Стояло прекрасное, ветреное, желтовато-зеленое утро июля 1959 года. Эбби Далтон, застыв у окна, дожидалась, когда за ней приедут. Она хотела выбежать раньше, чем он просигналит. У ее матери было правило: мальчики должны позвонить, зайти в дом и вежливо с ней побеседовать, прежде чем уйти с Эбби. Но попробуйте сказать это Дэну Куинну! Он не из тех, кто любит поболтать о пустяках.

А если мать потом будет недовольна, Эбби деланно удивится: «Ой, разве ты не слышала звонок?» Мама, конечно, не очень-то и поверит, но, надо надеяться, закроет глаза на эту ее маленькую ложь.

Эбби оделась по новой моде, весной привезенной из колледжа, – цветастая полупрозрачная юбка, черное трико и, несмотря на теплую погоду, черные нейлоновые чулки. Эбби надеялась, что чулки придают ей битниковский вид. Это была ее единственная пара, и она знала, что в конце дня, сняв чулки, испугается черных пятен на ногах, там, где закрасила дырки фломастером. Ее длинные светлые волосы уже успели выгореть на солнце, глаза она сильно подвела черным карандашом для бровей фирмы «Мейбелин», но губы не накрасила; мать заявила, что от этого кажется, будто на лице чего-то не хватает. Дэн не имеет привычки говорить комплименты – но ничего, Эбби это не беспокоит, – однако иногда, когда она садится к нему в машину, задерживает на ней взгляд на мгновение дольше обычного. Возможно, и сегодня тоже так будет. Она особенно тщательно подготовилась к выходу, постаралась распрямить волосы влажной расческой и нанесла на внутреннюю часть запястий капельку экстракта ванили. Порой ей нравились миндальный экстракт, розовая вода или лимонное масло, но сегодня, решила она, определенно ванильный день.

Она услышала, как мать идет по коридору наверху, и обернулась, но шаги замерли, и мать сказала что-то отцу. Он брился в ванной у раковины, оставив дверь открытой; было воскресенье, и отец, по его меркам, проспал допоздна. «Ты не забыл?..» – спросила мать, и дальше что-то неразборчиво. Эбби, успокоившись, снова повернулась к окну. Винсенты из соседнего дома усаживались в свой «шевроле». Вот и хорошо, что они уезжают, миссис Винсент такая тетка, что с удовольствием и якобы невинно спросила бы у матери Эбби: «А кто этот парень, который приезжал за Эбби? Она так и выскочила к нему из дома! Молодежь нынче пошла такая… свободная, правда?»

Эбби сообщила матери только, что они с Дэном едут к Меррик Уитшенк помогать готовиться к свадьбе. Она представила это повинностью, а не свиданием, но втайне считала именно свиданием. Их с Дэном отношения находились на той ранней стадии, когда она, отправляясь с ним даже по самому будничному делу и болтаясь, как щенок, рядом, казалась себе избранной. С матерью Эбби Дэн пока сталкивался всего дважды, и без особого успеха. Мать ее могла невзлюбить человека без видимых причин. Прямо она этого никогда не говорила, но Эбби всегда чувствовала.

Винсенты уехали, и какой-то фургон тотчас занял их место. Мест для парковки в их квартале не сыскать, и почти ни у кого нет гаража. Далтоны могли бы устроить гараж в подвальном пространстве на уровне тротуара, но там располагался хозяйственный магазин отца. Дэну, чтобы зайти за ней, пришлось бы ставить машину неизвестно где и тащиться оттуда к ее дому. Посигналить, в сущности, куда разумнее.

Мать, в своей обычной мягкой манере, на что-то сетовала. «Я миллион раз просила…» – говорила она, а отец сдержанно отвечал: «Прости, дорогая», а может: «Да сделаю я, сказал же». Кот Эбби деловито спустился по лестнице, вспрыгнул на кресло, свернулся клубком и возмущенно фыркнул, словно бы от обиды.

Что-то в комнате – ее небольшой размер, переизбыток мебели или освещение, тусклое по сравнению с солнечной улицей, – сейчас угнетало Эбби, и ей вдруг страстно захотелось уехать. Хотя она вообще-то любила свой дом. И семью тоже. Прямо не могла дождаться окончания первого курса, чтобы вернуться туда, где ее холят, лелеют, считают умницей, восхищаются ею. Но с самого начала лета она маялась. Отец плоско шутил и сам громче всех смеялся: «Хо! Хо!» – широко раскрывая рот; мать постоянно напевала под нос отрывки какого-нибудь гимна, тихо-тихо, и всего пару нот, после чего гимн, видимо, бесшумно играл у нее в голове, а через несколько мгновений вырывалась новая мини-порция. Неужели всегда так было? Эбби стало бы веселее, окажись здесь ее брат, но он сейчас работал спасателем в бойскаутском лагере в Пенсильвании.

А вот и Дэн! Его двухцветный «бьюик», белосиний, снизил скорость у знака «Стоп» на углу, уже слышалось звучание его радио. Она схватила сумочку и, рванув сетчатую дверь, пулей вылетела на улицу, чтобы к тому времени, как он встанет во втором ряду у прачечных автоматов напротив, уже сбегать по боковой лестнице дома, тогда ему не придется сигналить. Его рука свешивалась из окна машины – загорелая, приятно мускулистая и, знала Эбби, вся в золотистых волосках. Он смотрел на нее, но выражения на лице было не разглядеть: их разделяли ползущие мимо автомобили. Внезапно тут образовалась чуть ли не пробка, словно присутствие Дэна оживило район. Она подождала, пока одна из машин обогнет «бьюик», – водитель артистично продемонстрировал свое недовольство – и бросилась через дорогу. Другой водитель, резко затормозив, бибикнул. Эбби обошла «бьюик» спереди, открыла пассажирскую дверь и быстро села, взметнув юбкой. По радио грохотал «Джонни Би Гуд». Чак Берри. Она положила сумочку на сиденье между ними и посмотрела Дэну в глаза.

Он бросил окурок в окно и сказал:

– Ну привет.

– Ну привет.

Вчера вечером они не могли оторваться друг от друга, но сегодня разыгрывали невозмутимость.

Он переключил передачу и поехал, левая рука по-прежнему свисала из окна, а правое запястье небрежно лежало на руле.

– Ты как будто еще не проснулся, – заметила Эбби.

Впрочем, он выглядел так всегда. Глаза прищурены, непонятно даже, какого они цвета; светлые, слишком длинные волосы падают на лицо.

– Лучше бы спал, – бросил он. – Меньше всего хотелось вставать в воскресенье по будильнику.

– Ты все равно молодец, что согласился.

– Не то чтобы молодец – деньги нужны.

– Так они тебе платят?

– А по-твоему, я по доброте душевной вскочил ни свет ни заря?

На самом деле ему просто нравилось изображать из себя крутого. Они с Редом давно дружили, и Эбби не сомневалась, что Дэн рад помочь. Хотя денег ему, возможно, и правда не хватает, несколько недель назад его уволили с работы. Семья у Дэна богатая – во всяком случае, богаче, чем у нее, – но в последнее время он водит ее по недорогим местам.

Они ели гамбургеры там, где не надо выходить из машины, сидели с друзьями в гостиной чьих-нибудь родителей, смотрели кино. Дэна устраивало все, но особенно он любил вестерны и глупые ужастики, которые его смешили. Эбби, правда, такое времяпрепровождение нравилось не слишком: в кинотеатрах не поговоришь. Может, предложить самой за себя платить? Но то немногое, что она получает на летней работе, всего лишь прибавка к ее стипендии. А потом, вдруг он обидится? Она уже поняла, что Дэн вспыльчив.

Они выехали из Хэмпдена. Застройка пошла уже не такая плотная, газоны шире, зеленее. Дэн пробормотал:

– Да, забыл, ты же не в курсе. Отец дал мне пинка под зад.

– Пинка?

– Вышвырнул из дома.

– О боже!

– Я живу у двоюродного брата. У него квартира на Сент-Пол.

Дэн не часто говорил о своей жизни. Эбби замерла. По радио зазвучало «Ах, что ли, ах, мисс Молли», и грубоватый, тягучий голос Дэна немного потерялся на фоне рулад Литл Ричарда.

– Мне в любом случае надо было съехать, – сказал Дэн. – Мы с папашей без конца ругались.

– По какому поводу?

Дэн снял темные очки с зеркальца на лобовом стекле и нацепил их на нос. Теперь Эбби вообще не видела его глаз.

– Ну, – изрекла она чуть погодя, – это случается между детьми и родителями.

В следующий раз она решилась заговорить, только когда они встали на светофоре на Роланд-авеню.

– А с чем ты сегодня будешь помогать? – спросила она.

– Нужно распилить дерево.

– Дерево?

– Вчера рабочие мистера Уитшенка его повалили, а мы должны распилить на части. Он хочет расчистить двор к свадьбе.

– Но свадьба же в церкви, а прием где-то в центре.

– Может, и так, но фотограф придет к ним домой.

– А-а, – протянула Эбби, все еще ничего не понимая.

– У мистера Уитшенка уже вся картинка в голове. Он нам все в подробностях расписал. Кто-кто, а он говорить умеет! Всю голову прожужжал. Так вот, он хочет две фотографии. На первой Меррик спускается по лестнице в свадебном платье, а подружки стоят полукругом в холле наверху. На второй она с букетом стоит на мощеной дорожке перед домом, а подружки позади нее клином. Фотограф должен снимать с улицы широкоугольным объективом, чтобы вошел дом целиком, но тюльпанное дерево чуточку загораживало подружек невесты, поэтому его спилили.

– Спилили здоровое дерево ради фотографий?

– Мистер Уитшенк говорит, что оно уже умирало.

– Хм.

– Меррик с подружками придется одеться еще на рассвете в день свадьбы, потому что на эти две фотографии уйдет уйма времени, – сказал Дэн. – Миссис Уитшенк боится, что из-за всего этого Меррик опоздает на собственную свадьбу.

– А юбки в пол! Они же соберут все листья и веточки.

– Мистер Уитшенк утверждает, что нет. Он собирается положить белый ковер по всей дорожке и еще ковры по бокам около дома для подружек невесты.

Эбби смотрела на Дэна, раскрыв рот. За темными очками нельзя было понять, что он обо всем этом думает.

– Удивляюсь, как это Меррик согласилась, – произнесла она.

– Ну ты же знаешь мистера Уитшенка, – ответил Дэн.

Эбби совершенно не знала мистера Уитшенка. Миссис Уитшенк, вот кто ей нравился. Впрочем, у нее создалось впечатление, что он человек, с которым не поспоришь.

Они миновали церковь, где через шесть дней должна была состояться свадьба. К ней группками направлялись люди – то ли в воскресную школу, то ли на раннюю службу. Женщины и девочки были в платьях пастельных тонов, в шляпках с цветами и белых перчатках, мальчики и мужчины – в костюмах. Эбби поискала взглядом Меррик, но не увидела. К этой же церкви принадлежал и Дэн, но никогда не посещал ее.

Эбби посматривала на Дэна, по крайней мере, лет с двенадцати, но они не общались до этого мая. А в первую неделю после возвращения из колледжа она как-то вечером в очереди за билетами у кинотеатра «Сенатор» наткнулась на Реда Уитшенка с двумя друзьями, и одним из них был Дэн Куинн. Эбби тоже пришла с двумя подругами, так что все сложилось идеально. Ред, вероятно, надеялся сесть в кино рядом с ней – ни для кого не являлось тайной, что он в нее немного влюблен, – но она лишь глянула на Дэна, на его мрачный прищур и сердито нахохленные плечи и сразу втиснулась между ним и своей подругой Рут. (Как распоследняя вертихвостка, пошутила потом Рут.) На Эбби прямо что-то нашло, так ее к нему потянуло. Ей нравились его нервозность, настороженность, очевидное недовольство всем миром. Не говоря уже, конечно, о весьма привлекательной внешности. Все знали его историю. Выпускник Гилмана, он поступил в Принстон, как его отец и оба деда, но в прошлом сентябре – Дэн только начал учиться – его мать вдруг бросила отца и уехала жить в Хантуэлли с конюхом своей верховой лошади. Дэн, едва услышав об этом, бросил учебу и вернулся домой. Сначала болтался без дела, затем по настоянию отца нашел работу в ссудо-сберегательной конторе Стивенсона, хозяин которой, Берти Стивенсон, в колледже жил в одной комнате с отцом Дэна. О матери Дэн никогда не говорил, леденел при малейшем упоминании о ней, но это лишь показывало Эбби всю глубину его страданий. Она особенно симпатизировала людям, прячущим какую-то боль. Дэн стал ее новым благородным делом. Она набросилась на него и принялась вытаскивать из пучины горя, мигом находила его на любой вечеринке и не желала слышать слова «нет». Но именно «нет» поначалу и было его ответом. Он держался поодаль от остальных, слишком много пил, слишком много курил и почти не реагировал на ее сочувствие. А потом, однажды вечером, – на крыльце у Реда Уитшенка, так уж получилось – повернулся к ней с таким грозным видом, что она прижалась к стене, и спросил:

– Интересно узнать, что ты за мной таскаешься?

Она могла бы назвать миллион нормальных причин. Сказать, например, что он совершенно точно несчастен, а она убеждена, что способна изменить его жизнь. Но лишь промолвила:

– У тебя очень милая ложбинка над верхней губой.

Он изумился:

– Что?

– И волосы встрепаны, как будто ты немножечко псих.

Он моргнул и слегка отступил:

– Не понимаю, о чем ты.

– А тебе и не надо понимать, – ответила она и, что было ей совершенно несвойственно, шагнула к нему, посмотрела в лицо и увидела, что он начинает ей верить.

Их уже признавали парой, но Эбби видела, что ее подруги шокированы. Она не объясняла им своих чувств. Она, до известной степени, превратилась в Дэна: стала настороженной, уклончивой. Она теперь замечала, как скучны ее подруги, и – хотя еще недавно главной целью своей жизни считала мужа, четверых детей и удобный дом с садом – роняла слова «быт» и «загородный» презрительно, подняв брови и опустив уголки губ.

– Хотите поужинать в «Клубе»? – спрашивал кто-нибудь, а Дэн отвечал:

– Надо же, «Клуб», вот радость-то!

Все косились на Эбби, но она лишь терпеливо улыбалась и отпивала еще глоточек колы. Мол, я одна его понимаю, я владею тайным знанием, что он совсем не такой плохой, каким притворяется.

Иногда, на долю секунды, ей казалось, что именно его порочность ее и привлекает. Не то чтобы настоящая порочность, но что-то рисковое в нем чувствовалось, какое-то бунтарство, вызов. Например, в день увольнения он унес с работы двадцать четыре ящика скрепок. Пятьдесят семь тысяч шестьсот скрепок, он потом подсчитал. И восторг, с каким он это рассказывал, вызвал у нее улыбку. А ведь у него даже нет степлера! Или вот еще: однажды он среди ночи поехал туда, где жила его мать с конюхом, и заклеил клейкой лентой все двери. Вот так эскапада! Слушая, Эбби громко хохотала.

– Но зачем, объясни ради бога?.. – спросила она.

Он либо не хотел, либо не мог; один-единственный раз позволил себе упомянуть о матери и, возможно, уже сожалел об этом.

Он пил, но и эта, пусть отвратительная, привычка придавала ему неуклюжее, отчаянное, юное, хулиганское очарование, и сердце Эбби сжималось от нежности, даже когда она укоризненно качала головой. Она за полквартала узнавала его по рукам, засунутым в карманы, по походке вразвалочку и волосам, падающим на лицо, по спине, согнутой буквой «С». Нет, не одни только инвалиды нуждались в ее сострадании! Жизнь Дэна в некотором роде ничем не отличалась от жизни несчастных негритянских детишек, которых Эбби обучала этим летом. От вида Дэна ее иглой пронзала печаль.

Она взглянула на его профиль, на худую щеку за темными очками и незаметно, тепло ему улыбнулась, даже зная, что он этого не видит.

– Короче. В общем. Неважно. Я что говорю, – он поднял руку, обозначая поворот, – про моего двоюродного брата.

– Двоюродного брата, – повторила она.

– Джордж, у которого я живу.

– А я его знаю?

– Нет, он старше. У него работа, все дела. Он в следующие выходные едет в Бостон навестить свою девушку.

Они резко свернули на Боутон-роуд, «бьюик» чуть накренился, сумочка поползла с сиденья, но Эбби успела ее подхватить.

– Я останусь один. – Дэн остановился перед домом Уитшенков и вынул из зажигания ключи. Музыка оборвалась, но он сидел неподвижно, глядя вперед сквозь лобовое стекло. – Вот я и подумал, может, придешь в пятницу вечером? Скажешь маме, что ночуешь у подруги.

Она ждала подобного предложения. К этому все шло с самого начала. К этому она хотела прийти.

Поэтому так и не поняла, почему ответила:

– Ой, я не знаю.

Он повернулся и посмотрел на нее; лицо за темными очками по-прежнему казалось бесстрастным.

– Не знаешь чего?

– Про какую подругу сказать. И вообще, вдруг я буду занята. Вдруг мне куда-то надо с родителями, я точно не знаю. – Выходило не слишком ловко. Она злилась на себя, что так переполошилась. – Мне нужно подумать. – Она распахнула дверь и чуть не вывалилась из машины, торопясь покончить с неловкой сценой.

Но, шагая к дому, она словно бы его взглядом видела, какая у нее тонкая талия и как из стороны в сторону колышутся ее юбка и длинные волосы. Ясно, что он подумал обо всем заранее. Понял, что хочет ее, и представлял, как все будет. Сознавая это, она чувствовала себя загадочной, желанной и взрослой.

Ред Уитшенк и еще один его приятель, Уорд Рейни, стояли на краю газона и что-то обсуждали с двумя рабочими. Один держал в руках бензопилу, а другой, так же как и Ред, топор. Их окружал целый лес огромных отрубленных ветвей и кусков ствола. Да, тюльпанное дерево было поистине гигантское – и совершенно не собиралось умирать, если судить по сочно-зеленой листве. Остаток ствола, футов десять в высоту, возвышался рядом с крыльцом – идеально цилиндрический, с ровно срезанной верхушкой, похожий на колонну.

– Вот Митч доберется сюда, и узнаем, сколько нужно оставить, – сказал Ред, а мужчина с бензопилой ответил:

– Да не захочет он ничего оставлять, он же не будет корни выкорчевывать, верно? Яма слишком большая останется.

– Что, думаешь, он привезет машину для измельчения пней?

– Лучше бы так.

Эбби крикнула:

– Всем привет!

Они обернулись, и Ред произнес:

– Привет, Эбби, привет, Дэн.

– Ред, – без интонации обронил Дэн.

Эбби всегда считала, что имя Реда не подходит к его внешности. Ему бы быть рыжим с розоватой кожей, веснушчатым, полноватым, а он весь черно-белый, долговязый, худой, с мальчишески выступающим кадыком и косточками на запястьях, похожими на круглые дверные ручки. Сегодня на нем была футболка – больше дыр, чем ткани – и штаны защитного цвета с грязными коленками. Он ничем не отличался от рабочих своего отца.

– Знакомьтесь, Эрл и Лэндис, – представил он. – Ребята, которые повалили эту громадину.

Эрл и Лэндис, не улыбаясь, кивнули, а Уорд поднял ладонь.

– Вдвоем повалили? – спросила Эбби рабочих.

– He-а, Ред много помогал, – сказал Эрл.

– Да я только на подхвате, – уточнил Ред. – Кроме Эрла и Лэндиса, никто не знает, как вместе с деревом не свалить все остальное.

– Уложили прямо как младенца в кроватку, – похвастался Лэндис.

Эбби посмотрела вверх, на шатер из листвы. Столько еще осталось! Незаметно, чтобы света стало больше, но все-таки дерево очень жалко, и бревна, разбросанные вокруг, на вид вполне здоровы. В воздухе пахло древесным соком – сильно и резко, как свежей кровью.

Мужчины продолжали обсуждать, как удалять пень. Эрл считал, что надо просто взять и срезать остаток ствола под корень, а Лэндис предлагал подождать Митча, «а пока можно все как следует обрубить». Он придавил ногой ближнюю ветвь и на пробу стукнул топором по сочленению. Эбби нравилось слушать, когда обсуждают ход работ. От этого она будто бы снова становилась маленькой девочкой, которая сидит у отца на прилавке, болтает ногами и вдыхает запахи металла и машинного масла.

Эрл дернул шнур бензопилы, раздался оглушительный рев. Он поднес лезвие к самой толстой части ветки, а Уорд наклонился, схватил другую ветвь и оттащил подальше.

– Ты топор не принес? – крикнул Ред Дэну.

Дэн, закурив сигарету, бросил спичку и осведомился:

– Интересно, откуда бы мне его взять?

– Я принесу из подвала. – Ред прислонил свой топор к кусту кизила. – Пошли, Эб, я провожу тебя в дом.

– А здесь я ничем не могу помочь?

Ей ужасно не хотелось уходить от Дэна.

Но Ред сказал:

– Если хочешь, можешь помочь моей маме готовить ланч.

– Ну хорошо.

Дэн молчаливо попрощался с ней, подняв бровь, и она вслед за Редом направилась вверх по мощеной дорожке. Из-за шума пилы ей казалось, что она оглохла.

– Ты и правда считаешь, что все это затянется до ланча? – спросила она Реда.

– Что ты, гораздо дольше. Повезет, если до темноты успеем.

Вот и отлично, подумала она. Больше времени, чтобы исправить впечатление, которое она произвела на Дэна. К вечеру она станет абсолютно другим человеком – зрелым, превосходно владеющим собой.

Они подошли к крыльцу, но Ред сразу обратно возвращаться не стал, остановился.

– Слушай, – заговорил он, – я тут подумал: хочешь, я заеду за тобой по дороге на свадьбу?

– Я как-то не уверена, что пойду, – ответила Эбби.

Вообще-то она почти окончательно решила, что не пойдет. Приглашение – на такой толстой бумаге, что понадобились две почтовые марки – оказалось для нее сюрпризом: они с Меррик особо не дружили. Да и Дэна не пригласили, Меррик его едва знала. Эбби уже несколько недель мысленно сочиняла вежливый отказ.

Но Ред явно расстроился:

– Не пойдешь? Мама на тебя рассчитывает.

Эбби наморщила лоб.

– Да и я тоже, – продолжал Ред. – Я же там больше ни с кем не знаком.

Она спросила:

– А ты разве не шафер?

– Об этом и речь не заходила.

– Что же, спасибо тебе, Ред, за предложение. Я дам знать, если соберусь, договорились?

Он мгновение колебался, словно собираясь сказать что-то еще, потом улыбнулся и направился на зады дома.

Джуниор Уитшенк, высокий и морщинистый, как Авраам Линкольн, и одетый на тот же манер, одолел крыльцо в три длинных шага, на четверть дюйма склонил голову, приветствуя Эбби, и стремительно сбежал вниз по ступенькам.

– Доброе утро, юная леди, – бросил он на ходу.

– Доброе утро, мистер Уитшенк.

– Меррик, насколько я знаю, еще не вставала.

– Я ищу миссис Уитшенк.

– Миссис Уитшенк на кухне.

– Спасибо.

Мистер Уитшенк свернул с мощеной дорожки и зашагал к срубленному дереву. Эбби, глядя ему вслед, размышляла, где он берет такие рубашки, непременно белые и с высоким, не по моде, воротником, широкой полосой обнимавшим его тонкую шею. Эбби часто казалось, что мистер Уитшенк пытается подражать некоему идеалу, какой-то выдающейся личности из прошлого, которой восхищается. Впрочем, узкие черные брюки сзади казались пустыми, а подтяжки, сцепленные буквой «У», лишь подчеркивали его озабоченность и натруженную усталость.

Она услышала его крик «Митч пришел?» и ответные возгласы, пчелиным жужжаньем взвившиеся над грохотом бензопилы.

Эбби поднялась по ступеням, пересекла крыльцо, открыла сетчатую дверь и бодро позвала: «Ау!» Так сделала бы и сама Линии Уитшенк. Эбби автоматически переключилась на ее язык и заговорила ее голосом, тонким и мелодичным.

– Туточки, – отозвалась миссис Уитшенк из кухни.

Эбби нравился дом Уитшенков. Даже в июльскую жару здесь царили прохлада и полумрак, высоко на потолке в центре холла крутился вентилятор, и еще один тихо гудел в столовой. На одном конце стола лежала сложенная скатерть, а поверх нее, в ожидании обеденного часа, – серебряные столовые приборы. Эбби прошла на кухню. У раковины, замачивая стручки бамии, стояла миссис Уитшенк, невысокая хрупкая женщина с неуместно глубоким вырезом ситцевого клетчатого платья. Ее светлые негустые волосы почти достигали плеч. Прическа больше подходила молодой девушке, но и лицо, которое Эбби увидела, когда Линии обернулась, тоже было молодо – без морщин, некрасивое, простодушное.

– Привет-привет! – воскликнула она, а Эбби ответила:

– Здравствуйте.

– Какая ты сегодня хорошенькая!

– Я пришла узнать, не могу ли чем-то помочь.

– Ой, солнышко, что ты! Испачкаешься. Лучше просто посиди, составь мне компанию.

Эбби выдвинула из-за стола стул и села. Она уже знала, что у себя на кухне миссис Уитшенк – бог, и что настаивать нельзя, только помешаешь.

– Как продвигается с деревом? – поинтересовалась миссис Уитшенк.

– Они уже распиливают ветки.

– Ты про такое слыхала? Чтобы дерево сваливали из-за фотографии!

«Фотиграфия», так она произносила. Линии, в отличие от мужа, никогда не стремилась изменить свой деревенский выговор.

– Дэн говорит, мистер Уитшенк решил, что дерево и так умирает, – сказала Эбби.

– Да, Джуниору порой видится ровно то, что ему нужно. – Миссис Уитшенк закрыла кран и вытерла руки о фартук. – Он для тех фотиграфий уже и рамки купил, представляешь? Две большие такие, деревянные. Я спрашиваю его, говорю: «Над камином повесишь?» А он: «Линии Мэй (ее голос сделался низким, хриплым), в гостиных семейные портреты не вешают». Ну, чего, я не знала, говорю. А ты знала?

– У моей мамы полно снимков в гостиной, – ответила Эбби.

– Ну вот видишь!

Миссис Уитшенк достала из холодильника бутылку молока и налила немного в миску.

– Я бамию готовлю, помидоры нарезала, – объяснила она Эбби, – и жареную курицу с моими фирменными бисквитами. Кстати, потом можешь мне помочь с бисквитами, ты ж теперь знаешь, как их делают. Да, и на десерт – персиковый коблер.

– Класс.

– Тебе Ред говорил, что он тебя подвезет на свадьбу?

– Говорил. Только я еще не знаю, пойду или нет.

Эбби стало очень стыдно, что она так долго не может принять решение. Ее мать пришла бы в ужас от подобной невоспитанности. Но миссис Уитшенк сказала только:

– Ой, хорошо бы ты пришла! Мне нужен человек для поддержки.

Эбби засмеялась.

– Меррик заставила меня купить в «Хатцлерс» желтое платье, а у меня в нем такой вид, как будто я желтухой болею, – пожаловалась миссис Уитшенк. – Но Меррик уперлась, и конец. Совсем как отец, вечно у них всякие идеи. – Она принялась накладывать кукурузную кашу во вторую миску.

Эбби попыталась оправдаться:

– Я просто боюсь, что никого там не знаю. Друзья Меррик все старше меня.

– Ну так и я их тоже не знаю. Придут же по большей части ее подружки из колледжа, а отсюда – мало кто.

– А из вашей семьи кто приедет? – спросила Эбби.

– В смысле?

– Бабушки, дедушки? Дяди, тети?

– Так у нас никого нет, – спокойно промолвила миссис Уитшенк.

Не похоже было, что она об этом сожалеет. Эбби ждала объяснения, но миссис Уитшенк отмеряла соль.

– В общем, я поблагодарила Реда за предложение, – сказала наконец Эбби. – Приятно знать, что если понадобится, то меня подвезут.

В сущности, нужно уже согласиться и забыть об этом. Непонятно, что ее удерживает. В конце концов, это только половина субботы – крохотный кусочек ее жизни.

Субботы после ночи с Дэном. Если она проведет ночь с Дэном.

Она представила, как он говорит: «Эй, не бросишь же ты меня одного наутро, после того как мы…»

После того как мы…

Эбби посмотрела на свою юбку и разгладила ее на коленях.

– А как твоя работа? – поинтересовалась миссис Уитшенк. – По-прежнему в восторге от цветных ребятишек?

– я их обожаю!

– Не нравится мне, правда, что ты ходишь в тот район, – сказала миссис Уитшенк.

– Там нет ничего плохого.

– Но это бедный район, так? Люди там бедные как церковные крысы. Ограбят – глазом не моргнут. Честное слово, Эбби, иногда тебе здравого смысла не хватает, не понимаешь, кого надо бояться.

– Как я могу бояться этих людей?

Миссис Уитшенк покачала головой и поставила дуршлаг с бамией на доску.

– Ох, что за мир, что за мир, – произнесла Эбби.

– О чем ты, милая?

– А это злая ведьма говорит в «Волшебнике из страны Оз». Не знаете? В городе новая постановка, мы ходили вчера с Дэном. Ведьма кричит: «Я таю, я таю! Ох, что за мир, что за мир!»

– Да, помню это «я таю», – миссис Уитшенк кивнула, – я водила Реда и Меррик на это кино. Они были еще совсем крохотульки.

– Ну да, а после идут слова: «Ох, что за мир». Я потом Дэну говорю: «Никогда этого раньше не слышала, понятия не имела, что она такое кричит!»

– Я тоже, – сказала миссис Уитшенк. – Как-то это жалобно выходит.

– Вот именно, – подхватила Эбби. – Я сразу ее пожалела. я вот правда считаю, что люди, которые кажутся страшными, на самом деле просто очень несчастные.

– Эбби, Эбби, храни тебя Господь. – Миссис Уитшенк тихо засмеялась.

* * *

Раздался громкий резкий стук каблучков. Кто-то спустился с лестницы и вышел в холл. Потом, цокая, пересек столовую – и на пороге кухни появилась Меррик в красном атласном кимоно и красных шлепанцах с помпонами из красных перьев. Гигантские металлические бигуди странным космическим шлемом облепляли ее голову.

– Боже, как поздно, – простонала она. Выдвинула стул, села рядом с Эбби, достала из рукава «Кент».

– Доброе утро, Меррик, – поздоровалась Эбби.

– Доброе. Это бамия? Брр.

– Это на ланч, – объяснила миссис Уитшенк. – У нас рабочие, их надо накормить.

– Одна только мама считает, что невежливо заставлять рабочих приносить с собой сэндвичи. – Меррик повернулась к Эбби: – Эбби Далтон, ты что, в чулках? Ты не растаешь от жары?

– Я таю! – заверещала Эбби голосом злой ведьмы, и миссис Уитшенк расхохоталась, а Меррик раздраженно поджала губы, затянулась сигаретой, выпустила длинную струю дыма.

– Мне приснился жуткий кошмар, – заговорила она. – Как будто я слишком быстро еду по горному серпантину и в одном месте забываю повернуть. И думаю: «Ой-ой-ой, какой ужас!» Ну вот как бывает, когда понимаешь, что деваться некуда, сейчас случится авария. Не избежать. И вот перелетаю я через край утеса, зажмуриваюсь и готовлюсь к удару, но, самое смешное, продолжаю лететь. Я так и не приземлилась.

Эбби воскликнула:

– Ой, мамочки!

Миссис Уитшенк спокойно резала бамию.

– Я подумала: «A-а, теперь понятно, – рассказывала дальше Меррик, – просто я уже мертвая». И тогда только проснулась.

– А машина с откидным верхом? – спросила миссис Уитшенк.

– Что? – Меррик замерла, не успев донести сигарету до рта.

– Машину ты видела с откидным верхом?

– Как ни странно, да.

– Если снится, что ты в машине с откидным верхом, это значит, что скоро ты совершишь серьезную ошибку, – сказала миссис Уитшенк.

Меррик с комическим изумлением посмотрела на Эбби.

– Интересно, что же это за ошибка, – процедила она.

– Но если машина обычная, значит, тебя повысят по службе.

– И вот, поди ж ты, мне как раз приснилась с откидным! – Меррик хмыкнула. – Но только весь мир знает, что ты категорически против моей свадьбы, так что зря стараешься, Линии Мэй.

Меррик часто так обращалась к матери – «Линии Мэй». И тон выдавал всю ее неприязнь к недостаткам матери – к ее слегка гнусавому голосу, мешковатым платьям, деревенским «аданако», «колидор», «сендерей». Эбби переживала за миссис Уитшенк, но та нисколько не обижалась.

– Я просто так, – мягко отозвалась она и положила горсть брусочков бамии в миску с молоком.

Меррик глубоко затянулась и пустила дым в потолок.

– Ну все равно! – бодро произнесла Эбби, обращаясь к Меррик, – от такого сна приятно проснуться, а?

Меррик невнятно промычала что-то в ответ, глядя вверх, на вращающиеся лопасти вентилятора.

Вдруг раздался девичий голос:

– Мерр, ты где?

Меррик села прямо и крикнула:

– На кухне!

Хлопнула сетчатая дверь, и через секунду в дверях появились Пикси Кинсайд и Мэдди Лейн, обе в бермудах, Мэдди – с бледно-голубой косметичкой «Самсонайт».

– Меррик Уитшенк, ты еще в халате!

– Я вернулась с вечеринки в три утра.

– Мы тоже, но сейчас почти десять! Ты что, забыла, сегодня у нас пробный макияж!

– Я помню. – Меррик затушила сигарету. – Пошли займемся.

– Здравствуйте, миссис Уитшенк, – запоздало сказала Пикси. – Привет, м-м, Эбби. Позже увидимся.

Мэдди лишь чуть махнула рукой, словно протирая стекло. Девушки втроем вышли, Меррик стучала каблучками. Внезапно воцарилась тишина.

– Видно, Меррик сейчас страшно нервничает, – помолчав, выдала Эбби.

– Нет-нет, она всегда такая, – весело откликнулась миссис Уитшенк, закончив резать бамию и шумовкой размешивая в молоке кусочки. – Маленькая вечно огрызалась, а теперь большая огрызается. И ничего тут не сделаешь. – Она начала перекладывать бамию в кукурузную смесь. – Иногда мне кажется, что есть всего три-четыре типа людей, и они то и дело встречаются нам в жизни, понимаешь, о чем я? Люди легкие и люди тяжелые, и мы все натыкаемся на них да натыкаемся. Меррик, например, вылитая моя бабушка Инман – всегда недовольна, язык как бритва. И меня она не любила. А вот ты, ты у нас всем сострадаешь, совсем как моя тетя Луиза.

– Да, – ответила Эбби. – Я понимаю, о чем вы. Это что-то вроде реинкарнации.

Миссис Уитшенк протянула:

– Нууу.

– Только внутри одной жизни, а не за несколько жизней.

– Вот как… – пробормотала миссис Уитшенк, а потом спросила: – Деточка, а не поможешь ли?

– Конечно!

– Возьми из холодильника кувшин с водой и эти вот бумажные стаканчики и отнеси рабочим, будь добра. Наверняка они страсть как хотят пить. И скажи, что ланч будет рано. Заждались небось.

Эбби встала и прошла к холодильнику. Чулки неприятно липли к ногам. Вот глупость, зачем она надела их в такую жару?

Проходя через холл, она услышала, что мистер Уитшенк разговаривает по телефону на веранде.

– Ближе к вечеру? Какого хрена? – бушевал он. – Мать твою, Митч, у меня тут пять человек тебя дожидаются, чтобы ты им втолковал, как пень убрать!

Эбби на цыпочках дошла до двери, решив, что он смутится, если поймет, что она слышала, какими словами он ругается.

На улице воздух обхватил ее щеки теплым полотенцем. Доски крыльца отдавали горячим лаком, но ласковый свежий ветерок – необычный для этого времени года – сдувал со лба влажные волосы, а кувшин с водой, который она прижимала к себе, холодил руки.

Лэндис где-то раздобыл вторую бензопилу, и они с Эрлом распиливали самые толстые ветки на поленья для камина. Дэн и Уорд рубили ветки потоньше и относили их в огромную кучу у дороги, Ред поставил колоду и разрубал поленья на четвертушки. Подошла Эбби. Все прекратили работать, Эрл и Лэндис выключили пилы. Повисла звенящая тишина, в которой ее голос прозвучал на удивление отчетливо:

– Кто-нибудь хочет воды?

– Не откажусь, – сказал Эрл.

Все отложили инструменты и обступили ее. Уорд без рубашки выглядел непрофессионалом, и они с Дэном оба сильно раскраснелись. Ред очень много работал целое лето, но даже у него по лицу ручейками стекал пот, а Эрл и Лэндис взмокли так, что их голубые хлопковые рубашки казались темносиними.

Эбби раздала бумажные стаканчики, наполнила их водой. Мужчины, одним глотком осушив, снова протянули стаканчики, когда она еще разливала первый круг, и до середины третьего, помимо «спасибо», никто ничего не говорил. Потом Ред спросил:

– Ты случайно не знаешь, папе удалось поймать Митча?

– По-моему, он сейчас с ним по телефону разговаривает.

– А я говорю, надо взять да и повалить эту штуку.

– А я не хочу, чтобы Митч пришел и стал ныть, что мы ему только напортили.

Дэн и Эбби смотрели друг на друга. Волосы Дэна были влажными, и от него замечательно пахло чистым потом и табаком. Эбби внезапно посетила крайне тревожная мысль: у нее же нет красивого белья! Одни простые белые хлопчатобумажные трусы и лифчики с крошечной розочкой посередке. Она отвела глаза.

– Приветствую! – К ним, протиснувшись меж кустов азалии на границе с соседним участком, направлялся грузный мужчина в костюме из сирсакера. Под его белыми ботинками трещали ветки.

– Здравствуйте, мистер Беркелоу, – отозвался Ред.

– Интересно, вы вообще в курсе, во сколько ваши ребята начали сегодня работать?

Ответил Лэндис:

– В восемь.

– В восемь, – повторил мистер Беркелоу, сверля Реда взглядом.

Лэндис пояснил:

– Тогда мы с Редом и Эрлом начали, а остальные уж после подтянулись.

– В восемь часов утра, – раздумчиво проговорил мистер Беркелоу. – В воскресенье. Выходной день. По-вашему, это допустимо?

– По-моему, вполне, сэр. – Ред сохранял невозмутимое спокойствие.

– Неужели? В восемь утра в воскресенье, по-вашему, самое время включать бензопилу.

Его рыжие брови агрессивно ощетинились, но Ред не испугался. И сказал:

– Я подумал, что все уже…

– Эй, доброе утро! – выкрикнул мистер Уитшенк, быстро шагая к ним по травянистому склону в черном костюме, явно надетом наспех: левый лацкан вывернут наизнанку, будто собачье ухо. – Отличный денек! – обратился он к мистеру Берке-лоу. – Вижу, вы уже вышли прогуляться.

– Я вот только что спрашивал вашего сына, мистер Уитшенк, какое время он считает приемлемым для начала работы с бензопилой.

– А что такое? В чем дело?

– Дело в том, что сегодня воскресенье, не знаю, осведомлены ли вы, – бросил мистер Беркелоу.

Теперь он из-под своих кустистых бровей гневно взирал на мистера Уитшенка, а тот с видом полного согласия сочувственно кивал:

– Да, конечно, нам, разумеется, не хотелось бы…

– Это просто извращение какое-то, до чего вы обожаете устраивать грохот, когда остальные пробуют спать! Колотите по водосточным желобам, сверлите дорожную плитку… да вот только вчера целое дерево спилили! Абсолютно здоровое, осмелюсь заметить. Причем впечатление, что это всегда, всегда происходит именно в выходные!

Мистер Уитшенк неожиданно стал выше ростом.

– Это не впечатление, это действительно всегда происходит в выходные, – ответствовал он. – Потому что у нас, честных рабочих людей, это единственное время, когда мы свободны от труда на вас.

– Скажите спасибо, что я не заявил на вас в полицию. Наверняка против таких, как вы, есть предписание.

– Предписание! Не смешите. Только из-за того, что вам нравится возлежать в кровати до полудня, и вам, и этому вашему испорченному сынку с его большой жирной за…

– Вообще-то, – вмешался Ред, – абсолютно неважно, есть предписание или нет.

Оба мужчины обернулись к нему.

– Важно то, что мы мешаем спать нашим соседям. Я приношу вам свои извинения, мистер Берке-лоу. В наши намерения совершенно не входило причинять вам какой-либо дискомфорт.

– Причинять дискомфорт? – изумленно произнес мистер Уитшенк.

Ред продолжал:

– Я предлагаю договориться о взаимоприемлемом часе.

– Взаимоприемлемом? – эхом повторил его отец.

– А… – Мистер Беркелоу несколько опешил. – Хорошо.

– Как вам, к примеру, десять? Подходит?

– Десять часов! – вскричал мистер Уитшенк.

– Десять? – Мистер Беркелоу подумал. – Что же… конечно, и это… но что же, раз необходимо, думаю, мы… потерпим.

Мистер Уитшенк возвел глаза к небу, будто умоляя Господа смилостивиться. Но Ред сказал:

– Десять часов. Уговор. В дальнейшем мы обещаем всегда соблюдать это условие, мистер Беркелоу.

– Ну… – Мистер Беркелоу неуверенно помялся, глянул на мистера Уитшенка и объявил: – Ладно, договорились. Полагаю, вопрос улажен. – Повернулся и зашагал к живой изгороди.

– Ну и что ты наделал? – укорил мистер Уитшенк сына. – Десять часов! Господи боже ты мой! Это уже практически ланч.

Ред без слов отдал бумажный стаканчик Эбби.

Вмешался Лэндис:

– Так чего, босс?

– Что чего?

– С Митчем говорили?

– Он приедет днем. Возьмет у шурина измельчитель для пней и привезет сюда. Он велел спилить ствол.

– Что, до самой земли?

– Да, сколько сможете. – Мистер Уитшенк уже успел подняться на середину склона, будто решив, что с него хватит, он умывает руки.

Эбби обратила внимание, что пиджак сидит на нем неровно – провисает по бокам и вздернут посередине, словно на каком-то нищем старике. Она обошла всех, молча собрала стаканчики и тоже направилась вверх по склону.

– Джуниору все мерещится, что соседи перед ним нос задирают. – Миссис Уитшенк, услышав о сцене во дворе, усмехнулась: – Он у нас на этот счет чувствительный.

Эбби не стала ничего говорить, но она хорошо его понимала. Поступив в элитарную школу на стипендию, она и сама, бывало, сталкивалась с людьми наподобие мистера Беркелоу – царственно важными и глубоко убежденными в том, что лишь их образ жизни правилен. Их сыновья играют в лакросс, а дочери готовятся к балу дебютанток. Но Эбби откинула неприятную мысль и вновь занялась раскатанным тестом: сложила втрое, потом вчетверо. «Сложить, сложить и еще сложить, – говорила миссис Уитшенк, когда учила Эбби готовить свои бисквиты. – Складывай, пока не услышишь, что тесто пыхнуло».

– В любом случае, – вслух сказала Эбби, – Ред заставил их найти компромисс, и все кончилось благополучно.

– Ред не такой обидчивый, – ответила миссис Уитшенк, доставая из холодильника большую миску и снимая с нес полотенце. – Потому, видно, что вырос здесь и привык ко всяким этим Беркслоу.

В миске лежали куски курицы, залитые жидким взбитым тестом. Миссис Уитшенк по одному вынула их щипцами и разложила на блюде сушиться.

– Ему везде повадно, – продолжала она. – И с соседями, и с работягами. Я, правда, знаю, что, будь его воля, он бы вмиг бросил колледж и начал работать с отцом. Он только ради Джуниора доучивается.

– Ну, диплом никому не повредит, – заметила Эбби.

– Джуниор ему так и говорит. Тебе, мол, нужен выбор пошире. Чтоб не кончилось, как у меня. Ред ему: «А что плохого в том, как у тебя?» И еще Реду кажется, что в колледже все оторвано от жизни. Люди там оторваны от жизни. И ему иногда кажется, что они полные дураки.

При Эбби Ред ни разу не высказывал своего мнения о колледже. Он учился на два курса старше, и в кампусе они почти не встречались.

– А какие у него оценки? – спросила она у миссис Уитшенк.

– Нормальные. Так, серединка на половинку. Понимаешь, у него мозги иначе устроены. Он такой – ему покажешь прибор, которого он в глаза не видал, а он сразу: «Ага, ясно, да-да, вот это входит сюда, а потом сюда и соединяется вот с этим…» Совсем как его папа. А папе хочется, чтоб Ред был другой. Вот вечно так у детей и родителей.

– Значит, Ред в детстве, так сказать, разбирал на винтики кухонные часы?

– Да, но только он, не в пример другим, мог еще и свинтить все обратно. Эй, смотри, что делаешь, Эбби! Ты же крутишь стаканом.

Она имела в виду стакан, которым Эбби нарезала тесто.

– Надо ставить прямо! Хлоп на тесто! Помнишь?

– Извините.

– Дай-ка я принесу тебе сковородку.

Эбби вытерла лоб тыльной стороной ладони. В кухне становилось жарко, а она была целиком завернута в большой фартук миссис Уитшенк.

Если правда, подумала Эбби, что люди вроде меня – которые «сострадают» – часто встречаются в жизни миссис Уитшенк, то правда и обратное. Эбби тоже раньше попадались такие – старшие наставницы. Бабушка учила ее вязать, учительница английского оставалась после уроков, чтобы помочь ей со стихами. Терпеливее и мягче ее резкой боевой матери, они умело направляли и подбадривали Эбби, как сейчас миссис Уитшенк: «А, вот хорошо! Я и сама лучше бы не смогла».

– А может, после колледжа Реду пойти работать к папе на фирму? – предложила Эбби. – Тогда будет «Уитшенк и Сын Констракшн». Мистеру Уитшенку должно понравиться.

– Не думаю, – ответила миссис Уитшенк. – У него надежды, что Ред займется правом. Правом или бизнесом, чем-нибудь этим. У Реда для бизнеса голова хорошая.

– Но если он не будет счастлив…

– Джуниор говорит, что счастье – это выдумки, – сказала миссис Уитшенк. – Говорит, надо решить, что ты счастлив, и все.

Она искала что-то в ящике со столовыми приборами, но подняла голову и поторопилась объяснить:

– Нет, он не злой, не подумай.

– Конечно нет.

– Он просто хочет для своей семьи самого лучшего, понимаешь? Кроме нас, у него никого нет.

– Да, конечно.

– Ни он, ни я, мы не общаемся с нашими семьями.

– Почему? – спросила Эбби.

– Да так. Знаешь, обстоятельства. Пути-дорожки разошлись. Они невесть где, далеко, в Северной Каролине. Ну и потом, моя родня всегда против нас была.

– Против вас с мистером Уитшенком?

– Прямо как у Ромео и Джульетты. – Миссис Уитшенк засмеялась, потом посерьезнела. – Вот, кстати, чего ты, может, не слыхала. Угадай, во сколько лет Джульетта влюбилась в Ромео?

– В тринадцать, – тотчас ответила Эбби.

– Ишь ты.

– Мы проходили в школе.

– Меррик тоже проходила в десятом классе. Пришла домой, рассказала мне и говорит: «Это нелепо». Заявила, что после такого Шекспира нельзя принимать всерьез.

– Ну, я не знаю, почему же, – запротестовала Эбби, – в тринадцать лет вполне можно влюбиться.

– Да! Можно! Как я.

– Вы?

– Мне было тринадцать, когда я влюбилась в Джуниора, – поведала миссис Уитшенк. – Вот я о чем толкую.

– Ой, мамочки! И вы вышли за него замуж! – возликовала Эбби. – Это потрясающе! А мистеру Уитшенку сколько было?

– Двадцать шесть.

До Эбби дошло не сразу.

– Ему двадцать шесть, а вам тринадцать?

– Двадцать шесть лет, – повторила миссис Уитшенк.

Эбби издала какой-то невнятный звук.

– Правда, с ума сойти?

– Да, действительно, – пробормотала Эбби.

– Красивый он был парень, отчаянный… Работал на лесоскладе, но не постоянно, иногда. Остальное время охотился, ловил рыбу, ставил капканы да в неприятности попадал. В общем, представляешь – магнит для женщин. Как перед таким устоишь? Особенно если тебе тринадцать. Но я была очень развитая в тринадцать, я рано созрела. Познакомились мы на церковном пикнике, он туда пришел с другой девушкой. А у нас любовь с первого взгляда, у обоих. Прямо вот с той минуты и началась. И мы с ним сбегали вдвоем куда-нибудь, как только получалось. Оторваться друг от друга не могли! Но однажды ночью мой отец нас застал.

– Где застал?

– Да в амбаре. Мы там… ну, сама понимаешь. – Миссис Уитшенк взмахнула ладонью. – Ох, ужас! – продолжала она весело. – Кино, да и только. Папа приставил ему к затылку ружье, а потом вместе с моими братьями вытурил его из округа Янси. Можешь вообразить? Господи, вот сейчас вспоминаю, и как будто не со мной было. «Неужто это я?» – думаю. А после того случая мы почти целых пять лет не виделись.

Эбби забыла, что надо нарезать бисквиты, и стояла, уставившись на миссис Уитшенк. Та забрала у нее стакан и быстро доделала работу: стук-стук-стук.

– Но вы общались? – спросила Эбби.

– Нет, что ты! Я понятия не имела, где он. – Миссис Уитшенк укладывала бисквиты на смазанную маслом сковородку, тесно друг к другу, концентрическими кругами. – Но я оставалась ему верна. Ни на минутку не забывала. Видишь, у нас своя собственная история великой любви! А когда мы потом снова встретились, то уж больше и не расставались. Знаешь, как порою бывает. И все пошло-посхало снова, с того места, где начали.

Эбби выдавила:

– Но…

Неужели миссис Уитшенк не понимает, что все это… преступление?

Та сказала:

– Не знаю, зачем я тебе голову морочу. Вообще-то это секрет. Даже моим детям ничего не известно! То есть особенно детям знать не нужно. Меррик меня задразнила бы. Обещай, что им не расскажешь, Эбби. Жизнью поклянись.

– Ни единой живой душе не расскажу, – пообещала Эбби.

Она и слов подходящих не нашла бы. Сумасшедшая история, просто жуть какая-то.

Мистер и миссис Уитшенк, Ред, Эрл и Лэндис, Уорд, Дэн и Эбби: ланч на восемь человек. Меррик с ними есть не будет, сообщила миссис Уитшенк. Эбби ходила вокруг стола, раскладывая ножи и вилки. Серебро высшей пробы с гравировкой, староанглийское W. Интересно, откуда оно у них, подумала Эбби. Вряд ли к свадьбе купили.

Ее родители свою разномастную посуду приобретали в десятицентовом магазине.

Эбби неожиданно заскучала по хлопотливой разумной маме и добряку-отцу с его извечными шариковыми ручками и механическими карандашами в карманах рубашки.

Окна столовой были открыты, занавески слегка колыхались на ветру. Эбби видела крыльцо, где на качелях, сидя спиной к ней, тихо, лениво болтали Пикси и Мэдди. С пробным макияжем Меррик, очевидно, уже покончили: наверху шумел душ.

Эбби пошла на кухню за тарелками, а когда вернулась, снаружи вдруг ожила бензопила. До этого Эбби не замечала тишины, но сейчас загрохотало очень близко, и она выглянула посмотреть, что происходит. Мужчины истребляли остатки пня. Лэндис стоял слева и наблюдал за Эрлом – тот, низко склонившись, пилил. Дерево почти полностью скрывало его от Эбби, но, похоже, он делал зарубку в стволе, чтобы повалить в сторону от дома. Как бы людей не придавило, подумала она – всегда боялась таких вещей, – но эти двое, судя по всему, знали свое дело.

Эбби расставила тарелки, взяла из буфета и отсчитала салфетки, положила их рядом с вилками. Затем вернулась на кухню и спросила у миссис Уитшенк, жарившей курицу:

– Разлить холодный чай?

– Нет, давай чуточку подождем, – решила та. – Иди посиди на крылечке, отдохни. Я позову, когда будет готово.

Эбби не стала спорить, обрадовалась: наконец-то можно уйти из кухни. Сняла фартук, повесила его на спинку стула, вышла на крыльцо и села в кресло-качалку поодаль от Пикси и Мэдди. Поискала взглядом Дэна. Он тащил к куче у дороги огромную, густо облиственную ветку. Его волосы в полосе солнечного света блеснули металлом.

Что она скажет матери? Например: «Я переночую у Рут». Но вдруг мать позвонит туда? Такое уже случалось. И даже если Эбби осмелится попросить Рут прикрыть ее, то родители Рут – все равно проблема.

Ред перекидывал поленья в тачку. Уорд утирал лоб скомканной рубашкой. Эрл выключил бензопилу, и практически одновременно на крыльце появилась Меррик. Сетчатая дверь хлопнула за ее спиной.

– Ух! Такое чувство, как будто смыла с лица резиновую маску, – сказала Меррик подругам.

Держа в руках мисочку с хлопьями, она прошла к стулу с плетеным сиденьем, подцепила его ногой, подтянула ближе к качелям и села. На голове у нее по-прежнему красовались бигуди, но она переоделась в бермуды и белую блузку без рукавов.

– Мы вот гадаем, кто этот прекрасный Джеймс Дин, – сообщила Пикси.

– Кто-кто? А, это Дэн.

– Он абллл-денный.

– Если в следующую субботу будет так же жарко, у меня с морды стечет вся косметика, – заявила Меррик. – И тушь. Глазки будут как у енота.

– Под стать свекрови, – хихикнула Мэдди.

– Слушайте, если у меня появятся такие же жуткие круги под глазами, застрелите меня, ладно? – умоляюще произнесла Меррик. – Знаете, какие у меня подозрения? Что она их подрисовывает. Она из тех людей, что любят прикидываться больными. Чуть что, она несется к врачу. Он ей, понятно, говорит, что все в порядке, а она возвращается и стонет: ему кажется, что все в порядке…

– Он будет на свадьбе? – спросила Пикси.

– Кто?

– Этот Дэн.

– Не знаю. Дэн будет на свадьбе? – крикнула Меррик, повернувшись к Эбби.

Та ответила:

– Его не приглашали.

– Нет? Ну тогда, если хочешь, приводи.

– Так вы что, вместе? – заинтересовалась Пикси.

Эбби чуть пожала плечами, надеясь, что тем самым дает понять: да, мы вместе, но я в любой момент могу его бросить. Пикси театрально вздохнула.

– Так, а теперь вопрос на шестьдесят четыре тысячи долларов, – сказала Меррик. – Мои бигуди.

– А что с ними? – не поняла Мэдди.

– Видите, какие здоровенные? Я в них сплю с четырнадцати лет. Без них мои волосы прямые как палки. Что мне делать в брачную ночь, вот вопрос.

– Спроси что-нибудь посложнее, дурочка. – Мэдди хихикнула. – Ляжешь без них. А утром встанешь рано-рано, до Трея, проберешься в ванную, накрутишь бигуди и примешь горячий душ. Волосы не мочи, но пусть пропарятся. И высушись феном – спрячь его в ванной с вечера…

– Как я возьму фен в свадебное путешествие? Для него потребуется отдельный чемодан.

– Купи другой, который держат в руке.

– Да, и убиться током, как та тетка в газете? И потом, вы не представляете, до чего мои волосы упрямые. Две минуты пара ничего не дадут.

Пикси сказала:

– Тогда уложи волосы, как у нее.

– У кого?

– У нее. – Пикси, слегка ухмыляясь, указала подбородком на Эбби.

Меррик даже не потрудилась на это отреагировать.

– Сбежать бы от Трея на парочку маленьких часиков, – мечтала она. – А в отеле пусть будет салон, который открывается в пять утра…

Бензопила опять взревела, заглушив ее последние слова. Лэндис подошел к кизиловому дереву и нагнулся за веревкой, свернутой кольцом. Дэн начал подниматься на холм, где оставил топор.

Перед ланчем мужчины ополоснули головы под краном сбоку дома и входили, обтирая лица руками. Эрл, выдвигая стул, встряхнулся на собачий манер.

Мистер Уитшенк сидел во главе стола, миссис Уитшенк – в конце, Эбби – между Дэном и Лэндисом. Ее с Дэном разделяло добрых восемнадцать дюймов, но он дотянулся ногой до ее ноги, однако делал вид, что не замечает ее, и упорно смотрел в тарелку.

Мистер Уитшенк рассуждал о Билли Холидей. Та умерла пару дней назад, но мистер Уитшенк не мог взять в толк, с чего люди так всполошились.

– По-моему, у нее и слуха толком не было, – заявил он. – Іолосок мяукающий, и мотив не держала.

Он обвел взглядом собравшихся, подключая всех к разговору. Эбби почувствовала себя учеником, который внимает речам великого учителя, чего, надо полагать, и добивался мистер Уитшенк. Она расфокусировала взгляд – это ей хорошо удавалось – и представила, будто они здесь перебирают зерно или кукурузные початки, как в старые времена после сбора урожая, и развеселилась. Когда у нее появится свой дом, пусть он будет такой же – гостеприимный, на широкую ногу, как у Уитшенков, и пусть в нем находят стол и кров бесприютные, и молодежь пусть собирается на крыльце. Дом ее родителей всегда закрыт, а дом Уитшенков – открыт. За что спасибо отнюдь не мистеру Уитшенку. Впрочем, разве не всегда так бывает? Тон задает женщина.

– Мне вот из музыки, – вещал мистер Уитшенк, – нравится, к примеру, Джон Филип Суза. Думаю, вы все его знаете. Редклифф, о ком я говорю?

– О короле маршей, – ответил Ред с набитым ртом, вгрызаясь в жареную куриную ножку.

– О короле маршей, да, – кивнул мистер Уит-шенк. – Кто-нибудь из вас помнит «Ситис Сервис Бенд оф Америка»?

Никто, видимо, не помнил. Все ниже склонились над тарелками.

– Программа на радио, – пояснил мистер Уит-шенк. – Одни только марши передавали. «Звезды и полосы навсегда» и «Вашингтон пост», мои любимые. Меня чуть удар не хватил, когда их сняли с эфира.

Эбби вгляделась, выискивая в хозяине дома хоть что-нибудь от лихого парня из округа Янси. Ясно, конечно, почему его считают привлекательным: скульптурное лицо и полное отсутствие живота, хотя ему далеко за пятьдесят, если не за шестьдесят. Но он настолько строго, почти карикатурно строго одевается – даже лацкан уже поправил, – и наружные уголки глаз опущены будто от большого разочарования. На руках лиловые узловатые вены, подбородок весь в черных точках щетины. Боже, взмолилась Эбби, сделай так, чтобы я никогда не состарилась! Она прижалась левой лодыжкой к ноге Дэна и передала Лэндису бисквит.

– А мой папа считает, что Билли Холидей нет равных, – внес вклад в разговор Дэн. Он глотнул чая со льдом и невозмутимо откинулся на спинку стула. – Говорит, что главная гордость Балтимора – то, что Билли Холидей в свое время мыла тут крылечки за двадцать пять центов каждое.

– Тут нам с твоим отцом придется согласиться, что у нас нет согласия, – изрек мистер Уитшенк и вдруг нахмурился: – А кто твой отец?

– Дик Куинн, – ответил Дэн.

– Тот, который «Куинн Маркетинг»?

– Он самый.

– А ты тоже займешься семейным бизнесом?

– Не-а, – бросил Дэн.

Мистер Уитшенк ждал. Дэн любезно смотрел на него.

– По-моему, это хороший шанс в жизни, – помолчав, обронил мистер Уитшенк.

– Мы с папулей не ладим, – объяснил Дэн. – И потом, он жуть как взбесился, когда меня уволили с работы.

Он проговорил это спокойно, без неловкости. Мистер Уитшенк снова нахмурился.

– За что тебя уволили?

Дэн пожал плечами:

– Просто как-то не сложилось.

– Редклиффу я всегда говорю: «Чем бы ты ни занимался, старайся изо всех сил. Даже если возишь мусор, вози его как никто до тебя». Да, вот так. Гордись своим делом. Уволили? Это как черная метка. Вечно будет преследовать.

– Но это были ссуды и сбережения, – сказал Дэн. – Я никогда больше не стану этим заниматься, уж поверьте.

– Суть в другом, в репутации. Что за мнение о тебе сложилось в твоей среде. Сейчас кажется, что ссуды и сбережения для тебя не главное в жизни, но…

Как этот человек сумел стать героем романа миссис Уитшенк? Безумный или пошлый, думайте что угодно, но это был роман – с интригами, скандалами, трагической разлукой. Но Джуниор Уитшенк такой сухарь! Он неустанно что-то нудил, пока остальные ели и смиренно молчали. Только жена смотрела на него заинтересованно, когда он рассуждал о великой моральной ценности тяжкого труда, о постыдном отсутствии инициативы у молодого поколения, о преимуществах, дарованных тем, кто жил во времена Великой депрессии. Вот если б нынешние юнцы пожили, как ему тогда пришлось… Но тут он осекся и крикнул:

– Эй! Уходишь с подружками?

Он обращался к Меррик. Та через холл направлялась к двери, однако остановилась, обернулась к отцу и ответила небрежно:

– Ага. К ужину не ждите.

Ее прямые волосы волшебно превратились в копну черных, бойко скачущих кудрей.

– Вот жених Меррик, кстати, занялся семейным бизнесом, – поведал мистер Уитшенк. – И отлично работает, насколько можно судить. Мастером на все руки его, правда, не назовешь, даже масло сменить сам не в состоянии, представляете?

– Ладно, всем покушечки. – Меррик, помахав на прощанье пальчиками, удалилась.

Ее отец моргнул, но тотчас вновь подцепил нить своей лекции – об «испорченности» богатых и полной их неспособности позаботиться о себе, – но Эбби больше не слушала. Ее охватила какая-то безнадежность. Самодовольный, тягучий, полный самолюбования голос, и неграмотное «уделять заботу», и натужно-правильное северное произношение, и пристальное внимание к атрибутике высшего общества ужасно угнетали Эбби. А миссис Уитшенк все улыбалась мужу, Ред взял себе еще помидор, Эрл сложил на краю тарелки столбик из трех бисквитов, как будто собирался унести их домой. К нижней губе Уорда прилип кусочек курицы.

– И все это вместе, – гудел мистер Уитшенк, – объясняет, почему нельзя никогда… Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Уступать этим людям. Я к тебе обращаюсь, Редклифф.

Ред перестал солить помидор и поднял глаза:

– Ко мне?

– Почему нельзя с ними подобострастничать. Любезничать. Лебезить перед ними. «Да, мистер Беркелоу», «Нет, мистер Беркелоу», «Как прикажете, мистер Беркелоу», «Не хотелось бы причинять вам дискомфорт, мистер Беркелоу».

Ред резал помидор, не глядя на отца и как будто не слыша, но скулы его побагровели, словно их исцарапали ногтями.

– О, мистер Беркелоу, – скулил мистер Уитшенк, – будет ли это взаимоприемлемо?

– А мы повалили ствол, босс, – вдруг перебил Лэндис. – Уложили красавчика прямиком на землю.

Эбби захотелось его обнять.

Мистер Уитшенк, осекшись на полуслове, посмотрел на Лэндиса.

– Ага, – сказал он. – Что ж, отлично. Теперь осталось дождаться, когда Митч вернется с обеда у своей злополучной тещи.

– Я бы скоро не ждал, босс. Видали его тещу? Она по части готовки ну чисто дьявол. Семеро детей, все женаты-замужем, все со своими детишками, а каждое воскресенье после церкви – будьте любезны к ней, и она подает им три вида мяса, жареную и вареную картошку, салат, соленья, овощи…

Эбби откинулась на спинку стула. Аппетит пропал, и когда миссис Уитшенк предложила ей «еще курочки», она молча потрясла головой.

– И вот еще что, – тихо произнес Ред.

Мужчины покидали столовую, а он задержался возле Эбби. Та, захватив горсть столовых приборов, обернулась к нему.

– Если ты считаешь, что не должна приходить на свадьбу, потому что тебя слишком поздно пригласили, – сказал ей Ред, – то это ерунда, честно. Многие, кого Меррик пригласила, отказались, друзья Поуки Вандерлин, их родители – многие. В результате еды будет избыток, вот увидишь.

– Приму к сведению. – Эбби похлопала его по руке, будто в знак благодарности, но на самом деле давая понять, что уже забыла недобрые слова его отца и надеется, что и он забыл.

Дэн, который ждал в дверях Реда, подмигнул ей. Он любил подшучивать над влюбленностью Реда, называл его «твой воздыхатель». Обычно это вызывало у нее улыбку, но сегодня она невозмутимо продолжила убирать со стола, и через минуту Ред с Дэном вышли из комнаты.

Эбби положила приборы рядом с раковиной, где миссис Уитшенк мыла бокалы, и вернулась в гостиную. Там мистер Уитшенк тянул с блюда липкий кусок персикового коблера. При виде Эбби он замер, но тут же вызывающе дернул подбородком, закинул пирог в рот и демонстративно вытер пальцы о салфетку.

Эбби произнесла:

– Вам, должно быть, приходится непросто, мистер Уитшенк.

Его пальцы на салфетке замерли.

– О чем это ты?

– Вы рады, что дочь выходит за богатого парня, но вас раздражает, что богатые парни жутко избалованные. Вы хотите, чтобы сын попал в высший свет, но злитесь, когда он вежлив с этими господами. И так плохо, и этак нехорошо, да?

– Ну вот что, маленькая мисси, нечего со мной так разговаривать, – процедил он.

Она чуть не задыхалась от своей дерзости, однако стояла на своем:

– Так что? Я права?

– Я горжусь своими детьми. – В голосе мистера Уитшенка звучал металл. – Чего твой отец, полагаю, никогда не скажет о тебе, с твоим-то язычком.

– Мой отец очень мной гордится, – заявила Эбби.

– Что же, возможно, тут нечему удивляться, учитывая, откуда ты родом.

Эбби открыла рот, но тотчас его закрыла. Схватила блюдо и прошествовала на кухню, с очень прямой спиной и высоко подняв голову.

Миссис Уитшенк уже не мыла посуду, а вытирала ту, что скопилась на сушке. Эбби забрала у нее полотенце, и миссис Уитшенк сказала:

– Вот спасибо, милая.

Казалось, она не замечает, что у Эбби трясутся руки, Эбби же горько торжествовала и одновременно была уязвлена до глубины души. Кто-кто, а он, с его постыдным сомнительным прошлым, не смеет даже заикаться о ее происхождении! У нее на редкость достойная семья, есть чем похвастаться. Прапрадедушка, например, в свое время спас короля. И пусть спасение заключалось лишь в том, что он помог вытащить колесо кареты из глубокой колеи, но король, гласила легенда, кивнул ему лично. А двоюродная бабушка с Запада училась в колледже вместе с Уиллой Кэсер, хоть и не знала тогда, кем та впоследствии станет. В Далтонах нет ни капли простонародного, второсортного, и пусть их дом размерами не отличается, зато они ладят с соседями.

Миссис Уитшенк между тем говорила о посудомоечных машинах. Она не понимала, зачем они нужны.

– Бог мой, да где еще и поболтать приятно, если не за мытьем посуды! А Джуниор хочет машину. Спит и видит, как мы пойдем и купим ее.

– Но что он в этом понимает? – возмутилась Эбби.

Миссис Уитшенк затихла. А потом сказала:

– Просто думает облегчить мне жизнь.

Эбби яростно терла тарелку.

– Джуниора не всегда понимают, – произнесла миссис Уитшенк. – Но человек он куда лучше, чем тебе кажется, милая.

– Угу, – буркнула Эбби.

Миссис Уитшенк улыбнулась.

– Иди, пожалуйста, посмотри на крыльце, – попросила она, – не осталось там еще тарелок?

Эбби рада была уйти. А то наговорит чего не следует и будет потом жалеть.

На крыльце никто не сидел. Она наклонилась, взяла мисочку из-под хлопьев и ложку Меррик, выпрямилась, осмотрела лужайку. Обе бензопилы молчали. Воздух казался странно ярким – видно, спиленное дерево загораживало свет больше, чем она думала. Сейчас оно лежало верхушкой к дороге, и Лэндис разматывал веревку, которой обвязали крону. Дэн устроил перекур, Эрл и Уорд грузили тачку, а Ред стоял у спиленного пня, опустив голову.

По его позе казалось, что он думает о случившемся за ланчем, и Эбби быстро отвернулась: хорошо бы он не заметил, что она его видела. Но, уже отворачиваясь, поняла, что он всего лишь считает древесные кольца.

После всей сегодняшней кутерьмы – тяжкого труда в грохоте и изнуряющей жаре, перебранки с соседом и неприятной сцены с отцом – Ред спокойно изучал пень, считал, сколько лет дереву.

Чем он ее так умилил? Своей сосредоточенностью? Тем, что спокойно, без обид снес оскорбления? «А, это, – будто бы говорил он. – Какие пустяки. Все семьи ссорятся и мирятся; давайте лучше посмотрим, сколько тут колец».

В душе Эбби посветлело, как посветлела без дерева лужайка. Эбби вернулась в дом, ступая легко, почти беззвучно.

– Ну что там? – спросила миссис Уитшенк. Она протирала рабочие поверхности; все кастрюли и сковородки были уже вычищены и убраны.

Эбби отрапортовала:

– Дерево повалили, Митч пока не появился. Дэн курит, Уорд, Эрл и Лэндис расчищают двор, а Ред считает древесные кольца.

– Древесные кольца? – переспросила миссис Уитшенк. А затем, решив, что Эбби, вероятно, ничего не понимает в ботанике, добавила: – Это чтобы узнать возраст.

– После всей суматохи он стоит и выясняет это. – Эбби, очень неожиданно для себя, совершенно не понимая причины, почувствовала, что сейчас заплачет. – Он очень хороший, миссис Уитшенк.

Миссис Уитшенк удивленно подняла глаза и улыбнулась – безмятежно, довольно, радостно, и глаза ее сделались похожи на два завитка.

– Ну конечно, он хороший, милая.

Эбби опять вышла на крыльцо и села на качели. День был чудесный, желтовато-зеленый, с легким ветерком и фантастическим небом – нереально синим, как банка крема «Нокзема», и она собиралась сказать Реду, что с удовольствием поедет с ним на свадьбу. Но пока сидела и держала это при себе – крепко-крепко прижимая к сердцу.

Она оттолкнулась ногой и медленно закачалась, рассеянно поглаживая снизу знакомые шершавые подлокотники. Она смотрела на Дэна, следила за ним с какой-то смутной печалью. Он бросил сигарету, затоптал ее, взял топор и неторопливо направился к ветке, валявшейся поодаль. Ох, что за мир, что за мир. Как там дальше? «Кто бы мог подумать, – всхлипнула ведьма, – что такая милая малышка разрушит мое прекрасное колдовство?»

Да. Эбби встала с качелей и, с каждым шагом все больше преисполняясь счастливой уверенностью, пошла к Реду.