У Пети Ерошина тоже вышел серьёзный разговор из-за отметок, только не с папой, как у Владика, а с мамой. На весь пятый «Б» всего было две двойки, и обе — у Пети Ерошина. Одна по русскому письменному — за диктант, а другая — по истории. Кира Петровна, когда отдавала ему табель, сказала:

— Способный ты парень, Петя, только матушка лень тебя губит. Подтянись, пока не поздно.

Петя взял табель и, не глядя в него, засунул в портфель. Две двойки… Чего ж тут подтягиваться! Тут уж подтягиваться нечего… Насвистывая сквозь зубы «Удар короток, и мяч в воротах», он с независимым видом зашагал домой.

Обычно он возвращался домой вместе с Владиком, потому что они жили в одной стороне. Но после ссоры из-за кинжала недавние друзья перестали разговаривать. В классе они хотя и сидели попрежнему рядом, но друг друга как будто не замечали. Когда надо было, и Петя и Владик обращались к сидевшему впереди Лёне Горшкову:

— Лёня, скажи Петьке, пускай вернёт резинку.

— Лёня, скажи Владьке, пускай книжку принесёт.

Так и разговаривали через «переводчика».

Вот почему Петя сейчас из школы шёл один. У каждой витрины он останавливался. Сегодня они выглядели по-особенному. Всегда в окне видно, чем магазин торгует, а сегодня все витрины убраны красной материей, портретами, чертежами, моделями и большими красными тройками. Петя шёл не спеша. Торопиться некуда. Ему хотелось отдалить встречу с мамой.

Мама работает сновальщицей на комбинате «Трёхгорная мануфактура». Петя там был в прошлом году с экскурсией. Они обошли тогда все цехи. В сновальном цехе он увидел маму. Она стояла у станка в синем халате и красной косынке, а перед ней без конца тянулись прямые, как струны, нити и наматывались на большой сновальный вал. Мама зорко следила за светлыми, серебристыми нитями. Чуть какая ниточка оборвётся, она быстро и ловко особым ткацким узелком связывала её.

— Мама! — позвал Петя.

Но в сновальном цехе шумело множество станков, и мама не услышала Петю. Он знал, что все ткачи из-за постоянного шума туговаты на ухо, и крикнул погромче:

— Мама!

И тут наконец-то мама услышала, оглянулась и кивнула Пете головой, а пальцы её в это время завязали крохотный узелок.

Мама работала хорошо, и ей хотелось, чтобы её сын тоже хорошо работал. Конечно, эти двойки маме не понравятся. Немудрено, что Петя еле-еле плёлся домой.

Но как тихо он ни шёл, всё же в конце концов пришёл. Мама уже была дома. Она расправляла ворсистый, с красным кантиком половичок на только что натёртом полу. На столе лежала новая скатерть с острыми складками. На окнах белели отглаженные занавески с крупной мережкой.

Петя разделся и степенно прошёл в комнату.

— Чур, ноги вытирать. Вот так, — сказала мама. Она выпрямилась и поправила волосы. — Заходи, сынок. С праздничком тебя!

— Спасибо!

Петя молча прошёл по новому половику и бросил портфель на подоконник.

— Пётр, не бросай куда попало! — строго сказала мама. — Клади на место. Видишь, я убрала.

Всё так же молча Петя взял портфель и повесил его на гвоздь.

— Ты что это, Петя, вроде как не в себе?

— Нет, я в себе.

Он стал теребить мережку на занавеске.

— Оставь занавеску. Ты мне лучше скажи, какие отметки принёс, горе ты моё!

Петя стал смотреть в окно:

— Никакие я не принёс.

— Как так — никакие? Дай-ка портфель.

Петя подскочил к стене, сорвал портфель и спрятал было его за спину, но мама строго сказала:

— Дай сию минуту.

Делать было нечего, пришлось Пете подать маме табель. Она заглянула в книжечку и сурово скрестила руки на груди. Ей всегда хотелось, чтобы Петя стал инженером, учёным, изобретателем. Для этого надо, конечно, учиться как следует. Ерошина сама училась на курсах при комбинате и учила молодых ткачих работать лучше и быстрее. Но Петя, как на грех, не очень-то любил учиться. Это сильно огорчало его маму.

И сейчас, увидев в табеле две двойки, она сердито сказала:

— Что же мне с тобой, с непутёвым, делать? Опять хочешь весь год на тройке да на паре кататься?

— Ничего я не хочу кататься.

— Не хочешь? А это что? А это?.. — И она стала тыкать крепким пальцем ткачихи в табель. — Срам какой! Только фамилию нашу позоришь!

Это почему-то больше всего обидело Петю:

— Ничего я не позорю.

— Нет, позоришь! Наша фамилия, Ерошины, уважаемая, а ты позоришь.

— Не говори так, слышишь? А то уйду, — сказал Петя.

— Куда же ты уйдёшь, интересно?

— Я уж знаю куда.

Слово за слово — спор разгорелся не на шутку. Дело кончилось тем, что Петя выскочил в коридор, сорвал с вешалки пальто и шапку и выбежал на улицу.

Сгоряча он зашагал было к Владику. Но на углу опомнился: ведь они в ссоре! Он остановился: куда ж пойти? В Дом культуры — ещё рано. В Зоопарк — неинтересно, он уже там был двадцать раз. В кино «Баррикады» — надо деньги на билет. А у мамы он сейчас просить не будет.

Кругом густо шёл народ. У всех в руках были покупки. Все куда-то спешили, все готовились к празднику, и лишь один Петя Ерошин стоял на углу Красной Пресни, не зная, куда пойти.

И тут он вдруг вспомнил про Детский парк. Ведь там много широких скамеек. На любой из них можно отлично провести часок-другой. Пусть мама поволнуется, пусть поищет его…

Петя засунул пальцы в рукава и зашагал к парку. Скоро он подошёл к высоким воротам. Они были открыты. Петя побрёл по аллейке. Над дорожками покачивались разноцветные фонарики. Ветер шевелил красные полотнища и посвистывал в тоненьких ветках липок и топольков. Кто-то вставил в руку Павлика Морозова красный флажок. В центре парка возвышался большой, обтянутый кумачом щит: «Лучшие люди нашего района».

От нечего делать Петя подошёл к щиту. На нём было много фотографий. Вот пожилой рабочий с орденом. Вот молодой парень в большой кепке. Вот женщина в косынке. Петя присмотрелся к ней. Где-то он раньше видел эти тёмные пристальные глаза, прямой нос и сжатые губы…

Очень похоже на его маму. Он пригнулся поближе к фотографии. Постойте, да это не только похоже, это просто сама она, его мама! Вот же и подпись на узенькой полоске бумаги: «Знатная сновальщица Евдокия Ерошина».

Петя глазам своим не поверил. Он потрогал гладенькую фотографию. Снято, наверное, на работе, потому что мама в халате, а за её спиной — большие фабричные окна… Петя не отрываясь смотрел на мамин портрет. Тут подошёл какой-то прохожий, стал рядом с Петей и начал разглядывать фотографии. Петя не выдержал и сказал:

— Вот видите, дяденька, вон там Евдокия Ерошина. Это моя мама.

— Да? — Прохожий посмотрел на Петю и улыбнулся. — Верно, похож. Молодец, поздравляю!

— Спасибо, — сказал Петя. А сам подумал: «Чем же я молодец? Это мама молодец!» Но всё равно ему было очень приятно.

Он долго там простоял, возле щита. И каждый раз, когда кто-нибудь подходил, он показывал пальцем:

— Видите, вон там Евдокия Ерошина. Это моя мама.

И каждый раз люди приветливо улыбались ему и поздравляли его.

Потом настал вечер. Засияли гирлянды лампочек, вспыхнул прожектор, зажглись красные цифры. Петя побежал домой.

— Вернулся, колоброд? — сердито встретила его мама.

— Вернулся, — ответил Петя и как ни в чём не бывало сказал: — Мама, а ты видела?

— Кого?

— Знатную сновальщицу Евдокию Ерошину! — отчеканил Петя.

— Где? — вскрикнула мама.

— Там, в парке… Пойдём…

Мама быстро оделась, и Петя повёл её в парк.

Уже было темно, но сильный прожектор ярко освещал большие глянцевые фотографии лучших людей района.

Мама с удивлением смотрела на свой портрет, как будто не узнавала себя.

Петя тоже долго смотрел то на маму, то на её фотографию. Потом он взял маму за руку и тихо сказал:

— Мама, ты не думай… я не буду позорить… я исправлю, вот увидишь.

— Ладно, ладно, сынок, — сказала мама. Она обняла Петю и шевельнула пальцами, словно завязала ткацким узелком невидимую нить.