Младшая сестричка Джин-Хо сосала пустышку примерно сто часов в день. Только на время еды пустышку вынимали, но она не любила есть, так что все быстро заканчивалось. Из-за того что Шу-Мэй не ела, она была такой маленькой-маленькой, тощей-тощей. Ей уже два с половиной, а Джин-Хо легко ее поднимала. И вот мама Джин-Хо сказала: пора избавляться от пустышки. Тогда, наверное, у Шу-Мэй появится интерес к еде.

Но это не помогло. «Соска! Соска!» – завывала Шу-Мэй. Она так называла пустышку, потому что так называла ее бабушка Пэт. Мама Джин-Хо сказала:

– Соски больше нет, лапонька.

Но Шу-Мэй не унималась. Она визжала и визжала, пока мама не ушла наверх с головной болью и не закрылась в спальне. Тогда папа Джин-Хо принялся носить Шу-Мэй по дому и пел ей песенку «Большие девочки не плачут», но она продолжала визжать. Наконец папа буркнул плохое слово и посадил ее на диван, не слишком ласково, и пошел в кухню. Джин-Хо тоже ушла в кухню, потому что от визга уши заложило. Она раскрашивала картинки в школьной тетради, а папа выгружал посудомойку. Он здорово грохотал, заглушал даже вопли Шу-Мэй, и время от времени в рассеянности напевал что-то из той песенки, «Бооольшие деееевочки не плааачут», тонким и пронзительным девчачьим голосом. Обычно Джин-Хо злилась, когда родители пели, потому что они в ноты не попадали. Но на этот раз все было окей, ведь папа просто дурачился. «Не плааачууут», – завывал он и на «ууу» голос делал так низко, что даже подбородок к груди прижимал.

И вдруг Шу-Мэй замолчала. Папа Джин-Хо повернулся от посудомойки и посмотрел на Джин-Хо. Стало очень, очень тихо. Он на цыпочках пошел обратно в гостиную, и Джин-Хо, соскользнув с высокого стула, за ним.

Шу-Мэй сидела на диване, листая любимую книгу-картонку, и деловито сосала пустышку – нашла, должно быть, между подушек. Ведь у нее была не одна пустышка, а десятки. Тысяча, наверное, была. По десять в каждой комнате, а еще в коляске, а еще в кроватке и в обеих машинах, чтобы всегда под рукой. Мама Джин-Хо повсюду их с утра собирала, целыми пригоршнями, но, конечно, все до одной отыскать не сумела.

Тогда днем, пока Шу-Мэй спала, мама Джин-Хо объявила новый свой план. Они устроят праздник. Как только Шу-Мэй проснулась, все разом ей сказали:

– Знаешь что, Шу-Мэй? В следующую субботу мы устроим большой праздник и прилетит Со́сочная фея, заберет все твои соски, а тебе принесет чудесный подарок.

Даже Джин-Хо это сказала (мама просила, чтобы она их поддержала).

– Всего через шесть дней она прилетит, Шу-Мэй!

Шу-Мэй молча смотрела на них и чавкала соской. Она редко вообще говорила, потому что рот у нее был всегда занят.

– А какой подарок? – поинтересовалась Джин-Хо, но мама ответила:

– О, это пока секрет.

Наверное, сама не знала. Джин-Хо не дурочка. Если Сосочная фея умеет летать, так и подарок принесет такой, какого обычные люди даже вообразить себе не сумеют.

– А мне Сосочная фея подарок принесет? – спросила она маму.

Мама сказала:

– Ну, вообще-то, нет, ты же никогда пустышку не сосала. Это так замечательно! Сосочная фея очень, очень тебя за это уважает.

– Лучше бы она подарок принесла, – сказала Джин-Хо.

Мама засмеялась, как будто Джин-Хо пошутила, а она вовсе не шутила.

– А как она узнает, что пора прилетать? – спросила Джин-Хо.

– Она же фея.

– Так почему же она не прилетела сегодня утром, чтоб тебе не собирать все эти соски самой?

– Случилось… ну просто некоторое недопонимание, – вздохнула мама.

– А вдруг в субботу опять выйдет недопонимание и…

– Все получится, хорошо? – сказала мама. – Просто поверь мне, хорошо? Раз я говорю.

– Но ведь сегодня же не получилось…

– Джин-Хо! – сказала мама. – Перестань! Мы напишем фее письмо. Так тебя устраивает?

– Думаю, так будет вернее, – сказала Джин-Хо.

Итак, мама села за компьютер и отыскала специальную открытку, на которой аист нес младенца. Потому что картинку с пустышкой так и не нашла. На открытке она напечатала заглавными буквами, чтобы и Джин-Хо могла разобрать:

В СУББОТУ 20 СЕНТЯБРЯ 2003 В 3 ЧАСА ДНЯ ПРИЛЕТАЙТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, ЗА СОСКАМИ ШУ-МЭЙ.

Она положила открытку в конверт из-под банковских счетов, и вечером, когда жарили курицу барбекю во дворе, мама положила на решетку гриля конверт и все смотрели, как он превращается в дым. Папа Джин-Хо сказал:

– Да чтоб тебя! – и отодвинул щипцами куриную ножку подальше от горелой бумаги.

Мама Джин-Хо ответила:

– Ну да! Ну да! И не говори даже! – И рухнула в шезлонг. – Как я в это влипла? – спросила она папу.

Но потом приободрилась и позвала Шу-Мэй:

– Иди, моя хорошая, посиди со мной.

Шу-Мэй приковыляла и устроилась у мамы на коленях. В тот вечер пустышка у нее была желтая, в форме лежащей на боку восьмерки.

– Однажды, – сказала ей мама Джин-Хо, – появилась среди фей маленькая, вся такая блестящая, звали ее Сосочная фея.

– Надеюсь, все обойдется, – сказал папа Джин-Хо.

– Кого пригласить? Да любого, кто захочет, – сказал папа Джин-Хо.

Они обсуждали это за ужином. Он сказал, приглашайте чертова почтальона, если надо. Мусорщиков зовите.

– Да! Альфонса! – подхватила Джин-Хо.

– Альфонс – это кто?

– Один из мусорщиков!

– Мы, конечно, позовем моего отца, – сказала мама Джин-Хо. – И твоих родителей. И моих братьев с семьями. Это же прекрасный повод собраться! Соска – это так, заодно. Позовем Коуплендов, маленькая Люси будет играть с Шу-Мэй. И – что скажешь? – Язданов? Или не надо?

Мама смотрела на папу, когда это говорила, но ответить решила Джин-Хо:

– Мы всегда зовем Язданов. И мне приходится играть со Сьюзен, а она командует!

– Не всегда, – заспорил папа. – Мы уже почти месяц с ними не виделись. Нельзя это запускать, Битси. Надо их позвать.

– Это не моя вина, что мы не видимся, – сказала мама Джин-Хо. Она протянула Шу-Мэй куриное крылышко. Шу-Мэй запретили сосать соску за столом, но она все равно повертела крылышко туда-сюда и положила его на тарелку. – Знаешь, после их разрыва Зиба стала вести себя по-другому, – сказала мама Джин-Хо. – Она вроде бы… напряжена.

– Она переживает, вот и все. Боится, не сердишься ли ты на нее.

– Это абсурдно. Она знает, что я человек справедливый. С какой стати винить ее за поступки свекрови?

Это она про Мариам. Бабушку Сьюзен. Та вроде бы собиралась выйти замуж за дедушку Джин-Хо, и если бы вышла, то стала бы бабушкой Джин-Хо тоже. (Папа Джин-Хо доказывал, что тогда мама Джин-Хо стала бы еще и тетей Джин-Хо. «Учись называть маму тетей Битси», – говорил он. «Э-э? – только и смогла ответить Джин-Хо. – Ничего не понимаю».)

Но Мариам передумала, и с тех пор они больше не видятся. Она не приглашала их на новогодний обед весной, а на праздник Прибытия уехала из города. «Как удобно», – сказала по поводу ее отъезда мама Джин-Хо. Джин-Хо сама с радостью уехала бы на это время. Терпеть не могла праздник Прибытия.

– Есть идея, – сказал папа Джин-Хо. Теперь он прямо к Джин-Хо обращался. – Мы позовем Язданов, но пригласим и подругу из твоего класса, она-то командовать не будет.

– Ох, Брэд! – вздохнула мама Джин-Хо. – Не надо еще кого-то звать! И без того все непросто.

– Лапонька, ты же помнишь, каково это, когда родители заставляют тебя играть с детьми их друзей, даже если те придурки.

– Сьюзен Яздан вовсе не… придурок.

– Я хотел сказать…

– Я приглашу Афину, – решительно заявила Джин-Хо.

– О! – сказала мама.

Афина – афроамериканка, это мама всегда одобряла.

– Хорошо, – сказала мама, – но обещай мне, что Сьюзен не окажется вне игры. Она такой же гость. Обещаешь?

– Конечно.

Вообще-то все наоборот: Сьюзен умела сделать так, что кто угодно почувствует себя вне игры.

Мама Джин-Хо сказала:

– Наступит время, моя хорошая, и ты научишься ценить эту дружбу. Понимаю, что сейчас ты об этом не думаешь, но так будет. Может быть, вы даже поедете вместе в Корею и найдете своих биологических матерей.

– Зачем нам это? – спросила Джин-Хо.

– Вы имеете полное право! Мы нисколько не против! Мы вам поможем в этом, поддержим!

– Возвращаясь к основной теме… – напомнил отец Джин-Хо.

Джин-Хо не собиралась в Корею. Ей не нравилась корейская еда. Не нравилось надевать эти костюмы с жесткими, режущими внутренними швами, и она никогда, ни разу в жизни вообще совсем даже не глянула на ту дурацкую видеозапись.

Дедушка Джин-Хо посоветовал действовать постепенно.

– Это как сигареты, – сказал он. – Шу-Мэй не может в один день взять и завязать.

– Понимаю, о чем ты, – сказала мама Джин-Хо. – Наверное, ты прав.

Они сидели в комнате с телевизором. Был понедельник, вторая половина дня, Шу-Мэй спала, они ждали, пока она проснется.

– Так, – сказала мама. – Посмотрим, как лучше к этому подступиться. Наверное, завтра я ей скажу: в машине сосать нельзя. Только дома, скажу я, а не когда мы куда-то едем.

– Тогда лучше убрать все эти соски с заднего сиденья, – посоветовала ей Джин-Хо.

– Да, да, конечно… они повсюду! Поверить не могу, что я сама бегала в аптеку и покупала столько этих адских приспособлений!

Она с громким щелчком встряхнула наволочку и сложила ее вдвое.

– А завтра, – продолжала она, – я скажу, во двор соски тоже не брать. Ты же знаешь, как она любит качели. Ей придется потерпеть без соски, если она собирается покачаться, так я и скажу. А в среду сосок не будет нигде, кроме ее кроватки. А потом – только не во время дневного сна, это в четверг, а в пятницу – последняя соска перед ночным сном, перед субботним праздником.

– Я-то имел в виду скорее пару месяцев, – сказал дедушка Джин-Хо. – Куда ты так спешишь?

– Я не могу столько тянуть! Я и месяца больше не выдержу! Эти проклятые штуковины сводят меня с ума.

Джин-Хо и дедушка уставились друг на друга. Иногда мама Джин-Хо и правда как будто с ума сходила.

– Нам в школе сегодня рассказывали про планеты, – сказала Джин-Хо.

– Вот как! – с необычайным интересом откликнулся дедушка. – И какая же планета больше всех тебе приглянулась, Джин-Хо?

– Плутон: по-моему, ему одиноко.

– Я бы еще терпела, если бы она ела как следует, – продолжала свое мать Джин-Хо. – Но мне кажется, ее настолько удовлетворяет соска, что она не чувствует потребности в пище. Это такое разочарование – когда ребенок отказывается есть! Я готовлю только здоровую еду, цельнозерновую, молоко от коров на свободном выпасе, органика, а она просто… пренебрегает мной!

Дедушка Джин-Хо наклонился и вытащил из-под стула свою дождевую шляпу. Поднимаясь, он произнес:

– Я тебе одно скажу напоследок, Битси. Видела ты хоть одного подростка с соской? Сама подумай.

– Да! Да! – вмешалась Джин-Хо. – Я видела!

– Ты видела?

– Девочки из Вестерн-Хай, – пояснила Джин-Хо. – Некоторые носят на цепочке золотые соски.

– Большое спасибо, что сообщила нам это, – ответил дедушка. – Но ты же меня понимаешь, Битси. Раньше или позже Шу-Мэй сама откажется от соски.

И он ушел так поспешно, словно боялся услышать, что скажет ему на это мама Джин-Хо.

Раньше дедушка Джин-Хо так часто не приезжал, но после того как Мариам передумала, он стал заглядывать чуть ли не каждый день и все разговаривал, разговаривал, разговаривал с мамой Джин-Хо, сначала о политике, потом об уроках, которые он давал как волонтер, и о телепрограмме, которую он смотрел, но не успеешь оглянуться – и снова он говорит о Мариам:

– Иногда я возвращаюсь домой, после того как почту заберу или еще куда выйду, и в ту секунду, перед тем как свернуть к дому, я думаю: а вдруг она ждет меня? Стоит на крыльце и ждет, чтобы сказать, как ей жаль, она сама не знает, что на нее нашло, и просит ее простить, и когда я сворачиваю за угол, я смотрю под ноги, чтобы она не поняла, как я сам ее жду. Немножко неловко, ведь она, должно быть, наблюдает за мной, и я чувствую, что походка у меня делается не вполне естественной. Хочу напустить на себя небрежный вид, но не чересчур, ты же понимаешь. Не так, чтобы она подумала, будто у меня легко на душе, – она должна понимать, как она меня ранила.

Когда он пускался в такие рассуждения, мама Джин-Хо похлопывала его по руке или испускала низкий бормочущий звук, но все немного торопливо, словно ей не терпелось с этим покончить. Потом она принималась бранить Мариам:

– С чего ты вообще обратил на нее внимание, папа… с чего ты ею заинтересовался, честное слово, в голове не укладывается. Она того не стоит. Она злая! О, я бы не стала ее винить, если бы она просто поблагодарила и отказала. В конце концов, вы всего несколько месяцев встречались. К тому же многие женщины в таком возрасте просто не решаются вступить во второй брак из-за страховки покойного мужа, или пенсии, или еще чего-то. Да и ты не так уж разумно поступил, обрушив все это на нее, согласись. Без предупреждения, вот так, публично. И все же ей следовало сразу все прояснить – она могла тактично отклонить предложение, свести на нет. А она сказала тебе «да». И мы все праздновали! Сколько тостов! Джин-Хо и Сьюзен уже принялись высчитывать, кем они друг другу будут приходиться. И вдруг – ах! Раз – и бах! Она тебя выгнала.

– Ну не то чтобы выгнала…

– Видеться-то почему нельзя было по-прежнему? Вы же могли и дальше встречаться. Почему непременно все или ничего?

– Ну, честно говоря, – отвечал дедушка Джин-Хо, – думаю, это уж скорее было мое решение.

– Я с самого начала знала, что она очень холодная. Теперь-то, когда все кончено, я могу это сказать. Холодная и эгоистичная! – припечатывала мама Джин-Хо.

– Лапонька, она всего лишь оберегает свои границы.

– Если она такая любительница границ, зачем вообще эмигрировала?

– Битси, ты себя слышишь? Ты еще скажи – пусть любит эту страну или уезжает к себе.

– Я не о странах. Я говорю о фундаментальном… изъяне характера.

Джин-Хо опасалась, как бы дедушка не обиделся на маму, что же та все ругает Мариам. Но дедушка приезжал снова и снова. Наверное, его все устраивало.

Когда Шу-Мэй проснулась после дневного сна, мама взяла их обеих в магазин за продуктами – и никаких сосок. Шу-Мэй рыдала всю дорогу. Она и в магазине плакала, но мама Джин-Хо дала ей банан, и это немного помогло. Она все-таки всхлипывала, но от банана кусочек откусила. На обратном пути, когда она снова заплакала, мама Джин-Хо сделала вид, что ничего не слышит, и принялась обсуждать будущую вечеринку:

– Я купила цветной сахар, шоколадный сироп и эти маленькие серебряные драже… мне кажется, лучше много пирожных, чем один большой торт, согласна?

– Мммм! – отвечала Джин-Хо, затыкая пальцами уши.

Как только они добрались домой, Шу-Мэй нарыла соску под батареей в холле и отправилась дуться в комнату с телевизором.

Во вторник, когда мама одноклассницы высадила Джин-Хо у дома, Джин-Хо обнаружила маму на крыльце, в большом толстом ирландском свитере.

– Что ты тут делаешь? – спросила Джин-Хо.

– Жду тебя, конечно же, – ответила мама.

Но вообще-то она ее на крыльце никогда раньше не поджидала.

Еще мама сказала:

– Я подумала, не перекусить ли нам сегодня в патио.

И это было тоже странно, потому что погода стояла уже совсем осенняя, прохладная по-настоящему, так что Джин-Хо не снимала куртку.

Но все выяснилось, когда мама взяла поднос с едой.

– Шу-Мэй, ты идешь? – позвала она.

Шу-Мэй возила по кухне кенгуру-маму и кенгуру-детку в лиловой магазинной тележке.

– А соску тут оставь, дома, – сказала мама.

Шу-Мэй замерла и сказала «нет» так яростно, что соска выпала изо рта. Шу-Мэй наклонилась, подобрала соску, запихала ее обратно в рот и продолжала толкать тележку. Пришлось им идти во двор без нее. За едой – печенье с арахисовым маслом и яблочный сок – мама Джин-Хо опять говорила о скором празднике. Ее беспокоил прогноз погоды: с побережья приближался ураган.

– Это тот случай, когда мы зависим от погоды, – рассуждала она. – Потому что я придумала, как нам быть с сосками: привяжем их к воздушным шарикам и отпустим лететь. Красиво, правда? А потом войдем в дом и там обнаружим подарок, который оставит фея.

– А нас ураган не унесет? – спросила Джин-Хо (она только что смотрела по телевизору «Волшебника страны Оз»).

– Нет, мы слишком далеко от побережья, но вот сильный дождь вполне может быть. Будем надеяться, все закончится до субботы. По прогнозу, хуже всего ожидается в четверг, но когда эти метеорологи не попадали впросак? – Обернувшись к дому, мама окликнула: – Шу-Мэй? Ты не надумала? Вкусное печенье с арахисовым маслом, лапонька!

Они оставили заднюю дверь приоткрытой, так что Шу-Мэй отлично все слышала. Но не отвечала. Только и раздавался скрип-скрип ее тележки. Мама Джин-Хо вздохнула и потянулась за соком. Спрятала руку в рукав свитера, словно в варежку, и так через рукав взялась за стакан.

В среду – Никаких Сосок, кроме как в кровати. Папа Джин-Хо сказал, что до него, он страшно рад, что ему нужно ехать на работу. И уехал на полчаса раньше обычного. И Джин-Хо тоже была рада, что ей нужно в школу, – к тому времени, как машина мамы ее одноклассницы посигналила у ворот, уже было ясно, к чему все идет. Шу-Мэй тщательно обыскала весь дом и нигде не нашла ни одной соски. Все они лежали в коробке из-под спиртного на холодильнике, но этого Шу-Мэй не знала. Она свернулась калачиком под кухонным столом и громко-прегромко плакала. Мама Джин-Хо закрылась в ванной. Джин-Хо крикнула ей:

– Мама, я пошла!

Чуть помедлив, мама крикнула в ответ:

– Пока, дорогая. Хорошего тебя дня.

Судя по ее голосу, она, кажется, и сама тоже плакала.

В итоге Джин-Хо немножко даже боялась возвращаться домой. Но когда она вошла, там было тихо – бодрая, живая тишина, а не как когда все злятся. Мама на кухне помешивала какао, дедушка сидел у стола с газетами, а Шу-Мэй в автокресле сосала свою пустышку.

– Приветствую, мисс Дикинсон-Дональдсон! – сказал дедушка.

– Привет, деда! – ответила Джин-Хо, стараясь не смотреть в сторону Шу-Мэй, вдруг взрослые не заметили пустышку, не надо им и подсказывать.

Но мама сказала:

– Как видишь, мы несколько изменили правила.

И Джин-Хо, пробормотав «Ммм?», забралась на стул.

– Я тут говорю твоей маме, – пояснил дед, – раз впереди у нас великое прощание с соской, зачем же мучить Шу-Мэй заранее? Верно, Шу-Мэй?

Та знай себе сосала пустышку.

– Дождемся торжественной минуты, – продолжал дедушка. – Помню, я советовал действовать постепенно, однако я передумал. – Он подтолкнул Джин-Хо локтем и добавил: – Последовательность – удел трусливого ума.

– Ну ладно, – сказала Джин-Хо.

– Ральф Уолдо Эмерсон.

– В любом случае, – развернулась от плиты мама Джин-Хо, – в субботу День Соски. Помни об этом, Шу-Мэй! В субботу прилетит Сосочная фея – ты же это поняла, да?

– Лапонька, передохни! – попросил дедушка Джин-Хо.

– Я только не хочу, чтобы она вообразила…

Но дедушка уже повернулся:

– Так, Джин-Хо! Что сегодня было в школе?

И на том разговор закончился.

Кроме какао мама дала алфавитное печенье. Джин-Хо выбрала из коробки несколько букв и разложила перед Шу-Мэй.

– Видишь? Это Эй, – сказала она, и Шу-Мэй на мгновение вытащила изо рта пустышку и повторила:

– Эй.

– Точно, – сказала Джин-Хо, чувствуя такую радость, такое облегчение, словно Шу-Мэй вернулась к ним откуда-то издалека. – А вот Би. И еще Эй. И Си. И снова Эй.

Тут только и были, похоже, первые три буквы. Она принялась шарить в поисках букв из имени Шу-Мэй.

Тем временем дедушка Джин-Хо объяснял ее маме, какой он дурак.

– Наверное, я просто забыл, как это делается, так давно в последний раз ухаживал за женщиной, – говорил он. – О чем я только думал? Хорошенький у меня был вид, когда я заранее прятал у тебя в холодильнике шампанское, законченный идиот, такой самоуверенный, так точно знал, что она ответит согласием…

– И она ответила согласием! – перебила мама Джин-Хо. – Ты вовсе не вел себя как идиот! Она сказала «да» чистым английским языком, и мы выпили то шампанское. И только потом…

– Знаешь, ее английский на слух кажется свободнее, чем на самом деле, – сказал дедушка Джин-Хо. – Она мне письмо написала, когда уезжала в Вермонт, и тут я впервые заметил, что она пропускает артикли. Оно и понятно, ведь в ее родном языке нет артиклей, и все же в этом проглядывает… не знаю, как сказать… какое-то упрямство. Нежелание принимать другую культуру. Думаю, из-за этого у нас и не сладилось. Язык – это важный симптом, мне следовало обратить на это внимание.

Она и про множественное число иногда забывала, Джин-Хо это замечала. «Много крекер тебе аппетит испортит», – говорила она. И все же Джин-Хо не стала об этом вспоминать, потому что любила Мариам и хотела, чтобы дедушка ее тоже любил.

– Язык тут ни при чем, – возразила мама Джин-Хо. – Все дело в ней самой. Она всегда так держится, словно все лучше нас знает. Я бы не удивилась, если бы она стала доказывать, что в том письме и не нужно ставить артикли.

– Она могла бы, – кивнул дедушка Джин-Хо. – Как присмотришься, эта ее манера праздновать иранский Новый год, а наш нет, и всех называть «джан», и этот гарем на кухне, готовящий по любому поводу рис… право, иногда мне кажется, что в этой стране ассимилироваться приходится в основном американцам. Ты так не считаешь?

– Но я не за это, главным образом, сержусь на нее, – сказала мама Джин-Хо, – а за то, что она скрытная! О, как противно, что все считают это сдержанностью и превозносят. Скрытные люди сводят меня с ума! Как можно этого не понимать?

– Она что, думала, у меня самого никаких сомнений нет? – спросил дедушка Джин-Хо. – Я только что овдовел, с моей потери прошло гораздо меньше времени, чем с ее. Я так старался начать жизнь заново. И это было вовсе нелегко, честное слово.

– Счастливо избавился, – сказала мама Джин-Хо. – Не унывай, па. Скоро появится другая.

– Никакую другую и знать не хочу! – ответил он. Потом он, видимо, испугался, что его неправильно поймут, и стал объяснять: – В смысле, никто не нужен. Мне никто не нужен больше. Никогда.

Мама Джин-Хо похлопала его по руке.

На праздник собирались все, кроме дедушки Лу и бабушки Пэт: их уже куда-то пригласили, и они отказались менять свои планы. Мама Джин-Хо сказала, что этого она понять не в силах.

– Что у них с приоритетами? – спрашивала она. – Выбирая между какими-то случайными приятелями и собственной внучкой…

– Это не случайные приятели, а ближайшие их друзья, – уточнил папа Джин-Хо. – Их ближайшие друзья празднуют золотую свадьбу, а внучка всего лишь отказывается от соски.

– Сама не знаю, о чем я хлопочу? Судя по тому, что говорят по радио, наше мероприятие и так обречено. Налетит ураган «Изабель», и мы все поплывем во Внутреннюю гавань.

– Ты же говорила, нас не унесет! – всполошилась Джин-Хо. – Говорила, что мы далеко от побережья.

– Нет-нет, конечно, нам ураган не страшен. Не о чем беспокоиться. Я немножко преувеличила, – сказала мама Джин-Хо.

Но в тот же вечер они с папой занесли всю мебель со двора в гараж – на всякий случай.

Наверное, и радио преувеличивало: говорило, что в четверг будет ураган, а с утра, когда Джин-Хо отправлялась в школу, все было как обычно, и когда вернулась домой – тоже, и когда перекусывала. Но во второй половине дня вдруг потемнело, задул ветер, пролился небольшой дождь. Папа Джин-Хо, вернувшись с работы, сказал:

– Похоже, собирается.

У Джин-Хо мурашки побежали по телу, она волновалась, как в канун Рождества.

За обедом она извертелась на стуле, поглядывая в окно. Воздух был такого странного оттенка – лавандового, – и деревья выворачивали наизнанку свои листья.

– Скрести пальцы – хоть бы вязы не повыдергивало, – сказал папа. – Я на них столько денег потратил, точно давал им университетское образование.

Джин-Хо засмеялась: вязы в университете!

И тут погас свет.

Заплакала Шу-Мэй.

Мама Джин-Хо сказала:

– Все в порядке! Нет причин пугаться!

И принесла из буфета в столовой свечи. Папа Джин-Хо зажег их пистолетом, которым обычно зажигали непослушную горелку на плите. Две свечи поставили на стол и еще две – на кухонную стойку. Свет мерцал на лицах, все выглядели не совсем собой. Шу-Мэй принялась махать ладошкой, сперва никто не понял зачем, а потом увидели, что она играет с тенями на стене.

– Правда, весело? – сказала мама Джин-Хо. – Словно пикник! И это ненадолго. Скоро провода починят.

Но весь вечер они просидели в темноте. Читали при свечах книги с картинками, потом поднялись в спальни, подсвечивая фонариком из кухонного ящика с инструментами. Фонарик поставили на тумбочку у Шу-Мэй, чтобы она не боялась, но она все равно заплакала, и Джин-Хо тоже немножко было страшно, так что в итоге их обеих забрали к родителям в постель. Легли вчетвером поперек кровати, хорошо, что размер «кинг сайз». А снаружи ревел ветер, и деревья трещали, и время от времени дождь ударял в окно. Мама Джин-Хо оставила одно окно чуть приоткрытым, потому что иначе, где-то она вычитала, дом может взорваться. Папа Джин-Хо сказал – не может, это про торнадо, и они поспорили, пока мама Джин-Хо не уснула. Вскоре Джин-Хо услышала, как папа встал с кровати и на цыпочках сходил закрыть окно. Потом вернулся и тоже уснул. Шу-Мэй давно уже спала, время от времени слегка причмокивая соской. Снаружи ветер выл все громче. Джин-Хо чувствовала, как ее это сводит с ума. За окном уже не первый раз включились сирены. Джин-Хо думала: а вдруг дом уже плывет по гавани? Вряд ли, он как будто пока стоял прочно.

Потом наступило утро, а она одна в постели. Ближайшее окно все облеплено листьями. Из-за этого свет в комнате казался зеленоватым, хотя погода вроде бы прояснилась. Джин-Хо встала и подошла посмотреть внимательнее, однако через это окно ничего не было видно, она пошла к другому. Весь двор завален ветками деревьев. На той стороне улицы рухнул набок старый дуб, влез в их сад, почти целиком накрыл папин универсал. Он вчера оставил его во дворе, потому что гараж заполнила мебель со двора. Только местами из-под ветвей проглядывала крыша автомобиля.

Внизу мама Джин-Хо обжаривала тост, щипцами зажимая кусок хлеба над плитой. Шу-Мэй размешивала в тарелке хлопья, а папа говорил по телефону.

– Да, хорошо, – говорил он. – Значит, вам повезло. У нас электричества в ближайшие дни не будет. – Он послушал с минуту и сказал: – Спасибо, мама, но даже если б у нас был шанс проехать, одна машина разбита, а другая заперта в гараже, и поперек подъездной дорожки лежит дерево. Думаю, нам стоит оставить все как есть и не открывать морозилку.

Он был в пижаме и в красном клетчатом халате, словно в выходной. Когда он положил трубку, Джин-Хо спросила:

– А ты на работу пойдешь?

И папа сказал:

– Думаю, едва ли сегодня кто-то из студентов покажется, лапонька.

– А у меня школа будет?

– Наверное, школа закрыта. Да и как до нее добраться?

Мама Джин-Хо подошла к столу с тостом – он был местами черный и пах странно.

– Не хочу это, – сказала Джин-Хо.

– Тем лучше, – сказала мама. – Буду рада, если ты съешь какие-нибудь хлопья. Надо использовать молоко, чтобы не прокисло.

– Когда же нам провода исправят? – спросила Джин-Хо.

– Не знаю, лапонька. Тысячи и тысячи людей в таком же положении, как и мы, судя по тому, что говорит папин маленький приемник.

– Теперь ты рада, что я его купил? – вставил папа Джин-Хо. – Я же говорил: радио пригодится.

Он обожал всякие приборчики. Из-за этого родители часто спорили.

С завтрака и до обеда всей семьей расчищали двор. Конечно, с дубом Кромвелей, который полностью перегородил улицу и блокировал движение, они сами не справились бы, да и с тем вязом, что лежал перед гаражом. Зато они собрали ветки поменьше и ворохи листьев, все еще зеленых, влажных, здоровых на вид, запихали их в мусорные пакеты и вытащили пакеты в проулок. Джин-Хо даже птичье гнездо нашла, правда, без птиц. Ей было поручено собирать маленькие ветки в пластиковую корзину, которую папа время от времени вытряхивал. Справа и слева соседи тоже были заняты уборкой, все дружески перекликались. Миссис Сансом сказала – в одном доме, в конце квартала, есть электричество. Эти люди позволили соседям протянуть удлинители и подключить холодильники.

– Если до вечера не починят, – сказала соседка, – предлагаю собрать все, что может испортиться, и устроить большой соседский пикник с грилем.

Джин-Хо подумала, это гораздо веселее, чем поспешно есть портящуюся еду по домам. Пусть уж лучше не чинят провода. Погода такая приятная, ветерок, в воздухе свежесть, и никогда еще не бывало, чтобы столько соседей одновременно вышло на улицу.

Они приготовили омлет и на том покончили с яйцами. Потом Шу-Мэй отправилась спать днем, а Джин-Хо из окна родительской спальни смотрела, как мужчины разделываются с дубом. Их пилы жужжали сердито, словно шмели. Они вырезали середину ствола, чтобы машины могли проехать, но бросили во дворе Кромвелей основание, когтившее корнями воздух, а у Дональдсонов – крону, ветвистую, всю в листьях, универсал по-прежнему так и оставался под ней. Папа Джин-Хо сказал, этим займутся позже, когда справятся с неотложными делами. Он повел Джин-Хо считать кольца на срезе дерева. Мистер Сансом тоже стоял и считал их. Оказалось, это не так-то легко, потому что кольца местами сливались, и они оба сбивались со счета. От обрубка шел сильный острый и кислый запах, у Джин-Хо слюнки побежали.

Теперь мама уже всерьез переживала за пропадающую еду. Она сказала, что составила в морозилку все те блюда, с которыми столько провозилась. Джин-Хо ответила:

– Ничего страшного, мы возьмем их на соседский пикник и обжарим на гриле.

Но мама заспорила:

– Как ты будешь жарить на гриле лазанью со шпинатом, Джин-Хо!

Она уже больше не твердила, как все это весело, и перестала напоминать «подумай о бедных иракцах», но это было как раз к лучшему, по мнению Джин-Хо.

В итоге никакого пикника не вышло. Наверное, миссис Сансом забыла свое предложение. Наступили сумерки, соседи скрылись в домах, только и видно было, что свечки там и сям в окнах.

Мама Джин-Хо сходила с фонарем в подвал и вернулась с подносом.

– Я только на миг приоткрыла дверь морозилки и тут же захлопнула, – сказала она. – Вряд ли температура успела подняться.

Она сунула лазанью в газовую духовку, но замороженная лазанья готовилась целую вечность. Они ждали, ждали, ждали, читая при свечах книги, больше-то заняться было нечем. Сразу после ужина – а ужин был почти в восемь – все отправились спать в ту королевского размера постель. Мама Джин-Хо даже посуду мыть не стала.

– Это я отложу до утра, когда будет светло, – сказала она.

– Наверное, так люди жили прежде, – сказал папа Джин-Хо. – Подстраивались к рассветам и закатам.

– Да хоть так, – ответила мама Джин-Хо.

Они и не мылись, уже два дня. С этим тоже придется подождать до утра.

И зачем вставать спозаранку, если ничего не видно все равно? Они так заспались, что дедушка Джин-Хо еле разбудил их, колотя в дверь. «Эй! – кричал он. – Эй!» Ведь дверной звонок не работал.

Мама Джин-Хо пошла ему отворить, пока остальные одевались. Про мытье никто и не вспомнил. К тому времени, как Джин-Хо сошла вниз, дедушка уже сидел на кухне и смотрел, как мама обжигает тост.

– Джин-Джин! – приветствовал он ее. – Как тебе нравится такая жизнь?

– Скучновато становится, – призналась она.

– Просто надо прикинуться, будто мы перенеслись во времена колоний, лапонька. Я так себе и говорю.

Рядом с ним на столе Джин-Хо увидела пачку одноразовых подгузников. Мама Джин-Хо не признавала одноразовых, но матерчатые закончились. Еще дедушка привез три картонных стаканчика с кофе из магазина и кварту молока, любимый сорт Джин-Хо, и какую-то серебристую штуку, похожую на ракету, ростом с Джин-Хо, – поставил ее у задней двери.

– Что это? – спросила она.

– Гелий.

– Гелий?

– Для шариков, к которым привяжем соски.

– Соски? – переспросила Джин-Хо. – Сосочная вечеринка!

Совсем вылетело из головы.

– Ты же знаешь, у твоей мамы слово не расходится с делом, – сказал дедушка.

– Я предупредила ее, что сегодня ей предстоит расстаться с сосками, и так оно и будет, – заявила мама Джин-Хо, не поворачиваясь от плиты. – Мы же не хотим, чтобы Шу-Мэй решила, будто я непоследовательна.

– Последовательность – удел…

– Папа, я не хочу это слышать!

– Окей! Окей! – Он поднял руки, сдаваясь.

– Сами и Зиба привезут холодные напитки, все остальное в любом случае комнатной температуры – пирожные, печенье… Я наскребу мороженое. Что еще надо?

– Ну, осталась небольшая проблема – добраться сюда. Половина улиц в городе перегорожена упавшими деревьями, или там искрят порванные провода, или и то и другое. Сотни светофоров вышли из строя. Полиция рекомендует оставаться дома, если только это не вопрос жизни и смерти.

– Все наши гости уверены, что смогут проехать, только Мак сомневается – рухнул маленький мостик через ручей, который течет на выезде с его дорожки. Но я велела ему просто проехать через ручей, он же совсем неглубокий.

Дедушка Джин-Хо засмеялся. Сначала это был негромкий хрипловатый звук, но потом его разобрало так, что дедушка стал задыхаться и утирать глаза рукавом свитера.

– В чем дело? – спросила мама Джин-Хо. Она обернулась от плиты, все еще зажимая щипцами тост. – В чем дело? Что тут смешного? – И, не дожидаясь ответа, обратилась к Джин-Хо: – Господи, где же твой отец? – таким тоном, словно сердилась на нее.

– Он Шу-Мэй одевает, – ответила Джин-Хо.

– Так скажи ему, что у нас тут кофе и ему лучше поторопиться, если он не хочет пить его холодным.

Джин-Хо вышла из кухни, а у нее за спиной дедушка принялся отсмаркиваться в большой белый хлопчатобумажный платок.

Надувать шары гелием – непростая работа. Этим занимались отец Джин-Хо и ее дедушка, и они стали очень раздражительными, потому что шары то и дело срывались с крантика и принимались летать по кухне, пугая всех до смерти.

– Битси, уведи же детей отсюда! – потребовал наконец отец Битси, хотя дети вовсе тут были ни при чем. На самом деле Джин-Хо даже помогала. Они с мамой привязывали соски к веревочкам шарика, после того как шар удавалось надуть. Но мама сказала:

– Хорошо, девочки, пошли мыться.

Уходя, Джин-Хо слышала, как папа говорит:

– Кто другой просто заказал бы десяток готовых шаров, но только не мы. О нет! Нам обязательно брать напрокат канистру с гелием и надувать все шарики собственноручно!

– Если бы нам требовался всего десяток шариков, я бы так и поступила, – сказала мама Джин-Хо, пока они поднимались по лестнице. Мама обращалась к ней, словно это Джин-Хо ворчала. – Но у нас сорок семь сосок. Нет, сорок восемь, одна все еще у Шу-Мэй. Брэд! – крикнула она вниз. – Нам не сорок семь шаров нужно, а сорок восемь!

– И никоим образом нельзя отправить в полет одну-две соски, символически, а остальные просто выбросить, – жаловался папа Джин-Хо ее дедушке.

Мама Джин-Хо закатила глаза, и Джин-Хо тоже закатила глаза, потому что одна-две соски – это скучно. Вот на сорок восемь стоит поглядеть. Наверное, все небо закроют.

– Вот что сегодня будет, Шу-Мэй, – заговорила мама, словно сказку рассказывая. – Каждый гость возьмет два шарика, и все выйдут во двор. Дай-ка посчитаем. Девятнадцать человек или, по крайней мере, семнадцать… Что ж, придется некоторым взять больше двух шаров. Ты, например, как именинница, возьмешь три шара.

– Четыре, – сказала Шу-Мэй.

– Хорошо, четыре. Ты возьмешь их…

– Пять! Шесть! – продолжала Шу-Мэй. Видимо, она просто решила поупражняться в счете.

Но считать она умела только до шести, на том и остановилась. Подняла руки, чтобы мама сняла с нее через голову рубашку. Ванна уже наполнялась горячей водой, зеркало запотело.

– И тогда мы скажем: «На старт, внимание, марш!» – и мы разом отпустим шарики, все одновременно, и соски полетят высоко-высоко, далеко-далеко, и Сосочная фея выглянет с облака и скажет: «Ого, кто-то стал большой и отказался от сосок! Значит, мне пора…»

– Я не отказалась от соски! – сказала Шу-Мэй. Она вытащила пустышку изо рта, чтобы внятно произнести эту фразу, и тут же засунула обратно.

– «Пора мне спуститься и принести этому кому-то замечательный подарок», – скажет Сосочная фея. И она пойдет в свою волшебную кладовую…

– Я не отказалась от соски!

– Залезай в ванну, Шу-Мэй.

– Слишком горячо, – сказала Шу-Мэй.

– Нет, не слишком! Ты даже не попробовала. Споришь, лишь бы спорить! Господи! Джин-Хо, залезай в ванну, прошу тебя!

Джин-Хо еще раздевалась, но тут она стала двигаться побыстрее. Мама пока что опустила в воду Шу-Мэй. Как только Шу-Мэй оказалась в ванне, она сразу же положила соску в мыльницу, потому что она всегда плакала, когда ей мыли волосы, и ей было неудобно одновременно плакать и сосать. Джин-Хо залезла следом, цепляясь для равновесия за мамино плечо.

– Мама, – сказала она ей на ухо.

– Что, лапонька?

– Ты как думаешь, какой она получит подарок?

– Ну, подождем – посмотрим, верно?

– Как ты думаешь, а вдруг это кукла «американская девочка» со всеми ассессуарами?

– Аксессуарами, хочешь ты сказать. Хотя едва ли это слово понадобится тебе в ближайшие годы. И нет, я не думаю, чтобы фея принесла такой подарок. У Сосочной феи хороший вкус, и она не станет поощрять потребительство.

– Но у Зибы тоже хороший вкус, а она такую Сьюзен купила.

Мама выдохнула так, что челка на лбу приподнялась. И сказала:

– Мне кажется, Джин-Хо, самая симпатичная кукла у Сьюзен – та маленькая, курдская. Знаешь, которая стоит у нее на шкафчике, с длинной красной вуалью.

– Но у курдской куклы нет аккксессуаров, – возразила Джин-Хо.

– За ушами помыть не забудь, – велела мама. Потом мама встала, подошла к выключателю, пощелкала. Она так весь день делала, только без всякой пользы.

Пока они вытирались, мама Джин-Хо рассказала им еще немного о вечеринке. Она сказала:

– Подарок будет в камине, Шу-Мэй, потому что Сосочная фея спускается по дымоходу, в точности как Санта-Клаус. Все вокруг соберутся, будут смотреть, как ты открываешь упаковку. Дедушка, дядя Эйб, дядя Мак, наверное, тоже, Язданы… И Люси тоже приедет! Твоя подруга Люси будет с нами!

– А у Люси останется соска? – спросила Шу-Мэй.

– Ох! – вздохнула мама. Потом она сказала: – Ну, может быть, останется. Но это потому что Люси намного тебя младше. На целый месяц! Она еще совсем маленькая! Но как только она увидит твой подарок, я уверена, она сразу же скажет: теперь и я откажусь от соски!

Шу-Мэй крепко сжала передние зубы. Пустышка скрипнула, словно несмазанная дверь.

Когда они спустились, все шары были уже надуты и плавали под потолком гостиной, длинные их веревочки свисали вниз, к ним были привязаны розовые, голубые и желтые пустышки. Для Шу-Мэй это был словно сон наяву – она пустилась бегать по комнате, обеими руками тянулась к соскам, до некоторых сумела дотронуться, и они закачались, но остальные были слишком высоко, ей не хватало роста. Мама сказала:

– Красиво будет, когда они все поднимутся в небо, правда?

Шу-Мэй не ответила.

Пока мама выкладывала в кухне пирожные с глазурью, Джин-Хо с дедушкой поехали на его машине купить готовый обед в кулинарии. Джин-Хо как-то забыла про ураган и даже испугалась, когда все это увидела – обломанные ветки повсюду, на стволах деревьев рваные белые раны с зазубренными опилками, там и сям пробитая крыша залатана листом голубого пластика. Дважды приходилось сворачивать в объезд, потому что улица оказалась перекрыта. Почти ни один светофор не работал, перекрестки они проезжали медленно-медленно, дедушка поглядывал в обе стороны и насвистывал ту мелодию ни от какой песенки, что он всегда насвистывал, когда сосредоточивался. Мертвые светофоры были похожи на безглазых кукол – смотрели так же пусто и страшно. Жарко было почти как летом, мужчины, пилившие деревья, потели даже в рубашках.

– У твоей мамы всегда такие творческие мысли, ты согласна? – заговорил дедушка. – Понимаю, иногда кажется, что она чересчур далеко зашла, но по крайней мере она… вкладывается. Ей не все равно. Ты же не станешь спорить – она по-настоящему заботится о вас. Все верно?

Джин-Хо ответила:

– Мммм.

Она смотрела на дерево, которое упало так аккуратно, со всеми листиками, словно его кто-то бережно уложил набок. Ей хотелось знать, можно ли воткнуть дерево обратно в его яму, как Брайану из их класса воткнули зуб обратно в десну, когда он выбил его, спрыгнув с лазалки. Его мама положила зуб в молоко и поехала с ним к дантисту. Откуда мамы такое знают?

Когда они с дедушкой вернулись домой, в гостиной все уже было готово: на столе скатерть в цветочек, блюда с пирожными и печеньем, миски с мятными карамельками, бледными, как пустышки. Пообедали на кухне. Мама Джин-Хо почти не ела, потому что волновалась из-за прогноза погоды. Ждали снова дождя. Она все поглядывала на небо – оно было чистое, ярко-синее – и все спрашивала, как же возможно запускать шарики в проливной дождь. Папа Джин-Хо посоветовал ей не будить лихо, пока спит тихо. Он часто так говорил.

После обеда Шу-Мэй спала, а Джин-Хо и мама наряжались к вечеринке. Джин-Хо надела красную футболку и новые джинсы с вышивкой, а потом зашла к маме посмотреть, какое у мамы будет лицо. Она знала, что джинсы с вышивкой не слишком-то по-корейски. Но мама сказала всего лишь: «Ты прекрасно выглядишь, моя хорошая», – и ничем не выказала недовольства. Она и Шу-Мэй одела в джинсы, когда та проснулась, так что с этим все было, видимо, в порядке.

Шу-Мэй поспала очень мало. Может быть, возбудилась из-за вечеринки. Или расстроилась. И еще она отказалась от чашечки сока, которую обычно пила после дневного сна, скорчилась за кухонным столом, смотрела на всех сердито, искоса и сосала свою пустышку.

Первыми приехали Язданы, они привезли напитки. Сами и Зиба тащили вдвоем большой переносной холодильник, и все вышли на улицу, чтобы пропустить папу Джин-Хо, который подхватил груз у Зибы.

– Утром у нас на миг погас свет, – рассказывала Зиба. – И я подумала: о нет! Что, если и у нас отключится холодильник? Но это была только секунда.

Между ее расклешенными джинсами и черным вязаным топом виднелась полоска голой кожи. Зиба выглядела очень нарядной. Волосы торчали на затылке длинным хвостом – словно огромная виноградная гроздь, такие же иссиня-черные.

А вдруг люди, которые занимаются усыновлениями, напутали? Потом это выяснится, и они извинятся, и надо будет поменять девочек. Джин-Хо получит Зибу, а Сьюзен достанется Битси в мешковатом платье без рукавов, в сандалиях, из которых торчат узловатые пальцы.

Вот ужас был бы, если б мамы умели читать мысли детей.

Джин-Хо мечтала, вот бы Сьюзен принесла с собой куклу «американская девочка», но нет. Сьюзен вроде бы не любила особо кукол. Зря только ей дарят. Она вытащила из кармана йо-йо – должно быть, в это играют в частной школе – и ловко гоняла его вверх-вниз на ходу. Мама Джин-Хо тем временем рассказывала Зибе о судьбе замороженных продуктов.

– Это похоже на стадии горя, – говорила она. – Первый день – отрицание. Наверное, электричество успеют дать до того, как что-то испортится. На второй день – скорбь. Погружаешься в пучины отчаяния и мысленно прощаешься со всем, что успела наготовить.

– А ко мне подруга приедет, – сообщила Джин-Хо.

– И что? – откликнулась Сьюзен.

– Ее зовут Афина. Мы с ней каждую перемену играем на горке.

Но тут мама Джин-Хо вмешалась:

– Она не такая старая подруга, как ты, Сьюзен! Ты и Джин-Хо – вы так давно друг друга знаете!

Умеет же она одновременно участвовать в двух разговорах.

– Может быть, даже ваши мамы знакомы! – продолжала она. – Кто знает, а вдруг ваши биологические мамы там, в Корее, – задушевные подруги.

Джин-Хо изо всех сил отводила глаза, чтобы не встретиться взглядом со Сьюзен.

И подумать только, приехала Афина – вышла из машины своих родителей, как раз когда все подходили к дому, – и оказалось, она из тех, у кого в присутствии взрослых куда-то все слова пропадают. Остановилась с разгону, увидев всех, и сунула палец в рот.

Джин-Хо позвала:

– Эй, Афина!

А та стояла посреди двора, в белом платье с оборками, прижимала к себе завернутый подарок.

– Сходи за ней! – зашептала мама Джин-Хо, и Джин-Хо спустилась по ступенькам парадного крыльца, повторяя ободряющим тоном:

– Иди сюда! Иди сюда!

Наконец Афина стронулась с места, она передвигалась по сантиметру, пока не поравнялась с Джин-Хо. Тут она сунула ей в руки подарок. Какая-то книга, Джин-Хо сквозь обертку прощупала. Она сказала:

– Спасибо!

Но Афина ответила:

– Это твоей сестре.

Вроде как Джин-Хо сглупила. Она поспешила сказать:

– Я знаю! – И повела Афину в дом.

Мама Джин-Хо стала всех знакомить. Она покачивала Шу-Мэй на бедре и говорила:

– Афина, это самая первая подруга Джин-Хо, Сьюзен Яздан. А это родители Сьюзен, Сами и Зиба. И дедушка Джин-Хо, Дэйв…

Афина снова сунула палец в рот. У нее были крошечные цветные бусины в косичках по всей голове и еще по золотой бусине в каждом ухе. Джин-Хо уже так давно просила проткнуть ей уши, но мама заставляла ждать до шестнадцати лет. В гостиной было неудобно сидеть из-за шариков. Почему-то никто об этом не подумал. Из-за этих веревок, свисавших повсюду, казалось, будто с потолка льет дождь. Взрослым приходилось пригибать голову, чтобы видеть друг друга во время разговора, все они стали сутулые. И тут дядя Эйб вошел без стука и с порога спросил:

– Что это у вас за джунгли?

И мама Джин-Хо сказала:

– Ох, ладно, давайте перейдем в столовую. Афина, это двоюродные сестры Джин-Хо – Дейдра, Бриджит, Полли…

В столовой тоже вышло неловко, потому что, как только взрослые разобрали стулья, они сразу уселись за стол, словно ожидали угощения, а там только и было что блюда со сладким, которые следовало передавать друг другу.

– Наверное, нужны тарелки, – сказала мама Джин-Хо. – Или… Погодите! А куда мы дели напитки? – И она захихикала. Такое с ней иногда случалось. – Изобретать новую традицию не так-то просто, – сказала она Зибе.

Зиба сказала:

– Я принесу напитки, сиди спокойно. – Потому что мама Джин-Хо так и держала Шу-Мэй у себя на коленях.

– Спасибо, Зиба, – поблагодарила мама Джин-Хо и, обернувшись к тете Джанин, пояснила: – Кое-кто у нас сегодня П-Л-А-К-С-И-В, но этого, я так понимаю, следовало ожидать.

Тетя Джанин сказала:

– Что это у тебя во рту, Шу-Мэй? Неужели пустышка?

– Оставили напоследок, – ответила мама Джин-Хо. – Когда все соберутся, мы привяжем ее к последнему шарику и она полетит – высоко-высоко…

Последние слова предназначались для Шу-Мэй, но та лишь хмурилась и крепче вгрызалась в соску.

– Отдай ей подарок! – велела Афина Джин-Хо.

Они пристроились на подоконнике рядом с Полли, которая накрасила губы почти черной помадой, и в каждом ухе у нее было по шесть сережек, все разномастные. Джин-Хо соскользнула на пол и пошла к Шу-Мэй отдать подарок Афины, а пока Шу-Мэй сдирала с подарка обертку, вошли Коупленды. Мерси Коупленд сказала:

– Извините! У вас звонок, похоже, не работает.

Она держала на руках Люси, и взрослые, конечно, принялись вокруг нее суетиться. Люси была такая красивая, что Джин-Хо готова была ее укусить. Щечки круглые, мягкие, глаза голубые, словно цветочки, а волосы – миллион золотых кудряшек, люди ахали: «Ангелочек». Гораздо красивее Шу-Мэй с ее прямыми черными волосами и глазками-щелочками. И хотя у Люси была при себе соска, она просто болталась на ленточке, подвязанной к шее, – прозрачная пластиковая пустышка, а внутри цветные кружочки, занятная, таких Джин-Хо еще не видела. Так что рот у Люси не был заткнут, в отличие от Шу-Мэй. Красивый ротик, розовый, очень маленький, пухлые губы. В руках Люси держала квадратную, завернутую в полосатую бумагу коробку, и как только мама спустила ее на пол, Люси приковыляла к Шу-Мэй и положила подарок ей на колени.

«Ах!» – восхитились все, но Шу-Мэй больше заинтересовала соска в горошек. Она подалась вперед и хотела схватить, но Люси уже повернулась обратно к своей маме.

– Вот спасибо, Люси! – сказала мама Джин-Хо, а потом еще: – Спасибо, Зиба, – потому что Зиба выставила на стол перед ней подарки Язданов.

Язданы всегда, совсем всегда, приносили подарки. По любому поводу. Это в них было самое лучшее, одно из самых лучших.

– Тут все друг друга знают? – спросила мама Джин-Хо. А поскольку никто не ответил, она сказала: – Чудесно. Тогда, я думаю, мы первым делом отпустим шарики, все согласны? Покончим с этим.

– Вроде как пластырь содрать, – сказал дедушка Джин-Хо.

– Точно. Итак, Брэд, ты принесешь последний шарик, а ты, Шу-Мэй, отдашь мне соску…

Ждать, пока Шу-Мэй отдаст соску, она не стала. Просто взяла и выдернула ее у Шу-Мэй изо рта. Рот Шу-Мэй так и остался приоткрыт, словно удивленное, влажное О, она оглядывалась по сторонам, как будто недоумевая, что с ней такое стряслось.

– И вот так, – приговаривала мама, привязывая соску к шарику. – Последняя, самая распоследняя, – почти пела она. – Все готовы? Каждый забирает шарики из гостиной, по два или по три, и мы выходим во двор и отпускаем их лететь.

Она поднялась, снова пристроила Шу-Мэй на бедре и повела всех в гостиную. Рот у Шу-Мэй оставался все в той же форме кружка, и Джин-Хо все ждала, когда та взвоет, но Шу-Мэй, похоже, была слишком изумлена.

– Мы шарики должны отпустить? – спросила Афина у Джин-Хо.

– Ага, – ответила Джин-Хо.

– Я хочу забрать свой домой.

– Нельзя, – вмешалась Сьюзен, она шла с другой стороны. – Все шарики надо отпустить.

– В гостях всегда разрешают забрать шарик домой.

– Но не когда к нему привязана соска, глупая ты, – сказала Сьюзен.

Афина заморгала.

Они вошли в гостиную и набрали каждая по три шарика.

Сьюзен сказала:

– Я розовые возьму!

Джин-Хо сначала не поняла, ведь шарики были красные, белые и синие, некоторые со звездами, или полосами, или и тем и другим – наверное, с Четвертого июля остались. Потом она увидела, что Сьюзен имела в виду цвет пустышки. Сама Джин-Хо взяла две голубые соски и одну желтую. Желтая была в форме лежащей восьмерки, и Джин-Хо стало вдруг немножко грустно: очень уж хорошо представлялось, как Шу-Мэй сосет эту свою любимую пустышку.

Они все вышли из гостиной, прошли через кухню и черный ход, спустились с крыльца. Мерси Коупленд сказала:

– Ох, вот беда! – глядя на тот вяз, который перегородил вход в гараж.

– Да, сердце кровью обливается, – сказала мама Джин-Хо. – Не говоря уж о том, что мы не можем добраться до моей машины и мебели из патио.

Она держала всего один шарик, последний, с белыми звездами. У Шу-Мэй шариков вообще не было. Разве не говорила она, что хочет взять целых шесть? Она сидела верхом на бедре у мамы, выставив вперед нижнюю губу.

– Итак, все готово! – провозгласила мама Джин-Хо. – На старт, внимание, марш!

Все шарики взмыли в небо. Скорость у них была разная, некоторые так и не сумели далеко улететь. Один из шариков Джин-Хо зацепился за сломанный вяз, а шарик Сьюзен опустился на забор Сансомов. Но почти все остальные справились, и через минуту сосок уже не было видно, одни только шарики, к которым они были привязаны, воткнулись красными, белыми и синими кнопками в ясное небо. Мама Джин-Хо была права: это красиво.

И тут послышался голос миссис Сансом:

– Битси! – Она стояла по ту сторону изгороди и держала тот шарик, что упустила Сьюзен. – Битси, у нас весь двор в детских пустышках, – сказала она.

Мама Джин-Хо сказала:

– О господи.

– Пустышки в розовых кустах. И в водосточной канаве, и на кизиле.

– Мне очень жаль, Дотти.

– Тот телевизионный кабель, что свисает с электрического столба в проулке, просто унизан пустышками.

– Мы все уберем, честное слово! – пообещала мама Джин-Хо. – Господи, я и не думала, что они упадут.

– Шу-Мэй! Посмотри-ка! – окликнул их папа Джин-Хо.

Мама Джин-Хо обернулась к нему так поспешно, словно он ее выручил.

Он стоял на заднем крыльце, а Джин-Хо до той минуты думала, что он вышел во двор вместе со всеми.

– Ну-ка, что тебе принесла Сосочная фея? – сказал он Шу-Мэй.

«Ооо! – воскликнули все гости. – Шу-Мэй! Пошли скорее смотреть!»

Шу-Мэй переводила взгляд с одного лица на другое, а губы ее по-прежнему были сложены кружком. Мама понесла ее вверх по ступенькам, в дом, посмотреть, что же ей досталось.

Нет, не «американская девочка». Но тоже вполне хороший подарок – маленькая колясочка, чтобы катать вместо магазинной тележки. Коляска стояла у камина, к ручке была привязана красная ленточка.

– Наверное, твоим кенгуру понравится? – спросила мама.

Шу-Мэй не ответила, но когда мама спустила ее на пол, она пошла к тележке, вынула своих кенгуру-маму и кенгуру-детку и сложила их в коляску. И принялась катать их по гостиной. Без соски во рту она казалась как будто неодетой. Из-за маленького роста Шу-Мэй приходилось поднимать руки, чтобы дотянуться до ручки коляски. Все снова сказали: «Ооо!»

Люси приковыляла к ней и тоже ухватилась за ручку, и они стали вместе катать коляску, а папа Джин-Хо и папа Люси нащелкали примерно миллион фотографий.

В гостиной Зиба тем временем раздавала из мини-холодильника газировку. Джин-Хо газировку пить не разрешалось. Она взяла баночку и вернулась к подоконнику, где снова устроились Афина и Полли.

– Какие дырки больше болят – наверху ушей или внизу? – интересовалась Афина. – Я тоже хочу сделать новые дырки, но моя мама говорит, много дырок – это не клево.

– Не клево? – взвилась Полли. – Просто потому, что она взрослая.

И они улыбнулись друг другу, словно лучшие, старинные подруги. На Джин-Хо они внимания не обратили.

Дейдра болтала по телефону в углу, стоя лицом к стене и понизив голос. Она обзавелась бойфрендом, Джин-Хо знала, хотя ей всего тринадцать, и, по мнению мамы Джин-Хо, это очень, очень преждевременно. А Бриджит рассказывала Мерси Коупленд, в какую школу она ходит, в какой класс и так далее, бедняжка Бриджит, а Мерси пресерьезно кивала, прихлебывая свою газировку.

Доставшаяся Джин-Хо газировка отдавала жестянкой, но, может, так и должно быть.

Теперь папа Люси фотографировал дядю Эйба с тетей Джанин. Они соединили руки, словно парочка в кино, и выставили напоказ все зубы, и дядя Эйб приговаривал: «Чеддер! Рокфор! Монтерей Джек!» – это он шутил так. Но папа Люси больше не снимал, он разговаривал в гостиной с Сами.

– По меньшей мере три мегапикселя! – говорил он.

Джин-Хо пробралась мимо них, держа руку с банкой газировки пониже – на случай, если столкнется с мамой. Но где же мама? А, вот она: стоит на крыльце с дедушкой. Джин-Хо видела их сквозь внутреннюю дверную решетку, а они стояли к ней спиной и даже не заметили, как она подошла и прижалась к решетке носом. Дедушка говорил маме, что у него полно дел. На лужайке все еще лежат ветки толщиной в его руку.

– И зачем я обзавелся электропилой вместо бензиновой, сам не знаю, – рассуждал он. – Казалось бы, очевидная мысль: если мне когда-нибудь понадобится пилить деревья, то из-за бури, которая вполне может повредить провода. А теперь я вынужден пользоваться ручной пилой, и у меня еще восемь или даже десять осталось…

– Понимаю, папа, – сказала мама Джин-Хо, – и я не пытаюсь тебя удерживать, честное слово. Но если ты спешишь уйти по другой причине – из-за Сами и Зибы, – то это, право, глупо. Они рады тебя видеть! Нисколько не чуждаются!

– Нет, это я понимаю, – отвечал дедушка. – Господи! Никакого отношения к ним это не имеет. Все дело в моем дворе, понимаешь… – Голос его замер, а потом дедушка вдруг заговорил совсем не о том. Он сказал: – Я все перебираю и перебираю, как это было, пытаюсь разобраться. Говорю себе: она казалась такой счастливой, ничем не дала мне понять, что не так. Зачем она позволила мне увериться, будто любит меня? Я вспоминаю, как она подавала мне какое-нибудь угощение и садилась напротив и смотрела, нравится ли мне это блюдо. Никто больше не станет делать этого для меня. Никто не будет так обо мне заботиться. В моем-то возрасте.

Джин-Хо ждала, что мама опять заспорит. Они же все заботятся о нем, скажет она. Что это взбрело ему в голову. Но мама ничего такого не сказала. Она сказала:

– Ох, папа. Она не казалась счастливой – она была счастлива. Оба вы. И она любила тебя, готова в этом поклясться. Она любила тебя глубоко, искренне – это все видели, и я тоже очень, очень горюю, что вы теперь не вместе.

За спиной Джин-Хо ее папа шепнул:

– Тсс!

Она обернулась к нему.

– Помоги мне, – попросил он тихо. – Приоткрой дверь. Хочу сфотографировать их вместе.

Она толкнула решетчатую дверь – как можно тише. Иногда петля громко скрипела, но на этот раз, к счастью, обошлось. Папа просунул в щель свою камеру и нажал кнопку.

– Спасибо! – шепнул он. – Получилось. Уверен, будет хороший снимок. Правда, мама выглядит прекрасно?

Это была правда. Она повернулась лицом к дедушке Джин-Хо, и солнце удачно подсвечивало ее гладкую кожу и ласковый изгиб полных губ.

Джин-Хо затворила решетку и пошла следом за папой в гостиную. Он снова нацелил камеру на Шу-Мэй и Люси. Те по-прежнему играли перед камином, но коляска уже стояла в стороне, обе девочки следили за Сьюзен, которая руководила игрой. Стояла, руки в боки, требовательная, словно школьная учительница, и приказывала:

– Окей, повторяйте за мной: га-га-га, мы всегда плачем перед сном.

Они покорно вторили:

– Га-га-га…

– Нет! Неправильно! Повторяйте: га-га-га, мы всегда плачем за обедом.

– Га-га…

– Да что с вами, ребята? Так, теперь Люси говорит: га-га-га, мы всегда плачем в бассейне.

– Га-га-га…

Люси для своего возраста говорила очень внятно, зато у Шу-Мэй слов не разберешь: рот заткнут соской в горошек.