1

Старшая дочь Моргана выходила замуж. Он узнавал об этом словно по частям, никто ему ничего не говорил. Он знал только, что в течение нескольких месяцев в их дом все чаще и чаще приходил молодой человек, которому в скором времени и место за столом отвели, и Бонни стала советоваться с ним, как с прочими членами семьи, насчет того, в какой цвет покрасить стены прихожей. Звали его Джимом. У него было плоское бежевое лицо манекена из универсального магазина, кроме того, он питал чрезмерное пристрастие к свитерам с низким воротом. О чем с ним разговаривать, Морган придумать не смог. Он смотрел на этого малого, и его понемногу охватывала странная апатия. Его поразила мысль: сколь немногое в этом мире стоит усилий, которых требуют разговоры – возня с грамматикой и произношением, настройка голоса на достаточную громкость.

Потом Эми пристрастилась начинать каждое предложение с «мы». Мы думаем то, мы надеемся на это. И наконец: когда мы будем чуть больше зарабатывать; когда мы найдем хорошую квартиру; когда у нас появятся дети… Все это просто прокралось, если можно так выразиться, в жизнь Моргана. Без каких-либо официальных извещений. И как-то в субботу после полудня Бонни спросила у Моргана, не кажется ли ему, что их задний двор маловат для приема.

– Приема? – переспросил Морган.

– Дело не только в размерах, но и в погоде, – продолжала Бонни. – А вдруг дождь пойдет? Сам знаешь, какая в апреле бывает погода.

– Так ведь еще только март, – ответил Морган.

– Надо будет сесть сегодня вечером и все обсудить, – сказала Бонни.

Пришлось Моргану отправиться к своему гардеробу и выбрать подходящий наряд – костюм в тонкую полоску, присвоенный им после смерти отца Бонни. Пиджак был, пожалуй, широковат в плечах, однако Морган вроде бы помнил, что, когда он просил у мистера Каллена разрешения жениться на Бонни, будущий тесть был именно в этом костюме. А уж ониксовые запонки на нем были точно. Морган нашел их в глубине выдвижного ящика и долго с ними возился, пропихивая в прорези гладких накрахмаленных манжет своей единственной рассчитанной на запонки сорочки.

Но когда они вчетвером уселись, чтобы все обсудить, у Моргана никто его мнения не спросил, ни разу. Разговор шел исключительно о еде. Обратиться ли к рестораторам или лучше приготовить все самим? Эми считала, что с рестораторами будет проще, а Джим предпочитал домашнюю еду. После стольких съеденных им здесь ужинов Моргана это удивило. Искусной стряпухой Бонни отнюдь не была, она все больше напирала на херес – добавляла его к любому блюду, которому хотела придать пикантность. Все, что они ели, почти все отдавало приемом с коктейлями где-нибудь в штате Нью-Йорк.

Морган сидел в кресле-качалке и копался в бороде, разделяя ее на пряди. «Если я сейчас встану и уйду, – говорил он себе, – никто этого, пожалуй, и не заметит» – и перебирал свои давние обиды. Например, как-то Бонни забыла известить его об одной из своих беременностей. Она в тот раз ожидала Лиз, а может быть, Молли. Бонни всегда уверяла, что он ошибся, конечно же, она ему сказала и ясно это помнит. Но Моргану-то было виднее. Он подозревал даже, что не сказала нарочно – в то время он сильно серчал на нее за наплевательское отношение к противозачаточным мерам. Морган достоверно знал: первым признаком беременности Бонни было ее утреннее появление на кухне в просторной синей рубашке из шамбре, которую она всегда носила в ожидании ребенка. Скажи она, так Морган уж наверняка запомнил бы.

– Эми спускается по лестнице, – говорила между тем Бонни. По-видимому, они уже приступили к обсуждению церемонии. – Отец встретит ее внизу и выведет в середину гостиной.

– Папочка, только пообещай, что не наденешь шляпу, – попросила Эми.

Морган покачивался вместе с креслом, теребил бороду и размышлял о высоком черном цилиндре, который он купит для такого случая – для исполнения роли отца невесты. Он даже знал, где этот цилиндр искать – в магазине «Том Смокинг: Недорогая одежда для торжеств». И на душе у него немного полегчало.

Однако позже, когда Джим ушел, Морган вновь загрустил. Он думал о том, каким лучезарным ребенком была маленькая Эми. Вспоминал о спадавших ей на уши больших локонах – издали казалось, что на голове у нее голландский чепец. Вот эту девочку в чепце он и оплакивает, думал Морган, а не нынешнюю Эми, двадцатиоднолетнюю ухватистую секретаршу страховой компании. Он вспомнил, как тревожился когда-то о ее безопасности. Родителем он был куда более беспокойным, чем Бонни.

– Знаешь, – сказал он Бонни, – я ведь был уверен, что кто-нибудь из наших девочек умрет. Или все они, я и это мог вообразить. Я так боялся, что они попадут под машину, или заболеют полиомиелитом, или их похитят. Предупреждал, что, переходя улицу, надо сначала посмотреть в обе стороны, что нельзя бегать с ножницами в руках, играть с веревками, или ножами, или остро заточенными палочками. А ты говорила: успокойся. Помнишь? А теперь посмотри: они в конце концов как будто и вправду умерли. Эти смешные маленькие пухленькие карапузы, Эми в ползунках, – они мертвы, верно? Мертвы. Я все-таки был прав. Только произошло все медленнее, чем я предвидел.

– Ну, голубчик, это же естественное течение жизни, – ответила Бонни.

Морган смотрел на жену. Она сидела за кухонным столом, составляя список свадебных гостей. На стене за ней располагалось нечто похожее на вешалку для шляп – ряд коротких деревянных колышков. Когда где-нибудь в доме нажимали на перламутровую кнопку, в кухне звучал удар гонга и один из этих колышков поднимался, дабы привести в состояние готовности теперь уже не существующего слугу. Под каждым колышком висела пожелтевшая табличка с указанием комнаты, из которой послан сигнал, или (в случае спален) с именем. Мистер Арманд. Миссис Арманд. Мисс Кэролайн. Мастер Кит. Разглядывая эти таблички, Морган чувствовал, что рядом с его семьей в доме живет другая, помоложе и поизысканнее, эти люди скользят по коридорам, требуют чая или бутылок с горячей водой. Вечерами мать сидит в белом пеньюаре у огня и читает детям, расположившимся по бокам от нее. Мальчик и девочка, как опрятно. За обедом они обсуждают великие книги, а по воскресеньям принаряжаются и идут в церковь. Они никогда не ссорятся. Никогда ничего не теряют и не забывают. Позвонят и спокойно ждут. Они смотрят сквозь Гауэров, и лица у них мирные, восторженные, как у завзятых театралов, не обращающих внимания на мелкую суету в ряду перед ними.

– Мне хотелось бы пригласить тетю Полли, – сказала Бонни, – но ведь с ней придет дядя Дарвин, а он такой глухой, с ним так трудно.

Она посмотрела на Моргана через строгие очки в черной оправе – для чтения; Бонни начала пользоваться ими совсем недавно.

Он сказал:

– А если вдуматься, то и ты умерла.

– Я?

– Ну а где та девушка, которую я водил на прогулки? Я брал тебя за руку, почти у самого плеча, а ты оглядывалась вокруг и краснела, но ладони моей не снимала.

Бонни добавила к списку еще одно имя.

– Что-то не помню я пеших прогулок. По-моему, мы всегда на машине ездили.

Он провел пальцами по исподу ее руки у подмышки – самое шелковистое местечко. И зацепил тылом ладони тяжелую грудь. Бонни этого, похоже, не заметила. Она сказала:

– По счастью, у Джима родственников не много.

– Наверное, она выходит за него от безысходности.

Тут уж Бонни подняла на него взгляд:

– Но ведь ты все равно любишь девочек? Нельзя же разлюбить человека только потому, что он стал больше.

– Конечно, люблю.

– Однако не как прежде. По-моему, ты зациклен на внешности, я хочу сказать, на первом впечатлении, какое у тебя складывается о человеке. – Бонни щелкнула шариковой ручкой. – А кроме того, к чему забегать вперед? Не все же они выросли. Молли и Кэйт еще в школу ходят.

– Нет-нет, они скончались, как ни посмотри. Каждый вечер проводят вне дома, а куда уходят, чем там занимаются… их больше нет. – Он вдруг повеселел и разулыбался: – Ага, ну вот! Наконец-то одни, куколка моя!

Впрочем, и эта роль требовала слишком больших усилий. Подавленный, он подошел к плите, прикурил от горелки.

– Дом кажется таким дьявольски большим, нам следовало бы завести пылесос на собственном ходу.

– Тебе всегда хотелось иметь побольше кладовок, – напомнила Бонни.

– Девочки бросают на нас своих хомячков и разбегаются.

– Морган. Сегодня нас сидело за обеденным столом девять человек, считая твою маму и Бриндл. Когда я была маленькой, мы, если у нас усаживалось за стол девять человек, посылали в город за Мэтти Идой, чтобы она помогла нашей прислуге.

– Что нам следует сделать, так это съехать отсюда, – объявил Морган. – Мы могли бы подыскать себе загородный дом, а возможно, и попробовать жить с земли.

Он представил себя в сабо, в крестьянском комбинезоне из грубой синей ткани. Дом был бы однокомнатным, с огромным каменным очагом, плетеным ковром, тахтой под сотканным вручную покрывалом. В середине тахты вдруг запрыгала невесть откуда взявшаяся Эми в голландском чепце. Он поморщился и сказал:

– Уйду пораньше на покой. В сорок пять чувствуешь себя более старым, чем я предполагал. Уйду, и мы немного поживем для себя. Чем плохо?

– Послушай, не начинай ты строить еще один безумный план, – попросила Бонни. – На покой – да ты же загнешься от скуки. Почувствуешь себя бесполезным.

– Бесполезным? – повторил Морган. И помрачнел.

Но Бонни, уже осененная новой мыслью, примолкла, задумчиво постукивая себя карандашом по зубам. А потом спросила:

– Морган, как по-твоему, в наше время мать невесты все еще обязана давать ей наставления?

– Ммм?

– Я хочу знать, ожидается от меня, что я поговорю с Эми о сексе, или не ожидается?

– Бонни, тебе обязательно называть это сексом?

– А как его еще называть?

– Ну…

– Секс он и есть секс, ведь так?

– Да, но… не знаю…

– Нет, ты скажи, секс это или не секс?

– Перестань на меня наскакивать, Бонни, ладно?

– Так или иначе, – сказала она, возвращаясь к списку, – в наше время она наверняка рассмеялась бы мне в лицо.

Морган потер двумя пальцами лоб. На самом деле, вдруг пришло ему в голову, будь Бонни более серьезной, более ответственной, нынешние потрясения, глядишь, и обошли бы их стороной. Или, по крайней мере, отсрочились. Ему казалось, что она позволяет детям утекать сквозь пальцы, и причина тут была в свойственной только ей небрежной, беспорядочной, неосновательной манере поведения. Он вспомнил, как однажды, сопровождая шестиклассницу Кэйт с подругами на экскурсию в Вашингтон, она потеряла всю восьмерку своих подопечных в музее Смитсоновского института. Потом их нашли среди витрин, в которых были выставлены дикари, – детишки записывали рецепты изготовления высушенных человеческих голов. На ежегодный школьный пикник матерей-дочерей, куда все приходили с картофельным салатом и лимонадом, Бонни принесла пакет бигмаков и термос с шабли. Да, а как сокрушительно она воздействовала на любые механизмы? Ей стоило только сесть за руль – и машина тут же начинала распадаться: загорались предупредительные огоньки, из радиатора валил пар, глушитель отваливался, колесные колпаки укатывались во все стороны, лязгая по сточным решеткам и проваливаясь в ливневые коллекторы. Она всего один раз поворачивала направо – и указатель поворота отказывал навсегда. Чего же удивляться, что он проводил половину уик-эндов в гараже, лежа на спине! И все эти качества она передала девочкам. Во время первого данного им Эми урока вождения стекло левого переднего окна ушло в дверцу и вытянуть его оттуда никакими силами не удалось. Пришлось отдать машину в ремонт.

А еще сестра, которая с самого Рождества так из своего халата и не вылезла. Халат обвисал на ней, как лепесток старой орхидеи, увядший, прожилистый, издающий тяжелый запах. И у матери память все слабеет, хотя попробуй намекнуть ей на это, тут же разгневается. За ужином мать, чтобы доказать остроту своей памяти, кусками цитирует «Гайавату» или «Рубайят». «Приди, наполни чашу до краев!..» – вдруг ни с того ни с сего начинает она и стукает вилкой по своему стакану, а Бриндл говорит: «О господи, только не это», и все стонут и сбиваются в раздельные, беспорядочные кучки.

«Бесполезным»? Жизнь, которую он здесь ведет, – это труд настолько тяжелый, что уйди он завтра на пенсию, у него даже надежды ощутить себя бесполезным и то не появится.

 

2

Эми стояла на верхней ступеньке лестницы, вся в белом, с розами в руках. Коридорное окно за ее спиной освещало длинную тонкую юбку. Под лестницей дочь ожидал, положив ладонь на витую балясину, Морган. В новом цилиндре и черном костюме из «Второго шанса» (цилиндр наделал немного шума, однако Морган его отстоял). Бороду он подстриг. На носу его сидели очки в золотой оправе (с простыми стеклами). Он ощущал себя Авраамом Линкольном.

Один из недостатков Моргана был таким: официальные, торжественные сборища – свадьбы, похороны – никогда его по-настоящему не трогали. Просто не задевали душу. Половину этой ночи он пролежал без сна, оплакивая дочь, но сейчас, перед самым началом церемонии, его занимали только розы Эми. Он ясно слышал, как одна из подружек невесты говорила ей, что розы следует держать низко и даже, сказала она, в опущенной руке, потому что если Эми занервничает, то машинально поднимет их повыше. И вот пожалуйста – еще и музыка не заиграла, а она уже прижала букет к груди. Моргана расположение роз не волновало, ни малейшей разницы он тут не видел, ему хотелось понять, почему люди, нервничая, поднимают руки. Может быть, это как-то связано с попыткой защитить сердце? Морган проделал эксперимент: сначала сжал опущенные руки, потом приподнятые. Ни первое, ни второе не показалось ему более успокоительным. Сцепив их под самой бородой, он замурлыкал исполняемый при крещении ритмичный псалом и плавно заскользил по передней. «Папа!» – прошипела Эми. Морган уронил руки и торопливо вернулся к балясине.

Кэйт опустила иглу на пластинку. Заиграл – с середины такта – свадебный марш. В гостиной все стихли, Морган слышал только поскрипывание взятых напрокат стульев. Он поднял голову к Эми, отважно улыбнулся, его очки поймали свет и отбросили на ее лицо два белых кружка. Скользя ладонью по перилам, Эми, невесомая, как листок, спускалась, ставя остроносые атласные туфельки точно в середину каждой ступени. Под длинным подолом юбки исчезали латунные прутья, прижимавшие к лестнице персидский ковер. Вчера утром Бонни закрасила красным маркером потертости ковра, а после прошлась коричневым по трещинкам кожаного кресла. (Иногда Моргану казалось, что он живет в одном из тех разрисованных цветными мелками бумажных домов, что так любили склеивать близнецы.) Эми, спустившись в переднюю, взяла его под руку. Бедняжка немного дрожала. Он повел ее в гостиную по самодельному нефу.

Повел на тот самый волокнистый ковер, по которому часами прохаживался с ней новорожденной. Укладывал ее головку себе на плечо и вышагивал по ковру вперед-назад, бормоча колыбельные. Воспоминание ничего в его душе не всколыхнуло. То был просто один из слоев, нижний, этой многослойной комнаты. Он подвел Эми к священнику Бонни, которого не любил (он вообще не любил священников). Эми отпустила его руку и встала рядом с этим, как его, с Джимом. Морган отшагнул назад и замер, расставив ноги, сцепив за спиной ладони и немного раскачиваясь под звучавшую в его голове колыбельную.

– Кто отдает эту женщину в жены?

Услышав, как прозвенел в тишине вопрос священника, Морган заподозрил, что он уже задавался, но остался им незамеченным. Похоже, какую-то часть службы он пропустил мимо ушей.

– Ее мать и я, – сказал он, хотя куда точнее было бы: «Ее мать». Он развернулся и сел рядом с Бонни, которая выглядела в синем платье с глубоким декольте прекрасной и спокойной, хоть платье все время соскальзывало то с одного, то с другого плеча. Она накрыла ладонью его ладонь. Моргану бросилась в глаза свисавшая с потолка серая ниточка паутины.

Джим надел кольцо на палец Эми. Эми надела кольцо на палец Джима. Они поцеловались. А у Моргана созрел план: он поселится с ними в их новой квартире. Они же ничего не умеют, ничегошеньки. Переломают за неделю всю кухонную технику, это как пить дать, и от всего их домашнего хозяйства одна рухлядь останется, а тут Морган – он и починит что надо, и совет хороший даст. Он у них будет за старика, настоящего обездоленного старика без зубов, без работы, без жены, без семьи. В каких-то мелочах он будет беспомощным, и Эми почувствует необходимость заботиться о нем. Придет к ней, например, в рубашке без пуговиц и попросит их пришить. Скажет, что сам-то понятия не имеет, как с этим управиться. На деле пуговицы Морган пришивал отличнейшим образом. На деле он пришивал не только свои, но и Боннины, и девочек, латал их джинсы, подстрачивал юбки, поскольку из Бонни портниха была никакая. И Эми это знала. Как знала, что он не беззубый старик, и жена у него есть, и семья. Одна из бед отцовства состоит в том, что дети слишком хорошо тебя узнают. Ты не можешь даже самую малость перетасовать известные им факты. Дети невозмутимо смотрят в твои глаза, они всегда наблюдательны, критичны, всегда готовы тебя осудить. И способны назвать так много случаев, в которых ты был навсегда и непоправимо неправ.

 

3

Что касается еды, тут им удалось прийти к компромиссу. Бонни заказала в гастрономе несколько подносов, Морган подобрал кое-какие сыры и крекеры, и этим утром девочки соединили одно с другим. Он огорчился, обнаружив, что в магазинах сниженных цен изысканных сыров не продают. «Знаете, сколько стоят эти штуки?» – спросил он у жениховского отца, как раз протянувшего руку к крекеру, намазанному чем-то в синих прожилках. И пошел через двор – посмотреть, как там камамбер. Камамбер обступили трое детей – возможно, племянников Джима.

– А этот конюшней пахнет, – говорил самый маленький.

– Клеткой хомяка.

– Он пахнет, как… слоновник в зоопарке!

Погода все-таки выдалась ясная. Теплый желтовато-зеленый день, у гаража расцвели нарциссы. Позаимствованная у дяди Олли улыбчивая мулатка-горничная несла через двор поднос с напитками, осторожно обходя перекопанные участки земли, на которых еще не принялись высеянные по весне семена. Новобрачная стояла, попивая шампанское и слушая пожилого господина, которого Морган отродясь не видел. Другие его дочери, ставшие в нарядных одеждах на удивление простоватыми, разносили бутерброды и маленькие закусочки с торчавшими из них зубочистками; мать Моргана рассказывала матери жениха, почему она живет на третьем этаже.

– Сначала я поселилась на втором, – говорила она, – но из-за козла перебралась повыше.

– Понимаю, – отвечала, поглаживая свои жемчуга, миссис Мерфи.

– Он, конечно, был ручной, но беда в том, что я единственная в этой семье читаю «Таймс». Собственно, я на него подписываюсь. И так уж совпало, что козлика приучали справлять нужду как раз на «Таймс». То есть как только он… я хочу сказать, если ему приспичивало, единственное, на чем он был готов… на расстеленном по полу журнале «Таймс». Я думаю, он красную рамочку узнавал. И понимаете, стоило мне хоть на секунду отложить журнал – и готово, прибегает это животное и просто… ну… просто…

– Поливает его мочой, – подсказал Морган. – А она еще не все прочитать успела – такая незадача.

– О да! – согласилась миссис Мерфи. И отпила из бокала.

Под боком у Моргана в старом плетеном кресле сидел спиной к нему неизвестный мужчина. По-видимому, кто-то из гостей жениха. Поперек лысинки на его макушке были зачесаны жидкие пряди волос. Мужчина поднял к губам стаканчик. Морган увидел массивный перстень с печаткой.

– Билли? – Морган обогнул кресло. Боже милостивый, действительно Билли, брат Бонни.

– Хорошая свадьба, Морган, – сказал Билли. – Я, как ты знаешь, на многих побывал – главным образом, на своих. Я по свадьбам специалист.

Он засмеялся. Голос его звучал буднично, однако для Моргана то была неуместная, жутковатая будничность, с какой иногда сталкиваешься во сне. Откуда здесь взялся Билли? Что происходит? В последний раз Морган видел его бог знает когда. Он сказал:

– А я и не узнал тебя сзади, Билли.

– Правда? – невозмутимо ответил Билли. – Ладно, а как насчет спереди?

Спереди он остался каким и был всегда – моложавым, с высоким округлым лбом и ослепительно синими глазами. Но нет, встретив Билли на улице, разве ты не принял бы его за обычного лысеющего бизнесмена? Только тот, кто знал Билли так давно, как Морган, еще мог различить костяк его оплывшего лица. Морган смотрел на него, растерянно моргая. Билли выглядел то пожилым незнакомцем, то привыкшим жить на широкую ногу братишкой Бонни, то снова пожилым – как те «волшебные картинки», которые полностью меняются, когда смотришь на них с разных сторон.

– Ну как? – спросил Билли.

– Выпей шампанского, что же ты? – предложил Морган.

– Нет, спасибо, буду уж скотча держаться.

– Ну тогда сыру возьми. Он очень дорогой.

– За доброго старину Моргана, – сказал, поднимая стаканчик, Билли. – За доброго прижимистого старину Моргана, так?

Морган побрел дальше. Он искал кого-нибудь, с кем можно поговорить, однако никого подходящего среди гостей не видел. Все они были до того благовоспитанными, с такими мелодичными голосами, все попивали шампанское, дамы переступали осторожно, следя, чтобы их высокие каблуки не ушли в землю. В сущности, кто здесь был другом Моргана? Он остановился, огляделся. Никто. Это все друзья Бонни, или Эми, или жениха. Мимо него проскочила одна из близняшек – Сьюзен, вся в шифоне. Ее раскрасневшееся, серьезное лицо и запотевшие очки напомнили Моргану, что уж его-то дочери связаны с ним кое-каким родством.

– Сью! – крикнул он.

Но она лишь отмахнулась:

– Я не Сью, я Кэрол.

Ну конечно, Кэрол. А ведь он этой ошибки уже несколько лет не совершал. Морган снова пошел, покачивая головой, вперед. Под кизилом стояли трое дядюшек в серых костюмах, беседуя, как на заседании какого-нибудь комитета.

– Нет, я от моего погреба избавляюсь, пора уже, – говорил один из них. – Допиваю, что в нем осталось. Мне как-никак семьдесят четыре года. В июне стукнет семьдесят пять. Не так давно приценивался я к ящику вина, и мне посоветовали старить его восемь лет. Я уж было ответил: «Годится». А потом подумал: «Да куда там». Очень странное чувство. Совершенно непривычное. В общем, я сказал: «Нет, это, пожалуй, не для меня. Но все равно спасибо».

Дойдя до прогала в зеленой изгороди, Морган скользнул в него. И оказался на тротуаре, совсем рядом с улицей, оживленной и шумной в предвечерние часы самой обычной субботы. У бордюра стояла его машина. Он открыл дверцу, забрался внутрь. Посидел немного, вытирая влажные ладони о колени. Солнце припекало сквозь окно, и в конце концов Морган опустил стекло, поискал по карманам ключи и включил двигатель.

Стало быть, так, ближайшие друзья: Поттер из музыкального магазина, дама с хот-догами, грек, который держит таверну на Бродвее, и Казари, торговец коврами. Никто не подходит. По той или иной причине никому из них он не может сказать: «Моя старшая дочь выходит замуж. Можно я посижу здесь с вами и выкурю сигарету?»

Он медленно ехал к центру города, словно спускаясь сквозь все более темные слои воды. Ломбард «Все по-честному», «Бильярдная», «Водяные кровати», «Пиво», «Первый дом Иисуса», «ЗДЕСЬ БРАТЬЯ НЕ ПОДЖИГАЙ». Цветы в местах самых неожиданных – вокруг мусорной урны, на крошечном пятачке травянистой земли под окном типового дома. Он свернул за угол, там на бордюре сидел игравший с ножом мужчина – выкинет лезвие, защелкнет его подушечкой ладони и выкинет снова. Морган поехал дальше. Миновал Меллер-стрит, затем Мерджер-стрит. Повернул на Кросуэлл. Остановился, выключил двигатель, посидел, глядя на «Мастеров на все руки».

Он не был здесь уже несколько месяцев. Витрину магазина теперь наполнили пасхальные подарки – расписанные вручную яйца, и плюшевые кролики, и похожие на весенние сады лоскутные одеяла. Окна Мередитов оставались, как и всегда, пустыми, угадать по ним что-либо нельзя. Может, они там больше и не живут. Могли уехать в такси – с одним чемоданом, потратив на сборы десять минут. Он вылез из машины и направился к магазину. Поднялся по ступеням, толкнул стеклянную дверь, осмотрел узкую, уходившую наверх лестницу. Однако подняться по ней у него не хватило духу. Что он может сказать? Как объяснится? Вместо этого повернул налево и через вторую стеклянную дверь вошел в магазин. Там пахло древесиной, седая ширококостная женщина в ситцевом халатике расставляла по столу вырезанных из дерева зверушек.

– Здравствуйте, – сказала она. А затем подняла на него взгляд и, судя по всему, испугалась. Цилиндра, по-видимому. Надо было надеть что-то более уместное. Но где же покупатели? Он был здесь один, в этой комнате, полной стеганой тишины. Тут он увидел кукол.

– О да! – воскликнул он. – Кукулки!

Странное дело, у него появился акцент, непонятно только, какой страны.

– Эти кукулки для покупки? – спросил он.

– Да, конечно, – ответила женщина.

Они лежали в середине стола: Пиноккио, принцесса, карлик, старуха – все куда более сложные, чем те, что он видел прежде. Их головы были уже не круглыми – не простыми резиновыми шариками, но состояли из ткани с набивкой и крошечными швами, которые образовывали морщинки и припухлости. У старухи лицо было настолько изрыто морщинами, что Морган не удержался, провел по ним пальцем.

– Чудесно! – произнес он, все еще с акцентом.

– Их шьет молодая женщина Эмили Мередит, – сказал женщина. – Замечательная мастерица, честное слово.

Морган кивнул. Чувство он испытывал смешанное – ревность и счастье. Ему хотелось сказать: «Да-да, а то я не знаю ее, и очень хорошо. А то я их обоих не знаю. Не вам мне о них рассказывать». Но хотелось и услышать, что думает о них эта женщина, что может сказать о них весь остальной мир. И он ждал, держа куклу в руках. Женщина вернулась к своим зверушкам.

– Возможно, я посмотреть ее мастерскую, – сказал Морган.

– Что вы говорите?

– Она живет вблизи, да?

– В общем, да, она живет здесь, наверху, но я не уверена, что…

– Для меня это массу значит, – сказал Морган.

Позади стола напротив него стоял светлого дерева шкафчик, наполненный плетеными вещицами. Волнистое стекло в дверцах отражало Моргана, укорачивая и искажая, – приземистый бородатый мужчина в цилиндре. Тулуз-Лотрек. Ну конечно! Он поправил цилиндр, улыбнулся. В стекле все черное становилось прозрачным. Голову отражения украшала радужная плетеная колонна, на подбородке – что-то вроде плетеной лопатки.

– Понимаете, я тоже артисто, – сказал он женщине. И акцент у него определенно французский.

– Вот как? – отозвалась она.

– Я человек одиночка. Других артисто не знаю.

– По-моему, вы не поняли, – сказала она. – Эмили и ее муж устраивают кукольные представления для детей, это их главное занятие. А кукол продают, только когда у них появляются лишние. Их нельзя назвать…

– Все же, – разулыбался Морган, – мне нравится познакомить с ними. Нравится, если вы представить меня. Вы знаете так много люди! Я вижу. Вы друг артисто. Как ваше имя, пожалуйста?

– Ну… миссис Эппл. – Она ненадолго задумалась. – Ох, ну ладно. Полагаю, они против не будут. – И крикнула в глубину магазина: – Ханна, позаботься тут о покупателях, ладно?

Миссис Эппл направилась к боковой двери. Морган пошел следом.

Они стали подниматься по лестнице. Сверху тянуло жареным луком и дезинфекцией. Бедра миссис Эппл казались – под тем углом, под каким видел их Морган, – очень широкими. Она просто по положению своему представляла для него большой интерес: могла каждый день разговаривать с Мередитами, досконально знала распорядок их жизни, привычки, поливала их цветы, когда они уезжали выступать. Морган не без труда преодолел искушение положить ей на ягодицы дружескую ладонь. Миссис Эппл оглянулась, и он ободряюще улыбнулся.

Наверху она повернула направо, постучалась в высокую дубовую дверь и позвала:

– Эмили?

Однако, когда дверь отворилась, за ней стоял державший в руке газету Леон. Увидев Моргана, он резко прижал газету к груди и выпалил:

– Доктор Морган!

– Доктор? – повторила миссис Эппл и посмотрела на Моргана, потом на Леона: – Тот самый, про которого вы рассказывали? Доктор, который принимал Гину?

Леон кивнул.

– А я думала, вы художник! – сказала миссис Эппл. – Вы же сами мне так и сказали!

Морган свесил голову. Пошаркал ногой.

– Я стеснялся моего цилиндра. Понимаете, я только что со свадьбы и сознаю, что выгляжу нелепо. Вот и назвался художником, чтобы вы надо мной не смеялись.

– Ах, бедняга, – сказала миссис Эппл. И рассмеялась. – А этот ваш выговор. «Кукулки»!

Морган рискнул взглянуть на Леона. Тот смотрел злобно и продолжал прижимать к груди газету, словно оберегая какие-то секреты.

– Мне захотелось увидеть вашу мастерскую, – сказал ему Морган. – Я могу купить много кукол.

– Много взять негде, – ответил Леон.

– Ну перестаньте, Леон, – сказала миссис Эппл. – Почему бы их не показать? Вреда от этого не будет. – Она подтолкнула Моргана локтем в бок: – Вы и ваши «артисто». Ваши «кукулки».

Когда миссис Эппл смеялась, от глаз расходились лучики мелких морщин.

Леон покривился. Но затем неприязненно выдавил: «Ладно», отступил на шаг, повернулся и повел гостей по коридору.

Морган быстро заглянул в комнату справа и мельком увидел продавленный диванчик и полупустую книжную полку. Слева обнаружилась кухня, оставившая впечатление холодной, мерцающей белизны. Следующая дверь налево вела в мастерскую. Мебели в ней не было – только швейная машинка у окна да невысокая алюминиевая стремянка, на которой сидела, вырезая что-то из бумаги, Эмили. Ее черная юбка свисала, почти скрывая стремянку. Уложенные на макушке косы перенимали откуда-то свет и поблескивали, как летучие искры.

– Эмили, – произнес Леон.

Она подняла взгляд. И сразу соскочила со стремянки и спрятала свое рукоделье за спину.

– Что вам нужно? – спросила она у Моргана.

– Боже мой, Эмили, – сказала миссис Эппл, – это же доктор Морган. Ты не узнала его? Он хочет купить кукол. Много кукол, Эмили.

– Купите их внизу, – сказала Эмили, лицо ее побелело.

Можно было подумать, она против него что-то имеет.

Морган постарался не обидеться. Улыбнулся ей:

– Я хотел бы понаблюдать за процессом изготовления. Правда.

– Тут нет никаких процессов.

Он погладил себя по бороде.

Миссис Эппл сказала:

– Но… Эмили? Покажи ему кукол для театра теней. – И Моргану: – Эмили задумала кое-что новое, доктор, – театр теней с бумажными куклами. Вот посмотрите.

Она подошла к швейной машинке, достала что-то из одного ее выдвижного ящичка – силуэт рыцаря в доспехах, прикрепленный к тонкой палочке.

– Видите, у него подвижные суставы. Вы управляете им за экраном, на который он отбрасывает тень. Разве не умно?

– Да, конечно, – согласился Морган.

Он окинул комнату взглядом. Интересно, на чем Эмили сидит за швейной машинкой? На той же стремянке? Даже в самых сумасбродных своих фантазиях он не воображал такой скудости. И был очарован ею.

– Так вы теперь и театр теней показываете? – спросил он у Эмили.

– Да, – коротко ответила она.

– Нет, – сказал Леон.

Пауза. Миссис Эппл хмыкнула.

– В таком театре, – сказал Леон, – важно только одно: как скрепляются куклы. Как Эмили, когда делает их, добивается подвижности суставов.

– И что? – спросила Эмили.

– Ты просто проносишь их вдоль полочки за экраном, так быстро, что у них руки-ноги болтаются. И больше ничего делать не нужно, то есть возни с ними даже меньше, чем с обычными куклами.

– И что?

Они смотрели друг на друга.

Морган кашлянул.

– Это я не вашу девочку слышу? – спросил он.

А кого же еще? Она что-то напевала тонким, надтреснутым голоском в одной из соседних комнат. Впрочем, никто на вопрос не ответил. Морган выглянул в коридор. Потом пересек его и вошел в спальню. Матрас в одном углу, комод в другом, узкая кроватка вдоль стены. В кроватке сидела девочка, что-то собиравшая из конструктора. И певшая:…как добраться до Сезам-стрит… При появлении Моргана она замолчала.

– Привет, – сказал Морган. Девочка в сомнении смотрела на него.

Услышав шаги Мередитов, он торопливо спросил:

– Нравится тебе моя шляпа? – И сорвал с головы цилиндр, и надел на ее голову, отклонив его назад, чтобы голова не ушла в него целиком.

Эмили сказала от двери:

– Гина! Сними это. И никогда не примеряй чужих шляп.

– Это моя шляпа, – заупрямилась Гина. – Он мне ее отдал.

– Сними, – велел и Леон.

– Нет.

Лицо ее было круглым, подбородок острым. Гине пришлось задрать его повыше, чтобы цилиндр не съехал ей на глаза, и оттого она приобрела вид надменный и вызывающий. В сущности, подумал Морган, она похожа на Леона.

Эмили попыталась снять цилиндр с головы Гины, но та оттолкнула ее руку:

– Это моя шляпа. Моя.

Морган сказал:

– Конечно. Это подарок.

Эмили борьбу с дочерью прекратила, однако осталась стоять между ней и Морганом, прикрывая ребенка собой. Глаза у нее были светлые, холодные, руки она скрестила на груди. Леон утвердился с ней рядом.

– Доктор Морган?

Это подошла запыхавшаяся миссис Эппл. Она протянула Моргану еще одну куклу театра теней, на этот раз короля. Он словно сошел с витражного окна – его покрытая прорезями мантия была склеена из просвечивавшей красной и синей бумаги. Свет, проходя сквозь нее, наверное, создавал на экране тени переливистые, как драгоценные камни.

– Разве не чудо? – сказала миссис Эппл. – Настоящее искусство! Такую куклу хоть на стену вешай.

– Это верно, я бы повесил, – согласился Морган. И провел большим пальцем по цветной бумаге. Что-то в тщательности исполнения куклы опечалило его, обездолило.

Взгляд Моргана, соскользнув с короля, прошелся по комнате и остановился на комоде. Поверхность его была почти пуста. Ни пузырьков, ни английских булавок, ни корешков квитанций, лишь единственная фотография в рамке: Леон и Эмили стояли, держась за руки, перед этим самым домом, на плечах Леона сидела Гина, пухленькие икры девочки сжимали его шею. Все трое улыбались, щурясь от солнечного света. Морган подошел поближе, склонился к снимку, пощипывая большим и указательным пальцами нижнюю губу. Забытый король болтался в его левой руке. Так же рассеянно Морган заглянул в частично выдвинутый ящик комода. Выдвинул его подальше, осмотрел содержимое: три белые рубашки и коробка «клинексов».

– Доктор Морган! – резко произнесла Эмили.

– Да, да… – Он вышел следом за остальными из комнаты, опустив по пути ладонь на голову Гины. Волосы у нее были такие мягкие, несколько следующих секунд ему казалось, что они еще льнут к его пальцам.

Вернувшись в мастерскую, он спросил:

– А как вы поступаете с дочкой, когда даете представления?

Эмили, не желая отвечать, отвернулась, но Леон сказал:

– Берем ее с собой.

– И? Она вам чем-нибудь помогает?

– О нет. Ей же чуть больше четырех.

– Но в деле вашем толк, наверное, понимает, – подсказал Морган. – Как-никак выросла за сценой. Знает, что во время спектакля следует сидеть тихо.

– Гина? – Леон засмеялся. – Гина за всю свою жизнь и минуты тихо не просидела. Во время спектакля на нее приходится то и дело шикать, а если мы представляем на дне рождения, так еще и похуже бывает. Когда кто-нибудь задувает свечи, она завидует и плачет. И очень не любит, если Эмили оказывает внимание другим детям.

– О, вам стоит посмотреть какой-нибудь спектакль, – сказала миссис Эппл. Она вытянула короля из руки Моргана, который успел, не заметив того, смять уголок цветной бумаги. – Они приобретают все большую известность! Добираются до самого Вашингтона. А управляющий одной развлекательной компанией даже захотел взять их на работу, включить в свою труппу как профессионалов. Что вы ему сказали, Леон? Вы ответили на его письмо?

– Письмо я выкинул.

– Выкинули!

– Это какая-то библейская труппа. Исполнители госпелов и так далее.

– Но зачем же выкидывать-то! Могли бы, по крайней мере, ответить.

– И оказаться в каком-то убогом городишке, – сказал Леон. – Тинвилле, Тиндейле…

– Сомневаюсь, что вы когда-либо отвечаете на письма, – сказал Морган. Его вдруг охватило приятное воодушевление.

– Ну, вообще-то… – начал Леон.

– Да и какой в этом смысл? Зачем усложнять себе жизнь? Время от времени вы спускаетесь по лестнице, опорожняете почтовый ящик, просматриваете почту, бросаете ее в мусорный бак и возвращаетесь сюда с пустыми руками.

– Да, бывало, – согласился Леон.

– Это когда же? – спросила у него Эмили. И, повернувшись к Моргану, сказала: – Мы вовсе не такие, как вы думаете.

– Да?

– Не такие, какими вы нас воображаете.

– Вы бы посмотрели их «Рипа ван Винкля», – сказала миссис Эппл.

– Мы живем как все остальные люди. И у нас получается. Мы не любим, когда к нам лезут, – сказала Эмили. – А теперь позвольте проводить вас до двери.

– Но, Эмили! – воскликнула миссис Эппл. – Он же не всех кукол увидел!

– Он увидел достаточно.

– Он хотел купить их, много!

– Нет-нет, все правильно… Мне действительно пора уходить, – заторопился Морган. – Как бы то ни было, спасибо.

Эмили круто повернулась к двери, юбка завилась вокруг ее ног, Морган последовал за ней. Они гуськом прошли по коридору – Эмили, Морган, Леон. Миссис Эппл осталась в мастерской, где, несомненно, в замешательстве оглядывала кукол.

– Может быть, в другой раз? – крикнула она вслед Моргану.

– Да, может быть… – Он споткнулся о часть конструктора и пробормотал, накренясь к стене: – О, простите. – Потом похлопал себя ладонью по голове: – Мне надо поехать домой, переодеться.

– Переодеться? – спросил Леон.

– Да, я… мне нужна другая шляпа.

Теперь голос его сопровождало эхо, они уже дошли до лестницы. Но, вместо того чтобы начать спускаться, Морган уставился на дверь по другую сторону площадки и спросил:

– А там кто живет?

– Джо и Ханна Майлз, – ответил Леон, а Эмили сказала:

– Никто.

– Майлзы? Они тоже мастера?

– Мы проводим вас до улицы.

Эмили подтолкнула его к лестнице, а когда он начал спускаться, пошла за ним – так близко, что Морган почувствовал себя конвоируемым.

– Не понимаю я вас, – сказала Эмили. (Это можно было предвидеть. Она ничего скрывать не стала бы – женщина без штор, как ее окна.) – Чего вы от нас хотите? На что нацелились? Почему преследуете нас столько месяцев, прячетесь в дверях, выглядываете из-за углов?

– О? Вы заметили? – От смущения Морган споткнулся и ухватился за перила.

– Могли бы просто подойти к нам, как делают нормальные люди, и поздороваться.

– Да, но я был так… Я хотел, чтобы представление о вас складывалось у меня постепенно. И предпочитал, ну, почти предпочитал наблюдать за вами издали, понимаете? Собственная моя семья – это что-то невозможное. Там все так запутанно, так скучно.

Морган остановился в середине последнего лестничного марша.

– Вы, полагаю, думаете, что моя жизнь романтична, – сказал он. – Врач в большом городе! Спасает жизни. Но по большей части это нудный, однообразный труд. Я работаю в далеком от центра районе, пациенты у меня из низов. Мой кабинет дважды грабили наркоманы, искали дурь, и один раз прямо при мне. Они привязали мою секретаршу к стулу поясом от плаща, заставили меня выдвинуть все ящики моего стола. Переживание не из приятных. Я стоял там, копался в упаковках деконгестантов, средств от насморка, детских носовых капель… Я не из храбрецов. Отдал им все, что у меня было. Я рассказываю об этом, чтобы вы, Эмили, Леон, поняли, как я живу…

Морган сбился с дыхания. И чувствовал, что в голове его разрастается какое-то белое пятно, как будто он забрался на непривычную для него высоту.

– Вот послушайте, что произошло прошлым летом, – сказал он. – Я получил пациента, которого порезали ножом. Порезали перед баром в Феллс-Пойнте, с кем-то он женщину не поделил. Его притащили ко мне среди ночи, я уже спал. Такая уж у меня практика и такие пациенты. И ни телефонной службы, ни квартиры в Оушен-Сити, чтобы укрываться на выходные… Ну ладно. У него был длинный неглубокий порез на левом боку, от грудной клетки до тазовой кости, хорошо хоть сердце не пострадало. Я уложил его на стол в моем кабинете, стал накладывать швы. На это ушел час с четвертью – работа, сами понимаете, утомительная. А когда я затягивал последний узелок – бам! Дверь распахивается. Входит тот, кто его порезал. Выхватывает нож и распарывает его справа, от грудной клетки до тазовой кости. Опять игла, опять нить. И еще час с четвертью.

Леон неожиданно фыркнул, но Эмили просто подтолкнула Моргана вперед. Он снова начал спускаться, тяжело, как старый ревматик, припадая к перилам. И продолжил:

– Люди лезут ко мне с головными болями, простудами, подбитым глазом… с тем, что проходит само собой. Человек с сидячей работой – скажем, таксист – весь уик-энд переставляет мебель, а в ночь с воскресенья на понедельник вытаскивает меня из постели. «Док, у меня жутко болит спина. Как по-вашему, это не диск? Не смещение? Операция не понадобится?» И ради этого я учился на медицинском факультете!

– Ну вот. – Они дошли до парадной двери, Эмили толчком отворила ее и, придерживая рукой, сказала Моргану: – Всего хорошего.

За ее спиной натужно, словно стараясь смягчить оскорбление, улыбался Леон. Морган сжал ладонь Эмили и даже испугался, такой она оказалась легкой и сухой.

– Сводить со мной знакомство вам нисколько не хочется, верно? – спросил он.

– Верно, – ответила Эмили.

– Угу. А почему так?

– Мне не нравятся ваши попытки пролезть в нашу жизнь. Они мне отвратительны! И не нравится, когда за мной шпионят.

– Эмили, – сказал Леон.

– Нет-нет, – сказал ему Морган. – Все правильно. Я понимаю.

Он оглянулся на свою запыленную, приземистую машину. Чувств он не испытывал никаких. Его словно выскоблили изнутри.

– А может, вам стоит познакомиться с моей женой? – не без некоторого усилия произнес он. – Не хотите встретиться с Бонни? Я о ней не рассказывал? Или вам мои дети могут понравиться. У меня очень милые дети, вполне нормальные, вполне обычные, они, похоже, сами решили быть обычными… Две дочери заканчивают школу. Одна уже выросла, работает секретаршей, а четверо учатся в колледжах, кто где. Бо́льшую часть года они отсутствуют. Мы о них почти и не слышим. Но так уж устроена жизнь, верно? Вам это любой родитель скажет. Как видите, я человек семейный. Это может помочь? Нет, насколько я понимаю, не может.

Тут он обнаружил, что все еще сжимает ладонь Эмили, и отпустил ее.

– Старшая девочка вышла замуж, – сказал он. – А я вовсе не врач. Работаю в хозяйственном магазине.

– Что? – опешила Эмили.

– Директор «Хозяйственного магазина Каллена».

– Но… ведь вы принимали нашу дочь!

– А, ну что же, – ответил он, – недаром же я присутствовал при рождении трех своих.

Он похлопал себя по карманам, отыскивая сигареты, однако, найдя пачку, просто стоял, держа ее в руке и глядя в их ошеломленные лица.

– А эту историю с порезами я в газете вычитал. В общем, про себя я вам наврал. Собственно говоря, я это часто делаю. Часто ловлю себя на том, что пытаюсь создать ложное впечатление о себе. Не намеренно, поймите. Мне временами кажется, что люди словно сговариваются со мной об этом, подталкивают меня. Помните, тогда, во время спектакля, вам понадобился врач – и никто из зала не вышел. Наступило долгое, долгое молчание. И как-то подбодрить вас, довезти до больницы, казалось так естественно. Я и не подозревал, что мне действительно придется принимать роды. Происходившее просто… вытолкнуло меня, фигурально выражаясь, в первый ряд.

Ему хотелось, чтобы они что-то сказали. Но они только глядели на него во все глаза. Между тем по ступенькам крыльца поднялась девушка в старомодном платье и поздоровалась: «Привет, Эмили, Леон», но те на нее даже не посмотрели, не отступили в сторону, когда она проскользнула мимо них в еще открытую дверь.

– Прошу вас. Это же не только моя вина, – опять заговорил Морган. – Почему люди с такой готовностью верят мне? Вот объясните. И знаете, что меня угнетает? Они верят гораздо быстрее, если я говорю что-то разрушающее их иллюзии. Я могу, например, сказать, что жизнь кинозвезды не так сладка, как они думают. Свет юпитеров до того горяч, что у меня тает грим, и воротники моих рубашек покрыты изнутри серовато-розовыми пятнами, которые доводят мою жену до исступления: их ни «Клорокс» не берет, ни «Уиск», хотя отчасти она эту проблему решила, нашла предохранительное средство. Она знаете что делает? Перед тем как я надену рубашку, натирает ее воротник куском белого банного мыла. Да, это помогает, и, должен заметить, неплохо.

– Спятить можно, – сказал Леон.

– Верно, – согласился Морган.

– По-моему, вы и спятили!

Однако Эмили возразила:

– Ну не знаю. Мне кажется, я его понимаю.

Мужчины повернулись к ней.

– Понимаешь? – спросил Леон.

– Просто он… ему необходимо иногда выбираться из своей жизни, – пояснила она.

Морган вздохнул – длинно, прерывисто – и опустился на ступеньку крыльца.

– Моя старшая дочь выходит замуж, – сказал он. – Можно я посижу здесь с вами и выкурю сигарету?