1

Люди, которым довелось долгое время страдать, черствеют сердцем. Конечно, есть и другие, кого не озлобляют и самые продолжительные страдания. Должно быть, у них не в порядке с головой. Как в моем случае.

Шел жуткий дождь.

Как раз на том месте, где мы оставляли мусор у дороги для мусоросборщика, под плакатом «Солярка для печей по вторникам» на перевернутом ведре сидела незнакомая молодая женщина, а рядом с ней — еще одно пластмассовое ведро.

Ведра и женщина промокли насквозь.

Я прикрыл ее зонтиком.

— Вообще-то у нас запрещено сбрасывать людей в отходы, — заметил я.

На девушке не было ничего, кроме тонкой майки и джинсов, она тряслась от холода Страдалица подняла на меня глаза.

В них сквозило подозрение.

— Мур-мяу! — вдруг вырвалось у нее.

— Гав-гав! — дружелюбно откликнулся я.

— Я специализируюсь по французской литературе в колледже, — чинно молвила она. — Пруст.

— А я — в русской, — представился я. — Достоевский.

— Вру. Я не получила высшего образования и, чего греха таить, плясала в кабаре.

— Я тоже солгал Бросил школу еще в старших классах и сидел на плечах у подружки, которая работала официанткой в стрип-баре.

— Я солгала еще раз. На самом деле я изучала тактику ведения боя быков во французской Сорбонне.

— Ах так? Знаете, это даже забавно, ведь я был зачислен на отделение боевых искусств Колумбийского университета.

— Мой папа следователь, мама — судья, а старший брат служит в «синих беретах».

— О, теперь понятно, судьба свела нас недаром. Мой отец — карманник, мать — алкоголичка, а старший брат работает лохотронщиком.

— Вообще-то мой дедушка эскимос, а бабушка — папуаска.

— Правда? Ну так и мой дед по происхождению пигмей, а что касается бабки, то, как я слышал, она и вовсе не была человеком.

— У меня восемь человек детей.

— Могу только позавидовать. У меня лишь трое, столько же внуков и один правнук. Тут я от вас отстал.

— Слушайте, думаю, должна вам признаться сразу: я сексуально фригидная лесбиянка. Причем стала такой еще с тех самых пор, как моя мать выбрала себе в любовники домашнего сенбернара.

— Ну до чего мы похожи! Ведь я импотент-гомосексуалист еще с той поры, как в начальных классах школы сломалась моя любимая точилка для карандашей!

Молодая женщина поднялась, улыбаясь.

— У меня всего одна грудь.

— А у меня по ночам в несколько раз вырастает шея, и то ничего. Думаю, такие вещи не должны вас беспокоить.

— Я зверски голодна, — призналась женщина. — Сто лет ничего в рот не брала Боже, как голова кружится!

Я обнял умирающую от голода и взвалил, как куль, себе на плечо.

В руках у нее была корзинка.

— Что там?

— «Генрих IV», — сказала она.

Так я встретил Книгу Песен.

 

2

«Поэтическая Школа» расположена на втором подвальном уровне здания с семью этажами, помимо двух цокольных.

Первый, второй и третий верхние этажи заняты самым огромным супермаркетом в мире, где продается все что угодно.

Вчера, после окончания занятий, с десятью банками кошачьих консервов и трехфунтовой банкой кофе «MJB» в тележке я занял очередь в кассу. Я стоял за камбоджийцем, купившим пару «Премьер-Министров», пару «Министров Обороны» и пару «Постоянных Представителей Организации Объединенных Наций». Они были выставлены на распродажу: три по цене двух.

Я с нетерпением ждал появления окончательной суммы на чеке, который выползал из аппарата Сумма оказалась намного меньше ожидаемой.

Два «Премьер-Министра», два «Министра Обороны» и два «Представителя Организации Объединенных Наций» перестукивались на полусогнутых с обескураженным видом.

— Слушайте, я не хочу ехать в Камбоджу, — подал голос один из «Премьеров».

— Я бы и в Финляндию не поехал, и даже на Фиджи, не говоря уж о таких местах, как Камбоджа! — откликнулся второй «Премьер».

— Там же война, в этой Камбодже! — уточнил один «Министр Обороны».

— Еще какая. Честно говоря, я даже не думал, что на свете остался хоть один камбоджиец, — ответил ему коллега по министерству.

— Камбоджа — это рядом с Эфиопией, что ли? — поинтересовался один из «Представителей».

— Мама! Ма-мочки! — заголосил второй «Представитель ООН».

 

3

На четвертом этаже располагалось кабаре, а на пятом — массажный салон, под вывеской которого скрывался обыкновенный бордель.

Интересно было бы послушать, что там происходит.

Еще выше этажом постоянно звучало радио, все время одно и то же: «Послание к Коринфянам».

Этажом выше, на шестом, располагалось место, которое мне действительно по душе и которое я искренне обожаю.

На шестом этаже текла огромная река.

Река была поистине громадной: на глаз она простиралась на восемь десятых мили в самом широком месте. И, несмотря на это, вода, не считая стремнины, едва достигала подбородка третьеклассницы.

Говорят, эта река течет вечно.

Мы с Книгой Песен направились на пикник на берег реки, прихватив корзинку с припасами и другую — с «Генрихом IV».

Мы подошли к самой кромке воды и расстелили на берегу покрывало. Затем выложили на него сандвичи с тунцом, салат из спаржи с луком и «марокканский сюрприз», приготовленный руками Книги Песен. «Марокканским сюрпризом» называется десерт, в состав которого входят перец горошком, мускатный орех, корица, кориандр, сушеные финики, мед, цедра апельсина и уйма прочих полезных веществ. Мы с «Генрихом IV» уминали его за здорово живешь.

Затем настал черед бутылки лимонного вина, бутылки земляничного, бутылки пива и коктейля «милк энд водка» для «Генриха IV».

И еще для того же «Генриха»: «Сэндберговы тридцать шестое и тридцать седьмое определения поэзии».

36. Поэзией является достижение синтеза гиацинтов и бисквитов.

37. Поэзией является мистика, чувственная математика огня, дымоходов, вафель, анютиных глазок, людей и пурпурных закатов.

— Ну как, понравилось?

— Мяу-у, мяу-у-у, мьяу-у-у, — урчал в ответ «Генрих IV». Он чувствовал себя на вершине блаженства.

Мы с Книгой Песен сбросили сандалии дзори и по щиколотку опустили ноги в реку. Прохладная вода щекотала ступни. «Генрих IV» пристроил голову на край своей корзинки и стал созерцать проносящийся мимо водный поток.

Солнечный свет был таким чистым и ярким, что казался почти невесомым. Здесь свет вообще намного легче, нежели снаружи, в остальном мире, так что почти не касается чувственного восприятия, как бы ярок ни был. Единственная проблема в том, что, когда поднимается сильный ветер, он относит солнечный поток в сторону и начинает темнеть.

Книга Песен опустила голову мне на плечо.

Между нами едва пролетало и слово.

И «Генрих IV» был погружен в благоговейное молчание.

К тому же река — не место для разговоров.

Я думал о мертвом. Потом, когда мы спустимся вниз, у меня будет время подумать и о живом, а также о тех, кто будет жить в будущем и кто сейчас по сути не является ни живым, ни мертвым.

Я размышлял о разных видах мертвого.

Мне виделось нечто ужасно печальное в парке аттракционов, нечто саднившее душу.

Гигантское «Чертово колесо» с огромной траурной перевязью вращалось, поднимая качавшиеся люльки.

Хозяин парка аттракционов решил, что заводить его по окончании сезона будет накладно, для этого придется вызывать специалистов, и приговорил «Чертово колесо» к самоубийству.

Оно не могло ослушаться хозяина.

В этот момент я сидел на качелях и наблюдал смерть аттракциона.

Колесо продолжало вращаться и бултыхающиеся в воздухе люльки, в которых прежде сиживали посетители, отбрасывались одна за другой. Всякий раз при этом брызгала кровь и раздавался крик боли. «А-а-а! — скрипело колесо. — Как это больно!» Как только слетела последняя люлька, колесо стало раскладываться, рассекая себя в центре, после чего каменные опоры стали отделяться от оси.

Брызгая кровью по сторонам, как из вскрытых артерий, «Колесо-Гигант» продолжало неостановимую работу самоубийства, сопровождая каждый шаг саморазрушения криком, от которого содрогался парк.

Карусель по соседству испуганно зажмурилась, зажав уши лапками спинок сидений. Наконец осталась всего одна опора, вросшая в землю. Учащенно дыша, она агонизировала Уже ничто больше, кроме этой опоры, не напоминало о существовании аттракциона — она была эго, сущностью «Чертова колеса».

Я наблюдал, чем же все кончится.

Больше ничего не оставалось, как:

— Пришел мне карачун!

С последними горькими словами опора вырвалась из земли, и все провалилось в небытие.

«Чертово колесо» сделало это способом, немыслимым для человека.

 

4

Становилось то темнее, как будто спускались сумерки, то вдруг снова начинало светлеть.

Должно быть, сильный ветер в высоком небе относил в сторону легкие солнечные лучи.

Книга Песен погрузилась в размышления, голова ее по-прежнему покоилась на моем плече.

Думала ли она о мертвом, как я, или же о гангстерах, или о своих прежних возлюбленных, или еще о чем-то другом, о чем я даже помышлять не мог, — не имею представления и не могу дать себе в этом отчета.

Не знаю.

На ней была моя рубашка.

Мешковатая, изношенная, с пузырями на локтях и полинялым истершимся воротом. Под рубашкой у Книги Песен не было ничего. То есть совершенно. Само собой, и лифчика. Это я попросил ее так одеваться. Расстегивая ей бюстгальтер, я ощущал себя преступником, даже святотатцем, покушающимся на сокровенное, и поэтому умолил ее пойти на уступку.

Книга Песен с обнаженным бюстом вселяла в меня чувство умиротворения. Я знал в совершенстве ее груди, их форму, цвет, размер, мягкость и вкус. Они не слишком большие, ее грудки, но у них совершенные очертания. Они, точно две чаши, всегда сохраняют форму — наклоняется она вперед или откидывается назад, встает или садится, — они остаются теми же.

Я в совершенстве изучил и все остальное тело Книги Песен. Она старательно ухаживает за волосами — не найдешь и волоска, забытого, торчащего в сторону, случайно выпавшего. Разделив свою шевелюру на пряди, она сворачивает каждую по отдельности, свивает, как лозу или круассан, и укладывает к корням Поэтому ни волоса у нее не выбивается из прически, и все растет в нужную сторону.

Белки ее глаз поразительной белизны.

Иногда они чуть отливают голубизной, точно глаза трехлетнего ребенка.

Мне знакомы моменты, когда лепестки ее ноздрей начинают трепетать, когда ее губы пунцовеют и набухают, увеличиваясь, а тонкие ключицы замирают, как будто дыхание прекращается вовсе.

Я знаю черный и гладкий островок ее лобка и все, что под ним.

Но я ничего не знаю о душе Книги Песен. Я совершенно незнаком с ней. Я даже не знаю собственную душу.

Возможно, и нет такой субстанции, как душа. Я не представляю, для чего она предназначена, какой цели служит, даже если у нас и есть эти самые пресловутые души. И вообще, мне кажется, что если собираешься поцеловать кого-то, то лучше сделать это губами, чем душой.

И я поцеловал Книгу Песен.

 

5

Приоткрыв щелочкой глаз во время поцелуя, я заметил, что «Генрих IV» устал от размышлений, водка привела его в размягченное состояние и он свернулся в клубок и захрапел.

— И-и-и-и, — всхрапывал он во сне по-лошадиному.

— Бе-е-е-е, — тянул «Генрих IV» по-козлиному.

— Ему снится, что он козел, — пояснила Книга Песен.

«Генрих IV» снова пробормотал нечто во сне, что я счел совершенно невозможным перевести. Тут уж и Книга Песен потерялась в догадках. Нет, действительно, даже самых пустячных предположений у нас не возникало, что это могло быть.

 

6

Над шестым этажом располагался седьмой.

Говорили, что там находится больница, школа и детский сад. Туда я еще не забирался, так что точнее сказать не могу, что именно там находилось.

Еще говорили, что и сама больница не совсем больница, и школа не похожа на обычную, и детский сад как бы не сад.

 

7

Теперь я в «Поэтической Школе», жду прибытия своих учеников. Здесь всего один учебный кабинет. Всего один класс.

Кабинеты «Поэтической Школы» обыкновенно занимали весь уровень подвального этажа.

Десятки тысяч людей проходили тут обучение. И десятки тысяч голосов звучали в унисон, читая стихи Джона Берримена и Эмили Дикинсон. Невероятно. Представляю, каково это было.

Я люблю Джона Берримена и Эмили Дикинсон.

 

8

Поэзия вышла из моды.

Вот почему теперь у нас всего один кабинет.

Почему бы не описать, что это был за кабинет.

Идеально квадратный по форме, ровно дюжина шагов в длину. Я специально измерил его шагами.

И стены почти в два раза выше стандартной тюремной камеры.

Что означает объем классной комнаты примерно в шесть раз превышает размер обычной, широко распространенной камеры-одиночки, продиктованный кодексом, и чуть больше, чем камера коллективного содержания.

Прославленный философ-юрист Густав Рэдбрах рассмотрел проблему габаритов изолятора, предусмотренного законом для преступника. Отчего, задался он вопросом, член конгресса Соединенных Штатов, уличенный в коррупции, сторонник перманентной мировой революции, то есть по сути политический узник, и, наконец, помешавшийся на любви к Джуди Гарленд юнец, пославший Бетти Хаттон письмо якобы от поклонника вкупе с бритвенным лезвием, когда последняя отобрала у Гарленд главную роль в «Энни, бери пистолет», заключаются в камеры одинаковых измерений? Слушайте, я это не выдумал. Сами можете найти в собрании сочинений Рэдбраха.

Ученый юрист честно признался, что не может найти ответа на этот вопрос.

Далее цитирую:

Должен признать, что некоторые аспекты, юриспруденции темны и запутанны.

Пятеро дали ответ на Проблему Пространства:

Кант

Пашуканис

Достоевский

Я

Мишель Фуко.

Как это ни удивительно, меня озарило так же, как и Фуко в его книге «Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы».

Нет, кроме шуток.

Считаю случившееся результатом нашего разделенного критического сознания. Тут что-то из ноосферы.

Причина одинаковости тюремных камер, вне зависимости от степени виновности наказуемого, вне зависимости от личности преступника и наказания, назначенного судом, в том, что

КОГДА ВЫ НАЧНЕТЕ СТРОИТЬ КАМЕРЫ РАЗНЫХ РАЗМЕРОВ, ВЫ УЖЕ НЕ СМОЖЕТЕ ОТЛИЧИТЬ ЗАКЛЮЧЕННЫХ ОТ ОХРАННИКОВ.

Кант и Мишель Фуко приблизились к проблеме теоретически.

Мы с Достоевским подошли к ней экспериментально.

Пашуканису и вовсе повезло: после теоретического рассмотрения проблемы у него появилась возможность поэкспериментировать. Лиха беда начало, как говорится.

Незадолго до того, как Пашуканис был расстрелян, он послал Верховному Суду список вопросов.

(1) Хотелось бы заранее узнать точную дату и час исполнения моего приговора. Распространилась практика присылки уведомлений после приведения приговора в исполнение. Как я уже сообщал, в судебных органах царит расхлябанность.

(2) По какой конкретно статье уголовного кодекса мне вынесен приговор? И есть ли вообще такая статья в уголовном кодексе? Только не пытайтесь провести меня на этот раз. Я сам написал половину уголовного кодекса, как вам известно.

(3) Еще один вопрос, имеющий непосредственное ко мне отношение: слышал, что на процессе Пятакова судьей, обвинителем и защитником выступало одно и то же лицо. Если то же повторится и со мной, не соблаговолите ли распорядиться, чтобы этот субъект хотя бы надевал маску или приклеивал бороду, усы или бакенбарды и вообще как-то трансформировал внешность, меняя роли? Окажите хотя бы минимальное уважение фундаментальным процедурам закона.

(4) Я только что получил копию обвинительного акта. Однако дата, с которой, полагаю, начался мой тайный сговор с контрреволюционерами, идет более поздним числом, чем дата начала моего взятия под стражу. Или это тюрьма Белой Армии? Не пеняйте же, когда сами окажетесь под стражей все, вплоть до Комиссара Юстиции.

(5) С прискорбием вынужден констатировать, что назначенный мне прокурор оказался полностью некомпетентен. Подобный болван, превративший процесс в балаган, сам заслуживает строжайшего наказания. Не будет ли лучше поручить мне вести процесс самому, где я готов выступить собственным обвинителем, не посрамив при этом чести юриста? Уверен, у меня не дрогнет рука довести дело до обвинительного вердикта.

Согласно Пашуканису, факт, что все камеры заключения одинакового размера, ЦЕЛИКОМ И ПОЛНОСТЬЮ ОСНОВАН НА СТОИМОСТИ ИХ КОНСТРУИРОВАНИЯ.

Настал день исполнения приговора.

Красноармеец, повязавший на глаза Пашуканису черную повязку, обратился к нему во время данной процедуры с вопросом:

— Евгений Брониславович, что скажете насчет последней статьи «Три приветствия товарищу Сталину»?

— Вы что — идиот? — ответил ему Пашуканис.

Пашуканис отвел голову в сторону в момент, когда прозвучал выстрел, так что пуля пробила висок.

Вот какой величины наша классная комната. Надеюсь, что я объяснился.

 

9

В кабинете висит доска Вообще-то у нас есть даже мел. Слово «мел» вызывает ассоциацию со словом «белый». У нас же есть и белый, и красный, желтый, синий, зеленый, розовый мелки и даже мел цвета берлинской лазури.

Когда я писал «Озарения» Рембо на доске, я выбрал кремово-желтый.

Для «Песни ветра» Хаусмена — травянисто-зеленый.

Мелок кофейного цвета я взял для опуса Тракля. Это была идея Книги Песен, она мне ее подсказала.

Строки Тракля, написанные желтым мелом, начинают терять сходство с ним самим и его стилем. Его стихи ненавязчивы; кажется, они просто ускользают.

Стихи Рильке единственные не работают ни в каком цвете. Его произведения относятся к тому разряду вещей, что не поддаются написанию на доске.

 

10

Еще имеются стулья и парты. Маленькие деревянные стульчики и небольшие парты.

Располагаются они подобным образом:

Окон нет.

Сейчас, рисуя это, вспомнил, что был и столик, на который я ставил термос, книжки и прочую дребедень.

 

11

Мой термос с горячим кофе стоял на этом столике. Обычно я притаскивал и книжки, но теперь у меня не осталось ни одной.

Только этот термос с кофе.

Это купаж сортов «мокко» и «апельсиновый цвет» в равном количестве, после чего добавляется буквально капля коста-риканского кофе. Рецепт Книги Песен.

Я пью кофе в ожидании прибытия учеников.

 

12

Да, чуть не забыл еще об одной важной детали.

По соседству с нами живет вампир.

 

13

Очень тихо живет. Сосед он отнюдь не шумный.

Но стоит приложить ухо к доске, и можно услышать — правда, совсем тихо, — как он напевает за бетонной стеной.

Голос настолько тих, что я не могу разобрать, о чем его песня.

Никто еще не видел этого вампира, мы даже точно не знали, как проникнуть в соседнее помещение. Ведь все помещения на втором цокольном этаже, не считая классной комнаты, где я сижу, замурованы.

Похоже, вампир тих и самосозерцателен, как буддийский монах.

Он еле слышно крадется, прогуливаясь по цементному полу в замурованном пространстве, либо поскрипывает креслом-качалкой.

Иногда вампир заходит в санузел, как и прочие смертные.

И тогда можно расслышать, если не помешают посторонние звуки с улицы, как вампир спускает воду в туалете. Даже не нужно прижимать ухо к доске.

Как только одна вода сливается, другая начинает журчать, постанывая в трубах и наполняя бачок.

Там что-то не в порядке с сантехникой:

«Хлюп-хлюп, хлямп-хляп, хляп-хлип, глумп-гломп».

Как будто за стенкой сосут чью-то кровь.

Когда трубы вампира начинают хлюпать во время занятий, мы с учениками замираем, вслушиваясь.

Сейчас я стою, прислонясь ухом к доске, снова гадая, что это за песня, которую постоянно напевает вампир.

Мне кажется — или, может, мнится? — что это слова «Ну кто же боится вампира?»

 

14

Моя система преподавания была не совсем обычной. То есть я вовсе и не преподавал — в смысле, не занимался передачей информации.

Хотите узнать о поэзии — читайте книги и поэтические сборники. Там вы найдете все. Все, что хотите.

Мои познания в поэзии обрывочны, смутны и неопределенны. Им нельзя доверять.

Да я и не учу людей, как толковать стихи, интерпретировать поэзию и всякой прочей дребедени.

В этом я не слишком силен, мягко выражаясь.

Когда я читаю стихи, все, что я могу о них сказать, — это: «Вот это да! Как здорово!» или «Боже, ведь это просто ужасно!» Других оценок от меня не ждите.

То есть все, что мне оставалось, — это тема «Как писать стихи». Или «Как создается поэзия». Самый резонный выход, не правда ли? Научиться самому предмету, а не умению его толковать, так ведь? Не об этом ли мы все думаем и мечтаем? Я, например, точно.

Но дело в том, что, существуй в этом деле определенная техника, позволяющая любому писать чудесные стихи, я бы предпочел первым освоить ее.

И, владей я такой техникой, я бы создавал один шедевр за другим, никому ее не раскрывая, пока не включил бы свое имя в список Нобелевских лауреатов.

Я поэт, но понятия не имею, как пишу стихи и откуда что берется.

Да и сомневаюсь, что существует подобная техника.

Мы, поэты, проводим жизнь в ожидании мига блаженного соскальзывания в вечную тьму, где, как частицы из атомов мироздания, складываются созвучия, слова и образы. При этом не имея даже отдаленного понятия, куда при этом идти и что делать, чтобы получилось хоть что-нибудь.

При этом я почти не прилагаю никаких усилий.

Если же вы будете настаивать на более конкретном ответе, скажу, что я скорее регулировщик движения. Наверное, моя роль сводится к этому. Дать верный старт.

Ученики, приходящие сюда, все до единого пишут стихи. И никто понятия не имеет, что он при этом пишет и что это за стихи.

Им не скажешь: «Пишите, что вам нравится».

Может быть, я некомпетентен как поэт, но я не уклоняюсь от ответственности.

Просто беседую с учениками. Ну, скажем, консультирую их. Мы обсуждаем.

Хотя на самом деле по большей части я не говорю, а слушаю.

Поэзия — вещь крайне патологическая. Я бы даже сказал, сказочно патологическая. Конечно, это вовсе не значит, что все патологические личности являются поэтами. Вот здесь-то собака и зарыта.

Если кто из вас поистине, искренне, из глубины сердца пожелает заниматься поэзией и при этом попадет в тупик, не зная, что и как писать, надеюсь, дорога приведет вас в нашу «Школу».

Я выслушаю вас.

Вам будет предоставлено слово выступить перед остальными.

Я хочу, чтобы вы чувствовали себя свободно и раскованно, чтобы все вершилось по вашей воле и желанию, чтобы вы говорили о чем угодно, самостоятельно выбирая тему, какой бы расплывчатой, неопределенной, обескураживающей и невероятной она ни казалась. Даже если мы окажемся наедине на этом глухом, замурованном этаже и вы станете говорить о сексе, будьте уверены, что я не наброшусь на вас, срывая одежду, и не стану «подбивать клинья» иным образом.

Потому что рассказывать то, что у тебя на душе, — лучший способ снять напряжение.

Возможно, вы станете говорить, что запутались в чувствах, и ваши отношения с близкими, другом или подругой на грани разрыва, и вами овладело смятение чувств, так что стоит завести об этом разговор, и вас душат слезы. И пусть, если даже вы готовы сию минуту разрыдаться, смелее, не стесняйтесь. Послушайте, вы же не сможете плакать, когда умрете. Пользуйтесь возможностью, пока она есть.

Так вот, когда вам предоставлено право полного самовыражения, вы вдруг открываете в себе способность писать стихи.

— Я рад за вас, — скажу я, пожимая вам руку.

И, может быть, вы захотите творить не сходя с этого места, прямо здесь, в классной комнате.

Но — сдержитесь.

Погодите, пока не покинете это место, пока не окажетесь наедине с собой, — тогда приступайте.

Это все, что я вам скажу. Все, что должен сказать.

Здесь слишком плохое освещение для того, чтобы писать, да и воздух спертый.

Лучше выйдите.

И уже потом, в другом, более светлом месте, начинайте.

Надеюсь, что после вы забудете о нашей встрече и обо мне.

Ведь я ничего такого не сделал. Вы сами все начали.

Так ко мне приходят ученики, которых я дожидаюсь, не зная, когда и кто ко мне придет, и в каком количестве, и сколько у меня в классе окажется учеников.

Мне нравится моя работа.

 

1

Птичья клетка стояла между мной и пожилой дамой.

Тема, которую пожилая дама хотела осветить в своих стихах, лежала бездыханно на дне клетки.

— Как ее зовут? — спросил я.

— Монстр, ящерица-ядозуб, — ответила она.

Это были ее первые слова, сказанные с момента появления в «Поэтической Школе». Она была столь же немногословна, сколь бездвижна ее ящерица. Казалось, эта старая дама боится открыть что-то в себе, сказать что-то лишнее, признаться в чувствах — наверное, она сказала бы, будь более откровенной, что когда-то была молода и юна, когда-то, давным-давно, — она просто опасалась, что я подниму ее на смех. И уж тогда она точно полностью уйдет в себя и замкнется.

Я продолжал разглядывать ящера-ядозуба, ни говоря ни слова. Во всей вселенной не существовало ничего, кроме нас троих: меня, старушки и разделявшей нас ящерицы-ядозуба. Поэтому разглядывание ящерицы было единственным способом объединиться.

— Ой! — воскликнула старуха. — Она двигается!

Она была права ящерица на дне клетки сдвинулась на пару миллиметров. Хотя ни конечности, ни хвост при этом не шелохнулись и глаза оставались закрытыми.

И снова ядозуб погрузился в свой мертвенный покой.

Мы во все глаза уставились на него.

Объединяющий «бог» нашей «вселенной», казалось, издевался. Он лежал на травке и словно бы говорил: «Ну что, дурни, уставились? Не будет вам больше никаких знамений!»

Тут старая леди заговорила первой.

— Я прожила с этой ящерицей всю свою жизнь. Отец говорил, что она появилась в нашем доме в тот день, когда я родилась.

После свадьбы я забрала ее в новый дом.

Первый мой муж играл на трубе и всегда при этом держал ядозуба на коленях, исполняя нам баллады.

Он погиб во время войны. Это было так печально. Пуля зашла сбоку, сквозь зубы. Даже после того, как ему зашили лицо, его мучили кошмары, он кричал во сне. Ему все время казалось, что изо рта у него идет дым.

Когда сняли швы, муж попросил меня присесть рядом на кровати.

— Теперь я закурю, — сказал он. — Смотри.

Дрожащими руками он прикурил сигарету, глубоко затянулся и медленно выдохнул.

— Ну как? Дым не проходит сквозь щеки?

Никогда не забуду этой сцены, даже перед воротами святого Петра.

Сквозь щеки не проходило, нет.

Но только — о господи! — струйка дыма возникла из правого уха. Она поднималась вертикально вверх, точно в безветренный день из трубы печи для сжигания мусора.

Муж не смог пережить это потрясение.

— Теперь я никогда не буду в состоянии сыграть «Прогулки при луне» или «Когда мой принц вернется» Майлса Дэвиса, — удрученно бормотал он на смертном одре, сжимая мою руку.

И все же, несмотря на это, он пытался придать мне сил, когда я не могла прийти в себя от слез.

— Только подумай, ведь на небесах я смогу играть джем с Чарли Паркером, Эриком Долфи и остальным джаз-бэндом, — посмеивался он. — А уж когда мы заведем «Садись на поезд А» с Билли Стрейхорном и Гленном Миллером, сам Господь Бог подключится и начнет свинговать с нами.

Я сидела у него на кровати.

— Скажи мне, — сказал муж, — на что похож наш маленький монстр? Я никак не могу подобрать определения.

Я посмотрела в клетку на ящерицу, но, сколько ни думала, не могла найти слов.

— Боюсь, я бессильна, — призналась я, — у меня ничего не получается.

— Ну ладно, беда никогда не приходит одна, — изрек муж.

Это были его последние слова.

Потом я снова вышла замуж. И перевезла с собой ядозуба.

Второй муж никогда не рассказывал мне, чем занимается.

— Очень нервная работа, требующая деликатности и приносящая пользу многим людям, — все, что можно было от него услышать. Он был человеком высокой веры и во время исполнения супружеских обязанностей требовал, чтобы я становилась на четвереньки. При этом он никогда не притрагивался к своему «предмету».

В остальных отношениях он был необычайно милым и тактичным человеком. При этом с такой же нежностью относился и к моей ящерице.

К несчастью, с ним случилась беда на рабочем месте. У него оказалось полностью сожжено лицо.

Каким-то образом он попал головой в огонь. Как мне рассказывали, он пробежал стометровку, точно олимпиец, с горящей, вместо факела, головой. Это сообщили сослуживцы, которые принесли его домой.

Еще часа три после этого он дышал.

Он трогал свое забинтованное, как кокон, лицо, снова и снова возвращаясь к мысли, как он будет жить обезличенным.

Он просил меня потрогать лицо, но даже я не могла различить ни носа, ни глаз — никаких выступов или впадин.

Я слепила ему маску из папье-маше и прорезала в бинтах дырки для глаз — там, где они предположительно находились.

Надев ему маску, я сказала:

— Вот твое лицо, дорогой.

И подвела его руки к новым чертам.

— Господи, у меня есть лицо! Никаких сомнений, это оно! Прекрасные очертания!

Так, обнимая маску пальцами, он наконец успокоился.

— Скажи мне, — заговорил он. Я думала, что теперь, когда эта проблема отпала, он перейдет к другим, сделает последние распоряжения. Однако вместо этого муж спросил: — А чем в природе занимается наш ящер-ядозуб? Я никак не могу себе этого представить.

На этот раз я тоже потерялась в догадках. Не могла подобрать подходящих слов: а чем же действительно занимается ядозуб?

— Ладно, беда не приходит одна…

Сказал мой второй муж и испустил дух.

Престарелая дама ожила и помолодела, когда рассказывала о своих супругах. Как будто сбросила лет сорок. На моих глазах происходило чудо: стодвадцатилетняя вдруг становилась восьмидесятилетней.

— Вы только посмотрите на меня, какой я стала уродиной. Доживаю остаток дней в постоянной готовности, что Он в любой момент приберет меня к себе, — поведала старая дама. — Но все же еще одна вещь беспокоит меня.

Старуха улыбнулась своему монстру в клетке.

Тот распластался на дне, такой незыблемый, что казалось, с нашей вселенной ровным счетом ничего не происходит.

— Я все же хочу попытаться выразить в словах, чему подобен этот монстр-ядозуб. Написать это на листке бумаги, который захвачу с собой в тот мир, куда перешли оба моих мужа.

— Так вы пытались описать в словах этого…

Я колебался между словами «монстр» и «ящерица-ядозуб».

— …это животное, — наконец закончил я.

— Да., но у меня ничего не получалось. Наверное, у меня просто нет поэтического дара.

Я внимательно осмотрел ее питомца.

После чего написал на доске:

Это было единственно возможное начало.

Затем я продолжил:

Отложив мелок, я глянул в клетку.

Ящер лежал бездвижно, как прежде. Разве что кожа покоричневела и покрылась едва заметными пупырышками, которые постепенно превратились в бугорки, на передних лапах выросли когти, а между глаз — рог, хвоста же не было вовсе.

— Вот так всегда и происходит, — сказала старуха с печальной усмешкой.

Я снова взялся за мелок.

Очевидно, монстру не пришлось по вкусу мое стихотворение: он принялся энергично хлопать громадными крыльями, бросая на меня подозрительные взгляды тремя из своих четырех глаз, и весьма ловко щелкать по полу клетки теперь уже двумя хвостами.

Я опустился на стул.

Ящер, располагавшийся между нами, принял прежнее состояние.

Выведенный из равновесия, уязвленный наш «господь» менял формы, но потом так же незыблемо превращался в себя.

— Думаете, это невозможно? Ничего не получится? — с последней надеждой спросила старуха.

Неужели поэзия бессильна?

Я шепнул старой даме кое-что на ухо.

Она поднялась, нерешительно подошла к доске и взяла мелок.

Я хранил молчание.

Старая дама думала.

Затем мелко-мелко стала писать что-то. Это заняло у нее время. Я не сразу понял, что это, но, судя по иероглифам, это было ее имя, которое с трудом можно было прочесть. Закончив, она повернулась к птичьей клетке. Ящер стал тем, что было записано на доске.

— О, это просто чудесно!

Бросив мелок, старушка дрожащими губами поцеловала меня в лоб. Как сына. При этом она держала мою голову в горячих от волнения ладонях.

Как только старая дама ушла, я приблизился к доске и стал читать стихотворение, которое она оставила.

Бьюсь об заклад, вы заинтригованы, что же это был за стих. Но у меня нет способа передать его вам через слова на страницах.

Я не могу изложить его понятным вам языком.

И никто бы не смог.

 

2

Дана До Бумбум

Чучу-Элайя IX д'Орикас

Алан Твайлайт

Флорибеллечель Флор

Нордиска Соната

Мальчики (или девочки?) были пятерняшками — пятью близнецами неопределенного пола, похожими друг на друга настолько, что сомневаюсь, могли бы их различить даже собственные родители.

Поскольку в классе было всего четыре стула, мальчишки (или девчонки?) устроили потасовку, как в известной игре с недостающим стулом, едва вошли в комнату. При этом они проявили пугающе дикарский и воинственный дух.

Схватка закончилась тем, что один проигравший вылетел из толпы пяти маленьких монстров с совершенно одинаковыми лицами, шортами и майками.

Я обратился к мальчику (девочке?), сидевшему (ей) слева в первом ряду.

Он (она) ковырялся (лась) в носу.

— Дана До Бумбум, зачем твоя мама послала тебя в эту школу?

— Я не Дана До Бумбум, я Чучу-Элайя IX д'Орикас. Не туда попали.

Тогда я повернулся к девочке (мальчику?) справа впереди.

Он (она) с вожделением рассматривал (ла) только что извлеченную из носу «козу».

— Дана До Бумбум, зачем твоя мама прислала тебя в школу?

— Опять мимо. Я Алан Твайлайт.

Я обратился к мальчику (девочке?) в заднем левом ряду.

Он (она) как раз в этот момент бил (била?) соседа спереди.

— Дана До Бумбум, для чего твоя мама…

— Я не Дана До Бумбум, черт побери! Я Флорибеллечель Флор!

Я обратился к мальчику (?) (в общем, непонятно к кому, к «ребятишке») сзади справа.

Он (она?) как раз только что плюнул (ла?) в соседа впереди и поспешно собирал (ла?) новую слюну, запасаясь снарядами на случай ответной атаки.

— Дана До Бумбум.

— Слушай, придурок, я Нордиска Соната! Ну до чего тупоголовый! Столько труда стоило собрать слюни — а теперь из-за тебя пришлось все проглотить!

Я обернулся к неудачнику (неудачнице), оставшемуся (ейся) без места и теперь скитавшемуся (ейся) за моей спиной по пустому пространству класса.

Он (она) тихо хныкал (ла).

— Дана До Бумбум, так зачем мама послала тебя в школу?

Мальчик (девочка), не переставая хныкать, отвечал (ла):

— Дана До Бумбум сволочь. Вытолкнул меня с моего места, пока ты тут разглагольствовал. Я Чучу Элайя IX д'Орикас.

И тут же, словно по сигналу, возобновилась война за стулья.

Если я не достану еще один стул, то никогда не запомню их по именам.

 

3

Сидевшей передо мной девочке на вид можно было дать возраст восьмиклассницы. На ней была школьная форма, волосы заплетены в косички, лоб широкий, открытый. В общем, типичная умница.

— Это так трагично, когда девушка в восьмом классе — дурнушка, — посетовала она.

— Да посмотри на себя в зеркало. Ты еще просто не созрела, не округлилась формами, вот и все. Годик-два и станешь как конфетка, — возражал я.

На моем столе стоял телефон. Его принесла девочка.

Проблема заключалась в телефоне.

— Когда начались эти звонки?

— Примерно с полгода назад. Понимаете, сначала я думала, кто-то ошибается номером. Ребята в школе говорили, тебя разыгрывают. Но почему-то звонков никогда не было, когда папа с мамой находились рядом. И когда я рассказала маме, что происходит, она ответила, что я начиталась книжек и, наверное, перезанималась. Представляете? Она считает, что у меня «поехала крыша». Она просто сводит меня с ума!

— Пробовали обращаться к доктору?

— А то. И представляете, что этот придурошный сказал моей мамаше? Мол, «это иллюзии, подсознательно вызванные растущей сексуальностью вашей дочери. Подобные случаи вполне распространенное явление в период полового созревания среди подростков, и мой совет понемногу пытаться развеять эти навязчивые мысли». Знаете, эти доктора меня просто бесят! Ух как они меня выводят! И теперь все домашние, включая деда с бабкой, принялись компостировать мне мозги. Теперь они круглый день читают Фрейда, Юнга и Адлера, а потом начинают смотреть на меня как на практическое пособие, находя во мне все эти комплексы. Это просто невыносимо. Утром встаю, а мать уже сидит у кровати и спрашивает: «Хорошо ли спалось, дорогая? А что видела во сне?» Иду завтракать, сажусь за стол, папаша тут как тут: «А что приходит тебе на ум при словах „яйца“ и „ветчина“?»

Убегаю подальше, с глаз долой, чтобы хоть как-то прийти в себя, на веранду, а там дедушка отдыхает на солнышке и тычет пальцем в пеленки, вывешенные у соседей: «Внученька, а вот интересно, тебе эти пятна Роршаха ничего не напоминают?»

Это просто невыносимо.

— Да, судя по вашим словам, это и вправду никуда не годится.

Итак, девушка получает телефонные звонки от неизвестного парня. Тот совершенно серьезно и даже настойчиво объясняет, что не знает, где находится, и будет ей крайне признателен, если она ему скажет, где же он.

Но чем она может помочь?

Она понятия не имеет, откуда он звонит.

— Я бы охотно пришла на помощь, понимаете, но откуда мне знать, где он находится?

Глаза ее наполняются слезами. Замечательная девушка. Такая отзывчивая.

Она в отчаянном положении и уже не знает, что делать дальше. Поэтому пришла сюда. Давать советы девушкам в таких ситуациях входит в мои обязанности.

Сидим в ожидании звонка.

— Мне правда неудобно, что обращаюсь к вам с такой странной проблемой. Ведь это, наверное, не имеет отношения к поэзии?

— О, я бы не сказал.

Зазвонил телефон.

Девушка взяла трубку.

— Привет! Слушайте, сегодня, вероятно, я смогу вам сказать, где… Да, послушайте, я нашла того, кто разбирается в таких вещах, передаю ему трубку, не отключайтесь.

Я принял телефон из рук девушки.

— Давайте же, скорее! Скажите мне, где я?

Он сразу начал с крика.

— Все в порядке, только успокойтесь. Расскажите, что с вами случилось.

— Я свернул не на ту улицу! Теперь не знаю, где я! Куда я попал? Помогите!

— Вас понял. Слышу отчетливо. Можете говорить тише. Теперь расскажите мне, что видите вокруг.

Человек на секунду смолк. Видимо, оглядывался по сторонам.

— Ммм… ннууу… тут такой большой магазин с витриной, прямо напротив. С вывеской.

— А что за буквы на вывеске? Прочтите.

— Сейчас… Т, И, Ф. Потом еще Ф. Погодите… А, Н, И. Больше ничего.

— Значит, ТИФФАНИ? Я верно вас понял? Похоже, вы в Нью-Йорке. Высотные здания поблизости есть? Слева?

— Нет, нет ничего похожего… слева тут огромная гора, со снежными пиками, и еще… о-о, у подножия пасется большое стадо жирафов.

— Так-так, значит, должно быть, это Природный заповедник в Кении. А что видно справа? Есть какие-нибудь пастбища?

— Ничего подобного. Ничего себе… тут стена! По-моему, сотню… да нет, пожалуй, двести ярдов высотой. Похоже, сложена из кирпича. И никаких ворот, никакого прохода.

— А за стеной? Что за стеной?

— За стеной? Как это — за стеной? За какой-такой стеной? Ах да, понял, понял, вы имеете в виду, что за стеной! Сейчас, посмотрим… О, Милосердный Создатель. О-о, Господь Всевышний! О, Боже ж Ты мой!

Мой собеседник стал неистово и безудержно гоготать в трубку.

— Да уж, это кое-что. Простите, мной овладел нервный смех. Представляю, как вы бы себя чувствовали на моем месте. Если бы вы только знали, что я там вижу. Нет, это взаправду… просто невероятно.

— Так что же вы видите? — в нетерпении крикнул теперь уже я.

— Президента Кеннеди, выступающего с речью! И если бы только его! По бокам стоят Митч Миллер со своим бэндом. Всякий раз, как Кеннеди пытается что-то сказать, Митч Миллер и Ганг подпевают ему хором.

Ого! Это не к добру, должно быть, я теряю рассудок!

— Все в порядке, главное, не надо нервничать. Постарайтесь сохранять хладнокровие и слушайте меня, хорошо? Вы не можете потерять рассудок. И не теряйте присутствия духа. Вы находитесь на первой дорожке стороны А альбома «Пой вместе с JFK». Песня называется «Begin The Beguine». Вам понятно? Вы слышите меня?

Вы на пластинке. Понимаете? Алло?!

Ответа не последовало.

Только всхлипывания. Бедняга рыдал.

— Алло?!! — завопил я.

— Где же я? Здесь все так странно, я больше не хочу, не хочу здесь оставаться. Мне здесь не нравится. — Мужчина явно разговаривал сам с собой, его душили слезы. Меня он уже не слышал. — О господи, куда же меня занесло?

Телефон отключился.

Я замер, сжимая потерявшую дар речи трубку.

— Что стряслось? — взволнованно спросила девочка. — Похоже, он сообразил, где находится?

Что я мог ей сказать?

Как объяснить такое восьмикласснице, окруженной психоаналитиками: мамой, папой, дедом и бабкой?

— К несчастью, он находится в таком состоянии, что не может взглянуть правде в глаза. Я помог ему определить свое местонахождение, так что, если он немного успокоится и соберется с духом, он поймет.

Он взрослый, в конце концов, человек. Не беспокойся, думаю, больше он не станет досаждать тебе звонками.

Девочка заулыбалась. Несомненно, через год она станет намного симпатичнее.

— Большибус спасибус, господин Учителибус.

Запихнув телефон в ранец, девочка вскочила.

— Господин Учитель, можно задать вам вопрос?

— Конечно.

— Вот о нем. — Она показала на песика Снупи из комиксов про Чарли Брауна, нарисованного на ранце.

На этой фабричной картинке Снупи дремал на крыше своей конуры.

— Почему у него в конуре висит полотно Ван Гога?

— Прости, но я действительно не имею понятия, — ответил я.

Огорошив меня таинственной загадкой, девочка отправилась на поверхность земли.

Предполагаю, что она обязательно напишет стихотворение годам к шестнадцати-семнадцати. И нет никаких сомнений, что посвящено оно будет телефону и что человек на другом конце провода будет молодым человеком, который никак не может сообразить, существует ли он вообще.

Будь что будет, Чарли Браун!

Не потому ль и Снупи любит «Ночное кафе»?

 

4

У меня не было никакого представления и о том, какую плату брать с учеников «Поэтической Школы». И каким образом ученики должны делать взносы за обучение. Иногда все, что я получаю, — это мороженое.

Случай с этим мальчиком был и вовсе дремучим. Все, чем я был способен ему помочь, не стоило больше порции мороженого.

Мальчик водрузил на стол тяжелую связку книг. Здесь был «Астрономический альманах», «Подробный перечень постоянных звезд», «Снимки звезд двухсотдюймовым телескопом Маунт-Паломарской обсерватории», «Львы Марса» Урсулы Ле Гуин, пачка «Обследуемых форм солнечных пятен» и «Метеоры Леониды» Ромена Роллана. Последняя книга была, очевидно, куплена по ошибке.

— Я хочу написать поэму.

— Видимо, посвященную наблюдению за звездами?

Парень выпучил глаза. Я сразу угодил в цель.

— Господин Учитель, вы что — телепат?

— Конечно.

Мне польстило столь высокое мнение о моих способностях.

— Хотите мороженого? — спросил мальчик.

— Само собой.

Парень по пути купил два мороженых — одно для себя, другое для меня. Ванильное и шоколадное. Я отдал предпочтение шоколаду.

— Только дело в том, что я не знаю, как ее написать, — сказал мальчик, лизнув свое ванильное.

— Пиши все, что хочешь, — отозвался я, лизнув шоколадное.

— Но существуют разные формы, типы обращений, так ведь? Например, какой выбрать стиль: разговорный или традиционно литературный, писать белым стихом или регулярным, с рифмой или без, и в какой форме — например, сонет? И при этом не переусердствовать со сравнениями, не так ли, ведь как сказал поэт Ган Танигава: «Мой внутренний Царь Момента мертв». Разве не следует принимать во внимание все это? — спросил ванильный мальчик.

Ох-хо-хо, призадумался я. Тяжелое положение. Ванильный малыш начитался того, что называют поэтикой и литературоведением. Или он не знал, что весь этот хлам следует читать в зрелом возрасте, еще лучше — в старости, когда люди, как правило, уже или ничего не пишут, а только пережевывают, или дописались до того, что уже не придают этой терминологии никакого значения.

— Ладно, давай-ка вот что, — начал я. — Все, что ты считаешь стихом, — стихом и является. Даже если другим нечто представляется стихом, это не стих, если ты это стихом не считаешь. Знаешь, кто меня этому научил?

— Нет.

— Марсиане. Они взяли меня на свой базовый корабль и учили меня там.

Ванильный мальчик так и прилип к стулу.

Он впервые встречался с человеком, имевшим тесные контакты третьего рода.

Ванильный мальчик проникся ко мне таким доверием, что даже показал свои записи наблюдений за звездным небом. Он занимался этим делом с трех лет.

— Теперь это все — стихи, — сказал я.

Домой он ушел в восторженном состоянии. А почему бы нет? Парнишка просто узнал, что все, чем он занимался всю свою маленькую жизнь, было стихотворчеством.

Записи наблюдений звездного неба ванильного мальчика выглядели примерно так:

Обследования Млечного Пути, ведущиеся при помощи театрального бинокля:

(1) Средняя скорость Млечного Пути, измеряемая в течение года, — шесть узлов в час.

(2) В период с июня по сентябрь случалось множество дней, когда скорость достигала пяти узлов. Подозреваю влияние дождей.

(3) За февраль, с другой стороны, скорость значительно упала. Было несколько дней, когда Млечный Путь полностью останавливался при наблюдении в бинокль. Видимо, потому, что внешняя поверхность примерзает. И все же, если прикрепить ортоскопическую пятимиллиметровую линзу от очков к моему пятнадцатисантиметровому телескопу-рефлектору, видно, что звезды очень медленно плывут под ледяной коркой.

(4) Как сообщает «Альманах науки», средняя годовая скорость Млечного Пути в 1500 году по западному летоисчислению была равна пяти узлам.

 

5

— Зовут Вергилием, но друзья называют меня Марон, — сказал «Холодильник».

Трехдверный холодильник фирмы «Дженерал моторс» с испарителем стоял передо мной.

Я слушал его рассказ, испытывая чрезвычайное волнение.

Впервые мне довелось беседовать с Вергилием, великим отцом поэтов, и точно так же впервые в жизни я разговаривал с холодильником.

— Не надо дразнить меня нарисованной морковкой, дружище, — продолжал холодильник. — Ты же учитель, в конце концов. Я просто ученик. Улавливаешь?

— Прошу прощения, Вергилий, я просто не знаю, что делать. Достоин ли я такой чести…

— Не дрейфь. Я больше не античный поэт, а лишь один из Старых Парней. Посмотрим правде в глаза быть одним из Старых Парней ровным счетом ничего не значит в поэзии. Ты же не станешь спорить? Да и вообще, отныне я существо обезличенное, ведь я уже не человек. Посмотри, что ты видишь перед собой? Я так мозгую этой морозильной камерой — хотя я всего лишь простой, весьма качественный холодильник.

Я нерешительно размял костяшки пальцев, чтобы снять напряжение. Они раскатисто захрустели.

— Уйму времени я добирался сюда, чертову уйму времени, — сказал Вергилий-«Холодильник».

Когда он попытался сесть в поезд, на его пути встал кондуктор, заявив, что электроаппаратуру провозить запрещено. В такси он не влез, а когда вышел на шоссе, решив отправиться пешком, какой-то сумасброд увязался за ним, пытаясь прибрать к рукам.

— Чудовищно. И что вы сделали?

— «Ах ты бесстыдник! — закричал я. — Отважился прикоснуться пальцем к великому Вергилию!» Едва услышав это, дурачок с воплем припустил без оглядки вдоль шоссе, позабыв про машину.

Первый акт этой драмы разыгрался на вечеринке в доме Вергилия. В тот день он принимал гостей.

— У нас была встреча друзей. Гесиод, Алкей, Анакреонт, Пиндар — все собрались вспомнить старые добрые времена. Было, конечно, и несколько впавших в маразм вроде Эмпедокла, но это не имело значения.

— Эй, Эмпедокл! Давно не виделись, старина!

— Да, сколько воды утекло. А ты кто? Что-то не узнаю.

— Вергилий (глухая тетеря!), я Вергилий, помнишь меня (старый маразматик)?

— Да-да, сто лет не виделись. Так кто ты, говоришь?

— Вергилий, старый твой приятель, Вергилием зовут меня.

— Ну-ну, годы идут, как рекой уносит. А ты кто будешь?

Бедный старый Эмпедокл.

Но с Овидием обстояло еще хуже.

Страшно видеть было, как жестокое время поломало творца «Науки любви». Он превратился в натурального бомжа. Весь в грязи и лохмотьях, а уж запах от него исходил! Представляю, что творилось с его спальней и гардеробом.

— Эй, челаэк! Сюда! Дьявол тебя побери, виночерпий! Лей больше!

— Может, подождем, пока немного просохнешь?

— Ах ты скряга! Прижимистый подонок! Ты хоть понял, с кем говоришь! С Овидием! А ну еще вина! Да неси побольше! О, Небеса, гореть всем этим негодяям в пекле!

— Остынь, что с тобой? Мы пришли сюда развлечься, а не слушать твою брань.

— Да ладно, чего там, малыш. Подумаешь, какая-то шайка поэтов-лежебок и никудышных лентяев-писателей решила устроить небольшой разгул. Ура-а-а! Чертовы пьяницы! Эй! Эй, Эсхил! Какого лешего ты уставился на меня? Ну что ты хочешь мне сказать? Знаешь ведь, что видел я все твои вшивые пьески на сцене, приятель. Парень, это напрасная трата времени. Ты убивал мое драгоценное время, ты его просто душил голыми руками! Отдай мне его теперь, грязный ворюга!

Где Аристофан? Твои комедии полный отсос, понял это? Говорю по буквам: ВЗДОР. Будь у меня выбор между просмотром твоих глупых комедий и путешествием по улицам в бочке с ночными испражнениями, я бы выбрал последнее — намного презабавнее.

— Довольно, Овидий. Если ты не заткнешься, тебе придется удалиться.

Едва я это сказал, крупные слезы покатились по его щекам.

— О, как жестоко! Как чудовищно жестоко! Кто бы подумал, что Марон — единственный из всех — скажет такое! Вся моя жизнь в руинах, все вокруг рассыпается на части… как можешь быть ты столь бессердечен, чтобы угрожать мне подобным образом! Шмыг, шмыг. Видно, мало было изгнать меня из Рима, отнять все состояние, и честь, и славу, и права. Себе решили все заграбастать? Что скажешь на это, а? Почему я, автор «Метаморфоз», единственный был обречен влачить остаток дней изгоем в нищете, дрожа от холода? Почему?

Овидий, мой добрый старый друг, страдал от алкоголизма, навязчивых состояний и несварения желудка. Что я мог сделать для него? Только обнять.

— Послушай, Назон. Хочу, чтобы ты внял моим словам. Ты дорог всем, никто не испытывает к тебе ненависти или презрения. Ты даже не представляешь, как мы тосковали, узнав о твоем изгнании. Мы направили петицию в Сенат, обсуждали твое дело с самим императором Августом Авторские права на «Метаморфозы» закончились, но Пен-клуб удерживает для тебя отчисления за тиражи. И на сей день лишь редкий любитель проявит интерес к тому, что написали все мы, здесь присутствующие, а вот твои «Метаморфозы» все еще растаскивают на цитаты. Да они, чтоб ты знал, переводились на сто тридцать языков и расходились по всему миру, каждый от школьника до вождя племени Навахо читал ее. Все поэты и писатели мира — фактически твои правнуки. И это правда, старина.

Эй вы, все, кто здесь, попробуйте возразить!

— Абсолютно! Ставлю голову! Чтоб мне с места не сойти! — послышались клятвы и заверения со всех сторон, в числе которых были голоса Эсхила, Гесиода и Аристофана.

Овидий же продолжал истекать пьяными слезами.

— Я виноват, друзья. Наговорил вам тут кучу мерзостей. Просто чувство такое, будто тебя оставили за бортом. Знаете, иногда я так одинок.

— Не плачь, Назон! Не надо плакать. Никто на тебя не сердится. Никто не держит зла. Отри свои слезы вот этим платком, займи свое место за столом. Наверное, хочешь выпить? Позволь, я сам тебе поднесу чего-нибудь. Бурбон со льдом, как в старые времена?

— Спасибо, Марон. Вообще-то доктор запретил мне бурбон, но я не так уж строго соблюдаю рекомендации… возможно, один «манхэттен» не повредит. Виски и вермут, если можно.

— Еще бы нельзя, старый черт, для тебя все что угодно, — сказал я, подмигнув Овидию. — Один «манхэттен», виски с вермутом. Будет сделано.

Я пошел выполнять заказ.

Данте и Беатриче расположились на угловом диване, попивая яичный ликер. Данте смотрелся как вылитый буколический старичок, ласково созерцающий внучат, а Беатриче превратилась в чрезвычайно элегантную даму в летах. Они держали друг друга за руки и смотрели глаза в глаза, будто решили больше никогда, ни на миг не разлучаться.

— Ах, Беатриче, дорогая, вы все так же прелестны.

— Слишком явная лесть далеко не заведет, Марон.

— Верно, Марон, — заметил Данте. — Не дальше ее милой головки. И тут же выветрится оттуда.

Мы немного поболтали. Нам было что вспомнить — мы оба прошли круги ада, ведь из всех писателей лишь Вергилий и Данте побывали в преисподней. Правда, теперь мы вспоминали это лишь как увлекательное путешествие.

— Вы были так мужественны тогда, мой дорогой. Это просто чудо.

— Нет, Беатриче, моя дорогая, настоящее чудо — это вы, а я весь до конца был и есть посвящен вам одной.

Престарелая парочка сидела на диванчике, пожирая друг друга глазами, сцепившись руками. Вернее всего было тихо, на цыпочках улизнуть, оставив их наедине.

А там, посреди обеденной залы, Гесиод пытался отогнать Овидия от Эмпедокла. Поэт перешел в атаку.

— Разрази тебя Небеса, ты квелый, замшелый, скисший, трясущийся, ветхий, опутанный паутиной иссохший таракан, почему ты еще не мертв? Ты же прыгнул в Этну. Какого черта ты оттуда выполз?

— А-а, здорово, привет. А ты кто такой, что-то не помню.

— Ты что, потешаешься надо мною? Ладно, сейчас я тебя. Ребята, расступись!

— Перестань, Назон, остановись. Он же старик.

— Здесь все старики. Давно старики. А ну иди сюда, Эмпедокл! Сейчас я затолкаю тебя обратно. Готов?

— А, привет, привет. Мы знакомы?

— Ладно, ладно. Я напомню тебе мое имя, слабоумный. Перед тобой великий Овидий! Ови-дий! А теперь, червь, я прочту строчку из своего шедевра:

— Понял, доходяга?

Эмпедокл сплюнул на пол, сунул руки в карманы и взорвался пламенной речью:

— Чего ты несешь, пацан? Это строка из «Энеиды». Она принадлежит Вергилию, не тебе. Будь повнимательнее, когда в другой раз займешься плагиатом. Насколько мне известно, во всех твоих «шедеврах» нет ни фразы, достойной этой строки. По правде говоря, думаю, тебе следует быть осмотрительнее, издавая писанину, которая лезет у тебя из-под стила благодаря уйме свободного времени, а тем паче не читать ее вслух. Не стоит ли призадуматься? Этим бы ты только принес миру пользу.

Едва закончив эту речь, Эмпедокл тут же поник и ссутулился, входя в привычную роль слабоумного старикашки.

— А-а, чего-чего? И кто бы это мог быть?

— Пустите меня к нему! Дайте только дотянуться! Гесиод! Молю тебя, дай до него дотянуться! Я убью этого выродка. Клянусь, я сверну шею этому старому глухарю!

— Брось понты кидать, Назон!

— Я певец Понта Эвксинского, сиречь Черного моря, изгнанник вечный…

Когда встреча друзей закончилась, все разошлись кроме Овидия, который был пьян в стельку.

— Назон, вот тебе ложе, проспись.

— Ложе — это лажа. Я могу спать только под кроватью. Скажи мне, что может быть поэтичного в постели? Мое мнение — постель для ленивых поэтов, редко открывающих вежды. Вреднее мебели еще не придумывали.

— Романтично. Как насчет этого, Марон, — мое или тоже из твоего?

— Думаю, твоя строка, Назон.

— В самом деле? Значит, и я сотворил хоть что-то стоящее. Что ж, неплохо, неплохо…

Я накрыл его одеялом. Овидий, поджав ноги и свернувшись клубком, бормотал во сне. На всякий случай я сходил за тазиком и поставил рядом. После чего отправился к себе в спальню.

Обуреваемый вихрем смешанных чувств, я уснул без сновидений.

И когда проснулся на следующее утро, то превратился в холодильник, — завершил свой рассказ Вергилий.

— Клянусь, должно быть, это было настоящее потрясение!

— Да уж. Сначала я принял все это за ночной кошмар или последствия пьянки. Некоторое время я выждал, пока наваждение развеется, однако ничего не происходило. Так я пришел к мысли, что все-таки это не сон, а что-то другое. Второй догадкой было то, что я сошел с ума, и тогда я решил проверить память, зачитав несколько излюбленных строк:

Все было в порядке. Значит, я правда превратился в холодильник!

Тогда я оглянулся в поисках провода, который должен был выходить из меня. Не хватало еще вырвать его из розетки неосторожным движением и обречь себя на верную смерть. Однако провода не было. Ух ты, подумал я, значит, я какая-нибудь новая, усовершенствованная модель с внутренним аккумулятором. Выбравшись из кровати, я отправился в гостиную, обсудить метаморфозу с Овидием, который в это время мирно похрапывал под софой.

— Захлопни пасть, ты! Даже рифмы в твоих стихах нет, а уж о форме и не говорю! Одни повторы. А где аллитерации, тебя спрашиваю? Эй, я с кем разговариваю? Марон? Марон! Где ты? Принеси рассолу! О боги, голова!

Овидий выполз из-под софы и упал на колени возле моей дверцы.

— Бр-р! Чертова бо-оль! А? Что это? О, Марон, ты друг. Тысяча аригато.

Вцепившись в мою ручку, он рванул дверцу и заглянул внутрь.

— Марон! Эй, хозяин! Да здесь пусто, дружище! Зачем тебе холодильник, если в нем ничего нет? Идея покупки холодильника состоит в том, что он должен быть доверху набит пивом, грейпфрутами и прочими средствами для опохмела! Холодильник держат не для красоты, да будет тебе известно!

— Спасибо за совет, Назон, постараюсь исправиться. Но мне впервые приходится быть холодильником, и я не успел запастись содержимым.

Не веря своим ушам, Овидий похлопал себя по щекам.

— А теперь, кажется, поздно! Марон! Марон! Отведи меня, пожалуйста, в больницу для умалишенных!

— Назон! Послушай, да это же я! Просто преобразился в холодильник. Ты слышишь меня?

— О, это конец! Определенно конец! Я слышу, как холодильник говорит голосом моего друга. Увы мне и увы!!!

Вернувшись на свое место под софу, Овидий брякнулся лицом в пол и ушел в рыдания, уже не слушая.

И вот, поскольку больше ничего не оставалось, я пришел сюда.

— Если бы я на вашем месте проснулся, ощутив в себе такие перемены, я бы не был так спокоен. Поражаюсь вашему присутствию духа.

— Что бы с тобой ни случилось, какие бы страсти ни овладели душой, надо помнить, что прежде всего ты поэт — остальное не важно. Ведь для поэта он сам — лишь один из героев поэмы.

«Холодильник» подмигнул мне лампочкой.

Попивая прохладное пиво из внутренностей Вергилия, которое он захватил по пути, мы вели задушевный разговор.

— Есть ли какие-нибудь предположения насчет того, что могло привести вас к подобной метаморфозе?

— Никаких. Да и назвать это метаморфозой как-то язык не поворачивается. Я еще понимаю там в лебедя, как в случае с Ледой. Но кто ради того, чтобы соблазнить женщину, станет притворяться холодильником? Юпитер бы точно не пошел на такое.

— Но мы живем в другом веке. Чудеса тоже становятся высокотехнологичными.

— Сомневаюсь в таком случае, что это истинные метаморфозы. Возьмите описанный в литературе случай с парнем, который превратился в гигантское насекомое. Подобный казус может быть объяснен внезапной ретрогрессивной альтерацией…

— Что-что?

— В общем, генетическим атавизмом под влиянием радиоактивного облучения из космоса. Просто он шагнул назад, переступив несколько ветвей эволюции, причем мутировал всего за одну ночь.

А случай с человеком, превратившимся в огромную женскую грудь, объясняется еще проще: гормональное влияние, вызванное выбросом эндокринных желез.

Намного труднее объяснить превращения людей в оборотней и вервольфов, которые происходят в полнолуние. Подобные метаморфозы — конек Овидия, вот я и думал, что он, как эксперт, может дать объяснение моему случаю. Ну что, еще по пивку, почтенный бард?

— Нет, спасибо, Вергилий. Пейте сами.

— Называй меня Мароном. Ну что ж, приступим итак, что могло привести меня к превращению в холодильник?

Я думал.

В голове моей вертелись: «Метаморфозы» Овидия, сам Вергилий и судьбы поэтов в этом мире.

— Марон, не подкинешь ли еще баночку холодненького?

— В чем вопрос! Вот тут у меня еще и сыр, если пожелаешь.

Я стал пить пиво, банку за банкой. Вергилий не отставал.

— Слушай, Марон.

— Что-нибудь пришло на ум, почтенный бард?

— Думаю, этому можно дать психологическое объяснение.

— Вот как? И какое именно? Еще баночку?

— Спасибо. Видишь ли, в моем понимании, ты строгий классик. Тебе просто хочется сохранить все как есть, в замороженном состоянии. Встреча с Овидием пробудила твой внутренний порыв — вот ты и стал холодильником. Что скажешь?

— Что ж, не лишено оснований. Да-да… похоже, все складывается. Впрочем, хочешь встречную гипотезу?

— С удовольствием выслушаю.

— В истинном поэте всегда заложена взрывчатка. Это, как минимум, стремление к преступлению. В том числе против самого себя. А самое совершенное преступление — это создать неподдающееся расшифровке произведение искусства. Холодильник же — просто холодильник, и только. Едва ли найдешь в нем какое-то другое значение. Все же остальные метаморфозы слишком очевидны.

Таким образом, зрелый поэт претворяет весь свой дар в осуществление плана: собственного убийства в запертой комнате. И вот оно — произведение искусства. Полная необъяснимость очевидного. Ну как?

— Великолепно!

Мы продолжали пить.

Вергилий при этом, сколько бы ни выпил, сохранял трезвость мышления и держался на ногах — что и понятно, ведь он был холодильником, а я лишь простым смертным.

— Прости, мне надо отлучиться…

— Зачем?

— Неужели непонятно? А ты не хочешь отлить после стольких банок пива?

— Для этого у меня есть испаритель.

Я так устал, так устал, так тяжко устал, так зверски, так смертельно устал, так космически устал, устал, устал, что больше не мог справляться с усталостью. Вергилий совершил ко мне столь долгий путь, а я даже не мог бороться со сном.

Голова моя постепенно склонялась к столу. Откуда-то издалека долетал голос Вергилия. Я слышал, как он собирает в себя пустые банки.

— Марон, а Марон?

— Да?

— Прости. Больше я ничем не могу тебе помочь.

— Не говори ерунды. С тобой было интересно пообщаться.

— Марон, а Марон, а куда ты теперь?

— А ты сам как думаешь?

— Ты же холодильник, Марон.

— И все?

— Ты поэт, Марон.

— А что делают поэты?

— Пишут стихи.

— Точно. До сих пор я был поэтом для людей. Теперь я стану поэтом для холодильников. Как тебе такой поворот?

— Замечательно, Марон.

Ничего, если я задам тебе один, может быть, бестактный вопрос?

— Валяй.

— Какие ты подберешь рифмы к слову «холодильник»? Они слишком скудны и предсказуемы. Такие слова плохо рифмуются. «Напильник», «собутыльник». Как же ты станешь писать о холодильниках?

— А с чего ты решил, что для холодильников пишут только о холодильниках?

— А о чем же тогда? — сквозь полусон спросил я.

— Сайонара, — долетел до меня голос холодильника.

— Сайонара, — сказал я в ответ.

Сайонара, Вергилий.

Сайонара, Марон.

Сайонара, холодильник.

Засыпая под умиротворяющее гудение великого предка поэтов, рожденного в семидесятом году до нашей эры, я окончательно сомкнул глаза.

И услышал его удалявшиеся по ступеням шаги.

 

6

Не успев войти в кабинет, «Некая Непостижимая Вещь» уже заполнила его своим телом и душераздирающим криком.

«Некая Непостижимая Вещь» не имела ни формы, ни цвета, ни веса, ни даже запаха; она просто висела, сжималась и вращалась внутри себя.

— Садитесь сюда, вот стул, — предложил я.

Не совсем уверен, что «Некой Непостижимой Вещи» доступна человеческая речь, но точно так же я не мог предполагать и обратное.

— Пожалуйста, присаживайтесь!

Но «Некая Непостижимая Вещь» продолжала липнуть к потолку, переползая по нему, раскачиваясь из стороны в сторону.

Я сделал последнее предупреждение.

— Немедленно сядьте! Пока не сядете, не начнется занятие. Таковы правила школы. Садитесь!

Ответив на мой приказ чем-то похожим на «Ладно, черт с вами!», «Некая Непостижимая Вещь» спустилась/сползла/спорхнула/перепрыгнула с потолка на стул.

«Некая Непостижимая Вещь» честно пыталась взгромоздиться на стул и даже как-то разместиться на нем, но не прошло и двух секунд, как она стала стекать на пол, а через три очутилась там целиком.

— Хорошо, — вмешался я, когда «Некая Непостижимая Вещь» принялась перетекать в обратном направлении, отчаянно опутывая стул волокнами. — Ладно, не можете сидеть — и не надо, это совсем не обязательно. Устраивайтесь, как вам удобнее. Я не буду настаивать.

После еще нескольких проб, подбираясь с разных сторон, «Некой Непостижимой Вещи» все же удалось закрепиться на стуле, завязавшись в узел «нанкин».

— Простите, что заставила вас ждать, — сказала «Некая Непостижимая Вещь».

— Кто я, как вы думаете? — обратилась ко мне «Некая Непостижимая Вещь».

В точку! Именно этого вопроса я и ожидал. Существа такой природы всегда начинают с этого. Как будто я мог знать! Кто может подобрать название для вещи, которая сама не понимает, что из себя представляет?

— В принципе, думаю, вы сами должны были бы ответить на этот вопрос.

«Некая Непостижимая Вещь» стала ерзать, пытаясь распутать узел.

— В чем дело?

— Я ухожу! Какая досада! Рухнула последняя надежда.

«Некая Непостижимая Вещь» тщетно боролась с узлом, запутываясь все больше и больше.

— Позвольте вам помочь?

— Уберите от меня свои руки!

— Просто я думал…

— Не отвлекайте меня! Сидите спокойно.

Но «Некая Непостижимая Вещь» терпела неудачу. Бедняга стала осознавать, что уже сама не понимает, что делает.

Стул же словно бы не улавливал ответственности момента распутывания образованного вокруг него узла. Он лишь поскрипывал, будто хихикая от щекотки, в объятиях неопознанной материи.

— О-о-о! — простонала «Некая Непостижимая Вещь». — Я попала в беду. Пожалуйста, помогите мне, Мастер! Вытащите меня отсюда!

Тон ее сразу заметно изменился в попытке произвести впечатление на предполагаемого спасителя.

Я осмотрел стул, затем перешел к обследованию «Некой Непостижимой Вещи», теперь уже пятимерным неразрешимым узлом опутавшей стул, соприкасаясь с ним сразу во всех точках.

— Как думаете, мне можно как-то помочь, господин Учитель?

— Вынужден вам сообщить, что вы навеки связаны с этим стулом, до самого конца мироздания.

«Некая Непостижимая Вещь» принялась обливаться слезами.

— Как же это! Нет, не может быть! Ой-ёй-ёй…

На некоторое время я оставил ее в покое, пока слезы не иссякли.

И вот — случилось. Все это время я наблюдал со стороны, пока «Некой Непостижимой Вещью» не овладела абсолютная усталость и апатия и она перестала ерзать и колыхаться. Тогда я подошел и одобрительно похлопал ее по предполагаемому плечу.

— Ну вот! Мои поздравления. Отлично сработано!

— Что? Что вы хотите сказать?

Ей показалось, что она ослышалась.

— Наконец вы сами ответили на вопрос, чем являетесь. Вы же этого хотели?

— Да, но… так кто же я?

— Вы СТУЛОПОДОБНАЯ СУЩНОСТЬ. Вся цель вашего существования была в воссоединении с этим стулом.

— О, я знала это! Именно так я всегда и думала о себе, такой себя и представляла!

Потом «Некая Непостижимая Вещь» еще долго рассказывала, как это восхитительно — обнаружить свою сущность, ощутить свое предназначение и… она понимает, что ужасно дерзко просить об этом, но нельзя ли забрать этот стул с собой?

Ну, само собой разумеется. Разве я могу владеть живым существом?

— Пожалуйста. Ведь этот стул практически ваш скелет.

«Некая Непостижимая Вещь» ушла в превосходном настроении, согретая чувством, что наконец-то постигла собственную суть, а я тем временем стал подметать пол. Уже в конце уборки я вдруг заметил отпавшее волоконце «Некой Непостижимой Вещи», оставшееся незамеченным.

Это был буквально волосок, трепыхавшийся/извивавшийся/крутящийся на полу.

После секундного размышления я бросил его в мусор.

На самом деле я и понятия не имел, кем же была в действительности эта Некая Непостижимая Сущность.

 

7

Хочу, чтобы вы представили себе среднего человека.

Среднего во всех отношениях. Возраста он примерно между тридцатью семью и сорока годами. Рост от пяти футов трех дюймов до пяти футов пяти дюймов. Четыре пломбированных зуба. Очки в темно-коричневой оправе, с коррекцией на легкий астигматизм. Двое детей. Старшая девочка в восьмом классе — недавно были первые месячные. Немного отстала в этом отношении от одноклассниц-акселераток, очевидно, немало переживала по этому поводу. Но ничего-ничего, теперь, как говорится, вошла в русло. Ее младший брат учится в четвертом классе и постоянно хватается за все что ни попадя. Первой его манией было конструирование моделей. Танки «Шермана», управляемые с пульта автомобильчики, марки, монеты, флажки, видеоигра «бейсбол», настоящий бейсбол футбол фан-клубы того и другого, кока-коловые викторины с призами, собирание фантиков и оберток для писем в рекламные компании, перезванивания с радио-диджеями, подражания голосам мультяшек… и непонятное отвращение к книгам в любом виде.

Жена, которой на вид от тридцати трех до тридцати восьми, с контрацептивным кольцом на шейке матки. Ее сексуальные аппетиты настолько неутолимы, что удивляют и пугают обоих. Где-то в журнале она вычитала, будто секс во время месячных не вреден для здоровья.

Он продолжает курить, уже ограничиваясь полпачкой в день. Не хотелось бы кончить раком легких. До наступления старости мечтает опробовать как минимум пару внебрачных связей на стороне. Перспектива провести остаток жизни с единственной женщиной не воодушевляет. Один роман предполагается завести на работе с подчиненной не старше семнадцати-восемнадцати лет. Еще лучше, если он окажется ее первым мужчиной — иначе она может оказаться ветреницей. Тогда все пойдет прахом. Одна-две строго запланированные встречи в неделю — иначе его заметут. Понизят в должности, или застукает жена.

Нелегко быть средним.

Средний человек выложил передо мной визитную карточку.

ЮПИТЕРИАНЕЦ

(ЧЕЛОВЕК С ЮПИТЕРА)

Я перевернул карточку.

Не будьте одиноки!

Я стану вашим другом на ночь. Звоните мне.

♥ 000–1111

— Зачем вы заказали такие визитки? — спросил я ЮПИТЕРИАНЦА, изображавшего из себя среднестатистического мужчину.

ЮПИТЕРИАНЕЦ поведал мне, что, насколько ему известно, обыкновенный человек всегда имеет при себе визитки, и спросил: неужели я хочу сказать, что он получил недостоверную информацию?

Я просвятил его, что с карточкой не все в порядке. Если ее лицевая сторона отображает деловую информацию, имеющую отношение к ординарному мужчине, то стиль на обороте используется экстраординарными женщинами для отношений с обычными мужчинами, и заметил, что в высшей степени нежелательно смешивать эти два стиля.

— И вот я задаюсь вопросом, — продолжал я, — не подрывается ли ваше стремление соответствовать облику землянина тем, что вы напечатали на своей визитке слово ЮПИТЕРИАНЕЦ? Понимаете, о чем я?

ЮПИТЕРИАНЕЦ вскочил с места.

Мне показалось, будто бы я только что плюнул среднему человеку в лицо.

— Так вы считаете, я не соответствую рядовому земному облику?

— Ваш имидж идеален, это так. Но визитка — часть земного имиджа. Если вы хотите изображать из себя жителя нашей планеты, важно, чтобы вы усвоили общепринятые условности, — пояснил я ему.

— Ваши мыслительные процессы абсурдны, — вздохнул ЮПИТЕРИАНЕЦ.

— Так что же привело вас сюда, к нам? Каким ветром занесло?

— Я приехал с Юпитера в отпуск — и, само собой, не так просто было приобрести правильный, соответствующий вид на вашей планете, — но это ничто в сравнении с языковыми трудностями, с которыми я здесь столкнулся. Что за язык! Правда, у нас на Юпитере вовсе нет языка, уважаемый. Поначалу я столкнулся с почти непреодолимыми трудностями в общении, из которых надеялся найти выход при помощи вот этих универсальных карточек. Дело в том, что языком землян невозможно выразить фундаментальные понятия. Я боюсь быть неправильно понятым местным населением. Потому и пришел к вам. Не будете ли вы столь любезны научить меня, как общаться с землянами?

С этими словами он положил передо мной бланк, озаглавленный печатными буквами:

РЕЦЕПТ

— Выпишите, пожалуйста, ваши рекомендации.

Я стал втолковывать ЮПИТЕРИАНЦУ, что слово «рецепт» в данном случае не совсем уместно, что было воспринято им с отстраненным лицом, указывающим на то, что мои объяснения его не удовлетворили.

ЮПИТЕРИАНЕЦ взял мелок и приступил к изложению разногласий, возникающих, когда земной язык сталкивается с юпитерианскими понятиями, выписывая примеры на доске.

Пример 1. Феномен А, эквивалентный выражению так называемого «земного времени», имеет место и на Юпитере, но по некоторым невразумительным причинам земляне понимают лишь четыре вида «времени».

На Юпитере, кроме типов (а), (б), (в) и (г), мы признаем большое число фиксированно-количественных «времен», таких как «простое волновое время», «циклоидное искривленное время», «геоидное искривленное время», «катастрофическое время», «время постоянной Планка», «релятивистское квантовое время Дирака»; к тому же у нас есть «времена неустойчивой протяженности».

— Время с неустойчивой протяженностью? Это как?

Примечание к Примеру 1. Так называемое «время с неустойчивой протяженностью» является противодействующим темпоральным феноменом, исключающим изменения в некотором «нормальном времени», — короче говоря, среди земных понятий ему отчасти соответствуют «время лясы точить», «время поржать», «время дерябнуть» и так далее.

Скажем, в юпитерианских понятиях «время слегка поржать» указывает на то, что случилось нечто крайне печальное.

Пример 2. Эквивалент феномена, выражаемого земным словом «смерть», также имеет место и на Юпитере, но по неким непонятным причинам земляне признают лишь три вида «смерти»:

Еще не успев сообразить все до конца, я выпалил:

— Как? Но на Земле существует всего одно понятие смерти!

Примечание к Примеру 2. Как юпитерианец, я не способен выразиться более точно, однако, вероятнее всего, изначально на Земле существовало три различных слова для земного аналога «смерти» и со временем они просто слились воедино. Ибо и доселе земная смерть проявляется в этих трех различных формах.

На Юпитере в наши дни существуют лишь типы (а) и (б), типа (в), «смерти-ловушки», у нас не существует. Зато имеется подвид «прыгающая смерть», но она в высшей степени церемониальна, и увидеть ее могут немногие, лишь в чрезвычайно редких случаях.

Пример 3. Различие, приблизительно эквивалентное тому, что подразумевается под земными категориями «пола» и «рода», также присутствует и на Юпитере, но по некоей непонятной причине земляне имеют пять различных «полов» или «родов», а именно:

(а) «самец-самец» мужчина

(б) «самец-самец» женщина

(в) «самец-самка» женщина

(г) «самка-самец» женщина

(д) «самка-самка» женщина

На Юпитере же мы различаем лишь «мужчину» и «женщину».

В этом месте я уже хотел вмешаться, но ЮПИТЕРИАНЦЕМ овладела такая самодовольная решимость во что бы то ни стало изложить правду положения, что я решил сохранять молчание.

Пример 4. Феномен, эквивалентный тому, что выражается земным словом «красота», имеется и на Юпитере. На деле у нас различают семь различных видов «красоты». Почему же в таком случае никакой реальной красоты на самом деле на Земле не присутствует? Лично мне ее обнаружить не удалось.

Нахожу крайне прискорбным, что выжило и сохранилось всего одно слово для выражения различных степеней этого понятия. Возможно, это также свидетельство постепенного вымирания.

Я напряженно прокашлялся.

Пример 5. Земному слову «Бог» я также не нахожу объяснения, откуда оно появилось, когда на Земле сказывается полное отсутствие подобного существа. На Юпитере Бог, естественно, существует — вероятно, Бог, о котором говорят земляне, на самом деле юпитерианский Бог, открывшийся им во время своего отпускного пребывания на Земле.

— А что, на Юпитере правда есть Бог?

Примечание к Примеру 5. На самом деле Их там пруд пруди.

— Похоже, что речь, которой пользуемся мы, земляне, еще не развилась до той степени, чтобы выражать понятия юпитерианского мира. Таким образом я бы предположил — но это всего лишь предположение, — что вам нужно просто как следует провести отпуск и не заостряться на проблемах. Со временем — то есть я имею в виду (а) линейное время — земные языки созреют окончательно. Через какие-нибудь сорок-пятьдесят тысяч лет они, пока представляющие собой лишь бледные завязи, разовьются в пышные бутоны, подобно тому как малолетние девочки превращаются в прекрасных женщин. И тогда вы поймете, что невозможно вытащить из распуколки цветок; пытаясь заставить неразвитые земные языки выразить юпитерианские концепты, вы приведете их в состояние шока, что в немецком языке выражается словом «Trauma».

САТУРНИАНЦЫ относят слова в состоянии Trauma к «словам-идиотам» и настолько их обожают, что, где бы ни появилось на свет словцо, родители заставляют его смотреть фильмы ужасов огромными порциями, а потом просто говорят ему, что оно вовсе не их дитя, а беспризорник, которого они подобрали на ПЛУТОНЕ, а потом изо всех сил старались воспитать его в «слово-идиота» — как насчет такого варианта? — мне кажется, это могло бы ускорить процесс, — предложил ЮПИТЕРИАНЕЦ.

Уже несколько более раздраженным тоном я заметил:

— Земные языки существуют для выражения земных понятий. А вовсе не для вашего юпитерианского народа.

— Простите, не хотел задеть ваших чувств, — поторопился вставить ЮПИТЕРИАНЕЦ.

Мы, ЮПИТЕРИАНЦЫ, так же категорически против насилия над детьми, как и вы, земляне, так что, с вашего разрешения, я подожду до следующего отпуска, чтобы иметь удовольствие выслушать земную речь, выросшую до юпитерианских концептов.

— Рад, что мы поняли друг друга, — сказал я.

ЮПИТЕРИАНЕЦ поднял правую руку и оттопырил пятый палец.

— КЛЯНУСЬ МИЗИНЦЕМ! — сказал ЮПИТЕРИАНЕЦ.

 

8

Охранник испытывал страдания по поводу своей профессии. Он страдал от так называемых «угрызений совести». Или, еще точнее, охранник «тосковал по правде».

— Долгое время я и не помышлял, что случилось нечто подозрительное. Теперь я в замешательстве. Думаю, мои аналитические способности оказались крайне скудны.

Все познается в сомнениях.

— Я совершал ночной обход. Как обычно, открывал смотровые окошки, проверяя камеры. И вдруг меня озарило. Как же до сих пор это не приходило на ум? Просто не понимаю. Ужасно — вдруг, в одночасье, — понять, что всю жизнь прожил в заблуждении. Мне вдруг стало мучительно больно за бесцельно прожитые годы. Больно до слез.

Охранника поразило, отчего он до сих пор считал свое рабочее место тюрьмой.

— Наверное, в детстве меня уронили.

Тут же, после внезапного озарения, охранник стал ломать голову над тем, как же называется в таком случае это место. Он задумался о смысле своей работы. О размере жалованья. О своих отношениях с теми, к кому он был приставлен, и о том, какие чувства они к нему испытывают. И вот так, рассматривая один за другим различные варианты, он пришел к заключению, что его рабочее место может быть:

(1) Больницей

(2) Отелем

Вот только не мог остановиться ни на одном из вариантов. Ничего не оставалось, как продолжать обход.

— Если правилен ответ первый, то я санитар.

Если правилен ответ второй, то я коридорный.

Но в любом случае определенно не охранник.

Поскольку охранник пришел к выводу, что он не охранник, я буду называть его нейтрально: «мужчина».

— Надеюсь, нет возражений?

— Никаких, — откликнулся мужчина.

В Помещении 1 находились мужчина и женщина. Мужчина был шпионом ЦРУ, внедренным в КГБ. Женщина же была шпионкой КГБ, внедренной в ЦРУ. После внедрения по различным каналам в Министерство Национальной обороны Китая у них возник роман. КГБ, ЦРУ и Министерство Национальной обороны Китая отправило агентов, чтобы раскрыть их, но, действуя в тесном сотрудничестве, парочка, используя возможности трех организаций — КГБ, ЦРУ и китайского министерства, сотрудниками которого они уже являлись, — пыталась сбросить агентов, как хвост.

Они надеялись, что недоразумение вскоре разъяснится.

В таком случае два голубка смогли бы в дальнейшем продолжить как свою шпионскую деятельность, так и любовные отношения.

Мужчина, которого я прежде называл охранником, явно симпатизировал им, также разделяя их надежду, что все станет на свои места и влюбленные вскоре вернутся в ненадолго оставленный гламурный мир шпионажа.

Помещение 2. Там содержалась престарелая дама. Хотя, возможно, и не содержалась, a просто жила.

— Она там выросла, — утверждал мужчина.

Старую леди звали Татум О'Нейл, также известную как Т. О. То была одна из древних леди, которые сведущи во всем, казалось, с незапамятных времен. На самом деле с незапамятных времен она работала в салоне эротических услуг и была весьма искусна в своей профессии.

— Знаете, про меня однажды написали роман, — говорила старая дама. — Правда, книга не наделала шуму, и автор был настолько расстроен этим обстоятельством, что насмерть объелся творожными пудингами.

Сколько он себя помнил, престарелая леди обитала в Помещении 2, наверное, с самого рождения мужчины.

— Если у вас появятся какие-нибудь проблемы с сексом, сомнения, колебания или еще что-то в этом роде, смело обращайтесь ко мне за советом. Могу помочь вам в чем угодно. Но помните: дальше теории я — ни-ни, — говаривала старушка.

Мужчине было приятно поболтать о том о сем с этой милой и обаятельной старой-престарой профессионалкой.

Из Помещения 3 повалил дым. Мужчина ворвался туда. Ну, как всегда. Просто здесь было слишком много постояльцев. Посреди комнаты они разложили большой костер и расселись вокруг него с гитарами, распевая народные песни.

О музыкальности спорить не будем. О том, что ни о какой заре еще речи не шло, тоже. Набрав ведро воды и залив костер, мужчина распорядился, чтобы эти сбрендившие олухи навели порядок в помещении, и быстро.

— Остынь, мужик, уберем, все уберем. Ну ты разошелся!

А тут еще эта молодая женщина, в совершенно обдолбанном состоянии. Ноги ее уже не слушались, так что встать она не могла — они тут же подкашивались.

Девушка обернулась к мужчине, спросив с угрюмым нахальством:

— Эй, ты, что ли, охрана?

«Совсем рехнулась, — подумал мужчина. — Перебрала наркоты, пигалица. Вбила себе в голову, что я охранник».

— Да, все верно, я охранник. Так что лучше слушаться меня, верно? Вот и сидите тихо и не занимайтесь ерундой.

Она все так же хмуро взирала на него из угла.

«Вообще-то ведь хорошая девчушка, зуб даю. Просто обдолбанная».

В Помещении 4 находился шестилетний мальчик.

Он сидел в шортах за столом, на котором были разложены цветные карандаши, и, целиком поглощенный занятием, что-то рисовал в раскрытом «Моем маленьком альбоме», высунув от усердия язык. К его рубашонке была приколота булавками желтая лента-перевязь. Мужчина совершенно не имел представления, что означает ношение желтой ленты. Но человек он был опытный.

— Добрый денек, — издалека начал он.

— Здравствуйте. Смотрите, это жираф.

Мальчик показал ему нарисованного жирафа Мужчину поразило, до чего умело мальчик шести лет от роду нарисовал… страуса. Присмотревшись поближе, он увидел торчащую из туловища птицы дополнительную пару ног.

Мальчик стал перелистывать альбом.

«Ого, готов поклясться — утка», — подумал мужчина.

— А это слон, — сказал мальчик.

«А вот это, наверное, ворона», — подумал мужчина.

— Гамадрил, — сказал мальчик.

«Ну, вот это точно тюльпан. Нет, погодите… кажется, это баскетбольные тапочки. Нет-нет… секунду… да это же вертолет!»

— А это вы. Разве не похож?

— Да, точно, вылитый я! — признал мужчина.

Мальчик вырвал картинку из альбома и передал ему со словами:

— Для девочки в соседней комнате.

Это было против правил, но мужчина решил не придавать значения пустякам и осмотрелся. Вообще-то комната у ребенка могла быть попросторнее и посветлее.

Девочка в Помещении 5 играла в дочки-матери с тремя куклами, жившими в игрушечном доме.

— Это — Анни. Она старшая, ей уже восемь. А вот ее зовут Бетти. Ей только пять, но она очень способная и развита не по годам. А вот Бобби. Бобби еще не родился, поэтому он еще не очень хорошо говорит.

Девочка назначила Бетти присматривать за Бобби, пока Анни готовит обед.

— О-о, Анни! Бобби плачет! Может, он хочет кушать?

— Нет, Бетти! Когда он так плачет, это значит, он хочет спать.

— Уа-а, уа-а!

— О-о, Анни! Бобби не смолкает! Что мне делать?

— Слушай, Бетти, когда он так плачет, значит, надо сменить ему пеленки.

— Скажи-ка мне, Бетти, где ваш папа? — спросил мужчина.

— Папа испарился в один прекрасный день.

— Скажи-ка мне, Анни, где ваша мама?

— Мама, кажется, сбежала с каким-то мужчиной.

— Скажи-ка мне, Бобби, где ваш дедушка?

— О-о, дедушка убил бабушку и теперь должен сидеть в тюрьме.

Это здесь, по соседству.

Мужчина отдал маленькой девочке из Помещения 5 рисунок мальчика из Помещения 4.

Это было изображение «морковки». Нет, скорее, редиски. Хотя, впрочем, сельдерея. А, может быть, теннисной ракетки?

«Что ж, надо быть готовым ко всему, даже если тебя назовут Эйзенхауэром, — подумал мужчина. — Очевидно, я совершенный дилетант в живописи».

— Как тебе кажется, что на этой картинке? — спросил мужчина.

На лице девочки отразилось недоумение. Она явно не понимала, зачем был задан вопрос.

— Это же морковка. Какой чудесный рисуночек. Трудно, наверное, нарисовать такую красивую морковку. Вот бы встретиться с этим мальчиком. Как вы думаете, смогу я с ним когда-нибудь увидеться?

— Конечно сможешь. Это же не тюрьма какая-нибудь.

Со временем, раньше или позже, обязательно встретишься, — заверил ее мужчина. — Обещаю.

— О, как я рада! — воскликнула Бетти.

— Ой, как я рада! — воскликнула Анни.

— Ух ты, как здорово! — закричал Бобби.

Мужчина не любил Помещение 6. Слушать, как маниакально-депрессивный кенгуру без умолку рассказывает о своем прошлом, — такое доведет до психического расстройства и самого здорового человека. Вот аист-шизофреник по соседству с кенгуру был намного спокойнее, к тому же сохранял достоинство, считал мужчина.

Когда речь пошла о Помещении 7, возникла внезапная пауза.

— В чем дело? — спросил я.

Мужчина удрученно схватился за голову. Он явно был сбит с толку.

— Как же я забыл. Получается, отель отпадает, и больница тоже.

— Но почему?

— Это заведение не может быть ни больницей, ни гостиницей, потому что в Помещении 7 находится пустыня. Однажды я потерял дорогу к выходу и совершенно заблудился там. Кончилось тем, что я проскитался трое суток в песках. Еще немного — и меня ждала голодная смерть. Понимаете, больница и гостиница, таким образом, исключаются. Было бы смешно ожидать, что там существует помещение с пустыней.

Он поник, опустив голову.

— Вам нравится ваша работа? — спросил я.

— Да, вполне.

— А как насчет постояльцев?

— С некоторыми возникают трудности, но по большей части они ребята симпатичные.

— Боюсь, не могу сказать вам, что у вас за работа. Понимаю, как это мучительно — не знать, что у тебя за работа и чем ты фактически занимаешься. Да, это нелегко, но я действительно думаю, что вам лучше не предпринимать никаких решительных шагов для выяснения этого. Не надо форсировать события. В конце концов, кому, как не вам, знать о своей работе. Тут никто другой не поможет. И я не смог. Вам остается только спокойно продолжать работать на своем месте и сохранять тот образ мыслей, в котором вы пребываете в настоящее время. Боюсь, это все, что я могу предложить.

— Понял, — откликнулся мужчина. — Я попытаюсь. Но какого образа мыслей мне придерживаться в дальнейшем?

Когда он уже встал, собираясь на выход, я все же решился дать ему какой-никакой, а совет.

— Думайте сердцем, — сказал я.

— Думать сердцем, говорите? Я подумаю.

И мужчина побрел на свое рабочее место.

 

9

Ученики разошлись.

Я сидел в одиночестве в «классной», размышляя о событиях минувшего дня.

Не пытался ли я влиять на учащихся собственной системой ценностей и эстетических воззрений?

Оставался ли терпеливым и снисходительным?

Не покрикивал ли на них за недопустимые в классе слова?

Не представал ли перед ними всевидящим всезнайкой?

Шел ли с ними рука об руку к месту, от которого остается лишь шаг до «поэзии», не делая при этом ложных шагов в сторону?

В термосе оставалось еще немного фирменного кофе Книги Песен. Я допил остатки.

Смеркалось.

Комната постепенно тонула во мраке.

 

10

Сидя в кромешной тьме «Поэтической Школы», я стал размышлять о стихах, которые когда-нибудь напишут мои ученики.

Среди них, несомненно, будут прекрасные, пленяющие силой и простотой. Конечно, будут там и слабые, и вовсе безобразные.

Среди них окажутся и странные, и грубые, и маловразумительные, некоторые будут выглядеть просто чудовищными, другие разочаровывающими, или незрелыми, или инфантильными, другие же просто смешными или настолько уморительными, что их с трудом можно будет читать, чтобы не расхохотаться, некоторые будут строго придерживаться правил, другие же просто понятия не иметь, что какие-то правила существуют, некоторые будут вводить в замешательство, некоторые лгать, а некоторые окажутся чересчур претенциозными.

Среди них будет все что угодно, кроме хороших стихов.

Я встал и двинулся к выходу из классной комнаты.

 

11

Книга Песен, одетая в желтое «му-му», дремала в кресле-качалке, вытянув ноги перед собой. «Генрих IV» слегка перебрал и валялся у ее ног.

— Ня-ау, нья-а-а-у! — плакался «Генрих IV». В таком состоянии он даже мяукать как следует был не способен.

— А ну успокойся. Может, пора уже завязывать? Потом будет поздно, сам знаешь — с алкоголем шутки плохи.

«Генрих IV» сделал вид, будто не понимает, о чем говорят, и издал несколько продолжительных «му-о-о, му-о-о». Имитация коровьего мычания была коронной шуточкой «Генриха IV».

Упершись башкой в пол на манер быка на корриде и продолжая свой «мык», «Генрих IV» попытался атаковать мои ноги. Я посадил его под арест, бросив в плетенную из ивы тюрьму.

Еще некоторое время после того, как за ним захлопнулась крышка, «Генрих IV» продолжал взывать оттуда. Постепенно протест его от мычания перешел на откровенно собачий лай, а еще через некоторое время превратился в «кукареку». Вскоре петушиный крик оборвался храпом.

Я откинул крышку корзинки.

— Прости, — сказал я.

Это было жестоко. У меня всегда сжималось сердце, когда я с ним так поступал. В самом деле, будь я на его месте, если бы из-за меня погибли мать и все братишки-сестренки, серьезно сомневаюсь, ограничился бы я одним «мыканьем» и выпучиванием глаз, вступая в схватку с ногами хозяина.

 

12

Я приблизился к сладко посапывающей Книге Песен.

Ноги ее были вытянуты вперед, идеально ровно.

Руки аккуратно сложены на коленях.

Тут же лежала выскользнувшая книжка комиксов.

Книга Песен никогда не следила за сюжетом. Она просто листала страницы наугад, перемещаясь от сценки к сценке. Понравившиеся ей отдельные картинки она могла разглядывать без конца. Вот как она читала комиксы.

Книга Песен задремала на одной из любимых картинок.

Я осторожно глянул из-за ее плеча на сцену, разворачивающуюся под ее ладонями.

 

13

Я смотрел на спящую Книгу Песен.

 

14

Я положил руку поверх ее сложенных ладоней. Я хотел, чтобы Книга Песен знала, что я здесь.

Медленно, очень медленно Книга Песен просыпалась.

Сперва она заметила мою руку, потом пиджак, затем брюки и, наконец, после продолжительной, затянувшейся паузы заметила меня.

— А-а, — умиротворенно произнесла Книга Песен.

— Добро пожаловать домой.

 

15

Терпеть не могу трудные слова.

Когда я читаю что-то, написанное невнятными учеными словами, становится тоскливо. Просто трудно понять, к чему клонит автор.

Я не люблю трудные слова и все же время от времени сам ими пользуюсь. Господи, как же это тоскливо.

Мне нравятся слова простые вроде: «Добро пожаловать домой».

Мне нравится, если «Добро пожаловать домой» мне говорит Книга Песен, когда я возвращаюсь по вечерам.

Я незнаком с другими «Добро пожаловать домой».

Я поднимаю Книгу Песен из кресла-качалки и переношу ее на руках в постель.

— Ишь какая тяжелая…

— Спокойной ночи, — говорит Книга Песен.

И я выключаю свет.

 

16

Я зачитывал «Генриху IV» выдержки из «Пуританских прелестей детектива» Эрика Рутли.

«Наш двадцатый век можно уподобить „стальному человеку“, замкнутому в оболочку материализма, сверкающую и прочную. Этот человек из стали также обречен, хотя вряд ли даже поймет, что обманчиво прочная броня отрывает его от воздуха и почвы, которые нужны, как пища, гораздо больше, чем громкие слова и идеи.

Никогда еще око человеческое не было столь алчно, как в наши дни, никогда не находилось в таких отчаянных поисках, не рыскало по сторонам, поскольку искусство было отнято от него. Прискорбное непонимание, воспитанное низменными заблуждениями средних классов девятнадцатого века, привело искусство к ситуации самоубийства. Действуя против жажды наживы, которой одержимы средние классы, и пытаясь оздоровить искусство, современная детективная литература, вызревшая из готического романа, утратила контакт с публикой и замкнулась внутри мирка собственных эксцентрических странностей.

В результате детектив стал особым, чисто техническим приемом, он утратил чувство истинного предназначения и стал бесконечно утонченной формой игры для специалистов, для этаких мандаринов, свысока глядящих на остальное общество, отщепенцев, избравших убежище на необитаемом острове, в одиночестве предаваясь интеллектуальным упражнениям.

Призыв Раймонда Чандлера прорвался сквозь всю вековую историю романа загадки и разрушил стены, воздвигнутые теоретической эстетикой. Вот почему, вне всяких сомнений, он услышан сегодня многими, хотя даже они смутно понимают истинное его значение. Тем же, кто остается глух к его обращению, Чандлер манифестирует бессмертную роль искусства, роль, к которой оно призвано и которую призваны исполнять мы. Обступаемый художественными образами, но лишенный корней, своей естественной цели, современный человек неуклонно движется к кризису, природу которого легко можно предугадать».

Внезапно «Генрих IV» насторожил уши.

В дверь зазвонили.

— Там кто-то пришел, — закричала Книга Песен из кухни.

Отложив книгу, я направился к двери.

— Кто там?

Ответа не было.

Я открыл дверь.

Четверо гангстеров стояли на пороге.