Перевод Т. И. Оболенской и Д. В. Фролова

 

I

К зданию Комитета я подошел ровно в восемь тридцать утра, за полчаса до назначенного времени. Найти комнату для собеседования было нетрудно — ее дверь выходила в тихий, мягко освещенный коридор. Здесь одиноко стоял единственный стул, на котором нахохлился старик в желтом пиджаке. Такое отрешенно-спокойное лицо бывает только в конце отпущенного срока, когда, признав полное поражение, человек выходит из шумной и суетной игры, называемой жизнью.

Старик (по-видимому, охранник) вяло промямлил, что Комитет не собирается раньше десяти. Сообщение не столько удивило, сколько огорчило — оказывается, была возможность как следует выспаться. Я остановился возле стула, поставил «дипломат» на пол и попытался завязать разговор. Самым естественным поводом для него могла стать предложенная сигарета. Старик молча взял ее и так же молча выкурил. Я дымил рядом.

Сердце отчаянно стучало. Попытки успокоить себя рассуждениями о том, что для волнения нет причин, ни к чему не приводили. Между тем, именно сейчас самообладание было просто необходимо, иначе во время собеседования я не смогу сосредоточиться и провалюсь.

Охранник по-прежнему был неподвижен и безучастен. Устав стоять, я начал ходить по коридору туда и обратно, то и дело поглядывая на часы. При каждом повороте меня встречал погасший взгляд старика, а его голые десны беззвучно пережевывали какие-то слова. Около половины одиннадцатого он вдруг встал, аккуратно положил сигарету на краешек стула и бесшумно скользнул в комнату. Сердце замерло. Одним прыжком подскочив к двери, я одернул пиджак, ожидая приглашения войти. Ничего подобного! Старик неслышно вынырнул обратно, поднял сигарету и, усевшись удобнее как ни в чем не бывало, продолжил курить. Наконец я решился и, откровенно заискивая, спросил, собрался ли Комитет? — Один из них уже здесь.

Я страшно удивился, ведь мимо меня никто не проходил. — У Комитета другой вход.

Следующие полчаса бессмысленного стояния перед дверью были оживлены редкими неясными звуками за ней; похоже, члены Комитета, действительно, проникали в комнату через другой вход.

Охранник как будто проснулся и все время бегал в буфет за кофе для вновь пришедших, при этом я каждый раз пытался заглянуть в приоткрывающуюся дверь, но нет — старик ловко протискивался в узкую щель и тут же захлопывал ее за собой, так что мне ничего не удавалось разглядеть. В какой-то раз он вышел из комнаты с грязными ботинками в руках, позвал из дальнего конца коридора расположившегося на полу чистильщика и, вручив обувь, бдительно отогнал его от двери на прежнее место. Больше ничего не происходило, и я снова зашагал туда-обратно с оттягивающим руку «дипломатом». Ночью, несмотря на принятое снотворное, заснуть не удалось, наверное, поэтому голова казалась тяжелой, а в затылке появилась тупая боль.

Этого только не хватало!

На подготовку к сегодняшнему собеседованию был убит целый год, и на всем его протяжении я не занимался ничем другим, даже из дома не выходил надолго, боясь пропустить посыльного из Комитета. Почему же все сегодня идет не так, как мне представлялось?

Я остановился возле чистильщика и некоторое время восхищался рвением, с которым чистятся «комитетские» ботинки — когда зеркально заиграл верх, щетка проворно заскользила по подошве.

Медленно вернувшись к неподвижной фигуре на стуле, я опустил «дипломат» на пол и еще раз предложил старику сигарету. Курили молча. Через несколько минут, чистильщик вернул сверкающие ботинки охраннику, и тот торжественно внес их внутрь. Обратно он выбежал с подносом, на котором позвякивали пустые кофейные чашки, отнес его в буфет и вновь окаменел на стуле.

Судя по всему, я единственный, кому собеседование назначено на сегодня.

Вот сейчас за закрытой дверью ОНИ изучают мое дело. От этой мысли стало жарко, и настроение испортилось. Материалов на меня у НИХ достаточно, так что предварительное впечатление может быть только неблагоприятным.

Зачем мне все это понадобилось?

По правде говоря, я никогда не ощущал внутренней потребности встретиться с НИМИ, но многие убеждали меня, что без этого не обойтись.

Ровно в полдень охранник бодро встал, быстро вошел в комнату, сразу же вышел, осведомился о моем имени и жестом пригласил войти.

Подхватив одной рукой «дипломат», а другой проверив, на месте ли галстук, я сделал уверенную улыбку, повернул белую ручку из слоновой кости и вошел.

Мною были сделаны сразу две ошибки. Я страшно волновался и второпях забыл закрыть за собой дверь.

Мягкий женский голос рядом со мной попросил:

— Закройте, пожалуйста, дверь.

Залившись краской, я повернулся к Комитету спиной, взялся левой рукой за ручку и потянул ее, но старый замок не поддавался.

Правая рука была занята «дипломатом» и, окончательно смешавшись, я попытался помочь себе коленкой.

Пот просто бежал по лицу.

Тот же женский голос прекратил мои нелепые попытки:

— Поставьте «дипломат» на пол, тогда обе руки будут у вас свободны.

Первый раунд был проигран.

Мне было известно, что Комитет проводит собеседование не только для выяснения степени эрудированности и даже не столько для определения интеллектуального потенциала, сколько для распознавания быстроты и качества реакции на заданные вопросы.

В этом свете незакрывающаяся дверь — просто ловко расставленная ловушка, и теперь ИМ понятны и моя растерянность, и моя неуверенность в себе.

Первая неудача, конечно же, обескуражила, но где-то в глубине я был даже рад, словно боялся легкой победы.

Мною уже упоминалось, что подготовка к сегодняшнему дню едва уместилась в год напряженной работы.

Во-первых, необходимо было освоить язык Комитета, ведь собеседования проходят только на нем. Кроме того, мне казались совершенно обязательными познания в фундаментальных науках, потому я читал книги по философии, химии, экономике, искусству. Проверяя начитанность в разных областях, задавал себе невероятное количество хитроумных вопросов, после чего просиживал над книгами уйму времени в поисках ответа. С этой же целью смотрел все конкурсы и викторины по телевидению, решал кроссворды и шарады во всех газетах, что попадались на глаза. Мне крупно повезло, когда в доме старшего брата я обнаружил аккуратно перевязанную стопку вырезок — полную подборку рубрики «Хочешь — верь, хочешь — не верь» за все тридцать лет с начала ее публикации.

Во-вторых, я старался составить представление о методах и формах работы Комитета, для чего начал разыскивать людей, уже встречавшихся с ним.

Можно было не сомневаться, что таких очень много, но отыскать удалось лишь нескольких, да и от них не было никакого проку. Большинство отрицало, что вообще когда-либо имело дело с Комитетом или даже знало о его существовании. Другие заявляли, что подробности общения ими начисто забыты. Все они говорили туманно, но сходились в одном: методы работы Комитета необыкновенно многообразны. Тогда я стал собирать сведения о его членах, чтобы выяснить их склонности и пристрастия, но сразу же понял безнадежность такого предприятия: имена и профессии были засекречены настолько, что, услышав вопросы на эту тему, люди буквально шарахались от меня.

Несмотря на замешательство, я страстно хотел понравиться тем, кто сидел сейчас передо мной за длинным столом. Их было очень много, и, даже сосредоточившись, я не смог сосчитать всех.

ОНИ шепотом переговаривались о чем-то постороннем или сосредоточенно перелистывали бумаги.

Лица одних, и таких большинство, были закрыты большими темными очками, лица других — хорошо знакомы по фотографиям в газетах и журналах.

Тут я узнал обладательницу мягкого голоса — это Анис. Мы познакомились у кого-то в гостях. Почему я не обратил тогда на нее внимания!

Анис с улыбкой смотрела в мою сторону, и я изо всех сил пытался уловить в ней хотя бы намек на дружеское расположение.

Присутствие трех военных казалось вполне естественным, причем красные с золотом погоны говорили о высоком чине.

В центре сидел совсем дряхлый старик в очень толстых очках. Он поднес вплотную к лицу какую-то бумагу, пытаясь ее прочесть, — документ, несомненно, имел прямое отношение ко мне. Я не мог оторвать глаз от бледной неподвижной физиономии старика, его восковых мертвенных губ и не находил в жутковатом облике хотя бы слабых признаков жизни.

Дочитав или отчаявшись прочесть, старец положил бумагу на стол, повернул череп сначала в одну, потом в другую сторону.

Разговоры мигом прекратились, и все уставились на меня.

Заседание началось.

Старец обратился ко мне:

— В начале нашей встречи я хочу от имени всех коллег и от себя лично выразить Вам признательность за то, что Вы приняли столь разумное решение встретиться с нами. Факт обращения к нам сам по себе не означает, что мы обязательно согласимся с Вашей точкой зрения на всевозможные события и процессы. Наше мнение о Вас, а чтобы составить его, мы сегодня и собрались, будет зависеть от множества факторов.

Я лишь хочу еще раз напомнить Вам о том, что всем хорошо известно: Комитет никого не принуждает к встрече, так как в наше время каждый человек обладает полной свободой выбора. Ваш выбор свидетельствует о здравомыслии и прозорливости, — это будет учтено при составлении нами впечатления.

Тем не менее, нам хотелось бы услышать о причинах, приведших Вас сюда.

Из разных источников мне было известно, что Комитет требует от обратившихся к нему объяснения мотивов столь принципиального шага. Вполне понятно, что ответ был многократно обдуман и заучен наизусть задолго до нынешнего дня. Однако я сделал вид, что вопрос застиг меня врасплох, и, стараясь как можно искренней изобразить глубокую задумчивость, надолго замолчал.

Вряд ли мне удастся привлечь ИХ внимание затасканными словами, являющимися, по сути, бессовестной лестью. Хочется выделиться, понравиться чем-то особенным, но незамысловатым, будто это и есть бесхитростный ответ на неожиданный вопрос. Мои слова должны вызвать доверие своим чистосердечием и в то же время затушевать подлинные мотивы некоторых поступков. Сами же поступки следует упомянуть так, будто я к ним, в общем-то, непричастен, совершены они помимо моей воли, а потому никакой ответственности за очерняющие меня, в глазах Комитета, обстоятельства я не должен нести.

Я надеялся заслужить ИХ доверие и лояльность, но задача до крайности осложнялась имеющимися в ИХ распоряжении средствами знать обо мне решительно все.

Проглотив несколько раз слюну, я заговорил так тихо, что едва разбирал собственные слова.

Старец приложил руку к черепу, наклонился вперед и проскрипел:

— Извините, я туг на правое ухо. Не могли бы Вы говорить громче?

Запинаясь и путая заготовленные слова, я послушно прокричал о полученном в детстве воспитании, об опрометчивом выборе жизненного пути, поскольку какое-либо призвание было мне неведомо, о постоянном и неудовлетворенном желании приносить пользу на выбранном поприще.

Особо были упомянуты идеалы и руководившие мною нравственные принципы, а также то, что успеху они никак не содействовали. Из-за постоянного разрыва между стремлениями и невозможностью их осуществить я перестал верить в свои силы, опустил руки и, в конце концов, заболел! Именно болезнь поставила меня перед необходимостью в корне изменить жизнь… Вот тогда я обратился за помощью в Комитет!

Заключительные слова сопровождались театральным жестом, тщательно разученным дома перед зеркалом. Для подтверждения сказанного из «дипломата» были поспешно извлечена куча аттестатов и справок, выданных массой учреждений и инстанций. За небольшим исключением все документы были написаны по-арабски, поэтому некоторое время пришлось напрягаться, переводя их на язык Комитета. Большинство его членов внимательно слушало, шелестя выложенными бумагами, но… не все.

Блондин с темными глазами, сидевший слева от старца, не проявлял решительно никакого интереса к дипломам, а продолжал сосредоточенно перелистывать досье.

Коротышка с неприятным лицом, занимавший, по-видимому, почетное место справа от председателя, вдруг резко поднял голову от бумаг и враждебно спросил:

— Я не могу Вас понять. Вы уже далеко не молоды и, тем не менее, хотите начать все заново. Вам не кажется, что время упущено?

Пожалуй, я возражал слишком горячо и поспешно. — Многие изменяют свою жизнь после сорока. Кроме того, я не собираюсь начинать в полном смысле с нуля. Скорее, это будет не начало, а продолжение долгого пути в благоприятном для меня направлении, позволяющем раскрыть все мои способности.

С откровенной неприязнью Коротышка мрачно буркнул что-то, и я догадался, какое нестерпимое раздражение вызвали в нем бесчисленные свидетельства моих способностей и успехов, выданные престижными организациями. Обычная зависть. Вполне возможно, что в юности он был в моем положении, прошел собеседование, но не смог использовать полученный шанс и добиться чего-нибудь значительного, да так и осел среди функционеров Комитета. Как ни странно, в такой вездесущей и влиятельной организации работало много посредственностей, которые в других местах себя ничем особенным не зарекомендовали. В каком-то смысле, уже одно членство в Комитете означало полную никчёмность.

Ко мне обратилась солидная пожилая дама, сидевшая последней слева, рядом с мужчиной в белом костюме:

— А танцевать вы умеете?

— Конечно.

Коротышка рвался в бой:

— Продемонстрируйте нам свое мастерство.

Я озадаченно спросил:

— Какой танец вам исполнить?

Спросил и тут же понял, что совершил еще одну ошибку: если здесь просят станцевать, то уж это должен быть…

Сообразив, что от меня требуется, я начал действовать быстро и решительно.

В поисках кушака несколько раз оглянулся по сторонам, но, не найдя ничего, чем можно было бы подпоясаться, сдернул с шеи галстук и повязал его пониже талии узлом сбоку, как это делают профессиональные танцовщицы. Оказалось, в таком одеянии масса преимуществ, во всяком случае, верхняя и нижняя половины туловища могут двигаться совершенно автономно. Никогда раньше мне не приходилось исполнять танец живота, что для мужчины совершенно естественно, однако сейчас я энергично крутил тазом, слегка отрывая пятки от пола и бросая на НИХ взгляды поверх плеча, затем скрестил над головой руки и даже попытался щелкать пальцами. Воодушевление помешало мне увидеть произведенное впечатление, но сам я был доволен.

Глухой и слепой председатель внезапно взмахнул рукой и крикнул:

— Довольно!

Один из военных (его лицо было полностью закрыто огромными черными очками) решительно выпрямился на стуле и отчеканил: — Из документов, которыми мы располагаем, о вас известно практически все. Остается выяснить только один момент — где вы были в течение этого года? Расскажите.

Повязывая на шею снятый с талии галстук, я лихорадочно соображал, о каком годе идет речь. На «комитетском» языке указательное местоимение «этот» совершенно не обязательно означает «нынешний». Нелепо думать, что ИМ неизвестен не то, что год — хотя бы день моей жизни. Ясно, что он не назван умышленно, стало быть, если я попрошу указать время конкретнее, попаду в ловушку. Я должен самостоятельно и быстро дать нейтральный ответ. Как? Самое разумное — сразу же исключить годы, которые не могли интересовать Комитет. Итак, ввиду малости моего возраста отпадает период с 1948 по 1952, но как быть с тем временем, о котором здесь просто нельзя упоминать: 1956, 1958, 1961 и 1967? С кошмарной скоростью перебирая ответы, я, наконец, замер — нашел! Предельно короткий, предельно достоверный и предельно расплывчатый:

— В тюрьме.

Никаких вопросов не последовало, и мне показалось, будто атмосфера враждебности слегка рассеялась; но по жесткой насмешке в темном взгляде блондина я понял, что ошибся.

Блондин подчеркнул что-то красным карандашом в лежавшей перед ним бумаге, наклонился к председателю и зашептал в его здоровое ухо, одновременно передавая бумагу Коротышке. Старец строго заскрипел:

— Вы прочли нам долгую лекцию о своих способностях. А вот в бумагах прямо написано, что у вас ничего не получилось с некоей госпожой. Факт установлен точно, так как имеется заявление самой госпожи. Как увязать этот случай с вашей саморекламой?

Вопрос был настолько неожиданным, что я растерялся. Такое случалось со мной не раз по разным причинам и с разными женщинами. Комитету не нужен точный и конкретный ответ, который я просто не в состоянии дать, пока не узнаю имени злополучной госпожи.

Коротышка, не сдержав раздражения, завопил:

— Да он, наверное, импотент!

У блондина было другое мнение. Он вновь наклонился к председателю:

— Скорее всего, он…

Конца фразы я не разобрал, но смысл не оставлял сомнений. Блондин кивком подозвал меня, поставил прямо перед собой и приказал снять штаны. Я с готовностью подчинился, снял брюки и аккуратно повесил их на спинку свободного стула, оставшись в носках, трусах и ботинках.

Комитет выжидающе смотрел на меня.

— Трусы тоже снимать?

Блондин утвердительно кивнул головой, и эта часть одежды так же аккуратно легла на брюки. Теперь все уставились на обнажившуюся часть тела — ее молча изучали. По следующей команде я наклонился и тут же почувствовал палец в заднем проходе, а после его извлечения и торжественного предъявления присутствующим, блондин с гордостью произнес:

— Я же вам говорил!

Первый раз за время заседания старик просиял, а все остальные страшно возбудились, принялись громко переговариваться и размахивать руками. В этом гвалте я не мог понять ни слова. Шум затих лишь после того, как председатель стукнул по столу кулаком и в напряженной тишине обратился ко мне:

— Наш век, бесспорно, является величайшей эпохой в истории человечества как по многочисленности и масштабам происходящих событий, так и по открывшимся для цивилизации перспективам. По какому же событию из всех войн, революций и открытий потомки будут вспоминать это время? Не могли бы вы изложить свое мнение но этому поводу?

Вопрос был достаточно скользким, но меня он обрадовал хотя бы возможностью использовать свои мозги и, наконец-то, произвести желаемое впечатление.

Для начала надо определить главное условие задачи:

— Это очень серьезный вопрос, и я мог бы перечислить многие важные события…

Блондин оборвал меня:

— Ты должен выбрать что-то одно. Это должно быть всемирное явление по сути, и по форме, отражающее основные идеалы современной цивилизации.

Облегченно улыбнувшись, я начал рассуждать вслух — накопленное за год подготовки требовало выхода. Мне хотелось блеснуть.

— Задача сложная. Рассмотрим, к примеру, феномен Мэрилин Монро, ведь известно, что американская красавица стала всемирно-историческим явлением нашей эпохи. Пришла, сверкнула и ушла… Канула в вечность. Усилиями гениев стандартизированной красоты Диора и Кардена эталон красоты меняется чуть ли не каждый день. Впрочем, смертен ведь и сам человек. По причине недолговечности нет смысла говорить об арабской нефти, ибо ее запасы должны скоро истощиться.

Покорение космоса? Но пока что человечество не получило какой-нибудь отдачи от безумных трат. По причине таких же неубедительных результатов отбраковываем и большинство революций. Разбор Вьетнама как явления повлечет за собой такую пропасть идеологических осложнений, что просто не следует в это лезть.

Итак, по условию нашей задачи, все перечисленное не подходит, ибо не может сохраниться в будущем. Стало быть, нам надо открыть поиск в совершенно другом направлении. Путь, к которому мы обращаемся, забит рекламными щитами и плакатами, на нем шум и давка, как на дороге в аэропорт. Масса известных имен: «Филипс», «Тошиба», «Мишлен», «Шелл», «Кодак», «Вестингауз», «Форд», «Нестле», «Мальборо».

Второй путь направляет нас к успехам научно-технического прогресса, основным достижением которого я считаю гигантские концерны. Господствуя в мире, концерны давно превратили рабочих в машины, потребителей — в цифры, страны — в рынки.

До тех пор, пока все мы пользуемся их продукцией (а так будет всегда, пока существуют люди), им не грозит гибель и исчезновение, они появились раз и навсегда.

— Так какой же путь вы выбираете для ответа?

Я выдержал паузу и с пафосом воскликнул:

— Ни один!

Все зажужжали, а я театрально развел руками:

— Прошу прощения, господа. Мой ответ не означает, что мне трудно сделать выбор. Просто-напросто явление, которое я имею в виду, еще не названо.

Еще одна пауза, чтобы перевести дух и вытереть пот с мокрого лица.

— Господа, на ваш сложный вопрос у меня может быть только один короткий и точный ответ — «Кока-кола».

Я остановился, ожидая любой реакции на такие слова. Все, как но команде, вытаращили глаза и оцепенели.

— Во многих достижениях нашего века материализовано его будущее, однако, господа, вряд ли найдется что-нибудь более символичное для эпохи технологического бума, чем эта изящная бутылка с тонким горлышком, которое можно засунуть в любую задницу.

Я фамильярно улыбнулся, ожидая услышать ответный смех, однако все изумленно безмолвствовали. Стояла гробовая тишина.

— Ареал «Кока-колы» — практически весь мир от Финляндии и Аляски на Севере до Австралии и Южно-Африканской республики на Юге. Не является исключением и Китай, вернувший ее после тридцатилетнего изгнания. Различно звучит на разных языках: «Бог», «любовь», «счастье», а вот «Кока-кола» едина во всех странах, и люди, произнося это слово, имеют в виду эту изящную бутылку и только ее. Запасы сырья Кока-колы неистощимы, так как растение неприхотливо наподобие сорняка и приживается практически везде. Что касается спроса, то прохладительный напиток привязывает к себе не меньше наркотика, а потому у него прочное будущее. История его во многом отражает историю самих Соединенных Штатов. Стараниями фармацевта Памбертона «Кока-Кола» родилась в 1886 году, том же году, что и известный символ «свободного мира» — Статуя свободы. Произошло это в столице штата Джорджия — Атланте. Надо сказать, что кроме напитка Джорджия подарила миру президента Картера и банды Ку-клукс-клана.

После блистательной победы Соединенных Штатов над своими краснокожими гражданами-индейцами, началась первая освободительная война за пределами страны на Кубе против Испании. Кампания закончилась в 1899 году объявлением долгожданной независимости Кубы, Пуэрто-Рико и Филиппин. В это время на Кубе служил американский солдат Бенджамин Франклин (прошу не путать с великим мыслителем 19-го века). Так вот, солдату Франклину чем-то понравилась бутылка из-под газированной «банановой» воды. Вернувшись после войны, этот вояка-делец добился монопольного права на разлив недавно изобретенного напитка в облюбованную им посуду. С годами менялись вкусы монополистов, а в соответствии с этим и форма бутылки, пока она не обрела современный силуэт «женщины в узкой юбке».

Именно «Кока-кола» заставила рекламу рекламировать, а не описывать товар, как это делалось прежде. Во всяком случае, с распространенным и прочным заблуждением, что жажда может быть только в жару, было навсегда покончено. Был предложен альтернативный лозунг: «Мы готовы чувствовать жажду в любое время года!», который вскоре стал весьма популярен, несмотря на свою очевидную нелепость. По части рекламы «Кока-кола» была неистощимой изобретательницей, привлекая радио, телевидение, кино, неоновые и световые табло. Ей же принадлежит ведущая роль в эксплуатации популярности звезд и идолов века — актеров, «Битлз», исполнителей рока, твиста, попа.

Как мы теперь видим, монументальнейшее здание современной рекламы обязано напитку своим фундаментом.

«Кока-кола» не отставала от грандиозных событий века и сопровождала Соединенные Штаты в двух мировых войнах. Оба раза она победила, продав за семь лет пять миллионов бутылок. Позднее по хитроумному плану Маршалла долларовый дефицит в Европе покрывался американскими товарами, так могла ли «женщина в узкой юбке» упустить такую возможность?

На крыльях плана Маршалла она перелетает через океан.

Привлекательная бутылка прочно утвердилась на самой вершине пирамиды общества, деля это место только с машиной «Форд», ручкой «Паркер» и зажигалкой «Ронсон», однако «жизнь наверху» заставляет ее постоянно следить за всеми новациями.

Как только наступила эпоха продажи в кредит и соревнования между самыми большими автомобилями с самыми вместительными багажниками, «Кока-кола» тут же поставила в такой багажник семейную «макси-бутылку».

Во время новых освободительных войн США сначала в Корее, а потом во Вьетнаме приятный напиток сбрасывался солдатам с парашютами в жестяных банках прямо на поля сражения. Именно эта, ничего собой не представляющая жестянка открыла эру «отбросов» в стремительном развитии общества потребления — эпоху предельно упрощенного отношения к упаковке, которая выбрасывалась сразу же после употребления содержимого.

Тараном для разрушения слабосильной обороны местных рынков служат самостоятельные компании в каждой из стран во главе с влиятельным тамошним дельцом.

Сама бутылка во множестве стран видоизменилась в угоду национальному колориту, так что населению и в голову не приходит связывать любимый напиток с янки.

Позвольте в качестве примера привести анекдотический случай, о котором, впрочем, вы уже могли слышать.

Одному японцу в парижском ресторане предложили «Кока-колу», а тот вдруг растрогался до слез и почтительно поклонился хозяину. Наивный, он решил, что специально для него из Токио доставили японский национальный напиток.

Может быть, кому-то неизвестно настоящее значение всеми любимой бутылки для современного мира?

В одном из ноябрьских номеров газеты «Монд дипломатик» за 1976 год прямо говорится, что президент компании «Кока-кола» вместе с руководителями нескольких других американских концернов сделал Картера кандидатом в президенты США.

Или, к примеру, банкир Дэвид Рокфеллер в 1973 году создал «трехстороннюю комиссию» — неформальное объединение дельцов и политиков Америки, Западной Европы и Японии для противодействия третьему миру и левым в Западной Европе (к слову, ее возглавил известный антикоммунист Збигнев Бжезинский). Так вот, уже упомянутые деловые люди с многомиллионными состояниями назначили американскую часть комиссии, включая президента США и вице-президента. Итак, «Кока-кола», в числе немногих прочих, сделала, создала, назначила.

И если так велико влияние ее на политику и экономику самой богатой страны мира, то представьте, сколь неограниченна эта власть в странах третьего мира, в том числе, в нашем маленьком и бедном уголке.

Мы должны признать за изящной бутылкой решающее слово в определении нашего образа жизни, вкусов, нравственных ценностей, лидеров и руководителей, в выборе договоров, которые мы подписываем, и войн, в которых мы участвуем.

Я осекся. Комитет угрюмо молчал. Воодушевленный общим вниманием, я говорил слишком долго и, по-видимому, утомил отвыкшую от рассуждений публику. Хуже того — явно сказал лишнее, наступив ИМ на любимую мозоль.

Трусы и брюки все еще висели на стуле, но в эту минуту я почувствовал себя голым не только в буквальном смысле — их власть надо мной была полной. И тут же на мгновение во мне приподнялось злорадное торжество: униженный, я все же могу нанести укол, ответить ударом на удар, заставить их своими словами пережить неприятные минуты.

Коротышка переглянулся с председателем и, откашлявшись, начал притворно мягко:

— Ваш исчерпывающий ответ показал нам вашу исключительную осведомленность в современных проблемах. Мы надеемся, что вы столь же сильны в вопросах истории.

Слащавая мина на его лице была так натужна, что я не выдержал и улыбнулся. Блондин недобро блеснул темными глазами:

— Позвольте мне.

Потом повернулся в мою сторону. — Расскажите, что вы думаете по поводу самой большой пирамиды. Наверняка каждому хотелось бы оказаться на ее вершине, но вы свободны в выборе угла, с которого рассмотрите этот феномен.

Я просто задохнулся от радости — это же моя тема! Судьба сложилась так, что одно время мне пришлось вплотную заниматься пирамидами, так что и говорить о них могу сколько угодно. Кажущаяся простота вопроса сразу же навела на мысль об очередной западне. Что же им сказать?

Я взмолился, и Аллах услышал мольбу. Собственный голос показался мне уверенным и спокойным:

— Архитектурный комплекс, состоящий из трех пирамид и сфинкса, создан около 5 тысяч лет назад, но и по сей день является инженерной загадкой, свидетельствуя о гениальности древних зодчих. Совсем недавно весь арабский мир следил за американскими специалистами, пытавшимися исследовать эти сооружения с помощью электронной техники. И эта попытка не принесла ничего нового. Ученые до сих пор не знают, кто и зачем построил эти громадины. Некоторые считают их обсерваториями или гигантскими солнечными часами, по которым определяли время сева или сбора урожая. Это предположение основано на свойстве граней отражать свет. Большинство же уверено в том, что основное назначение пирамид — сохранение тел и увековечение имен фараонов. Самый великий из царей — Хеопс — создал хитроумную систему коридоров и тайников, но уберечь свое тело не смог. Мумия исчезла бесследно.

От Геродота до нас дошло, что гигантские здания возводились из огромных каменных глыб. Для их доставки ста тысячами рабов была проложена специальная дорога, на постройку которой ушло 10 лет! При помощи коротких рычагов многотонные фрагменты поднимались с этажа на этаж.

Никаких упоминаний о каких-то иных приспособлениях кроме блока, наклонной плоскости и уже названного рычага вообще нет. Наши современники сомневаются в вероятности постройки громадин без специальных технических средств, секрет которых, по-видимому, утерян.

Интересен вопрос о национальности зодчих и роли израильтян в столь беспрецедентном деле. По одной версии Хеопс был израильтянином, но скрывал свое происхождение, следуя обычаю этого угнетаемого народа делать свои дела тайно. В пользу такого предположения говорит дошедшее до нас имя одного из архитекторов, руководивших строительством. Его звали Хаам-Йоше и, будто бы, он приходился Хеопсу дядей.

Согласно другому предположению, Хеопс — чистокровный египтянин, умело использовавший еврейский гений для создания архитектурного чуда. Инженерные аспекты большой пирамиды неопровержимо доказывают фундаментальные знания, поразительную находчивость и изобретательность создателей.

Увы, египтяне не обладали ни тем, ни другим, поэтому понятна необходимость привлечения иностранных специалистов, в данном случае, израильских. Кое-кто, правда, утверждает, что тиран силой вынуждал подданных-израильтян творить одно из чудес света.

Но можно ли представить, что вдохновенная красота явилась всего лишь плодом подневольного труда? Нет, создатели каменного совершенства, по-видимому, свято верили в величие фараона — венца мироздания.

Как бы там ни было, для сооружения исполина понадобилось два миллиона триста тысяч глыб, в каждой из которых строители просверлили отверстия цилиндрическими сверлами. Теперь, спустя 5 тысяч лет, мы не сможем повторить точность и чистоту их обработки.

Я еще говорил, а давившая меня густая враждебность внезапно начала слабеть. Аудитория напряженно вслушивалась и почти не шевелилась. Размякший толстяк, сидевший с краю, впервые за время собеседования оторвал взгляд от потолка и как будто заинтересовался мною, другой, военный, одобрительно покачивал головой.

Речь завершилась приподнятой нотой, и все заскрипели, зашуршали, зашептали. Я был под впечатлением собственного пафоса, и вдруг вспомнил, что трусов на мне по-прежнему нет. Неуверенное движение в их сторону осталось незамеченным, и я тихонько оделся.

В конце концов, обсуждение закончилось, и блондин сообщил в ухо председателя мнение Комитетчиков.

Череп тут же обратился ко мне:

— Наши вопросы исчерпаны. Можете забрать бумаги. После принятия окончательного решения мы сообщим вам о нем.

Как во сне я собрал со стола бумажки, затолкал их в «дипломат», аккуратно закрыл его и через силу изобразил беззаботную улыбку. Мой вид должен был говорить, что я и минуты не сомневаюсь в положительном решении.

Колени дрожали. В последний момент я вспомнил свои бессмысленные упражнения с дверью, взял кейс в левую руку, молча поклонился и направился к выходу. На этот раз удалось справиться с препятствием легко и бесшумно. Жадно затягиваясь сигаретой в коридоре, я уже знал, что не смогу спокойно прожить ни минуты, пока не узнаю ожидающей меня судьбы.

 

II

Прошло несколько месяцев.

Все это время я метался от надежды к отчаянию, ожидая решения, как безнадежный больной — окончательного диагноза. Утреннее пробуждение обычно совпадало с твердой уверенностью в самом благоприятном исходе, но в течение дня досадные промахи вспоминались столько раз, что к вечеру я просто цепенел от тяжелого предчувствия. Тогда мысли двигались примерно так: будущее больше не зависит от меня, узнать об ожидающей участи не у кого. Разве что Анис… Надо сказать, что до последнего времени мне не приходило в голову добиваться близости с женщиной из корыстных побуждений, но теперь останавливали меня, увы, вовсе не принципы. Во время собеседования я в раболепном усердии принял столько унижений, что одним больше, одним меньше — какая разница? Я взвешивал.

Во-первых, Анис не глупа и без всякого труда вычислит настоящую причину свидания. Представляю, как надо стараться, чтобы она хоть что-нибудь рассказала! Да, я дорос до неразборчивости в средствах ради важной цели, но совершенно не уверен, что мой организм будет со мной заодно в интимной ситуации с этой бесцветной женщиной. Как только вспомню ее унылое лицо… Уж лучше ждать, тем более, что постыдные прецеденты известны даже Комитету.

Я не выходил из дома, вернее, выходил только в крайних случаях и совсем ненадолго — со дня на день ждал решения. В один из вечеров во время ужина принесли телеграмму необычного содержания.

Вместо короткого сообщения о результатах собеседования в ней значилось:

— Ждем от вас работы о самой блестящей личности в современном арабском мире.

Странно… Из немногих сведений, которые мне удалось собрать о порядке работы Комитета следовало, что произошло нечто беспрецедентное, ибо для вынесения решения ИМ, как правило, достаточно собеседования. Что же случилось?

В итоге поспешных и, в общем-то, нехитрых рассуждений мною были определены возможные причины такого послания. Их оказалось три.

Первая и самая обнадеживающая — я хорошо показал себя на собеседовании, но для окончательного убеждения оппонентов (в первую очередь, Коротышки) мне предоставили дополнительную возможность показать свои способности.

Вторая — много хуже. Я потерпел полный провал, однако малочисленные сочувствующие, которые оказались у меня каким-то чудом, нуждаются в еще одном подтверждении моей никчемности.

Третья (никакая) — Комитет просто перестроил свою работу. Вполне вероятно, что с некоторых пор испытуемые обязаны показать высокий уровень владения бюрократическим языком и образом мысли. Само собой, подобные знания легче всего проверить Реферативной работой.

Даже при беглом прочтении телеграммы стала очевидна прорва ловушек. Например, не определен объем работы, срок подачи. Что требуется: газетный репортаж на скорую руку или академическое исследование на пару томов? И вообще, что Комитет понимает под блеском? Известность? Если достижения, то в какой области? Очередная задача со всеми неизвестными!

На языке Комитета «блеск» имеет только одно значение: способность отражать свет, а вот арабы обозначают им молнию, свечение, называют им также «лов на блесну» или, попросту, кражу. Они же говорят, что женщина начинает «блестеть», когда становится видной ее беременность. В обществе умные и сообразительные люди именуются «блестящими», а выражение: «блестит ярче всех» означает: «лжет как никто». На моем месте растерялся бы кто угодно, но я быстро взял себя в руки и решил составить список известных в наших краях людей, независимо от характера их деятельности, а затем исключить не «самых блестящих». Забегая вперед, скажу, что это было безрадостное занятие.

В начале реестра, естественно, оказались политические и государственные деятели. По своему влиянию на общество они примерно равны и шумиху вокруг себя поднимают одинаковую. Стоило только подумать, что из этого длинного перечня надо выбрать кого-то одного и представить его более «блестящим», чем прочие, как мой энтузиазм сразу таял. Во-первых, общеизвестно, что очень многие пытались сделать это без всякого успеха, а, во-вторых, мое мнение может и не совпасть с мнением Комитета.

Уж лучше держаться подальше от «великих». Перейдем к «выдающимся». Итак, военачальники. Как ни напрягался, не смог вспомнить ни одного имени, связанного с триумфальными победами. Исключил.

Та же участь постигла поэтов за неестественный язык и гуманный смысл их произведений.

Дальше по списку шли прозаики. Выяснилось, что все их прогрессивные идеи были прогрессивными когда-то давно, а теперь они стихийно образовали два лагеря. Одни прекрасно понимают, что, на самом деле, происходит вокруг, поэтому молчат из страха или безнадежности. Другие, конечно, тоже многое понимают, но легко отказываются от прежних идеалов, ниспровергают их в своих произведениях и весьма преуспевают на литературном поприще. И те, и другие были исключены без сожалений.

Тщетно я пытался найти хотя бы одного юриста, открыто выступившего в защиту справедливости и закона.

По той же причине постепенно был исчерпан список журналистов, профсоюзных функционеров и народных депутатов. Вообще, в ходе анализа выяснилось, что подавляющее (если не абсолютное) большинство ученых, артистов, художников, врачей, учителей, университетских преподавателей занято единственно собственным продвижением и добыванием материальных благ. Выбор такой цели не оставляет времени и сил на создание «вечного», что могло бы принести славу и «блеск».

Периодически начинаются разговоры, что кто-то из уехавших в другие страны, создал нечто особенное, хотя лично я считаю, что это всего лишь пропагандистская шумиха. Но предположим, что сказанное — правда. Тогда все достижения и открытия «бывших наших», поставленные на службу чужим странам, неизбежно разрывают их связь с родиной, вырастившей и выучившей неблагодарных детей.

Над списком имен певцов и эстрадных кумиров пришлось помучиться. Кто-кто, а они популярны среди всех арабов — и в городах, и в пустыне, и в горах.

Но пошлые слова, но примитивные мелодии…

Знаменитый певец, кумир вот уже почти полвека трогает сердца слушателей своим мягким и проникновенным голосом, благополучно пережив все бури, опустошившие страну.

Мои друзья из музыкального мира рассказывали, кто является настоящим автором его хитов. От них я знал, кому и сколько отстегивается за рекламу «необычайного» и «редкого» дарования, знал, как безжалостно был раздавлен один «подающий большие надежды» молодой певец — возможный соперник на эстраде.

Кино- и телеэкраны забиты толпой размалеванных и жеманных кукол. На то, чтобы разобраться с ними, ушло всего несколько минут, но и этого времени жалко.

В списке остались только танцовщицы. Лично меня они всем устраивали.

Во-первых, они известны. Фотографии красавиц печатают любые газеты, и поглазеть на своих любимиц собираются тысячи страстных поклонников со всего арабского мира.

Во-вторых, промысел их так далек от политики и идеологии, что конфликта с Комитетом просто не может быть.

В голове ожила и начала танцевать та, о которой газеты писали особенно восторженно. Я видел ее собственными глазами, когда однажды зашел в кабаре, и до сих пор не могу забыть стройное прекрасное тело. Блестящий полупрозрачный наряд при каждом повороте то открывал, то скрывал его, хотя сами движения, по правде говоря, показались мне несколько карикатурными. Зрители пришли в неистовство и осыпали ее подарками, в основном, в виде больших десятифунтовых купюр. Возникла проблема, как уместить подношения между пышными грудями, стянутыми узким блестящим лифчиком. Вскоре, впрочем, эта небольшая неувязка была устранена правительством, выпустившим в оборот стофунтовые банкноты малого формата.

Да, эту женщину трудно забыть. Достойный выбор, тем более, что под предлогом задания Комитета можно поближе познакомиться с ней… Тут, как раз вовремя, я вспомнил о «прекрасных» представительницах прекрасного пола, что восседали передо мной на собеседовании. Вряд ли эти дамы одобрят мой выбор, а их не так уж мало.

Прискорбно, но и от последнего кандидата приходится отказываться. Список исчерпан. Ни одного реального лидера, ни одной яркой звезды в том мире, где мы живем!

Зачем, ну зачем я связался с Комитетом? Прозябал бы и дальше, так нет, возомнил о себе неизвестно что! Аллаху известно, чем теперь кончатся заигрывания с НИМИ!

Как-то утром в уже привычном дурном настроении я просматривал газеты. На последней странице внимание привлекла большая фотография учредителей только что открывшегося, нового арабо-американского банка.

Наверняка, люди все известные и выдающиеся, хотя лиц разобрать невозможно. Вот только блестящий костюм одного из них получился превосходно. Кто же он? Так-так, это… Полное имя было непривычным, ибо вся страна называла его просто: «Доктор». Надо сказать, что тысячи людей носят такое же ученое звание, причем среди них множество достойных, однако, говоря о докторе без всякого добавления, все подразумевают только его, просто Доктора.

Весь день меня тревожило неясное предчувствие. Вспомнился единственный случай, когда я видел нашу знаменитость воочию. Это было пять лет назад. Мое такси остановилось в числе прочих машин перед светофором на площади Рамзеса, и все сидящие в них увидели его, непринужденно развалившегося на заднем сидении роскошного «Мерседеса» последней марки. Самым потрясающим в этой картине было даже не то, что к уху героя была прижата телефонная трубка, а то, что телефон работал! И это почти сразу после Октябрьской войны, когда «двери еще были закрыты», а большинство даже стационарных аппаратов то и дело ломалось.

Спустя год мне по делам пришлось ехать в Ирак, в Багдад. Я шел со своим приятелем из местных по одной из центральных улиц, когда заметил на противоположной стороне двухэтажный особняк посреди небольшого тихого сада. Дом бдительно охраняли солдаты в маскировочных костюмах с автоматами. Довольно громко спросив имя хозяина виллы, я был поражен поведением спутника. Не поднимая глаз от земли и втянув голову в плечи, он прибавил шагу и свистящим шепотом одернул меня: «Смотри прямо перед собой. Не оборачивайся», а когда злополучный дом остался позади, пояснил: «Ты сошел с ума! Тебе жить надоело? Это же дом Доктора!!!»

До сих пор не знаю, о каком из «докторов» шла речь, — о нашем, египетском, или их, иракском, но, похоже, в каждой стране имеется свой Доктор. Необходимость таких персонажей для общества не только не умаляет их величия, но даже подчеркивает его. Конечно, Доктор не пользуется той громкой славой, какой окружены имена популярных певцов или танцовщиц, однако телевидение и пресса не дадут вам соскучиться без вестей об этом, «поистине славном», гражданине. Может ли кто-нибудь блестеть сильнее. Теперь я не сомневался, кто нужен мне для исследования.

Воодушевленный наконец-таки найденным решением, я бодро размышлял о плане работы.

Во-первых, необходимо заполучить все, что о нем напечатано, будь то книги, журнальные или газетные статьи. Работа титаническая, если учесть, как любят шуметь о Докторе.

Во-вторых, неплохо бы встретиться со своим героем лично, чтобы задать вопросы, на которые нет ответа в уже опубликованных материалах.

Тем прекрасным днем мне виделся блестящий итог всей работы — подробное и глубокое освещение феномена Деятеля, в данном случае, Доктора.

Я вообще склонен заблуждаться.

Встреча с реальностью в самом начале поисков изумила и заставила пересмотреть первоначальный план. Странно, но о таком незаурядном человеке вообще не было написано ни одной книги. Что это — непонимание его масштабности и выжидание смерти, после которой гораздо легче описать жизненный путь и дать ему подходящую оценку?

Как бы то ни было, я почувствовал себя открывателем интереснейшей темы.

Начну с интервью.

Я надел свой лучший костюм, положил в «Самсонайт» портативный японский магнитофон, блокнот, несколько ручек, листок с планом беседы и отправился на поиски Доктора.

В первой же конторе, носящей его имя, дежурный клерк коротко сообщил, что у патрона нет установленных присутственных дней.

Я настаивал. Невозмутимо обыскав кейс (оружия и взрывчатки там не нашлось), он пропустил меня к одной из секретарш. Дама сухо объяснила, что Доктора в ближайшее время увидеть никак невозможно, так как неотложные дела вынуждают его постоянно разъезжать по столицам арабских стран, а, кроме того, существует длинная очередь записавшихся на прием много-много времени тому назад. Но, разумеется, если меня не останавливает сказанное, я могу подать отпечатанное на машинке прошение, в котором подробно и, главное, понятно изложу суть своего дела. В дальнейшем документ будет рассмотрен начальником канцелярии господином таким-то (мне показалось, что я ослышался), а уж потом вынесено решение о возможности аудиенции.

Кто бы мог подумать, что известный университетский профессор, предлагавший в 60-е годы проекты индустриализации, служит начальником канцелярии! Опять осечка — ссылаться на Комитет не принято, ибо многоликая и могущественная организация как бы и не существует вовсе. По крайней мере, официально. Разговаривая с Доктором наедине можно, конечно, намекнуть на настоящую причину моего интереса, но указывать ее в прошении — просто смешно. Еще глупее представить себя безвестным журналистом-одиночкой. Таких влечет к выдающимся современникам надежда получить деньги, место, известность.

Что же, придется снова изменить план и собрать то, что есть в прессе.

Скоро я входил в огромное здание самой популярной ежедневной газеты. В читальном зале я получил пыльные горы подшивок за последние 25 лет.

Мне открылся забытый мир воодушевлявших нас высоких целей и прекрасных планов, допотопных сенсаций и ушедших знаменитостей.

Перелистывая номера, я с трудом заставил себя торопиться, не в силах оторвать взгляда от потемневшей бумаги, то и дело забывая о цели поисков.

А фотографии тех лет! Ведь это мои детство и юность, мои мечты, мои надежды. До чего мерзко на душе, когда подумаю, что со всем этим сделали!

От мелькания страниц, заголовков, фотографий, от пыли, наконец, разболелась голова. Попробовал прикинуть: всего мне надо просмотреть по 365 газет за каждый год из 25 лет, а это 9125 номеров.

При самых благоприятных условиях (если я ни разу не заболею, не опоздаю, буду без отставания выполнять ежедневную норму) на одну только газету понадобится около трех лет. В этом флагмане официоза печатают, конечно же, все основные события политической жизни, но светскую и скандальную хронику лучше поискать в других местах, да еще не забыть издания остальных арабских стран. Итого, по самым приблизительным подсчетам, для выуживания сведений нужно не меньше 4-х лет, а сколько еще для анализа, для самого изложения и выводов! Похоже, я не рассчитал силы.

Библиотекарь выручил меня, объявив о конце рабочего дня. Подавленный, я вяло вышел.

У задачи должно быть решение — надо только сосредоточиться… Почему бы мне, например, не обратиться в одну ежедневную газету, которая страшно гордится своим архивом. По слухам, в нем имеются досье на всех более-менее «блестящих» арабов. Одно время поговаривали, что сам Комитет получал оттуда необходимые сведения. Вот бы попасть в это прекрасное местечко!

Только несведущему в архивной практике может показаться, что получить допуск к документам — дело пустяковое. После долгих поисков я, наконец, нашел ход к человеку, рекомендовавшему меня заведующему архивом.

Заветная папка в руках! Почему-то совсем не толстая, хотя на обложке выведено именно его имя, имя Доктора. Фу, как дрожат руки.

Я открыл ее. Чистый лист. И следующий тоже чистый, и все остальные. Больше ничего. Только даты в верхнем углу каждого и следы клея. Значит, вырезки были. Что же это творится? Вместе с запыхавшимся заведующим мы потрясенно уставились в пустую обложку.

Стоп, остались даты. По ним я могу просмотреть указанные издания и таким способом восстановить досье. Кинувшись в соседний зал, я взял номера всех журналов и газет за нужные мне годы и числа.

Опять горы слежавшихся бумаг, и ни в одной из них ни слова о Докторе. Уму не постижимо!

Жутковатая реальность исчезновения материалов заставила меня просмотреть газеты по второму разу с тщательностью криминалиста — везде следы бритвы, аккуратно вырезавшей фрагменты страниц.

Большинство изъятий относилось как раз к разделам полицейской хроники и новостей кино.

Следующим утром меня поразил очередной сюрприз: читальный зал почему-то закрылся для посещения, так что воспользоваться его сокровищами больше не пришлось. В других редакциях и библиотеках все повторилось, начиная с бритвы и кончая приказами о запрещении работы в архивах, причем так однообразно, точно разыгрывался популярный в этом сезоне сценарий.

В публичной библиотеке меня просто-таки развеселили отказом выдать нужные номера под тем предлогом, что они находятся в переплете. Да-да, именно нужные мне номера и именно сейчас!

Сомнений не оставалось. Азарт влек меня вперед, как собаку, взявшую след. Неудачи только подстегивали и толкали к дальнейшим поискам. Я искал возможность решить задачу и, наконец, нашел.

В редакции женского журнала я затребовал номера, вышедшие неделей-двумя позже, чем мне было нужно (этот журнал обычно давал сводку событий за минувшую неделю). Библиотекарь вполне удовлетворился моим интересом к «самым нашумевшим» преступлениям в арабских странах за последние годы.

Подгоняемый страхом очередного запрета, я работал как проклятый. Наконец-то удача! Из номера, хронологически совпадающего с первой датой, на меня смотрел юный Доктор — актер комедийного жанра. Не большая статья была посвящена успеху фильма, в котором он дебютировал.

Через несколько дней после второй из записанных дат был опубликован материал о странном преступлении.

Некий «молодой человек» напал на «известного деятеля искусства», имевшего «большие заслуги перед родиной». Из туманного содержания все же неминуемо выходило, что «деятель» сожительствовал с сестрой «преступника», которая вдруг взяла и умерла при неясных обстоятельствах. Брат обвинил «деятеля» в причастности к смерти и кинулся к правосудию, но представленные им многочисленные доказательства решительно никого из стражей закона не взволновали. Вот тогда ему не оставалось ничего другого, как совершить возмездие самому. «К счастью», ранение оказалось легким.

Необычность этого обычного дела состояла в странном поведении персонажей. Пострадавший вдруг обвинил юношу в принадлежности к левым организациям и покушении по политическим мотивам, а потом они и вовсе помирились, словно забыв о несчастной девушке.

Совсем скоро бывшему преступнику было найдено неплохое место в компании, где директором процветала бывшая жертва. Вычислить имя «деятеля» оказалось совсем несложным, тем более, что в статье упоминались известные любому школьнику факты из его славной жизни. Дело в том, что до революции наш герой состоял в радикальной патриотической организации, немало сделавшей для победы над британскими колонизаторами. Героический эпизод биографии никогда не замалчивался, равно как и личное участие Доктора в боях 1947 года против «сионистских банд» на территории Палестины, да еще в качестве руководителя добровольческого отряда. Само собой разумеется, сражения шли не на жизнь, а на смерть.

Двух этих упоминаний достаточно для ясного представления, о ком идет речь.

После революции неустрашимый боец завершил образование и посвятил себя сугубо мирному поприщу кинопроизводства.

Впрочем, дальнейшие раскопки дали массу сведений об усилиях Доктора, никак не связанных с кинобизнесом.

К примеру, на совещании в Дамаске непосредственно перед сирийско-египетским объединением, он призвал всех арабов бороться за самую великую цель — арабское единство. Коммунисты, признавшие на территории Палестины два государства: еврейское и арабское, объявлялись предателями.

Спустя некоторое время, в женском клубе в Алжире им прочитана лекция «Об арабском понимании социализма». В маленькой заметке на эту тему в рубрике новостей культуры впервые перед примелькавшимся именем я увидел титул доктора.

А через несколько месяцев подрядная строительная компания напечатала поздравительную телеграмму величиной ровно в газетную полосу президенту республики по случаю одержанных побед. Подписано пышное послание все тем же Доктором, но уже президентом компании.

Потом, правда, о нем что-то долго не было никаких упоминаний, и только летом 1967 года наш «деятель» вдруг разродился целой серией статей о причинах поражения. Понятно, что во всем был виноват Советский Союз.

Приблизительно в это время уже немолодой человек женится в третий раз и с того дня на долгие месяцы исчезает со страниц женского журнала, вытесненный описанием туалетов, сумасбродств и непредсказуемых выходок его новой жены — дочери какого-то нефтяного короля. Если в последующие годы что-то и появлялось, то это были скучные сообщения о предприятиях и компаниях по всему арабскому миру. Особенно густо такие сообщения посыпались после Октябрьской войны, когда расторопный делец отвоевал себе право посредничества между иностранными банками и нашими промышленниками.

Женский журнал, увы, был исчерпан, и предстояли поиски другого источника.

Уходя в тот вечер из редакции, я поблагодарил библиотекаря за помощь и, слово за слово, разговорился с ним. Оказалось, что бумажную рухлядь выдавал не кто-нибудь, а известнейший в одно время журналист, работа над биографией «деятеля» научила не удивляться многому, но участь недавней знаменитости, приговоренной к прозябанию на пыльных газетных задворках, меня ужаснула:

— Как же это случилось?

Похоже, вопрос был неприятен, поэтому собеседник холодно отчеканил:

— Спросите того, кто Вас интересует.

Я дрогнул, но быстро и беззаботно переспросил:

— А кого, собственно, Вы имеете в виду?

Бывший журналист пристально посмотрел мне в лицо и вдруг улыбнулся:

— Не бойтесь, я не выдам Вас.

— Я и не боюсь; дело, видите ли, в том, что за мной стоят чрезвычайно влиятельные силы; их просто нельзя упоминать…

Его невеселый смех прервал многозначительные объяснения:

— Если Вы боитесь, мне понятен Ваш страх.

Он помедлил:

— Когда просидишь на моем месте несколько лет, то уже с одного взгляда угадываешь, что ищет посетитель в газетном мусоре. Раз за разом Вы все больше отличались от обычных читателей, и я пересмотрел интересовавшие Вас номера. Цель Ваших поисков мне ясна.

Настала моя очередь спрашивать:

— Вы так и не объяснили мне причину Вашего заточения здесь, в этой крохотной библиотеке. За что? — Я напечатал статью, правда, имя назвать не решился… Впрочем, вы можете прочитать ее сами.

— С удовольствием, но вряд ли мне это удастся.

И я поведал своему случайно отыскавшемуся единомышленнику о бесчисленных злоключениях с «докторской» темой. — На этот раз никаких трудностей не будет.

Он напомнил мне о заштатных вечерних газетенках с игрушечными тиражами — именно в такой газете напечатана его статья. Судя по всему, их вообще никто не читает, кроме, разумеется, редакторов.

Через несколько минут я уже направлялся по указанному адресу. Никому ничего не объясняя, нашел нужный номер и отыскал драматический заголовок «Кто срубил деревья?».

Автор статьи сокрушался из-за вырубки деревьев на пыльных каирских улицах и в последних чахлых городских садах. В это время внезапно в государственной торговле пропали лесоматериалы, зато на черном рынке они появились в огромных количествах и по бешеным ценам. По предположению журналиста, планомерную вырубку и игру в «дефицит» направляли одни могущественные руки, к которым в результате всех этих махинаций прилип неплохой куш.

Я законспектировал статью и собрался было уходить, но по укоренившейся привычке взялся методично просматривать небольшие листки в опять-таки привычной последовательности: реклама, некрологи, торговые объяснения.

О таком сказочном многообразии полезных сведений в убогой газетенке я и не мечтал.

Во-первых, из множества поздравительных телеграмм Доктору и только одной ответной — самому президенту республики, я понял, что достойный гражданин баллотировался в депутаты парламента и был избран.

Во-вторых, из пространного сообщения о смерти одной знатной госпожи вытекало, что Доктор находился в родстве не только с этой госпожой, но и почти со всеми самыми богатыми и известными семействами, а, кроме того, с самыми влиятельными людьми в суде, полиции, армии, финансах, торговле, промышленности и административных органах.

И, наконец, благодаря эффективному средству общения моих современников — рекламе, было сделано еще одно любопытное открытие. На первой странице газеты вот уже несколько месяцев практически постоянно шла реклама иностранных товаров: французских духов, американских сигарет, японских магнитофонов.

Обычно под подобными объявлениями указывается имя местного дилера, но тут, сколько не искал, так и не нашел.

Ощущение, что иду по верному следу, вывело меня на заведующего отделом рекламы этой газеты. Пришлось представиться корреспондентом иностранного экономического журнала, собирающим в арабской прессе материал о популяризации импортных товаров.

Придя в немой восторг от такого внимания зарубежной печати, легковерные сотрудники напрочь забыли проверить, тот ли я, за кого себя выдаю, а мое искреннее восхищение их удачными, броскими текстами объявлений окончательно превратило нас в лучших друзей, и теперь я мог узнать у них что угодно.

Итак, посредничеством при продаже иностранных товаров повышенного спроса занимается компания, во главе которой стоит старший сын Доктора от первого брака. Я ожидал чего-нибудь в этом роде и не удивился.

Поразил и рассмешил меня эскиз очередного рекламного объявления, готовящегося в ближайший номер: Наконец-то к египтянам возвращается настоящая «Кока-Кола»!

 

III

Месяцы подгоняли друг друга, а я по-прежнему дышал библиотечной пылью.

Подстегивали открытия, одно поразительней другого, и страх снова столкнуться с запретами. Сведения заполнили множество толстых тетрадей. Правда, не все имели прямое отношение к Доктору, но косвенными путями они все же были с ним связаны.

Я старался увидеть незримые нити, соединяющие казалось, совершенно разрозненные факты. Работа над темой неизбежно уводила от событий частной жизни «деятеля» к общим вопросам. Я пока не все понимал, но многое уже видел в другом свете.

Домой возвращался в полном изнеможении. Последнее время стала мучить одышка, головокружение. Едва-едва добирался до своего седьмого, последнего этажа, останавливаясь на каждой площадке.

Умывшись и поужинав, я вновь садился к столу и переносил все выловленное за день в картотеку (карточками меня обеспечил сердобольный приятель).

В верхнем углу надо было пометить дату публикации, источник и тему. По моим представлениям, такая классификация поможет при обработке материала и написании самого трактата. Копошение заканчивалось далеко за полночь, и, дотащившись до постели, я без сил валился спать. Всю ночь мучили мелькающие заголовки. Иногда газетные впечатления прошедшего дня баловали приятным подарком — во сне являлись полуголые красотки, чьи фотографии у нас любят печатать.

Утро начиналось с плохого настроения и унылых мыслей о том, как трудно встать, как мало сил, как постыла дорога до редакции в час пик.

Время от времени изнутри приходило смутное ощущение близкой опасности. Тогда становилось страшно, но размышления о чуть-чуть приоткрывшемся загадочном, непривычном мире заставляли перебарывать дурное настроение и физическую слабость. Я поднимался, чтобы снова ехать…

Эти несколько месяцев разбудили во мне самом нечто новое, что можно назвать интересом к жизни. До недавних пор все происходящее, — что бы ни происходило, — не вызывало ни любопытства, ни оживления. И обращение в Комитет было, по сути, попыткой разрушить застарелую безучастность.

И вот теперь, когда жизнь Доктора захватила меня, я вдруг стал бояться смерти и часто молился, чтобы Бог уберег меня от сердечных приступов или дорожных катастроф, пока не закончу работу и не найду истину.

Переутомление накапливалось, и, в конце концов, в одно утро я не смог выйти из дома.

Попусту терять время не хотелось, тем более что расставленные в коробке из-под обуви карточки давно требовали разбора. Я долго возился с ними — перебирал, раскладывал, пока окончательно не уяснил, что большинство собранных фактов остается за границами моего понимания, ибо скрытый механизм и предыстория их до сих пор неизвестны. Искать разъяснения в египетской или вообще арабской прессе бессмысленно — политические режимы и существующие традиции не позволяют углубиться в события настолько, чтобы стала видна их суть. Легко догадаться, что ответы надо искать в иностранных журналах. Но где такие достать?

Приятель (тот, что дал карточки) посоветовал обратиться в библиотеку американского посольства. Когда-то, после убийства конголезского национального лидера Патриса Лумумбы, возмущенный народ сжег здание, в котором размещалось посольство, протестуя против поддержки Соединенными Штатами президента Заира (в прошлом — Конго) Мобуту. Впрочем, уже с 1965 года американское представительство расположилось в новом офисе, куда мне, как раз, и пришлось зайти.

В библиотеке меня ждала удача — в виде разрозненных, зачитанных номеров самых известных журналов «Тайм» и «Ньюсвик». Я принялся перелистывать красочные страницы, обращая внимание только на сообщения о Ближнем Востоке. Все остальное, в том числе яркие обложки, было мне неинтересно, поэтому большая фотография Доктора на одной из них попала в поле зрения случайно и не сразу. Номер был за прошлый год. Я прочел статью залпом, не переводя дыхания, словно боялся, что ее отнимут. Поводом для подробного многостраничного репортажа стала свадьба дочери Доктора и главы некоего арабского государства. Странно, что в своей стране мы ничего об этом событии не слыхали, ибо газеты о нем молчали — наверное, боялись пересудов и недоброжелательных откликов из-за разницы в возрасте молодоженов более чем в тридцать лет, а также возможных экономических и политических последствий.

Журнал не упустил случая и дал очерк биографии «блестящей личности». Родился в бедной семье. После революции у власти оказался один из родственников — долгожданная улыбка судьбы! Похлопотав за знакомого кинорежиссера и добившись для него (только благодаря связям) права на производство трех комедийных фильмов об армии, авиации и флоте, начинающий «деятель» извлек свою долю прибыли от этих фильмов. Полученный таким путем начальный капитал вкладывался на редкость толково и быстро умножался.

Судите сами — разве Доктор виноват в том, что руководители экономики слишком увлеклись социалистическими идеями и сковали ее совершенно фантастическими ограничениями? Конечно же нет, просто Доктор, имея приличный частный капитал, эти ограничения преодолевал. Правда, за хорошую цену. Если он и богател, смягчая экономические трудности, то в выигрыше была, прежде всего, национальная экономика.

Пример тому — деятельность Доктора на посту директора одной подрядной фирмы государственного сектора. Будучи совладельцем нескольких частных компаний, он раздавал наиболее выгодные подряды только им. Конечно, самому подрядчику доставался немалый куш, однако бесспорно и то, что благодаря участию этих компаний удалось осуществить многие проекты в социальной сфере, что силами одного государственного сектора сделать было бы просто невозможно.

В делах помогали широчайшие родственные связи, которые постепенно налаживались за счет череды выгодных браков.

Судьба не была ровной и для «деятеля» — вскоре он был арестован и даже посажен в тюрьму. За что точно, никто не знал, но всплывало разное: то ли за участие в подготовке государственного переворота, то ли за слишком назойливую пропаганду социалистических идей, то ли за некое незаконное, но прибыльное финансовое предприятие.

По мнению журнала, подобные слухи неизбежно окружают имя человека на вершине славы. Ну, хотя бы сплетня о том, что Доктор присутствовал в числе прочих на печально известном выступлении знаменитой танцовщицы на одной из египетских военно-воздушных баз. Скандал состоял в том, что оно было устроено вечером накануне израильской агрессии. Но при чем здесь Доктор? Ведь на вечере было большинство египетских руководителей.

Или попытки очернить его имя причастностью к сдаче Голанских высот — на этот счет нет никаких доказательств. Так…. домыслы. А вот свидетельства патриотизма есть! Во время «затяжной войны» Доктор взял подряд на строительство огромных укреплений стоимостью в несколько миллионов долларов. Но и тут беспощадные слухи не пощадили патриота.

В семидесятые годы, когда Египет «освободился от советского засилья», «деятель» переключился на баснословно прибыльные поставки военной техники и обеспечил себе новый этап процветания. Вполне вероятно, что своим оружием он способствовал победе в Октябрьской войне. Увы, главные призы этой победы, а именно нефть со стремительным ростом цен на нее, уплыли от Доктора. Получить свою долю он и пытался браком дочери, поскольку три его собственных недолговечных брака не принесли желаемого результата. Долгое время Доктор был широко известен как поставщик оружия для «ограниченных конфликтов» на Ближнем Востоке и в Африке, не стеснялся заявлять, что готов за хорошие деньги сколотить банду наемников любому, но с недавних пор он вдруг стал выступать в качестве поборника и радетеля мира.

Благостная перемена совпала с началом политики «открытых дверей», которая давала возможность прекрасно заработать на поставках продовольствия, автомашин, гражданских самолетов. По этому поводу журнал приводит едкую фразу, известную во всем арабском мире «Если Доктор не участвует в заключение какой-то сделки, то наверняка участвует в дележе прибылей от нее».

Автор статьи пересказал историю, которая казалась ему совершенно фантастической. Суть ее заключалась в том, что, будто бы, американская армия после вьетнамской войны безвозмездно передала в помощь неимущим египетским крестьянам миллион комплектов солдатского обмундирования. Одежда осела на складах «деятеля», откуда перекочевала к торговцам за несколько миллионов египетских фунтов. Статья заканчивалась на восторженной ноте:

«Нельзя не восхищаться жизненной силой и деловой хваткой, присущими этому арабскому миллиардеру. Можно с уверенностью сказать, что эта сила иссякнет еще не скоро, несмотря на то, что экстремисты уже объявили цену за голову Доктора после известия о контактах с израильскими партнерами.

И если подтяжки уже не могут скрыть возраст, а желание почувствовать себя мужчиной во время частых, но коротких поездок по арабскому миру заставляет прибегать к помощи стимуляторов, то в закулисном политическом лавировании или в заключении выгодных сделок ему может позавидовать любой молодой делец.

Как бы ни оценивать моральные устои Доктора, никто не может отрицать, что именно он и ему подобные несут факел прогресса, стабильности и мира в разоренные экстремизмом страны».

На кропотливое дословное переписывание статьи ушло несколько часов. Невиданная удача! Я примчался домой и, не раздеваясь, кинулся разносить факты из статьи но карточкам.

Вот теперь материала вполне достаточно и можно спокойно поразмышлять. Сначала в голову пришел традиционный и, кстати, неинтересный метод формальной периодизации: сначала — детство, семья, потом взросление — ученичество, юность, наконец — «патриотическая деятельность».

Главные события последнего периода совпадают с тремя войнами: тройственной агрессией 1956 года, израильской агрессией 1967 года, Октябрьской войной 1973 года.

Завершением опуса станет характеристика его места в современном мире.

Я задумался… Что известно о ранних годах? Почти ничего.

Кстати, как быть с отсутствием сведений о докторском дипломе, если он вообще существует? И все-таки, главное препятствие не в этом.

Работа по такому плану никак не может привести к объяснению «блеска» Доктора.

Вот он на вершине, но «блестящая» личность не может быть завершением чего-то. Как я уже объяснял, арабы понимают под «блеском» завязку, исток, например, беременность как начало жизни ребенка.

Вопрос был необычайно важен, и я мог гордиться, что после стольких дней работы над феноменом «деятеля» ответ был почти готов.

Незаметно стемнело. Я встал, зажег лампу и в это время позвонили в дверь.

Да, я упоминал, что живу на седьмом этаже в доме без лифта. Наверное, вам это кажется совершенно невозможным? Все мы знаем о существовании закона, по которому в домах выше пяти этажей должны быть лифты. Наш хозяин легко обошел этот закон, отодвинув при строительстве два верхних этажа в глубь двора, так что с улицы они стали почти незаметны. А чего закон не видит, за то он не карает. Сколько бы раз мы, жильцы, не писали в разные инстанции, все наши попытки восстановить справедливость неизменно оканчивались неудачей. Отсутствие лифта отпугивало гостей, и ходить ко мне не любили.

Неприятное это обстоятельство никогда меня не огорчало, а теперь, когда я был по горло занят, даже радовало. Если все же кто-нибудь решался на визит, тонкие стены (еще одна удачная попытка домовладельца сэкономить) позволяли услышать карабканье гостя задолго до того, как он позвонит в дверь, причем шаги его с каждым этажом становились медленнее и тяжелее. По-видимому, шарканье многих ног было хорошо слышно и в этот раз, но ускользнуло от моего внимания, сконцентрированного в эти минуты на Докторе. Я открыл входную дверь.

На лестнице стояла кромешная тьма — недавно хозяин отключил электричество в ответ на очередную жалобу жильцов. С трудом удалось различить толпу каких-то мужчин и женщин, битком набивших площадку и верхний пролет лестницы, а когда глаза привыкли к темноте, я едва не упал от изумления.

Это были те самые люди, что сидели за столом Комитета без малого год назад. Сердце заколотилось в горле, я бессильно привалился к косяку. — Прошу вас… Проходите. Я не предполагал… Не смел даже надеяться…

Вот уж точно, даже в голову не могло придти, что ОНИ надумают заявиться ко мне домой.

Тут до меня дошло, что работа сама по себе захватила меня полностью, и я благополучно забыл о первоначальной цели своего исследования, как и вообще о существовании Комитета.

Дважды повторять приглашение не пришлось. Мои странные гости неслышно и проворно просочились через узкую дверь и немедленно растеклись но всем углам, по пути рассматривая и ощупывая мебель, проверяя содержимое шкафов. Заглядывали даже под диван. Единственным объектом, не вызывающим у них никакого интереса, был я.

Анис и престарелая дама проследовали на кухню, двое из трех высокопоставленных военных занялись старым холодильником отечественного производства — не сводили с него изучающих взглядов, деловито перебрасывались короткими замечаниями, сравнивая с современными импортными моделями.

В полной растерянности я закрыл входную дверь и неподвижно замер возле нее, пытаясь найти взглядом слепо-глухого председателя. Его не было, стало быть, он вообще не пришел, либо пришел, но не доплелся до верхнего этажа.

А вот Коротышка и его белокурый коллега с разноцветными глазами вошли первыми и держались особняком. Общество пребывало в постоянном движении, хаотично перемещалось, и я снова не смог ИХ сосчитать; впрочем, сейчас меня интересовало другое.

Зачем они пришли?

Я взял себя в руки и, громко и беспечно, как положено радушному хозяину, обратился ко всем сразу:

— Чай или кофе?

Никто не ответил. Меня не слышали. Комитетская команда накинулась на стопки книг, стоящие в коридоре на полу и принялись их алчно листать. Возможность показать широту эрудиции выпадает нечасто, поэтому я молчал, втайне упиваясь тем прекрасным впечатлением, какое может произвести человек, читающий на многих иностранных языках, причем по самым широким вопросам.

Неожиданно Коротышка и Блондин отделились от остальных и решительно направились в кабинет. Я — за ними. Комнатка была буквально завалена книгами, газетами, бумагами, но эта парочка свободно ориентировалась в моей квартире и подошла прямо к рабочему столу. На нем громоздились папки с вырезками, книги, два толстенных словаря. Посередине лежала открытая тетрадь, которой я только что занимался, и стояла замечательная коробка — причина особой гордости. В ней в самом строгом порядке стояли подробнейше заполненные карточки.

Коротышка обошел вокруг стола, сел на стул и принялся рыться в картотеке. Блондин бесстрастно перелистывал папки и, наткнувшись на какой-то лист, вдруг громко воскликнул: «Что это?»

На листе, образуя некий сюжет, в определенном порядке были наклеены газетные фотографии. В центре американский президент Картер смотрел прямо в нашу сторону, но поверх голов, что вполне соответствует его высокому положению. Лицом к нему полукругом расположились коленопреклоненные в молитве наиболее известные арабы: президенты, короли, мыслители, бизнесмены. Рядом с Картером была наклеена маленькая фотография израильского премьер-министра Бегина, у которого я отрезал брюки и вместо них приклеил короткие ученические штанишки.

Пришлось улыбнуться. — Это мое хобби. Если вырезать из журналов фотографии известных личностей и наклеить их на лист бумаги, выбрав каждому подходящее место, удается изобразить определенный сюжет. Пустоты заполняются другими фотографиями так, чтобы составилось цельное полотно. Знаете ли, я иногда развлекаюсь этим.

Блондин продолжал недоуменно вертеть картину в руках. Молчание затягивалось, и я добавил:

— Как известно, подобными принципами руководствуется целое художественное направление. Новичку такое творчество может показаться слишком незатейливым, однако, что-нибудь стоящее может получиться только при правильном подборе фрагментов. Согласитесь, художнику без фантазии и свежего взгляда трудно добиться успеха.

Блондин молча и как-то нерешительно отложил картинку, будто собирался к ней вернуться, и все также безмолвно продолжал копаться в бумагах.

Коротышка, не отрывая глаз от карточек, одобрительно заметил:

— Мы и не предполагали, что вам удалось собрать столько сведений. Я восхищен! Мне… мне жаль вашего труда.

Я насторожился. Ясно, что Комитет постоянно шпионил за мной и прекрасно знает направление исследований. Почти не удивило и то, что Коротышка обратился ко мне по-арабски; в конце концов, ОНИ должны же знать свой родной язык. Встревожили последние слова. Я застыл, ожидая продолжения.

Коротышка важно поднял глаза, и я еще раз поразился его безобразию. Отвратительное впечатление усиливалось заметным косоглазием.

— Мы думали, что постоянно возникавшие препятствия заставят вас обратиться к другой теме. Мы очень рассчитывали на это, поскольку… поскольку некоторые из моих уважаемых коллег возлагали на вас большие надежды.

Я заставил себя посмотреть ему прямо в глаза. Развалившись на стуле и небрежно откинув карточки, Коротышка фамильярно произнес:

— Теперь тебе надо решать, будешь ли ты дальше заниматься своей темой или отыщешь что-нибудь другое. Тебе ведь известно, что мы никогда никого не застав…

Я не узнал своего, сиплого от волнения голоса:

— Но на нее ушло столько времени… Целый год!

Коротышка, не повышая голоса, отчеканил:

— Это не имеет никакого значения. Комитет может дать столько времени, сколько тебе потребуется.

Сжав кулаки и подавляя физическое отвращение к этому уроду, я взмолился:

— Так много сделано! Работа почти закончена!

Один из трех военных, который зашел в это время в кабинет, сурово сказал:

— А вы не думали о смысле того, что делаете? О возможных последствиях?

Сбитый с толку его тоном, я вдруг начал оправдываться:

— Мое исследование построено на строжайшей объективности и опирается только на факты и логику научного анализа. К нынешнему дню закончены сбор и классификация материала. Осталось только сделать выводы и построить целостную концепцию.

Коротышка резко встал:

— Мы затем и пришли к вам, чтобы дать на этот счет необходимые указания.

Незаметно и бесшумно компания перетекла в комнату. Дамы непринужденно уселись на постели, с ними — один из военных. Другой бухнулся в кресло. Большая группа комитетчиков во главе с третьим военным облепила стол. Остальные стояли, облокотившись на ручки кресла, подпирали стены, дверь, шкаф.

Коротышка выхватил из коробки несколько карточек и молча пустил по кругу. Именно в них были разнесены выписки из американского журнала. Получив картонный квадратик, каждый неодобрительно покачивал головой или хмурил брови, и, не издав ни звука, передавал его следующему. Едва карточки вернулись в коробку, на меня в полной тишине уставилось множество недобрых глаз.

Стараясь унять дрожь в голосе, я заискивающе залепетал:

— Мой выбор пал на Доктора после долгих поисков и размышлений. Найти самую блестящую личность во всем арабском мире чрезвычайно сложно, ведь стран много, образованных людей — большинство, мощные средства массовой информации работают во всю силу и поэтому…

Коротышка зло оборвал:

— Правильно ли мы поняли, что блестящих личностей полным-полно, и вы сами это подтверждаете?

Я почти закричал, боясь, что меня опять перебьют:

— Я выяснил, что нет никого более блестящего и вездесущего в пределах Ближнего Востока, чем Доктор. Хотя бы потому, что он был в числе первых сторонников и пропагандистов арабского единства. Факт известный, но мало кто знает о верности Доктора своему детищу даже теперь, в последнее десятилетие, когда в него почти никто не верит. Поразительно, что неосуществленное во времена популярности лозунга единство успешно укрепляется теперь, при полной дискредитации идеи. С первого взгляда это незаметно из-за бесконечных разногласий между правительствами, но пристальному наблюдателю виден несокрушимый монолит — единство импортных товаров массового спроса. Эту твердыню создал Доктор. Именно он стал посредником гигантских транснациональных корпораций, а уж те наводнили наш рынок совершенными механизмами и новейшими изобретениями от «дипломатов» марки «Самсонайт» и транзисторов до компьютеров и реактивных самолетов, от зубной пасты и крема для бритья до дамских дезодорантов и мужских стимуляторов. Таким образом, благодаря им все мы поднялись до уровня мировой цивилизации. Наши ученые, университетские профессора и экономисты (арабские страны старательно готовили их сотнями и тысячами, не давая потом никакой работы по специальности) нашли хоть какое-то поле деятельности.

Если вы не возражаете, я изложу и другие причины, побудившие выбрать именно его. В работе над расшифровкой многосторонней личности Доктора у меня самого появилась выгодная возможность продемонстрировать вам свои лучшие качества и дарования и сделать, в конце концов, полноценное, значимое исследование. Хочу подчеркнуть еще раз, что все собранные мной документы неопровержимо подтверждают его причастность ко всем крупным событиям в регионе за последние тридцать лет. Сейчас он силен, как никогда, и нет другого человека, от которого почти полностью зависит наше будущее. Как раз перед вашим, столь лестным для меня, приходом я размышлял о необходимости замены традиционного хронологического подхода на новаторский многоаспектный подход. Сложный объект, в данном случае Доктор, будет рассматриваться с разных сторон и методами различных наук.

К примеру, эстетика поможет уловить связь между патриотическим экстремизмом и вырубкой деревьев. Политэкономия определит роль спроса и предложения в жизни целых наций и отдельных субъектов. Этика укажет причины падения идеалов верности, честности, достоинства. Психология разглядит мотивы беспокойства, заставляющие лидеров шарахаться из стороны в сторону, а психоанализ разъяснят нам многие важные обстоятельства детства и даже младенчества Доктора. Социология вскроет механизм формирования общественного сознания, унификацию и полное обезличивание убеждений и вкусов народа таким хитрым образом, что время от времени устаревшие убеждения и вкусы можно совершенно бескровно и безболезненно заменять на противоположные.

Я горжусь тем, что читал абсолютно бездарные стихи Доктора, слышал его высказывания о музыке, театре, кино. Все это можно использовать в качестве основы для изучения проблемы упадка литературы и искусства в наше время.

Отдельная глава должна быть посвящена развитию арабского языка — я имею в виду исчезновение некоторых слов и появление новых, по сути, чистых неологизмов, не имеющих корней в нашем языке. Появляются и новообразования от привычных слов — «диверсификация», «нормализация», «инициация».

Особо значима личность Доктора для педагогики как пример для воспитания подрастающего поколения, что объясняется удивительной гибкостью его мышления и уникальной способностью менять принципы, если они требуют хотя бы малейших жертв. Последнее утверждение легко подкрепить массой доказательств. Позвольте сослаться на уже упоминавшийся пример «Кока-колы».

Как всем хорошо известно, изящная бутылка появилась в нашей стране в конце сороковых — начале пятидесятых годов и молниеносно завоевала ее, умудрившись проникнуть в самые глухие углы. Помогла небывалая по масштабу реклама. Все только и твердили: «Кока-кола», «Кола-кола». После революции Доктор выступил с идеей производства своего, отечественного напитка, и позиции «Кока-колы» слегка пошатнулись. В начале шестидесятых, в самый разгар антиизраильского бойкота, Кока попала в черный список. Дело в том, что американцы отдали право разлива израильтянам, отчего ввоз напитка в арабские страны стал невозможен.

Пустой рынок жадно поглощал «докторский» товар.

Однако все течет… Через несколько лет крах предприятия стал близкой реальностью, а бойкот стал необязательным. Тогда Доктор в темпе переосмыслил свое отношение к некогда изгнанному американскому напитку и начал всячески содействовать его возвращению на египетский рынок. Головная компания «Кока-кола» незамедлительно узнала (с помощью самого Доктора) о стараниях нового друга и наградила его монопольным правом разлива напитка в национальные бутылки. Такого царского подарка от компании-мультимиллионера может добиться только самый «блестящий» делец, — надеюсь, вы со мной согласны.

Прошу прощения, господа, хочется напомнить еще об одном аспекте этой незаурядной личности. Я имею в виду сексуальные отношения. Многие аспекты представляют интерес. Уже изучение уникальной плодовитости может дать практические результаты. Вполне возможно, что повышенная сексуальность является всего лишь компенсацией скрытой гомосексуальной ориентации.

И, наконец, постоянная потребность самоутверждения и проявляющееся в деловых связях чувство тревоги проливают свет на его отношения с матерью.

Горло пересохло, и слова застревали в нем. Я говорил все тише. Потом замолчал. Медленно обвел глазами комнату. Застывшие лица совершенно бесстрастны. Глубоко вздохнув, как перед прыжком в воду, облизал губы и сделал последнюю попытку:

— Господа, мне необходимо сообщить вам нечто важное. Проделанная работа подвела к открытию тайных связей между самыми несопоставимыми и чрезвычайно важными для всех нас явлениями. Хочу заверить вас, что в ближайшее время мне удастся эти связи раскрыть.

Слушатели разом напряглись, поедая меня глазами, поэтому я постарался высказать просьбу как можно смиренней и мягче:

— Надеюсь, что ваше великодушие позволит мне закончить работу.

Блондин отрывисто бросил:

— Мы ни на чем не настаиваем. Решайте сами.

Потом, задумчиво посмотрев на часы, добавил:

— Наше время истекло; пора уходить. Коллега (он кивнул в сторону Коротышки) останется здесь до принятия вами какого-нибудь решения.

Коротышка собрал карточки с росписью статьи из американского журнала, тетрадь с переписанной статьей и отдал Блондину. Тот молча взял все, потом протянул руку и сгреб картинку с президентом Картером.

Я не осмелился возражать…

Компания с Блондином во главе потянулась к двери. Я сделал попытку проводить зловещих гостей, но тут же был остановлен резким жестом Коротышки. Похоже, ему было вполне удобно за моим столом. — Вы же видели, что на лестнице нет света. Господа могут споткнуться в темноте и упасть с лестницы. Я только посвечу им фонариком…

Урод грубо буркнул:

— У них есть свои фонари. И вообще, в вашей помощи никто не нуждается.

Последний раз недобро блеснули глаза. Я слышал шаги по ступенькам вниз, стук двери подъезда. Все затихло.

Я поднял глаза на отвратительное лицо и только тогда понял, что это — арест. Защемило предчувствие, что добром нам уже не разойтись.

 

IV

Я присел на край кровати и закурил, пытаясь осмыслить, что произошло.

Сигарета прыгала в дрожащих пальцах. Было непонятно, в каком именно положении я оказался, и что меня ожидает. Вот это и надо выяснить в первую очередь. Я повернулся к уютно расположившемуся за моим столом Коротышке:

— Добро пожаловать в мой дом. Я счастлив видеть в нем и вас, и других членов Комитета, однако, мне необходимо кое-что уточнить. Дело, видите ли, в том, что обдумывание решения может затянуться на некоторое время… — Я не спешу. Решайте, решайте…

Я продолжал нащупывать почву под ногами:

— А если я буду выбирать несколько дней?

Он резко бросил:

— Поймите, я останусь здесь до тех пор, пока вы не скажете своего решения. Даже если вам для этого потребуется год!

Потом чуть мягче:

— Скажу честно, в ваших интересах как можно быстрее преодолеть сомнения.

В наступившей тишине я силился понять жестокий смысл безобидных, вроде бы, слов.

Мой страж великодушно продолжал:

— Я не имею права вмешиваться, но по-человечески хочется вам помочь.

В моем положении любой ухватился бы за эту соломинку. — Как я вам благодарен за участие! Что бы вы мне посоветовали? — Мы предложили заменить Доктора кем-нибудь на ваше усмотрение, но Комитет не ограничивает вас в выборе. Возможно, вы сможете найти вариант, который позволит продолжить работу над той же темой.

Не все потеряно, какая радость! — О, такой выход меня вполне устраивает, но как его осуществить практически?

Коротышка многозначительно протянул:

— Это ваша забота. Думайте.

Вот как раз думать мне сейчас, увы, не удавалось. В присутствии этого субъекта я не мог сосредоточиться, растерялся и занервничал. Во рту пересохло. — А не выпить ли нам чаю?

Он ухмыльнулся:

— Ну, если чай поможет вам думать, не возражаю.

Я встал и пошел к двери, он мигом проделал то же самое — гуськом мы проследовали в кухню.

То время, что я наполнял чайник водой и зажигал газ, он молча простоял в дверях, внимательно следя за каждым движением.

Беспредельность своей зависимости я понял быстро, а именно, когда пошел в туалет. Он коротенькой тенью двинулся следом, выставив вперед ногу, помешал мне закрыть дверь и все время, пока справлялась нужда, проторчал за спиной.

Я открыл кран над раковиной. — Неужели вы думаете, что я сбегу?

Он обозлился. — Не ваше дело, о чем я думаю.

Главное сейчас — успокоиться, вымыть руки и лицо, не спеша вытереться. Прежним порядком — друг за другом — мы вернулись в кухню. Я заварил чай, разлил его по стаканам, взял свой и пошел в комнату.

Выбежав вдруг из-за спины, уродец поспешил занять удобное место за рабочим столом. И это ничтожество меня стережет! — Не могли бы вы сделать одолжение?

Он подозрительно прищурился:

— Какое?

С трудом удалось погасить раздражение. — Не пересядете ли вы во-о-он в то кресло? Я хотел бы сесть за свой стол.

Некоторое время он в упор, не мигая, смотрел мне в лицо, потом медленно обвел взглядом комнату, будто ища подвоха, пожал плечами и сухо бросил:

— Не возражаю.

Казалось, что здесь, на привычном месте, за рабочим столом ко мне вернутся уверенность и спокойствие.

Я попытался вникнуть в ситуацию и невольно посмотрел вперед, через стол. Прямо передо мной, удобно развалясь в кресле, осклабился Коротышка. Какое уж тут спокойствие!

Может быть, господин хочет сигарету? Нет, он не курит. Я поспешно затянулся, боясь, что радетель собственного здоровья запретит и мне курить. Коротышке в это время было не до моих сигарет — во все глаза он разглядывал изображение обнаженной женщины. Пришлось быть любезным!

— Вы, конечно же, догадались, что это картина Махмуда Саида. Ее красота не только в мастерстве рисовальщика и превосходных красках. Нельзя не заметить загадочного взгляда и многозначительного жеста натурщицы. Она чем-то напоминает Мону Лизу, вы согласны?

Он сально ухмыльнулся и неожиданно подмигнул:

— А нет ли у вас еще таких картинок?

— Я понял ваш вопрос, но вынужден огорчить — порнографических открыток в моем доме нет. Есть книги такого рода; если не возражаете, могу их предложить.

Коротышка проворчал:

— Потом. Видно, времени у вас предостаточно. Кстати, почему вам не нравятся порнографические открытки? — Они изображают только застывшее мгновение. В таком эпизоде нет глубины. Объяснить поведение человека может только книга. Какой бы пошлой, дешевой и неправдоподобной она ни была, автор все-таки исходит из своего опыта, а потому, хочет он или нет, его произведение раскрывает область бессознательного в человеке вообще через раскрытие бессознательного в авторе.

Коротышка был явно разочарован таким поворотом беседы на интересующую его тему. Он изумленно уставился на меня, потом принялся прихлебывать чай, мрачно разглядывая полки на противоположной стене, до отказа заполненные книгами и пластинками.

Теперь, наконец-то, можно попытаться привести мысли в порядок.

Страшно представить, что расследование придется бросить и начать другую тему. Заново! А где я возьму второго Доктора — такого же блестящего и хваткого обладателя стольких незаурядных качеств? Заинтересует ли он меня? И кто даст гарантию, что через несколько месяцев Комитет не потребует замены и этого кандидата любым другим «без ограничений»?

Все же странно, что я цепляюсь за Доктора, будто наши судьбы непостижимо, но накрепко связаны. Почему? Причина, мне кажется, в том, что непредвиденные сложности в работе и сам собранный материал, благодаря которому я понял многое, чего раньше не мог, да и не стремился понять, — все это подтолкнуло к новой, осмысленной жизни. Только теперь я окончательно осознал, что не хочу отказаться от Доктора из-за страха снова провалиться в пустоту прежнего бесцельного существования.

С другой стороны, у меня нет выбора, и тема «деятеля» должна быть закрыта — Коротышка намекнул на это…

Странное поведение Комитета и двусмысленные интонации в голосе моего надзирателя, когда он говорил о смене темы, оставили какую-то тревогу, ощущение недоговоренности, загадки, отгадать которую я пока не мог.

Похоже, им удалось загнать меня в угол, ибо, попав под стражу, я потерял возможность передвигаться и действовать. Мысль о полной беспомощности в собственной квартире вызывала такую ярость, что думать о чем-то другом, я был просто не в состоянии.

Единственное средство успокоиться — сон. Он выручал меня с детства, давая надежное убежище от дневных горестей и нерешенных проблем.

Забыть о них! Провалиться в глухую темноту, побыстрее заснуть!

После долгой паузы я все же предложил Коротышке поужинать и, — какая радость:

— Нет, я поел до прихода к вам. Ужинайте, если хотите.

Слава Аллаху! Скоро я смогу отдохнуть от опостылевшего урода.

— Что-то не хочется. Вообще, пора спать. Где вам постелить?

Он недоуменно кивнул на кровать:

— Разве это не ваша постель?

— Моя. Но я охотно вам ее уступлю, а сам лягу в гостиной. Или наоборот, если вас чем-то не устраивает моя постель…

Коротышка резко оборвал:

— Ни то, ни другое. Мы оба будем спать в вашей постели.

Я хорошо, во всех подробностях помнил первую встречу с Комитетом и испугался. Несмотря на малый Рост, этот мужчина жилист и силен и, если что, мне с ним не справиться…

Незваный гость спокойно, будто у себя дома, открыл свой «Самсонайт», достал оттуда дорожный несессер, полотенце, матерчатую варежку. Кейс при этом он повернул так, чтобы я не мог увидеть его содержимого, и сразу же запер. После всех приготовлений Коротышка подтолкнул меня к ванной и, перекинув полотенце через плечо, направился следом. Там из несессера появились заграничная зубная паста и душистое французское мыло.

Я быстро ополоснул лицо и предоставил раковину гостю. Тот не торопясь, с наслаждением плескался, а мне в это время удалось безнадзорно помочиться и наполнить из душевого крана пластмассовые ведра. Вода доходит до наших последних этажей только ночью, поэтому приходится запасаться ею на весь следующий день.

Это привычное для меня дело страшно удивило Коротышку, а когда налитая в ведра вода прямо на глазах стала желтеть, рыжеть, а потом и чернеть, он изумился еще больше.

По всему видно, что в его доме никогда такой воды не бывает.

— У вас, наверное, стоит очиститель?

— Да, а как вы узнали?

Вот, наконец, наполнено последнее ведро. Закрывая кран, я снисходительно улыбнулся:

— Я вообще многое узнал за последнее время.

Гуськом: я, как всегда, впереди, он — следом, мы перешли в кухню и здесь занялись каждый своим делом. Мне предстояло заполнить питьевой водой свободные бутылки и кувшины, ему — зорко следить за этим с облюбованной позиции от дверного косяка.

Далее по ежевечернему распорядку полагалось плотное завинчивание вентиля газовой плиты и запирание дверных и оконных запоров, но сегодня я пренебрег бессмысленными предосторожностями. Увы, опасность в живом облике реального человека ночевала под одной со мной крышей. Друг за другом вернулись в комнату и принялись готовиться ко сну.

Он вытащил из кейса вышитую шелковую пижаму, собираясь переодеваться. Маловероятно, чтобы это зрелище доставило кому-нибудь удовольствие, мне — во всяком случае. — Может быть, я вам мешаю? Могу предложить ванную или, если хотите, на несколько минут выйду из комнаты.

Разумеется, ни о чем подобном не могло быть и речи.

Необходимость раздеться перед Коротышкой меня нисколько не смущала, ибо делать это перед мужчинами приходилось нередко. Кроме того, он достаточно насмотрелся на интимные места моего тела, так что стесняться теперь совсем глупо. Я пожал плечами, начал снимать одежду и, уже стоя перед ним в одном нижнем белье, почувствовал вдруг сковывающую робость, а, посмотрев украдкой на своего полуголого надзирателя, был потрясен невероятными размерами бугра, возвышавшегося между ляжками. Что это — застарелая мошоночная грыжа или необыкновенно щедрый дар природы?

Мне стало не по себе. Я сделал последнюю попытку избавиться от двусмысленной, полной неясных угроз, перспективы провести ночь в одной постели с незнакомым мужчиной и резко сказал:

— Если вы хотите почитать перед сном, я лягу в соседней комнате. Свет раздражает меня. — Не беспокойтесь. Я тоже хочу спать, поэтому читать не собираюсь.

На ватных ногах я поплелся к кровати и послушно вытянулся, как велел Коротышка, у стенки. Сам он спокойно выключил свет и лег с краю.

Я затаил дыхание.

Прошедший день страшно утомил и поставил неожиданную задачу с непонятным условием. Завтра я обязан ее решить, а для этого нужна хотя бы светлая голова. Увы, сон не шел.

Что же, в конце концов, нужно Коротышке? Я напряженно вслушивался в ночные звуки. Вначале их заглушал громкий стук собственного сердца, потом стали различимы хрип и гудение водопроводных труб, детский плач, звон капель о железное ведро в квартире подо мной, лай соседских собак. Малоприятные шумы обычно мешали спать и тем приводили в бешенство, но сегодня радовали и успокаивали своей обыденностью. Я почувствовал себя уверенней и даже начал дремать, но тут же вздрогнул от гулкого хлопка.

Началась охота на бездомных собак.

Большинство облезлых, исхудавших животных было мне хорошо знакомо — пугливой стаей они кочевали по кварталу, останавливаясь, в основном, у мусорных куч. Жалкие, забитые существа никому не могли причинить ни малейшего зла и лишь иногда, когда люди расходились на покой и улицы пустели, подавали голос. Именно этот лай, особенно слышный в ночной тишине, надоел кому-то из блестящих жителей нашего квартала, и тот отплатил истребление несчастных. Теперь почти каждую ночь я просыпался от выстрелов и визга умирающих животных. Тревожные и тоскливые звуки постепенно удалялись, пока не смолкли совсем, чтобы через день-два появиться снова.

Мой сосед по кровати, по-видимому, шума не слышал и продолжал преспокойно спать. Через некоторое время он повернулся на левый бок лицом ко мне, продолжая дышать глубоко и равномерно.

Меня едва не стошнило от приторного запаха лосьона, но успокоенный его крепким сном, я осмелел, неслышно повернул голову и посмотрел в ненавистное лицо.

Широко открытыми глазами Коротышка пристально смотрел на меня.

Вздрогнув, я сразу же опустил веки и притворился спящим. Теперь мне приходилось следить за ним сквозь ресницы — не слишком удобно, зато безопасно.

Вот он шевельнул рукой, и у меня от страха перехватило дыхание — вдруг ему пришло в голову что-нибудь со мной сделать! Но ничего особенного не произошло, вновь послышалось ровное дыхание, и даже показалось, что урод, наконец-то, закрыл глаза.

Ну нет, теперь я был осторожен, ибо точно знал, что он не спит и ловит каждое мое движение.

Как два зверя, мы стерегли друг друга.

Забыв о сне, я снова метался в кольце дневных проблем. Унылое хождение по кругу. Неужели нет выхода?

Чтобы отвлечься, я разрешил себе вспомнить прежнюю жизнь и тем самым открыл накрепко запертую дверь. Давние радости и обиды словно ждали где-то невдалеке, а теперь ринулись в голову и болью заполнили сердце.

Словно чужому, беспристрастному взгляду стали хорошо видны мои слабости и недостатки. Один за другим всплывали из памяти случаи, когда я оказывался посмешищем для других или игрушкой в чьих-то руках, все окольные пути, по которым соглашался идти, убогие удовольствия, которым предавался, позволяя им властвовать над собой. Сейчас я остро чувствовал свою ничтожность. Довольно, хватит!

Прекратить изнуряющее самобичевание помогли хранившиеся там же, в памяти, яркие впечатления и маленькие сексуальные радости — украшения прошлых лет. Стало тепло, зловещая безысходность как будто потеряла реальность. И уже перед рассветом мне удалось забытья коротким, спокойным сном.

Проснулся я от прикосновения какого-то твердого предмета к моему бедру и, как ужаленный, отскочил к стене. В слабом свете занимающегося утра Коротышка, по-прежнему, пристально наблюдал за мной, но лежал он довольно далеко, на самом краю кровати, и я успокоился, решив, что это мне приснилось.

Заснуть снова, конечно же, не удалось, и с появлением первых солнечных лучей пришлось встать. Он мигом вскочил, и мы вместе прошли в ванную, помочились, помылись. Коротышка достал из кожаного несессера бритвенные принадлежности и, чтобы скоротать время (выйти из ванной в одиночку все равно нельзя), мне тоже пришлось бриться. Стоя рядом, мы смотрели в одно, висящее на стене, зеркало. Когда я поднял к нему свои покрасневшие, тусклые глаза, из блестящей глубины меня встретил энергичный и твердый взгляд хорошо отдохнувшего человека. Бритва дрогнула, и на подбородке появилась крошечная ранка. Обычно я не переношу вида своей крови, как и мыслей о боли, но сегодня красная капля на коже оставила меня совершенно равнодушным. Коротышка засуетился, вынул из несессера маленький флакон туалетной воды, чтобы смазать порез, но я, поблагодарив, вяло отказался и подставил под кран всю голову.

Потом мы переоделись, причем я ограничился рубашкой и брюками, а он оделся полностью. Даже галстук не забыл повязать! Друг за другом в известной последовательности перешли в кухню.

Холодильник был почти пуст; в нем оказалось всего три яйца. Я залил их водой и поставил на огонь, потом заварил чай.

Поиски продовольственных запасов принесли кусок сыра, немного халвы и горстку маслин.

Наконец, мы сели за мой маленький стол, словно добрые друзья, друг против друга.

Я отдал ему два из трех сваренных яиц, и несправедливость дележа не вызвала у него никакого протеста. С отменным аппетитом коротышка проглотил оба яйца и принялся за чай с халвой.

Мне же кусок не лез в горло. Не чувствуя вкуса, я давился яйцом, потом встал и пошел к входной двери. За ней, как обычно, лежали оставленные разносчиком утренние газеты. Одну взял себе, другую отдал своему надзирателю.

Необходимо пояснить, что в последние месяцы у меня появилась привычка делать после завтрака четыре дела одновременно: пить чай, курить первую сигарету, читать утренние газеты и справлять большую нужду.

Сложилась эта привычка в период работы над «докторской» темой, когда я всячески старался сократить время от пробуждения до выхода из квартиры, чтобы провести с пользой сэкономленные минуты в какой-нибудь библиотеке. Правда, мне и раньше смутно казалось, что для чтения отечественной прессы более всего подходит именно это место. Так или иначе, привычка сформировалась и, как любая другая, много значила для душевного равновесия. Опыт показывал, что пренебрежение ею вело к бессмысленной суете и нарушению порядка во всех дневных делах. В это утро я не видел никаких причин для отказа от столь важного ритуала, тем более, что можно было хоть немного побыть одному и собраться с мыслями.

Сигареты и спички в кармане, газета под мышкой, стакан в руке. Коротышка, как пришитый, потащился следом. Пришлось поставить стакан на край раковины и подробно объяснить, что именно мне необходимо сделать за закрытой дверью.

Он глумливо ухмыльнулся:

— Вы не забыли, что я видел вашу голую задницу в менее достойной ситуации?

— Нет, не забыл. Однако это интимное дело люди совершают наедине с собой.

Коротышка высокопарно пропыхтел:

— Тот, кто ставит свои интересы выше общественных, теряет право на всякую личную жизнь.

Спорить бесполезно. Пришлось спустить штаны и сесть на пластмассовое сиденье прямо перед ним. Стараясь не замечать злых, пристальных глаз, я взял стакан, сделал два глотка, потом поставил его на пол рядом с ногой, достал сигарету и закурил. Развернул газету, просмотрел все заголовки. Ничего интересного. Привычной утренней гармонии не было, как не было удовольствия от чая и сигареты. Невозможно сосредоточиться на чтении под неотступным взглядом, но это не самое неприятное. Перестал работать кишечник, что, на мой взгляд, было гораздо хуже. В конце концов, я понял, что ничего не выйдет, встал с унитаза, натянул штаны и пошел в комнату, вяло переставляя ноги. Подавленный и злой, я сел за стол. Коротышка удобно устроился в кресле.

Итак, мне необходимо изловчиться и преподнести хотя бы часть собранного материала о Докторе таким образом, чтобы Комитет одобрил работу. Возможно ли это?

Я закурил новую сигарету и, чувствуя на себе тяжелый взгляд, начал перебирать карточки в коробке.

Может быть, стоит отказаться от описания некоторых сторон жизни «деятеля»? Или вообще ограничиться какой-то одной гранью его, безусловно, многогранной личности? Какой?

Жаль, что комитетчики не оценили оригинальный план, который мне самому показался весьма интересным. Теперь его придется отбросить и наспех склеить безопасное традиционное жизнеописание. Чем дольше я над этим думал, тем тоскливей становилось.

Сейчас, когда мне понятна тесная и однозначная связь личных качеств Доктора и, якобы, чудесных поворотов его биографии, попытки разорвать эту связь просто немыслимы. Разве можно всерьез говорить о богатстве, не указав источник и методы, использовавшиеся для его получения? Наивно опровергать закон, известный всем современным исследователям и выведенный еще Бальзаком: «За каждым большим состоянием стоит большое преступление».

Я могу не скрывать скромное происхождение Доктора, его патриотические настроения и связь с революцией, его призывы к арабскому единству и социализму, его многообразную экономическую деятельность — все это хорошо известно и без меня. Если же я попробую утаить связи Доктора с иностранными компаниями, подкармливающими своего египетского партнера подачками в виде международных премий, его постоянное стремление урвать больше от барышей, получаемых на добыче арабской нефти ее настоящими хозяевами в Западной Европе и Соединенных Штатах, то разрушу стержень, скрепляющий образ «деятеля» в единое целое.

Неожиданно Коротышка подал голос и безмятежно проговорил:

— Кстати. Вчера вы говорили о важных открытиях, которые сделали в ходе своей работы над биографией Доктора. Если верить вашим словам, эти открытия пролили свет на многие загадки. Интересно, что вы имели в виду?

Я почувствовал опасность и попытался обойти западню.

— В сущности, ничего определенного пока обнаружить не удалось. Вчера я был несколько растерян из-за столь лестного для меня визита и неудачно выразился. Я имел в виду, что стою на пороге понимания взаимосвязи между многими, с виду, обособленными явлениями.

— Например?

Я задумался, потом небрежно бросил:

— Да всего и не счесть. Даже трудно выбрать что-то конкретное… Распространение неврозов, импотенции, апатии, или религиозный фанатизм, или деградация египетских сигарет, или возвращение «Кока-колы». Эти явления повсюду, куда ни посмотришь…

Беспечно улыбнувшись, добавил:

— Сам Доктор представляет собой одно из наиболее интересных и загадочных явлений. Я имею в виду тип людей, созданных по одному образу и подобию. Они есть во всех странах, при любых режимах, идеологиях и правителях.

Коротышка сделал вид, что не расслышал упоминаний о Докторе и, презрительно поморщившись, покачал головой:

— Ну и в чем же эта предполагаемая связь между названными явлениями?

Я увлекся своей ролью и, кажется, слегка переигрывал. Изобразив на лице растерянность, обескуражено пробормотал:

— Вы не поняли меня… Эта связь предполагается, однако обнаружить ее пока не удалось.

Подавив досаду и отчеканивая слова, он бросил:

— Вы — заурядный фантазер. Выдумываете что-то такое, чего на самом деле просто нет! Как может обыкновенный репортаж вскрыть столь сложные связи?

Я провел рукой по столу и неуверенно протянул:

— Мне и самому так кажется, но с собой поделать ничего не могу… Не хотите ли выпить кофе?

Неожиданная смена темы застала его врасплох лишь на секунду.

Через мгновение Коротышка спокойно посмотрел мне в глаза:

— Не возражаю.

Потом взглянул на часы и развел руками:

— Впрочем, не стоит. Скоро обед.

Обед! Впервые за многие часы заточения в этой квартире появилась возможность вырваться из плена. Я встал и, стараясь говорить как можно спокойнее, направился в кухню:

— К сожалению, ваш неожиданный визит застиг меня врасплох — я не готов к приему гостей. Из продуктов есть только рис, а в холодильнике, по-моему, должна быть половина курицы, но этого надолго не хватит. Надо бы сварить суп, приготовить какое-нибудь мясное или рыбное блюдо. Сами видите, надо выйти в магазин хотя бы за овощами и фруктами. Сладкое тоже не помешает.

Он холодно отрезал:

— Это — лишнее. Вполне хватит того, что есть.

Я развел руками, как бы снимая с себя всякую ответственность, и занялся обедом. Достал из холодильника окаменевшую половинку куриной тушки и положил ее оттаивать. Поставил на плиту кастрюлю с водой. Когда вода закипела, отлил немного в джезву, только на одну чашку кофе. Оставшейся водой залил вымытый рис. Кофе остывал, но пить что-то не хотелось.

Бездумно, как автомат, еще раз промыл рис горячей водой, потом слил ее и положил в кастрюлю масло, соль. Снова добавил воды. Вынул из холодильника помидоры, огурцы, несколько стручков зеленого перца.

Куда мог деться нож для овощей?

Открыл ящик с кухонными принадлежностями, тот, что под плитой, но в нем оказался только большой тесак для рубки мяса с остро отточенным лезвием. Задвинув ящик, отпил пару глотков из кофейной чашки. Надзиратель, по-прежнему, торчал у дверного косяка, вертя головой то в мою сторону, то в сторону книжных полок, тянувшихся вдоль всей стены до самой ванной.

Вот он, маленький нож. Лежит в куче грязной посуды. Я попросил Коротышку полить из кувшина, а сам в это время отмывал тусклую сталь под тонкой струйкой воды.

Пока мы возились с ножом, он продолжал разглядывать книги. Потом, оживившись, кивнул на ближайший ряд:

— Ага, и вы — любитель полицейских романов.

Я промолчал.

— Почему же здесь нет ни одного романа Агаты Кристи?

Вытерев нож, я неспешно начал резать овощи. Немного подумав, ответил:

— Я не люблю детективы, построенные на сплошных сюжетных поворотах, игре обстоятельств. Гораздо интереснее те, где герой преследует гангстеров и бандитов, раскрывая их хитроумные планы. Чаще всего он противостоит обществу и, защищая слабых и бедных от сильных мира сего, не останавливается ни перед чем.

Коротышка язвительно улыбнулся:

— Да вы еще и гуманист!

Не спеша, я взял чашку, сделал несколько глотков и так же неторопливо поставил ее на стол.

— Вряд ли… Некоторые думают, будто во мне до сих пор не изжит подростковый инфантилизм. Это предположение основывается на мнении, что в каждом взрослом человеке сохраняются некоторые элементы обостренного детского восприятия, разумеется, в разной степени. В моем случае причина, видимо, иная.

Сам я не способен на героические поступки, поэтому, сочувствуя угнетенным, сопереживая добру, подспудно желаю победы справедливости и наказания зла. Впрочем, такие мечты свойственны всем людям.

Торопиться решительно некуда, почему бы не порассуждать на нейтральную тему? — Те детективы, что я предпочитаю, не требуют ни капли умственных усилий. Достаточно следить за действием и, в конце концов, все прояснится. Не подумайте, что романы Агаты Кристи нелюбимы мной из-за их необыкновенно высокого интеллектуального уровня. Они построены на наивных загадках и надуманных коллизиях. Жалко на это тратить мозги в то время, когда реальная жизнь полным полна настоящих тайн. Даже напрягая все силы, многие из них так и не удается разгадать.

Коротышка только и ждал случая возобновить прерванный разговор. — Ну вот мы и вернулись к теме странных загадок и непонятных явлений. Мне кажется, у вас маниакальное состояние — вы просто свихнулись на тайнах.

Я прекрасно понимал, что он грубо провоцирует меня в расчете услышать нечто важное, но не смог справиться с накопившимся раздражением и, возбужденно размахивая ножом, выпалил:

— Вы смеетесь надо мной? Ладно, но как объяснить черную воду, что течет из крана? Вот вам первая загадка!

Коротышка фальшиво удивился:

— Неужели есть еще?

Меня понесло:

— Да сколько угодно. Возьмите, например, отношение Доктора к войне и миру. Если сопоставить немногие высказывания на эту тему, просочившиеся в прессу, то в одних он утверждает, будто единственным способом восстановления попранных прав является война, а в других, что единственный путь к этому — мир.

Он спокойно спросил:

— Ну и в чем противоречие?

— В том, что разговоры о войне он вел, осуществляя проекты сугубо мирного назначения, а призывы к миру сопутствовали созданию им армии наемников для любой войны, лишь бы заплатили. Загадка заключается в постоянном противостоянии слов и дел.

Я сделал паузу, чтобы попробовать рис. Убавил под ним огонь.

— Если угодно, приведу еще один пример — третий. Инструкции, прилагаемые к импортным лекарствам в наших аптеках, рекомендуют бо́льшие дозировки, чем принято в тех странах, где они производятся. А почему?

Сковорода для обжаривания курицы уже на огне, теперь в нее надо налить оливкового масла и постараться отскочить от раскаленных, дымящихся брызг.

И кто меня тянул за язык! — Почему карта, висящая в израильском Кнессете, включает в границы Великого Израиля только половину Египта, ту, что на восточном берегу Нила, хотя пирамиды, построенные предками современных евреев, возвышаются как раз на западном берегу?

Сидя за столом вполоборота ко мне и напряженно вслушиваясь, Коротышка не проронил ни звука. Я посмотрел на него и осекся, поняв по жестокой радости в косящих глазах, что безнадежно выдал себя и до конца размотал веревку, которой ОНИ меня удавят. Мне хватило самообладания спокойно, как ни в чем не бывало, накрыть на стол. За обедом тему удалось сменить:

— Полагаю, Вы заметили на полках множество книг бельгийского писателя Жоржа Сименона. Вот кого я ценю, а главного героя — комиссара Мегрэ, просто люблю. В таких детективах мало действия. По существу, это — романы-загадки, настолько превосходящие детективы Агаты Кристи по психологической глубине и социальной значимости, что их невозможно сравнивать. Когда стараешься разгадать предложенные Сименоном загадки, понимаешь, что все неожиданные поступки в поведении обыкновенного смертного объясняются его подсознанием. Когда чаша подсознания переполняется, то последняя, может быть, пустячная капля (говорят, достаточно соломинки, чтобы сломать спину верблюду) преображает человека, и он совершает нечто, идущее вразрез со всей его прошлой жизнью. Скромный тихоня, не способный и мухи обидеть, решается вдруг на зверское, изощренное по жестокости, преднамеренное убийство.

Коротышка промолчал и, похоже, не слышал последних слов, поглощая обед с обычной для него жадностью. Он был занят только едой. Я опустил вилку и, не в силах отвести взгляд, с завистью наблюдал трапезу хозяина жизни.

Вот он крепко зажал в кулаке куриную ножку, твердой рукой подносит ее ко рту, потом аппетитно обгладывает, отрывая куски мяса крупными зубами, пережевывает неторопливо и тщательно, полностью сосредоточившись на этом важном деле.

Я никогда не умел есть так, как едят решительные, уверенные в себе люди, способные уничтожить любые помехи на своем пути. Именно этого мне всегда не хватало.

Мы молча доели. Я снял со стола и поставил в мойку посуду. Молча пошли в ванную и умылись. Молча вернулись в комнату — каждый на свое место.

Я закурил, но едва сделал пару затяжек, как почувствовал непреодолимую слабость, возвещающую о приближении дневного сна. Со мной это происходит ежедневно, вскоре после обеда. Зная, что сопротивление бесполезно, простодушно предложил Коротышке немного вздремнуть. — Я не привык терять время зря, да и вам этого делать не советую.

Он удобно раскинулся в моем кресле и застыл, уставившись в какую-то точку на потолке.

Понятно, что от меня требуется…

Где же ящик с карточками? Вот он.

Я начал бессмысленно копаться в бумажках, изо всех сил пытаясь разлепить веки.

Голова сама собой легла на стол.

Меня, как будто тающего, понесли теплые волны…

От резкого окрика я подпрыгнул над столом.

— Попрошу вас пройти со мной.

Сердце оборвалось, спина стала мокрой.

Напряженно выпрямившись, мой мучитель шел впереди. Я, ничего не понимая, плелся следом. Подойдя к туалету, он решительно распорядился:

— Стойте здесь!

И направился к унитазу. Дверь в туалет осталась открытой. Не спуская с меня глаз, Коротышка снял штаны и уселся на пластиковое сиденье.

Как хорошо, что в коридоре много книг.

Я повернулся спиной к туалету и принялся их разглядывать. Почти все были куплены сравнительно недавно, в процессе подготовки к первой встрече с Комитетом, и сгруппированы по темам.

Отдельно стояли книги по политике и экономике, причем среди прочих было и несколько редких, касающихся иностранных интересов в арабском регионе или милитаризма в странах третьего мира. Именно в монографии на последнюю тему я прочел интересное исследование о корнях садизма, заметного в действиях лидеров этих стран. Собственно говоря, указанные общие корни проливают свет и на жестокость арабских руководителей.

Литературные шедевры с трудом поместились, заняв целый угол. Великие имена, начиная с Шекспира, Пушкина, Сервантеса и кончая Гарсия Маркесом и Нагибом Махфузом.

Еще на одной полке были собраны биографии великих деятелей мировой истории, которые своими идеями, делами, жертвами определили высшие ориентиры человечества. Пророк Мухаммад, Абу Зарр ал-Гифари, Абу Саид ал-Джаннаби, Ибн Рушд, ал-Маарри, Карл Маркс, Фрейд, Ленин, Джамал ад-Дин ал-Афгани, Таха Хусейн, мадам Кюри, Альберт Швейцер, Фучик, Хо Ши Мин, Кастро, Че Гевара, Лумумба, Бен Барка, Бен Белла, Фараджаллах ал-Хилу, Шухди Атиййа, Гамаль Абдель Насер.

Я задумался. Тяжелый металлический звон заставил резко обернуться. В нелепой позе со спущенными до колен штанами, Коротышка пытался поднять с пола огромный черный пистолет. Ему это быстро удалось, и оружие исчезло в молниеносно натянутых брюках. Он поднял голову, но я успел отвести взгляд. Стало быть, упиравшийся в бедро твердый предмет не был сном, только от ночных страхов я вывернул наизнанку знаменитый фрейдистский символ, когда мужской орган сравнивается с пистолетом. Смешно!

Да, все это было бы смешно…

Опять под ложечкой ожило ощущение близкой опасности.

Мы вернулись в комнату и сели, как прежде, друг перед другом.

Итак, что все это значит и как мне теперь быть?

Только сейчас я впервые подумал о том, о чем раньше — из страха или упрямства — не допускал мысли. А если… если отказаться? Этот простой выход показался теперь таким естественным и разумным, что я едва не подпрыгнул от радости. На секунду стало легко, будто упал, наконец, камень, висевший на шее.

На самом деле, что случится, если я заявлю Коротышке об отказе сменить тему и о намерении довести до конца исследование феномена Доктора, пусть даже ценой полного провала в Комитете?

Я пристально посмотрел в косящие глаза, обдумывая появившуюся возможность, и, словно угадав мои мысли, Коротышка недобро ухмыльнулся. Отвратительная гримаса окончательно сбила с толку — так ли все просто, как мне показалось?

ОНИ утверждают, будто мне предоставлена полная свобода выбора. Захочу — соглашусь, захочу — откажусь. Предположим, я отказываюсь. Мой гость говорит: «Жаль, конечно, но вам видней. Мы расстаемся. Не думаю, чтобы Комитет когда-нибудь снова заинтересовался вами. Прощайте». Я провожаю его до двери: «Счастливого пути». И все, конец.

Конец кошмару!

Тогда зачем пистолет?

В тот же миг стало ясно — зачем. Ясно, что мне уже не выйти отсюда.

Дрожащими непослушными пальцами размял сигарету. Закрыл глаза и попытался перебрать ушедшие годы, ища в них какой-нибудь смысл и силы для сегодняшнего сопротивления.

Идеалы. Как много они значили в юности!

Трудно поверить, но по мере взросления мне ни разу не пришло в голову усомниться хотя бы в какой-то их части. С течением лет самые наивные и нежизнеспособные тихо отмирали, но за оставшиеся я цепко держался, пытаясь как-то совместить их с законами реальной жизни.

Сколько нужно было сил, чтобы вопреки здравому смыслу все время превозносить их, постоянно утверждать эти якобы незыблемые представления, когда события меняющегося мира, то и дело, давали наглядные уроки несостоятельности заученных в детстве догм!

Я избегал споров на подобные темы, искренне думая, будто сомнениями предаю их — мои идеалы. И что они мне, в конце концов, дали? Неверие и опустошенность.

Но должна быть хотя бы капля смысла в бурной и, вроде бы, наполненной важными делами прошлой жизни!

Похоже, смысл остался только в одном — в работе над тайной Доктора.

Я открыл глаза.

Коротышка в упор сверлил меня сходящимся взглядом.

Пришлось улыбнуться как можно беззаботнее. — Никак не проснусь! Не желаете ли выпить для бодрости кофе? — Как вам угодно.

Мы направились в кухню. Коридорное зеркало, мимо которого я проходил, на секунду показало мое несвежее, измученное лицо с красными глазами и воспаленными веками.

Начались привычные кухонные хлопоты.

— Вы не возражаете против кофе по-турецки?

Он угрюмо промолчал, уткнувшись в книжные полки.

Меня это мало смутило; как известно, молчание может означать согласие.

Главное — найти подходящую джезву. Пожалуй, вот это, среднего размера.

— Сколько сахара?

Беспорядочно листая первую попавшуюся книгу, Коротышка настороженно сверлил меня взглядом.

— Немного.

Маленькой ложки на кухонном столе не оказалось — она нашлась все в том же ящике. Рядом с тесаком.

Сердце подпрыгнуло… Я вынул ложечку, спокойно задвинул ящик, насыпал сахар и кофе, залил водой и поставил джезву на огонь. Сразу же вымыл и вытер ложечку. Открыл ящик, положил ее на прежнее место рядом с ножом, быстрым внимательным взглядом осмотрел блестящее лезвие. Не спеша, задвинул ящик, стараясь не закрывать слишком плотно.

В джезве перемещались слабые, крошечные течения. Они становились все злее и хаотичнее и, стремясь вырваться наружу, вдруг подняли в яростном кипении толстую лепешку пористой пены.

Я чуть не упустил кофе.

Быстро снял джезве с огня, выключил газ. Расставил чашечки. Впервые за долгое время мне было легко и спокойно — я знал, что делать дальше.

 

V

Сегодня Комитет пригласил меня во второй раз.

К назначенному времени ОНИ были в сборе, и старик-охранник без всяких вопросов сразу же впустил в комнату.

В ней царила скорбь невосполнимой утраты.

Знакомые персонажи (кроме, разумеется, Коротышки) сидели за длинным столом в прежнем порядке — во главе с ничего не видящим и почти ничего не слышащим, но все еще живым председателем.

На лацканах пиджаков мужчин топорщились траурные банты, вдоль стен теснилось невообразимое множество венков с блестящими черными лентами и большими карточками, на которых крупными буквами было написано имя приславшего венок. Все это производило большое впечатление.

Комитетчики, по своему обыкновению, сразу же зашуршали бумажками, с озабоченными лицами, передавая их друг другу, открывая и закрывая какие-то папки. Иногда они ненадолго отрывались от своего важного дела, минуту-другую разглядывали меня и снова углублялись в работу.

От нечего делать я принялся читать на венках имена скорбящих.

Никогда бы не подумал, что причинил горе такой массе знаменитых современников. Шутка ли, среди них президент США Картер и первая леди, вице-президент Уолтер Мондейл, советник по национальной безопасности Бжезинский, бывший государственный секретарь Киссинджер, несколько бывших президентов, в том числе Никсон, Форд, президент международного банка Макнамара, Рокфеллер, Ротшильд, члены правления компании «Кока-кола», директора международных банков, военных концернов, компаний по производству жевательной резинки, сигарет, лекарств, электронной техники и электрооборудования, нефтяных компаний, правительств Франции, Западной Германии, Англии, Бельгии, Италии, Австрии, директора компаний «Мерседес», «Пежо», «Фиат», «Форд», «Боинг» и, наконец, император Японии. Но это еще не все. Израильский премьер-министр Бегин, его министры Даян и Вейцман, главы военных режимов Чили, Турции, Пакистана, Индонезии, Боливии, Филиппин, президент Заира Мобуту, арабские короли и президенты, члены семьи бывшего иранского шаха, «Мама Док» с Гаити, руководители КНР, Румынии, Южной Кореи, правительство Австралии.

Сдвинутые в огромную кучу, маялись венки с карточками от самых блестящих деятелей арабского мира. Руководители правящих партий, ответственные работники в области идеологии, государственной безопасности, обороны, планирования, строительства, «доктора» всех мастей, включая, разумеется, и моего соотечественника — самого «блестящего» из всех. Мне надоело напрягать зрение, разбирая имена в дальнем углу, и я повернулся к столу.

Большинство сидевших за ним было мне знакомо по предыдущим встречам и, хотя их лица закрывали зловещие черные очки, многих удалось опознать. Все были угрюмы и замкнуты.

До сегодняшнего дня я дважды имел счастье видеть беспросветную мрачность этих лиц, привык к ней и даже перестал замечать. Но сейчас ОНИ выглядели необычно, и, поначалу до меня не доходила суть такой перемены.

Помогла Анис, и даже не она сама, а ее наряд — военная форма с красно-золотыми знаками отличия. Ого, вот так Анис! Кроме нее в мундирах были двое мужчин, но не те, кто носил их раньше, а совсем другие — прежние штатские. Поискав глазами, я нашел бывших военных в обычной гражданской одежде, причем одного из них — с большим трудом, настолько изменил его деловой костюм.

Боже, что значит это массовое переодевание? Еще вчера я был уверен, что Комитет состоит из военных и штатских, а теперь не могу понять, с кем имею дело: с военными, иногда переодевающимися в гражданскую одежду, или со штатскими, почему-то вдруг напялившими на себя мундир? И что лучше?

С одной стороны, если ОНИ — военные, отказавшиеся от своей формы, то можно надеяться на смягчение их бескомпромиссности и суровости.

С другой, если все штатские, но даже Анис, будучи женщиной (хотя совершенно неженственной), надела мундир, то вряд ли можно найти более убедительное свидетельство того, что по отношению ко мне Комитет занял предельно жесткую позицию.

Председатель прервал тревожные размышления.

Когда-то хорошо поставленным, а теперь уже слабым и дребезжащим «комитетским» голосом и на чисто «комитетском» языке он произнес:

— В начале сегодняшнего заседания прошу почтить память павшего пятью минутами молчания.

Разом двинув креслами но полу, все встали.

Кроме меня. Я не пошевелился, поскольку и так стоял (Комитет никому не позволяет сидеть в его присутствии), и таким образом невольно оказался в числе скорбящих.

На стене за председателем висел портрет в траурной рамке, и, пытаясь заполнить бесконечные пять минут нашей общей печали, я смотрел покойному прямо в глаза. Как странно они двигались, каждый сам по себе…

Пока Коротышка был жив, разумеется.

Председатель немощно откашлялся, как бы подзаряжая батарейки, питающие голос, и заскрипел.

Свою речь он адресовал комитетчикам, но почему-то при этом смотрел только на венки, так что казалось, будто он обращается к тем, кто их прислал. — «Уважаемые коллеги! Нам редко приходилось собираться по чрезвычайным поводам, выходящим за рамки привычных ситуаций. Сегодня — именно такой случай.

Что касается нашего погибшего товарища, то на теперешнем заседании мы говорим о нем в третий раз.

Впервые разговор о нем зашел, если мне не изменяет память, в середине пятидесятых. Тогда мы приняли решение ввести в Комитет этого полного сил и жизни юношу.

Второй случай представился в позапрошлом году, когда он принимал поздравления по случаю присуждению премии „Золотой Орел“ за неустанное служение целям организации, которую мы представляем.

И вот сегодня…

Наш коллега играл видную роль не только в подготовке впечатляющих перемен, происходящих в окружающей нас действительности, но и в придании этим переменам наиболее удачной формы, я бы сказал, формы свершений. Благодаря его усилиям сегодня уже отчетливо видны горизонты, едва видневшиеся в пятидесятых и полностью скрытые в шестидесятых и начале семидесятых годов, горизонты исполнения самых дерзновенных надежд и чаяний человечества, горизонты, свободные от опасностей, угрожающих ныне цивилизации. Мы имеем в виду, прежде всего, древнюю как мир мечту о единстве народов или, другими словами, о Соединенных Штатах Земли, когда люди, населяющие нашу планету, объединятся в государстве, строящем для них прекрасное будущее всеобщего процветания.

И вот мы потеряли его…

Велика наша потеря, огромен ущерб, причиненный делу прогресса, интересам мира, демократии, социализма!»

Старец остановился, давая слушателям возможность осмыслить трагический вывод, потом продолжал:

— Надо особо подчеркнуть, что в своей многоплановой деятельности Комитет выступает как самостоятельная организация, не связанная с официальными властями или их исполнительными органами.

Слухи о наших связях с ними абсолютно беспочвенны. Редкие примеры, когда такие контакты действительно были, лишь внешне нарушают этот принцип, а в действительности подтверждают его незыблемость.

К числу подобных исключительных ситуаций относится и дело, которое мы сегодня рассматриваем. Оно настолько опасно для общества, что мы будем вынуждены…

Надеюсь, все вы отчетливо представляете себе, какое значение для будущего будет иметь ваше решение.

Разбор этого, и без того трудного случая, отягчен нашей горечью и возмущением, ибо имеет самое прямое отношение к гибели прекрасного гражданина, достойного члена нашей организации.

Комитетчики, на протяжении всей речи не сводившие с меня неподвижных, настороженных взглядов, глухо загудели. Я попытался воспользоваться тяжелой паузой для того, чтобы сказать ИМ все, но… Голос предательски дрогнул, а обличительная речь вылетела из головы. Я как будто слышал себя со стороны и не узнавал. Неужели это мои слова? — Прошу дать мне возможность высказаться по затронутому вопросу и объяснить свое поведение.

Надеюсь, вы будете столь великодушны, что разрешите мне говорить по-арабски, так как изложить непростую ситуацию, пользуясь родным языком, будет значительно легче.

Примите мои глубочайшие соболезнования, ибо постигшая вас утрата — горе для всех.

Не повернув головы, Блондин цыкнул на меня:

— Вас никто не спрашивает.

Председатель отпил глоток воды из стоящего перед ним стакана и, мучаясь старческой одышкой, продолжал: «Комитет был создан для служения целям революции, идеалам религии и морали. Его члены неослабно поддерживали устои общества и укрепляли демократию.

Вполне понятно, что подобные усилия сделали нас объектом злобных нападок со стороны подрывных элементов всех мастей, пытающихся противостоять Комитету. Это они спровоцировали шумиху по поводу методов, применяемых в нашей работе, обвинили в садизме и демагогии.

Враждебные голоса трезвонят о якобы тесной связи между нашей деятельностью и политическими переворотами, межобщинной резней, локальными войнами, которых в арабском мире хоть пруд пруди. Они приписывают нам загадочные самоубийства и бесследные исчезновения, падения с крыш и гибель в дорожных катастрофах.

Нападение на члена Комитета является свидетельством эскалации агрессии против нас и требует особых мер пресечения.

Преступник сознался в содеянном и сейчас находится здесь, перед нами, что создает обманчивое впечатление простоты задачи. Не поддавайтесь ему. Ваш долг — разобраться в этом деле до конца!»

Чуть живой старик окончательно выдохся и сел, немощно откинувшись на спинку стула.

Офицер Анис повернулась ко мне:

— Теперь можете говорить вы.

Все время я внимательно следил за комитетчиками, ловя каждый взгляд, кивок, жест, интонацию, — словом все, что могло указать на ожидавшую меня участь. Увы, обычно мягкий голос Анис сейчас был суров.

Я не рассчитывал на доброжелательный прием и, еще по пути сюда, приготовился к худшему. Отпираться бессмысленно, каяться нелепо. Впрочем, сожаление о совершенном ни разу не потревожило меня, и это окончательно убедило в неотвратимости кошмарной развязки.

Произошло то, что и должно было произойти. Я, конечно же, понимал, что новая встреча с Комитетом неизбежна и, готовясь к ней, построил свою защиту на обвинениях в его адрес. Для этого была собрана масса обличающих фактов. Таким выступлением мне хотелось показать врагу свое мужество и несгибаемость перед лицом приближающейся расплаты.

Стоило, однако, увидеть перед собой эти злобные маски вместо человеческих лиц и услышать хрип трупообразного председателя, как собранная дома твердость мигом улетучилась.

Слабым, дрожащим голосом я жалко залепетал на языке Комитета:

— Прежде всего, позвольте поблагодарить за оказанную мне высокую честь побеседовать с вами. Еще раз хочу заверить вас в том, что понимаю и разделяю горечь невосполнимой утраты, ибо не каждый день Комитет теряет своих членов.

Тут я невольно улыбнулся, но ответной улыбки ни от кого, естественно, не увидел.

— Я признаю свою вину и готов понести наказание, но все же надеюсь, что при вынесении приговора вы учтете мою честно прожитую жизнь, незапятнанную репутацию и условия, вынудившие на отчаянный поступок.

Вам хорошо известно, что, будучи самым обыкновенным человеком, я ни разу не был причастен ни к каким актам насилия и встречался с ними только в детективных романах.

Готовясь к собеседованию, я много работал, чтобы глубокими знаниями и широкой эрудицией заслужить ваше доверие, а в дальнейшем сотрудничестве — признание и поддержку, какими пользуются лучшие творческие силы страны (всем известно, что своими успехами они обязаны вам).

Но мне не повезло…

Вы превратно поняли обычную любознательность, а угроза собственной жизни потребовала от меня крайних мер для ее спасения.

Председатель одернул меня:

— Сразу после совершения преступления вы заявили, что он не предпринимал попыток насилия по отношению к вам, не угрожал и на вас не нападал. Ведь это ваши слова?

— Да, мои. Однако ваш коллега был вооружен пистолетом, а, значит, насилие по отношению ко мне было задумано с самого начала. И, не опереди я его, это насилие было бы совершено!

Кроме того, прошу принять во внимание мое душевное состояние и нервное перенапряжение, ведь из-за постоянной слежки мне ни на секунду не удалось сомкнуть глаз.

Блондин резко подался вперед, хищно блестя разноцветными глазами:

— Вы хотите навязать нам образ невинной жертвы, полной добрых намерений?

Я замечал, что он всегда старался говорить особым «комитетским» языком, считая его, по-видимому, образцом совершенства.

— Я вам ничего не навязываю и не пытаюсь «продать», хотя исследование о Докторе доказывает, что все на свете покупается и продается. Я говорю правду.

Блондин издевательски ухмыльнулся:

— Не думайте, что можете обвести нас, как простачков, вокруг пальца.

Уже при первой встрече мы заподозрили, что вы совсем не тот, за кого себя выдаете, — ваши ответы были слишком правильными и гладкими. И если среди нас были сомневающимися на этот счет, то упорное копание в жизни Доктора, вопреки предупреждениям и запретам Комитета, всем показало вашу коварную суть.

Он повернулся к остальным:

— Факты доказывают, что мы имеем дело с чрезвычайно опасным, заранее разработанным и тщательно подготовленным заговором. Нападение на нашего коллегу было всего лишь одним его звеном.

Да, я ожидал именно такой, враждебной встречи и был готов к самой худшей, самой негативной оценке того, что совершил, но поворот дела в сторону какого-то там заговора резко менял мои перспективы.

Положение становилось настолько скверным, что ни о каких обвинениях в адрес Комитета не могло быть и речи. Надо спасаться!

Я развел руками и принужденно засмеялся, как бы подчеркивая, что речь идет об очевидном недоразумении.

— О, я завидую вашему богатому воображению. Это, конечно же, шутка?

Блондин жестко пообещал:

— Уловки вам больше не помогут.

— Уверяю вас, я невиновен!

— Вы отказываетесь от своих первоначальных показаний?

— Я имею в виду совсем другое… Дело в том, что если и был план какого-то заговора, то мне о нем ничего не известно.

Как он обрадовался!

— Итак, вы признаетесь в существовании плана!

Я понимал крайнюю нелепость происходящего, но поделать с собой ничего не мог — мне было страшно.

— Ни в коем случае! Хочу еще раз подчеркнуть, что…

Он кивнул мужчине, сидевшему с краю, тот немедленно извлек из-под стола магнитофон и важно водрузил его перед собой на суконную поверхность.

Блондин в это время пояснял коллегам:

— Господа, сейчас вы сами услышите упоминание злоумышленника о своих сообщниках.

Комитетчик включил магнитофон и послышался странный звук — я сразу узнал звон воды, падающей в железную посуду. Затем неприятный мужской голос выразил удивление цветом воды. О, боже, да ведь это — Коротышка!

Мой голос сказал:

— У вас, наверное, стоит очиститель?

Голос Коротышки:

— Да, а как вы узнали?

Снова мой:

— Я вообще многое узнал за последнее время.

Блондин дал знак выключить магнитофон и, развалясь в кресле, насмешливо спросил:

— Это ваш голос?

— Мой, но это совсем не значит…

Он не дал договорить и вдруг заорал:

— Откуда у тебя сведения о нашем сотруднике, какими не располагаем даже мы? Назови сообщников, передавших тебе эту информацию!

Тут вмешалась Анис и заворковала своим обычным мягким голосом, словно вразумляя упрямого малыша:

— Совершенно необязательно предполагать существование заговора с самого начала — он мог возникнуть позднее, что подтверждается словами, будто вы многое узнали именно в последнее время. Из этого следует, что под влияние злонамеренных деструктивных элементов вы попали совсем недавно — такая версия участия в заговоре наиболее благоприятна для вас. Согласны?

Будьте благоразумны и назовите своих сообщников — это облегчит вашу участь.

Сжимая кулаки от отчаяния, я почти кричал:

— Поверьте мне. Я невиновен. Все произошло случайно!

Не отрывая от окна сосредоточенного взгляда, один из военных вдруг спросил:

— Кто дал нож, которым вы убили нашего коллегу?

— Никто. Я уже говорил, что нашел его в ящике на кухне.

Другой:

— Здесь сейчас упоминалась секретная информация. Где вы ее взяли?

— В прессе.

Он захохотал, остальные зашумели, будто не верили, что в газетах вообще о чем-нибудь можно прочитать.

Я старался перекричать всех:

— Поймите, исследование о Докторе заставило меня просмотреть подшивки всех газет и журналов почти за четверть века! Напечатанные там материалы и дали возможность увидеть события в их взаимосвязи, а потом — сделать правильные выводы.

Едва я назвал имя Доктора, как моментально установилась полная тишина.

Военный наконец-таки отвернулся от окна, резко подался вперед и, не сводя тусклых глаз с пуговиц на моей сорочке, отрывисто спросил:

— Не могли бы вы пояснить, какие «события» имелись в виду?

Я устало прислонился к стене:

— Этот вопрос мне задавал покойный и ответ, я думаю, зафиксирован в деле — у вас надежная техника.

Бормоча, он принялся ворошить бумаги.

— Да… Да… Кое-что тут есть… Душевные болезни… Египетские сигареты… Иностранные лекарства… «Кока-кола»…

Однако вы не пояснили, почему именно названные явления заслуживают внимания.

— Я этого не говорил, а упомянул их просто в качестве примера. На самом деле число подобных феноменов бесконечно…

— Нет, постойте… постойте… Вы явно избегали говорить, почему обратили внимание именно на них. И в чем суть взаимосвязи между этими, совершенно разнородными явлениями? Мы хотим услышать ваше объяснение.

Я лихорадочно соображал, как выкрутиться, чтобы ОНИ не догадались о настоящих выводах исследования.

Тоном человека, понявшего, наконец, бессмысленность запирательств и решившего говорить правду, начал издалека:

— В моих намерениях не было ничего дурного, и, чтобы доказать вам это, я расскажу все.

«Я — жертва собственного тщеславия. И не только его. В большей степени я — жертва вечной любознательности.

Если бы не постоянное стремление к выяснению сути явлений, мне не пришлось бы сейчас стоять перед вами».

Военный поморщился:

— Без предисловий… Говорите сразу о деле!

— «Прежде всего, необходимо объяснить, как я пришел к мысли связать все перечисленные явления воедино по определенной системе, ибо только такой подход гарантирует понимание их основ.

Попытки разобраться в единичном феномене или их совокупности не давали никакого результата, пока не был найден подходящий метод».

Вытянув шеи и напряженно ловя каждое слово, комитетчики искали подвох в моих рассуждениях. «В поисках связующего начала я размышлял следующим образом: все эти явления совершенно разнородны и присущи не одной, а многим, едва ли не всем сферам жизни. Следовательно, главными их свойствами являются „плюрализм“ — множественность и „диверсификация“ — разнообразие.

Тут уместно вспомнить о заслугах Доктора в области развития арабского языка. Именно ему принадлежит изобретение множества неологизмов на основе обыденных слов, в том числе, и термина „разноображивание“ — „плюрализация“. Совершенно очевидно, что под „разноображиванием“ можно понимать и множественность и разнообразие».

Первым заговорил толстяк в красном бархатном пиджаке. В прошлый раз этот щеголь привлек мое внимание роскошным белым костюмом, с трудом вмещавшим мощные телеса.

— Туманно… Поясните свой тезис примерами.

— Именно это я и собирался сейчас сделать. Предлагаю рассмотреть уже знакомый феномен «Кока-колы» с точки зрения плюрализма и диверсификации.

«Существует множество загадочных обстоятельств, помогавших росту популярности напитка и процветанию его производителей.

Так, в 1970 году в печать Соединенных Штатов просочились сведения о бесчеловечном обращении с сезонными рабочими на фермах, принадлежащих компании „Кока-кола“. Подчеркиваю: на фермах, а не на заводах, а численность этих рабочих составляла что-то около четверти миллиона. Разыгрался скандал… Из газет тема попала на телевидение, а оттуда — в Конгресс к члену комиссии по проблемам сезонных рабочих Уолтеру Мондейлу. Спустя три года президент „Кока-колы“ поддержал этого самого Мондейла на выборах в международный комитет, а потом и на президентских выборах, когда тот стал вице-президентом.

Еще пример: в свое время компанию обвинили в присвоении некоторой части заработка рабочих, правда, небольшой, в несколько долларов. В разгар шумихи выяснилось, что „Кока-кола“ выделяет огромные средства на благотворительные и культурные цели, содержит целый университет, учреждает премии в области литературы и искусства, а в 1977 году перевела фантастическую сумму в фонд Бруклинского музея на спасение памятников культуры в Египте.

И, наконец, по данным 1978 года в мире ежедневно реализуется 200 миллионов бутылок „Кока-колы“. Судя по этим сведениям, напиток имеет на сегодняшний день только одного конкурента — водопроводную воду.

Но и такой размах недостаточен „Кока-коле“. В 1970 году она купила компанию „Аквахим“ и с ее помощью выступает инициатором проекта опреснения морской воды.

Предполагаю, что перечисленные противоречивые сведения вызвали у вас недоумение — моя реакция на них была такой же. Дальнейшее выяснение их причин показало, что компания „Кока-кола“ долгие годы следовала двум основополагающим принципам. Первый из них — всякий, кто предан делу компании, должен быть богат и счастлив. Второй — деятельность „Кока-колы“ всегда будет ограничиваться одним-единственным товаром, знаменитой бутылкой.

Ветры перемен, подувшие в начале шестидесятых, вынудили компанию сделать выбор между этими принципами.

Понятно, что об отходе от первого принципа не могло быть и речи, поэтому „Кока-кола“ пошла на „разноображивание“; в данном случае, диверсификацию производства. Она начала выпускать другие газированные напитки, выращивать свежие фрукты, цитрусовые, чай, кофе.

В ходе начавшейся перестройки появились обширные плантации в родном штате „Кока-колы“ — Джорджии, рядом с владениями президента Картера.

Вполне возможно, что именно такое соседство вывело компанию на новый виток диверсификации, но теперь уже в сфере социальных проблем Соединенных Штатов и других государств.

В итоге целенаправленных усилий, а также благодаря мужеству и принципиальности истинных патриотов Египта и Китая, почтенная бутылка вернулась, наконец, в эти страны.

Дальнейшие успехи породили странное явление.

За счет использования современной техники и дешевого труда сезонных рабочих „Кока-кола“ умудрялась производить столько фруктов, что неизбежно затопила бы ими мировой рынок, не найди она мудрого решения — выбрасывать большую часть выращенного в море.

Само собой понятно, что единственным выходом из тупика перепроизводства может быть только диверсификация, на этот раз в международном масштабе.

И вот все свои огромные возможности и опыт сельскохозяйственного производства компания направила на поддержку проектов выполнения продовольственных программ самых разных стран. В этот ряд попал план выращивания овощей в Абу Даби, а осуществить его взялась упомянутая, теперь уже дочерняя компания „Аквахим“.

Немалые средства „Кока-кола“ выделила и на разработку нового напитка, богатого белками и другими питательными веществами. Создается впечатление, что этим изобретением она надеется восполнить потребителям выброшенные в море фрукты.»

Я остановился, облизал пересохшие губы.

Жуткая тишина…

«Интересно, ОНИ что-нибудь поняли? — Итак, господа, вы сами убедились, что применительно к „Кока-коле“ плюрализм и диверсификация являются ключом для понимания почти всех связанных с ней явлений. Не надо искать другие способы для разгадывания прочих загадок; этот — самый надежный.

Достаточно одного взгляда на арабский мир, чтобы убедиться в справедливости моего утверждения.

Первое, что вы сразу же заметите в политике, лозунгах, целях правящих режимов, — это „разноображивание“.

Было время, когда правительства многих стран использовали для вразумления своих народов одно-единственное средство — пытки в тюрьмах. Совсем иное — сейчас. Плюрализм и диверсификация обогатили арсенал усмирения множеством средств, начиная с телевидения и парламента и кончая физическим уничтожением.

Ушли в невозвратимое прошлое времена, когда власти постоянно выдвигали одни и те же неизменные лозунги. Важность их периодического чередования, равно как и смены сторонников и противников, теперь ни у кого не вызывает сомнений.

Благодаря политике диверсификации связи нашей страны значительно расширились. Если раньше они ограничивались только арабскими соседями, то теперь охватывают даже дружественный австралийский народ!

Необходимо подчеркнуть благотворность для нас перемен, случившихся в этой области.

Во-первых, египтяне наконец-то получили американское, английское, французское, итальянское, немецкое оружие, которого были лишены долгое время.

Во-вторых, вместо собранной на местных заводах одной-единственной машины „Наср“ („Фиат“), сегодня на улицах можно увидеть иностранные автомобили любой марки, доставленные прямо с конвейеров головных предприятий.

Совсем недавно жилищное строительство удовлетворяло, в основном, запросы малообеспеченных слоев, возводя для них совершенно одинаковые по размерам и планировке, типовые многоэтажные коробки. Сейчас оно ориентируется на все слои и достигло впечатляющего разнообразия своих объектов, будь то надгробия или роскошные замки.

Для своего поступательного движения диверсификация, обычно использует явление, именуемое дефицитом. В качестве наглядного примера приведу египетские сигареты.

Вы, конечно же, хорошо знаете, что такое сила привычки. Привязанность наших курильщиков к сигаретам отечественного производства формировалась издавна, а в шестидесятые годы граничила с проявлением национального фанатизма, ибо продажа импортных была запрещена. Все марки сигарет, производимые внутри страны, удалось привести к некоему единообразию, а затем объединить в одну, известную всем под названием „Бельмонт“.

Качество табака вполне устраивало курильщиков, и, вскоре, египтяне к нему привыкли.

Вот эта-то привычка и оказалась для диверсификации препятствием в табачном деле.

Началась разнообразная и напряженная работа во многих направлениях, которая довольно скоро принесла достойные плоды: время от времени с прилавков магазинов стал исчезать „Бельмонт“. Потребителям табака не оставалось ничего другого, как искать замену среди импортных сигарет. Через какое-то время дефицит ослабевал, затем возникал снова. Это, всегда внезапное, принудительное, многократное переключение с одних сигарет на другие вполне могло послужить причиной роста психических заболеваний среди курильщиков, тем более, что иностранные сигареты вдвое дороже отечественных.

В одних странах табака потребляют больше, в других, где запрещена его реклама и ведется разъяснительная работа о связи курения с раковыми заболеваниями, — меньше.

Вместо сигарет предлагают другие, самые разнообразные удовольствия, которые с помощью все того же механизма ведут к еще большему числу психических расстройств.

Растущий спрос заставляет иностранные фармацевтические компании поставлять психотропные средства во все возрастающих количествах, и это, в свою очередь, рождает проблему привыкания, теперь уже не к сигаретам, а к лекарствам. Диверсификация замечательна тем, что не только создает проблему, но и решает ее. И вот врач заменяет знакомый, хорошо переносимый препарат на другой, якобы, совершенно аналогичный, потом на третий и так далее на протяжении всего лечения.

И стрессы, и душевные болезни оказываются для многих чем-то вроде развилки дорог, миновав которую, одни доходят до импотенции, другие — до религиозного фанатизма, третьи — до отупения и полного равнодушия.

Итак, господа, вы видите, что диверсификация способна объяснить многие явления современной жизни и связать их в единую цепь».

Я замолчал.

Скрип стульев, какой-то шелест.

И ни слова…

Наконец, то и дело поглядывая на Блондина, один из комитетчиков неуверенно проговорил:

— Вы изложили свою точку зрения достаточно доходчиво и подробно, однако, один момент все же упустили. Речь идет о воде из крана…

Я старался отвечать быстро, как бы не задумываясь; при этом в голосе отчетливо прозвучали нотки правдоподобного восхищения:

— Надо отдать должное вашей прозорливости, ибо поднятая сейчас проблема имеет особое значение для исследователей-социологов. Как никакая другая, она дает классический пример одной из вероятных и частотных ошибок.

Дело в том, что египтяне привыкли употреблять для питья воду из-под крана (в отличие от большинства цивилизованных народов), и, учитывая размеры реализации «Кока-колы» на мировом рынке, я заподозрил наличие связи между изменением цвета водопроводной воды и возвращением бутылочки в нашу страну.

Скоро, однако, выяснилось, что странная черная жижа заменила прозрачную влагу несколькими годами раньше, когда диверсификация предложила Египту импортные минеральные воды.

За короткое время чистая, водопроводная вода разделила участь отечественных сигарет.

Хочу предостеречь исследователей от опасности ограничиться выяснением одного факта и, тем самым, остановиться на полпути. Я, например, продолжил изучение обширного материала и выяснил новые взаимосвязи.

Интересно, что разрабатывавшиеся компанией «Кока-кола» проекты орошения пустынь долгое время касались только проблемы опреснения морской воды и лишь после Октябрьской войны — при помощи диверсификации — направление этих изысканий резко изменилось. Теперь по огромным туннелям, прорытым под Суэцким каналом, в пустыню перебрасываются воды Нила.

Вполне понятно, что результатом диверсификации явилось опустошение резервуаров, уменьшение уровня воды и, в конце концов, изменение цвета из-за примесей.

Блондин победно рассмеялся, потом резко оборвал смех, и, сделав каменное лицо, обратился ко мне:

— Неужели вы рассчитываете убедить нас, будто все это прочитали в газетах?

— Да.

Тут впервые открыл рот военно-штатский или штатско-военный (не знаю, как лучше его назвать), по виду — типичный везунчик и выскочка и сказал то, чего я так боялся услышать:

— В ваших интересах немедленно информировать нас о подробностях заговора и назвать имена сообщников. Если не сделаете этого сами, мы будем вынуждены силой заставить вас рассказать все.

Мы способны развязать язык любому, однако, будучи гуманным учреждением в цивилизованной стране, стараемся прибегать к таким методам только в крайних случаях.

Я похолодел. Анис повернулась ко мне и мягко пропела:

— Вряд ли это потребуется. Как только он поймет, что добровольное признание облегчит его участь, сразу все расскажет. Ведь так?

— Я наслышан об упомянутых вами методах. Они, безусловно, могут заставить любого признаться в чем угодно, но вряд ли в этих показаниях будет хоть слово правды.

— Таким способом вы все равно не узнаете истину обо мне.

Мои слова повисли в напряженной тишине без всякого ответа, но но многозначительным взглядам, которыми ОНИ обменивались, я понял, что добился, как говорят комитетчики на своем языке, попадания точно в цель.

Блондин наклонился к желтому черепу председателя и что-то долго шептал в его высохшее ухо.

Наконец, старец поднял неподвижное лицо. — Мы даем вам возможность оценить ситуацию наедине с собой. Можете выйти и некоторое время подумать о своем будущем.

Ясно, они выставляют меня за дверь, чтобы посовещаться.

Я вышел и встал рядом со сторожем. Предложил ему сигарету. Старик молча взял ее, засунул за ухо и отвернулся.

Пустой коридор освещало единственное окно.

Я подошел, взял зажигалку, с наслаждением затянулся, посмотрел вниз. Безлюдный двор, глухой забор.

Повернулся к сторожу и снова увидел застывшее лицо. По нему пробегали, как у слабоумного, тени далеких образов.

И вдруг меня обожгла острая зависть. Я хотел оказаться теперь на его месте, на этом стуле, чтобы наслаждаться тишиной и покоем, пусть даже ценой капитуляции!

Впрочем, старик выглядит отрешено, так что умиротворение наверняка добыто им с помощью наркотиков.

Попробовал разговорить его замечанием о сегодняшней жаре — безнадежно. Скорее всего, мои слова вообще не долетели до тихого мира, в котором он сейчас жил. Впрочем, вполне вероятно, что хитрый старикашка старается держаться подальше от человека, попавшего в немилость к Комитету.

Я докурил сигарету, бросил окурок в медную пепельницу рядом с дверью.

Прислонился к стене. Думать не мог — в голове ни одной мысли.

Повернулся к окну и стал смотреть, понимая, что смотрю в пустоту.

Прошло, наверное, около получаса.

Неожиданно сторож вскочил, будто услышал тайную команду, скрылся за дверью, сейчас же выскользнул обратно и пригласил меня зайти.

Я вошел, осторожно переставляя непослушные ноги.

Меня в упор расстреливали десятки беспощадных глаз.

Анис мягко произнесла:

— Что вы решили?

— Мне нечего добавить. Еще раз прошу учесть нечеловеческие условия, в которые я был поставлен.

И вдруг она грубо рявкнула:

— Ну, так пеняйте на себя!

Председатель отложил в сторону какие-то бумаги и медленно заговорил:

— Ваше упорное запирательство не дает нам возможности смягчить приговор. Вы заслужили высшую меру наказания. Это — наше единогласное решение.

Он встал, за ним — остальные. Комитетчики молча сложили бумаги в папки, задвинули стулья и, один за другим, исчезли за дверью.

Я тупо смотрел на все это, пока не скрылся последний.

В зале остались только я, портрет безобразного Коротышки и венки.

Из оцепенения меня вывел голос за спиной — это был сторож.

Гремя связкой ключей, он пришел закрыть зал.

 

VI

Я обессилено стоял перед дверью, пока сторож закрывал окна и прибирался в зале. Едва он появился в коридоре, я кинулся навстречу.

Следуя установившейся традиции, предложил сигарету, поднес огонь и только потом спросил, стараясь скрыть растерянность:

— Вы не можете сказать, какова высшая мера наказания у Комитета?

Старик покачал головой:

— Комитет — не суд.

— Знаю. Меня интересует, что ОН считает высшей мерой наказания.

Старик задумчиво уставился в пол под ногами.

— Это зависит от многих обстоятельств.

— Да-да, разумеется…

Он со значением прошамкал:

— Каждое дело — особое!

— О, несомненно…

— В вашем деле, за которым я внимательно следил, речь может идти только о съедении.

Сначала показалось, что это — шутка и надо рассмеяться, но в горле пересохло, и смеха не получилось. Я растерянно молчал.

Тем временем сторож взял свой продавленный стул и направился с ним к двери в зал.

— Кто съест? Кого съест?

Он внимательно посмотрел мне в лицо неожиданно цепким взглядом и ответил, твердо выговаривая слова:

— Вы съедите сами себя.

Дверь за ним захлопнулась, а через миг погас звук шагов. Все.

Я долго стоял в темном коридоре, но странного старика не дождался. Гулкое эхо собственных шагов катилось за мной по пустому зданию до самого выхода.

Спешить было некуда и незачем.

Я брел, равнодушно скользя глазами по витринам магазинов, подъездам домов, встречным прохожим. Большинство из них страшно торопилось, по-видимому, в погоне за счастьем и богатством. Повсюду торговали «Кока-колой», и к ее продавцам выстраивались длинные очереди. Кого только в них не было: торговцы, дворники, даже аптекари. Хотелось пить, поэтому пришлось пристроиться в один такой хвост, тянувшийся к лавке, битком набитой ящиками. Вынесенный из помещения большой холодильник со снятой верхней крышкой перегораживал тротуар. Импровизированный бассейн был доверху заполнен водой, в которой покачивались и кувыркались бутылки.

Торговец легко сновал вдоль прилавка, не глядя запускал руку в холодильник, вылавливая очередную бутылку, едва заметным движением другой руки с зажатой в ней открывалкой отбрасывал крышечку и быстро вкладывал бутылку в протянутую руку.

Наконец, подошла моя очередь. Прежде чем продавец успел откупорить мокрую бутылку, я выкрикнул:

— Холодная?

Он на секунду замер, глядя исподлобья, потом ухмыльнулся:

— Как лед.

Уже через секунду рука ощутила теплое стекло.

— Нет, я хочу холодную.

Продавца это желание нисколько не заинтересовало; оттесненный следующими, я отошел к холодильнику и долго копался в мутной, тепловатой жиже, пытаясь отыскать бутылочку похолоднее. Увы, такой не нашлось, как, впрочем, и льда.

Торговец окончательно забыл обо мне, бойко рассовывая «Кока-колу» тяжело дышавшим, изнывающим от жажды людям.

Мне было хорошо видно, как все они пробуют «волшебный напиток», потом недоуменно ощупывают бутылку, словно не понимая, холодная она или теплая. В конце концов, не желая ввязываться в скандал и махнув рукой, залпом выпивают ее и платят двойную цену за якобы существующий в холодильнике лед. Платят покорно и торопливо, тупо глядя перед собой.

Зато торговец… Какие ловкие, быстрые, уверенные движения!

Не сомневаюсь, что этот хищник быстро добьется своего. Скоро в его лавчонке появятся импортные сигареты, шоколад, потом другие товары получше — магнитофоны, кейсы.

Очередь не уменьшалась.

Я задумчиво поднес ко рту липкое горлышко, отхлебнул. Молча заплатил ту же цену, что все, и побрел к автобусной остановке. Здесь — другая очередь. Простоял в ней до прихода «Картера». Автобус этой модели прозвали именем американского президента не за форму большого червя, не за непомерную длину, не за оглушительный шум, сопровождавший его движение, не за неслыханную цену билета (в пять раз выше, чем в обычном), не даже за то, что он прибыл из Соединенных Штатов. Странная кличка приросла к нему из-за яркого рисунка на боку рядом с передней дверью — на фоне американского флага две руки, соединенные в рукопожатии, символизировали дружбу. Два или три года назад, в самый разгар ожидания добрых перемен, «Картеры» появились на наших улицах. О, как радовались мы этим первым ласточкам обещанного благоденствия!

Люди охотно прощали издаваемый автобусами страшный лязг, поскольку шум и грохот привычны в нашей отсталой стране.

Стоимость проезда, по легко установившемуся общему мнению, была не вопиюще высокой, а всего лишь на уровне мировых стандартов.

Что касается густого вонючего дыма, валившего из выхлопной трубы, то отравление окружающей среды должно беспокоить только развитые страны. И, наконец, пассажиры, будто исполнявшие во время езды некий бесшабашный танец из-за полного отсутствия поручней и стояков, подбадривали друг друга замечаниями о скучной, монотонной обыденности, скрашиваемой, разве что, такими поездками.

Спустя неделю автобусы странно переменились — подпорки, части обшивки и гвозди из стен выпали, куда-то навсегда пропали передние панели, так что любопытные могли подробно рассматривать внутренности.

Газеты единодушно молчали по поводу творившихся с «Картерами» чудес, зато народ привычно бранил наше халатное отношение к технике, никудышные отечественные дороги и низкую квалификацию египетских водителей.

Правда, другим автобусам, включая и те, что собраны на местных конвейерах, удавалось сохранять приличный вид в течение нескольких лет, хотя тряслись они на одних маршрутах с «Картером».

Согласитесь, этот факт заставляет усомниться в правильности адреса, выбранного для упреков. Так или иначе, но по вечной привычке простого люда искажать имена и приспосабливать их к своим ограниченным понятиям и убогим представлениям, автобусы сменили свое громкое имя на «Тыртыр».

Все последнее время мне приходилось вникать в суть событий и находить им объяснение, поэтому можно понять мой интерес к феномену «Картера»-«Тыртыра». Я стал умышленно часто ездить на этих развалюхах, пытаясь разобраться в их устройстве.

В итоге нескольких малоприятных поездок обнаружилось, что изготовлены они из самых дешевых и некачественных материалов, начиная с металла корпуса и кончая гвоздями для крепления пола.

Невозможно представить такую уродину на улицах Нью-Йорка, даже в Гарлеме, где живут только негры.

Смехотворно предположение, что эти автобусы изготовлены специально для нас (как и в случае с лекарствами). Вообще невероятно, что промышленность самой богатой и могучей державы мира может, хотя бы даже преднамеренно, производить таких чудовищ.

Если допустить, что Штаты поставили только моторы, а остальное собрано уже здесь, у нас, то результат все равно должен быть иным — чему-чему, а сборке мы научились хорошо.

До сих пор многие счастливчики гоняют на прочных и сильных машинах, собранных у нас еще в шестидесятые годы.

Дойдя в размышлениях до этой точки, я сделал стойку, как хорошая легавая, тренированная на газетную дичь, однако несложившиеся отношения с Комитетом пресекли возможность докопаться до корня загадки «Тыртыра». Ситуация с ним осталась непонятой. Все это я вспоминал, толкаясь с другими пассажирами у двери автобуса. Нас было слишком много.

С трудом нашлось место на подножке только для одной ноги, а пухлая дама передо мной втискивала себя внутрь так медленно и неловко, что найти опору для второй я не успел — автобус вдруг резко тронулся. Мы потеряли равновесие. Все та же госпожа (которая, повторяю, худой не была) ухватилась за железный стояк, который тут же прогнулся от тяжести. Она качнулась, чуть не упала и повисла на мне. Широко расставив ноги, я выдержал этот вес.

Госпожа с трудом восстановила равновесие и немного продвинулась вперед. О, что она вытворяла на движущемся в разные стороны полу — против своей воли отплясывала нечто невероятное вслед за колебанием его разболтанных частей. Да это и не удивительно, ведь большая часть заклепок выпала.

Последние недели затворнической жизни лишили меня удовольствия поездок на «Тыртыре», поэтому, едва попав в него, я сразу заметил перемену в настроении попутчиков. В те времена, когда яркие автобусы были новинкой, дикие телодвижения людей, пытавшихся сохранить вертикальное положение, вызывали неловкость и смущенные улыбки и у тех, кто плясал, и у тех, кто сидел и наблюдал.

Теперь, когда усложнившиеся условия езды в полуразвалившихся салонах требовали от пассажиров почти акробатического мастерства, это уже никого не развлекало, — юмор иссяк.

Мне показалось, что мысли людей заняты другим. Все мрачно поглядывали на нарядные рекламы, празднично оживлявшие улицы. Нам предлагали самые последние изобретения человеческой мысли во всех областях, в том числе автомобили новейших моделей с приспособлениями для защиты от шума, грязи, жары, холода, посторонних взглядов — в сущности, миниатюрные танки.

Я рассматривал бледные, усталые лица. Полностью ушедший в невеселые думы мужчина. Молодой человек с прилизанными волосами и золотой цепочкой на шее. Еще один, прижимающий к себе заграничный паспорт. Женщина в фиолетовых очках в тон платья и часами в форме ракеты на запястье. Рядом с ней мужчина с неопрятным пакетом на коленях. От свертка резко пахнет рыбой — наверняка, купил по дешевке в лавочке на окраине. За ним клюет носом щеголь, украшенный атрибутами современной моды: очками-хамелеонами, атташе-кейсом, часами с калькулятором, календарем и будильником. В самом углу две черные фигурки, закутанные, — чтобы полностью отгородиться от нашего пошлого мира, — с головы до ног в широкие одеяния с прорезями для глаз. То ли совы, то ли космические пришельцы. Степень их униженности и обездоленности известна, терпение — просто невероятно.

Я задумался и долго не замечал, что творилось, буквально, под боком, пока мне не отдавили ногу.

К приятной даме средних лет прилип верзила в расстегнутой рубашке, с деланным безразличием уставившийся в окно. Женщина всячески пыталась отодвинуться от него, но при каждом движении натыкалась на меня. Я, насколько позволяла толкучка, освободил ей некое пространство и вместе со всеми, кто стоял рядом, посмотрел на узкую щель между ее задом и его ногой. Великан тут же выставил колено вперед и снова приплюснулся к даме.

Хочу сразу пояснить, что являюсь почитателем прекрасной части женского тела и высоко ценю подобные приятные мгновения, случающиеся во время давки. Многие считают такое поведение распущенностью, но мне кажется, что это лишь арабский эквивалент западных танцев, соответствующий национальной самобытности.

В других странах люди делают то же самое, стоя лицом друг к другу. Наш вариант многофункционален: он и средство удовлетворения подавляемых желаний, и способ борьбы со скукой и усталостью во время долгих, частых остановок на забитых транспортом улицах. Кроме того, он, по крайней мере, для меня, способ познания, хотя и сопряженный с неудобствами. Женщина загадочна всегда, мысли ее скрыты привычной надменной или отчужденной миной. И это непонятное существо раскрывается как книга, стоит лишь слегка дотронуться до нее коленом. Либо покорность и готовность, либо яростная враждебность. В дорожных развлечениях я всегда придерживался одного из давно установленных правил — не причинять зла. Достаточно одного-двух прикосновений к любому заду, особенно, если речь идет об опытном мужчине, вроде меня, чтобы точно понять, разделяет ли дама это удовольствие. Если нет, я немедленно прекращал всякие попытки и тут же забывал о ее существовании.

В поведении верзилы меня возмутила грубая настойчивость в приставании к женщине, которой он был явно неприятен. Ясно, что нравственные принципы этого субъекта существенно отличались от моих, ибо тупое прижимание продолжалось. В конце концов, она повернулась и громко сказала:

— Может быть, хватит?!

На секунду верзила растерялся, потом заорал:

— О чем ты говоришь, женщина?

Дама раздраженно отрезала:

— Вы отлично знаете, о чем.

Моментально все замолчали и повернулись на крик. Случай становился интересным.

Оказавшись в центре напряженного внимания, мужчина поднял руку и с криком «Шлюха!» отвесил женщине тяжелую пощечину. Бедняжка едва не упала на головы сидевших перед ней, закрыла лицо руками и громко заплакала.

Пассажиры продолжали свое невозмутимое наблюдение. Гигант бросил в пространство:

— «Не остается ничего другого».

Я трезво оцениваю свои физические возможности и поэтому стараюсь не ввязываться в подобные приключения, но сегодня был особенный день.

Трусость, заткнувшая мне рот перед Комитетом и не давшая сказать все, что я о нем думаю, постыдные попытки оправдаться перед ним, покорность, с которой я позволил оборвать себя наглому продавцу «Кока-колы», жара, давка.

Скорее всего, моя смелость объяснялась присутствием только одного противника — верзилы вместо привычной толпы Комитета, возможно, я рассчитывал на поддержку людей, видевших происшедшее с самого начала и, как мне представлялось, сочувствовавших беззащитной женщине. Совершенно неожиданно для себя я вдруг сказал гиганту:

— Госпожа вам ничего не сделала.

Он озадаченно уставился на меня, не веря своим глазам, и лениво прорычал:

— Что вы имеете в виду?

Я твердо и грозно продолжал:

— Все видели, как вы приставали к женщине. Она отвергла ваши приставания, и вы должны были оставить ее в покое.

Верзила злобно рявкнул:

— Ложь! Вы сговорились!

Одна половина пассажиров, как по команде, увидела вдруг что-то необычайно интересное у себя под ногами, другая — за окнами автобуса.

Мой неприятель не собирался выслушивать мнение других свидетелей, если такие нашлись бы, и, перейдя в решительное наступление, ударом огромной лапы по лицу свалил меня на сидящих. В голове стоял тонкий звон, вокруг в бешеном кружении вертелись сидевшие и стоявшие люди. Напряжением дрожащих ног почти удалось встать, тогда он рывком притянул меня к себе, а потом отбросил. Я ударился плечом о стояк, почувствовал, что пол ушел из-под ног и полетел головой вперед. В последний момент удалось выставить перед собой левую руку, так что на нее пришлась вся тяжесть моего рухнувшего тела. Локоть прошила нестерпимая боль.

Распалившийся верзила решительно двинулся в мою сторону, рассыпая по пути грязную брань и, скорее всего, добил бы; слава Богу, двое мужчин удержали его и тем меня спасли.

Не веря своим ушам, я слышал, как все наперебой принялись успокаивать хама, якобы обиженного мною.

— Не нервничайте из-за пустяков. Подумаешь, потаскуха и педераст клюнули на ваши мужские достоинства. Плюньте на них и не портите себе кровь!

Автобус остановился. Кто-то из пассажиров помог мне встать и подтолкнул к двери.

— Хватит скандалить. Проваливай, пока цел.

На мягких ногах, как во сне, я вышел. Помятый, испачканный костюм. Попытка стряхнуть с него хотя бы пыль вызвала острейшую боль в локте. Я посмотрел на него — сустав вывернут в обратную сторону, кости непривычно торчат вперед.

Некоторое время ушло на поиски ближайшей больницы, где в приемном покое можно получить врачебную помощь за сравнительно небольшую плату. Наконец, нашел. Хирурга на месте почему-то не оказалось. Ждать пришлось долго. Несколько раз решал плюнуть на все и уйти, но сверлившая при каждом движении боль возвращала на место.

Приблизительно через час появился санитар и бесстрастно предположил, что если врач до сих пор не пришел, то уже сегодня не придет вовсе, поскольку в это самое время принимает в своем частном кабинете. Отсюда недалеко, почти рядом. Заплатив за дельный совет, я тотчас отправился в приемную хирурга, где отдал еще пять фунтов за вход.

Уютная комната с кондиционером, откуда-то из-под потолка тихая европейская музыка.

После беглого осмотра доктор успокоил меня, сказав, что это обычный вывих. Резко дернул руку, отчего я заскрипел зубами, и вправил поврежденный сустав. С прописанным им обезболивающим я вышел на улицу. Вот и мой седьмой этаж; как трудно было добраться до него сегодня!

Прижимая к себе больной локоть, я скрючился на кровати и мгновенно провалился в тяжелый сон. Разбудила боль.

Выпил таблетку, потом еще — не помогли. Боль была терпимой, но постоянной и оттого изнуряла.

Передо мной стояло несколько неотложных проблем. Чтобы быстро решить их, нужна была ясная голова, а я не мог думать ни о чем, кроме боли.

На следующий день лучше не стало, и я снова поехал к врачу.

Ассистент врача, сидевший у входа в приемную доктора, потребовал с меня фунт.

— Вчера я отдал вам целых пять фунтов.

— Вчера вы заплатили за осмотр, а сегодня оплачиваете беседу с врачом.

Вот это новость! — «В первый раз слышу, что беседа с врачом стоит денег».

Он молча уткнулся в стол и, не повернув головы, указал пальцем на табличку. Объявление на стене было хорошо видно, но я почему-то не обратил на него внимания.

В нем говорилось, что больной имеет право один раз в течение недели после осмотра посетить врача за дополнительную плату в один фунт.

На мой возмущенный выкрик: «Это же просто грабеж!», он равнодушно бросил:

— У нас такой порядок. Если не хотите, никто вас не заставляет.

Другие больные и их родственники с каменными лицами слушали перебранку и молчали. Все те же тупые, покорные лица. Мне стало неловко из-за спора по поводу ничтожной, на их взгляд, суммы, да и боль усилилась.

Я вынул требуемый фунт.

Сегодня мне осмотр не полагался, поэтому очередь подошла быстро.

Первое, что бросилось в глаза в кабинете врача, было его, бледное от гнева, лицо. Стараясь держаться твердо, я прошел и сел на стул рядом со столом.

Доктор не выдержал первым:

— Итак, уважаемый, вы считаете меня грабителем и эксплуататором?

Отступать было некуда.

— А разве то, что вы делаете, не грабеж?

— До сих пор мне казалось, что я осуществляю высокую гуманистическую миссию — лечу людей.

— Послушайте, доктор. Вы взяли с меня пять фунтов за то же самое, что в государственной больнице (где вы в это время и должны были находиться) стоит всего несколько пиастров. О какой гуманистической миссии вы говорите?

Хирург перешел на тон, которым взрослые вразумляют непонятливых детей:

— Разве можно сравнить уровень лечения в государственной больнице и у частного врача? Такой приемный кабинет стоит недешево.

Эти рассуждения взбесили меня окончательно.

— Ради выколачивания денег в своих частных лавочках вы и вам подобные разорили государственные больницы. Это же заговор против больных, которые, попав в беду, вынуждены вам платить.

Он выпрямился и надменно бросил:

— Я имею право назначать любую цену за оказываемые услуги.

— А я один из тех, кто имеет право на бесплатное обслуживание.

Доктор поднял брови:

— Как это?

Перегнувшись через стол, я обвел здоровой рукой широкий круг, в который, по моему понятию, вошли и кабинет с кондиционером и музыкой, и сам врач, и вообще медицина. — «Все это — результат не вашей исключительной гениальности. Вы пользуетесь наследственными привилегиями, которых у меня нет, потому что их не было у моего отца и деда. Таких, как я, много. Кроме того, ваше поколение имело возможность учиться бесплатно, чего мы были лишены.

Таким образом, все ваши блага получены за мой счет и за счет подобных мне!»

Доктор вскочил, задыхаясь от ярости.

— Хватит. Я не желаю с вами спорить. Прошу немедленно освободить кабинет. Такие как вы не имеют права пользоваться моей помощью.

Он нажал кнопку звонка на стуле. О руке мы так и не говорили.

— Признаюсь, что ошибся, обратившись за помощью именно к вам. Верните фунт, и я уйду.

Хирург брезгливо поморщился.

— Я никому ничего не должен. Вы отняли у меня массу времени, а оно стоит дорого. Если не уберетесь немедленно, ассистент просто вышвырнет вас на улицу.

В эту минуту в дверях вырос широкоплечий крепкий молодец. Посещение врача грозило закончиться тем же, что и стычка в автобусе.

Я тяжело поднялся.

— Ухожу. Но не думайте, что на вас управы нет. Мои права защитят полиция и суд!

Разумеется, мысль обратиться за помощью туда, где меня никто не собирался защищать, ни на миг не приходила в голову, но сказав это доктору, я прибег к самому распространенному способу бесправных людей сохранить свое лицо — способу пустых угроз. Это помогло мне пройти через переднюю под насмешливыми взглядами маявшихся в ожидании пациентов и градом отборной ругани, исторгаемой дюжим парнем.

Я шел неизвестно куда, бурля от ярости и не видя ничего вокруг. Неловкий прохожий задел в толпе — из-за острой боли в локте перехватило дыхание. Пришлось повернуть к дому, с трудом пробираясь между лотками с импортными товарами и забившими тротуар ящиками «Кока-колы», оступаясь и обходя кучи мусора, которые давно никто не убирал, потому что это никому не было нужно. Шумела жизнь. Люди толпились на улицах, азартно торговались, щелкали орехи, слушали песни.

В какой-то момент до меня дошло, насколько пусты переживания по поводу позорного эпизода у врача в свете того, что ожидало меня впереди.

Я купил еды на несколько дней, предупредил привратника никого ко мне не пускать под предлогом отъезда, потом поднялся к себе.

Было необходимо быстро, не медля ни дня, закончить кое-какие дела, хотя боль в локте при каждом движении мешала этому. Сначала перебрал и привел в порядок старые документы, испытывая при этом странное, смешанное с горечью удовольствие, вспомнил все свои успехи. Сколько было вокруг них когда-то шума! Дипломы, анкеты, билеты, письма, чеки, расписки — мелкие вехи пути, пройденного с тех пор, как я встал на ноги.

Задумался над фотографией отца… Вот кто оставил тоскливое наследство из обид, недостатков, пустых мечтаний, бессмысленных упований на мое блестящее будущее! Им так и не пришлось сбыться. Слава Аллаху, что отец не дожил до сегодняшнего дня и не видит моего ужасного положения.

Весь день я просидел, перебирая фотографии людей, с кем был когда-то близок, вглядывался в лица женщин, которых любил в своей прошлой жизни и с которыми связывал большие надежды, всякий раз терпя неудачу. Неудачи, неудачи… Мне хотелось, размышляя об этом в последний раз, понять, наконец, в чем же состояла многократно повторенная ошибка. Как-то незаметно печальные воспоминания о женщинах повернули мои мысли в другую сторону. Я достал все имевшиеся книги «для взрослых», полистал их, напряг память и воображение, чтобы еще раз пережить короткие мгновения чудесного напряжения, когда в каждой клеточке тела пульсирует жизнь, а наслаждение кажется бесконечным.

Следующий день был отдан разбору старых записных книжек — куч бумаги, на которых увековечено нечто, когда-то давно казавшееся важным. Теперь почти все забыто, едва различимо. Грустный след… С тусклых страниц вставали сочиненные в припадке молодого энтузиазма грандиозные проекты; за каждым неизбежно следовало закономерное поражение.

Или вот разнообразные выписки из прочитанных книг, в основном, об идеальном: гармоничном и правильном образе жизни. Несколько часов не мог оторваться от строк Маяковского, написанных, скорее всего, незадолго до смерти:

Трагедия поэта подтолкнула к мыслям о собственной судьбе. Я прекрасно помнил все — каждый день и каждую мелочь с тех пор, когда решил пойти на встречу с Комитетом, каждый понятый факт и весь опыт общения с ним.

Чудовищная истина открылась слишком поздно!

Теперь было обидно за свое малодушие перед НИМИ во время последней встречи, когда я побоялся сказать этому сборищу нелюдей все, что мог и хотел, наконец, должен был сказать. С отдельными негодяями — Коротышкой, верзилой в автобусе, врачом, я был значительно смелее. Попытки понять причину страха перед сидящим за административными столами отнесли меня в далеко ушедшие времена, когда я, совсем маленький, держал свой первый в жизни экзамен (какой именно — восстановить невозможно, да это и не важно). С тех пор каждый раз я чувствовал себя голым и беззащитным под равнодушными, холодными взглядами наделенных властью людей. Они жили в каких-то иных мирах свободно и легко, и наша встреча для них ничего не меняла, в то время как я был от нее полностью зависим.

Больше всего на свете мне хотелось теперь снова оказаться лицом к лицу с Комитетом, чтобы, наконец, сказать правду о нем. Представляя эту, уже невозможную встречу, я невольно начал подбирать слова, фразы, потом резко поднялся, вставил в магнитофон пустую кассету и выпрямился, будто видел ИХ перед собой. В пустой, темнеющей комнате гулко и твердо жил мой голос:

— С самого начала мною была допущена непростительная ошибка. Я должен был выступить против Комитета, а не искать с ним компромисса, ибо все честные люди на земле обязаны добиваться его уничтожения.

Понятно, что конец вашей власти еще не будет завершением борьбы — на место старого Комитета придет новый, цели и намерения которого будут прекрасны. Но и он не избежит разложения, тогда символ прогресса переродится в орудие реакции. Рано или поздно его тоже придется низвергать. Изучая историю, в которой человечество неоднократно переживало подобные события, я понял, что в самом этом процессе, процессе повторяющегося краха и попыток возрождения, вы постепенно слабеете и угасаете, а такие как я, накапливают силы для сопротивления. Приговор вынесен, и когда это произойдет, меня, к сожалению, не будет. Исход закономерен, ибо у того, кто пытался что-либо изменить и не имел для этого ни малейших возможностей, кто хотел понять суть происходящего, а значит, вашу суть и кто бросил вам вызов, хотя время для этого еще не подошло, — у того не было ни одного шанса выжить. Я ухожу, и мое отчаяние облегчает только уверенность в том, что рано или поздно вы сгинете. В этом логика истории и закон жизни.

Роль получилась выдержанной и точной, ибо сегодня ораторский пыл не смог занести меня в преувеличения.

Как будто издали, неторопливо и отрешенно разглядывал я все, что случилось со мной в жизни, пытаясь подвести общий итог утратам и приобретениям. Получилось, что моя судьба не так уж несчастлива, по крайней мере, по сравнению с судьбами сверстников. Жалко, конечно, что не увижу великого дня, но это не так уж важно, если я уверен в его неотвратимости. Мысли разом пресеклись, в голове осталась легкая пустота. Такого полного, блаженного покоя мне не удавалось испытывать раньше, разве что, слушая музыку…

Вновь остро захотелось испытать ее магию. Вот она, моя гордость, — пластинки!

Как теперь далеки мелодичные, нежные Моцарт и Григ, грустные Шуберт и Чайковский. Мне не хотелось грезить о волшебных мирах с Берлиозом и Скрябиным, а уравновешенная созерцательность Малера и Сибелиуса казалась чуждой. Наконец, я нашел тех, вместе с кем хотел бы пережить еще раз сомнения, блаженство веры, необходимость борьбы, торжество победы, пришедшее на смену страданию.

Сезар Франк, Карл Орф, Бетховен и Шостакович.

Стало совсем темно. Записи великих мастеров лежали рядом, в кресле у наружной стены. Музыка заполняла мой дом и меня всю ночь.

Рассвело. Я поднес ко рту больной локоть и начал себя есть.

Апрель 1970 — декабрь 1980

Каир