Китайская сиротка была наконец «готова» (словно маффин, подумал Дэйв, услышав это выражение). Брэд и Битси упаковали детскую одежду трех размеров, игрушки для детского дома, деньги в красных подарочных конвертах, одноразовые бутылочки, порошковое молоко, сливовое и персиковое пюре, цинковую мазь, лекарство от чесотки, детский «Тайленол», термометр, антибиотики – и детские, и взрослые, – батончики с хлопьями, смеси орехов с сухофруктами, таблетки для очистки воды, мелатонин, компрессионные чулки, адаптеры для розеток, аптечку срочной зубоврачебной помощи и маски для защиты от загрязненного воздуха. Дэйв, отвозивший дочь и зятя в аэропорт, с трудом впихнул все это в багажник.

Ему предстояло прожить три недели с Джин-Хо в доме Битси и Брэда, а не у себя, поскольку родители сочли неправильным так надолго отрывать не достигшую пяти лет девочку от дома. Спать в комнате Битси и Брэда казалось неправильным, словно вторжение в их жизнь, но опять-таки Битси настояла (ближе к детской). Каждое утро при пробуждении он первым делом видел фотографию Брэда и Битси, они обнимались на каком-то пляже. Затем в глаза бросалось деревце с сережками Битси – огромные грубоватые поделки из меди, глины и дерева. Поскольку было начало февраля, будние дни Джин-Хо проводила в детском саду – это выручало. А по вечерам их частенько приглашали на ужин к Маку или Эйбу, к Язданам или кому-нибудь из соседей. Но остальное время они проводили вдвоем, Дэйв и Джин-Хо сами по себе. Он говорил себе: теперь-то они сумеют по-настоящему сблизиться. Не каждому деду выпадает такой шанс. И ему нравилось общаться с Джин-Хо. Живая, любопытная девочка, неутомимая болтушка, любительница настольных игр, обожавшая любую музыку. И все-таки он никак не мог избавиться от глубоко затаенной тревоги. Как ни суди, девочка-то не его. Вдруг что-то стрясется? Когда она выходила во двор поиграть, он поминутно выглядывал в окно. Когда они переходили узкую, без машин, улицу, он брал ее за руку, хотя малышка и протестовала:

– Мама разрешает мне переходить просто рядом с ней!

– Ну, я не твоя мама. Я вот такой беспокойный. Ты уж со мной не спорь, Джин-Хо.

Иногда по вечерам она скучала, разок-другой даже прослезилась.

– Как ты думаешь, что они сейчас делают? – спрашивала она.

Или:

– Сколько еще дней ждать, пока они вернутся?

Порой Джин-Хо давала ему понять, что он не умеет то или другое делать, как Битси, – он не совсем правильно ее причесывал и совсем неудачно нарезал тосты. Но в основном она вполне с ним сжилась, знала, что родители привезут ей сестру, и очень этого ждала. Болтала о том, как будет кормить Шу-Мэй из своей бутылочки и катать в своей прогулочной коляске. На слух Дэйва, это имя произносилось «Шоу-Мэй», в первый раз ему послышалось даже «Чурмэйн», и этот звук казался ему слишком жестким для девочки, но Джин-Хо все устраивало. Только и слышалось: я и Шу-Мэй то, я и Шу-Мэй се.

– Как только Шу-Мэй научится спать всю ночь, мы будем жить в одной комнате, – сообщила она.

– А если она захочет твои игрушки? Ты не расстроишься? – спросил Дэйв.

– Пусть играет, сколько захочет! А еще я научу ее всем буквам!

– Ты – идеальная старшая сестра, – похвалил он.

Джин-Хо просияла, две скобочки, признак полного довольства, проступили в уголках рта.

Его удивляло, что у девочки нет определенного времени укладывания, вообще никакого режима дня. Современная жизнь сделалась чересчур аморфной. Как те поводки, на которых нынче выгуливают собак, огромные катушки рулеток, поводок разматывается и позволяет псу забегать вперед, насколько тот пожелает. И Дэйв бранил себя за такие мысли: застрял в прошлом, слишком консервативен. Он тер глаза, пока они сидели за бесконечной игрой в «Кэндиленд».

– Не пора ли тебе спать, Джин-Хо?

Она его даже ответом не удостоила, а весело покатила своего пряничного человечка на четыре клетки вперед.

Проводив ее в детский сад, Дэйв ехал к себе домой, проверял, как там все, забирал почту, прослушивал сообщения на телефоне. Ему недоставало привычного распорядка дня. Одно из неудобств жизни в чужом доме – тут не наведешь свой порядок, не можешь переставлять и раскладывать все по-своему. Конечно, что мог, то он сделал. Продул все батареи у Битси и Брэда, подровнял царапавший пол уголок двери. Принес из дома копытное масло и целый вечер втирал его в поцарапанный кожаный рюкзак, с которым Битси ездила на фермерский рынок.

– Что это? – спросила Джин-Хо, наваливаясь на руку деда. От нее пахло детским пластилином – лакричный аромат.

– Это копытный жир. Полезен для кожи.

– Копытный? Что это такое?

– Не знаешь, что такое копыто? Ну вот слушай, – заговорил он. – Жили-были пугливое коричневое копыто и храброе коричневое копыто. Этот жир у нас из… – он перевернул банку и сощурился, держа ее на расстоянии вытянутой руки, – из пугливого коричневого копыта.

Подобные сказки он рассказывал собственным детям, славился своим умением; дети с трудом скрывали восторг и просили его продолжать. Но Джин-Хо нахмурилась и спросила:

– Они убили пугливое коричневое копытце?

– О нет. Его просто выжали. В копытах очень много жира, понимаешь?

– А выжимали больно?

– Да нет же, нет! Копыта любят, когда их выжимают, иначе они станут такими жирными, что все время будут поскальзываться и падать. Вот почему их не держат в доме. От них все ковры станут грязными.

Но девочка смотрела на него тревожно. И молчала.

Он уж сам был не рад, что затеял этот разговор, но как теперь выпутаться? Может, она еще маленькая, шуток не понимает? Или у нее вообще нет чувства юмора? Или дело в том… да, наверное, вот в чем причина – требуется аудитория. Еще один взрослый человек, чей смешок выдал бы розыгрыш. В былые времена эту роль брала на себя Конни. Конни его отчитывала добродушно: «Право, Дэйв, ты невозможный!» – и говорила детям: «Не верьте ни единому слову».

Он отставил в сторону банку с копытным жиром. Больше всего на свете Дэйв мечтал сейчас завалиться в постель.

Мариам позвонила и пригласила их на ужин.

– Я позову Сами и Зибу, – предупредила она, – так что Джин-Хо будет с кем поиграть.

На самом деле звала она их затем, чтобы присутствие других людей сделало их ужин не столь интимным. Дэйв читал в ней как в открытой книге.

Ни малейшего романтического интереса Мариам к нему не питала. Он уже принял этот факт и смирился. Отчасти утешало только явное отсутствие у Мариам такого интереса и к другим мужчинам. По крайней мере, ничего личного.

В последнее время Дэйв начал осматриваться по сторонам, прикидывая варианты. Ему недавно исполнилось шестьдесят семь, он вполне мог прожить еще лет двадцать. Уж конечно, он не обязан проводить столько лет в одиночестве, ну правда же?

Но другие женщины по сравнению с Мариам казались непривлекательными. Им недоставало спокойного взгляда ее темных глаз или изящных, выразительных рук. Не возникало такого ощущения покоя и сдержанности, словно она может оставаться наедине с собой и в толпе.

В тот вечер она повязала поверх волос яркий шелковый шарф, он заструился по ее спине, будто ручей, когда Мариам повернулась и повела их в гостиную. Сами и Зиба уже были там, сидели на диване, между ними прикорнул кот. Сьюзен пребывала наверху, она спустилась до середины лестницы, громыхая огромными туфлями на шпильках, и позвала Джин-Хо переодеваться.

– Мари-джан выложила для нас в коробку столько одежек! – сказала она. – И кружевные! И шелковые! И бархатные!

С ее плеч алым плащом свисала длинная юбка.

Девочки скрылись наверху, а Дэйв сел и принял из рук Мариам бокал вина. Сначала говорили об известиях от Брэда и Битси. Брэд разослал всем знакомым общее письмо из Китая. Они вместе с другими усыновителями ехали в город, где имелось консульство США, а как только бумаги Шу-Мэй будут готовы, они отправятся домой. Это письмо прочли все, кроме Мариам, потому что у нее и компьютера не было. (Ее дом был настолько свободен и пуст, что у Дэйва дыхание перехватывало. Ни кабельного телевидения, ни видео, ни беспроводного телефона, ни автоответчика, никаких тебе сбитых в клубок проводов, куда ни глянь.) Сами распечатал для Мариам письмо, и она, водрузив на нос очки в черепаховой оправе, зачитала его вслух: «Шу-Мэй крошечная и еще не садится, но мы каждый день кладем ее на свою постель и подтягиваем за руки, чтобы показать, как это делается. Она принимает это за игру. Вы бы слышали, как она смеется».

Мариам опустила бумажный листок и оглядела поверх очков всех собравшихся.

– Одиннадцать месяцев – и еще не садится! – сказала она.

– В детском доме они лежат на спине целыми днями, – пояснил Дэйв.

– Но разве у младенцев нет естественного желания сесть? Разве не пытаются они все время приподняться?

– Раньше или позже. Это просто занимает больше времени, когда никто не уделяет ребенку внимания.

– А-ах-ах! – пробормотала Мариам, несколько быстрых выдохов подряд, и сняла очки.

Ужин, к удивлению Дэйва, оказался с начала до конца американским: жареная курица, картошка, обжаренная с зеленью, и тушеный шпинат. Его как-то странно обескуражило умение, с которым Мариам приготовила все блюда. Неужели обязательно все делать компетентно? И он обрадовался, убедившись, что снизу картофелины чуть-чуть пережарены. Или это умышленно? Эти иранцы, они и рис нарочно прижигают.

И отсутствие интереса к нему, возможно, следует принимать именно как нечто личное.

Джин-Хо вышла к ужину в блузе, шелковой, черной, и в коротеньких, по лодыжки, сапожках на шпильках. Сьюзен нацепила огромную, как платье, футболку с надписью ИНОСТРАНЕЦ.

– Иностранец? – прочел Дэйв. Он подумал, что футболка принадлежит Сами. – Вы были фанатом «Иностранца»? – спросил он его.

– Это мамина.

– Вы были фанатом «Иностранца»? – повторил Дэйв вопрос, обращаясь к Мариам.

Та рассмеялась.

– Это не название группы, – сказала она. – Просто слово. Сами заказал для меня футболку с такой надписью, шутки ради, когда я получила гражданство. Я так расстроилась, став американкой, понимаете.

– Расстроились?

– Мне было нелегко отказаться от иранского гражданства. Я все тянула. Окончательно я оформила бумаги только спустя какое-то время после Революции.

– Как же так? Казалось бы, вы должны были обрадоваться, – удивился Дэйв.

– О, ну да, конечно! Я была очень счастлива. И все же… знаете… Я в то же время была огорчена. Меня бросало то в ту, то в другую сторону – традиционное эмигрантское танго.

– Извините, – пробормотал Дэйв. Вот олух-то! Он понятия не имел, насколько такое состояние обычно для эмигрантов. – Разумеется, это нелегко, – сказал он. – Простите, я, наверное, высказался как шовинист.

– Вовсе нет, – ответила Мариам и обернулась к Зибе, предложила ей добавку шпината.

Так у него всегда выходило с Мариам – то ляпнет что-нибудь, то что-нибудь уронит или рассыплет. В ее присутствии руки становились чересчур большими, а ноги слишком громко топали.

Разговор о гражданстве напомнил Сами о недавнем приключении с кузеном Махмадом.

– Он гражданин Канады, – пояснил он Дэйву, – сын маминого брата Парвиза. Сейчас он с сестрой-близнецом живет в Ванкувере, и месяц назад его пригласили на медицинскую конференцию в Чикаго. Он вроде как специалист по регенерации печени. Однако чуть ли не у трапа самолета его остановили представители спецслужб. Одиннадцатое сентября, само собой, после одиннадцатого сентября любой человек с ближневосточной внешностью внушает подозрения. Они его увели, обыскали, задавали миллион вопросов… Короче говоря, он опоздал на самолет. «Извините, сэр, – сказали они ему. – Вы сможете сесть на следующий рейс, если мы к тому времени закончим». И тут Махмад рассмеялся. «Что такое?» – спрашивают они. А он знай себе смеется. «Да в чем дело?» – «Я только что понял, – говорит он, – что мне вовсе нет надобности никуда лететь и я не хочу лететь. Поеду обратно домой. Всего доброго».

– А-ах-ах, – сказала Мариам, хотя она, уж конечно, слыхала эту историю не в первый раз.

– Какое безобразие! – возмутился Дэйв. Как ни глупо, он готов был снова извиниться перед ними.

– А когда Брэд и Битси приземлятся в Балтиморе, – продолжал Сами, – где вы с друзьями собираетесь их встречать? Опять-таки, одиннадцатое сентября. Девочек мы все ждали прямо у выхода с самолета, но на этот раз мы, я так понимаю, будем бродить вокруг здания аэропорта, а полицейские будут на нас орать.

– Полицейские? – подхватила Джин-Хо. – Полицейские будут на нас орать?

– Нет, нет, конечно же нет, – спохватилась Зиба. – Полно, Сами. Поговорите о чем-нибудь другом.

Мариам поспешила спросить, можно ли уже подавать десерт. Сразу после ужина все разъехались, потому что Сьюзен пора было спать (выходит, не все современные семьи отказались от жесткого режима дня). И Дэйв не предложил задержаться и помочь с мытьем посуды. Он знал, что Мариам откажется, и, по правде сказать, ему не хотелось задерживаться. Этот ужин окончательно сбил его с толку. Он мечтал поскорее попасть домой.

Когда он поблагодарил Мариам за гостеприимство, уже у самой двери, она сказала:

– Если вам и Джин-Хо что-то будет нужно, сразу мне позвоните.

– О, непременно, – ответил он.

Но он знал, что не позвонит. В жестком свете фонаря над крыльцом Мариам казалась суровой и неприступной. Она скрестила руки на груди, и эта поза показалась ему неприветливой, хотя Дэйв и понимал, что Мариам лишь защищается от холодного ночного воздуха. Ему припомнился ее слегка насмешливый вид в присутствии Битси и тот случай, когда она сказала, что американцы читают только американские книги, и другой раз, когда она заявила, что в этой стране за йогурт принимают совсем не то. Пожалуй, оно и к лучшему не видеться с ней слишком часто.

Сажая Джин-Хо в машину, он услышал, как переговариваются у своего автомобиля Сами и Зиба.

– Где мишка Сьюзен? – спросила Зиба. – Он у тебя?

А Сами:

– Должен быть на заднем сиденье. По-моему, она его в дом не брала.

От спокойной теплоты этого разговора, взаимовыручки, что складывается в многолетнем браке, Дэйва лишь сильнее прихватила тоска.

Вечером в день приезда Шу-Мэй Дэйв поехал в аэропорт на машине Битси. В машину заранее установили второе детское сиденье – малышовое, то, из которого Джин-Хо уже выросла. Джин-Хо сидела рядом с этим сиденьем в своем бустере, на ее груди красовался значок СТАРШАЯ СЕСТРА, к себе она прижимала огромную прямоугольную коробку в розовой с горошком упаковке. В этой коробке сидела зеленая плюшевая лягуха размером почти с девочку. Дэйв уговаривал выбрать игрушку поменьше, но Джин-Хо была непреклонна. «Хочу, чтобы Шу-Мэй сразу ее заметила», – уперлась она, и Дэйв уступил.

В машине Битси весь пол был усыпан скомканными салфетками, крошками печенья, деталями пластмассовых игрушек. А еще машину чуть-чуть вело влево, это надо непременно сказать Битси. Дэйв ехал медленнее обычного, пропуская любой автомобиль, который пытался его обогнать. Вечер был пасмурный, на грани дождя, не холодно, зато очень сыро – пришлось включить дворники.

Джин-Хо спрашивала, не будет ли сестренка тосковать по дому.

– Вдруг она приедет сюда и решит, что тут не так хорошо, как в Китае? – гадала она.

– Ни в коем случае. Она только оглядится по сторонам и сразу скажет: «Как здорово! Мне тут нравится!»

– Она же еще не разговаривает, деда.

– Ты права. Опять я дал маху.

Джин-Хо ненадолго притихла, равномерно стуча ногой по спинке сиденья для пассажира, – хорошо, что рядом с Дэйвом никто не сидел. Потом она сказала:

– Помнишь, мы со Сьюзен копали ход в Китай?

– Очень хорошо помню, – сказал Дэйв. – Твой отец в темноте попал ногой в эту яму и вывихнул лодыжку.

– А китайские дети, – продолжала Джин-Хо, – они копают ход до Америки?

– Никогда об этом не думал. Но вполне вероятно. Да, конечно, почему бы и нет?

– Так это же круто!

– Очень круто.

– В один прекрасный день, когда мы с подружками будем играть, они вдруг выскочат из-под земли и спросят: «Эй! Где это мы?» А я скажу: «В Балтиморе, штат Мэриленд».

– Да, очень круто, – повторил он.

Вероятно, следовало бы указать Джин-Хо на кое-какие проблемы с логистикой, но зачем? К тому же ему нравилась такая неусложненная версия мира, словно прямиком из книжки-раскраски: детки в куртках от председателя Мао и детки в джинсах каким-то образом понимают друг друга.

На парковке в аэропорту он проехал мимо «вольво» Эйба – тот как раз занимал место, а уже на пешеходном мостике Джин-Хо закричала:

– Вон Сьюзен! Я вижу Сьюзен!

Сьюзен шла впереди вместе с родителями, размахивала пакетом с покупками. Все трое обернулись и подождали Дэйва и Джин-Хо.

– Я подарю Шу-Мэй лягушку! – известила Джин-Хо. Огромная коробка заслоняла ей обзор, девочке приходилось изгибаться, чтобы разглядеть дорогу, но она отказалась доверить эту драгоценность Дэйву.

– А я подарю банное полотенце с капюшоном на голову, и губку, и желтую утку, и бутылочку специального шампуня! – ответила Сьюзен.

– Спасибо, что приехали встречать, – сказал Дэйв.

– Не могли же мы пропустить такое! – отозвалась Зиба. – Джин-Хо, что у тебя на значке написано? Так ты теперь старшая сестра?

Мариам нигде не было видно. Дэйв не знал даже, известно ли ей, когда прилетает самолет.

Внутри Дэйв распрощался с Язданами и повел Джин-Хо в терминал D. По плану они собирались ждать сразу за зоной контроля, чтобы первыми приветствовать родных. Потом они спустятся в багажный зал, и там соберутся все остальные.

Джин-Хо держалась очень серьезно и торжественно. Стояла рядом с Дэйвом, обхватив обеими руками свой подарок, и упорно вглядывалась в выходивших пассажиров, хотя рейс из Лос-Анджелеса еще даже не приземлился. Поначалу Дэйв пытался ее отвлечь, указывая на забавные сценки («Ты только подумай, люди возят с собой подушки!»), но вежливые, безучастные ответы девочки быстро его охладили. Он стоял молча, покачиваясь с пятки на носок, изучая столь разные лица – всех возрастов, всех оттенков кожи, но с одинаково ошеломленным выражением.

И вот они наконец – Брэд впереди, прокладывает путь, он весь увешан сумками, пакетами и прочим багажом, за ним Битси со свертком в розовом одеяле, прижатым к левому плечу. Вид у Битси изнуренный, но, заприметив Дэйва и Джин-Хо, она приободрилась, направилась прямо к ним. Теперь уже Брэд последовал за ней, а то чуть было не пошел не в ту сторону.

– Джин-Хо! – воскликнула Битси. – Как же мы по тебе соскучились!

Она опустилась на колени и обняла дочку. Не вставая с колен, повернула сверток в розовом одеяле так, чтобы всем стало видно личико.

У Шу-Мэй черная, ершиком, челка и сильно раскосые глаза, отчего казалось, будто она взирает на всех с насмешкой. А какой ротик – непонятно: закрыт соской.

– Шу-Мэй, это твоя старшая сестра, – сообщила малышке Битси. – Скажи: «Привет, Джин-Хо!»

Шу-Мэй сильнее втянула в себя соску, та заходила ходуном. Джин-Хо молча созерцала сестру. Дэйв с опозданием сообразил, что надо было взять камеру. Внизу у многих есть при себе камеры, но именно эту сцену следовало запечатлеть. Впрочем, смотреть тут особо не на что. Как почти все судьбоносные события, эта минута до обидного недраматична.

– Ужасный перелет, – пожаловался Брэд. – Прямо от Миссисипи сплошная турбулентность, а у Шу-Мэй при взлете и посадке закладывало уши. Все уверяли, что соска поможет, но как же она, бедная, вопила.

На щеке Шу-Мэй блестела дорожка от слез.

– Я привезла ей подарок, – сказала Джин-Хо.

– О, как это мило! – ответила Битси. – Ты очень заботливая старшая сестра.

Она с благодарностью оглянулась на отца и поднялась, вновь прижав Шу-Мэй к плечу.

– Пошли вниз, нас там ждут.

– Пусть она сначала подарок посмотрит, – напомнила Джин-Хо.

– Не сейчас, лапонька. Давай попозже.

Дэйв опасался, что Джин-Хо заспорит, но она кротко поплелась рядом с Битси. Он взял у нее из рук коробку, чтобы девочка шла налегке. Забрал у Брэда пару пакетов и пошел за ними следом к эскалатору. Со спины Джин-Хо показалась ему вдруг такой выросшей, что сердце сжалось: он вспомнил, как такое же сочувствие вызывала у него Битси, когда они принесли домой ее новорожденного братика. Ее ладошки показались вдруг гигантскими лапами, а коленки-то какие узловатые.

Снизу донесся радостный вопль. Приветственная делегация стояла прямо у подножия эскалатора – друзья и родственники, употевшие в зимней одежде, с подарками, шариками, плакатами.

Как только Брэд доехал до первого этажа, он бросил сумки и подхватил малышку вместе с одеялом, поднял ее высоко над головой.

– Вот она, ребята! – объявил он. – Мисс Шу-Мэй Дикинсон-Дональдсон!

Защелкали фотоаппараты, зажужжали видеокамеры, запечатлевая, как Шу-Мэй переходит на руки к матери Брэда.

– Кто у нас красотка! – заворковала мать Брэда, прижимая к себе ребенка. – Кто сладкая малышка! Я твоя бабушка Пэт, малышка сладкая!

Шу-Мэй таращилась на нее, вверх-вниз ходила соска.

Наконец-то, благодарение небесам, Битси смогла заняться Джин-Хо, взять ее за руку.

Все поспешили к конвейеру, на котором появились первые чемоданы и рюкзаки.

– Видела бы ты, что нам каждый день давали на завтрак! – рассказывала Битси Джин-Хо. – Столько новых блюд, каких мы никогда не пробовали. Тебе понравилось бы.

Джин-Хо, похоже, в этом сомневалась. Лора полыхнула вспышкой фотоаппарата прямо ей в лицо. Полли – уже пятнадцатилетняя, до смерти уставшая от семейных мероприятий, – нацепила наушники плеера и поглядывала на парня в футбольном свитере. Каких только одежек не увидишь в аэропорту. Одни пассажиры, явно прямиком из тропиков, выходили в гавайских рубахах и шлепанцах, а другие – в толстых лыжных ботинках и многочисленных поддевках. Прошла молодая пара, волоча холщовые сумки, размером и формой напоминавшие доски для глажки, ламинированные абонементы на горнолыжный склон свисали с застежок молний на их куртках. Женщина отбрасывала за плечи струящиеся темные волосы, мужчина описывал с ирландским акцентом какое-то приключение, «наивернулся», выходило у него, а сразу позади… да это же Мариам, шагала себе неторопливо, сунув руки в карманы пальто. Она подошла к Джин-Хо, которая осталась стоять в одиночестве, пока Битси высматривала на конвейере багаж.

– Где же твоя сестричка? – спросила Мариам, и Джин-Хо ответила:

– Ее забрала бабушка Пэт.

Мариам оглянулась на мать Брэда, которую уже окружило несколько женщин, ворковавших над младенцем.

– Очень миленькая, – сказала Мариам, не пытаясь подойти ближе.

– Мы предполагаем, что она миленькая, – уточнил Дэйв. – Но пока не вынем у нее соску изо рта, полной уверенности не будет.

– Это напоминает вам тот день? – спросила его Мариам. – Когда привезли Джин-Хо?

– О да! Конечно же!

Но он сказал так только ради Джин-Хо, чтобы она чувствовала свою причастность. На самом деле – ничего общего между этим вечером и тем, четыре с половиной года назад. Хотя все старались как могли. Вон Лу с микрофоном, записывает поздравительные речи. Бриджит с Дейдрой поют в унисон «Они едут из-за гор», а подруга Битси по книжному клубу держит плакат «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, ШУ-МЭЙ». Но атмосфера изменилась теперь, когда запретили собираться прямо у выхода. Общее настроение не складывалось, все вразброд, энтузиазм казался вымученным.

Мариам пустилась рассказывать Джин-Хо про ее Прибытие.

– Самолет опаздывал, – говорила она, – мы стояли и ждали часами. Конечно, мы приехали заранее, так не терпелось тебя увидеть. Но казалось, что ты никогда не прилетишь. И никто ни словом не объяснял, почему такая задержка.

Это звучало так, словно она в тот раз приехала в аэропорт ради Джин-Хо. Дэйв на миг чуть не забыл, что они тогда и знакомы-то не были.

– Наш самолет опоздал? – переспросила Сьюзен. Она втиснулась между Джин-Хо и Мариам. – Я и не знала, что самолет опоздал. А ты знала? – спросила она Джин-Хо.

Джин-Хо пожала плечами и уставилась куда-то в сторону. (Порой Дэйву казалось, что она предпочитает обойтись без напоминаний о дне Прибытия.)

– Никаких объявлений, – продолжала Мариам. – Но наступил момент, когда мы почувствовали – что-то происходит. Дверь отворилась, мы все собрались вокруг…

Брэд тем временем с помощью нескольких встречающих снимал с конвейера багаж – целую гору, даже больше той, с которой они отправлялись в путь. Наконец, отступив на шаг, Брэд сверился со списком:

– Большая спортивная сумка: есть. Сумка с одеждой: есть. Красный чемодан, синий чемодан, маленький синий чемодан…

Битси, снова подхватив на руки Шу-Мэй, обходила собравшихся, всех приглашая к себе домой.

– Одному богу известно, что там творится. Я же уезжала на три недели, – приговаривала она (чем слегка обидела Дэйва, который с утра вымыл весь дом от первого этажа до последнего). – Но нам было бы приятно видеть всех вас, а Джанин, спасибо ей, привезет напитки.

У нее покраснела шея – верный признак, что Битси возбуждена, – вся она была разгоряченная, неуклюжая, и Дэйв почувствовал укол смешанной с жалостью любви, а почему, и сам едва ли понимал.

– Ну я старый дурень, – жизнерадостно признавался Лу. – Подсунул микрофон какому-то чужаку. Думал, это сосед или кто-то в этом роде. Но он был очень мил. Сказал: «К сожалению, я не имею удовольствия знать этих людей, но желаю им всего наилучшего и считаю, что им очень повезло с такой красивой дочкой». Разумеется, эту запись можно стереть, но, может быть, лучше оставить.

– Конечно, оставьте! – сказала Битси. – Где этот человек? Давайте и его пригласим. – Она повыше вскинула Шу-Мэй на плечо и обернулась к Дэйву: – Папа, ты поедешь с нами? Втиснешься между двумя детскими сиденьями?

– Зачем же втискиваться? – возразил он. – Я же могу поехать с…

Он обернулся, ища глазами Эйба или Мака, но очутился лицом к лицу с Мариам.

– Конечно, я вас подвезу, – сказала она.

И не успел он извиниться, как Битси сказала:

– Отлично! Спасибо, Мариам. И спасибо, что приехали встретить Шу-Мэй.

– Ни за что бы такое не пропустила, – ответила Мариам, но таким легким, небрежным тоном, из-за которого Дэйву порой казалось, что Мариам над чем-то втайне посмеивается.

Все ринулись на парковку, подхватив чемоданы. Дэйв возглавил процессию, чтобы показать, где он оставил машину. Когда он попытался уложить подарок Джин-Хо в багажник, та запротестовала:

– Надо отдать Шу-Мэй. Пусть посмотрит, пока будем ехать.

– Хорошо, милая, – сказал Дэйв. – Пока, скоро увидимся.

Он отдал ключи Брэду и пошел за Мариам на верхний уровень к ее машине. В гараже было холоднее, чем снаружи, пробирало до костей, они оба шли быстро, шаги их на бетонном полу отзванивали чуть ли не металлом.

– Не странно ли, – заговорила Мариам, – совершенно незнакомый человек вдруг вот так навеки входит в семью. Конечно, и с кровными детьми так, и все же… Почему-то это кажется мне более поразительным.

– Для меня поразительно и то и другое, – сказал Дэйв. – Помню, перед рождением Битси я волновался, как мы с ней уживемся. Я говорил Конни: «Сама подумай, как долго мы выбираем, с кем вступать в брак, а тут неведомо откуда появится этот младенец, ни психологических тестов не проходил, ни рекомендаций у него не спрашиваем, – а вдруг у нас с ним ничего общего не окажется?»

Мариам засмеялась и плотнее укуталась в пальто. Они больше ни о чем не говорили, пока не сели в машину, пока не осталась позади касса и автомобиль не слился с потоком на шоссе. Тут Дэйв сказал:

– А как насчет Сами и Зибы? Они собираются еще усыновлять?

– Кажется, они считают, что больше одного ребенка им не осилить, – ответила Мариам. – Учитывая, сколько нынче стоят частные школы.

– А общедоступное образование поддержать не хотят?

Мариам глянула на него искоса и не ответила, несколько минут вела машину молча. Ее профиль, вспыхивавший серебром в свете фар, когда мимо пролетал автомобиль, казался ледяным и суровым, а длинная линия носа – неправдоподобно прямой.

– Хотя это, наверное, сугубо личное решение, – пробормотал он наконец.

– Да, – лаконично подтвердила она.

На миг Дэйва охватила страсть к мятежу. С какой стати эта женщина демонстрирует свое превосходство! Он сказал:

– Знаете ли, иногда вы могли бы снизойти и до небольшого спора.

Она глянула на него совсем уж мельком и снова устремила взгляд на дорогу.

– Вы бы, например, могли мне сказать, что государственные школы в Балтиморе ужасны. Я бы мог ответить: да, но если бы родители впряглись, мы бы, как я надеюсь, сумели изменить дело к лучшему. Тогда вы бы возразили, что не станете жертвовать будущим своей внучки ради всего лишь надежды. Я могу вести такой спор! На куски не развалюсь!

Она все еще молчала, но, кажется, с трудом сдерживала улыбку.

– Вы так себя ведете, словно уж настолько правы, что и спорить нет надобности, – попрекнул он.

Она удивилась:

– Это я-то? – И на этот раз поглядела на него во все глаза.

– Так, словно вы думаете: о, эти тупые американцы, что они вообще понимают.

– Ничего подобного я не думаю!

– Быть американцем не так просто, как вам кажется, – признался он. – Не думайте, будто мы не понимаем, как к нам во всем мире относятся. В те времена, когда я еще ездил за границу, стоило завидеть группу наших туристов, меня передергивало, хотя я и понимал, что и сам мало чем от них отличаюсь. В том-то и беда: нас сваливают в одну кучу. Мы все, так сказать, на одном корабле, и куда бы корабль ни двинулся, я вынужден плыть вместе с ним, даже если он себя ведет… как школьный хулиган какой-нибудь. Не могу спрыгнуть за борт, как вы не понимаете!

– В то время как нас, иранцев, – сухо заговорила Мариам, – неизменно оценивают исключительно как отдельных и уникальных личностей.

– Нуу… – пробормотал он, чувствуя себя слегка глуповато. Переборщил, конечно.

– Вы видели, как сегодня в аэропорту пассажиры обходили стороной Сами, Зибу и меня? Должно быть, нет. Вы этого даже не замечаете. Но с одиннадцатого сентября так обстоят дела. О! – выдохнула она. – Порой я так устаю быть иностранкой, хоть ложись и помирай. Тяжелая это работа – быть иностранкой.

– Работа?

– Очень много труда, усилий, и все же мы никогда не впишемся окончательно. В прошлое Рождество Сьюзен сказала, когда я везла ее домой из сада: «Вот бы мы тоже праздновали Рождество, как все. Не хочу быть другой», вот что сказала она. Это разбило мне сердце.

– Что ж… – сказал Дэйв. Осторожно, чтобы не навлечь на себя очередной взгляд Мариам, он предложил: – А может быть, пусть у нее будет маленькая елочка? Разве никак нельзя?

– У нее была елочка, – сказала Мариам. Они въехали в город, и она поглядывала в зеркало бокового вида, выжидая момент, чтобы перестроиться на другую полосу. – Огромная елка. Уж это-то мы для нее сделали.

– Тогда… не знаю, украшения? Венок, гирлянда лампочек?

– Разумеется. И омела.

– А! И… А небольшие подарки – это было бы против вашей веры?

– Она получила десятки подарков. И сама дарила.

– Вот как. – На миг он умолк. – Тогда что, чулок? – спросил он в конце концов. – Чулок она вешала?

– О да.

– А колядки? Не религиозные, разумеется, но, может быть, спеть «Джингл беллз», «Доброго короля Венцеслава» и, постойте, пожалуй, «Я вижу три корабля»…

– Она ходила колядовать с соседскими детьми. Прошли по всей улице и спели все песенки до единой, и про младенца Иисуса в том числе.

– Ну тогда… – сдался он, – я не вполне понимаю…

– Но в машине в тот день она мне сказала: «Это не то же самое. Я не чувствую этого. Это не настоящее Рождество».

Дэйв рассмеялся.

– Да бога ради! – сказал он. – Это же самое говорит каждый ребенок в стране.

Она притормозила на светофоре и поглядела на него.

Он пояснил:

– Вы не думаете, что они все так рассуждают? Каждый говорит: «В другой семье празднуют правильнее, по телевизору это выглядит красивее, я думал, все будет лучше». Это же Рождество! Так оно устроено! У всех завышенные ожидания.

Она приняла его аргументы, увидел Дэйв. Ее лицо немного прояснилось.

– Эта девочка на сто процентов американка, – подытожил он.

Мариам улыбнулась и снова нажала на газ.

И дальше они ехали в молчании, которое Дэйв не пытался нарушить, потому что Мариам, казалось, погрузилась в размышления. Останавливаясь на красный свет, она постукивала ногтем по рулю, словно в такт внутреннему диалогу, и когда притормозила перед домом Брэда и Битси, сказала:

– Да, конечно, вы правы.

– Я прав?

– Я слишком чувствительна к своей иностранности.

– Что? Стойте, стойте! Я вовсе не это пытался сказать.

Но она медленно кивнула и добавила:

– Слишком много об этом думаю.

Машина уже остановилась, но Мариам не выключала мотор, и Дэйв понял, что она не собирается заходить. Она смотрела прямо перед собой, упираясь взглядом в ветровое стекло.

– Наверное, это граничит с жалостью к себе, – сказала она. – Которую я презираю.

– Я ничего подобного не говорил! Нет в вас ни грамма жалости к себе.

– Но видите ли, – продолжала она, – человек впадает в… как бы это сказать… у него складывается предвзятое мнение. Начинает казаться, будто все было бы по-другому, если бы ты был частью этой страны. Начинаешь думать, будто иностранность определяет всю твою жизнь. «Если б я была дома», – говоришь себе и забываешь, что к той стране ты тоже перестала принадлежать. После стольких-то лет. Она уже не будет для тебя домом.

Дэйву казалось, что смысл ее слов глубоко печален, но голос был ясен, лицо, повернутое в профиль, бесстрастно. Желтый свет падал на лицо или пропадал на миг, когда между автомобилем и фонарем на подъездной дорожке проходили другие гости.

– Мариам! – позвал Дэйв.

Она обернулась, посмотрела на него как будто издали, дружелюбно, однако в глубокой задумчивости.

– Вы часть этой страны, – сказал он. – Принадлежите ей точно так же, как я, или кто угодно, или Битси, или… Это как с Рождеством. Всем кажется, будто лучше сжился кто-то другой.

По крайней мере, она вроде бы его слушала. Склонила голову набок, смотрела ему в глаза. И вдруг он смутился. Нельзя же так торжественно выступать.

– Ну ладно, – сменил он тон. – Вы же зайдете?

Она выдохнула:

– Ох!

– Прошу вас, – сказал он, дотянулся до ключей в замке зажигания, выключил газ. – Пойдем, – позвал он и передал ей ключи. И тут показалось, что слова приобретают новое значение, и он позвал ее снова: – Добро пожаловать, Мариам. Добро пожаловать домой.

И ее пальцы сомкнулись не на ключах, а на его пальцах, они сидели, держась за руки, внимательно глядя друг на друга.