– Тебя не поймешь, – сказала Роза. – Сначала ты говоришь, что весь день ты дома, а потом заявляешь, что тебя не будет. Как прикажешь что-то планировать, когда ты такой несобранный?

На столе она складывала салфетки в стопку, готовясь к ежегодному чаепитию для подопечных стариков.

– Извини, – покаялся Мэйкон. – Я не думал, что это так важно.

– Вчера ты сказал, что ужинать будешь, однако вечером не появился. За последние две недели я уже три раза приходила позвать тебя к завтраку и обнаруживала, что ты не ночевал дома. Ты не понимаешь, что я беспокоюсь? Вдруг с тобой что-то случилось.

– Ну я же извинился.

Роза подровняла стопку салфеток.

– Время просто летит, – сказал Мэйкон. – Ты же знаешь, как оно бывает. Вроде никуда не собирался, а потом дай, думаешь, чуток пройдусь, и вдруг оказывается, что уже глубокая ночь, ехать поздно, и ты себе говоришь: ну уж ладно…

Роза резко отвернулась, отошла к буфету и стала пересчитывать ложки.

– Я не лезу в твою личную жизнь, – сказала она.

– Выходит, маленько лезешь.

– Я просто хочу знать, на сколько человек готовить, вот и все.

– Твое любопытство простительно.

– Я просто хочу знать, сколько нас будет завтракать.

– Ты думаешь, я ничего не замечаю? Как только она приходит заниматься с Эдвардом, ваша троица тут как тут. Бочком в гостиную – дескать, не обращайте на меня внимания, тут вот щипцы куда-то подевались. Едва мы соберемся на прогулку, тебе сразу надо подмести террасу.

– Что ж я поделаю, если там намусорено?

– Ладно, вот что я тебе скажу. Завтра вечером я ужинаю стопроцентно. Клянусь. Прошу меня учесть.

– Никто тебя не неволит, если не хочешь, – сказала Роза.

– Я ужасно хочу! Вот только сегодня меня не будет, но вернусь не поздно. Обещаю быть дома до десяти!

Мэйкон сам расслышал свой фальшивый наигрыш и заметил, как Роза потупилась.

Он купил большую пиццу ассорти. Она так вкусно пахла, что на каждом красном светофоре он отщипывал кружок салями или грибную дольку полумесяцем. Пальцы замаслились, а носовой платок куда-то запропастился. Вскоре и руль стал жирным. Мурлыча песенку, Мэйкон катил мимо магазинов, предлагавших покрышки, спиртное, обувь со скидкой и всевозможные автоматы, торговые и игральные. Срезая путь, въехал в проулок меж задними дворами – крохотными площадками с качелями, заржавевшими деталями машин и чахлым, подмороженным кустарником. Потом свернул на Синглтон-стрит и встал за грузовичком, набитым заплесневелыми коврами в скатках.

На крыльце дома сидели дочки соседа, шестнадцатилетние близняшки в джинсах, тесных, как колбасная оболочка. Для уличных посиделок было холодно, но это их никогда не останавливало.

– Привет, Мэйкон! – пропели ярко накрашенные сестры.

– Здрасьте, девушки.

– В гости к Мюриэл?

– Да вот надумал.

С пиццей навесу Мэйкон поднялся по ступеням и постучал в дверь. Дебби и Дорри наблюдали. Мэйкон одарил их широкой улыбкой. Приходилось любезничать, поскольку иногда близняшки сидели с Александром. С ним сидела, наверное, половина соседей. Предприимчивость Мюриэл все еще ошеломляла.

Дверь открыл Александр.

– Доставка пиццы! – сказал Мэйкон.

– Мама говорит по телефону, – блекло ответил Александр. Затем вернулся на кушетку и поправил очки на носу. Он смотрел телевизор.

– Пребольшое ассорти без анчоусов, – доложил Мэйкон.

– У меня аллергия на пиццу.

– На что именно?

– А?

– На что аллергия – на салями, помидоры, грибы? Опасное выковырнем.

– На все.

– Так не бывает.

– А у меня бывает.

Мэйкон прошел в кухню. Мюриэл стояла спиной к двери и по телефону говорила с матерью, о чем свидетельствовал ее пронзительный и раздраженный голос:

– Ты даже не спросишь, как Александр? Тебе все равно, что у него сыпь? Я же интересуюсь твоим здоровьем, почему ты не справишься о нашем?

Мэйкон бесшумно подошел к ней вплотную.

– Ты даже не спросила, как мы сходили к глазнику, хотя я вся извелась. Можно подумать, он тебе не внук! А в тот раз, когда я навернулась из-за каблуков, растянула лодыжку и попросила тебя приглядеть за ним, что ты ответила? Заруби себе на носу, сказала ты, в такую даль я не попрусь. Как будто он тебе чужой!

Мэйкон встал перед ней, держа пиццу на вытянутой руке.

– Та-дам! – шепотом пропел он.

Мюриэл во весь рот улыбнулась, шало и победно.

– Все, мам, заканчиваем. Мэйкон пришел!

Уже очень давно никто не считал его приход столь важным событием.

В понедельник днем Мэйкон заехал к Джулиану в офис и отдал рукопись путеводителя по Штатам.

– С северо-востоком покончено, – сказал он. – Дальше, наверное, займусь югом.

– Замечательно. – Согнувшись в три погибели, Джулиан копался в ящике стола. – Отлично. Хочу кое-что тебе показать. Куда же оно, черт побери… – Побагровевший, он выпрямился и подал Мэйкону синюю бархатную коробочку: – Рождественский подарок твоей сестре.

Мэйкон поднял крышку. На подкладке из белого атласа лежало кольцо с бриллиантом. Мэйкон взглянул на Джулиана:

– Что это?

– Как – что?

– В смысле, это… как назвать-то… праздничное кольцо? Или скорее…

– Это обручальное кольцо, Мэйкон.

– Обручальное?

– Я на ней женюсь.

– То есть на Розе?

– Что тут странного?

– Ну, я…

– Если она, конечно, согласится.

– А ты ее еще не спрашивал?

– Спрошу в Рождество, когда преподнесу кольцо. Я хочу, чтоб все было чин чином. Старомодно. Как думаешь, пойдет она за меня?

– Вот уж не знаю, – пожал плечами Мэйкон. Роза-то, конечно, согласится, но будь он проклят, если порадует новоявленного жениха.

– Должна пойти, – сказал Джулиан. – Знаешь, мне тридцать шесть, но с ней я точно школяр. В ней есть все, чего лишены эти девицы из моего дома. Она такая… настоящая. Хочешь правду? Я даже не переспал с ней.

– Избавь меня от подобных деталей, – поспешно перебил Мэйкон.

– Я хочу, чтоб у нас была настоящая брачная ночь, – поделился Джулиан. – Чтоб все как положено. Чтоб я вошел в реальную семью. Господи, как же это удивительно, когда две разные сущности сливаются в одну, правда? В смысле, две непохожести. Как тебе кольцо?

– Нормальное, – сказал Мэйкон и, помолчав, добавил: – Очень красивое. – Потом осторожно закрыл коробочку и вернул ее Джулиану.

– Только не подумай, Мюриэл, что все самолеты такие, – сказал Мэйкон. – Нет, это так называемое аэротакси. Его нанимает, скажем, бизнесмен, которому нужно слетать в соседний город, быстренько заключить сделки и в тот же день вернуться.

Пятнадцатиместный самолетик, смахивавший на комара, стоял перед входом в зал ожидания. Девочка в парке загружала багаж. Паренек осматривал крылья. Похоже, этой авиалинией заправляли подростки. Даже пилот выглядел юнцом. Он вошел в зал ожидания и зачитал список пассажиров:

– Маршалл? Нобл? Олбрайт?

Пассажиры, человек восемь-десять, поочередно делали шаг вперед, и каждому пилот говорил: «Привет, как поживаете?» На Мюриэл взгляд его задержался. Либо он счел ее чрезвычайно привлекательной, либо его сразил ее облик: высоченные каблуки, черные сетчатые чулки с узором из розочек, ядрено-розовое короткое платье, куртка из искусственного меха (Мюриэл величала ее «шубейкой»), бутон кудрей, сколотых с одного боку, веки в серебристой пыльце. На взгляд Мэйкона, Мюриэл перестаралась, но в то же время было приятно, что она так серьезно подготовилась к событию.

Следом за пилотом пассажиры вышли на бетонную полосу и по шаткой лесенке в две перекладины забрались в самолет. В салоне Мэйкону пришлось согнуться пополам. Одноместные сиденья вдоль бортов смахивали на шезлонги. Мэйкон и Мюриэл сели друг от друга через проход, по которому, пыхтя и спотыкаясь о багаж, пробрались другие пассажиры. Последним на борт взошел второй пилот, круглолицый и щекастый, как младенец. В руках он держал банку диетической пепси. Пилот захлопнул дверь и прошел в кабину, лишь занавеской отделенную от салона. Со своего места Мэйкон видел ряды кнопок и тумблеров, командира, надевавшего наушники, и второго пилота, который опорожнил и поставил банку на пол.

– В большом самолете ты почти не чувствуешь момент отрыва! – Мэйкон перекрикивал рев двигателей. – Но сейчас лучше держись крепче!

Мюриэл кивнула и, вытаращив глаза, ухватилась за сиденье перед собой.

– А что это за огонек вон там мигает? – спросила она.

– Я не знаю.

– А почему вон та стрелка все кружится и кружится?

– Не знаю.

Похоже, он ее разочаровал.

– Я привык летать на лайнерах не чета этой игрушке, – сказал Мэйкон. Мюриэл опять понимающе кивнула, и Мэйкон подумал, что он и впрямь весьма опытный, много повидавший путешественник.

Самолет начал рулежку. На каждом камешке он подскакивал, треща фюзеляжем. И вот разбег. Экипаж, теперь казавшийся серьезным и профессиональным, производил сложные манипуляции с приборами. Отрыв. Мюриэл ойкнула и посмотрела на Мэйкона, вся просияв.

– Взлетели, – сказал он.

– Я лечу!

С ощутимой натугой они поднялись над полями, окаймлявшими аэродром, над рощицей и решеткой кварталов, над бассейнами на задних дворах, там и сям понатыканными, словно бледно-голубые кнопки. Мюриэл приникла к окошку, от ее дыхания на стекле возник туманный кружок.

– Ой, смотри! – сказала она и потом еще что-то добавила, но Мэйкон ее не расслышал, потому что надрывно ревели двигатели, дребезжала банка из-под пепси, катавшаяся по полу, и орал пилот, рассказывавший напарнику о своем холодильнике: «И вот, значит, середь ночи я просыпаюсь от того, что чертова штуковина грохочет и ходит ходуном…»

– Вот уж Александр порадовался бы! – сказала Мюриэл.

Мэйкон еще ни разу не видел, чтоб Александр чему-нибудь радовался, но покорно ответил:

– Как-нибудь возьмем его с собой.

– Мы будем много путешествовать! Во Францию, Испанию, Швейцарию…

– Тут все упрется в денежный вопрос, – сказал Мэйкон.

– Тогда просто по Америке – Калифорния, Флорида…

Мэйкон хотел было возразить, что Калифорния и Флорида тоже стоят денег (Флориде даже не нашлось места в его путеводителе), но поддался ее мечтательности.

– Гляди, гляди! – воскликнула Мюриэл.

Мэйкон перегнулся через проход, стараясь увидеть, на что она показывает. Самолет, летевший так низко, словно ориентировался по дорожным знакам, предлагал близкий обзор угодий, перелесков и крыш. Внезапно подумалось, что под каждой этой маленькой крышей течет своя жизнь. Ну да, ясное дело, но сейчас вдруг от этой мысли перехватило дыхание. Мэйкон понял, как реальны эти жизни для тех, кто их проживает, как насыщены, приватны и увлекательны. Разинув рот, он смотрел мимо Мюриэл. Они давно миновали то, к чему она хотела привлечь его внимание, а он все смотрел и смотрел в ее окошко.

Зашел разговор о деньгах. Вернее, о деньгах говорил Портер, остальные вполуха слушали. Портер загодя планировал подоходный налог. Его заинтересовало нечто под названием «цыплячья сделка».

– Вот как это работает, – говорил он. – Прямо сейчас, пока год не закончился, вкладываешь деньги в новорожденных цыплят. Вычитаешь стоимость корма и прочего. В январе продаешь взрослых кур и получаешь прибыль.

Роза наморщила лоб:

– Но цыплятки очень подвержены простуде. Или как там, чумке? А у нас декабрь и январь совсем не теплые.

– В Балтиморе их не будет, Роза. Бог их знает, где они будут. Речь не о конкретных цыплятах, а о способе исхитриться с налогом.

– Ну не знаю, – сказал Чарлз. – Не по душе мне дела, которыми заведует кто-то другой. Поди проверь, существуют ли эти цыплята вообще.

– Что вы за народ, никакой фантазии, – огорчился Портер.

На террасе они сгрудились вокруг ломберного столика, братья помогали Розе с ее рождественским подарком для Либерти. Вдобавок к кукольному дому Роза соорудила гараж, а над ним гостевую комнату. В гараже царил достоверный беспорядок: у поленницы дров для камина валялись миниатюрные щепки, моток зеленой проволоки убедительно изображал садовый шланг. Сейчас шла работа над вторым этажом. Роза набивала диванную подушку размером с таблетку аспирина, Чарлз вырезал кусок обоев из альбома образцов, Портер сверлил дырки под карниз для штор. Работать было тесно, и Мэйкон, только что выгулявший Эдварда, стоял в сторонке и наблюдал.

– И потом, цыплята – как-то не солидно, что ли, – сказал Чарлз. – Я бы не хотел представляться цыплячьим магнатом.

– Так и не надо, молчи себе, – ответил Портер.

– Вот говяжий магнат – совсем другое дело. Говяжий – как-то звучит.

– Сделку по говядине не предлагают, Чарлз.

Мэйкон взял пачку цветных фотографий, лежавших рядом с образчиком обоев. На верхнем снимке было окно в какой-то незнакомой комнате – белая рама, жалюзи спущены. Следующая фотография – групповой портрет: четыре человека, размытые, нечеткие, шеренгой стоят перед диваном. Женщина в фартуке, мужчины в черных костюмах. Позы какие-то неестественные. Выстроились как по линейке, друг друга не касаются.

– Кто эти люди? – спросил Мэйкон.

Роза скользнула по нему глазами:

– Семья из кукольного дома Либерти.

– Ах вон что.

– Джун прислала эти фотографии.

– Семья, в которой только взрослые? – удивился Мэйкон.

– Там один мальчик, просто не разберешь. А другой – дедушка или дворецкий. Джун говорит, Либерти все время меняет его роли.

Мэйкон отложил фотографии, не глянув остальные. Потом присел на корточки и погладил Эдварда.

– Скотская сделка, – задумчиво проговорил Чарлз.

Мэйкону вдруг захотелось очутиться у Мюриэл. Он обнял Эдварда, и ему показалось, что собачья шерсть пахнет ее резкими духами.

Да, превыше всего он ценил порядок. Когда все по полочкам. Ему нравилось одним и тем же питаться, одно и то же носить, а в четко установленные дни заниматься уборкой и оплачивать счета. В банке он всегда обращался к той же кассирше, к которой когда-то обратился впервые, даже если она работала медленнее других и очередь к ней была длиннее. В его жизни не было места для кого-то столь непредсказуемого, как Мюриэл. Столь чрезмерного. И порой столь… неприятного.

Ее молодость не притягивала, напротив, выбивала из колеи. Мюриэл лишь краем уха слышала о Вьетнаме и понятия не имела, когда убили Кеннеди. С ней он начал ощущать свой возраст, хотя прежде о нем не задумывался. Теперь он замечал, что от долгого сидения в одной позе суставы его как будто ржавеют, что он бережет спину, опасаясь очередного прострела, что в постели одного раза ему более чем достаточно.

И еще она очень много говорила, почти безумолчно, тогда как для него тишина была лучшей музыкой. («Вот! Передают мою любимую песню!» – усмехался он, когда Сара выключала радио.) Она говорила о румянах, выпрямителе волос, целлюлите, длине юбок, сухой коже. Ее интересовала лишь внешняя сторона вещей: оттенок губной помады, лак для ногтей, маски для лица, секущиеся кончики. Как-то раз он сказал, мол, нынче она очень хорошо выглядит, и она так взбудоражилась, что споткнулась о тротуарный бордюр. И тут же засыпала вопросами: хорошо выглядит, потому что стянула волосы в конский хвост? дело в волосах или в ленте? как ему цвет ленты? не слишком яркий, нет? лицо не кажется бледным? он не считает, что у нее кошмарные волосы, которые при малейшей влажности встают дыбом? Он уже пожалел о своем комплименте. Не то чтоб пожалел, но… устал. Притомился.

И в то же время какая-нибудь пустяковина врезалась в память намертво. Перед внутренним взором мелькал калейдоскоп случайных, ничего не значащих моментов: Мюриэл сидит за кухонным столом и, зацепив ступнями перекладины стула, заполняет конкурсную анкету для оплаченного тура в Голливуд; перед уходом Мюриэл смотрится в зеркало и традиционно произносит: «Ну и видок, страх господень!»; в розовых резиновых перчатках с нарисованными красными ногтями Мюриэл моет посуду: переставляет намыленные тарелки в мойку для ополаскивания, поднимает их слишком высоко и при этом горланит какую-нибудь любимую песню – «Война на домашнем фронте тоже не сахар» или «Интересно, любит ли Господь стиль кантри». (Сама-то она обожала этот стиль – длинные жалостливые баллады о каменистой дороге жизни, о тюремных стенах, холодных и серых, о двуличном подлеце с грязной душой.) И еще картинка, которую, вообще-то, он не видел: опершись на швабру, Мюриэл стоит у больничного окна и смотрит на подъезжающую «скорую помощь».

Потом он понял, что все дело в ее образе жизни: он не был влюблен, но она удивляла, и рядом с ней он удивлялся себе. В чужой стране под названием Синглтон-стрит он становился совсем другим человеком, которого не подозревали в недалекости, не обвиняли в холодности, но даже укоряли мягкосердечием. Там он был кем угодно, только не апологетом порядка.

– Может, встретим Рождество с моими предками? – спросила Мюриэл.

В ее кухне Мэйкон, скорчившись под раковиной, закручивал вентиль. Он помолчал, потом выглянул и переспросил:

– С твоими предками?

– Съездим к ним на ужин.

– Я даже не знаю…

– Ну пожалуйста, Мэйкон, соглашайся! Я хочу, чтоб вы познакомились. Мама думает, я тебя сочинила. Ты, говорит, его выдумала. Ты ведь знаешь, какая она.

Пусть и по рассказам, но Мэйкон знал и потому мог представить, каким будет этот ужин. Минное поле. На каждом шагу скрытые ямы, ущемленные чувства. По правде, влезать в это не хотелось.

Не ответив, Мэйкон переключился на Александра, которого пытался обучить починке крана.

– Вот, видишь, я перекрыл воду, – сказал он. – Зачем я это сделал?

В ответ тупой остекленевший взгляд. Идею обучения выдвинул Мэйкон. Александра оторвали от телевизора, приволокли в кухню, точно мешок с камнями, и, усадив на стул, велели смотреть внимательно.

– Может, не стоит? – вмешалась Мюриэл. – Он такой слабенький.

– Чтобы починить кухонный кран, не нужно быть Тарзаном.

– Да, но я даже не знаю…

Иногда Мэйкону казалось, что все Александровы недуги существуют лишь в ее воображении.

– Зачем я перекрыл воду? – повторил он.

– Зачем? – эхом откликнулся Александр.

– Вот и скажи.

– Сам скажи.

– Нет, ты скажи, – твердо потребовал Мэйкон.

На секунду возникло опасение, что этот немигающий взгляд застыл навеки. Согнувшись дугой, Александр подпер кулаком подбородок и бессмысленно смотрел перед собой. Ноги его в тяжелых коричневых башмаках торчали из штанин, словно детали конструктора. Наконец он выговорил:

– Чтоб кухню не залило.

– Верно. – Мэйкон приказал себе не упиваться своей победой. – Так, у нас подтекает не носик, а рукоятка. Значит, нужно ее снять и поменять прокладку. Для этого надо вывинтить шуруп. Давай, попробуй.

– Я?

Мэйкон кивнул и протянул ему отвертку.

– Не хочу, – сказал Александр.

– Пусть он просто посмотрит, – влезла Мюриэл.

– Если просто смотреть, он не сумеет починить кран в ванной, а я хочу, чтобы там он все сделал без моей помощи.

В свойственной ему манере (мелкие вороватые движения) Александр взял отвертку, сполз со стула и подошел к раковине. Затем влез на другой стул, который Мэйкон придвинул вплотную к мойке. Возникла задача – попасть отверткой в паз шурупа. На это ушла вечность. Короткие пальцы с розовыми подушечками и под корень обгрызенными ногтями не способствовали решению проблемы. Александр насупился, очки его сползли на кончик носа. Как всегда, он дышал ртом, а сейчас еще и тихонько кряхтел, закусив язык.

– Великолепно, – сказал Мэйкон, когда отвертка наконец попала в паз.

Однако после каждого крохотного оборота она соскакивала и все начиналось заново. У Мэйкона сводило мышцы живота. В кои-то веки Мюриэл смолкла, но молчание ее было напряженным и встревоженным.

– Ага! – воскликнул Мэйкон. Шуруп был так ослаблен, что Александр смог вывернуть его пальцами. С этой задачей он справился довольно легко. И даже без указаний снял рукоятку крана. – Молодец, – похвалил Мэйкон. – По-моему, у тебя природный талант водопроводчика.

Мюриэл облегченно выдохнула и привалилась к столешнице.

– Родители отмечают Рождество днем, – сказала она. – Ну, не совсем днем, а так, ближе к вечеру. Правда, нынче будет уже совсем вечер, потому что у меня утренняя смена в «Мяу-Гав» и…

– Вот, видишь эту дрянь? – сказал Мэйкон. – Это старая сгнившая прокладка. Выбрасывай ее. Хорошо. А вот у нас новенькая пакля. Наматывать ее нужно с небольшим запасом. У тебя получится.

Александр наматывал паклю. От усилия пальцы его побелели.

– Обычно мы готовим гуся, – говорила Мюриэл. – Папа привозит его с Восточного побережья. Может, ты не любишь гуся? Лучше индейку? Или утку? К чему ты больше привык, Мэйкон?

– Да, знаешь… – промямлил Мэйкон, но его спас Александр, который самостоятельно вернул рукоятку на место.

– Что теперь? – спросил он.

– Накрепко завинчиваем шуруп.

Александр возобновил возню с отверткой.

– Или ты хочешь хороший кусок мяса? – сказала Мюриэл. – Некоторые мужчины предпочитают мясо. Мол, птица – это для слабаков. Ты тоже так считаешь? Скажи, я не обижусь! И родичи не станут возражать!

– Э-э… Мюриэл…

– Что дальше? – потребовал указаний Александр.

– Дальше мы пускаем воду и смотрим, что мы тут наработали.

Мэйкон залез под раковину, показал, где вентиль. Александр протиснулся к трубе и, кряхтя, открыл воду. Удивительно, подумал Мэйкон, все маленькие мальчики одинаково чуть пахнут хвоей, как кедровый шкаф. Он выбрался из-под раковины и включил кран. Течи не было.

– Ну вот, ты все починил, – сказал Мэйкон.

Александр изо всех сил сдерживал ухмылку.

– Теперь знаешь, что в следующий раз делать?

Мальчик кивнул.

– Ну вот вырастешь и будешь чинить краны жене.

От подступавшего смеха Александр сморщился.

– «Отойди-ка, – скажешь, – душенька. Дай глянуть, что тут стряслось».

Александр скукожился и прыснул.

– «Сейчас настоящий мужчина все исправит».

Александр безостановочно фыркал.

– Мэйкон, так ты поедешь к моим или нет? – спросила Мюриэл.

Разумнее было бы отказаться. Но, так или иначе, он уже влип.