– По совести, ребенок получился нечаянно, – сказала Мюриэл. – В смысле, мы еще были неженаты, если хотите знать правду. И если уж совсем по правде, из-за ребенка-то мы и поженились, хотя я говорила Норману, что он не обязан этого делать против воли. Не то чтоб я его на аркане тащила или еще что.

Мимо Мэйкона она смотрела на Эдварда, распростертого на коврике в прихожей. Лечь его принудили, однако он не вскакивал.

– Заметьте, я разрешаю ему шевелиться, но только лежа, – сказала Мюриэл. – Теперь я отвернусь, а вы смотрите, как он себя поведет.

Она прошла в гостиную. Со стола взяла вазу, перевернула и осмотрела донышко.

– Ну вот, мы, значит, взяли и поженились, и все вокруг это восприняли как величайшую мировую трагедию. Предки мои с этим так и не примирились. «Я всегда знала, что этим кончится, – зудела мать. – Ведь я тебя предупреждала, еще когда ты хороводилась со всякой шушерой, когда твои бесчисленные ухажеры дудели и вызывали тебя на улицу, предупреждала я?..» Нас быстренько обвенчали в местной церкви, и мы без всякого свадебного путешествия отправились прямиком к себе на квартиру, а уже на другой день Норман устроился на работу к своему дядьке. Он вполне приспособился к женатой жизни – мы вместе ходили за продуктами, выбирали занавески и все такое. Знаете, порой я думаю, какие ж мы еще были дети. Как будто в куклы играли! В дочки-матери! За ужином на столе цветы и свечи, Норман зовет меня «милая», относит посуду в мойку. А потом ба-бах – и все стало всерьез. Теперь у меня малыш, семилетний карапуз в тяжелых башмаках, и это уж никакие не дочки-матери. Все было по-всамделишному сразу, только мы этого не понимали.

Она села на диван и вытянула ногу. Та к и этак ею повертела. На лодыжке чулок морщил.

– Ну что там Эдвард?

– Лежит, – ответил Мэйкон.

– Скоро он будет лежать по три часа кряду.

– По три часа?

– Легко.

– Не слишком ли сурово?

– По-моему, вы обещали не заводить подобных разговоров.

– Да. Виноват.

– Может, завтра он уляжется сам.

– Вы думаете?

– Если работать. И не сдаваться. И не размякать. – Мюриэл подошла к Мэйкону. Потрепала его по плечу: – Ладно, ничего. Мне нравятся мягкосердые мужчины.

Мэйкон попятился. И чуть не наступил на Эдварда.

Приближался День благодарения, и семейство Лири, как обычно, дискутировало о праздничном обеде. Дело в том, что никто из них не любил индейку. Однако было бы неправильно подать на стол что-нибудь иное, говорила Роза. Как-то это нехорошо. Братья напомнили, что ей придется подняться в пять утра, чтобы поставить индейку в духовку. Так мне придется, не вам, парировала Роза. Вам-то никакого беспокойства.

Наконец сошлись на индейке, и тут выяснилось, что у Розы есть свой тайный интерес: возможно, она пригласит Джулиана Эджа. Бедняжка Джулиан, вздыхала Роза, здесь у него никого из родни, и праздники он отмечает с соседями, такими же одиночками, которые что-нибудь приносят к столу. В прошлом году их праздничный обед состоял из вегетарианской пасты-кассероль, козьего сыра в виноградных листьях и пирожков с киви. Угостить Джулиана нормальной домашней едой – это меньшее, что можно для него сделать.

– Что? – Мэйкон изобразил удивление и недовольство, но вообще-то был не особо удивлен. Джулиан явно что-то затевал. Но вот что? Всякий раз, как нарумяненная Роза в своем лучшем платье появлялась на лестнице и просила запереть Эдварда в кладовке, поскольку сейчас заедет Джулиан и куда-то там ее поведет, Мэйкона так и подмывало «случайно» выпустить пса. Он старался встретить Джулиана в дверях, окидывал его долгим многозначительным взглядом и лишь потом звал Розу. Но Джулиан держался серьезно, без тени насмешки. С Розой он был почтителен и чуть ли не робок, когда выйдя из дома, предлагал ей руку кренделем. Или в том и крылась насмешка? Балаган под названием «Роза Лири». Мэйкону все это очень не нравилось.

Потом выяснилось, что на праздник приедут дети Портера. Обычно они приезжали на Рождество, но в этом году решили иначе из-за каких-то осложнений с дедом и бабкой со стороны отчима. Вот и хорошо, сказала Роза, что у нас будет индейка. Дети так привержены традициям.

– Все вместе помолимся о милости Божьей… – распевала Роза, раскатывая тесто для пирожков с тыквой.

Мэйкон оторвал взгляд от стопки украденных меню, которые раскладывал на кухонном столе. Радость в Розином голосе настораживала. Вдруг сестра витает в каких-нибудь несбыточных мечтах, типа романа с Джулианом? Но в своем длинном белом фартуке Роза выглядела такой обыкновенной и благоразумной. Вылитая Эмили Дикинсон. Та ведь тоже пекла пирожки племянникам и племянницам? Нет, беспокоиться, конечно, не о чем.

– Я не говорила, что сына моего зовут Александром? – спросила Мюриэл. – Я его так назвала, потому что имя это, по-моему, благородное такое. Ох, непросто он мне достался. Еще когда я его вынашивала, что-то пошло наперекосяк, и его до срока из меня вынули, сделали кесарево, и теперь я не могу иметь детей. Он был такой малюсенький, даже на человека не похож, больше на новорожденного головастого котенка, его почти сразу надолго отрядили в инкубатор, он там чуть не помер. Норман спрашивает: когда оно будет похоже на других младенцев? Он всегда называл Александра «оно». Я-то пригляделась. В смысле, очень скоро мне стало казаться, что ребенок таким и должен быть, и я целыми днями околачивалась в его палате, а Норман к нему и близко не подходил, мол, духу не хватает на такое смотреть.

Эдвард заскулил. Он уже почти не лежал – привстал на задние лапы, передними уперся в ковер. Но Мюриэл и бровью не повела.

– Как-нибудь надо свести вас с Александром, – сказала она.

– Я… э-э… – опешил Мэйкон.

– Он мало общается с мужчинами.

– Да, но…

– Ему надо чаще видеть мужчин, брать пример мужского поведения. Можем втроем сходить в кино. Вы ходите в кино?

– Нет, – честно сказал Мэйкон. – Сто лет уже не был. Я вообще не люблю кино. Уж слишком много крупных планов.

– Тогда можно пойти в «Макдоналдс».

– Ну это вряд ли.

Детей Портера ждали вечером накануне Дня благодарения, они ехали на машине, поскольку Дэнни, старший сын, только что получил водительские права. Ребята должны были уже приехать, и Портер себе места не находил, безостановочно расхаживая по комнате.

– У Джун мозги неведомо где! – возмущался он. – Еще нет недели, как шестнадцатилетний подросток получил права, а она позволяет ему самостоятельно ехать аж из Вашингтона. С двумя маленькими сестрами! Я не понимаю, чем она думает!

Как нарочно, дети опоздали почти на час. Когда наконец показались фары их машины, Портер, всех опередив, пулей выскочил из дома.

– Почему задержались? – крикнул он.

С наигранной небрежностью, позевывая и потягиваясь, Дэнни выбрался из машины и осмотрел колеса и лишь потом, словно спохватившись, поздоровался с отцом. Темноволосый в мать, ростом он был с Портера, только очень худой. Следом за ним появилась четырнадцатилетняя Сьюзан; сейчас Итан, всего на несколько месяцев младше, был бы ее ровесником. К счастью, Сьюзан, розовощекая, в шапке темных кудрей, ничуть не походила на покойного кузена. Нынче она была в джинсах, альпинистских ботинках и модном у молодежи пуховике, в котором всякий выглядит неповоротливой кулемой. Последней вылезла Либерти. «Вот уж имечко!» – каждый раз думал Мэйкон. Имя это сочинила ее взбалмошная матушка, которая восемь с половиной лет назад, еще не зная, что она на втором месяце, сбежала от Портера к хиппи, торговавшему стереоаппаратурой. Самое смешное, Либерти больше всех походила на Портера – прямые светлые волосы, точеные черты.

– Дэнни заблудился, – сердито сказала она, оправляя коротенькое приталенное пальто. – Дурак набитый.

Либерти расцеловалась с отцом, теткой и дядьями, а вот Сьюзан прошла мимо них с таким видом, словно уже выросла из телячьих нежностей.

– Ой, как здорово! – сказала Роза. – Замечательный у нас будет праздник, верно?

В руках она комкала передник, сдерживаясь, чтобы не кинуться к Дэнни, который лениво прошествовал в дом. Мэйкон огляделся: на улице остались только они, четверо взрослых, в сумерках казавшиеся бледно-серыми призраками. Немолодые холостяки, истосковавшиеся по юным родичам.

Чтобы порадовать детей, к ужину купили пиццу на вынос, но Мэйкону не давал покоя запах жареной индейки. Сперва он подумал, ему мнится. Но потом увидел, что и Дэнни принюхивается.

– Индейка? Уже? – спросил племянник.

– Я пробую новый способ, – сказала Роза. – Говорят, он экономит электричество. Задаешь минимальную температуру и на всю ночь оставляешь блюдо в духовке.

– Чудно.

После ужина посмотрели телевизор – карты ничуть не увлекали ребят – и разошлись по спальням. Но посреди ночи Мэйкон проснулся, как от толчка, и всерьез задумался об индейке. Роза намерена готовить ее до утра? На минимальной температуре? А на какой конкретно?

Поскольку нога зажила, Мэйкон спал в своей прежней комнате. В конце концов он спихнул кошку с груди и встал. В темноте спустился по лестнице, прошлепал по ледяному кухонному линолеуму и включил лампочку над плитой. На шкале духовки было сто сорок градусов.

– Верная смерть, – сказал Мэйкон Эдварду, притащившемуся следом за хозяином.

Тут в кухню вошел Чарлз в просторной болтающейся пижаме. Посмотрел на градусник и вздохнул.

– Мало того, индейка-то фаршированная, – сказал он.

– Прелестно.

– Две кварты начинки. Сама сказала.

– Две кварты кишмя кишащих бактерий.

– Может, мы чего-то не понимаем в этом способе?

– Утром выясним, – сказал Мэйкон, и они разошлись досыпать.

На завтрак Роза нажарила детям оладий.

– Скажи, что именно происходит с этой индейкой? – спросил Мэйкон.

– Я же объяснила: готовится на низкой температуре. Дэнни, тебе с джемом или сиропом?

– Так ли? – усомнился Мэйкон.

– Капаешь, – сказала Роза Либерти. – Ну что тебе, Мэйкон? Я прочла заметку о приготовлении мяса таким способом и решила, что он сгодится и для индейки…

– Для мяса способ, может, и хорош, но твоя индейка нас угробит, – сказал Мэйкон.

– В конце готовки я добавлю температуру!

– Нагрев потребуется мощный. Без автоклава тут не обойдешься.

– Или без ядерной вспышки, – радостно подхватил Дэнни.

– Вы оба сильно ошибаетесь, – сказала Роза. – И потом, кто здесь кухарка? Обещаю, все выйдет – пальчики оближешь.

Пальчики пальчиками, но выглядела птица неказисто: скукоженная грудка, тусклая иссохшая шкурка. Когда Роза триумфально внесла индейку в столовую, блюдо вызвало восторг лишь у тех, кто не знал его предысторию, – у Джулиана и миссис Барретт, Розиной подопечной старушки. Первый ахнул, вторая засияла улыбкой.

– Жаль, соседи мои этого не видят! – воскликнул Джулиан. Сегодня он был в синем пиджаке с медными пуговицами, щеки его блестели, точно отполированные.

– Знаете, тут все не так просто, – сказал Мэйкон.

Роза испепелила его взглядом.

– Нет, стол, конечно, замечательный. Можно наесться одними салатами. Пожалуй, я так и сделаю. А вот индейка…

– Чистая отрава, – закончил Дэнни.

– Что-что? – переспросил Джулиан, а улыбка миссис Барретт разъехалась еще шире.

– Мы опасаемся, что температура готовки была не вполне верной, – пояснил Мэйкон.

– Неправда! – перебила Роза. – Получилось превосходно.

– Миссис Барретт, отведайте салатов! – прокричал Мэйкон. Он решил, что старуха глуховата.

Но та, видимо, все слышала.

– Может, позже, – сказала она. Улыбка ее не угасала. – Что-то нет аппетита.

– А я вообще вегетарианка, – заявила Сьюзан.

– Я тоже, – вдруг сказал Дэнни.

– Как тебе не стыдно, Мэйкон? – вознегодовала Роза. – Индейка удалась! Столько трудов!

– По-моему, выглядит восхитительно, – сказал Джулиан.

– Но вам неизвестны другие случаи, – вмешался Портер.

– Какие?

– То были просто неудачи, – вскинулась Роза.

– Ну да, – кивнул Портер. – Либо экономия. Ясное дело, ты не любишь выбрасывать продукты. Лежалая свинина, куриный салат, всю ночь простоявший в тепле…

Роза села. В глазах ее блестели слезы.

– Это подло! – проговорила она. – Но вам меня не провести. Я знаю, зачем вы это затеяли. Хотите опорочить меня перед Джулианом.

Джулиан, похоже, оторопел. Из нагрудного кармана он вытащил платок, да так с ним и застыл.

– Задумали его отвадить! Каждый из вашей троицы профукал свой шанс, и теперь вам угодно, чтоб и я свой проморгала. Ну уж нет! Я знаю, что к чему. Да возьмите любую песню, что гоняют по радио, любую мыльную оперу. Там главное – любовь. В мыльной опере появляется новый персонаж, и сразу возникают вопросы: в кого он влюбится? Кто ответит ему взаимностью? Кто сойдет с ума от ревности? Кто разрушит собственную жизнь? А вы хотите меня этого лишить!

– Господи боже мой, – пробормотал Мэйкон, пытаясь уследить за ее логикой.

– Вы прекрасно знаете, что с индейкой все в порядке. Но вы хотите, чтоб я и дальше вам готовила, вела хозяйство, вы боитесь, что Джулиан в меня влюбится.

– Чего?

Роза вместе со стулом отъехала от стола, вскочила и выбежала вон. У Джулиана отвисла челюсть.

– Только посмей заржать, – сказал Мэйкон.

Но тот так и сидел с разинутым ртом.

– Даже не вздумай.

Джулиан сглотнул.

– Наверное, мне надо пойти к ней? – спросил он.

– Нет, – сказал Мэйкон.

– Но она вроде как…

– С ней все хорошо! Просто великолепно.

– Угу.

– Ну, кому печеной картошки?

За столом пробежал шумок, вид у всех был несчастный.

– Бедная девочка, – сказала миссис Барретт. – Я себя чувствую просто ужасно.

– Я тоже, – сказала Сьюзан.

– Джулиан? – Мэйкон звякнул ложкой. – Картошки?

– Мне, пожалуйста, индейку, – твердо ответил Джулиан.

В эту секунду Мэйкон его почти любил.

– Ребенок-то и разрушил наш брак, – говорила Мюриэл. – Смешно это, если вдуматься. Сперва из-за него мы поженились, потом из-за него разошлись, а в промежутке из-за него же ссорились. Норман не понимал, почему я все время торчу у Александра в больнице, – дескать, он же не соображает, что я рядом, чего туда ездить-то? А я там болталась с раннего утра до позднего вечера, сестрички меня не гнали. «Мы когда-нибудь вернемся к нормальной жизни?» – спрашивал Норман. Ну, вы понимаете, о чем это он. Якобы все мои мысли только об Александре, об остальном – недосуг. А сынок как будто поселился в больнице, буквально, столько хворей в нем нашлось. Видели б вы счета за лекарства. У нас была неполная страховка, и счетов этих набралось на тысячи-тысячи долларов. В конце концов я пошла работать в больницу. Просилась в медсестры, но мне отказали и взяли санитаркой – в палатах убирать и все такое. Мусор выносить, полы мыть…

Мюриэл и Мэйкон выгуливали Эдварда на Демпси-роуд, надеясь встретить велосипедиста. Мюриэл держала поводок. Если появится велосипедист, сказала она, и Эдвард на него кинется или хотя бы пикнет, она так его одернет, мало не покажется. Об этом она предупредила в самом начале прогулки. Мол, не фордыбачьте, все это во благо собаке. Мэйкон надеялся, что в критическую минуту не забудет ее наставление.

Была пятница после Дня благодарения, с утра город присыпало снежком, но морозец не случился, и пороша превратилась в слякоть. Небо, казалось, начинается в двух футах над головой.

– Одна больная, миссис Бримм, – рассказывала Мюриэл, – ко мне прониклась. Кроме тебя, говорит, никто мне слова не скажет. А я к ней приходила и рассказывала об Александре. Что врачи говорят, будто шансов у него немного, некоторые даже удивляются, что я еще на что-то надеюсь, когда у ребенка хворь на хвори. Рассказывала о Нормане, как он себя ведет. Прям словно повесть в журнале, говорила миссис Бримм. Когда ее выписали, она звала меня к себе домработницей, но из-за Александра я отказалась.

В конце улицы показался велосипедист – девушка в куртке, из-под которой выглядывала униформа «Баскин Роббинс». Эдвард навострил уши.

– Держитесь так, точно мы не ждем никаких неприятностей, – сказала Мюриэл. – Шагайте себе, даже не смотрите на него.

Девушка, худышка с маленьким серьезным лицом, катила им навстречу. Когда они поравнялись, от нее явственно пахнуло шоколадным мороженым. Эдвард принюхался, но с шагу не сбился.

– Ай, молодец! – похвалил его Мэйкон.

Мюриэл лишь прищелкнула языком. Казалось, примерное поведение пса она воспринимает как должное.

– И вот наконец-то Александра отпустили домой. Он ни капельки не подрос. Весь морщинистый, как старичок. Плачет – будто котенок мяукает. Сражался за каждый вдох. А от Нормана никакой помощи. Я думаю, он ревновал. Бывало, соберусь я что-нибудь сделать, ну там бутылочку подогреть или еще что, а Норман весь так набычится и спрашивает: куда ты? не досмотришь программу, что ли? Я над кроваткой нависла, гляжу, как сынок старается продышаться, а Норман кричит: иди скорее, реклама заканчивается! А потом в один прекрасный день приходит его мамаша и заявляет, что ребенка я нагуляла на стороне.

– Что? Ничего себе! – оторопел Мэйкон.

– Представляете? Стоит вся такая собой довольная. Как так не его ребенок, говорю, чей же он тогда? А вот это, говорит, мне неведомо, да ты и сама вряд ли знаешь. Но вот что я тебе скажу: если не дашь развод и не откажешься от алиментов, я лично приведу в суд всех твоих хахалей, и они под присягой подтвердят, что ты шлюха и ребенок мог быть от любого из них. Но уж точно не от Нормана. Норман-то был прелестный малыш. Вот. Я дождалась Нормана с работы и говорю: знаешь, что мамаша твоя заявила? И по лицу его вижу – знает. Я поняла, что за моей спиной она уже бог знает сколько капает ему на мозги. Норман, говорю, а он мотается по комнате и молчит. Она врет, говорю, это неправда, я порвала со всеми, когда встретила тебя. Все это в прошлом. А он мне: уж не знаю, что и думать. Поверь, говорю. А он – не знаю, не знаю. Идет на кухню и начинает прилаживать оконную сетку, о которой я ему сто раз напоминала, что скособочилась. А ужин стынет на столе. Я приготовила ему особенный ужин. Я тоже иду в кухню и говорю: Норман, что было до тебя, быльем поросло. Ребенок твой и ничей больше. Он пихает сетку в раму, она не лезет, он другой стороной – никак, ободрал руку и вдруг расплакался, да как швырнет сетку в окно. На другой день притащилась его мамаша, помогла ему собрать вещички, и он меня бросил.

– Боже мой! – ахнул Мэйкон, словно знал Нормана лично.

– Стала я думать, как теперь быть. К своим, я знала, дороги нет. Позвонила я миссис Бримм, вам, спрашиваю, домработница еще нужна? Да, говорит, нужна, я тут одну взяла, но она бестолковая. Я, говорю, согласная работать за харчи и жилье, если позволите с собою взять малыша. Бери, говорит, будет чудесно. В ее маленьком доме нашлась комнатка для нас с Александром. Вот так вот удержалась я на плаву.

Они прошли уже несколько кварталов, но Мюриэл не предлагала повернуть обратно. Поводок она держала свободно, Эдвард трусил рядом, приноровившись к ее шагу.

– Я считаю, мне повезло, – сказала Мюриэл. – Если б не миссис Бримм, я не знаю, что бы я сделала. Работы было совсем немного. Чтоб в доме был порядок, чего-нибудь по малости сготовить, помочь, когда нужно. Она мучилась артритом, но все равно такой живчик! Не сказать, что я с ней нянькалась.

Мюриэл сбавила шаг, потом остановилась. Эдвард мученически вздохнул и сел у ее ноги.

– Интересно как получается, – сказала Мюриэл. – То время, что Александр был в больнице, казалось нескончаемым кошмаром, а сейчас я почти скучаю по тем дням. В смысле, вспоминаешь, и как-то уютно становится. Сплетничают нянечки на сестринском посту, рядками спят малыши… Стояла зима, я смотрела в окно и радовалась, что я в тепле и покое. Внизу к приемному отделению подъезжали машины «скорой помощи». Представляете, что подумал бы марсианин, если б вдруг приземлился у приемного покоя? Вот подлетает «скорая», навстречу выбегают санитары, распахивают дверцы, хватают носилки, тащат в больницу. Надо же, сказал бы марсианин, какая милая планета, какие добрые и отзывчивые существа! Ему же невдомек, что мы не всегда такие, что ради доброго дела нам надо… переступить через себя, что ли… Какие они душевные, эти создания, подумал бы марсианин. Вы согласны?

Она подняла взгляд на Мэйкона. В груди у него что-то екнуло. Захотелось что-нибудь сделать, как-то выразить понимание, и тогда он ее обнял и поцеловал в обветренные потрескавшиеся губы, хотя вовсе не собирался именно так выражать свое понимание. Кулак ее с намотанным поводком, зажатый между их телами, был точно камень. В ней было что-то требовательное, понуждающее. Мэйкон отстранился.

– Вот… – проговорил он.

Мюриэл все смотрела на него.

– Извините, – сказал Мэйкон.

Потом они развернулись и повели Эдварда домой.

Весь праздник Дэнни отрабатывал параллельную парковку: на матушкиной машине без устали туда-сюда маневрировал перед домом. Либерти под началом Розы пекла печенье. Для Сьюзан дела не нашлось, и Роза предложила Мэйкону, собиравшемуся в Филадельфию, взять племянницу в поездку.

– Отели и рестораны – вот и вся программа, – сказал Мэйкон. – И потом, я обернусь одним днем – на рассвете выеду, к ночи вернусь.

– Вдвоем-то веселее, – не унималась Роза.

Однако Сьюзан уснула, едва поезд тронулся, и, утонув в своем пуховике, спала всю дорогу, точно нахохлившаяся птичка. Из кармана ее торчал свернутый трубкой журнал о рок-музыке, который стал дорожным чтением Мэйкона. Он узнал, что группу «Полис» раздирают внутренние конфликты, что Дэвида Боуи беспокоит психическое расстройство, а с Билли Айдола чуть не сорвали его черную рубашку. Мэйкон понятия не имел, кто они такие, но жизнь их явно была нелегка. Свернув журнал трубкой, он сунул его обратно в карман пуховика.

Будь Итан жив, сидел бы он сейчас на месте Сьюзан? Обычно Мэйкон не брал его с собой. Заграничные поездки были слишком дорогие, домашние – слишком скучные. Однажды Мэйкон повез его в Нью-Йорк, и там у Итана вдруг возникли рези в животе, напоминавшие аппендицит. Мэйкон и сейчас помнил, как лихорадочно искал врача, как у него самого от сопереживания сводило брюхо и как ему полегчало, когда выяснилось, что причина в переборе завтраков. С тех пор он уже никуда не возил сына. Только летом в Бетани-Бич, но это больше походило на этакую передислокацию их семейства: Сара загорала, Итан играл с балтиморскими приятелями, тоже передислоцированными, а Мэйкон в арендованном домике радостно подвинчивал разболтавшиеся дверные ручки, поправлял заклинившие оконные рамы или, как в один особо удачный год, прочищал забитую канализацию.

В Филадельфии Сьюзан угрюмо проснулась и впереди Мэйкона побрела к выходу из вагона. Вокзал ей не понравился.

– Чего-то он слишком большой, – сказала она. – Такое эхо – не поймешь, что объявляют. Балтиморский вокзал лучше.

– Совершенно с тобой согласен, – кивнул Мэйкон.

Завтракать они пошли в знакомое ему кафе, которое, видимо, переживало не лучшие времена. В чашку Мэйкона беспрестанно сыпались какие-то хлопья с потолка. Он вычеркнул кафе из своего путеводителя. Затем они отправились в заведение, рекомендованное читателем, там Сьюзан заказала ореховые вафли и сочла их превосходными.

– Ты на меня сошлешься? – спросила она. – Напишешь в своей книге, что я, такая-то, рекомендую эти вафли?

– Это немного другая книга, – сказал Мэйкон.

– Назови меня своей компаньонкой. Ресторанные критики всегда так пишут. «Моя компаньонка Сьюзан Лири высоко отозвалась об этих вафлях».

Мэйкон рассмеялся и знаком попросил счет.

После четвертого завтрака они переключились на отели. Инспекцию гостиницы Сьюзан сочла менее занятной, хоть Мэйкон и старался вовлечь ее в мероприятие.

– Моя компаньонка – эксперт по ванным комнатам, – сообщил он управляющему.

Но Сьюзан лишь заглянула в шкафчик с туалетными принадлежностями и зевнула:

– У них здесь только «Камей».

– Чем плохо это мыло?

– Из свадебного путешествия мама привезла ароматное дизайнерское мыло, которое им давали в отеле. Одно мне, другое Дэнни, в пластмассовых мыльницах с дырочками.

– По-моему, «Камей» вполне годится, – успокоил Мэйкон встревоженного управляющего.

К полудню Сьюзан уже слегка проголодалась, и они еще дважды позавтракали. Потом отправились в Зал независимости. (Мэйкон решил добавить поездке познавательности.)

– Похвастаешь перед учителем по граждановедению, – сказал он.

Сьюзан закатила глаза:

– По общественным наукам!

– Это все равно.

На улице было промозгло, в зале зябко и уныло. Сьюзан тупо глазела на экскурсовода, не пылавшего вдохновением.

– Представляешь, в этом кресле сидел Джордж Вашингтон, – прошептал Мэйкон на ухо племяннице.

– Я, дядя Мэйкон, не особо тащусь от Джорджа Вашингтона.

– Тащиться, Сьюзан, можно лишь «еле-еле», «чуть дыша», «с грехом пополам».

– Чего?

– Ничего, проехали.

Следом за толпой экскурсантов они поднялись по лестнице и прошли через залы, однако Сьюзан явно израсходовала запас хорошего настроения.

– Если б не событие, произошедшее в этих стенах, – сказал Мэйкон, – вполне могло выйти, что мы с тобой жили бы под диктатурой.

– Мы под ней и так живем.

– Не понял?

– Ты вправду думаешь, от нас с тобой что-то зависит?

– Конечно, милая.

– У нас есть свобода слова, больше ничего. Болтай что вздумается, а правительство все равно все сделает по-своему. И это, значит, демократия? Мы вроде как на корабле, который какой-то хмырь ведет на скалы, но спрыгнуть нельзя.

– Давай-ка поужинаем, – предложил Мэйкон, слегка приунывший.

Он повел племянницу в старомодную таверну, что была неподалеку. Еще даже не смеркалось, они были первыми посетителями. Женщина в старинном платье попросила их минуту-другую обождать, а затем провела в небольшой уютный зал с камином, где официантка предложила на выбор горячий ром с маслом или сидр со специями.

– Мне ром, – сказала Сьюзан, скинув пуховик.

– Ай-ай-ай, – укорил Мэйкон.

Сьюзан ожгла его взглядом.

– Ладно, два рома, – заказал Мэйкон, решив, что капелька пунша им не повредит.

Но либо ром был исключительно крепок, либо Сьюзан исключительно слаба на спиртное, во всяком случае, после двух крошечных глотков ее качнуло к Мэйкону.

– Вот потеха! – сказала она. – Оказывается, дядя Мэйкон, ты мне нравишься больше, чем я думала.

– Что ж, спасибо.

– Я считала тебя занудой. Мы ржали, когда Итан показал на твою тарелку с артишоками.

– Моя тарелка…

Сьюзан прихлопнула рукой рот:

– Извини.

– За что?

– Я случайно его помянула.

– Можешь о нем говорить.

– Не хочу.

Сьюзан отвернулась и посмотрела в зал. Мэйкон проследил за ее взглядом, но увидел только клавесин. Снова взглянув на племянницу, он заметил, что у нее дрожит подбородок.

Вот уж не думал, что и кузены тоскуют по Итану.

Немного погодя Сьюзан взяла кружку, сделала пару больших глотков. Тыльной стороной ладони отерла нос.

– Горячо, – пробурчала она.

Похоже, девочка успокоилась.

– А что такого смешного было с моей тарелкой? – спросил Мэйкон.

– Так, ничего.

– Скажи, я не обижусь.

– Да чисто урок геометрии. Когда ты поел, все листики лежали идеальным кругом.

– Понятно.

– Он смеялся не над тобой, а вместе с тобой. – Сьюзан обеспокоенно вгляделась в Мэйкона.

– Видимо, не совсем так, поскольку сам-то я не смеялся. Наверное, ты хочешь сказать, смеялся он по-доброму.

Сьюзан вздохнула и снова прихлебнула ром.

– Никто о нем не говорит, – сказал Мэйкон. – Никто его не вспоминает.

– Мы вспоминаем, когда тебя нет рядом.

– Правда?

– Стараемся представить, что он сказал бы. О том, что Дэнни получил права, или о моем свидании на бале Хэллоуин. Я к тому, что мы всегда потешались над взрослыми. А Итан был ужасно юморной, вечно нас смешил. И вот теперь мы сами выросли. Интересно, что он сказал бы, если б нас увидел? Посмеялся бы над нами? Или ему показалось бы, что его… покинули? Словно мы ушли вперед, а он отстал.

Женщина в старинном платье пригласила их за столик. Мэйкон захватил свой пунш, Сьюзан свой уже прикончила. Ее слегка покачивало. Когда официантка спросила, подать ли винную карту, она лучезарно взглянула на Мэйкона, но тот отрезал:

– Нет. Пожалуй, мы начнем с супа.

Он почему-то считал, что суп отрезвляет.

Однако Сьюзан безумолчно балаболила и за супом, и за главным блюдом, и за двумя десертами, между которыми не смогла выбрать, и за крепким черным кофе, который силком заставил выпить Мэйкон. Она говорила о нравившемся ей мальчике, но тот, непонятно, то ли отвечал ей взаимностью, то ли предпочитал особу по имени Сисси Пэйс. Рассказала, как на бале Хэллоуин этот восьмиклассник заблевал всю стереоаппаратуру. Поведала, что как только Дэнни исполнится восемнадцать, они втроем снимут собственную квартиру, и поскольку мама в положении (о чем Мэйкон не знал), то даже не заметит их исчезновения.

– Неправда, – возразил Мэйкон. – Мама будет очень переживать, если вы уйдете.

Со второй попытки Сьюзан подперла кулаком щеку и заявила, что она не вчера родилась. Волосы ее растрепались и торчали в стороны, точно наэлектризованные. Мэйкон с трудом запихнул племянницу в пуховик и потом, дожидаясь такси, был вынужден придерживать ее за шкирку.

На вокзале Сьюзан ошалело щурилась, а в поезде мгновенно уснула, привалившись головой к окну. Когда в Балтиморе Мэйкон ее разбудил, она спросила:

– Как ты думаешь, дядя Мэйкон, он злится на нас?

– Кто?

– Наверное, его бесит, что мы потихоньку о нем забываем?

– Нет, милая. Конечно, нет.

В машине Сьюзан опять уснула, и Мэйкон ехал очень осторожно, чтобы ее не беспокоить. Дома Роза попеняла брату, до смерти уморившему несчастного ребенка.

– Надо, чтоб собака вам подчинялась в любой ситуации, – сказала Мюриэл. – Даже если вокруг куча народу. Вот, скажем, вы куда-то заходите, а собака ждет вас снаружи. Над этим сегодня и поработаем. Начнем тут, на вашем крыльце. А завтра попробуем у магазинов и прочего.

Она взяла поводок и вышла на улицу. Лил дождь, но под козырьком крыльца было сухо.

– Погодите минутку, – сказал Мэйкон. – Я вам кое-что покажу.

– Что?

Мэйкон дважды притопнул. Эдвард беспокойно поежился, глянул вдаль и как будто откашлялся. Потом медленно-медленно подогнул переднюю лапу. Затем другую. И вот так, поэтапно, лег.

– Ну вот! Молодец! – сказала Мюриэл. И прищелкнула языком.

Эдвард прижал уши, предлагая его погладить.

– Вчера я его тренировал почти весь день, – доложил Мэйкон. – Воскресенье, я был свободен. Когда племянники мои собрались уезжать, Эдвард, как обычно, зарычал. Тогда я топнул, и он лег.

– Я вами обоими горжусь. – Мюриэл вытянула руку и приказала Эдварду: – Жди. – Она вошла в дом. – Ну же, Мэйкон, заходите.

Закрыли входную дверь. Мюриэл оттянула кружевную занавеску и глянула на улицу:

– Пока что ждет.

Потом отвернулась, осмотрела свои ногти и огорченно причмокнула. С плаща ее капало, отсыревшие пряди торчали штопорами.

– Когда-нибудь я сделаю себе настоящий маникюр, – сказала Мюриэл.

Мэйкон пытался разглядеть, как там Эдвард. Он сомневался, что пес станет ждать.

– Вы когда-нибудь ходили к маникюрше? – спросила Мюриэл.

– Я? Господи, нет.

– А что, некоторые мужчины ходят.

– Только не я.

– Хоть бы разок получить профессиональный уход – ну там ногти, кожа… Моя подружка ходит на вакуумную чистку лица. Все поры, говорит, открываются. Мне бы туда попасть. А еще я хочу определить свои цвета. Какие мне идут, какие нет. Что именно подчеркнет мои достоинства.

Она посмотрела на Мэйкона, и тот мгновенно догадался, что речь вовсе не о цветах, но о чем-то другом. Что слова лишь служат этаким фоном. Мэйкон на шаг отступил.

– В тот раз вам не стоило извиняться, – сказала Мюриэл.

– Извиняться?

Хотя он прекрасно понял, что имелось в виду.

Видимо, и она поняла, что он понял. Разъяснять не стала.

– Э-э… не помню, говорил ли я, что еще не развелся официально, – сказал Мэйкон.

– И что из этого?

– Мы просто… как это говорят… расстались.

– Ну? И что?

Вы уж простите, Мюриэл, хотел он сказать, но после гибели сына секс… свернулся. (Как сворачивается молоко – вот такой вот нашелся образ. Скисшее молоко, потерявшее свои природные свойства.) Об этом я больше не думаю, правда. Честное слово. Сейчас я даже не понимаю, из-за чего был весь этот сыр-бор. Теперь это кажется жалким.

Но сказал он другое:

– Боюсь, как бы не пришел почтальон.

Мюриэл еще секунду смотрела на него, потом открыла дверь и впустила Эдварда.

Роза вязала пуловер – Джулиану на Рождество.

– Так рано? – спросил Мэйкон. – Мы только-только отметили День благодарения.

– Да, но тут очень сложный узор, а я хочу, чтоб вышло красиво.

Мэйкон смотрел на мелькавшие спицы.

– А ты заметила, что Джулиан носит кардиганы? – спросил он.

– Кажется, да, – сказала Роза.

И продолжала вязать пуловер.

Из серой пряжи, называвшейся, кажется, меланжевой. Джулиан предпочитал пастельные либо темно-синие тона. Он одевался как гольфист.

– Ему нравится треугольный вырез, – сказал Мэйкон.

– Это не означает, что он забракует вещь с круглым вырезом.

– Послушай, я вот что хочу сказать… (Безмятежно постукивают спицы.) Он же повеса. Неужели сама не понимаешь? И потом, он моложе.

– На два года.

– Но у него другой стиль жизни, молодежный, что ли. Холостяцкая квартира и прочее.

– Он говорит, от всего этого он устал.

– О господи.

– Хочется, говорит, домашнего уюта. Ему нравится моя стряпня. Не мог поверить, что я вяжу ему свитер.

– Да уж, – мрачно отозвался Мэйкон.

– Пожалуйста, не надо все портить.

– Милая, я просто хочу тебя уберечь. Знаешь, тогда, за праздничным столом, ты была не права. Любовь, это не только шуры-муры. Нужно учитывать и всякие другие аспекты.

– Он съел мою индейку и не захворал, – сказала Роза. – Две большие порции.

Мэйкон застонал и выдрал у себя клок волос.

– Сперва попробуем на тихой улочке, – сказала Мюриэл. – Где не слишком людно. В каком-нибудь магазинчике на отшибе.

Она сидела за рулем своей серой колымаги. Рядом с ней Мэйкон, на заднем сиденье Эдвард, весело растопыривший уши. Он всегда радостно залезал в машину, хотя очень скоро начинал канючить. В скулеже его слышался вопрос: ну сколько еще? К счастью, нынче поездка была недолгой.

– Машину эту я купила из-за большого багажника. – Мюриэл выполнила лихой поворот. – Удобно в моих разъездах. Угадайте, сколько она стоила?

– Э-э…

– Двести долларов всего-навсего. Потому как требовался ремонт, но я отогнала ее одному парню с нашей улицы. Предлагаю, говорю, сделку. Ты чинишь машину, а я отдаю ее тебе на три вечера в неделю и на все воскресенья. Неплохо придумано?

– Весьма находчиво, – сказал Мэйкон.

– Нужда заставит быть смекалистой. Уж и досталось мне, когда Норман меня бросил. – Мюриэл заехала на стоянку перед небольшим магазином, но не спешила вылезать из машины. – Бывало, бессонной ночью лежу и думаю: где ж денег-то взять? Несладко было даже на дармовом жилье с харчами, а после смерти миссис Бримм стало хуже некуда. Дом отошел ее сыну, и он потребовал плату. Старый сквалыга. Все норовил вздуть цену. Давайте так, говорю, вы не поднимаете квартплату, а я беру на себя уход за домом. На кой вам лишняя головная боль? Он согласился, и я крепко попала: все ломается, починить не могу, живу в разрухе. Крыша течет, канализация забита, горячий кран капает, и счета за газ сумасшедшие, но хоть квартплата умеренная. Я нахватала с полсотни работ, если все их посчитать. Мне, можно сказать, везло, я умею разглядеть свой шанс. Вроде учебы в «А ну-ка, псина», или вот еще были курсы массажа в ассоциации молодых христиан. С массажем вышел облом, там лицензия нужна и все такое, а вот «Псина» себя, считай, окупила. Еще вот хочу раскрутить услугу изысканий, я много чего набралась, пока помогала школьной библиотекарше. На розовых таких карточках написала «Кому требуется исследование» и раздала их в универе. Потом, значит, отксерила новую партию и разослала всем, кто значился в литературном справочнике Мэриленда. Писатели и писательницы! – написала я. – Вам нужна долгая тяжелая болезнь, которая благополучно угробит персонажа, однако не шибко его изуродует? Пока никто не откликнулся, но я не теряю надежды. Я заработала на два отпуска в Оушен-Сити лишь тем, что на пляже торговала едой, которую утречком в мотеле мы с Александром расфасовывали по коробкам. Мы их возили в его красном игрушечном фургоне. Холодные напитки! – кричала я. – Сэндвичи! Налетай – подешевело! И это все не считая постоянной работы типа «Мяу-Гав» или, еще раньше, в копировальном центре «В два счета», где была тоска зеленая. Там разрешали с собой брать Александра, но всей работы – копирование документов и всякой муры вроде погашенных чеков, разных счетов и прочих бумажек. Скука смертельная.

Мэйкон заерзал.

– В смысле, смертная? – спросил он.

– Ну да. А вы бы не затосковали? Копии писем, экзаменационных билетов, статей про ипотеку. Руководств по вязанию спицами и крючком. Листы выползают из аппарата медленно и величаво, как будто они неимоверно важные. В конце концов я ушла. Устроилась в «Псину» и сказала: все, с меня довольно! Что ж, попробуем эту бакалею.

Мэйкон не сразу сообразил, о чем это она.

– А! Хорошо.

– Вы зайдете в магазин, но сначала прикажите Эдварду лежать у двери. Я отсюда понаблюдаю, как он себя ведет.

– Ладно.

Мэйкон вылез из машины и через заднюю дверцу выпустил Эдварда. Подвел его к магазину. Дважды топнул. Эдвард приуныл, но лег. Наверное, жестоко укладывать пса на мокрый тротуар? Мэйкон нехотя вошел в магазин. Там старомодно пахло коричневыми упаковочными пакетами. Мэйкон оглянулся. От выражения на морде Эдварда щемило сердце. Пес растерянно улыбался, не сводя встревоженного взгляда с двери.

Мэйкон покрутился в отделе «овощи-фрукты». Взял яблоко, осмотрел и положил обратно. Потом вышел на улицу. Эдвард был на месте. Мюриэл уже вылезла из машины и, привалившись к капоту, корчила рожи в коричневую пластмассовую пудреницу.

– Хорошенько его похвалите! – крикнула она, захлопнув зеркальце.

Мэйкон прищелкнул языком и потрепал пса по голове.

С бакалеей соседствовала аптека.

– Теперь мы оба войдем внутрь, – сказала Мюриэл.

– Не опасно?

– Рано или поздно придется рискнуть.

Они прошли вдоль длинного стеллажа со средствами по уходу за волосами и вернулись к косметике, где Мюриэл взяла на пробу губную помаду. Мэйкон представил, как Эдвард встает и, зевнув, уходит прочь.

– Слишком розовая. – Из сумки Мюриэл достала салфетку и отерла губы. Ее собственная помада осталась нетронутой, словно была не только цвета, но и состава сороковых годов – тусклым липучим веществом, несмываемо маравшим наволочки, салфетки и края кофейных чашек. – Как у вас с занятостью завтра вечером?

– А что?

– Я приглашаю вас к себе на ужин.

Мэйкон сморгнул.

– Не тушуйтесь. Будет хорошо.

– Э-э…

– Просто поужинаем. Вы, я и Александр. Скажем, в шесть. Синглтон-стрит, шестнадцать. Знаете, где это?

– Боюсь, вечером я буду занят.

– Ну вы пока прикиньте.

Они вышли на улицу. Эдвард был на месте, но стоял, ощерившись на ретривера, который появился в дальнем конце квартала.

– Блин! – огорчилась Мюриэл. – А я уж думала, мы делаем успехи. Лежать!

Через минуту она позволила псу встать и втроем они двинулись дальше. Мэйкон гадал, когда будет удобно сказать, что он уже прикинул и вспомнил о назначенной на завтра встрече. Свернули за угол.

– Ой, смотрите, комиссионка! – воскликнула Мюриэл. – Комиссионки – моя большая слабость. – Она дважды притопнула. – Сейчас я войду одна, хочу глянуть, что там у них есть. А вы встаньте поодаль и следите, чтоб он не вскакивал.

Она вошла в магазин, Мэйкон укрылся за парковочным счетчиком. Но Эдвард смекнул, что хозяин тут, и вертел головой, бросая умоляющие взгляды.

Сквозь витрину Мэйкон видел Мюриэл – она брала в руки, а потом возвращала на место маленькие золоченые чашки без блюдец, щербатые цветочные вазы зеленого стекла, уродливые оловянные броши размером с пепельницу. Затем отошла вглубь магазина, где висела одежда. Она то появлялась, то исчезала, словно рыба в темной воде. И вдруг возникла в дверях.

– Что скажете, Мэйкон? – В руках она держала шляпу – грязно-бежевый тюрбан с огромным фальшивым топазом, сиявшим, точно глаз.

– Весьма занятно, – сказал Мэйкон. Он уже озяб.

Мюриэл опять скрылась в магазине, Эдвард вздохнул и положил морду на лапы.

Мимо прошла девочка, похожая на цыганку: слои оборчатых юбок, атласный пурпурный рюкзак, весь обклеенный этикетками рок-группы «Грейтфул Дэд». Эдвард напрягся. Он зорко следил за каждым ее шагом и даже развернулся, чтобы смотреть ей вслед. Однако не проронил ни звука, и Мэйкон, тоже напрягшийся, вздохнул облегченно и слегка разочарованно, поскольку уже изготовился к действию. Пала оглушительная тишина, прохожих больше не было. И тут вдруг возникла галлюцинация, наподобие тех, что случались в самолетах и поездах. В голове тоненько зазвучал скрипучий голос Мюриэл. «Точное время…» – сказала она, потом пропела «В Париже ты найдешь свою любовь», а затем выкрикнула: «Холодные напитки! Сэндвичи! Налетай – подешевело!» Мозг как будто увяз в паутине ее рассказов, сплетенной из тонких стальных нитей, мелькали картинки: малышка, ну чистая Ширли Темпл, беспутная девица; Норман выкидывает сетку в окно, Александр мяукает, точно новорожденный котенок; Мюриэл правит упряжкой доберман-пинчеров, разбрасывает свои нежно-розовые визитки и вот, руки-ноги как палки, волосы торчком, мчится по пляжу, волоча за собой красный игрушечный фургон, набитый снедью.

Мюриэл вышла из комиссионки.

– Нет, все-таки слишком дорого, – сказала она и, щелкнув пальцами, позволила Эдварду встать. – Так, еще одна проверка. – Мюриэл зашагала к машине. – Опять оставим его одного. Вместе зайдем к врачу.

– Куда?

– К доктору Снеллу. Я заберу Александра, потом заброшу вас домой и отвезу его в школу.

– Это надолго?

– Вовсе нет.

Поехали на юг; Мэйкон только сейчас заметил, что мотор стучит. Мюриэл припарковалась перед зданием на Колд-Спринг-лейн и вышла из машины. Мэйкон и Эдвард последовали за ней.

– Я, правда, не знаю, закончили они уже или нет, – сказала Мюриэл. – Если еще нет, это даже лучше, Эдварду – практика.

– Вы же говорили, это ненадолго.

Она как будто не слышала.

Эдвард остался на крыльце, Мюриэл и Мэйкон вошли в приемную. В регистратуре восседала седовласая дама, у которой очки с оправой в блестках болтались на дешевой цепочке из скарабеев.

– Александр уже освободился? – спросила Мюриэл.

– С минуты на минуту, дорогуша.

Мюриэл с журналом села в кресло, а Мэйкон отошел к окну и приподнял планку жалюзи, проверяя, как там Эдвард. Мужчина в соседнем кресле окинул его подозрительным взглядом. Мэйкон почувствовал себя персонажем боевика, этакой темной личностью, которая, оттянув штору, удостоверяется, что горизонт чист. Он выпустил планку. Мюриэл читала статью «Тени для глаз – и взгляд ваш полон страсти!», которую сопровождали фотографии зловещего вида моделей.

– Сколько лет, вы сказали, Александру? – спросил Мэйкон.

Мюриэл подняла голову. В отличие от манекенщиц, глаза ее, не тронутые косметикой, казались неприлично голыми.

– Семь, – сказала она.

Семь.

В семь лет Итан научился ездить на велосипеде.

Нахлынуло воспоминание, запечатленное кожей, мышцами. Мэйкон ощутил в руке изогнутый край седла, за которое удерживал велосипед в равновесии, почувствовал тротуар под ногами. Вот он выпустил седло, замедлил бег, потом остановился и, подбоченясь, крикнул: «Ты сам едешь! Сам!» А Итан, весь такой гордый и напряженный, уезжал от него, и макушка его светилась под солнцем, пока он не въехал в тень раскидистого дуба.

Мэйкон сел рядом с Мюриэл.

– Ну, вы прикинули? – спросила она, оторвавшись от журнала.

– Что?

– Насчет ужина.

– Ах да. Наверное, я бы мог прийти. Но только чтоб поужинать.

– А для чего еще? – Мюриэл усмехнулась и тряхнула волосами.

– Ну вот и он, – сказала регистраторша.

В приемную вошел болезненно бледный маленький мальчик, остриженный почти наголо. Лицу его как будто выдали кожу не по размеру, и она туго натянулась, некрасиво растянув рот, четко обозначив каждую косточку и хрящик. Голубые глаза навыкате казались еще крупнее за толстыми стеклами больших очков в прозрачной оправе того же нездорового оттенка, что и воспаленные веки без ресниц. Аккуратный костюмчик ему явно выбрала мама.

– Как прошло? – спросила Мюриэл.

– Нормально.

– Это Мэйкон, милый. Поздоровайся. Я занималась с его собакой.

Мэйкон встал и протянул руку. Помешкав, Александр ее пожал. Пальцы его напоминали стручки увядшей фасоли. Мальчик убрал руку и посмотрел на мать:

– Нужно договориться о следующем разе.

– Конечно.

Мюриэл отошла к регистратуре, Мэйкон и Александр остались вдвоем. Мэйкон не представлял, о чем говорить с этим ребенком. Он смахнул соринку с рукава. Поддернул манжеты.

– Ты такой маленький, а уже без мамы заходишь к врачу, – сказал Мэйкон.

Александр промолчал, но за него ответила Мюриэл, дожидавшаяся, когда регистраторша найдет свободную дату:

– Он так часто бывал у врачей, что уже привык. У него полно аллергий.

– Понятно, – сказал Мэйкон.

Да уж, у парня вид настоящего аллергика.

– На моллюсков, молоко, любые фрукты, пшеницу и почти все овощи, – перечислила Мюриэл. Она бросила в сумку талон, полученный от регистраторши, и на ходу продолжила: – Аллергия на пыль, пыльцу и краску, а еще, похоже, на воздух. Стоит ему побыть на улице подольше, как все открытые части тела покрываются волдырями.

На крыльце она прицокнула и щелкнула пальцами. Эдвард вскочил, залаял. Мюриэл предупредила Александра:

– Только не гладь его. Неизвестно, что с тобой будет от собачьей шерсти.

Сели в машину. Мэйкон устроился сзади, уступив переднее сиденье Александру ради его максимально возможного удаления от Эдварда. А во избежание приступа удушья ехали со всеми открытыми окнами.

– Он подвержен астме, экземе и носовым кровотечениям. – Мюриэл перекрикивала шум ветра. – Все время на уколах. Если не сделать укол, а его вдруг укусит пчела, в полчаса он умрет.

Александр медленно обернулся и посмотрел на Мэйкона. Сурово и осуждающе.

Подъехали к Розиному дому.

– Так, что у нас получается? Завтра я весь день в «Мяу-Гав»… – Пальцы Мюриэл с шорохом пробежались по жесткой растрепанной шевелюре. – Значит, увидимся только за ужином.

Мэйкон не знал, как сказать ей, что для него это невозможно. Он скучал по жене. И сыну. Только они казались ему настоящими. Искать им замену бессмысленно.