После похорон Фельдман устроил поминальный ужин в своем доме на Ноб-хилл — в основном, для коллег Мелани. Все они были потрясены ее смертью. Фельдман пытался уговорить Сару прийти на ужин, хотя бы заглянуть на несколько минут, но она категорически отвергла его предложение. Ее агрессивность была своего рода защитной реакцией и помогала ей выстоять в сложившейся ситуации. Теперь, когда все связанное с похоронами было позади, она мечтала лишь о том, чтобы вернуться домой, принять горячую ванну, забраться в постель и не вылезать оттуда по меньшей мере пару дней. Отгородиться от внешнего мира. Пока не придет в себя. Ха!

И только когда Берни уже свернул на ее улицу, Сара вдруг передумала и попросила отвезти ее к дому Фельдмана. Берни был, мягко говоря, удивлен.

— Ты уверена в своем желании, Сара?

— Я ни в чем не уверена, Берни.

Он остановил машину у обочины и обернулся к Саре.

— Я знаю, Сара, что вы с сестрой не были очень уж близки. И, возможно, тебя гложет чувство вины. Ты думаешь, что должна была вести себя по-другому. Это вполне естественно. Только прошу тебя об одном: не зацикливайся на этом, дорогая, не терзай себя. Ты по-своему любила сестру. И я знаю, что ее смерть явилась для тебя тяжелым ударом.

Сара страдальчески посмотрела на него.

— Ты меня доведешь до слез, Берни Гроссман.

— А почему бы тебе не поплакать? — вкрадчиво произнес он.

— Потому что это не поможет. Я должна быть на взводе, оставаться агрессивной. Только так я смогу защитить себя.

— Защитить от чего?

Она вспомнила то письмо. И медальон. И реплику тележурналистки на кладбище. «Он ведь уже дал о себе знать?» Откуда ей это известно? Почему Эмма Марголис так уверена в том, что именно Ромео, а не какой-нибудь злостный шутник, напомнил о себе?

— Я в смятении, Берни. Я в бешенстве. Я чертовски озлоблена. Мелани столько сил положила на то, чтобы превратить этих ублюдков в полноценных людей. И вот один из них отплатил ей… — Она стиснула зубы. — Мелани мертва, а это чудовище живет, да еще злорадствует.

— Полицейские поймают его, Сара. Все перевернут вверх дном и не успокоятся, пока не арестуют убийцу. Для тебя же лучший выход — попытаться абстрагироваться от случившегося.

— Это значит — делать вид, что ничего не произошло. Вычеркнуть все из памяти. Я не могу пойти на это, Берни. На этот раз мне не убежать от реальности. Если я это сделаю, мне конец.

— Конец? Сара, я начинаю за тебя бояться. Что ты имеешь в виду, говоря, что тебе конец?

Лицо ее приняло безучастное выражение.

— Ничего. Я выдохлась. Отвези меня к Фельдману, Берни.

Он театрально вздохнул.

— Как скажешь, крошка. Я в твоем распоряжении. Никогда не забывай об этом. Обещаешь?

— Обещаю.

— Хочешь, чтобы я пошел с тобой? Там ведь будут одни психиатры. Не знаю, Сара. Наверное, в такой компании недолго и самому свихнуться, — пошутил он и, включив зажигание, развернулся, чтобы ехать в обратную сторону.

Сара слабо улыбнулась и покачала головой.

— Нет, я в порядке. — Увидев сомнение на его лице, она добавила: — Правда, — но, скорее, уверяла в этом себя, а не его.

Он повернулся и крепко сжал ее руку.

— Хитреца не перехитришь, малышка. Нужно, чтобы прошло время. Мы оба это знаем. Рим не сразу строился.

— Верно, — сказала Сара, думая совсем о другом. Как скоро можно все разрушить? Один короткий взрыв. Она словно чувствовала, как тикает заложенная в ней мина. Готовая взорваться в любой момент. И накрыть смертоносной волной всех, кто рядом. Тех немногих близких ей людей, кто еще остался на этом свете.

Через пятнадцать минут Берни доставил Сару к шикарному особняку доктора Стэнли Фельдмана, который находился совсем рядом с Собором Грейс. Он проследил, как она осторожно, словно боясь оступиться, поднялась по лестнице к парадному входу. Однако, позвонив в дверь, она обернулась и помахала ему, как будто давая понять, что полностью владеет собой.

Берни коротко посигналил ей клаксоном и уехал.

Психиатр был немало удивлен, когда, открыв дверь, увидел ее на пороге.

— Ты словно аршин проглотил, Фельдман. — Сара не могла отказать себе в удовольствии съязвить. В эти дни ей редко выпадала такая возможность.

Фельдман отступил на шаг, пропуская ее вперед. Стены двухэтажного вестибюля были оклеены полосатыми кремово-бронзовыми обоями, пол выложен черными мраморными плитами с золотыми прожилками. Обстановка была элегантной и величественно-строгой одновременно. Впрочем, как и хозяин дома.

— Я рад, что ты пришла. — Теперь уже взгляд его был профессионально-оценивающим, однако сегодня в нем сквозила легкая грусть.

— Что, признак здоровой психики?

Его полные губы еле заметно дрогнули.

— Если скажу «да», тебя это может до смерти напугать.

Его почти игривый ответ еще больше взбесил ее. Он что, пытался ее развеселить? Или это новая тактика? Зная Фельдмана, можно было смело сказать, что не в его правилах признавать себя побежденным. А, впрочем, что она знала про Фельдмана? Будучи ее психотерапевтом, он всегда держал при себе и свои чувства, и стратегию лечения.

Она покосилась на дверь, ведущую в гостиную.

— Их там много?

— Нет, — сказал Фельдман. — Человек двадцать-двадцать пять. Они пришли, чтобы добрым словом помянуть твою сестру.

Добрым словом. Сара нахмурилась. Какую глупость она совершила, притащившись сюда. Что она себе вообразила?

И в этот момент она увидела женщину, вышедшую в холл из гостиной. Это была Эмма Марголис. Вот оно, вдруг поняла Сара. Вот что так влекло ее в этот дом. На некоем подсознательном уровне зрела в ней уверенность в том, что ведущая «Опасной грани» окажется в числе гостей. И что эта женщина будет ждать ее появления.

— О, я ищу туалетную комнату, — пробормотала Эмма Марголис, словно извиняясь за бесцеремонное вторжение в чужую беседу.

— А, это в прямо противоположную сторону, — подчеркнуто любезно подсказал ей Фельдман.

Эмма Марголис кивнула головой, на мгновение задержала взгляд на Саре и, грациозно развернувшись, прошествовала через холл и исчезла за дверью туалетной комнаты.

Какими добрыми словами вспоминала она Мелани? Для Сары это оставалось загадкой.

— Ты ее знаешь? — спросила она Фельдмана.

— Так, немного. А ты?

— Нет. — Она покосилась на закрытую дверь туалетной комнаты, и психиатр проследил за направлением ее взгляда.

Какое-то время они молчали. Выражение лица Фельдмана оставалось задумчивым, у Сары — напряженным.

— Ты бы не хотела присоединиться к гостям, Сара?

До нее не сразу дошел смысл обращенного к ней вопроса.

— Да… через несколько минут. Мне нужно прийти в себя.

— Я понимаю, — сказал он.

Нет, не понимаешь, Фельдман. Ты никогда меня не понимал.

Эмма Марголис, похоже, ничуть не удивилась, когда, выйдя через пару минут из туалетной комнаты, увидела дожидавшуюся ее в холле Сару.

— Вы ориентируетесь в этом доме? — без преамбулы спросила Эмма. — Есть здесь тихий уголок, где можно было бы поговорить? — Хотя она и одержала своего рода победу, в ее тоне не было и тени самодовольства. Сара оценила это.

— Там, в конце коридора, его библиотека.

Сара пошла впереди, показывая дорогу. Когда они оказались в просторной, обитой панелями комнате, Эмма сухо заметила:

— Да, вот уж действительно библиотека.

И она подошла к стоявшему посреди комнаты столу из красного дерева, легонько провела рукой по его сияющей полированной поверхности.

Сара осталась стоять в дверях.

— Вы сказали, что дружили с Мелани. — Ее тон и выражение лица были нарочито дерзкими и вызывающими. — Но она никогда не говорила мне о вас.

Эмма устроилась в одном из глубоких кожаных кресел, закинув ногу на ногу. Платье ее вновь чуть распахнулось, и в разрезе мелькнуло загорелое бедро.

— Мне она тоже ничего не говорила о вас.

— Тронута, — проворчала Сара.

Женщины долго смотрели друг на друга, как будто мысленно мерились силами.

— Мы обе потрясены случившимся. Я до сих пор не могу прийти в себя и смириться с утратой. Да и вы, наверное, тоже, — тихо произнесла Эмма.

Сара поймала себя на том, что никак не может сосредоточиться. Она потянулась за очками. Сейчас наступил как раз тот момент, когда от нее требовалась предельная четкость восприятия.

— Когда вы познакомились с моей сестрой?

Эмма жестом указала ей на кресло.

— Садитесь, и я все вам расскажу.

Сара послушно села, несколько смягчившись.

— Пожалуй, мне лучше начать с самого начала, — предложила Эмма. — Думаю, это могло бы помочь.

— Кому — вам или мне?

Эмма внимательно посмотрела на нее.

— Надеюсь, нам обеим.

— Я пришла сюда не за тем, чтобы успокаивать вашу совесть, — резко сказала Сара.

— Да будет вам, милая, — не без симпатии произнесла Эмма. — Вы же не всемогущи.

Странно, но реплика Эммы почему-то не вызвала у Сары прилива злости, а, наоборот, позабавила.

— Меньше всего мне хотелось бы казаться всемогущей, — неожиданно для самой себя призналась Сара, немало удивившись тому, что так разоткровенничалась. Тем более с совершенно незнакомой женщиной. И к тому же журналисткой до мозга костей.

Эмма улыбнулась. Улыбка была теплой, дружеской.

— Мне тоже.

— Вашей выдержке можно позавидовать, — искренне сказала Сара. Эмма Марголис и впрямь источала ауру холодной уверенности и производила впечатление весьма компетентной, волевой и преуспевающей женщины. Сара испытала легкую зависть.

— Внешность обманчива.

— Да, — согласилась Сара.

— Вашей сестре это было известно лучше, чем кому бы то ни было.

— Но не лучше, чем Ромео, — ледяным тоном произнесла Сара.

Эмма откинулась на спинку кресла и устремила взгляд мимо Сары. Повисло молчание. Саре вдруг показалось, что в комнате незримо присутствует Мелани. Дух ее витал в воздухе, эмоционально воздействуя на них обеих. Сара чувствовала, что и Эмма испытывает подобные ощущения.

— Расскажите мне о вашей дружбе с Мелани, — попросила Сара.

— Мы познакомились на семинаре, который она проводила этим летом в «БАПИ» — Институте психоанализа в Бэй-Эриа.

Кто-кто, а уж Сара-то знала, что скрывается за этой аббревиатурой. Ее отец долгое время был членом Совета директоров этого знаменитого научного центра. Фельдман же и по сей день являлся его президентом. Мелани стажировалась в Институте. А Сара провела в его стенах уйму времени, проходя курс усиленной психотерапии. Даже ее мать однажды была здешней пациенткой. Сара с горечью подумала о том, что для семьи Розен Институт был вторым домом.

Эмма перевела взгляд на хрустальный графин и бокалы, стоявшие на инкрустированном серебряном подносе на столе.

— Как вы думаете, доктор Фельдман не обидится, если я налью себе выпить?

— Нет. Он как раз любит, когда люди ведут себя естественно. Всю свою жизнь он посвятил тому, чтобы избавить их от комплексов.

Взгляд Эммы стал задумчивым.

— Вы не очень-то его жалуете, я угадала?

— В течение двух лет он был моим психиатром.

Эмма улыбнулась, как будто этим было все сказано. Сара предположила, что ее собеседница тоже провела какое-то время на больничной койке. Она ощутила некое родство душ, и ей стало немного легче.

Сделав длинный глоток коньяка, Эмма передала графин Саре.

Сара отставила его в сторону.

— Продолжайте, — нетерпеливо сказала она. — Вы познакомились с Мелани на лекции.

Эмма сидела в кресле, обхватив обеими руками бокал с коньяком.

— Это было как раз после второго убийства, совершенного Ромео, — впрочем, тогда еще не было этого прозвища. В своей лекции Мелани затрагивала особенности поведения сексуальных маньяков и шаблоны серийных убийств на сексуальной почве. Она не имела в виду какого-то конкретного психопата, но в качестве примера привела и нашего Ромео.

— Что она сказала о нем?

Эмма пристально посмотрела на нее. Сара отвернулась.

— Самым существенным мне показался ее комментарий о том, что Ромео ведет себя подобно хамелеону. Она считала, что он искусно маскируется и каждый раз предстает в совершенно новом образе. Еще она сказала, что, если не знать о его кровавых злодеяниях, его вполне можно принять за нормального, добропорядочного человека — ну, скажем, каким мы видим своего соседа. Я помню, тогда еще заметила Майклу Вагнеру, что у меня тоже есть с виду нормальный сосед. Торговец. Еще даже пошутила по поводу того, что и сам Майк выглядит исключительно добропорядочным гражданином. Правда, его эта шутка не развеселила.

— Вагнер тоже там был?

— Да, и Джон Аллегро.

— Что их туда занесло?

— Как я уже сказала, на тот момент в городе уже было зафиксировано два сходных по почерку убийства. Полицейские все больше склонялись к мысли о том, что имеют дело с серийным убийцей-маньяком. Ваша сестра была экспертом в этой области психиатрии, потому-то они и оказались на ее лекции. Официально же они обратились к Мелани за помощью сразу после того, как в доме на Рашн-хилл был обнаружен труп третьей жертвы — обезображенный, выпотрошенный…

— А что вас привело на этот семинар? Поиски сюжетов для вашего шоу? — спросила Сара, намеренно прервав Эмму, с тем чтобы не слышать зловещих подробностей, которые могли бы напомнить ей о том, в каком состоянии находилось тело ее сестры.

Эмма ответила не сразу — видимо, углубилась в воспоминания.

— Отчасти профессиональный интерес.

— А отчасти личный? — подталкивала ее к откровенности Сара.

Эмма кивнула головой.

— Я знала Дайану Корбетт. Мы не были близкими подругами, но… дружили.

— Дайану Корбетт?

— Да, первую жертву Ромео, — сдавленным голосом произнесла Эмма.

— О! — Сара почувствовала себя виноватой. Она была так потрясена смертью Мелани и поглощена обрушившимися в связи с этим проблемами, что начисто забыла о тех, кто тоже перенес душевную травму. Бедная Эмма. Жертвами Ромео стали хорошо знакомые ей люди. Какое зловещее совпадение.

Сара в порыве чувств протянула ей руку. Эмма взяла ее. Благодарно пожала. Сара с удивлением обнаружила, что тоже отвечает ей пожатием. Она тут же мысленно одернула себя. Такое духовное единение — пусть даже мимолетное, пусть ею же спровоцированное, — противоречило ее натуре, в расслабленном состоянии она чувствовала себя неуютно.

— А Мелани была знакома с Дайаной? Или с другими жертвами Ромео? — поспешно спросила Сара. Что, если между этими женщинами есть какая-то связь? И если это так, не связана ли теперь с ними через сестру и она?

— Нет. Во всяком случае, она никогда не говорила об этом. — Эмма сделала паузу и пристально взглянула на Сару. Потом продолжила: — В общем, после семинара мы вчетвером — Мелани, Аллегро, Вагнер и я — отправились в бар. Честно говоря, это была идея полицейских пригласить Мелани ко мне в студию и поговорить о Ромео. На семинаре она очень часто повторяла, что у психически ненормальных людей огромное самомнение и они обожают находиться в центре всеобщего внимания. Она даже думала, что Ромео мог бы клюнуть на рекламу и связаться с ней по контактному телефону в студии. Следствие к тому времени уже зашло в тупик, и детективы цеплялись за любую возможность, лишь бы выкурить зверя из его берлоги. После первого появления Мелани на экране на нас обрушился шквал звонков, факсов, писем с просьбами продолжить цикл передач. И мы уговорили Мелани вернуться. Она выступила в четырех передачах. Последняя запись состоялась в тот самый день… — Эмма запнулась. И сделала еще один большой глоток из бокала. Коньяк уже плескался на самом донышке. — Я очень любила Мелани, Сара. И чувствую себя в какой-то мере ответственной за то, что с ней произошло.

— Иногда мне кажется, что подобные чувства испытывают все. Все, кроме убийцы. — Говоря обо всех, Сара имела в виду прежде всего себя.

— С самого начала я стремилась делать все от меня зависящее, чтобы помочь этим ребятам из полиции поймать Ромео. Я и до сих пор делаю все, что могу. Сейчас даже больше чем когда-либо, — искренне сказала Эмма.

— Так Ромео все-таки связался с ней? — Сара осеклась, лишь только вопрос слетел с ее губ. — О, Боже, что я говорю? — задыхаясь, выпалила она. — Конечно, связался, раз ее уже нет в живых.

— Да, но, насколько мне известно, объявился он не раньше, чем в четверг вечером, — произнесла Эмма уже заметно осипшим голосом. — Если бы это произошло раньше, мы смогли бы его вычислить.

У Сары раскалывалась голова. Крепко зажмурившись, она начала растирать виски. В тот же момент на плечо ее легла рука Эммы. Нежный, участливый жест.

— Почему бы вам не глотнуть коньяка? — тихо спросила Эмма.

— Нет, от него будет еще хуже.

— Может, мы отложим наш разговор?

Сара крепко сжала руку Эммы.

— Вы должны сказать мне. Почему вы решили, что Ромео уже связывался со мной?

Их взгляды встретились и какое-то время не отпускали друг друга. В них сквозило молчаливое сострадание. Нравилось это Саре или нет, но незримые узы все-таки связали ее с Эммой.

— Он и мне напомнил о себе. Запиской.

Сара вцепилась в подлокотники кресла.

— И что в ней было?

— Всего лишь одна двусмысленная строчка. Распечатанная на компьютере. «Она еще не понимает, но скоро непременно поймет».

Сара устремила на нее испытующий взгляд.

— И это все? Больше в ней ничего не было?

— Я нашла ее на своем рабочем столе в телестудии. На следующий день после того как Мелани… — Эмма залпом допила остававшийся в бокале коньяк. — Он даже не подписался под ней. Впрочем, это было лишнее. Мне достаточно было взглянуть на нее, чтобы догадаться, кто автор. Единственное, в чем я не была уверена, так это в том, кого он имеет в виду, говоря она. Но, стоило мне увидеть вас на кладбище, как все встало на свои места. Я поняла, что он и вам писал.

— Кто-то действительно подбросил мне записку. Но это мог сделать кто угодно…

— Что было написано в вашей?

Сара была в смятении. Почему Эмма так упорно приписывает Ромео авторство, когда говорит об этих посланиях?

— Это было несколько необычное выражение соболезнований. И еще что-то насчет… родства душ. Я порвала ее. Выбросила. — Она поколебалась. — А сегодня утром я нашла у себя в машине дешевенький медальон в форме сердца. Машина была не заперта. Возле моего дома сейчас слоняется всякий сброд — фанаты, как их называет Аллегро. Господи, они даже носят эти отвратительные майки с именем Ромео.

— Вы, конечно, заявили об этом в полицию, — сказала Эмма. — Показали им медальон.

— Нет. Что из мухи слона раздувать? У полиции своих проблем хватает. Мелани ведь ни разу не получала записок от Ромео, верно? И те, другие… женщины тоже?

— Вы кого пытаетесь убедить — меня или себя? — мягко произнесла Эмма.

Сара уже с трудом выдерживала все нарастающую головную боль.

— Почему вы так уверены, что писал именно Ромео? — спросила она. — Вы ведь не знаете. Ваша записка даже не была подписана. По-моему, вы преувеличиваете значение этих невинных шалостей. Если Ромео так стремится напомнить о себе, почему же не дал понять, что именно ему принадлежат и записка, и медальон? Неужели ему не хотелось лишний раз появиться на газетных полосах? Что-то не верится.

— О’кей, успокойтесь.

Сара вскочила с кресла и заметалась по комнате.

— Успокоиться? Сейчас вы мне напомнили моего приятеля Берни. Так вот: я не могу оставаться спокойной. Я готова рвать и метать. Во мне все пылает. Я вне себя от бешенства… — Она вдруг резко остановилась. На нее словно снизошло озарение. Сара поняла, что ей нужно делать. И это было единственное, что она действительно могла сделать. Если хотела спасти свой разум.

— Эмма, я выступлю в вашей программе.

— Что? Зачем?

— Зачем? Чтобы высказать этому негодяю, который убил мою сестру, все, что я о нем думаю. Я хочу сказать ему, что он подлый, мерзкий, отвратительный извращенец. Боже, как бы мне хотелось вырвать у него из груди его поганое сердце… — Крик сорвался с ее губ.

Эмма протянула к ней руку, чтобы попытаться утешить, но Сара резко отмахнулась.

— Когда? Когда я смогу выступить? — Ей нужно было торопиться. Пока она не сорвалась.

Эмма колебалась.

— Завтрашний вечер мы отвели под футбольный матч. Вторник тоже забит.

Сара поняла, что журналистка намеренно тянет время, пытаясь охладить ее пыл.

— О’кей, среда, — настаивала Сара. — Во сколько?

— Мы… начинаем запись в два.

— Передача выйдет в эфир в среду вечером?

— Да, в десять.

— Вы будете анонсировать ее заранее?

Эмма слабо улыбнулась.

— Можете не сомневаться. Мои продюсеры будут в восторге от идеи вашего участия. Но я со своей стороны все-таки прошу вас, Сара, еще раз все хорошенько обдумать. Вы должны быть уверены в том, что хотите этого.

— Я хочу лишь одного: покончить с этим кошмаром. К сожалению, это не в моих силах. — Сара направилась к двери. На полпути она остановилась и, обернувшись, спросила: — Почему на кладбище вы утешали Роберта Перри? Какое он имеет к вам отношение? — В ее тоне явственно угадывались обличительные нотки.

Эмма пожала плечами.

— Утешать — это, вообще-то, не мое призвание. Но этот Перри мне показался таким несчастным. Я… пожалела его. Он так убивался…

— Вы знали, что он был пациентом Мелани? Что именно он обнаружил ее труп? Перри утверждает, будто… — Сара осеклась. Что она делает? Ведь это будет преступлением перед памятью сестры, если она позволит Эмме вещать с телеэкрана о том, что доктор Мелани Розен имела интимные отношения со своими пациентами!

Эмма собиралась что-то сказать, когда в дверь постучали. Не успели они с Сарой и рта раскрыть, как дверь распахнулась. В библиотеку вошел Билл Деннисон.

— А, вот ты где, Сара, — с теплотой в голосе произнес он, мельком взглянув на Эмму. Та метнула в него колючий взгляд.

Но Деннисона это ничуть не смутило.

— Сара, Стэнли сказал мне, что ты здесь. Я так рад. Признаться, я боялся, что ты запрешься в своей квартире и будешь скрываться ото всех. А тебе сейчас как никому требуется дружеское участие. — Деннисон тут же и продемонстрировал его, подойдя к Саре и слегка обняв ее.

От его прикосновения у Сары защемило сердце. Ожившие воспоминания… вина, страх, стыд, сбившись в тугой комок, подкатывают к горлу… душат, давят. Она с трудом проглотила ком, но во рту остался горький привкус.

— Я должна идти. — Она высвободилась из объятий Деннисона и выбежала из комнаты. Бросилась прочь из этого дома.

— Сара, подожди, — окликнул Деннисон. Он догнал ее уже на улице.

— Сара, пожалуйста. — Лицо его выдавало сильное душевное волнение, когда он, поравнявшись с ней, крепко схватил ее за руку. — Не отвергай меня. Позволь тебе помочь.

Хлоп, хлоп, хлоп, хлоп. Как ритмичная барабанная дробь.

— Остановись, Билл. Пожалуйста… — Голос маленькой девочки. Мольба ребенка.

— Не стоит так расстраиваться, Сара. Я пытаюсь тебе помочь. Я же не сделал тебе больно. Мы ведь просто играем.

Просто играем. Играем. Играем.

— Остановись. Пожалуйста… — Опять в сознании прорезывается голос маленькой девочки. А в нем — паника, ужас.

Деннисон всем своим видом выражает участие.

— Все в порядке, Сара, — утешает он ее. — У тебя типичная реакция на стресс. Посттравматический синдром. В сложившейся ситуации это вполне объяснимо…

Она резко высвободила руку.

— Что можно объяснить, если все бессмысленно? — крикнула она, задыхаясь от злости и собственного бессилия.

Она крепко зажмурилась. Не видеть его. Прогнать печаль и страх. Задавить кошмар, который, словно вирус, начинал подтачивать ее силы.

Чернота. И в ней — одинокий мерцающий предмет, парящий над бездной.

Белый шелковый шарф. Соблазнительно извиваясь, он принимает форму петли.

И тут же голос — низкий, чарующий, манящий.

— Открой мне свое сердце… сердце… сердце…

— Сара?

Ей пришлось немного поморгать, прежде чем она смогла сфокусировать взгляд на Деннисоне. Хотя этого-то ей и не хотелось.

Он настоял на том, чтобы отвезти ее домой. Сара не стала сопротивляться. Очередная капитуляция. Как она ненавидела себя за это.

Он остановил свой «БМВ» на красный сигнал светофора на Тэйлор-стрит.

— Я очень боялся, что может произойти нечто подобное.

— Со мной уже все в порядке. — Она горько пожалела о том, что дала ему лишний повод убедиться в своей неуравновешенности.

— Нет. Я имел в виду… Мелани. Я умолял ее не впутываться в эту историю. Предупреждал, что это очень опасно.

Мелани. Сара смутилась и в то же время испытала легкое раздражение. Какой же идиоткой надо быть, чтобы вообразить, будто он всерьез о ней беспокоится. Для Билла всегда существовала лишь одна женщина: Мелани.

Даже в период короткого и неудачного романа, который они пережили восемь месяцев тому назад.

Сара покосилась на Деннисона. Лицо его выражало странное спокойствие. Или даже покорность. Ей было до боли знакомо это настроение. Таким Билл был в тот последний вечер у нее на квартире, когда одевался и уходил. Удивительная метаморфоза, если учесть, что сразу после секса — вернее, третьей по счету и последней неудачной его попытки, — он всем своим видом выражал раздражение и разочарование.

Забавно, но сам секс не рождал в ней никаких воспоминаний. Память цеплялась лишь за те ощущения, которые приходили уже после свершившегося акта. Но уж то, что Сара помнила, она помнила отчетливо.

Странно, но после близости с Биллом ей больше всего хотелось, чтобы он с нее слез. Но он не двигался, хотя она и пыталась его спихнуть. Он лишь слегка приподнимался, впиваясь локтями в матрац, и его влажный, холодный, еще не поникший после эрекции пенис упирался ей в живот…

— Ты опять не кончила? — Упрек. Вердикт. Она мучается от сознания собственной вины.

— Не принимай это на свой счет, Билл. Дело не в тебе. Во мне.

— Избавь меня от этого лепета, Сара. Твоя фригидность становится пассивно-агрессивной…

— Тогда уж и ты избавь меня от этого вздора, Билл. Психоанализ как десерт после секса — это не для меня.

Лицо Билла как-то странно сосредоточено, и это ее настораживает.

— Не вижу повода для шуток.

— А кто шутит?

— Я лечил многих женщин, у которых наблюдались подобные симптомы. Если кто и может понять тебя, так это я. Только я знаю, что тебе нужно.

Она хочет сказать ему, что он ровным счетом ничего не понимает, но в этот момент он впивается в ее рот жадным, дикарским поцелуем. Потом грубо переворачивает ее на живот и начинает шлепать. Хлоп, хлоп, хлоп, хлоп. Как ритмичная барабанная дробь.

— Остановись. Пожалуйста… — Голос маленькой девочки. Мольба ребенка.

— Не противься, Сара. Смирись. Доверься мне. Можешь притвориться, что не хочешь этого. Говори себе: «Билл заставил меня».

— Пусти меня. Пусти. Пусти. — Она кричит, близка к истерике.

Он отпускает ее.

— Не стоит так расстраиваться, Сара. Я же не сделал тебе больно. Мы ведь просто играли. — Он улыбается. Нет, это не улыбка. Скорее, ухмылка. — Мелани никогда не жаловалась, — добавляет он.

Она взрывается.

— Не смей равнять нас, — хлестко парирует она.

Именно об этом она тогда мечтала. Не походить на сестру. И была полна решимости отстаивать свою индивидуальность.

Сейчас же она не могла избавиться от ощущения, что Деннисон считает ее похожей на Мелани. Мелани никогда не жаловалась. Сара до сих пор не могла забыть, как горели его глаза в тот момент, когда он произносил эти слова. Насколько жестоки были игры, которыми увлекались Билл и Мелани? И когда в последний раз они играли? Можно ли предположить, что он все-таки уговорил Мелани встретиться? Не с ним ли было назначено свидание в четверг вечером?

Сара вдруг подумала о том, что Деннисон идеально вписывается в образ Ромео, созданный воображением Мелани. Красивый, обаятельный, умный, обходительный. Не говоря уже о том, что умеет внушить доверие к себе. Любая женщина будет польщена вниманием такого красавца. «Боже, — подумала она, — если это действительно Билл, как легко ему было обстряпать это дельце. Как отобрать конфетку у ребенка. Только… не конфетку. Вот в чем весь ужас».

Он протянул к ней руку, положив ее на спинку сиденья.

— Извини, Сара. Я не имел в виду…

— Ладно, забудь об этом. — Если он коснется ее, она его ударит. Ее пальцы уже сжимались в кулаки. Сначала колотила Фельдмана, теперь пришла очередь Билла. Как будто, отбиваясь от них, она могла выкарабкаться из этой трясины.

Светофор мигнул зеленым светом, и Билл взялся обеими руками за руль и тронул с места. На полной скорости. Бравируя своей лихостью и демонстрируя мощь супермодного спортивного автомобиля.

— Мне очень близки и понятны твои переживания, Сара. Мне ведь тоже не сладко. Мелани, наверное, говорила тебе, что мы решили восстановить наш союз.

— Нет.

— Может, ее беспокоило, как ты к этому отнесешься.

Сара бросила на него встревоженный взгляд.

— Ты ей рассказал про нас?

— Нет. Конечно, нет. — Последовала короткая пауза. — Но, думаю, она догадывалась. По крайней мере, о том, что ты… ну, неравнодушна ко мне.

Сара хрипло рассмеялась.

— Твоя сестра была очень проницательна, Сара. Не потому ли она тебя раздражала? И ты ощетинивалась в ее присутствии? Даже когда… — Он осекся.

— Что это ты вдруг язык прикусил, Билл?

— Кажется, мне однажды запретили касаться темы наших отношений.

— Чьих отношений? — осторожно спросила Сара, не желая вновь попасть впросак.

Деннисон вздохнул.

— Наших с тобой, Сара. — Он был похож на усталого учителя, которому приходится вдалбливать элементарную истину на редкость бестолковому ученику. Чем он ее пленил когда-то?

— Как ты называешь то, что между нами было? Отношения?

— Сара, я действительно хорошо к тебе относился. Очень хорошо. И до сих пор так отношусь. Проблема в том, что ты никогда не верила в это. И, думаю, ты не смогла бы принять моих чувств. Желать — это одно, а вот получить желаемое — с этим у тебя сложности.

— Наши так называемые отношения сводились к тому, что мы изредка трахались, и не более того.

Он печально покачал головой.

— С твоей помощью я мог бы переболеть Мелани. Хотя, быть может, эта болезнь неизлечима. — Он подавил вздох. — Мне почему-то кажется, что наша вторая попытка совместной жизни была бы удачной. Во всяком случае, сейчас мысль об этом греет мне душу.

Деннисон резко нажал на тормоз, дабы не сбить бритоголового парня, рванувшего через Маркет-стрит на красный свет. Он посигналил гудком, а панк, уже с тротуара, покрутил пальцем у виска, глядя ему вслед.

На виске у Деннисона задергалась жилка.

— Ублюдок, — в сердцах произнес он.

Синтия Перри приоткрыла входную дверь, оставив накинутой цепочку, и принялась внимательно изучать удостоверения детективов. Это была маленькая женщина азиатского происхождения — Аллегро решил, что кореянка, — с блестящими темными волосами, подвязанными крашеным шарфом. Миловидная. Молодая. Нервная. Все еще в халате, хотя был уже четвертый час пополудни.

— Что вы хотите? — Она говорила чисто, без акцента.

Аллегро взял на себя инициативу.

— Задать несколько вопросов, имеющих отношение к вашему мужу, — сказал он.

— Мы в разводе, — сдержанно ответила она. — В июне прошлого года я ушла от него.

— Мы знаем, — сказал Вагнер. — Можно войти?

— Я ведь не обязана отвечать на ваши вопросы.

— Мы подумали, что вам будет удобнее поговорить с нами здесь. — Аллегро сунул в карман свое удостоверение. — Но, если вы предпочитаете Дворец правосудия…

— Послушайте, вы выбрали не совсем подходящее время. Нельзя ли перенести этот разговор? Сегодня воскресенье. У меня выходной. Мне нужно убрать квартиру, да и других дел полно. Что, если завтра? Вы могли бы зайти вечером, когда я вернусь с работы…

— Мы не отнимем у вас много времени, — решительно произнес Аллегро.

— Послушайте, я не одна. В самом деле, это не очень удобно…

— Нам и с ним бы хотелось поговорить, — перебил ее Вагнер.

— Проклятье, — буркнула она и, вздохнув, закрыла дверь, чтобы снять цепочку.

Прямо с порога детективы попали в маленькую, скудно обставленную гостиную. Мебель была представлена потертым бежевым диваном и таким же креслом; пара металлических подносов, составленных вместе, служили кофейным столиком; сучковатые сосновые доски, подпираемые кирпичами, — книжным шкафом и подставкой под аппаратуру — телевизор и транзистор.

Когда Вагнер и Аллегро прошли в гостиную, из соседней спальни босиком прошлепал им навстречу спутник Синтии. На мгновение детективам показалось, что перед ними Перри. То же телосложение, тот же оттенок грязных волос, приятная, хотя и неухоженная, внешность. Очевидно, причиной разрыва с мужем стали не его физические данные.

— Что здесь происходит? — Приятель Синтии был в расстегнутой фланелевой рубахе, выпущенной поверх джинсов, волосы его были всклокочены. По всей видимости, парень только что выбрался из постели.

Вагнер деловито раскрыл свой большой блокнот и снял с ручки колпачок, приготовившись записывать.

— Ваше имя, пожалуйста.

— Какого черта?..

— Они из полиции, Сэм, — устало произнесла Синтия Перри. — Его зовут Батлер. Сэм Батлер. И он здесь совершенно ни при чем.

— Вы вместе были в кинотеатре на Норт-Бич в четверг вечером? — спросил Аллегро.

Синтия вздохнула.

— Это связано с его психиатром, верно?

— Чьим психиатром? — полюбопытствовал Батлер.

— Роба. — Синтия еле заметно переступила с ноги на ногу и опять подчеркнуто устало вздохнула.

Батлер подозрительно покосился на нее.

— Ты мне не говорила о том, что он посещает психиатра.

— Я не думала, что тебе это интересно. Как бы то ни было, больше он уже не посещает ее, — монотонным голосом произнесла Синтия. — Она мертва.

— Мертва? — эхом отозвался Батлер.

Женщина заколебалась.

— Убита.

Пару секунд Батлер переваривал информацию, потом щелкнул пальцами.

— Постой-ка. Не тот ли это психиатр, которого порешил Ромео? Доктор с телевидения?

Синтия примостилась в единственном кресле.

— Да. Это она. Доктор Розен.

Батлер тихонько присвистнул.

— Господи Иисусе. Психиатр твоего мужа…

Аллегро явно надоела их перепалка.

— Так вы ответите на мой вопрос, миссис Перри? — вмешался он.

Синтия не сводила взгляда со своего дружка.

— Вы не могли бы его повторить?

— Вы были с Сэмом в кинотеатре на Норт-Бич в четверг вечером?

Она медленно кивнула головой.

— Да. Кажется, это было… да, в четверг. Точно. Потому что в пятницу шел уже другой фильм, и в четверг у нас была последняя возможность сходить на Брюса Ли. Был двойной сеанс. Сэм без ума от Ли.

— «Кулаки ярости» — отличный фильм. Я считаю, его незаслуженно недооценили. А «Путь дракона» — бесспорно, его лучшая работа, — заявил Батлер авторитетным тоном знатока кинематографа «кун-фу».

Аллегро фыркнул. Всяк мнит себя великим критиком.

— Вы выходили в фойе? — спросил он Синтию.

Она ответила не сразу, но Аллегро объяснил это тем, что она, видимо, думала совсем о другом.

— Да, — наконец произнесла она.

— Когда это было?

— Во время перерыва, — ответил Батлер. — Между сеансами. Пожалуй, около десяти. «Кулаки» шли первыми. В восемь. Да, скорее всего, около десяти.

— Роб был там, — бесцветным голосом произнесла Синтия. — Покупал попкорн. Он вел себя так, будто случайно наткнулся на нас, но…

— Что «но»? — заторопил ее Вагнер.

— Ну, знаете, он имеет обыкновение возникать неожиданно. Особенно когда я с Сэмом.

Вагнер перевел взгляд на Батлера.

— Вы видели Перри в четверг вечером?

— Да, видел этого придурка, — заржал было Батлер, потом, спохватившись, покосился на Синтию. — Помнишь, он еще пристал к тебе, чтобы ты не покупала тот шоколадный батончик, говорил, что опять покроешься прыщами?

— А в кинозале вы его видели? Пока шли фильмы? — спросил Аллегро обоих.

Батлер покачал головой.

— Он шел следом за нами, когда мы возвращались на свои места, — сказала Синтия. — Но я не видела, где он сел. И, когда мы уходили, тоже не видела.

— Вы думаете, он имеет отношение к этому делу? — занервничал Батлер.

— Пока выясняем, — бесстрастно заметил Вагнер. — У нас еще есть вопросы, — добавил он, обращаясь к Синтии. Если голос его не выдавал никаких эмоций, то взгляд был достаточно красноречив.

Синтия поджала губы.

— Что, обязательно отвечать на них прямо сейчас?

Аллегро различил нотки мольбы в ее голосе и подумал о том, что, возможно, сдержанность в ответах была вызвана отчасти ее нежеланием беседовать в присутствии ухажера.

— Может, мы пройдем на кухню? — предложил он.

— Не беспокойтесь, — сказал Батлер, уловив намек. — Мне все равно уже пора уходить.

Синтию, судя по всему, не обрадовало его решение.

— Ты, кажется, говорил… — Она запнулась, пожала плечами, потом лаконично сказала: — Да. Конечно.

— Честное слово, Синти. Надо сесть за книги. — Батлер повернулся к полицейским. — По вечерам я хожу в юридическую школу. Днем работаю. Тоска. — Застегивая на ходу рубашку, он направился к двери, попутно схватив с вешалки свою джинсовую куртку. — Позвоню вечером, Синти! — крикнул он уже с порога. Ее имя потонуло в грохоте закрываемой двери.

Синтия закатила глаза.

— Ну и удружили вы мне. Теперь он подумает, что мой муж — психопат-извращенец, и это отпугнет его от меня навеки.

— А что, ваш муж действительно психопат-извращенец? — спросил ее Аллегро.

— Нет, конечно, нет. Роб просто эмоционально неуравновешенный человек. Но, думаю, то же самое можно сказать и о любом из нас.

— Почему вы расстались? — спросил Вагнер.

— Не ваше дело.

Вагнера не смутил столь резкий ответ.

— Продолжайте, Синти. Ваш муж любил извращенный секс? Может быть, он стегал вас, связывал?

— Вы в своем уме?

— А вам не приходило в голову, что он может заниматься этим на стороне? — предположил Аллегро. Теперь, когда ее приятель не сковывал их своим присутствием, детективы взялись за работу засучив рукава.

Она испуганно посмотрела на Аллегро.

— С кем?

— Это мы от вас хотели узнать, — сказал Вагнер.

Она поняла, что загнана в угол.

— О’кей, раз уж вы так хотите это знать… Я вам скажу, почему мы расстались. У нас были… сексуальные проблемы. У Роба появились какие-то странные прихоти, но это не то, что вы думаете. — Она потерла щеки ладонями. — Господи, как же стыдно… Он не стегал меня. Он хотел, чтобы я его стегала, понимаете? — Ее темные глаза полыхнули гневом. — Вы догадываетесь? Или я должна нарисовать подробную картину? Только я хочу вам сказать, что он не тот садист-убийца, которого вы разыскиваете. Он — не головорез, не преступник. У него отклонения на почве полового бессилия. В постели он словно скулящий щенок. Очень часто бывало так, что он просто рыдал, умоляя меня ударить его.

— А вы? — спросил Аллегро.

Глаза ее заблестели от нахлынувших слез. Она промолчала.

Вагнер прокашлялся.

— А как насчет секс-клубов? С эротическими шоу и прочим набором услуг? Таких заведений в избытке на Норт-Бич, в СоМа. Вы вдвоем когда-нибудь посещали их? Были членами какого-нибудь закрытого клуба?

— Боже, нет, — задыхаясь, произнесла она.

— Впрочем, Роб мог и без вас туда ходить, — не унимался Вагнер.

Она отчаянно замотала головой.

— Нет, не мог. Нет, это исключено.

— Это же как болезнь, Синти, — тихо прозвучал голос Аллегро. — Как навязчивая идея.

Она поникла головой, шарф развязался, и темные волосы упали ей на лицо.

— Я говорила ему, что мы должны обратиться к врачу.

Аллегро тут же ухватился за прозвучавшее «мы».

— Вы вдвоем ходили к доктору Розен?

— Я видела ее всего пару раз, — безучастно произнесла она. — Мы пришли к выводу, что именно Роб нуждается в лечении. На какое-то время ему стало лучше. У нас даже наладилась сексуальная жизнь. Ну, вы понимаете. Нормальная. Регулярная. — Синти вспыхнула от смущения.

— Да, мы понимаем. И что потом? — настаивал Вагнер.

— Потом секс вообще перестал его интересовать. — Она поколебалась. — Во всяком случае, со мной.

— А с кем, как вы думаете, он хотел бы его иметь? — спросил Аллегро.

Синтия уставилась на свои колени. Она не всхлипывала, но слезы ручьями катились по ее щекам.

— Я не уверена.

— Но вы могли догадываться, — вкрадчиво произнес Аллегро.

Она ответила не сразу. Голова ее по-прежнему была опущена, упавшие волосы скрывали лицо. Детективы не торопили ее с ответом. Они видели, что в этом нет необходимости.

Она подняла голову и откинула назад волосы. Лицо ее исказилось от злости, узкие плечики затряслись, когда она вдруг быстро-быстро заговорила. Словно торопилась все высказать и разом покончить с этим делом.

— Он писал доктору Розен почти каждый день. Эти дикие, нелепые объяснения в любви. Они валялись повсюду. Его и не волновало, что я могу их прочитать. Может, он даже хотел, чтобы я их читала. Я не знаю, посылал он их или просто пересказывал на приеме у нее. Но я чувствовала, что уже на пределе. Меня бесили не только эти записки. Вообще… все. В конце концов я не выдержала, приказала ему убираться. Он сказал, что я все не так поняла, что он по-прежнему меня любит и что одно другому не мешает. — Она наконец остановилась, чтобы перевести дух. Покачала головой. Лицо ее было мокрым от слез. — Она не помогала ему. От ее лечения ему стало еще хуже. — Она перевела измученный взгляд с Аллегро на Вагнера. — Неужели она этого не видела?

Повисло долгое молчание, которое первым нарушил Аллегро.

— У вас не сохранились какие-нибудь записки, которые писал ваш муж доктору Розен?

Брезгливо поморщившись, она покачала головой.

— Нет, конечно, нет.

— А как вы думаете, он еще хранит их?

Она пожала плечами.

— Я давно не была у него.

Вагнер и Аллегро обменялись взглядами. Мог ли Перри до сих пор держать их у себя? Или все-таки отослал их Мелани? И хранила ли их Мелани? Как бы то ни было, во время обыска в ее доме записок не обнаружили.

— Вы следили за репортажами о зверствах Ромео, миссис Перри? По телевизору, в газетах? — спросил Вагнер.

— Нет.

— Их трудно было пропустить, — не унимался Вагнер.

— Я редко смотрю телевизор.

Оба детектива устремили взгляды на стоявший у окна телевизор.

— Я хотела сказать, что кое-что видела, правда, давно, — призналась она. — Это так мерзко. Почему люди проявляют такой нездоровый интерес к этому… — Она поежилась.

— Вы не знали никого из других убитых женщин? — спросил Аллегро.

— Нет. А откуда я могла их знать?

— А Робби? — подхватил Вагнер.

— Нет, — резко ответила Синтия Перри. — И, кстати, он терпеть не может, когда его так называют. Роб. Ему нравится, когда его зовут Робом.

— Миссис Перри, вы так уверенно заявили, что Роб не знал никого из тех женщин. Я бы сказал, слишком уверенно для человека, который не интересовался убийствами, — многозначительно произнес Вагнер.

Она чуть скривила рот.

— Ну, хорошо. Я видела их фотографии в газетах. В одиннадцатичасовых сводках новостей. Слышала их имена. В этом городе, пожалуй, только мертвый не знает о Ромео. Насколько мне известно, Роб не был знаком с теми женщинами. Да и откуда он мог их знать? Где мог с ними познакомиться? Он совсем не из их круга. После увольнения он, в основном, сидел дома. Редко когда выходил.

— Но он же посещал врача, — заметил Вагнер.

Синтия отвернулась. Трудно было угадать, о чем она думает.

— Да, он не пропустил ни одного приема, — с горькой иронией подтвердила она.

Уже на пороге Вагнер обернулся, чтобы задать еще один вопрос.

— Ваш муж любит Гершвина?

— Кто такой Гершвин?

— Композитор. Вы никогда не слышали, чтобы Роб ставил запись «Голубой рапсодии»? Может, вам попадались где-нибудь в доме такая пластинка, кассета, компакт-диск?

Она медленно покачала головой.

— Он не был меломаном. Его страстью был телевизор. Роб был помешан на игровых шоу. Став безработным, он целыми днями смотрел их. — И, уже вдогонку, с грустью в голосе добавила: — Казалось, он знал ответы на все вопросы.