1

Газетный заголовок гласил: «Возрождение ремесел в Балтиморе? Фестиваль открывается 2 июня». Статью сопровождала картинка: Генри Прескотт по щиколотки в стружках вырезает одну из своих деревянных уток. Была там и фотография Леона Мередита с куклой в руках, женой пообок и дочерью у ног. Сумрачный, красивый, худой мужчина с резкими морщинами у краев рта. Уже далеко не юноша. Фотография окончательно убедила в этом Эмили. Отодвинув оставшиеся после завтрака тарелки, она расстелила газету по кухонному столу и, опершись о нее локтями, внимательно изучила снимок. Зернистая газетная печать подчеркивала драматичность облика Леона – сплошные впадины и плоскости. Эмили выглядела рядом с ним почти бесцветной. Даже Гина и та казалась невыразительной.

«Основная идея, – цитировала Леона статья, – это импровизация. Мы разыгрываем спектакль мгновение за мгновением. Приспосабливаемся к нему, продвигаясь вперед. Поймите, я говорю о пьесе, не о куклах. Кукол делает моя жена. Согласно установившимся стандартам. Они не импровизируются».

Так-то оно так, но лишь до определенной точки. У Эмили имелись вырезанные из оберточной бумаги шаблонные очертания кукол, однако очертания имели значение наименьшее. Важнее всего были лица, ямочки и выпуклости, из которых складывались их выражения, имевшие свойство приобретать индивидуальность, как бы аккуратно ни вела Эмили ткань под иглой швейной машинки. Да, безусловно, куклы тоже импровизировались. Ей следовало сказать об этом журналисту, который брал у них интервью, – вообще как-то настоять на своей точке зрения.

«Для голов используется та или иная набивка, потом они прошиваются. Моя жена чем-то их пропитывает. У нее свои рецепты, свои методы работы. Иногда она позволяет мне помочь с декорациями, но в целом настаивает на том, чтобы делать кукол только своими руками».

Эмили свернула газету, отложила ее. Прошла по коридору в тыльную комнату, теперь та принадлежала Гине. Швейную машинку и муслиновые чехлы перенесли в комнату Леона и Эмили. Добра у Гины прибавилось, в одном углу оно уже не умещалось. Ее незастеленная кровать была завалена плюшевыми зверушками, книгами, одеждой; у окна сидел в кресле-качалке превосходивший Гину размерами игрушечный пес Снупи – подарок бабушки и дедушки Мередитов на ее шестилетие. Эмили считала нелепым дарить ребенку такую большую, главное – такую дорогую вещь. И о чем они только думали? «Да ладно, – говорил ей Леон, – такие уж они люди. Ты же их знаешь».

Гина сидела под кроватью. Она вылезла, встрепанная, держа в руке ботиночек.

– Ты еще не готова? – спросил Эмили. – Пора идти.

– Я ботинок искала.

Эмили отобрала у нее ботинок, развязала его шнурок.

– Так, послушай, Гина. Мы сегодня выступаем за городом, уедем до твоего возвращения. Когда вас отпустят из школы, пойдешь домой с девочками Бергер и будешь ждать нас в магазине. Миссис Эппл пообещала присмотреть за тобой.

– Почему я не могу остаться дома и поехать с вами?

– Скоро лето, – сказала Эмили, – а летом ты все время будешь дома.

Она натянула ботинок на ногу Гины, завязала шнурок. Носки девочки уже смялись, перепачкались и сползли ниже лодыжек. На блузке сидело яичное пятно. Эмили знала детей вроде Гины, когда сама была маленькой. Экстравагантно чумазых, в измятой и оттого почему-то привлекательной одежде. Она всегда полагала, что винить в этом следует их матерей, но теперь поумнела. Всего полчаса назад она постаралась одеть Гину словно с иголочки. Эмили сняла с волос дочери, пышных, с густыми, как у Леона, прядями, катышек пыли и сказала:

– Пойдем, а то опоздаешь.

И, повесив на плечо сумочку, вышла с Гиной из квартиры, постаравшись щелкнуть замком как можно тише: Леон еще спал. Они спустились по лестнице, над которой витали запахи завтраков – подгоревшего бекона, копченой селедки. Миновали дверь магазина, за которой было еще темно, вышли на улицу. Теплое солнечное утро. Город казался только что умытым, вдалеке поднимались в дымке золотистые здания, женщины в весенних платьях мели свои крылечки, зеленый плющ выплескивался из окон заброшенного дома. Гина, вцепившись в руку Эмили, подпрыгивала и пела:

Эмили поздоровалась с миссис Эллери, которая вытряхивала пыль из тряпки, затем со слепым стариком, дочь которого – нет, скорее все же внучка – каждый погожий день усаживала его на веранде, заворачивая ноги старца в сероватое одеяло. «Хорошая погода», – сказала Эмили, и он покивал, повернув казавшиеся запечатанными веки к солнцу – совсем как выставленный на подоконник цветок. На втором углу она подождала двух девочек Бергер. Элен Бергер вытолкнула их за дверь – маленьких, веснушчатых, рыжих, одетых в клетчатые платья. Они унеслись с Гиной вперед, и на следующем перекрестке Эмили пришлось окликнуть их: «Стойте! Подождите!» Задыхаясь, она подбежала к ним, стоявшим, кренясь и покачиваясь, на самом краешке тротуара, протянула руки. Младшая девочка Бергер взялась за одну, Гина за другую. Ладонь маленькой Бергер состояла как будто из одних косточек, и Эмили почувствовала прилив любви к теплым, пухленьким, с чуть липкими складками пальцам Гины. Она перешла улицу, словно окутанная детьми, и отпустила их. Они, вразнобой подпрыгивая, снова умчались вперед.

Эмили ощутила рядом чье-то присутствие, знакомое, и, оглянувшись, увидела нагонявшего ее скорым шагом Моргана Гауэра. Он приподнял ободранную зеленую армейскую каску и улыбнулся.

– Морган, – сказала она. – Вы что это вышли в такую рань?

– Проснулся в пять и не смог заснуть, – ответил он. – Слишком все перебаламутилось в моем доме.

В доме Моргана всегда было все перебаламучено. Эмили ни разу там не была, но представляла себе этот дом как понемногу разбухающий ящик, в котором вечно что-то бурлит, – кровлю того и гляди снесет, да и сам он вот-вот треснет по швам.

– Что на этот раз? – спросила она.

– Бриндл. Моя сестра. Вернулся ее возлюбленный.

Эмили не знала, что у его сестры имелся возлюбленный. Она ладонью прикрыла глаза от солнца и крикнула:

– Дети! Подождите меня! – А потом спросила: – Гипс с ноги Кэйт еще не сняли?

– С чьей? А, да. Да, это все уже… но, видите ли, вчера около семи вечера, под самый конец ужина, в дверь позвонили, и Бонни сказала: «Бриндл, сходи посмотри, кто там, ладно?» – потому что Бриндл сидела ближе всех к двери, ну, Бриндл встала и…

Они подошли к перекрестку. Эмили протянула руки, дети окружили ее, Моргану пришлось отступить на шаг. Перейдя улицу, Эмили оглянулась – Морган извлекал свою каску из сточной канавы. Он печально протер ее рукавом и вернул на голову. Каска хорошо сочеталась с его пятнистой камуфляжной курткой и мятыми, оливково-желтыми «джунглевыми» штанами. «Он всегда одевается так, словно готовится к катастрофе, которая почти наверняка не случится», – подумала Эмили.

– Это официально одобренные, с гарантией защищающие от змей ботинки, – сообщил он, подойдя и приподняв напоказ зеленую ногу. – Я их в «Саннис Сюрплюс» купил.

– Очень хорошие, – сказала она. – Дети! Помедленнее, пожалуйста.

– Откуда у вас взялись две эти девочки? – спросил Морган. – По-моему, я их раньше не видел.

– Мы подменяем друг друга с их матерью. Сегодня она поведет Гину домой, у меня спектакль.

– Все так неупорядоченно, – пожаловался Морган. – Я прихожу к вам за тишиной и покоем и не нахожу никакого порядка. Та же Гина – она даже не поздоровалась со мной.

– Еще поздоровается, вы же знаете, она вас любит. Просто сейчас она с подругами.

– Мне больше нравится, когда вас двое и Гина идет между вами, одна. А где Леон? Почему его нет?

– Спит. Он вчера припозднился, пытался получить роль в пьесе.

– И тут беспорядок, – мрачно заявил Морган.

Он остановился, осмотрел свою куртку. Залез во внутренний карман и вытащил пачку сигарет.

– Итак, Бриндл идет к двери, – вернулся он к своему рассказу, – и ничего. Тишина. Ну, мы подумали, может быть, она убрела куда-нибудь, забыла, куда шла. Сбилась с пути, так сказать. Вы же знаете Бриндл. Вернее, знаете, какая она: вечно в халате, вечно в хандре. Спросишь у нее: «Как прошел день?» – а она отвечает: «День?» Притворяется, будто дня и не заметила. «Иди узнай, что с ней, – говорит мне Бонни. – Это же твоя сестра, посмотри, чем она там занимается». Ну-с, я встаю из-за стола, отправляюсь на поиски, и вот она, в прихожей, – целуется с совершенно незнакомым мне мужчиной. Этакий долгий, крепкий, самозабвенный поцелуй, как в кино. И что мне делать, я не понимаю. Прервать их – вроде бы грубость получится, а если я повернусь и уйду, они непременно услышат скрип половиц, поэтому я просто стоял на месте, прочищая ниткой зубы, а эта парочка продолжала лобзаться. Крепкий мужичок с прилизанными волосами и Бриндл в своем халате. Наконец я спрашиваю: «Вам здесь что-нибудь нужно?» Тут они отлипли друг от друга и Бриндл сказала: «Это Роберт Робертс, любовь моего детства. Ты не узнаешь его?»

– Дети! – позвала Эмили. Они дошли до нового перекрестка. Эмили побежала вперед, чтобы взять их за руки. Морган последовал за ней, бормоча что-то.

– Я всю жизнь его знал, конечно (вот на что смахивало его бормотание), еще когда он под стол пешком ходил, заскакивал к нам, чтобы поиграть с Бриндл на улице в бейсбол. Называл ее идиоткой, тупицей и дурой – добродушно, как это водится у влюбленных детей…

Показалась школа, мрачное здание, окруженное потрескавшейся бетонной площадкой, где кишели плоховато одетые дети. Эмили наклонилась, чтобы поцеловать на прощанье Гину.

– Приятного дня, лапа, – сказала она.

А Морган добавил:

– А как же старик Морган? Дядю Моргана никто целовать не будет?

И тоже наклонился, и Гина чмокнула его в щеку.

– Приходи после школы, помоги мне еще раз с йо-йо, – попросила она.

– Хорошо, дорогуша.

– Обещаешь?

– Конечно. Разве я тебя когда-нибудь подводил?

Она убежала, Морган стоял, глядя ей вслед, улыбаясь и стряхивая сигаретный пепел себе на ботинки.

– О да. О да, – сказал он. – Какая она милая, верно? Хорошо бы она больше и не росла.

– Терпеть не могу эту школу, – сказала Эмили.

– Почему? Что в ней плохого?

– Она так переполнена, в классах слишком много детей, и я даже не уверена, что отпускать сюда Гину одну не опасно. Я бы хотела отдать ее в частную школу. Родители Леона предлагали оплатить это, но не знаю, получится ли. Надо придумать, как уговорить Леона.

– Нет-нет, оставьте ее здесь. Не отрекайтесь от ваших принципов, – попросил Морган, взял ее за локоть и развернул в сторону дома. – Вот уж не думал, что вы захотите послать вашу дочь в частную школу.

– Это почему же? И что за принципы? – поинтересовалась Эмили. – Вы-то своих посылали.

– Не я, Бонни, – ответил Морган. – У нее есть на это деньги. Мы их никогда не видим, никогда не покупаем на них ничего упоительного, однако они есть, все отлично, и тратятся на то, что не бросается в глаза, – на новую черепицу, на образование детей. Ее деньги так благонравны! Я-то предпочел бы школу бесплатную. Будьте уверены. Вы же не станете таскать ее в какую-нибудь дальнюю даль, договариваться с другими родителями о поочередной доставке детей…

– Папа Мередит иногда заговаривает об этом, если Леона нет рядом, – сказала Эмили. – Не без задней мысли, я так понимаю. Должно быть, надеется, что я измотаю Леона и, когда эта тема всплывет снова, тот к ней уже привыкнет. Но я ему ни слова не сказала, потому что Леон очень щепетилен в денежных делах. И вы знаете, какой он вспыльчивый.

– Вспыльчивый? – переспросил Морган.

– Он способен просто взорваться.

– Я даже представить это не в состоянии.

– Леон всегда был гневливым.

– Нет, не могу себе представить, – повторил Морган. Он остановился, обвел улицу взглядом. – Я предложил бы подвезти вас, чтобы отпраздновать возвращение Роберта Робертса, понимаете? Я слишком взвинчен сегодня, чтобы идти работать. Но, к сожалению, мою машину угнали.

– Как ужасно, – посочувствовала ему Эмили. – И когда?

– Только что, – ответил Морган.

– Сегодня? Этим утром?

– Мгновение назад. – Он указал на пустой участок бордюра рядом с почтовым ящиком: – Я поставил ее вот здесь, думал, что вы будете проходить мимо. А теперь ее нет.

У Эмили отвисла челюсть.

– Ничего-ничего, я не расстраиваюсь. Как вы, пожалуй, сказали бы: в конце концов, что такое машина? – Он развел руки в стороны, улыбнулся: – Всего лишь обуза. Еще одно бремя. Верно? Без нее даже лучше.

Эмили не понимала, как можно говорить такое. Машина – это же очень важно. Они с Леоном уже несколько лет откладывали деньги на нее.

– Вы должны немедленно вызвать полицию, – сказала она. – Пойдемте к нам, позвоните по нашему телефону. Нельзя терять время.

– Бессмысленно, – возразил он. – Я никогда не питал большого доверия к полицейским.

Морган снова взял ее за локоть и повел по улице. Нажим его теплых пальцев напомнил ей о Гине.

– Прошлым летом, – поведал он, – мы ехали на пляж, и нас остановил полицейский штата, попросил его подвезти. Дескать, у него угнали патрульную машину. Представляете? Забрался на заднее сиденье, к Молли, Кэйт и моей матери… здоровенные сверкающие ботинки, револьвер в кобуре… склонился через спинку переднего кресла и увидел, как Бонни ест яблоко, вместе с семечками. И сказал ей: «Вы поосторожнее с этими семечками. Моя кузина Донна любила их. Лучшая часть яблока, так она говорила. Мы с братом целый год складывали все наши семечки в коробку из-под будильника «Маленький Бен», а на Рождество подарили ей. Она так обрадовалась. Съела их все до одного, а к вечеру померла. Остановите, я сойду здесь», – сказал он. Я затормозил, он вылез, и больше мы его никогда не видели. Казалось, он выскочил невесть откуда только для того, чтобы принести нам это сообщение, понимаете? И исчез. Я сказал Бонни: «Подумай только, жизнь рядовых граждан находится в руках человека вроде этого. Расхаживает тут с револьвером, – сказал я, – наверняка заряженным, наверняка взведенным, или что там с револьверами делают».

– Да, но… – начала Эмили. Она хотела сказать, что следующий встреченный им полицейский, скорее всего, не был бы таким странным. Но призадумалась. Похоже, есть люди, которые на протяжении всей жизни притягивают к себе странности. – Как бы то ни было, от звонка в полицию никакого вреда не будет.

– Может быть, может быть, – ответил Морган. Он увидел облупившуюся, щербатую вывеску РЕСТОРАН ЮНОЛЫ и спросил: – Хорошее место?

– Никогда там не была, – ответила Эмили.

– Живете поблизости и никогда не заглядывали к Юноле?

– Деньги.

– Давайте зайдем и выпьем кофе, – предложил Морган.

– Я думала, вам пора ваш магазин открывать.

– О, с этим и Баткинс справится. Ему, если начистоту, без меня только лучше. Я ему мешаю.

Он отворил дверь, пропустил Эмили вперед. Четыре столика и стойка, за которой под пеленой табачного дыма сидели рядком и пили кофе мужчины в касках строителей.

– Присаживайтесь, – сказал Морган, подведя ее к столику. И сел напротив. – Вы знаете, что она означает, эта история с Робертом Робертсом? Последствия ее понимаете? Это же потрясающе! Сначала Бриндл годами хандрит, бродит в халате по дому, шаркая шлепанцами и размышляя, когда ее в следующий раз покормят. «Да приготовь что-нибудь, если проголодалась», – говорил я, а она отвечала: «Я не знаю, где что лежит, продукты, посуда и так далее». Понимаете, это дом, в котором она жила с тысяча девятьсот… шестьдесят четвертого, что ли? Или она в шестьдесят пятом к нам переехала? Помню, Кэйт уже в школу пошла, а Сью начала брать уроки игры на пикколо… и вот появляется Роберт Робертс! Словно с неба свалился. Говорит, что жена его умерла. И как бы то ни было, говорит, сердце его всегда принадлежало Бриндл. По какой причине, я вообразить не могу. Внешность у нее самая простецкая, характер не сахар. Однако его сердце всегда принадлежало ей, говорит он, а она каждый вечер рассказывала о нем за обеденным столом. Да наши дети выучили имя Роберта Робертса раньше, чем запомнили, как их самих зовут! Знали все его любимые настольные игры и спортивные достижения. И вот он является с охапкой роз, огромнейшей, всю нашу прихожую пропитал их дождевой, пышный запах… и просит Бриндл выйти за него замуж! Ну разве жизнь не… симметрична? Я ее в этом смысле недооценивал.

Над ними уже стояла, постукивая карандашом, официантка. Эмили кашлянула и попросила:

– Мне кофе, пожалуйста.

– Мне тоже, – сказал Морган. – Да, та еще была ночка. Эта парочка просидела до рассвета, обсуждая свои планы. И я за компанию с ними. Они хотят пожениться в июне.

– В вашей семье одна свадьба следует за другой, – заметила Эмили.

– Ну нет, – ответил Морган. Он потянулся через стол к ее сумочке, открыл, заглянул внутрь. – Была, разумеется, свадьба Эми, потом Джин, Кэрол не в счет, она развелась, не успев дописать благодарственные письма.

Он перевернул сумочку, встряхнул ее. На стол выпал бумажник Эмили, за ним ключи. Морган встряхнул еще раз, но в сумочке ничего больше не было.

– Вы посмотрите! – восхитился он. – Вот это порядок.

Эмили взяла свои вещи, возвратила их в сумочку. Морган, склонив голову, наблюдал за ней.

– Я тоже питаю склонность к порядку, – сообщил он.

– Правда?

– Ну, по крайней мере, заинтересован в нем. Порядок всегда интриговал меня. В детстве я думал, что порядок наступит, когда у меня сломается голос. Потом думал – нет, может быть, когда я закончу учебу. А одно время полагал, что порядок воцарится в моей жизни, если я смогу хотя бы раз переспать с женщиной.

Он вытянул из колечка на столе салфетку, развернул ее, расстелил по коленям.

– И что же? – спросила Эмили.

– Вы о чем?

– Воцарился он после того, как вы переспали?

– Разве можно об этом спрашивать! – ответил Морган. И вздохнул.

Принесли кофе, он схватил сахарницу и принялся сластить его. Четыре чайные ложки, пять… после каждой он помешивал кофе, расплескивая его по столу, кое-что попало и в сахарницу. Сахар в ней постепенно покрывался коричневатыми каплями. Эмили посмотрела на них, потом на Моргана. Тот ободряюще осклабился. Она отвела взгляд.

И зачем она с ним хороводится? Он до того странен, что иногда, на людях, ее так и подмывало отойти от него на несколько шагов вперед, чтобы никто не догадывался об их знакомстве. А когда они гуляли втроем, она непременно брала Леона под руку. Занятно, однако, что он сумел так врасти в их жизнь. Он что-то добавил к ней, хотя что именно, Эмили сказать не могла. Сделал многое более интересным, чем оно было. Время от времени ездил с Мередитами на их кукольные спектакли, и по беличьей пристальности, с которой наблюдал за всем, что они делали, Эмили вдруг поняла, до чего экзотична их жизнь – странствующие кукловоды! Ну не так чтобы странствующие, но все-таки… А приглядевшись затем к Леону, сообразила, насколько тот своеобразен – темные глаза, смуглая кожа, быстрые движения. Она и сама почувствовала себя не такой уж бесцветной и внезапно заметила, что Гина, иногда казавшаяся ей немного слишком полнолицей и румяной, похожа на пухлых розовощеких детишек с конфетных коробок девятнадцатого столетия.

– В сегодняшней газете напечатана фотография Леона, – сообщила она Моргану.

– Да?

Эмили склонилась над столиком, подумав, что по этой, должно быть, причине и решила выпить с ним кофе.

– В утренней, – продолжала она, – в статье о наших куклах.

– О, я не видел. Слишком рано вышел из дома.

– Нас сняли втроем, но на самом деле это статья о Леоне.

Морган закурил, отклонился вместе со стулом назад, вглядываясь в нее.

– Он говорил о куклах, о том, что они… ну, не импровизируются. Просто делаются по шаблону. – Она сплела пальцы, посмотрела на костяшки. – Он кое-что подразумевал под этим. Трудно объяснить. Если я попытаюсь, вы подумаете, что у меня разыгралось воображение.

– Вероятно, так и есть, – сказал Морган.

– А вчера вечером, когда он отправился на пробу… В прежние времена он запоминал перед показом кусок текста. Не просто зачитывал его, как другие. У него была очень цепкая память. Меня это всегда поражало. Так вот, вчера во второй половине дня он начал заучивать нужный ему кусок и ничего не получилось. Он запоминал одну строку и переходил к следующей, но когда пытался произнести их вместе, то выяснялось, что первую он уже забыл, и приходилось начинать все сначала. И это повторялось раз за разом. Жуть. Я в конце концов запомнила все строки, просто на слух, а он не смог. И обвинил в этом меня. Он этого не сказал, но обвинил, я знаю.

– У вас разыгралось воображение, – объявил Морган.

– Но он же правда изменился после встречи со мной, – сказала Эмили.

Морган, куря и хмурясь, покачался вместе со стулом. И спросил:

– Я когда-нибудь говорил вам, что уже был однажды женат?

– Как? Нет, не думаю. И еще он сблизился с родителями. Ну, он, конечно, может сказать, что это моих рук дело, ведь раньше только я с ними и разговаривала. Но сейчас мне кажется… если честно, они приезжают сюда слишком часто. И он слишком уж хорошо ладит с ними.

– Я женился на четвертом курсе колледжа, – сказал Морган. – Ее звали Летицией. Мы обвенчались тайком, никто не знал. Но стоило нам пожениться, как мы утратили всякий интерес друг к другу. И это было самым смешным. Мы водились с разными компаниями, Летиция связалась с группой, исполнявшей старинную музыку, и уехала на рождественские каникулы в Нью-Йорк… Мы, что называется, потеряли друг друга из виду. Каждый пошел своим путем.

Эмили не понимала, зачем он ей об этом рассказывает. Она сделала над собой усилие, села попрямее и спросила:

– Серьезно? То есть вы развелись?

– Вообще-то, нет.

– А что же тогда произошло?

– Да ничего, – пожал плечами Морган. – Мы просто пошли своим путем каждый. В конце концов, о нашем браке никто не знал.

Эмили обдумала услышанное. И сказала:

– Но тогда получается, что вы двоеженец.

– Строго говоря, пожалуй, что так, – весело согласился Морган.

– Это же незаконно!

– Ну да, наверное, в определенном смысле.

Эмили смотрела на него во все глаза.

– Хотя на самом деле это так естественно. И если вдуматься, вполне логично. Разве каждый из нас не сидит на мешке, набитом событиями прошлого? И эти слои не так уж накрепко изолированы. Иногда выделения нижнего слоя просачиваются в верхний. Ведь так?

– Нет, ну честное слово, – сказала Эмили. – Какое отношение это имеет к чему бы то ни было?

Она взяла сумочку, встала. Морган тоже встал и быстро обошел столик, чтобы отодвинуть ее стул, однако она оказалась быстрее. И даже не стала ждать, пока Морган расплатится. Выскочила на улицу, оставив его у кассы, и ему пришлось бегом догонять ее.

– Эмили? – окликнул он, догнав.

– Мне пора домой.

– По-моему, я отклонился от темы. Ваши разговоры о двоеженстве, законности – из-за них я забыл, что собирался сказать.

– При половине наших разговоров, Морган, – заявила Эмили, – я не сомневаюсь, что вы врете мне напропалую. Вот и сейчас наврали. Ведь наврали, так? Так? Или не так?

– Видите ли, Эмили, – сказал Морган, – конечно, Леон изменился. Все меняются, каждый болтается на волнах, вплывает во фьорды и выплывает из них, ударяется о сваи, срывается с речных порогов… Впрочем, нет, не будем отвлекаться. Но, Эмили, вы по-прежнему близкие люди. Вы продолжаете двигаться в одном направлении. И все еще очень схожи.

– Схожи! – воскликнула Эмили и остановилась перед газетным киоском. – Как вы можете говорить это? Мы совершенно разные. Хотя бы по происхождению. У нас даже вера разная.

– Правда? – удивился Морган. – Какой же веры Леон?

– Ну, пресвитерианин, методист… – Она снова пошла по тротуару. – Между нами нет никакого сходства.

– А на мой взгляд, есть, – не согласился Морган. – И вы так хорошо ладите.

– Ха! – горько отозвалась Эмили.

– Самая счастливая семья, какую я знаю, Эмили. Я просто-напросто люблю вашу семью.

– Представить себе не могу почему, – сказала она. Однако разрешила себе идти с ним в ногу.

Они прошли мимо женщины, которая красила в ярко-зеленый цвет свою парадную дверь. «Салатовый, мой любимый!» – воскликнул Морган, и женщина засмеялась и отвесила ему театральный поклон. Потом миновали открытое окно, за которым Фэтс Домино пел «Я иду», – Морган раскинул руки и затанцевал. Из-за сигареты в зубах его танец выглядел трудным и рискованным, Эмили он напомнил одного из тех русских танцоров, что отплясывают со стаканом водки на голове. Она стояла в сторонке, неловко помахивая сумочкой и улыбаясь. Затем Морган остановился, вынул изо рта сигарету.

– Ну это ж надо, – сказал он, глядя на что-то за спиной Эмили. Она обернулась, но ничего не увидела – только стоявшую у почтового ящика машину. – Моя машина! – объявил Морган.

– Что?

– Это моя машина!

– Вы уверены?

Глупый вопрос, уверена была даже Эмили. Да и с какой бы стати надумал он претендовать на такую развалину? Морган обежал вокруг машины, быстро попыхивая сигаретой.

– Видите? Там теннисная ракетка Лиззи, моя чалма, мой матросский костюм, который я привез домой из… А бутылку содовой видите? Она уже полгода перекатывается туда-сюда под задним стеклом. Или… – начал он и примолк. А затем: – Возможно, у кого-то еще есть точно такая машина?

– Перестаньте, Морган, – отмахнулась Эмили. – Конечно, это ваша. Вызывайте полицию.

– Зачем? Почему просто не украсть ее обратно?

– Вы же хотите, чтобы вора арестовали, ведь так?

– Да, – согласился он, – однако она стоит прямо под знаком «Стоянка запрещена», меня могут оштрафовать.

– Но не вы же ее здесь поставили?

– Иди-ка докажи что-нибудь в этом мире, – сказал Морган. – А я обещал Бонни, что штрафных квитанций больше не будет.

Он подергал дверцы – все заперты. Перешел к капоту, присел на корточки перед радиатором.

– Не думаю, что вы прихватили с собой ваш швейцарский ножик, – сказал он.

– Что? Нет, не прихватила.

Морган подергал за торчавшую из радиатора веревочную петельку. Затем склонился к ней и стал ее перегрызать. Красившая дверь женщина опустила кисть и обернулась, чтобы понаблюдать за ним.

– Я не понимаю, зачем это, – сказала Эмили.

– Ключ, – ответил Морган. Что-то, звякнув, упало на землю. Морган пошарил под машиной.

– Справа от вас, – подсказала Эмили. – Ближе к колесу.

Морган растянулся на земле, немного заполз под машину, волоча за собой ноги. Подошвы его противозмеиных ботинок были прорезаны глубокими, как на зимних покрышках, бороздами. Он повозил рукой и воскликнул:

– Есть!

Подъехал и, подпрыгнув, встал маленький трехколесный почтовый фургончик величиной с тележку из тех, что разъезжают по полю для гольфа.

– На помощь! – завопил, приподняв голову, Морган. Эмили услышала, как его каска клацнула изнутри по бамперу. – Меня задавили!

– Морган?

– Мне ногу переехали!

Из фургончика вылез, насвистывая, и направился к почтовому ящику почтальон. Эмили схватила его за рукав:

– Отъезжайте.

– А?

– Уберите машину! Вы человека переехали.

– Ишь ты, – удивился почтальон. – Он что, не видел знака «Стоянка запрещена»?

– Говорю вам, немедленно уберите машину!

Почтальон направился к фургончику, заглянув по пути под машину Моргана. Тот скорчил ему рожу, состоявшую, казалось, из одних зубов.

– Поскорее, – потребовала, сминая пальцами юбку, Эмили.

Подошла женщина с кистью, ронявшей капли салатовой краски.

– Ах, бедняжка, бедняжка, – посочувствовала она.

Эмили опустилась рядом с Морганом на колени. Где-то внизу живота у нее собиралась тошнотворная тяжесть. Ну хоть крови нет. Голень Моргана, прижатая к земле игрушечной покрышкой, выглядела расплющенной, но целой. Дышал он прерывисто. Эмили положила ладонь ему на спину:

– Больно?

– Не так, как можно было ожидать.

– Он сейчас отъедет.

– Из всех треклятых глупцов, нелепых…

– Ничего, такое со всяким может случиться, – сказала Эмили, похлопывая его по спине.

– Я про почтальона говорю.

– О.

Почтальон снял фургончик с тормоза, и тот, заскрежетав, немного сдал назад.

– Уф! – выдохнул Морган. И, перекатившись на бок, выбрался из-под машины. Сел, осмотрел свою ногу. На зеленой штанине остался пыльный клиновидный отпечаток.

– Нога не сломана? – забеспокоилась Эмили.

– Не знаю.

– Вы штаны распорите, – посоветовала женщина с кистью.

– Только не штаны! – встрепенулся Морган. – Они времен Второй мировой.

Эмили начала торопливо заворачивать манжету брюк, боясь того, что может увидеть. Теперь около них остановились две старушки с хозяйственными сумками, и почтальон объяснял им:

– Будь я дурным человеком, мог бы пожаловаться на него за неправильную парковку.

– Вроде все цело, – сказала Эмили, вглядываясь в бледную, поросшую волосом кожу Моргана. – Пальцами шевелить можете?

– Да.

– А стоять?

Морган попробовал подняться, обняв для опоры Эмили рукой за плечи. Он оказался тяжелее, чем выглядел, с крепкими мускулами, теплый, а еще от него исходил резкий сероватый запах застарелого курильщика.

– Да, – сказал он. – Могу и стоять.

– Может быть, он только штанину прижал.

Морган отдернул руку.

– Ничего подобного.

– Но ведь крови нет, кость цела…

– Я чувствовал колесо. Чувствовал его тяжесть, оно явно прищемило мою икру. Думаете, меня может задавить машина, а я того и не замечу? Не каждая травма видна снаружи. Нельзя вот так со стороны решать, изувечен я или нет. По-вашему, когда почтовый грузовик правительства США размазывает меня по асфальту, я должен не обращать на это никакого внимания?

– Иисусе! – воскликнул почтальон.

Две старушки пошли дальше, женщина вернулась к окраске двери. Почтальон отпер почтовый ящик. Морган поднял вверх руку, в которой что-то блестело.

– Ну по крайней мере, ключ я достал, – сказал он Эмили.

– Ах да. Ключ.

Морган отпер пассажирскую дверцу:

– Запрыгивайте. Быстро.

– Я?

– Садитесь в машину. Вдруг вор объявится. Весь этот шум и тарарам…

Он подождал, пока Эмили сядет, закрыл дверцу и направился к водительскому сиденью.

– В последнее время я пережил слишком много треволнений, – посетовал он. – Не понимаю, почему все не может течь гладенько, без рывков.

Покряхтывая, Морган уселся за руль, наклонился, чтобы вставить ключ в замок зажигания.

– Ну вот, взгляните, – сказал он. – Новая напасть.

Ключ в замок не вошел, потому что из него уже торчал другой, с которого свисал кожаный кармашек.

– Ну вот что это? – спросил у Эмили Морган.

– Должно быть, его заперли в машине, – ответила она.

– Меня всегда поражала тупость нашего среднестатистического преступника.

– Но возможно, машину никто и не угонял, – предположила она.

– Это как же?

– Может быть, вам только казалось, что вы запарковали ее в другом квартале.

– Ну нет, – раздраженно возразил он. – Это было бы совсем уж смешно.

Он запустил двигатель, обогнул почтовый фургончик и покатил по улице. Судя по звуку, покатил не на той передаче.

– Поезжайте со мной, познакомьтесь с Бонни, – предложил он.

– Ой, Леон станет гадать, куда я подевалась. И потом, разве вам не пора на работу?

– Сегодня я работать не могу, я этой ночью только час и проспал. Из-за Бриндл, из-за этой истории. Вы когда-нибудь слышали подобное? Роберт Робертс, после стольких-то лет!

Эмили надеялась, что он не станет опять рассусоливать насчет Роберта Робертса. Она совсем умучилась. Ей казалось, у нее ушел не один час на то, чтобы пройти несколько кварталов от школы Гины, а сил, которые она на это потратила, хватило бы на многие годы. От одного только вида Моргана (мурлыкавшего, постукивая пальцами по рулю, «Я иду», свежего как огурчик, не удрученного никакими заботами) у Эмили тупо заболела голова.

Вот и ее дом. «Мастера на все руки» только-только открылись, лампы дневного света вспыхивали в магазине и гасли, словно им не удавалось собраться с силами. Окна над магазином оставались темными. Весь этот дом можно было принять за пустую оболочку. Морган, продолжая напевать, проехал мимо. Эмили не попыталась остановить его.

 

2

Она и Леон помногу разговаривали о жене Моргана – какой та может быть, если он столько времени проводит без нее? Заглядывая к Мередитам, Морган всякий раз называл места, из которых приехал, и те, куда поедет от них. Он вообще дома бывает? Хотя бы по выходным? Ведь субботы он посвящал особым покупкам в собственном его уникальном стиле. Нырял в глухие уголки Балтимора и возвращался с немыслимыми приобретениями: мятыми консервными банками или чем-то бугристым, завернутым в упаковочную бумагу и обвязанным бечевкой с десятком грубых узлов, – походило на то, что в магазинах, посещаемых Морганом, о пакетах с ручками еще и слыхом не слыхивали. А воскресенья проводил на ярмарках и фестивалях. Выступая там с куклами, Эмили и Леон могли наткнуться на него по чистой случайности – увидеть его сквозь сетчатый задник среди публики – сидевшие составляли невысокий вытянутый холмик, а позади стоял он, высоко выступающий пик, накрытый диковинной шляпой; всегда один, всегда грустно размышлял о чем-то и дымил сигаретой. (Впрочем, когда они выходили на поклоны, Морган широко улыбался и хлопал в ладоши, точно гордый родитель.) Зимой, когда ярмарки сходили на нет, он посещал церковные базары и мероприятия по сбору средств, которые устраивались школами. Ни одно из них не было для него слишком мелким. Ему всегда хватало свободного времени, чтобы постоять перед рождественской елкой, разглядывая войлок, которым оборачивалось ее подножие, или пенопластовых снеговиков с глазами из блесток. Так кто же она, эта Бонни, от которой он норовит удрать? Может быть, она его пилит? – говорил Леон. Может быть, она из тех прижимистых, ограниченных дамочек, что любят в одиночку принимать гостей в своих аккуратных гостиных, среди лаковых статуэток, к которым Моргану не дозволено прикасаться, и хрустальных пепельниц, в которые ему запрещено стряхивать пепел? Эмили так не думала. Собирая в одно целое все, что она слышала от Моргана (торопливые рассказы о бедствиях и несчастьях, заверения в любви к голой квартире Мередитов), она представляла себе Бонни распустехой в халате с разномастными пуговицами и с головой в бигуди. И потому не удивилась, когда Морган остановил машину перед опрятным, крытым черепицей кирпичным домом в колониальном стиле – в конце концов, она же знала, что деньги в этой семье водятся, – но изумленно заморгала, выйдя из машины и увидев шатенку в опрятной юбке и блузке, занимавшуюся прополкой росших вдоль дорожки петуний. Ладно, может быть, это его сестра. Однако Морган окликнул ее: «Бонни!» Шатенка выпрямилась и вытерла запястьем лоб. Несколько легких морщинок у глаз – следы улыбок. Матовая, уже немного потрескавшаяся красная губная помада. С видом бодрым, но несколько неприступным она, судя по всему, ожидала объяснений.

– Бонни, это Эмили Мередит, – сказал Морган.

Ожидание продолжилось.

– Эмили и ее муж руководят кукольным театром, – добавил Морган.

– Вот как?

Эмили и в голову не приходило, что Бонни могла о ней не слышать, – в конце концов, она-то о Бонни слышала не раз. Эмили даже обиделась немного. Протянула Бонни руку и сказала:

– Здравствуйте, миссис Гауэр.

Бонни руку приняла. И спросила:

– Значит… вы приехали, чтобы повидаться с мистером Морганом? Или зачем?

– Она приехала, чтобы повидаться с тобой, – ответил Морган.

– Со мной?

Морган сказал:

– А я что? Представляешь, у меня украли машину, потом я украл ее обратно, более-менее, но в последнее время я пережил столько волнений – и с Робертом Робертсом, и с прочим…

– Ты хочешь сказать, что пригласил ее к нам?

– О! – встряла Эмили. – Разумеется, я не хочу мешать вашей работе.

– Ничего страшного, – ответила Бонни. – Ты бы раскатал штанину, Морган. – И повернулась, чтобы повести их по дорожке.

– Но, миссис Гауэр…

– Оставайтесь, оставайтесь, – потребовал согнувшийся вдвое Морган. И расправил отворот вокруг лодыжки. – Она просто удивлена. Вы в такую даль заехали, оставайтесь!

Эмили поднялась вслед за Бонни по ступенькам. Она понимала, что выбора у нее нет, хоть и предпочла бы сейчас оказаться в любом другом месте. Они миновали глиняный горшок, в котором что-то росло – лук-резанец и, может быть, майоран или тимьян. Эмили окинула растения тоскливым взглядом. При других обстоятельствах, думала она, Бонни вполне могла понравиться ей, просто знакомство их началось неудачно. А виноват в этом Морган. Он такой бездумный, нахрапистый. Эмили раздражала его подскакивавшая рядом вверх-вниз каска, похожая на посудную лоханку.

– Обратите внимание на розы Бонни, – посоветовал он.

Это могло быть намеком, указанием на слабость Бонни, но та, не обернувшись, сказала:

– На что там обращать внимание? Они еще не расцвели.

Все трое вошли в прихожую. На батарее отопления красовалась стопка библиотечных книг в жалких пластиковых обложках, лейка, упаковка печенья «Трисквит». Эмили пришлось смотреть под ноги, чтобы не оступиться посреди мешанины туфель и тапочек. Наконец они достигли гостиной.

– Гляньте! – предложил, схватив вазу, Морган. – Ее Эми в летнем лагере сделала, в десять лет.

– Очень красиво, – сказала Эмили. Ваза была кособокая, с трещиной на ободке.

– Я бы вас с ней познакомил, но она теперь в Роланд-парке живет. Зато вы познакомитесь с мамой и Бриндл.

– Бриндл отправилась покупать обручальное кольцо, – сообщила Бонни.

– Кольцо! Ну да, об этом я Эмили рассказал. А там, на каминной доске, фотография Молли, видите? Красавица, правда? Это она в школьной пьесе играла, говорят, у нее актерский талант. Откуда взялся, понятия не имею. В нашей семье ни одного актера не было. Ну, что вы о ней думаете? Бонни, а свадебный альбом Джинни все еще у нас?

В нем появилось что-то лихорадочное, подумала Эмили. Мечется по комнате, роется на перегруженных полках. Эмили и Бонни стояли в двери, наблюдая за ним. Один раз они повернулись друг к другу, но, увидев странно замкнутое лицо Бонни, Эмили сразу отвела взгляд.

– Прошу вас, – сказала она Моргану, – мне пора. Я сяду на автобус и домой поеду. Пожалуйста!

– Но вы же с мамой не познакомились! – сказал он, резко остановившись. – И мне хотелось, чтобы Бонни получше узнала вас, чтобы вы с ней… Бонни, про Эмили сегодня в газете писали.

– Вот как? – произнесла Бонни.

– Где газета? Ты ее не выбросила?

– Я думаю, на кухне.

– Так пошли на кухню. Все! Давайте выпьем кофе. – И унесся.

Бонни, отлепившись от дверного косяка, пошла за ним, Эмили поплелась следом. Как жаль, что она не может просто исчезнуть. Взять бы и улизнуть без единого звука, ускользнуть, прежде чем они это заметят. Она прошла под кустарным бумажным мобилем – парусными корабликами – и переступила порог кухни.

Разделочные столы, загроможденные грязными тарелками, на полу несколько мисок для кормежки животных. Одна из стен словно обшита пожелтевшими газетными карикатурами, вырезками поновее, расписаниями хоккейных матчей, кулинарными рецептами, календарями, фотографиями, записанными на клочках бумаги телефонными номерами, направлениями на прием у зубного врача, приглашениями – и даже несколькими аттестатами зрелости. Эмили почувствовала себя попавшей в окружение – или в наводнение. Морган копался в кипе газет у двери во двор.

– Где же она? Где? Ее приносили сегодня? Ага! – Он поднял газету повыше. Затем положил на пол и начал листать. – Новости… редакционные статьи… фестиваль ремесел в Балтиморе!

Эмили, заглянув через его плечо, увидела серьезное лицо Леона. Как будто он смотрел на нее из другого мира.

– Вот это Леон, Бонни. Муж Эмили, – пояснил Морган. – А это их дочь Гина. Видишь?

– Очень милая, – сказала расставлявшая кофейные чашки Бонни.

– А знаешь, – задумчиво произнес Морган, – я когда-то немного походил на Леона.

Бонни еще раз посмотрела на фото.

– Вот на него? Никогда. Два совершенно разных человеческих типа.

– Ну да, однако что-то общее есть. Может быть, в глазах, не знаю. Или в губах. А может, лоб похож. Не знаю.

Он встал, отступил от газеты, вытянул из-под стола стул.

– Садитесь, садитесь, – сказал он Эмили.

И сам сел напротив, почти демонстративно, и, пока она усаживалась, смотрел на нее сосредоточенно и настырно. А она чувствовала себя в западне. Стопки тарелок на столах вздымались выше головы Эмили, и ей казалось, что сейчас они закачаются и повалятся прямо на нее. Посреди этого хаоса в лужице апельсинового сока пристроилась пишущая машинка с листком бумаги в каретке. …Резолюция была принята путем открытого голосования, прочитала Эмили, и Матильда Грейсон потребовала, чтобы… Бонни опустила перед ней на стол пакетик сливок и помятую коробку сахара «Гордость кладовки».

– Вы что-то пишете? – спросила, указав на машинку, Эмили.

– Да, – ответила Бонни. И, подав Эмили чашку кофе, села с ней рядом.

– Э-э… а кем вы работаете, миссис Гауэр?

– Я работаю женой Моргана.

– О, понимаю.

– Да, – кивнула Бонни, – но понимаете ли вы, как нелегка эта работа? Я тружусь не покладая рук, поверьте. Со стороны он выглядит комичным и беззаботным – такой интересный, такой затейливый персонаж, – но представьте, что вам приходится иметь с ним дело постоянно. Я говорю о мелочах жизни, о стараниях приладиться к ней, сидеть дома, пока он болтается где-то, и пытаться вообразить, кем он себя сейчас воображает. Думаете, каждый из нас не мог бы вести себя так же? Носиться по городу в бархатном плаще с красной атласной подкладкой и в шляпе с перьями? Это как раз самое простое. А вообразите себя его женой, ищущей химчистку, которая принимает страусовые плюмажи. Подогревающей его обед. Вообразите, как ждете его к обеду, пока он гуляет где-то с дружками, которых я ни разу не видела, – лоботрясами из Армии спасения, или астрологами, или какими-то еще пришибленными типами, которых он неведомо где откопал, слушающими его открыв рот.

Эмили опустила чашку на стол.

– Вы думаете, я его не понимаю. Гадаете, почему он на мне женился?

– Нет-нет, – возразила Эмили. И посмотрела на Моргана, с безмятежным видом сидевшего напротив.

Он удовлетворенно, как ребенок, сознающий себя центром внимания, покачивался на стуле и попыхивал сигаретой. Над головой его висели переплетенные волокна табачного дыма.

– Эмили, – произнесла Бонни.

Эмили повернулась к ней.

– Эмили, Морган – директор хозяйственного магазина.

Эмили подождала продолжения, но его не последовало. Видимо, Бонни сама ожидала ее ответа.

– Да, – промолчав почти минуту, сказала Эмили.

– «Хозяйственного магазина Каллена», – уточнила Бонни.

– Ей это известно, Бонни, – сказал Морган.

– Известно? – Бонни удивленно взглянула на него. Затем спросила у Эмили: – Так вы не считаете его… раввином или греческим судовым магнатом?

– Нет, – ответила Эмили.

Про обстоятельства их знакомства она решила не рассказывать.

Бонни прижала к губам пальцы. Эмили увидела россыпь веснушек на тыльной стороне ее ладони. Приятная, в общем-то, женщина.

Бонни усмехнулась:

– Вы, наверное, думаете, что я не в своем уме. Чокнутая Бонни, так? Чокнутая Бонни – жена Моргана.

– О нет.

– Я просто опасалась, что вы… введены в заблуждение. Морган такой… как бы это сказать… шутник – в определенном смысле.

– Да, я знаю.

– Знаете? – переспросила Бонни.

Она посмотрела на Моргана. Тот ангельски улыбнулся и с присвистом выдохнул дым.

– Но мне кажется, он старается покончить с этим, – сказала Эмили.

– О, хотелось бы верить! Еще как! Некоторые его глупости требуют большой изобретательности… подумайте, чего он мог бы добиться, если б нашел своим талантам разумное назначение! Если бы взялся за ум. Решил идти прямым путем.

– Не слишком многого, – весело сообщил Морган.

– Ты о чем, дорогой?

– Я сумел бы добиться отнюдь не многого. Чем, по-твоему, я мог бы заняться взамен?

– Ну как… просто твоим делом. Тем, что у тебя есть. – И она обратилась к Эмили: – Чем так уж плох хозяйственный магазин? Нет, ну правда. Моя семья всегда торговала хозяйственными товарами, и торговала успешно. В этом нет ничего зазорного. Но дядя Олли говорит, что у Моргана душа к этому не лежит. Что толку в магазине, говорит он, где любую покупку приходится буквально с боем отнимать у его директора? Это если ты его еще отыщешь. Я отвечаю дяде Олли: «Ох, да оставьте вы его в покое. “Хозяйственный магазин Каллена” еще не конец и начало всего на свете». Однако он прав. Морган мог бы уделять магазину побольше внимания. Он не умеет говорить «нет». И позволяет себе увлекаться чем угодно.

– Все дело в мышцах, – объявил Морган.

Судя по всему, про мышцы Бонни слышала не в первый раз. Она посмотрела на Эмили и закатила глаза, а Морган, тоже посмотрев на нее, повторил:

– Все дело в мышцах.

– Не понимаю.

– Я всего лишь следую их указаниям. Случалось вам прийти, ну, скажем, на кухню, а там и забыть, ради чего? Вы стоите посреди кухни, пытаетесь это вспомнить. И тут ваше запястье производит легкий поворот. Ага! Именно так вы его поворачиваете, чтобы открыть кран. Должно быть, вы пришли за водой! Вот и я доверяюсь моим мышцам, понимаете? – и они подсказывают мне, зачем я оказался здесь или там. Указывают, чему следует посвятить этот день. Я позволяю им распоряжаться мной.

– И они распоряжаются: назовись стеклодувом, – сказала Бонни, – или капитаном из «Буксирной компании» Кертис-Бея, или монтажником-высотником из племени могавков. Это лишь те роли, о которых я слышала, бог весть сколько их было еще.

Губы ее сжались словно в попытке скрыть улыбку.

– Ты с ним идешь по улице, и вдруг совершенно неведомый тебе человек спрашивает у него, когда состоится следующее собрание «Международного братства магов». Ты слушаешь речь политика и внезапно видишь на платформе Моргана, он сидит рядом с женой сенатора, а в петлице у него гвоздика. Ты приходишь за крабами на Лексингтонский рынок – и кто же там стоит за прилавком? Морган в резиновом переднике, объясняющий покупателям, где он добыл таких хороших устриц. Оказывается, у него есть лодка, полученная им по наследству от дяди с материнской стороны, маленькая плоскодонка без мотора…

– Моторы только дно портят, – объявил Морган. – И механические хваталки для устриц мне тоже не нравятся. Что было хорошо для моего дяди с материнской стороны, то хорошо и для меня, вот как я говорю.

Бонни улыбнулась ему, покачала головой.

– Ты на две минуты выходишь за молоком, оставив его дома в пижаме, а возвращаясь, встречаешь на углу, он уже в атласной шапочке и лиловой атласной рубашке и открывает четверке мальчиков секрет, который сделал его единственным в истории Пимлико жокеем, не знавшим ни одного поражения. Жокей ростом в шесть футов! Почему все ему верят? Он, видите ли, никогда не пользовался хлыстом, а только шептал лошади на ухо слово, которое действовало на нее, как хлыст. Какое, я забыла?

– Блистай, – ответил Морган.

– О да, – согласилась Бонни. И засмеялась.

Морган попрыгал на стуле, натягивая воображаемые вожжи.

– Блистай, блистай, – прошептал он, и Бонни засмеялась еще пуще и вытерла глаза.

– Он невозможен, – сказала она Эмили. – Он просто… непредсказуем, понимаете?

– Могу себе представить, – вежливо отозвалась Эмили.

Бонни начинала нравиться ей – это веселое розовое лицо, беспомощность, с какой она оседает на стуле, – зато ее мнение о Моргане лучше не стало. Ей никогда не приходило в голову, что он точно знает, каким его видят люди, и наслаждается их изумлением, а возможно, его и добивается. Она смотрела на него без всякого одобрения. Морган задумчиво подергал себя за нос и сказал:

– Она права, со мной нелегко. Но я решил измениться. Ты слышишь, Бонни?

– Вот как, и давно? – спросила Бонни и встала, чтобы поднять кухонное окно. – Не знаю, что делать с моим садиком, – сказала она, глядя во двор. – Совершенно уверена, что посадила где-то овощи, а взошли, похоже, сплошные цветы.

– Я серьезно. – Морган повернулся к Эмили: – Она мне не верит. Бонни, ты разве не видишь, кто перед тобой сидит? Это Эмили Мередит, я привез ее в дом. Привез в наш дом. Я рассказал ей и Леону, обоим, кто я на самом деле. Рассказал о тебе и о девочках. Им известно, что у Эми родился ребенок, что Кэйт разбила машину.

– Правда? – спросила Бонни у Эмили.

Та кивнула.

– Ну, я не понимаю зачем, – сказала Бонни. – Не понимаю, почему он докучает вам этим.

– Я объединяю мои миры! – объявил Морган и приподнял кофейную чашку, словно приветствуя Бонни.

Однако Бонни сказала:

– Тут скрыт какой-то подвох. Чего-то не хватает. Не понимаю, чего он хочет.

Не понимала и Эмили. Она покачала головой; Бонни покачала головой. Начинало казаться, что Бонни с Эмили – давние подруги, а Морган – человек в их компании новый. Он и сидел несколько наособицу, прячась под своей каской, точно эльф под шляпкой гриба, поворачивая лицо то к одной из них, то к другой, а женщины, прищурясь, наблюдали за ним, пытаясь понять, что он задумал.