В десяти, верстах от нас, в губернском городе, открылось «Художественное Имени Ея Императорского Высочества Великой Княгини Терезы Константиновны Училище».

Я тогда состоял учеником при живописце вывесок Ефиме Заке. Он относился ко мне хорошо. Он верил, что из меня выйдет второй Исаак Левитан.

Он говорил:

— Если ты не поступишь в это самое «имени княгини такой-сякой» училище, я тебя знать не хочу!

— Разве они меня примут?

— А ты пробуй, лезь, добивайся! Как только закончим корову, я сам поеду с прошением!

Корову заказал мясник Лейзер Бланк.

— Вы понимаете, Ефим, — объяснил он, — мне хочется, чтобы это была медальная корова. Чтобы все части выделялись. Чтобы хозяйки не могли оторваться!

Намечая углём:

Зак говорил:

— Вывеска, Гиршеле, должна кричать. Если она молчит, она не вывеска.

— Кричать?

— Только! Например: у тебя разболелись зубы, ты лезешь на стенку, ты бегаешь по улицам как сумасшедший. И вдруг среди вывесок ты находишь большое чёрное: «ЗУБ». Ты бежишь туда. Помогут ли тебе там, это другой вопрос… Значит, вывеску для дантиста делай: чёрный прямой шрифт на белом, крупно: «ЗУБ» и мелко, косым: «ной врач». И она будет кричать!

Он бросил уголёк и стал искать подходящую корову. Мы долго перелистывали замызганный букварь, откуда Зак часто срисовывал разное для вывесок. Хорошей коровы там не было. Зак сердился. Я сказал:

— А что, если я схожу в стадо и попробую срисовать с живой коровы?

Зак улыбнулся:

— Золотая голова! Иди добивайся!

Я схватил папку и побежал за город, на луг. Коров я очень боялся. А там ведь не одни коровы, там ещё настоящий бык. Всё-таки я смело шагал по кочкам.

И вот я добрался до стада. Пастух Трофим спал под вербой. Коровы с удивлением посмотрели на меня.

Я выбрал самую толстую, самую рыжую и стал выполнять её портрет во весь рост.

Сначала я то и дело озирался на лежащего в стороне быка. Везде мне мерещились страшные кривые рога. Но скоро я позабыл обо всём и только старался возможно точнее передать все изгибы коровьего тела.

Рыжая позировала хорошо. Я весь вместе с папкой отражался в её выпуклом тёмном глазу. Иногда она передвигалась по лугу, и я, спотыкаясь, бежал за ней по кочкам и коровьим «блинам». Злющие мошки и голосистые комары одолевали меня. Я даже не отмахивался — я работал!

Скоро портрет был готов.

Зак радовался:

— Какая тушёвка! Какой глазомер! Вот тебе мои кисти, пиши корову сразу на железе. И, если ты не подашь прошение, я тебя выгоню!

Не веря своему счастью, я корову расчертил, увеличил; наколол по контуру дырочки, толчёным мелом перебил рисунок на грунт и стал разрабатывать масляными красками. Я сделал круглый синий глаз, в котором отражаются зелёный луг и голубое небо. Розоватыми белилами тронул хвост, ноги, вымя. Коричневой умброй наметил причудливые пятна на спине. Рога сделал голубые, с зелёными кончиками. Зак подправлял, советовал:

— Ярче! Чище клади краску! Чтобы она кричала! Чтобы она пела, наша вывеска!

То и дело он вырывал у меня кисть, и я бормотал, суетясь и приплясывая около учителя:

— Я сам, я сам… Корова вышла на славу.

Когда мы вешали её над лавкой Лейзера Бланка, мясник стоял внизу и, вытирая фартуком руки, говорил:

— Эта блондинка мне нравится!

Зак показывал на меня:

— Ему, ему кричите спасибо! Ого, вы ещё о нём услышите! Лейзер, вы завтра поедете на городскую бойню? Захватите меня.

— С удовольствием! — отвечал Бланк, не отрываясь от вывески.

И Зак поехал в город, и привёз оттуда два листа гербовой бумаги, и уселся писать прошение.

Его Превосходительству господину директору художественного имени…-

выводил он буковку за буковкой своим самым лучшим шрифтом, «королевским рондо», -

Покорнейше прошу принять…

Он сам отвёз прошение в город и вернулся важный, озабоченный:

— Гиршук, послезавтра экзамен. Мясник нас подвезёт… Спросят домашние работы… Где твоя корова?

— Я её всю тогда исчертил, испортил…

— Эх ты, цыплёнок! Возьми зеркало, рисуй себя, чтобы завтра была домашняя работа.

Я рисовал себя в зеркале: унылый нос, испуганные глаза, космы вдоль ушей. Зак всё забраковал. Домашней работы так и не получилось. Пришлось ехать без неё.

Рано утром мы пошли к Лейзеру. Городишко ещё спал, хотя петухи уже давно будили его. Мясник выкатил дряхлую окровавленную телегу. Солнце снизу освещало бродячих собак около домика Лейзера, вывеску над крылечком. Зак долго смотрел на неё и вдруг закричал:

— Бланк, я хочу украсть у вас вывеску!

— Ша! — шёпотом отозвался Лейзер. — У нас ещё спят… Вы с ума сошли!

— На денёк! — уговаривал Зак. — Надо же помочь мальчику. Вы сами видите его работу. Эго же второй Левитан! Будьте хоть раз человеком, а не только мясником!

Он подтолкнул телегу к дому, забрался на неё и стал снимать с крюков вкусно пахнущую краской вывеску. Бланк шипел:

— Я подам в суд! Я буду жаловаться! Вы мне испортите торговлю!

— Ничего, ничего, — утешал его Зак. — Вечером ваша красавица к вам вернётся.

Мы уложили вывеску на телегу, прикрыли мешком, уселись, и Лейзер погнал лошадь. Всю дорогу он ворчал:

— Ефим, вы ненормальный… Н-но, скотина!.. Нормальные так не поступают… Н-но, чахотка!

А Ефим Зак за его спиной подталкивал меня локтем, веселился:

— Теперь у нас есть домашняя работа. Пускай полюбуются! Такая корова!

Через два часа мы подкатили к зданию с колоннами, над которым желтел двуглавый орёл. Швейцар с возмущением посмотрел на наш «парадный выезд».

Мясник сказал:

— Чтобы вечером вывеска была на месте, Левитаны!.. Н-но, мешок с костями!

Зак сбегал в канцелярию.

— Сейчас начнётся, — сказал он, вернувшись. — Экзамен лёгкий: кого-нибудь срисовать. Когда тебя примут, я тебя устрою здесь, у сестры. И, когда ты станешь знаменитым, Янкель-Гирш, не забывай старого Ефима Зака, из которого тоже мог бы получиться второй Левитан и… не получился. — Он обнял меня. — Ну, иди!

Он остался внизу, около вывески, а мы все, податели прошений, поднялись по широкой лестнице и разошлись по классам. На стенах висели белые гипсовые носы, уши, рты. Я искал: кого рисовать?

Но все уже взялись за работу. Податели прошений усердно вырисовывали носы и рты. Мне стало не по себе. Как это рисовать отдельное, точно отрезанное от громадного трупа ухо!

Мне достался нос. Большой, прямой, белый, как сахар. Нос — и больше ничего!

Справа и слева, сзади и спереди скрипели угольки и тушевальные карандаши. Я тоже стал срисовывать висящий передо мной холодный, бессмысленный нос. Я не слишком вглядывался в его белизну. Скорей избавиться, скорей на улицу, увидеть что-нибудь живое — собаку, лошадь, корову!.. Ломая угольки, я торопливо выводил громадный нос и тёмные дырки ноздрей.

Через час раздался звонок, захлопали подставки, задвигались стулья. Служитель стал собирать рисунки. Я побежал к Заку.

— Ну? — спросил он издали.

— Нос.

— Что-о?

— Нос… Я рисовал нос…

— Чей нос? Что ты болтаешь?

— Отдельно нос… и больше ничего.

Зак растерялся:

— Это, наверное, такая новая система. Ничего… Ты забыл про это! — Он щёлкнул пальцем по железу вывески.

И, когда нас позвали в актовый зал на заседание художественного совета, Зак сам понёс нашу вывеску. Под портретами Николая II и «той самой» княгини сидели люди в мундирах и эполетах. Я боялся на них смотреть — они были слишком важные, но Зак их не боялся. Как только председатель вызвал «Липкин Гирш», Зак вскочил и весело сказал:

— Он здесь, вот… Это, извиняюсь, мой ученик…

— А вы кто?

— Кто я? Я живописец вывесок… Тут, из местечка… Исаак Левитан тоже из нашего местечка…

— Домашние работы представлены?

— Сейчас… — Зак взгромоздил закутанную в мешок вывеску на крытый зелёным сукном стол. — Одна минута…

Мешок упал на сукно. Рыжая корова с голубыми рогами спокойно смотрела на председателя. Стало тихо. Кто-то громко и раздельно прочитал:

— «Мясо Лей-зе-ра Блан-ка».

— Что?! — Председатель махнул рукой, и корова с грохотом полетела на пол. — Да как… да как вы… смеете?

Зак побледнел.

— Извиняюсь… если это не подходит… Я думал, но ведь мой ученик рисовал ещё нос.

Председатель платком вытирал руку:

— Николай, подайте лист Липкина Гирша!

«Мой нос» появился на столе.

— Николай, гипс номер два!.. Спасибо… Теперь, господа, сравните этот благородный греческий нос, — он приподнял бумагу за уголок и показал всему залу, — с этим… горбатым уродством. — Он повернулся к нам. — Ваш ученик, господин маляр, нарисовал свой… свой нос! Да, это он сделал талантливо. Но нас, господа, такой нос не устраивает!

Он усмехнулся. И все — сидящие за столом, и вдоль стен, и в креслах, и служитель у двери, — все засмеялись. И под этот смех мы с Ефимом Заком, неся «Мясо Лейзера Бланка», вышли из Художественного Имени Ея Императорского Высочества Великой Княгини Терезы Константиновны Училища…