Виннипег, провинция Манитоба, гостиничный номер. Когда раздался звонок, Мэйкон не сразу сообразил, что звонит телефон. В тот момент он увлеченно разглядывал загадочный предмет – металлический цилиндр цвета слоновой кости, прикрепленный к стене над кроватью. Мэйкон уже дважды останавливался в этом отеле, но раньше такую штуковину не видел. Он потрогал цилиндр, и тот, провернувшись, скрылся в стене, а вместо него выехала зажженная лампочка. И вот тут зазвонил телефон. На секунду Мэйкон всполошился, решив, что трезвонит цилиндр. Потом увидел телефон на тумбочке. Но смятение не рассосалось. Он никому не сообщал свой номер.

Мэйкон взял трубку:

– Да?

– Мэйкон?

Сердце екнуло.

– Сара?

– Я не вовремя?

– Нет-нет… Как ты меня нашла?

– Джулиан сказал, ты в Торонто либо в Виннипеге. Я заглянула в твой путеводитель и узнала, что в отелях, где ты останавливался, по ночам шумно, ну вот…

– Что-нибудь случилось? – спросил Мэйкон.

– Нет, я лишь хотела попросить об одолжении. Ты не против, если я вернусь в наш дом?

– Э-э…

– Временно, – поспешно сказала Сара. – Ненадолго. В конце месяца моя аренда заканчивается, а я не могу найти новую квартиру.

– Но там жуткий кавардак.

– Ничего, я уберусь.

– Нет, я хотел сказать, зимой там прорвало трубы, обвалился потолок…

– Я знаю.

– Откуда?

– Братья твои рассказали.

– Вот как?

– Они не подходили к телефону, и я заехала к ним спросить, где ты сейчас. Роза сказала, она побывала в нашем доме и…

– Ты и к Розе ездила?

– Нет, она была в вашем доме.

– А-а.

– Сейчас она там живет.

– Понятно, – сказал Мэйкон и спохватился: – Погоди, как это?

– Джун родила и попросила Портера на время забрать детей к себе.

– А Роза тут при чем? Или она думает, Портер не сумеет открыть банку супа? И с чего вдруг Джун отправила детей?

– Ты же ее знаешь, мозги-то куриные. – Вот теперь она стала прежней Сарой. До этого она говорила как будто с опаской, словно готовясь к отказу, но в последней доверительной фразе слышалась ее былая насмешливость. Мэйкон откинулся на подушку. – Говорит, ей нужно время, чтобы наладить связь.

– Какую связь?

– Между ними, родителями, и младенцем.

– Мать честная!

– Когда Роза об этом узнала, она решила пожить у братьев. К тому же она считает, что Портер и Чарлз плохо питаются. Вдобавок в стене появилась трещина, и Роза хочет ее залатать, пока дом не рухнул.

– Что за трещина? – спросил Мэйкон.

– Не знаю, какая-то щелочка в кладке. Роза говорит, в кухне протекает потолок, если дождь идет под определенным углом. Портер и Чарлз хотели заняться ремонтом, но не смогли договориться, как лучше это сделать.

Мэйкон скинул ботинки и забросил ноги на кровать.

– Так Джулиан живет один, что ли?

– Да, Роза носит ему еду в кастрюльках, – сказала Сара и, помолчав, спросила: – Ну, ты подумал?

У Мэйкона опять скакнуло сердце.

– О чем?

– Чтоб я пожила в доме.

– Да нет, я не против, только, боюсь, ты не представляешь степень разрухи.

– Все равно пришлось бы ремонтировать дом, если б мы решили его продать. Я вот что думаю: из денег, что пошли бы на аренду, я оплачу тот ремонт, который не покроет страховка. Так будет справедливо?

– Да, конечно.

– И я могла бы договориться о чистке мягкой мебели.

– Хорошо.

– И ковров.

– Ладно.

Мэйкон уже понял, что Сара к чему-то клонит, распознав отрешенный тон, означавший, что она собирается с духом что-то выложить.

– Кстати, пришли бумаги от адвоката, – сказала Сара.

– Угу.

– Последние формальности. Ты понимаешь. Чтоб я подписала.

– Да.

– Меня, честно говоря, тряхнуло.

Мэйкон молчал.

– То есть я знала, что они придут… Уже почти год… И адвокат позвонил, сказал, что отправил бумаги, но когда я увидела все черным по белому, это так резануло… все так бездушно… Наверное, я была к этому не готова.

Мэйкон почуял приближение опасности, с которой ему не совладать.

– Да, конечно. Вполне естественная реакция. Ну ладно, удачи тебе с домом, Сара, – сказал он и поспешно дал отбой.

В рейсе на Эдмонтон соседкой Мэйкона оказалась женщина, которая боялась летать. Он это понял еще на земле, даже не взглянув на нее. Как всегда обособившись, Мэйкон глазел в окошко, но слышал, как часто сглатывает его соседка, как елозят ее ладони по подлокотникам. Наконец он решил посмотреть на нее. И наткнулся на пару глаз с большими мешками. Обрюзгшая старуха в цветастом платье сверлила его взглядом и, видимо, мысленно заклинала повернуться к ней.

– Думаете, самолет надежен, – без вопросительной интонации блекло проговорила она.

– Абсолютно надежен, – сказал Мэйкон.

– Тогда зачем все эти надписи. Кислородные маски. Спасательные жилеты. Запасные выходы. Тут явно готовятся к худшему.

– Таковы федеральные правила, – объяснил Мэйкон и, уставившись в спинку переднего кресла, задумался над словом «федеральные». Применимо ли оно в Канаде? – Официальные правила, – в конце концов поправился он и вновь взглянул на соседку, проверяя, стала ли фраза понятнее. Оказалось, все это время старуха не сводила с него глаз, а ее посеревшее лицо превратилось в маску отчаяния. Мэйкон забеспокоился. – Не желаете ли стаканчик хереса? – спросил он.

– Напитки подадут лишь после взлета. Но это слишком поздно.

– Минутку, – сказал Мэйкон.

Он раздернул молнию на сумке и достал пластиковую дорожную фляжку, хранившуюся в бритвенном несессере и всегда сопровождавшую его на случай бессонницы. Мэйкон еще ни разу ею не воспользовался, но не потому, что не случалось бессонных ночей; он приберегал ее для еще худшей ситуации, которая, однако, так и не возникла. Подобно другим чрезвычайным запасам (швейному набору размером со спичечный коробок и крошечной белой таблетке ломотила), фляжка сберегалась для подлинного ЧП. Отвинчивая крышку, Мэйкон обнаружил, что изнутри она слегка проржавела.

– Вот тут немного… – пробормотал он. – Наверное, от хереса…

Старуха молчала, только по-прежнему буравила его взглядом. Мэйкон налил хереса в крышку, одновременно служившую стаканчиком. Тем временем самолет, крякнув, тронулся с места. Старуха выпила херес и вернула крышку. Мэйкон понял, что ей не полегчало. Он вновь наполнил стаканчик. Вторую порцию старуха выпила медленнее и откинулась в кресле.

– Теперь лучше? – спросил Мэйкон.

– Меня зовут миссис Дэниел Банн, – сказала старуха.

Мэйкон решил, что так она сообщает о возвращении к своему достойному «я».

– Очень приятно, – сказал он. – Я Мэйкон Лири.

– Я понимаю, это глупо, мистер Лири, но выпивка создает ощущение, будто что-то сделано для овладения ситуацией, не правда ли?

– Абсолютно согласен, – кивнул Мэйкон, хотя не был уверен, что старуха чем-то овладела.

Когда самолет начал разбег, одной рукой она вцепилась в подлокотник, а другой так сжала стаканчик, что побелели костяшки пальцев. Тут вдруг стаканчик выскользнул из ее хватки и взмыл в воздух.

– Опа! – Мэйкон ловко его поймал, завинтил фляжку и спрятал ее в сумку. – Как только взлетим… – начал он, но осекся, глянув на старуху.

Та опять часто сглатывала. Взлетая, самолет задрал нос, и старуха вжалась в кресло. Она как будто расплющилась. Мэйкон испугался, что ее хватит инфаркт.

– Миссис Банн? – окликнул он.

Вместо ответа старуха уткнулась головой ему в плечо. Мэйкон ее обнял.

– Ничего, все хорошо, – приговаривал он. – Ничего.

Самолет еще больше завалился назад. Когда с жутким скрежетом убрали шасси, Мэйкон уловил дрожь, пробежавшую по телу миссис Банн. От ее волос пахло выглаженными салфетками. Большая и мягкая сгорбленная спина напоминала хребет кита.

Впечатляло, что такой старый человек так неистово хочет жить.

Но вот самолет выровнялся, и старуха немного пришла в себя – отстранилась, смахнула слезки, скопившиеся в подглазных мешках. Брыластое лицо ее было сплошь в складках, однако в растянутых рыхлых мочках доблестно сияли жемчужные серьги-вставки, а на морщинистых, потерявших контур губах ярко рдела помада.

– Вам полегчало? – спросил Мэйкон.

– Да. Тысячу раз извините, – сказала старуха, теребя брошку под горлом.

Когда подъехала тележка с напитками, Мэйкон заказал новую порцию хереса для миссис Банн (настойчиво испросив разрешения ее угостить) и еще одну для себя, хотя выпивать не собирался. Он полагал, что спиртное старухе еще понадобится. И оказался прав, поскольку болтало их изрядно. Надпись «Пристегните ремни» не гасла, а самолет скрипел и подпрыгивал, словно катил по щебенке. Порой его резко кидало вниз, и тогда миссис Банн, вздрогнув, мелкими глотками прихлебывала херес.

– Это пустяки, иногда трясет еще сильнее, – успокаивал Мэйкон и учил, как приноровиться к болтанке: – Представьте себя на качкой палубе. Или что катаетесь на роликах. Ноги расслаблены. Пригнитесь. Вам понятно? Давайте. Вы справитесь.

Миссис Банн обещала постараться.

Баламутило не только за бортом, но и в салоне происходили всякие казусы. Стоило стюардессе выпустить тележку с напитками, как та от нее уезжала. Поднос миссис Банн дважды ни с того ни с сего свалился к ней на колени. Всякий раз Мэйкон усмехался и качал головой:

– Это ж надо! Да что ж такое!

Миссис Банн неотрывно смотрела на него как на свою последнюю надежду. Самолет в очередной раз подбросило, и дверь в кабину пилотов сама собою открылась.

– Что? Что такое? – вскинулась миссис Банн.

– Теперь вы сами видите, что летчик совершенно спокоен, – сказал Мэйкон. Они сидели близко к кабине и слышали разговор пилотов. Девчонке десять лет, говорил один, а ни капли соображения – с железными брекетами поперлась в сауну. – Или, по-вашему, он встревожен? Вряд ли тот, кто собирается выпрыгнуть с парашютом, станет говорить о зубах.

– С парашютом? – переспросила миссис Банн. – Об этом я как-то не подумала!

Мэйкон рассмеялся.

Вспомнилась его давнишняя самостоятельная поездка, когда зеленым юнцом он выбирал себе колледж. Ошалевший от новообретенной свободы, Мэйкон наврал соседу, что вернулся из Кении, где его отец организует сафари. Точно так же он врал и сейчас, притворяясь веселым снисходительным человеком.

После приземления (во время посадки миссис Банн, хорошо укрепленная хересом, даже не вздрогнула, а затем отбыла со своей великовозрастной дочерью) в Мэйкона с разбегу врезался маленький мальчуган, угодив ему в коленную чашечку, за ним другой, еще и еще один, все такие же маленькие. Видимо, детсадовцев привели на экскурсию по аэропорту. Не в силах свернуть с маршрута, проложенного первопроходцем, малыши один за другим врезались в Мэйкона и уйкали. «Уй! Уй! Уй!» птичьим щебетом пронеслось по цепочке, которая закончилась измученной воспитательницей, схватившейся за щеку.

– Простите, – сказала женщина.

– Ничего страшного, – ответил Мэйкон.

Проходя мимо зеркала, он отметил свою широкую ухмылку и подумал, что, может быть, вовсе не соврал миссис Банн.

– Слесарь говорит, ремонт пустяковый, – сказала Сара. – Все выглядит довольно жутко, но вообще-то лопнула всего одна труба.

– Ну вот и хорошо, – ответил Мэйкон.

На этот раз звонок не удивил, но все равно было как-то странно: гостиничный номер в Эдмонтоне, будний день, Сарин голос в трубке.

– Утром я туда съездила и немного прибралась, – сказала Сара. – Там ужасный беспорядок.

– Беспорядок?

– Почему-то простыни сшиты вместе. В спальне аппарат для попкорна. Ты ел в спальне, что ли?

– Наверное.

Сквозь распахнутое окно открывался удивительно красивый пейзаж: далекие прямоугольные здания на абсолютно ровной шири – точно детские кубики на ковре. В таком антураже трудно вспомнить, почему он ел попкорн в спальне.

– Как там погода? – спросила Сара.

– Пасмурно.

– У нас солнышко и влажно.

– Здесь совсем не влажно. Такая сушь, что дождь испаряется, еще не упав на землю.

– Правда? Тогда как узнаешь, что он идет?

– Его видно в небе. Этакие полосы, которые исчезают на полпути к земле.

– Жаль, не могу это увидеть вместе с тобой, – сказала Сара.

Мэйкон сглотнул.

Глядя в окно, он вдруг вспомнил новорожденного Итана. Тот плакал, если был запеленут не туго. Педиатр объяснил, что младенцы боятся развалиться на части. Тогда Мэйкон не мог этого понять, но сейчас понимал вполне. Он легко представил, как разваливается на части и голова его на бешеной скорости уносится в невероятную зелень здешних просторов.

В Ванкувере она спросила, исчезает ли дождь и там.

– Нет, – ответил он.

– Не исчезает?

– Нет, в Ванкувере он льет.

Как раз сейчас сеял мелкий ночной дождик, слышный, но видимый лишь в конусе света от уличного фонаря. Казалось, сам фонарь истекает светящимися каплями.

– Я переехала в наш дом, – сказала Сара. – Живу наверху. Мы с кошкой обосновались в спальне. Вниз пробираюсь только за едой.

– Что за кошка? – спросил Мэйкон.

– Хелен.

– Ах да.

– Я забрала ее у Розы. Мне нужно общество. Ты не представляешь, как здесь одиноко.

Вполне представляю, мог бы сказать Мэйкон. Но не сказал.

Он мог бы сказать, что все вернулось на круги своя: он стал ей интересен, лишь когда отдалился. И потому вопрос его не удивил:

– Мэйкон, а ты… Как ее зовут? Ту, с кем ты живешь?

– Мюриэл.

Конечно, ей было известно ее имя.

– Ты думаешь остаться с ней насовсем?

– Пока что не знаю.

Мэйкон отметил, каким странным показалось это имя в старомодном накрахмаленном номере. Мюриэл. Необычное имя. И вдруг как будто незнакомое.

Когда он летел домой, его соседкой оказалась красивая молодая женщина в отменно сшитом костюме. Содержимое своего портфеля она выложила на откидной столик и пальцами с идеально ухоженными ногтями перебирала бумаги. Потом спросила, не найдется ли у Мэйкона ручка. Это показалось забавным: из-под флера деловой дамы проглянула истинная натура. Мэйкон ответил отказом, поскольку не любил одалживать свою чернильную авторучку. Соседка вроде даже обрадовалась и моментально убрала бумаги в портфель.

– Я была уверена, что умыкнула ручку из последнего отеля, – сказала она. – Выходит, это было в предпоследнем. Знаете, все эти отели перепутались в голове.

– Наверное, вы много путешествуете, – вежливо откликнулся Мэйкон.

– Не то слово! Иногда утром проснусь и только по гостиничной почтовой бумаге понимаю, в каком я городе.

– Ужасно.

– Нет, мне нравится. – Женщина поставила портфель под сиденье. – Только так и расслабляюсь. А дома вся на нервах, не могу усидеть на месте. Я предпочитаю быть… бегущей мишенью, так сказать.

Мэйкон вспомнил давнюю статью о героине: наркотик бесповоротно изменяет обмен веществ – раз попробуешь и, рад не рад, уже не остановишься.

Он отказался от обеда и напитков, соседка последовала его примеру и, умело соорудив подушку из жакета, заснула. Мэйкон раскрыл «Мисс Макинтош» и уставился на страницу, начинавшуюся словами «ее щетинистые брови, волосы, тронутые сединой…». Он так долго смотрел на них, что слова эти как будто зашевелились, и весь английский язык стал казаться мохнатым и щетинистым. Ожил динамик:

– Дамы и господа, наш самолет приступает к снижению…

Слово «снижение» выглядело новшеством, состряпанным авиакомпаниями.

В Балтиморе автобус-челнок подвез Мэйкона к автостоянке, где он забрал свою машину. Уже спустился вечер, над городом светилось бледное небо. Мэйкон рулил, а перед глазами его все еще стояли слова из «Мисс Макинтош», в ушах звучал вкрадчивый голос стюардессы: бесплатные напитки… командир корабля просит… поднимите и закрепите столики… Он хотел включить приемник, но не мог вспомнить, на какую станцию тот настроен. Наверное, на любимую Мюриэл музыку кантри. Из-за этого вдруг накатила усталость, не было сил нажать кнопку, и Мэйкон ехал в тишине.

На Синглтон-стрит он включил поворотник, но не свернул. Немного погодя поворотник сам собою выключился. По Чарлз-стрит Мэйкон поехал в свой старый район. Там припарковался, заглушил мотор и посмотрел на дом. Нижние окна были темны. Верхние мягко светились. Очевидно, он приехал домой.