Я была рада, что грабитель позволил мне сесть возле окна. Даже если он сделал это не по доброте душевной, я по крайней мере могла видеть уплывающие окраины Клариона. Потом замелькали пригородные дома, а за ними широкие просторы полей. Я откинулась на спинку сиденья и утонула в них взглядом. Долгие-долгие годы я никуда не выезжала.

Нейлоновая куртка тем временем шуршала у меня под боком, сосед беспрестанно ерзал. До чего же беспокойный. Я хочу сказать, беспокойный по натуре. Стоило автобусу остановиться — перед светофором или на остановке, — он начинал ерзать. Когда какая-то женщина вышла у придорожного почтового ящика, в чистом поле, я слышала, как он барабанил пальцами, пока автобус не тронулся с места. А когда водителю пришлось затормозить из-за идущего впереди трактора, он громко застонал. Потом зашаркал ногами, передернул плечами, почесал колено. Разумеется, левой рукой. Правой не было видно: он прижимал ее к животу, пистолет упирался мне в бок между третьим и четвертым ребром. Он не хотел рисковать.

Чего он ждал от меня? Что я выпрыгну из этого маленького мутного окошка? Попрошу помощи у сидящей впереди старухи? Закричу? Что же, закричать можно, это, пожалуй, имело смысл. (Если они не примут меня за сумасшедшую и не притворятся глухими.) Но я не из тех, кто кричит, никогда я не кричала. В детстве я однажды чуть не утонула, прямо на глазах у спасателей, в ужасе шла ко дну, а губы крепко стиснула! Мне легче умереть, чем кого-нибудь побеспокоить.

Некоторое время мы ехали параллельно с товарным поездом. Я стала считать вагоны: в беду попал — не вешай нос, держи себя в руках. Интересно, почему переименовали эту железную дорогу? Назвали ее Чесси. Чесси — так, пожалуй, лучше назвать паштет для сандвича или женщину — учительницу физкультуры.

Время от времени мне приходило в голову, что в любую минуту меня могут убить.

По транзистору, который слушал солдат, передавали старую популярную песенку «Нет мелочей на свете». Стоит захотеть, можно закрыть глаза и снова танцевать на выпускном балу. Но мне этого не хотелось. Песня неожиданно оборвалась на самой высокой ноте, и мужской голос объявил:

— Прерываем программу, и передаем специальное сообщение.

Ни одни мускул не дрогнул в лице грабителя, но я чувствовала, как он весь насторожился.

— Полиция Клариона сообщает, что сегодня около четырнадцати часов тридцати минут совершено ограбление Мэрилендского банка. Белый мужчина, лет двадцати с небольшим, действовавший, очевидно, в одиночку, скрылся с двумястами долларов в купюрах по одному доллару и с женщиной-заложницей, пока еще не опознанной. К счастью, автоматические телевизионные установки банка функционировали исправно, и полиция не теряет надежды, что…

Солдат повернул ручку транзистора и перестроил его на другую программу. Голос диктора, смолк. На смену ему выплыла Оливия Ньютон-Джон.

— Вот черт!.. — сказал грабитель.

Я так и подскочила.

— Зачем в такой дыре понадобилось устанавливать телекамеры?

Я рискнула взглянуть на него. Уголок рта у него подергивался.

— Но послушайте, — шепотом сказала я. Револьвер ткнул меня в бок. — Вы на свободе! Вы же удрали.

— Конечно… А мое лицо осталось у них на целой катушке пленки.

— Ну и что с того?

— Да они опознают меня.

Опознают? Значит, это известный преступник? Или сумасшедший, какой-нибудь маньяк из местной психиатрической больницы? Да, плохи мои дела.

— Плохо дело! — сказал он.

Голос был тонкий, резкий — голос человека, которому безразлично, что о нем подумают. От такого добра не жди! Я отогнала эти мысли и снова отвернулась к окну, за которым проплывали мирные фермы.

— На что это ты глазеешь? — спросил он.

— На коров…

— Они поджидают меня в следующем городе, вот увидишь. Как он называется?

— Вот что, — сказала я. — Вы слушали радио? Они знают, что у вас есть заложница, и это все, что им пока известно. Они ищут человека с заложницей. Вы должны отпустить меня. Неужели не ясно? Отпустите меня на следующей остановке, а сами оставайтесь в автобусе. Обещаю, я никому не скажу ни слова. Не все ли мне равно — поймают вас или нет.

Казалось мои слова не доходят до него. Он смотрел прямо перед собой, уголок рта все еще подергивался.

— Вот уж чего терпеть не могу, так это сидеть за решеткой, — наконец проговорил он.

— Ясно.

— Терпеть не могу.

— Ясно.

— Ты останешься со мной, пока я собственными глазами не увижу пленку, заснятую в банке.

— Что?

— На таких пленках изображения чаще всего расплывчатые, неясные, — продолжал он, — не будем паниковать. Поживем — увидим. Если пленка не получилась и мне удастся замести следы, я сразу же тебя отпущу.

— Но как же вы узнаете, что пленка не получилась?

— Ее прокрутят по телевизору в вечерних новостях. Голову даю на отсечение.

— Но где же вы будете смотреть телевизор?

— В Балтиморе. Где же еще?

Он откинулся на спинку сиденья. Я опять стала смотреть в окно, на фермы. Мне казалось, нет на свете ничего бездушнее этих безмятежных коров.

Судя по всему, мы сели на какой-то совсем местный автобус: он останавливался в городках, о которых я понятия не имела, и еще во множестве других мест. На перекрестках, у кемпингов, возле навесов с предвыборными плакатами. К Балтимору мы подъехали уже в сумерках. В окне я видела собственное отражение, на меня пристально смотрело лицо, куда более привлекательное, чем в жизни. А дальше смутно вырисовывался беспрестанно ерзающий грабитель.

На конечной остановке фары автобуса высветили стену черных людей в вязаных беретах и атласных пиджаках, прохаживающихся взад-вперед с зубочистками во рту.

— Балтимор! — объявил водитель.

Пассажиры поднялись и начали собирать багаж. Только мы продолжали сидеть. Он не давал мне встать, пока все пассажиры не выйдут. Теперь уже я принялась ерзать. Терпеть не могу замкнутых пространств. А если автобус стоит на месте с выключенным мотором, это и есть самое настоящее замкнутое пространство.

— Мне надо сойти, — сказала я.

— Выйдешь, когда разрешу.

— Но я больше не могу здесь. — он окинул меня взглядом. — Вы что, хотите, чтобы у меня началась истерика?

Я и не думала закатывать истерику, но он ведь этого не знал. Он встал, блеснул пистолет, указывая мне путь. Мы прошли за солдатом, чей транзистор передавал «Площадь Вашингтона». Почему-то я всегда путаю ее с «Подмосковными вечерами», и, лишь ступив на асфальт — в голове у меня был туман, и от долгой езды пошатывало, — я поняла, что передавали «Площадь Вашингтона».

— Пошевеливайся, — приказал грабитель.

В сереющих сумерках между автобусами встречались люди и целовались. Мы обошли их и повернули к улице. Там толпился народ, все больше мужчины. Без определенных занятий. Был конец рабочего дня. Но не потому их было здесь так много, они собирались группами, околачивались возле баров, стриптизов, борделей. Воняло жареным картофелем. Все они не внушали доверия. Но рядом со мной был грабитель со своим тяжелым теплым пистолетом, и вообще — терять мне было нечего. Сумка — у него в руках. Я скользила среди этой толпы как рыба в воде, подталкиваемая в спину пистолетом.

— Стоп! — сказал он.

Мы остановились перед невзрачной маленькой забегаловкой с жужжащей неоновой вывеской в витрине «У Бенджамина». Деревянная дверь была так густо покрыта красной краской, что можно было запросто нацарапать ногтем свое имя. Он толкнул дверь, и мы вошли внутрь. Синеватый отблеск телевизионного экрана освещал пыльный воздух, ряды бутылок с серебряной фольгой на горлышках мерцали в зеркале. Ощупью мы пробрались к бару и сели у стойки. Я расстегнула плащ. Человек в фартуке, не отрывая глаз от телевизора, полуобернулся к нам.

— Что тебе заказать? — спросил грабитель.

У нас дома не пили. Но я боялась показаться нелюбезной.

— «Пэбст Блю Риббон», — сказала я наугад.

— Один «Пэбст» и один чистый «Джек Даниэл», — сказал грабитель.

Бармен не глядя налил порцию «Джек Даниэл», глаза его были прикованы к рекламе хрустящего картофеля. Но ему все же пришлось отвлечься и поискать стакан для пива. Потом стали передавать новости, и бармен, так и не найдя стакана, дал мне высокую закрытую банку с пивом и протянул руку, в которую грабитель сразу же вложил мелочь.

Политиканы разъезжали по стране. Мы видели, как они выходят из самолетов и тотчас начинаются бесконечные рукопожатия, такое впечатление, будто люди тянут канат. Потом показали человека, оправданного судом присяжных. Он заявил, что верит в американское правосудие. Затем последовала реклама таблеток «алка-зелцер».

— Плесни-ка еще, — сказал грабитель, протягивая бармену стакан.

Я открыла банку и глотнула пива. Хорошо вот так сидеть у стойки, можно не смотреть на него. Каждый мог притвориться, что он здесь сам по себе.

Глаза уже привыкли к темноте — ну и заведение! Настоящий сарай — голый, грязный, холодный. Здесь наверняка холодно даже в июле: солнце сюда не проникает. Воображаю, каковы здесь туалеты. Мне нужно было выйти. Но я не знала, как сказать об этом грабителю.

В полицейских телефильмах насчет этого ни слова.

Местная хроника началась с заседания школьного совета. Потом показали похороны полицейского. Арест наркомана. Автомобильную катастрофу: пять машин столкнулись у Пэрл-Бей. Ограбление банка в Кларионе.

Лицо диктора исчезло, изображение на экране помутнело, стало расплывчатым, неясным. Небольшая очередь: люди выстроились в ряд, как фишки домино. Стоящий впереди коренастый мужчина в темном костюме вытащил что-то из-под пиджака. Мелькнула, рука. Другой человек отпрянул назад и скрылся за высокой тонкой женщиной в светлом плаще. Мужчина и женщина пропали. В кадре возникло несколько новых лиц, и кто-то — то ли мужчина, то ли женщина — поднес к глазам белый шарф или платок… Я смотрела как завороженная. Так вот как выглядела эта комната после моего ухода. Никогда еще мне не доводилось видеть комнату после того, как я из нее вышла.

Снова появился диктор, выражение лица несколько смущенное, словно его застигли врасплох.

— Итак, — сказал он и откашлялся, — итак, перед вами… Ни забудьте, уважаемые телезрители, вы впервые увидели в нашей программе настоящее ограбление банка. Полиция опознала подозреваемого. Это Джейк Симмс-младший, который недавно бежал из Кларионской окружной тюрьмы, но его заложница пока не опознана. Однако дороги перекрыты, и шеф кларионской полиции Эндрюс убежден, что подозреваемый все еще находится в этом районе.

— Пошли, — сказал Джейк Симмс.

Мы соскользнули с табуретов и пошли к выходу. В дверях я оглянулась на бармена, но его глаза по-прежнему были прикованы к экрану.

— Я знал, так оно и будет, — сказал мне грабитель.

— Но вы ведь уже миновали все дорожные патрули.

— Им известно мое имя.

Мы протиснулись сквозь толпу, людей стало еще больше, но никто, кажется, никуда не спешил. Насколько я могла судить, пистолет больше не упирался мне в спину. Значит, я свободна? Я остановилась.

— Двигай дальше! — вслед он.

— Мне надо найти автобусную станцию.

— Это еще зачем?

— Я уезжаю.

— Ничего подобного.

Мы остановились посреди тротуара, преграждая дорогу потоку пешеходов. Я видела, ему пора побриться. Неприятно, что наши глаза на одном уровне, не доверяю я коренастым мужчинам. Стараясь не делать резких движении, я осторожно протянула руку:

— Могу я получить назад свою сумку?

— Послушай, — сказал он, — тебя задерживаю не я, а они. Если б меня перестали преследовать, мы могли бы разойтись в разные стороны. Поверьте, леди, о большем я и не мечтаю. Но теперь им известно мое имя, понимаешь, и они могут напасть на мой след. Ты мне нужна как защита, пока я не окажусь в безопасности. Ясно?

Мы зашли еще в одни бар, такой же мрачный и темный, но здесь было несколько посетителей. На этот раз мы сели за небольшой деревянный столик в углу.

— Не мешай мне думать. Дай раскинуть мозгами, — сказал он, хотя я не произнесла ни слова. Потом обратился к официантке: — Один чистый «Джек Даниэл» один «Пэбст» и пару пакетиков с солеными сушками!

Из-за уборной я решила воздержаться от пива. Облокотилась на стол и вытянула шею к телевизору — на сей раз цветному. Передавали прогноз погоды. Тем временем Джейк Симмс положил мою сумку на стол.

— Что там у тебя? — спросил он.

— Вы о чем?

— Есть оружие?

— Оружие? Нет.

Он повернул замок сумки, раскрыл и вытащил потертое, сморщенное портмоне. В нем было несколько жалких бумажных купюр, немного мелочи, заколки для волос и читательский абонемент. Он взглянул на абонемент:

— Шарлотта Эмори.

Достал из сумки фотографию — я с маленькой Селиндой на руках — и стал разглядывать. Потом внимательно посмотрел на мое лицо. Я знала, о чем он думает. В последнее время я совсем перестала следить за собой. Но он ничего не сказал.

Он вытащил из сумки пачку перетянутых резинкой бакалейных купонов и фыркнул. Потом извлек несколько бумажных косметических салфеток, грязную щетку для волос в маникюрные ножницы. Попробовал большим пальцем острие ножниц и взглянул на меня. Я все еще смотрела на грязную щетку. Мне было неловко. Мысли разбегались.

— Так, значит, нет оружия?

— Что?

Официантка принесла заказ и положила перед ним счет. Пока он рылся в кармане, я молча, умоляюще смотрела на нее: неужели вас не удивляет, что этот человек вытряхивает содержимое из женской сумки? Неужели не видно, что мы странная пара? Разве не надо сообщать об этом куда следует? Но официантка стояла перед нами с маленькой пластмассовой тарелочкой для денег в руках и задумчиво разглядывала себя в массивном зеркале.

Когда она ушла, Джейк Симмс швырнул ножницы под стол и пнул их ногой. Я услышала, как они зазвенели; потом он снова залез в сумку. И на этот раз извлек небольшую книжонку в мягком переплете. Зачитанную до дыр брошюру «Как выжить». Как выжить в пустыне. Он нахмурился. Перевернул сумку вверх дном и потряс. Вывалился какой-то блестящий жетон. Он тут же прихлопнул его рукой.

— А это что такое? — он поднял жетон вверх.

Боже, да это значок. Маленький жестяной значок в форме щита, что-то вроде военного знака отличия.

— Отдайте, — сказала я.

Он посмотрел на меня с подозрением.

— Прошу вас, верните его мне.

— Что это такое?

— Да это просто… ну, как бы талисман, на счастье. Отдайте.

Он прищурился, разбирая надпись: «Смело вперед».

— Кажется, это сюрприз из коробки с кукурузными хлопьями.

— Такое барахло не может быть талисманом.

— Да это же из коробки с… не все ли равно с чем? — спросила я. — Талисманы почти всегда барахло. Заячьи лапки, монеты с двумя орлами… Я нашла этот пустяк в коробке сегодня во время ленча. Думаю, на нем какая-то известная поговорка. Сначала я хотела его выбросить. Но вы же знаете, как иногда бывает. Мне вдруг показалось, это предзнаменование. Ну, не всерьез, конечно. Просто подумала, вдруг он мне что-то предвещает. Например, дорогу, чтобы не сидеть сложа руки, а действовать.

— А почему ты решила, что надпись означает именно это?

— Я подумала, это знак, чтоб я ушла от мужа, — Наступило молчание. Потом я спросила — Вы отдадите мне значок?

— Давай по порядку. Ты, значит, решила уйти от мужа.

— Ну, понимаете…

Я протянула руку за значком. Он притворился, будто не замечает.

— Черт побери! — воскликнул он. — Наконец-то мне повезло!

— Что?

— А я-то проклинаю судьбу! Решил, что влип по уши! Что твои родичи натравят на меня ФБР! Наконец-то ветер подул в твою сторону, старина Джейк.

— Не понимаю, о чем вы…

— Судьба, кажется, начинает мне улыбаться!

— Верните значок, — сказала я.

— Как бы не так. Я оставлю его себе. У каждого значка есть булавка. А булавки — это смертельное оружие.

— Так ведь это даже и не значок. Просто пустяковый безобидный сюрприз из коробки с кукурузой.

Но он уже положил значок в нагрудный карман своей рубашки.

Мне вдруг стало страшно. Сама не знаю почему. Почему именно теперь, в эту самую минуту. Я вдруг начала задыхаться, мне стало худо и показалось, что из этого положения уже по выкарабкаться. А к этому я совсем не была готова! По природе я миролюбива, не выношу никакого шума, передаю острые предметы рукояткой вперед. И терпеть не могу ссор, не говоря уже о драках, Я крепко ухватилась за край стола. Попыталась успокоиться и заставила себя смотреть на экран телевизора, правда, толку от этого было мало: перед моими глазами во весь опор скакали бандиты, земля дрожала под копытами их лошадей. Со стуком проносились колеса допотопного поезда, какой-то человек прыгал с седла на крышу багажного вагона, медленно описывая в воздухе крутую дугу, — ну и чудеса! Люди у стойки восторженно завопили.

— Вот так оно и получается, — сказал Джейк Симмс. — Смотришь-смотришь — и начинаешь думать, что с тобой тоже должно приключиться что-нибудь этакое.

Я перевела дух и внимательно посмотрела на него. Мы сидели настолько близко друг к другу, что теперь я увидела, какая шероховатая у него кожа, темные круги под глазами и некрасивые, тонкие, обветренные губы. Но он смотрел на экран и не заметил моего взгляда.

Когда мы вышли из бара, была ночь. Я застегнула плащ. Он поднял воротник. С трудом волоча ноги, мы прошли по коридору из неоновых вывесок и музыки, свернули направо, в более темную улицу. Теперь мы шли мимо ломбардов, закусочных, салонов химчистки; миновали прачечную-автомат, где запоздалые клиенты складывали простыни.

В витрине радиомагазина на экранах шести телевизоров женщина мыла голову шампунем.

Потом появился диктор, встревоженный, озабоченный. После чего на экране снова возникли мы с Джейком и снова стали пятиться назад, все в том же старом неуклюжем и беззвучном танце. Мы стояли у витрины и сквозь контуры собственного отражения смотрели на самих себя. Теперь мы навсегда связаны друг с другом. И выхода нет.