Спустя месяц Сергей получил внеочередной отпуск и поехал в Киев – решать вопрос с разводом. Уладить дело в отсутствие жены оказалось непросто, но он знал, что Мона ни за что не согласится ехать в Украину по такому поводу.

«Развод нужен мне, значит, мне и расхлебывать».

Юля дергала его, уже не скрывая, что торопится поскорее выйти замуж. Ей не хотелось, чтобы на свадьбе был заметен округлившийся живот. Однако дело затянулось; чиновники долго думали и крутили головами, не зная, как поступить в столь непростой ситуации. Сергею пришлось подключать связи и раздавать взятки, чтобы ускорить процесс развода. Когда заветное свидетельство было получено, Юля в тот же день потащила его подавать заявление в ЗАГС. В этот раз он совсем не хотел пышной свадьбы, но невеста впервые устроила скандал и настояла на своем.

– У тебя второй брак, а у меня первый. И можешь не сомневаться, что для нас обоих он станет последним, – заявила она, тряхнув головой.

Сергей с ужасом смотрел, как изменился характер любимой женщины. Случилось то, о чем его предупреждали Димка и первая жена: вместо любящей, нежной и ничего не требующей Юли он видел перед собой напористую и эгоистичную женщину. Сергей пытался объяснить эти изменения разбушевавшимися гормонами, но в глубине души понимал, что это не так. Юля хорошо сыграла свою роль и получила то, что хотела; теперь она не боялась показать свое истинное лицо. Временами он хотел даже отменить свадьбу, но чувствовал, что просто не в силах пережить ту бурю, которая его ожидает.

«Да и зачем я тогда разводился? Надо было оставить все как есть. Мона не узнала бы о Юле, если б не залезла в мой телефон. Я бы признал ребенка, не заключая брак с его матерью, давал бы деньги обеим женщинам, навещал бы их временами, а большую часть года спокойно работал бы в Канаде».

Так или иначе, свадьба состоялась. Тамара Николаевна была безумно рада, невеста сияла от счастья, и только жених, казалось, исполнял свой долг без особого восторга. Торжество получилось веселым и многолюдным; гости ели и плясали до позднего вечера. Впрочем, Сергей не получил от этого никакого удовольствия; он все еще хорошо помнил свое первое бракосочетание и невольно сравнивал тот день и день сегодняшний.

«Пожалуй, Димка был прав: я меняю шило на мыло. Конечно, с Юлей заморочек поменьше – все-таки мы с ней одного поля ягоды… Но все равно, зачем я во все это ввязался?»

Мечта Юли скрыть свое интересное положение во время свадебной церемонии не осуществилась; она старалась подобрать платье свободного кроя, но живот все равно выпирал, давая приглашенным почву для пересудов. Впрочем, она не обращала ни на кого внимания, наслаждаясь своей долгожданной победой.

«Теперь-то он никуда не денется. Дело сделано: Сергей наконец избавился от своей египтянки и надел мне на палец колечко».

Подобно большинству женщин, Юля считала, что свадьба – это не только самый счастливый день в жизни девушки, но и кульминация в отношениях мужчины и женщины. Штамп в паспорте и ребенок – вот те цепи, которые, по ее мнению, должны прочно приковать мужа к лодке под названием «Семейное счастье». Ей и в голову не могло прийти, что настоящая работа над отношениями начинается только теперь и что Сергей, привыкший к прежней Юле, совсем не готов жить с новой женщиной, скинувшей маску и показавшей свое истинное лицо. Юле хотелось капризничать и требовать звезду с неба, хотелось, чтобы ее носили на руках и исполняли все ее желания.

«Ведь я ношу его ребенка. Да он должен мне ноги целовать», – глубокомысленно думала Юля, забывая о том, что у Сергея это уже не первый ребенок, которого он к тому же совсем не ждал и не планировал.

Результатом такого поведения стало то, что Сергей едва дождался отъезда в Канаду, откровенно радуясь, что врач запретил Юле перелеты. Беременность протекала тяжело; ее сильно мучил токсикоз, временами она подолгу не вставала с кровати, и с каждым днем характер у будущей мамы становился все более невыносимым. Иногда Сергей с трудом сдерживался, чтобы сохранить спокойствие и не накричать на жену, а она, в свою очередь, считала свое поведение совершенно нормальным и естественным.

«Если я и капризничаю, то совсем чуть-чуть. Это вполне нормально в моем положении. Ох уж эти мужчины: они даже не представляют, как сложно выносить ребенка», – думала Юля, замечая, как психует молодой муж. На самом деле ее все бесило: еда казалась невкусной до отвращения, погода – то слишком жаркой, то слишком холодной, передачи по телевизору тупыми и скучными, но больше всего Юлю раздражало собственное состояние и отражение в зеркале. Она чувствовала себя настоящим бегемотом, а при взгляде в трюмо ей хотелось бросить в него камень.

«Никогда не думала, что беременность – это такой ад», – размышляла Юля, недоумевая, как другие женщины решаются на нескольких детей. А ведь впереди были еще роды: по рассказам уже родивших подруг, этот процесс можно сравнить разве что с инквизиторскими пытками.

В общем, она ныла и ныла, доведя до предынфарктного состояния даже собственных родителей. Сергей держался из последних сил. Ситуация была до боли знакомой: он снова был чем-то обязан и к тому же во всем виноват. Вот только сейчас капризы Моны представлялись ему детскими шалостями. Происходящее казалось жестокой насмешкой судьбы; иногда Сергей думал, что так ему и надо.

«Поделом мне, – размышлял он, куря сигарету за сигаретой. – Как ни крути, я подло поступил с Моной. Ведь у нее ситуация была в сто раз хуже, чем у Юли, которая находится у себя дома, имеет поддержку родных и может требовать все, что пожелает».

Однажды жена разбудила его среди ночи, срочно потребовав принести что-то кислое, а когда он, прошагав три квартала до круглосуточного супермаркета, вернулся домой с пакетом апельсинов, в ярости швырнула фрукты о стену. Сергей заскрипел зубами от злости и едва сдержал себя, чтобы не влепить ей пощечину.

«Мона никогда так надо мной не издевалась. Дурак я был, что еще и жаловался».

Мысли о Моне посещали его все чаще; но, когда он заикнулся о том, что через пару месяцев хотел бы съездить повидать дочь, Юля закатила грандиозный скандал, который Сергей запомнил надолго. После этого он сделал два вывода: что свои поездки в Египет придется держать в секрете от жены и что он скорее застрелится, чем увезет Юлю с собой в Канаду или любое другое место. Она очень рассчитывала переехать к нему после родов, хотя Сергей неоднократно намекал, что в этом году, скорее всего, не получится. И чем больше времени он проводил с новой женой, тем сильнее испарялось его желание жить с ней постоянно.

– Я хочу, чтобы ребенок рос в нормальной, цивилизованной стране, – говорила Юля.

– Моя должность пока не подразумевает проживание с семьей, – возражал Сергей. – Ну мы же сто раз это обсуждали.

– Как они могут запретить тебе привезти жену и ребенка?

– Запретить не могут. Но проблемы с визой придется решать самим. И квартира, которую оплачивает компания, маловата для троих.

– Так сними другую, побольше.

– Юль, давай отложим этот разговор до следующего года. Не думаю, что тащить новорожденного за границу – это хорошая идея.

Вскоре после свадьбы Сергей получил годовой бонус и повторное назначение в Канаду. Часть денег он благоразумно отложил, чтобы при первой возможности выслать их Моне, – но только так, чтобы об этом не узнала Юля. Любое упоминание о бывшей жене и дочери вызывало у нее дикий приступ ревности и неизменно заканчивалось скандалом. Никакие доводы о том, что Сальма остается его дочерью и у него есть обязанности перед своим первым ребенком, на Юлю не действовали.

– Почему ты так злишься? Да, у меня есть ребенок, и ты знала об этом с самого начала. Я развелся с женой, но не с дочерью! – Вначале он еще пытался образумить жену.

Со временем Сергей понял, что спорить с Юлей бесполезно; то ли у нее не на шутку взыграли гормоны, то ли таким образом она компенсировала прошлые обиды, но сейчас для Юли существовала только одна точка зрения – ее собственная, и переубедить ее было невозможно.

– Твой первый брак был ошибкой. Теперь у нас семья, скоро я рожу сына, и я не хочу ничего слышать ни о какой Моне и Сальме. У тебя что, деньги лишние? Так я помогу их потратить.

Тратить деньги она действительно умела и отдавалась этому занятию с наслаждением. Сергей с ужасом наблюдал, как растет гора коробок и пакетов в детской комнате.

– Ты уверена, что ребенку все это нужно? – осторожно спросил он у Юли.

– У моего сына должно быть все самое лучшее, – сразу вспылила она.

– Послушай, я не против, но необязательно скупать сразу весь магазин.

– Будь твоя воля, ты бы его завернул в обноски, а все сэкономленные деньги отправил своей египтянке.

– Не говори глупостей. Кстати, Сальме уже второй год, а у нее нет и половины того, что ты накупила еще не рожденному младенцу.

– Потому что ее мать – тупая деревенщина! – разъярилась Юля. – Какое мне дело, что у нее есть? Пусть хоть на голой земле спит!

Сергей только вздохнул. Он не узнавал Юлю: в нее как будто вселилась совсем другая, эгоистичная и злая женщина. Оставалась надежда, что после родов она успокоится, но, положа руку на сердце, он не был в этом уверен. Сергей уже избавился от своих иллюзий и почти не сомневался, что жена никогда не была в действительности такой милой и нетребовательной, какой казалась ему во время их краткого и бурного романа.

Звонить бывшей жене тоже приходилось украдкой; Юля не терпела даже упоминания о Моне или Сальме. С лихвой хлебнув семейного счастья, Сергей встретил день своего возвращения в Канаду с плохо скрываемым торжеством. Поцеловав Юлю и мать, он отправился в аэропорт с мыслью, что никогда еще не уезжал из дома с таким чувством облегчения.

«Нет, все-таки с Моной было значительно проще», – окончательно удостоверился Сергей.

Следующие полгода он разрывался между Канадой, Украиной и Египтом. Изначально Сергей планировал ограничиться денежными переводами и телефонными звонками, но почему-то именно сейчас он вдруг стал испытывать нежную любовь к дочери и начал по ней скучать. Сальма подросла, научилась ходить и немного говорила по-арабски, смешно коверкая слова.

В октябре Юля родила мальчика, и Сергей прилетел посмотреть на сына. Ему удалось получить всего несколько дней, что вызвало новый всплеск возмущения у жены. Роды прошли достаточно легко: ей дали эпидуральную анестезию, так что Юля не слишком мучилась, но тем не менее приравнивала рождение ребенка к совершению подвига. Сергей принял мальчика, названного Андреем, при выписке из роддома, побыл с семьей еще пару дней и улетел обратно в Канаду, а уже через месяц в обстановке величайшей секретности отправился в Египет к Сальме. На работе знали о его непростой личной ситуации и по-доброму подшучивали над метаниями Сергея между двумя странами и двумя женщинами с детьми.

– Дурак я был, что вообще женился, – признавался Сергей в моменты откровения, выпив в баре с канадскими друзьями. – Но первый раз у меня вроде и выбора не было – так сложились обстоятельства, что любой порядочный человек был просто обязан жениться. А что развелся и женился повторно, так вдвойне дурак. Надо было оставить все как есть. Черт меня дернул вообще связаться с Юлей…

– Да уж, ситуация, – качали головами друзья. – Про твою жизнь сериалы можно снимать.

В присутствии Моны Сергей также старался не упоминать о новой жене и ребенке, хотя бывшая жена в целом реагировала спокойно. Лишь по едва изменившемуся выражению ее лица он мог догадаться, насколько ей неприятно слышать о Юле. Сергей останавливался в гостинице неподалеку от их дома и почти целый день проводил вместе с дочерью: катал ее на упряжке, запряженной лошадьми, водил в парк, на пляж или на аттракционы. Девочка, редко видевшая отца, за это время успевала сильно к нему привязаться; Мона беспокоилась по этому поводу и даже ревновала дочь к Сергею, но не могла запретить им встречаться. Приходилось признать, что бывший муж, поступивший непорядочно по отношению к ней, все же не бросил ребенка: по мере возможности он поддерживал связь с Сальмой и обеспечивал ее всем необходимым, Моне оставалось лишь догадываться о том, каких усилий ему стоило выкраивать для дочери время и деньги.

Мона

Первый месяц после расставания с Сергеем Мона прожила как в тумане. Единственной ниточкой, связывающей ее с миром, была Сальма. Жизнь полностью замкнулась на заботах о дочери, и все остальное потеряло для нее смысл.

Она во всем призналась Линде: подруга долго ахала и, как могла, успокаивала Мону.

– Все будет хорошо. Знаю, что сейчас тебе тяжело, но время лечит…

– За что? За что он так?

– Аллах все видит, дорогая. Рано или поздно Сергей ответит за свои поступки… И он, и эта женщина.

– Я знаю. Но я не хотела, чтобы он отвечал. Я просто хотела быть счастливой. Неужели я этого не заслужила?

– Мона, дорогая, ты заслуживаешь всего самого хорошего. Но Аллах лучше знает, что нам надо. Положись на него и не падай духом.

Прошло несколько месяцев, и боль стала потихоньку отступать. Мона больше не плакала ночами, а проваливалась в глубокий сон и утром открывала глаза, не сразу вспоминая о Сергее. Она проводила дни, занимаясь с дочерью, а в краткие минуты покоя, пока Сальма спала, читала книги. У нее по-прежнему не было друзей, кроме Марьям и Линды, но Мона привыкла к одиночеству и воспринимала его как должное. Она стала строить планы на будущее: отдать дочку в садик, когда та еще немного подрастет, и поискать работу наподобие той, что была у нее в Каире. Моне хотелось заниматься еще чем-то, кроме ребенка; и потом, она не знала, как долго Сергей продолжит высылать им деньги. В этой непростой ситуации Мона считала совсем нелишним иметь собственный источник дохода.

Однажды поздно вечером раздался звонок; по голосу Линды Мона сразу поняла, что что-то случилось.

– Тут такое дело… ты только не нервничай. В общем, меня просил позвонить твой отец. Он надеялся, что мы до сих пор общаемся и что я смогу тебе передать…

Мона молчала, вцепившись в трубку.

– Ему плохо. Совсем плохо… Уже неделю не встает, и врачи говорят, что… В общем, времени осталось мало и надо готовиться к самому худшему.

– О, Аллах…

– Он хочет проститься с тобой.

– Ты что-то говорила про Сальму?

– Нет. Но ведь он и так знает, что ты была беременна.

– Я боюсь, – прошептала она.

– Понимаю. Но сейчас у тебя, возможно, последний шанс поговорить с отцом и даже помириться с ним. Я видела его сегодня: он совсем не думает о мести. Это просто пожилой уставший человек, который не хочет умирать, не повидавшись с дочерью.

Мона записала номер телефона отца и долго сидела, глядя на бумажку с цифрами. Она вспоминала свою прошлую жизнь в родительском доме, и по щекам ее текли слезы. Как случилось, что они с отцом стали злейшими врагами, что она вынуждена скрываться от его гнева?

«Я сама наломала дров, – думала Мона. – Я осознанно пошла на разрыв с семьей… и самое печальное, что это не принесло мне счастья».

Спустя час она наконец решилась набрать номер. Отец почти сразу снял трубку, как будто ждал звонка.

– Это я, папа, – прошептала Мона.

– Здравствуй, дочка. Хорошо, что ты позвонила.

Они ненадолго замолчали.

– Ты, наверное, знаешь, что мое время пришло. Скоро я предстану перед Аллахом.

– Пожалуйста, не говори так… Ты должен поправиться.

– Я много думал о тебе в последнее время.

– Прости… Прости меня, отец.

– Приезжай ко мне и привези своего ребенка. Не откажи старику в его последней просьбе.

– У меня дочь… Сальма. Мы приедем завтра.

– Я буду ждать.

Положив трубку, она бурно разрыдалась. Сальма подошла к матери и удивленно посмотрела на нее, а затем залезла на руки, по-детски пытаясь ее утешить. Они долго сидели в тишине обнявшись – вопреки обыкновению Сальма не вырывалась. Как будто чувствуя настроение Моны, девочка вела себя на удивление спокойно и только встревоженно смотрела на мать.

– Завтра мы поедем к дедушке. Пришла пора познакомиться с родственниками. А то ты у меня растешь, словно сиротка.

Мона вздохнула, вспомнив Сергея и его мать. Похоже, бабушке наплевать на внучку, она ни разу не позвонила и не написала невестке и вообще никоим образом не обнаружила своего интереса к дочери своего единственного сына. Затем ее мысли вернулись к собственной семье. Она вспоминала, как тяготилась жизнью в отчем доме и как хотела оттуда вырваться. Оглядываясь назад, Мона видела наивную и восторженную девочку, ничего не знавшую о жизни. Был ли у нее хоть малейший шанс осуществить свои мечты? Могла ли она удержать Сергея? Или избежать отношений с ним? Что было бы, если вместо него она встретила бы другого, более подходящего ей мужчину?

В конце концов Мона встряхнула головой, пытаясь отвлечься от бесполезных мыслей. Все сложилось так, как сложилось. Сейчас ее главная забота – воспитать Сальму.

Эту ночь Мона не могла сомкнуть глаз. Она думала о родителях, о братьях и о Сумайе – о всей своей потерянной семье, которую ей вновь предстояло увидеть. Как родные примут блудную дочь? Несмотря на уверения Линды и даже на приглашение отца приехать домой, Мона совсем не была уверена, что все пройдет гладко.

Рано утром она разбудила Сальму и, поймав такси, успела на первый утренний поезд в Каир. После недолгих колебаний Мона решила надеть паранджу, ей не хотелось, чтобы вся улица видела ее возвращение в родной дом.

«Соседи ничего не забывают. Может, обо мне не судачат так, как раньше, но, стоит им меня увидеть, сразу все вспомнят».

Дорога казалась бесконечной; Сальма дремала у нее на коленях, а Мона сидела, погруженная в свои мысли и воспоминания. Она видела себя молоденькой девочкой, мечтающей об интересной жизни, образовании и путешествиях; затем печальной молодой женщиной замужем за положительным, но нелюбимым Ахмедом; восторженной и влюбленной после знакомства с Сергеем и, наконец, убегающей из отцовского дома, чтобы решительно порвать с прошлой жизнью. Все эти картинки из прошлого мелькали у нее перед глазами, заставляя Мону то и дело вытирать набегающие слезы. Где она ошиблась? Когда все пошло не так?

Поезд затормозил на конечной станции. Она вышла на перрон и вскоре пересела в маршрутку, которая отвезла их с Сальмой в родную деревню. Сердце Моны екнуло, когда они оказались на месте: здесь совсем ничего не изменилось. Это было то самое место, где она родилась и выросла, то место, где рождались и умирали ее предки.

Мона похвалила себя за предусмотрительно надетую паранджу (то там, то тут мелькали знакомые лица) и нетвердой походкой пошла к своему дому. У порога она некоторое время мялась в нерешительности, пытаясь проглотить застывший ком в горле, но затем все же решилась и позвонила. Ничего не понимающая Сальма крутила головой по сторонам: в дороге девочка выспалась и сейчас с интересом осматривала незнакомое место.

Дверь открыла мать. Некоторое время они молча смотрели друг на друга; Моне пришлось напомнить себе, что ее лицо скрыто за плотной тканью никаба.

– Это я, мама, – прошептала блудная дочь, чувствуя, как подгибаются ее колени.

Мать пошатнулась – казалось, обеим женщинам вот-вот может понадобиться медицинская помощь.

– Заходи, – тихо прошептала она побелевшими губами.

Разувшись, Мона вошла в холл и вопросительно посмотрела на мать.

– Отец в нашей спальне. Иди. Нет, постой… девочку оставь здесь. Я присмотрю за ней.

Моне поцарапало слух, что мать не назвала свою внучку по имени, хотя наверняка знала, как ее зовут. Но она безропотно передала Сальму и тихо вошла в родительскую спальню.

Шторы были задернуты, на тумбочке слабо горел ночник. Даже при таком тусклом освещении Мона сразу увидела, что отец сильно постарел и осунулся. В полудреме он не сразу заметил появление дочери, но, когда вгляделся в ее лицо, заметно обрадовался.

– Мона… – Отец едва заметно приподнял руку. – Хорошо, что ты приехала.

– Как ты, папа? – Она чувствовала, как слезы градом покатились по щекам. – Чем я могу тебе помочь?

– Ничем, дочка. Только Аллах в силах помочь мне. Помолись, чтобы он простил мои грехи и облегчил страдания.

– Папа. – Мона, не выдержав, упала на колени и схватила его ладонь. – Прости меня… Я так виновата…

– Я тоже виноват, – признал он. – Знаешь, я много думал об этом все время, пока ты скрывалась от нас. Наверное, мы слишком давили на тебя… Не замечали, чего ты хочешь, о чем мечтаешь…

– Папа… пожалуйста, не умирай… мне так много надо тебе рассказать. Я так давно тебя не видела…

– Это ничего, дочка. Главное, что мы успели попрощаться. Приехав сюда, ты сняла с моей шеи тяжелый камень. Пожалуйста, не забывай своих родных. Мы все ошибались, но все-таки мы одна семья, а не враги друг другу.

– Я боялась, что ты меня убьешь.

– Ну, у меня вряд ли хватило бы духу убить собственную дочь. Хотя, не спорю, были мысли запереть тебя в комнате…

– Это та же смерть, только более медленная и мучительная.

– Я плохо знал тебя, Мона, – вздохнул отец. – Мне следовало лучше понимать своего ребенка. Ты совсем не похожа на Сумайю. Точнее, ты вообще ни на кого не похожа. Но ведь ты не плохая, не подлая… я знаю, я не могу в этом ошибаться. Нужно было позволить тебе осуществить свои желания: позволить учиться, не настаивать на свадьбе с Ахмедом. Может, тогда нам удалось бы избежать трагедии. Но сейчас слишком поздно говорить об этом… Приведи свою дочь. Я хочу посмотреть на нее.

Мона вышла в холл и вздрогнула, увидев там соседей, пришедших справиться о здоровье больного. На нее устремилось множество любопытных взглядов. Вспыхнув, она кивнула гостям и сразу ушла на кухню к матери.

– Отец хочет видеть Сальму.

Мать поджала губы, но молча отдала девочку. Мона вернулась к отцу, стараясь не обращать внимания на перешептывания соседей.

– Вот моя дочь.

– Поднеси ее поближе. Я хочу посмотреть… Она похожа на тебя, Мона.

– Да. Все так говорят.

– Где ее отец?

– Он работает в другой стране.

– Девочка записана на него?

– Да. Он признал Сальму.

– Вы расстались? Скажи честно. Сейчас тебе нечего бояться.

– Да, папа. Мы расстались. Он развелся со мной и женился на другой женщине, и она уже родила ему сына. Клянусь Аллахом, я говорю правду.

– Эта женщина – его соотечественница?

– Да, папа.

– Хорошо. – Заметив, как вспыхнула Мона, отец пояснил: – Знаю, что тебе больно. Ты многим пожертвовала ради этого мужчины. Но поверь, так лучше для всех. Тебе тоже надо выйти замуж за хорошего человека…

– Сейчас я не могу думать о мужчинах. Прошло слишком мало времени.

– Подумай об этом, когда будешь готова. Считай, что это моя последняя воля. – Он ненадолго замолчал. – Ты знаешь, у Ахмеда уже двое детей.

– Я рада за него.

– Ты совершила большой грех, дочка. Но Аллах милостив, – кто знает, может быть, он простит тебя. Главное, чтобы ты раскаялась и не повторяла прошлых ошибок.

– Не волнуйся, папа. Теперь я понимаю многое из того, чего в силу молодости не могла понять раньше.

– Этот человек видится с Сальмой? – Мона заметила, что отец избегает называть Сергея по имени.

– Да, он приезжает иногда… и высылает деньги.

– Что ж, значит, у него есть хоть какие-то представления о порядочности. Может быть, это и неплохо, что Сальма живет далеко от него. Здесь она вырастет мусульманкой. – Отец, казалось, просто размышлял вслух. Он снова тяжело вздохнул и ненадолго замолчал, погрузившись в свои мысли. – Я был рад увидеть вас, тебя и мою внучку. Храни вас Аллах.

– Мы можем остаться на ночь?

– Возможно, вам придется задержаться даже дольше, – усмехнулся отец. – На все воля Аллаха. Скажи матери, чтобы она разместила вас наверху.

Сердце Моны екнуло. Перед глазами промелькнули детские годы, проведенные в этом доме, в их общей с Сумайей спальне.

– Да, время бежит, – сказал отец, как будто подслушав ее мысли. Аль-Хамду ли-Ллях – Сумайя замужем и скоро станет матерью. Карим тоже женился. С нами остался только Омар.

– Сумайя беременна? Я не знала! – воскликнула Мона.

– Мать, наверное, не успела тебе рассказать. Иди к ней.

– Конечно. Я вижу, что ты очень устал. Тебе надо отдохнуть.

– Да, я очень устал, дочка. Иди. Нет, сначала поцелуй меня. Пусть Аллах защитит тебя и твоего ребенка.

Сальма, с интересом наблюдавшая за дедом, скривила забавную рожицу, и он слабо улыбнулся в ответ.

Мона вышла, прикрыв за собой дверь. Отец закрыл глаза и, казалось, сразу заснул.

Соседи все не расходились. Мона вновь ощутила неловкость и, пробормотав что-то невнятное, сразу поднялась к себе в комнату, чувствуя, как ее спину прожигают любопытные взгляды.

Мать уже постелила постель и даже достала для Сальмы старые детские игрушки. На мгновение Мона вдруг вспомнила себя юной семнадцатилетней девушкой, тайком читающей любовные романы и мечтающей о путешествиях, интересной жизни и принце на белом коне. Как много времени прошло с тех пор!

Сальма стала капризничать, и мать взяла девочку на руки. Она с трудом сдерживала слезы, пытаясь справиться с нахлынувшими воспоминаниями. Какое-то время они провели в комнате; Мона слышала слабый гул голосов и не хотела спускаться вниз, чтобы не столкнуться ни с кем из соседей.

Мать принесла поднос с едой; она выглядела еще более осунувшейся и уставшей.

– Я могу чем-то помочь? – спросила Мона.

– Нет, спасибо. – Она, не поднимая глаз, вытирала руки о фартук. – Пришли Карим с женой и Омар. И Сумайя уже едет сюда.

Мона вздрогнула.

– Они, наверное, не хотят меня видеть?

Мать сделала неопределенный жест руками.

– Сумайя злилась, когда из-за твоего развода сорвалась ее свадьба. Но, думаю, сейчас это в прошлом. А мальчики… думаю, им достаточно того, что тебя простил отец.

– А ты, мама? Ты меня простила?

Та отвела глаза.

– Ты причинила нам много горя, детка.

Мона слабо кивнула, пытаясь сдержать слезы.

– Сейчас все наши мысли в первую очередь об отце, – проговорила мать, глядя куда-то вдаль. – Вчера доктор предупредил, что он вряд ли переживет следующую ночь… Но он все еще с нами, – возможно, потому, что ждал тебя.

– Ты хочешь сказать…

– Сегодня все дети будут ночевать в доме, – оборвала ее мать. – Соседи скоро уйдут. После этого ты можешь спуститься… но сейчас тебе лучше побыть здесь.

– Я и сама не испытываю никакого желания видеть этих сплетников, – пробормотала Мона.

У нее совсем не было аппетита, зато Сальма с удовольствием уплетала то, что принесла бабушка. Поев, она заскучала, и Моне стоило больших усилий удерживать девочку в комнате. Ей совсем не хотелось, чтобы соседи разглядывали Сальму и судачили об отце девочки. Мона знала, что после скандального развода с Ахмедом слухи о таинственном иностранце просочились и сюда, и теперь у соседей появилось много поводов для злословия. Обычаи Египта таковы, что женщина, чей брак не объявлен публично, в глазах окружающих не является замужней даже при наличии официального свидетельства о браке, и Моне это было хорошо известно.

Ближе к вечеру приехала Сумайя. Сестры долго смотрели друг на друга, не в силах вымолвить ни слова, а затем бросились в объятья и дружно разрыдались. Мона сразу заметила округлившийся живот своей младшей сестры. Они долго разговаривали, то плача, то смеясь, вспоминая детство и рассказывая друг другу новости последних лет.

– Так ты живешь совсем одна? – ужаснулась Сумайя.

– Да. Сергей развелся со мной. Он признал ребенка, навещает Сальму, высылает деньги… но у него есть другая семья там, в Киеве.

– Какой кошмар!

– Ничего, я уже привыкла, – грустно отозвалась Мона.

– Я видела в новостях, что у них в Украине тоже революция?

– Да. Я как раз была там, когда все началось. Представляешь: попала с одного майдана на другой. И ни там, ни там никакого счастья у меня не случилось.

Она видела, что Сумайя больше не держит на нее зла, и не могла скрыть своей радости, вновь обнимая свою любимую младшую сестру. Ужин прошел в семейном кругу, Мона увидела своих братьев и познакомилась с женой Карима. В таких обстоятельствах всем было не до веселья, но сама Мона, несмотря ни на что, ощущала невероятное облегчение, зная, что теперь она не одна. Пусть пока ее приняли скрепя сердце, но она больше не изгой; ей больше не придется скрываться от гнева родных.

Отец умер этой же ночью. Мона, мать и Сумайя по очереди дежурили у его постели: ближе к утру он открыл глаза, попытался что-то сказать, но из его уст вырвались лишь бессвязные звуки. Мона закричала, и на ее крик тут же прибежали остальные родственники, но все было кончено: отец застывшим взглядом смотрел куда-то в вечность. Женщины начали плакать; поднялась суета; с раннего утра в дом потянулись знакомые с соболезнованиями. Мона больше не пряталась в комнате; ей было безразлично, кто и что про нее скажет. Похороны по мусульманскому обычаю состоялись в тот же день; соседские женщины полностью взяли на себя домашние хлопоты, освободив убитых горем родных покойного. Мать, давно знавшая о болезни мужа и переносившая ее стоически, впала в отчаяние: она или плакала, или молчала, бессмысленно глядя вперед. Мона и Сумайя рыдали, сидя рядом с телом своего отца. Сальма, оказавшаяся на попечении лишь вчера обретенных родных, вела себя на удивление разумно, чем вызывала одобрение Умм Мухаммед, ближайшей соседки и подруги матери Моны.

– Хорошая девочка, – сказала эта мрачная женщина, пользовавшаяся на улице большим авторитетом. – Конечно, ее происхождение вызывает много вопросов… Но Аллах милостив: с помощью семьи Мона сможет воспитать из нее достойного человека.

– На все воля Аллаха, – дружно откликнулись остальные соседи.

Мона осталась в доме еще пару дней после похорон. Окружающие сочувствовали убитой горем женщине и уже не так часто вспоминали о скандальном разводе и побеге из дома. Прощание с родными вышло трогательным: Сумайя пригласила сестру погостить к себе в Каир, а мать просила навещать ее как можно чаще.

– У меня остался один Омар, – говорила она, смахивая слезы. – Придет время, и он женится, а я останусь доживать свой век в одиночестве…

– Не говори так, мама. У тебя уже есть внучка, скоро Сумайя родит, да и жена Карима беременна. Да ты не будешь успевать ездить от одного внука к другому!

– У всех свои семьи, своя жизнь.

– Мам, а ты приезжай к нам в Александрию. Мы с Сальмой будем очень рады.

– Ин ша Аллах, – расплывчато ответила мать.

Несмотря на смерть отца, она уезжала со светлым чувством в душе. Впервые за долгое время Мона перестала ждать светлого будущего, научившись ценить день сегодняшний и то, что она имеет уже сейчас. Сальма подрастала, радуя мать своими успехами; у нее была крыша над головой и семья, которая вновь приняла ее обратно. Мона больше не ощущала себя одинокой и не ждала от жизни чуда, а старалась жить сегодняшним днем, радуясь каждому моменту. Она чувствовала себя повзрослевшей и, вспоминая свои прежние страдания, лишь грустно улыбалась. Разочаровавшись в любви и не получив то, о чем ей мечталось в юности, Мона перестала гнаться за призрачной птицей счастья и наконец обрела успокоение. Она надеялась выйти на работу, как только Сальма немного подрастет, и даже поездить по миру, но все-таки для нее это было уже неглавным. Что касается мужчин, то их для Моны не существовало: она все еще жила воспоминаниями о Сергее.

– Нехорошо, что ты живешь одна в таком большом городе, – твердила ей мать. – Надо найти хорошего мужа, за которым ты будешь как за каменной стеной.

– Ин ша Аллах, мама, – вновь и вновь отвечала Мона, радуясь, что в родной деревне мать вряд ли сыщет ей жениха, а в незнакомой ей Александрии – и подавно. – Если мне суждено когда-нибудь еще раз выйти замуж, так оно и будет.

Она посмеивалась, глядя на недовольное лицо матери, считавшей, что все ее дети должны быть «пристроены», и с присущим ей фатализмом терпеливо повторяла столь любимое египтянами восклицание, за которым скрывается одновременно и нежелание что-либо делать, и покорность перед Создателем – «Ин ша Аллах».