Должна сказать, что мне уже довелось пережить «закат жизни». Иными словами, я готовилась к смерти. Понимаю, что это звучит несколько странно, но зато вернее всего выражает мое душевное состояние в те пресловутые несколько месяцев. Мне было десять лет. И целые дни я мрачно думала о том, как лучше провести время, отпущенное мне судьбой.

Все началось в то лето, когда наша семья во время летних каникул гостила у тети. Жара стояла просто невыносимая, и скука была смертная. А от скуки мне всегда начинают лезть в голову самые невероятные мысли и затеи. Не в состоянии даже пошевелиться от жары, я отстраненно наблюдала, как на холодной поверхности стакана чая со льдом медленно-медленно набухают капли. Отяжелев, они скатывались вниз. Дни тянулись в печальном бездействии. Тетин дом стоял посреди рощи, и я частенько прогуливалась в ней. Мне все нравилось в лесу: грибы, испускающие облачка желтоватой пыли, когда на них наступишь, шустрые стрекозы, стайками роящиеся над берегом речушки… Правда, я не была в детстве слишком любопытна, Просто страдала от невыносимой скуки. Мама полностью предоставила меня самой себе. Она же полностью была поглощена беседами с обожаемой сестрицей, с которой не виделась месяцами. Отец с дядей чуть ли не сутками просиживали над доской для игры в го, так что меня попросту не замечали. Моя младшая сестренка играла со сверстницей-кузиной в глупые детские игры, а меня в них не принимали. Так что я хорошо прочувствовала, что такое одиночество. Практически меня бросили все. Но это, пожалуй, меня даже устраивало. Я просто упивалась своим одиночеством. Я вообще была несколько странным, причудливым ребенком. Когда мне хотелось пообщаться с какой-нибудь живой душой, я шла к Тиро — собаке, жившей в тетином доме. Нет, я не играла с ней, а просто наблюдала, как Тиро, виляя хвостом, бесцельно слоняется на привязи по прихожей. Пес, видимо, инстинктивно чувствовал, что я не отношусь к собачьим обожателям, а потому даже не пытался заигрывать со мной. Наверное, ему тоже было невыносимо жарко, потому что он всегда хрипло и тяжело дышал, с несчастным видом свесив язык до самого пола. По-видимому, ему тоже здесь многое было ненавистно. Потягивая ячменный чай, я изучала его.

Однажды, наведавшись к Тиро, я застала пса за едой. Он даже не обернулся ко мне и сосредоточенно пожирал рис под карри, оставшийся от обеда. Тут во мне почему-то проснулась острая жалость к бедняге, вынужденному доедать эту гадость. Меня буквально затопило сострадание к собаке.

— Тиро! — негромко окликнула я его. Пес и ухом не повел, продолжая с хлюпаньем и чавканьем уплетать отвратительное пойло. Сунув ноги в шлепанцы, я ступила на земляной пол прихожей и подошла поближе к жевавшему псу. Он по-прежнему не обращал на меня внимания.

— Тиро! — снова позвала я. Пес даже головы не поднял. Тогда я присела рядом на корточки и погладила его по морде. Тиро с упоением облизывался. Вдруг он поднял морду. Наши взгляды скрестились: мой — полный сочувствия и любви, и его… Я улыбнулась. Он слегка оскалился в ответ, словно засмеялся по-своему, по-собачьи — так мне показалось, — а лотом цапнул меня за руку! От испуга и неожиданности я шлепнулась на пол и тут же выдернула руку из собачьей пасти. Я не ожидала такого подвоха, а потому испытала настоящий шок. От собаки я отползла. Тиро покосился на меня и снова принялся за еду.

Пошатываясь, я поднялась и, придерживая укушенную руку, прошла в дом. Там я с ужасом обнаружила на ладони две кровоточащие ранки. Закусив губу, я смотрела на Тиро. Вылизав миску, он потянулся и зевнул, явно пребывая в наипрекраснейшем расположении духа. Я вдруг ощутила острую боль в прокушенной руке, и слезы хлынули у меня потоком. Мне стало невыносимо горько, какая-то странная печаль затопила меня, но возненавидеть пса я была не в силах. О случившемся решила никому не говорить, так как боялась, что Тиро попадет за этот проступок.

Я промыла ранку и сделала вид, будто ничего не случилось. Никто не знал, какой ужас я пережила. Так как я старалась вести себя как обычно, то никто ничего не заметил. Так продолжалось до вечера.

Мама с тетей готовили ужин, а мы с сестренками смотрели мультсериал. Маленький ниндзя одолевал возникавших на его пути все новых и новых врагов, совершая героические поступки. Этот мультик был у нас вроде ритуала перед ужином. Именно в этот день маленького ниндзя укусила собака! Я в изумлении уставилась на экран телевизора, не в силах оторвать от него взгляда. Целых полгода ниндзя благополучно странствовал по свету, а тут — нате вам! — на него вдруг набрасывается собака! Маленький ниндзя после этого повел себя очень странно: то лакал воду прямо из реки, то бегал на четвереньках. Его бросало то в жар, то в холод, и наконец он совершенно лишился рассудка. Рассказчик невозмутимо объяснил, что маленький ниндзя умрет от бешенства через шесть месяцев после укуса собаки. Столько времени длится инкубационный период — потом болезнь берет свое.

— Эй, все слышали? Если укусит собака, то заболеешь бешенством! — завопила сестра.

У меня кровь отхлынула от лица. Я вдруг заметила, что старательно прячу под стол укушенную Тиро руку.

— Мама! Ты слышала? Если тебя укусит собака, то обязательно заболеешь бешенством и умрешь! — опять заверещала сестра.

И тут неожиданно для себя я взорвалась:

— Дура! Заткнись! — и что есть мочи дернула сестру за волосы.

Сестра разревелась. Вообще-то разрыдаться впору было мне. Из кухни примчалась перепуганная мама.

— Что? Что тут такое?!

— А-а! — ревела сестра. — Она дергает меня за волосы!

— Что ты себе позволяешь? — возмутилась мама. — Ты ведь старшая!

Не сдержавшись, я тоже разрыдалась. Мама с сестрой в изумлении смотрели на меня, так как я никогда раньше не плакала на людях.

— Ну, перестань, нечего слезы лить, — утешала меня мама. Но я уже не могла остановиться. Я рыдала горько и беззвучно, причем совсем не по-детски. В сущности, в тот момент я уже не была ребенком. Я готовилась встретить свой смертный час.

С того дня жизнь моя резко переменилась. Нужно было хорошенько обдумать, что должен сделать человек, который обязательно умрет через шесть месяцев. Я постоянно была погружена в смутные печальные раздумья. При одной мысли, что смерть неминуемо приближается, меня прошибал холодный пот. А вдруг бешенство уже начало проявляться? Да. наверняка! Я просто места себе не находила и пыталась убедиться, что Тиро не мог заразить меня. Но как только перед глазами возникал пес, поедающий карри, во мне крепла уверенность, что болезни не избежать. Я вспоминала устремленные на меня горящие глаза Тиро и считала, что для меня все кончено.

— Мам! А что ты будешь делать, если я умру? — частенько спрашивала я, приводя маму в ужас.

— Даже не смей говорить такое! Ты что, не знаешь, что слова имеют силу? Никогда не задавай таких вопросов!

Я молча слушала, склонив голову набок. Ну что она понимает? — с жалостью думала я.

Тогда я пошла к сестрице.

— Послушай, сестричка! А если я возьму и умру?

— Тогда отдай мне тряпичного медвежонка, которого тебе папа подарил на прошлый день рождения!

Я молча опустила голову и, убежав в свою комнату, заплакала.

Позже я подошла к отцу.

— Папочка! А тебе будет грустно, если я умру?

Папа расхохотался.

— Ого! Так ты, оказывается, размышляешь а жизни и смерти? Умница, папина донка! В таком возрасте — уже философ. Превосходно, превосходно!

Какая тут философия! Я же на самом деле умру! Может, у меня уже наступает бешенство. Эта тревога перерастала в уверенность, что я действительно заболела. Через полгода я умру. Эта ужасная мысль гвоздем засела а моей голове.

Состояние постоянного уныния помогло мне острее прочувствовать смену времен года. С того момента, как я поняла, что смерть неминуема, все, прежде эфемерное и бессмысленное для меня, например время, как-то внезапно обрело совершенно четкие формы. Люди вокруг, особенно члены моей семьи, превратились как бы в самостоятельные кусочки мозаики, складывавшиеся в окружавшую меня картину чувств. Эти чувства соединялись друг с другом настолько крепко, что практически не оставляли просвета. Если я изымала из окружающего пространства любовь мамы, то освободившееся место мгновенно Заполнялось любовью отца и сестренки. У меня было чувство, что я буквально погребена под их любовью. Я впервые осознала, что в семейной любви не бывает вакуума. Все вокруг заполнено чувствами окружающих меня людей. Это густая, плотная, вязкая субстанция любви. По-настоящему счастливый человек живет, не замечая этого, и именно поэтому он счастлив, поняла я. И что может быть несчастнее ребенка, который вдруг стал замечать окружающую его любовь?! Я изо всех сил старалась не плакать. Ведь привлекая внимание к себе, я волей-неволей нарушу баланс чувств, который создан в семье. Мне же хотелось умереть так, чтобы никому не причинить горя Или печали, пусть все течет как течет, просто в один прекрасный день из этой счастливой семьи выпаду я — так тихо, что никто даже этого и не заметит. Вот о чем я мечтала. А пока надо всеми силами отдалять наступление безумия. Бога для меня не существовало. Погруженная в раздумья, как все лучше устроить, я брела по дороге в школу, окруженная надвигающейся осенью. Осень источала тонкий, едва ощутимый аромат. Я не только видела, но и обоняла се оранжевые лучи, настолько яркие, что их едва можно было терпеть. Я ступала по палой листве и говорила осени: «Ты все понимаешь, а потому ты рядом со мной!» Я обращалась к ней, словно к упрямому, не желающему принять реальность возлюбленному, и раскрывала ей свои объятия. В ту пору до меня даже не доходил смысл слов «любить мужчину», но именно так я объяснялась с осенью. Я любила ее, как мужчину.

В классе я приобрела репутацию немного эксцентричной, но развитой не по годам «дерзкой девочки».

Это меня вполне устраивало. Во всяком случае, я могла открыто говорить все, что мне заблагорассудится, не заботясь о мнении окружающих, как все остальные.

Наверное, я излишне злоупотребляла своим влиянием, Если мне кто-то не нравился, я без стеснения заявляла об этом. В результате одноклассники без всякой причины тоже начинали ненавидеть того, кто не нравился мне. Тем не менее я не чувствовала за собой никакой вины. Я же лично ничего такого не совершила — не мучила, не издевалась, так что ручки у меня всегда были чистенькие.

Дело кончилось тем, что несколько человек в классе превратились буквально в изгоев. И вот теперь, на закате жизни, меня стала мучить совесть. Я осознала жестокость своего поведения и просто места себе не находила. Я вдруг поняла, что настраивала ребят против некоторых учеников, вероятно, из чувства страха. Ведь все дети, на которых я навесила ярлыки «противных и неприятных», в каком-то смысле были похожи на меня. При достаточно остром уме и смекалке каждый мог занять мое особое положение в классе. Только они этого не делали, так как знали, что это нехорошо, некрасиво, что это попытка возвыситься над остальными.

Отныне я жила в совершенно новом, неведомом мне прежде мире — мире, где объясняются в любви осеннему свету, жалеют невинно обиженных товарищей, в мире раскаяния и стыда, страха смерти и безумия, непривычной любви к семье — во всем этом я безуспешно пыталась разобраться.

Но у меня для этого не хватало душевных сил, временами я просто переставала соображать, что к чему, и после уроков бессмысленно бродила по классу. Возможно, таким образом я старалась успокоить свои нервы. В библиотеке я клала книги в Портфель, не заполняя формуляра, то есть попросту крала их. В комнате для музыкальных занятий я без спросу открывала крышку рояля и раскрашивала красками белые клавиши. Иными словами, хулиганила как могла. Прокравшись в мужскую уборную, я пыталась писать новым способом, по-мальчишечьи — стоя. Это был своего рода вызов. В результате, конечно, ничего из этого не получилось, только грязь развезла. Я бесконечно придумывала для себя все новые и новые испытания, пробуя сделать то, чего прежде никогда не делала. Правда, все эти выходки продолжались недолго. Однажды на утренней линейке встал вопрос о совершенно необъяснимых происшествиях. Разумеется, в душе я раскаивалась. Но что я могла поделать? Я ведь доживала последние месяцы, а потому общепринятые нормы поведения меня не касались. И вот наконец как-то вечером я тихонько пробралась в кабинет естествознания. Там на полках и в ящиках лежали минералы, которые мы изучали на уроках: известняк, туф, слюда, кварц… От восторга у меня болезненно сжалась грудь. Мне показалось, что сердце у меня оборвалось. Стоя среди камней, я смирилась со всем. Известняк… В глубокой древности это были живые организмы, которые, умирая, наслаивались друг на друга, и вот теперь, спустя тысячелетия, лежали у меня на ладони как память далеких времен. Слюда ослепительно блистала в лучах вечернего солнца. Я осторожно отделила от нее тонюсенькую чешуйку. Но даже и в ней виднелись напластования, тончайшие, как крылья стрекоз. Я с силой стиснула этот крошечный камешек, несший в себе непомерный груз вечности. До чего же он был красив! Мне вдруг захотелось раскрыть объятия тому неведомому и смутному, что внезапно возникло у меня за спиной, и радостно впустить его сюда.

В кабинете были и другие камни. Я разложила их на полу. Осколок застывшей магмы… Какой-то невероятной красоты камень, словно припорошенный изнутри серебристой пылью. А изысканно-угловатый, похожий на прозрачный леденец кварц так потряс меня своей благородной красотой, что мне захотелось немедленно засунуть его в рот и пососать. Все камни были мертвы. И потому я возлюбила их всем своим сердцем.

Осторожно я сложила камни в портфель, держа нежно и бережно, словно спящих младенцев. Потом, изобразив на лице саму невинность, вышла из кабинета. Портфель оттягивал мою руку, зато сама я буквально парила в облаках.

По пути домой мне в голову пришла еще одна идея. Я почти решилась. Но решилась — пожалуй, не совсем подходящее слово. То, что я намеревалась проделать, было для меня неизбежной потребностью. Почти дойдя до дома, я не стала сворачивать в свой проулок, а решительным шагом направилась дальше. Я знала, куда мне нужно. По дороге я столкнулась с мальчишкой — одним из тех, против кого я когда-то настроила весь класс. Он посмотрел на меня с легким испугом. Я улыбнулась, давая понять, что больше не держу на него зла.

— Привет!

Мальчишка недоверчиво уставился не меня. Я остановилась. Я должна была ему кое-что сказать.

— Ты не думай, что я терпеть тебя не могу.

— Ты это о чем? — растерялся тот.

— Не сердись на меня. Постарайся думать обо мне с любовью. Пусть у тебя останутся хорошие воспоминания.

— Странная ты какая-то…

— Попробуй любить меня. Потому что я тоже тебя люблю.

Парень оцепенел от изумления. Он так и остался стоять с открытым ртом, а я пошла своей дорогой. Но он взволнованно окликнул меня:

— Эй, ты куда?

Я обернулась и только молча улыбнулась в ответ. Сзади донесся его вопль:

— Постой! Там же кладбище!

Солнце садилось, тьма незаметно подползла, поглотив мою тень на земле. Я чувствовала, как бледно-лиловый воздух приятно холодит мои раскрасневшиеся щеки. Налетавший ветерок нежно гладил меня словно шелковой кисточкой.

Я стояла у входа на кладбище. Несколько человек прогуливались с собаками, и я немного успокоилась. На этом кладбище стояли старые деревянные кресты. Я не заметила ни одной могилы в японском стиле, придавленной замшелым камнем, так что, слава богу, можно было не опасаться привидений, появляющихся обычно из-под таких надгробий.

Я опустилась на колени перед одной из могил. Сложила руки, словно для молитвы. По правде сказать, я не представляла, что следует говорить в таких случаях. Мне просто хотелось выразить свое почтение мертвым людям.

Потом я вынула из портфеля по одному заветные камни и разложила их перед могильным крестом. Я гладила их и смотрела на возвышавшийся надо мной крест. Всем своим естеством я ощущала некую связь могил и камней. Здесь покоятся ушедшие из жизни люди. Когда-нибудь среди них буду и я. Я думала и думала об этом, и время для меня словно остановилось.

Но вдруг я огляделась вокруг. По-прежнему струился холодный воздух, плотно окутывая мое тело. Однако мучительные думы, одолевавшие меня дома, куда-то исчезли. Я сидела не двигаясь, даже не моргая, глядя перед собой. Что-то теплое, милое объяло меня, даже двигаться было не нужно, я полностью погрузилась в умиротворяющий покой, в котором не было ужасающей неизбежности. Не нужно было волноваться, бояться, печалиться, — все куда-то ушло, кроме ощущения реального бытия — здесь и сейчас. А может, я уже умерла? — подумала я.

Я напрочь забыла о милых и дорогих мне людях, обо всем, что меня окружало, как о камнях, которые лежали передо мной. Я живу. Жизнь… Но она очень напоминает смерть. Меня несколько удивило то, что эти мысли не вызвали во мне чувства одиночества. Память обо мне, которая принесет печаль живущим, — вот это было самое скверное, что я видела в смерти. А ведь я приготовилась встретить свой конец.

Что же означает это блаженное спокойствие? Я совершенно запуталась. Выходит, что я еще не появилась на свет? Это похоже на то состояние, когда я еще находилась в животике у мамы! У меня нет чувств, одно только сознание того, что я существую? Так вот что это такое — умереть? Значит, до того как появиться на свет, я тоже была мертва? Какая нелепость! Перед тем как войти в жизнь, я была мертва, я не жила! Эта мысль повергла меня в шок. Какой же тут закат жизни?! Мало того, в течение тех месяцев, что я пребывала в утробе матери, я тоже, выходит, переживала закат жизни, иначе говоря — смерть? Получается, человек в своей жизни несколько раз проходит через подобное состояние?

— Девочка! Возвращайся-ка поскорее домой, а то мама, наверное, волнуется!

Очнувшись от своих мыслей, я увидела старика с собакой.

— Какая ты умничка! Приходишь на могилку?

— Э-э-э… Да-а… — невнятно промямлила я.

— Кто у тебя здесь похоронен?

Ну не могла же я сказать ему, что это я сама здесь похоронена! А потому, загадочно улыбнувшись, сложила в портфель камни, попрощалась со стариком и быстрым шагом ушла с кладбища. Я возвращалась домой. Я все решила. На душе стало легко. Меня радовали происшедшие во мне перемены.

Когда я открыла входную дверь, мои глаза затуманились, вероятно от теплого пара из кухни, где готовился ужин.

— Что-то ты сегодня припозднилась. Так нельзя, где это ты пропадала? — спросила мама.

— Мама! Выслушай меня! Знаешь, меня укусил Тиро!

— Да? Неужели?

— Что значит — неужели? Но со мной пока еще ничего не случилось!

— А что с тобой должно было случиться? Побы-стрей-ка достань из холодильника пиво для папы!

— Ну, я пока еще не заболела бешенством.

— Как ты можешь заболеть бешенством? Это же домашняя собака!

Что?!

Я смотрела на маму, не веря собственным ушам.

— А разве от домашних собак нельзя заразиться бешенством?

— Ну разумеется! Всем домашним собакам делают специальные прививки.

В голове у меня помутилось. Я едва удержалась на ногах. Все мои мучения и страдания оказались глупыми пузырями на поверхности ручья. Я неслась с кладбища домой сказать маме, что не нужно придавать большого значения уходу из жизни, — и вот я дома. У меня было такое ощущение, что из меня выкачали весь воздух. Несколько дней я прожила как в угаре. Это были страшные дни, потрясшие меня нелогичностью. Но потом мне надоело тратить время на глупости и я решила вернуться к спокойной и размеренной школьной жизни. Разумеется, время от времени нет-нет да и вспоминала о несостоявшемся «закате жизни». Я тайком доставала из ящика стола камни и думала о смерти. Потом и камни куда-то исчезли, а когда я перестала жалеть об их потере, мысли о смерти тоже перестали меня тревожить.

Bannen no kodomo by Eini Yamada

Copyright © 1991 by Eimi Yamada

© Г. Дуткина, перевод на русский язык, 2001