с этим делом. Если вы жалеете ее, не можете поднять руку, то позвольте мне это сделать!
— А что, если нам увезти ее из Гонура, пока все не разрешится? — Мамедовез пальван пытался найти компромисс.
Нетерпеливый Эемурат опередил даже гостя:
— О чем ты говоришь, Мамед кака? Даже если ты ее вывезешь из Гонура, а позор-то куда денешь?
— Позор в мешке не увезешь, пальван ага…
“Гость поддерживает Эемурата. И это ведь пожилой человек…”
— У меня есть кое-какие подозрения. — Подозревал Эемурат. — Если я неправ, пусть Аллах простит меня… На прошлой неделе, когда француза не было на месте, я вошел в его сарай. Среди сена была спрятана пустая миска из-под еды. Кто ему ее принес? Мы же знаем, что днем она даже головы в ту сторону не поворачивает. Значит, она его ночью тайком навещала… Если ему нечего скрывать, зачем тогда прятать миску? Боюсь, что виновником является наш заложник…
Вместо узды шило вонзилось в указательный палец левой руки Блоквила. Он даже боли не почувствовал. Когда он выдернул шило, кровь хлынула из пальца на ладонь.
— А если мы ошибаемся, что тогда? Нам мало одного позора? Дайте мне неделю-полнедели срока. Я поговорю с ним по-человечески. Если он согрешил, пусть отвечает по-мужски. А то ведь потом не пришлось бы еще и за невинно пролитую кровь отвечать. Это вам не шутки.
Получив недельную отсрочку жизни, которая должна была бы кончиться сегодня, Блоквил после слов Мамедовеза пальвана почувствовал боль в пальце. Он сунул пораненый палец в рот.
— Не стоит тянуть с этим делом, пальван. Будем оттягивать на неделю, на месяц, потом сами повитухами станете. Потом ведь и людям на глаза надо показываться. Мы даем тебе не неделю, а один день сроку. Завтра к вечеру я вернусь к вам. Если к тому времени вы не придете к какому-то решению, то все решится под покровом ночи. И тебе нужен авторитет, пальван ага, и Яйлым хан не собирается до конца дней ходить с опущенными глазами. Пусть я буду жестоким. Но я должен быть отмщен!.. Если ты переживаешь за своего раба, то я и твою вину могу взять на себя. Один день сроку тебе…
Все остальное уже было неинтересно Блоквилу, которому оставили один день жизни. Ничего не соображая, он повесил узду себе на шею и побрел в свой сарай. Кожаная подпруга душила его, не давала вздохнуть.
* * *
Шокированный услышанным, Блоквил уже ни о чем другом не мог думать. Голова гудела, уши были заложены. От затяжной головной боли по корням волос прошел холодок. Ему не нравилось, что в жарком сарае у него мерзла голова, наверно, давление изменилось, он притронулся к волосам, и ему показалось, что половина его головы поседела. Чего только не пришлось ему пережить со вчерашнего дня!
Но даже в этом состоянии Блоквил не отрывал взгляда от улицы. Он ждал, что Мамедоевз пальван придет к нему в сарай или же позовет его к себе. Однако старый пальван до полудня несколько раз появлялся во дворе, но не предпринял ни одной попытки увидеться с французом. “Почему старик откладывает свой разговор на самый последний момент? Что он выигрывает от этого? Может, мне самому к нему пойти?” Нет, этого делать не стоит, решил он затем. Пока они сами не заведут разговор, надо делать вид, что тебе ничего не известно.
Француз тысячу раз благодарен судьбе за то, что в этих краях живет такой мудрый аксакал Мамедовез пальван, умеющий хладнокровно отражать неожиданные удары судьбы. “Это и есть милость Божья ко мне. А иначе вспыльчивые туркмены расправились бы со мной только так, никто и слушать бы меня не стал”. Он вспомнил анекдот, который на всех вечеринках любил рассказывать один его остроумный друг в Париже. По лесу во весь опор мчится заяц, ему навстречу бежит другой заяц и спрашивает, куда он так несется. “За мной гонится лев. Он убивает всех, у кого пять ног”, - отвечает зайчишка. “Тогда чего ты так испугался и убегаешь? У тебя-то не пять ног?”- удивляется второй заяц. Первый заяц качает головой: “Ах, брат, он сначала отрывает ноги, а уж потом пересчитывает их”.
Блоквил сравнивает вспыльчивых туркмен с тем львом, который считает ноги жертвы. Они тоже сначала снимут тебе голову, а уж потом начнут выяснять, виновен ты или нет.
Солнце стояло в зените, летний день раскалился до предела. И только после этого головная боль француза немного отпустила. Давление немного упало. Он взял в руки бумагу и карандаши. На первой же странице его альбома красовался большой портрет улыбающейся Акмарал. Француз специально нарисовал ее улыбающейся. Ровные белые зубы, словно жемчужины, придавали ее лицу неизъяснимое очарование. Разглядывая портрет девушки, Блоквил думал: “Я ничего не понимаю, Ахмарал! Почему ты так мучаешь себя? Почему ты меня мучаешь? Почему бы нам вместе не искать выход из этого странного положения?” Портрет молчал. И оттого лицо Акмарал казалось еще красивее. Хоть и жаль было это делать, француз изорвал портрет на мелкие кусочки и выбросил. “Если Агабек нашел в сарае спрятанную миску, принесенную Ахмарал, он и рисунок в альбоме отыщет!”
Хотя он ничего особенного и не ел, француз испытал жажду. Тихонько выйдя из сарая, осторожно направился к колодцу. Словно сговорившись, в эту же минуту на пороге своего дома появился Мамедовез пальван. Он как раз намеревался поговорить с пленным. Но сделав в сторону колодца два-три шага, старик вынужден был остановиться.
Со стороны появились светлолицый яшули с редкой бородкой и высокий длиннолицый мужчина лет сорока на вид. Они сразу же подошли к Мамедовезу пальвану. Два старика поздоровались, обменялись приветствиями, погладили свои бороды.
Было видно, что гости и хозяин дома не знакомы друг с другом. Тем не менее стоявший возле колодца Блоквил знал, что они обязательно спросят о доме, детях, скоте, соседях и тому подобное. Он уже напился воды, а обмен любезностями все еще продолжался.
По обычаю туркмен Мамедовез пальван пригласил людей в дом, хотя они и не были знакомы. Однако старик с редкой бородкой не принял приглашения.
— Думаю, что мы пока еще не заслужили чести переступать порог вашего добропорядочного дома, — неожиданно ответил он.
— Почему же? — удивился Мамедовез пальван и привел пословицу. — Повинную голову меч не сечет, ровесник.
— В этом нам надо еще разобраться. Сказать по правде, мы виноваты перед вами с ног до головы. И поэтому, если вы позволите поговорить с вами по-человечески во дворе, то мы это почтем за честь.
— Что вы за странные гости такие?! — улыбнулся пальван ага. — Разве люди грешные, в чем-то провинившиеся, отправились бы в гости в такую жару?
Старик-гость согласно кивнул головой.
— Мы потому и пришли, что виноваты, ровесник.
Хозяину дома не терпелось узнать, чем же так провинились странные гости.
— Ну раз так, можете говорить здесь! Я согласен!
Из конюшни подошел Эемурат, поздоровался с гостями.
— А это мой младший брат! — старик показал на Эемурата. — Его зовут Эемурат.
— Мы уже знаем, кто из вас Мамедовез пальван, а кто Эемурат! — старик дал понять, что он все заранее разузнал.
Они посмотрели в его сторону, и Блоквил кивком головы поздоровался с незнакомцами. Но не подошел к ним, поскольку его никто не пригласил. Но и от колодца не ушел.
— Сообщайте свою весть, гости. Я от своего брата ничего не скрываю…
— Это хорошо, что он пришел, потому что наше сообщение касается и вашего младшего брата… А это мой младший брат! — гость показал на мужчину, который все это время стоял молча, опустив голову. — Мы его зовем Джоракули. Так вот, братья, прошлой весной Джоракули опозорил нас. Но что самое страшное, опорочил вас. А теперь уже об этом все знают. Мы пришли к вам с низко опущенной головой. Больше у меня язык не поворачивается что-то говорить. И нам, и вам все и так понятно.
— Вон оно как все повернулось! — Мамедовез пальван схватился за бороду и посмотрел на Эемурата. — Беда пришла оттуда, откуда ее не ждали!
Эемурат почему-то молча ушел в дом.
— Вот такие дела, ровесник, — сказал гость, обращаясь к пальвану. — Теперь мы ждем вашего ответа.
Мамедовез пальван собрался что-то ответить, но тут из дома вышел Эемурат. Гость сразу же понял, зачем он ходил домой, хотя его старший брат и не заметил этого. Он посмотрел на пистолет за поясом Эемурата.
— Тиы, братишка, не пытайся запугать нас пистолетом. Туркмены говорят “Старый бык мясника не боится”. Если бы мы боялись пистолета или ножа, мы не пришли бы своими ногами на смерть. Нас сюда привела наша вина перед вами. Мы ведь могли бы и удрать, и спрятаться от вас. Могли бы вообще не появляться. Но мы решили не множить нашу трусость. Поскольку обе стороны туркмены…
Эемурат не удержался:
— Что ты хочешь сказать, яшули?
— Не будем ходить вокруг да около. Мы пришли к вам с примирением, если вы согласны. Если нет, то вот перед вами черная голова повинного. Забирайте. Мы согласны на любое наказание, которое изберете вы. Сами заварили кашу, сами и расхлебывать будем.
Уперши руку в бок, Эемурат съехидничал:
— Ты, ага, не пытайся здесь изображать из себя и вора, и победителя. Мало того, что вы опозорили нас, так вы же и условия нам диктуете. Но нам репутация уже не нужна. Нам дорога наша честь. Репутация подмочена окончательно. Ты никогда не слыхал выражения “только с гонуром не спорь!”?
На гостя угрозы Эемурата не произвели никакого впечатления.
— Во-первых, братишка, тут дело посерьезнее обычных споров…
— Мы это лучше тебя знаем.
— Прекрати, Эемурат! — грозно повелел старый пальван. — Пусть мы лучше половину уважения потеряем, чем все!
Гость-яшули оказался человеком мудрым, поэтому взвешивал каждое услышанное слово, стараясь никого не обидеть.
— Мы понимаем ваше состояние, ведь вам пришлось столько пережить из-за всего этого… Но ровесник правильно говорит, “наполовину отказаться от убыточного дела, и то польза”! Если примете наши уговоры, то мы заберем свою молодку и тем самым всех избавим от пересудов. И потом, братья, это ведь судьба, а от нее никуда не денешься. Сказать по правде, никому из нас и вголову не приходило, что такое может случиться. Если бы не судьба, не захотел бы Господь этого, ни она, ни этот не оказались бы в одно время на одной летовке. Так что давайте не станем перечить Господу!..
Когда яшули говорил “она” и “он”, он имел в виду Акмарал и своего младшего брата. Видно, судьба свела их на одном пастбище.
— В каком положении находитесь вы? — спросил Мамедовез пальван, давая понять, что готов на примирение.
— Каксам видишь, ровесник. Джоракули исполнилось тридцать шесть. Невестка умерла, оставив после себя пятилетнюю девочку. Сами мы скотоводы. Основное наше занятие — животноводство. И не баи мы, но и не бедняки, не имеющие куска хлеба. Середняки. Мы бы благодарили Господа, если удастся породниться с такими людьми, как вы. Если это дело, пахнущее кровью, закончится добром, устрою свадьбу. И вы…
Гость не договорил, но было и так ясно, что он хотел сказать: “И вы тоже поддержите нас!”
Каждое доброе слово яшули бальзамом ложилось на душу Мамедовеза пальвана, выгоняя оттуда накопившиеся боль и страдания.
— Вы из чьих будете? — голос Мамедовеза пальвана стал еще мягче.
— Мы, ровесник, из рода улудепе племени эрсары. Живем в Годжуке. Состоим также в родстве с родом юсупов из текинского племени векил. Дочерей отдаем и у них берем.
Мамедовез пальван махнул в сторону своего дома:
— Ну тогда пошли в дом!
Гость-яшули легкой походкой направился к дому. Но Джоракули не пошел за ними, остался стоять в тени на улице…
В тот же день с наступлением сумерек редкобородый яшули в сопровождении двух женщин снова появился в доме Мамедовеза пальвана. А вскоре уже вчетвером они растворились в темноте.
После этого Жорж Блоквил уже не видел Акмарал. Он остался один во всем Гонуре.
