Бэкгаммон(Игра, аналогичная нардам). Селина кипела от негодования. Чего она только не представляла в своем воображении! Гастон убедил ее, что под этим названием подразумеваются любовные забавы, и она переживала, что он ласкает очередную красотку, когда на самом деле он играл в бэкгаммон.

Она вдоль и поперек мерила шагами просторную спальню, которую Аврил предоставила в ее распоряжение, и никак не могла успокоиться. Человек, который столько твердил о честности, о доверии, так нагло обманывал ее! Как он после этого осмеливается обвинять ее во лжи и коварстве? Она-то как раз говорила истинную правду!

Зачем он заставил ее поверить, что он хуже, чем есть на самом деле? Почему ясно не объяснил, что на самом деле представляют его «настольные игры»? Она видела единственную причину — ему просто хотелось посмеяться над ее недогадливостью.

Добрую часть вечера Селина провела, строя планы мести. Предвкушала, как хитро подведет Гастона к нужной теме разговора, придумывала блестящие, остроумные реплики, которыми сразит его. Но все оказалось тщетным: Гастон не вышел к ужину. Не было его и в своей комнате.

Аврил это ничуть не встревожило. Она сказала, что привыкла к исчезновениям деверя, особенно если тот бывал чем-то расстроен. Чтобы отвлечь Селину от мрачных мыслей, она провела ее по замку, показав все — от фонтанчика на кухне до мраморного павильона в саду и мозаичных полов в комнатах верхних этажей. Замок действительно был необыкновенным. Аврил рассказала, что Жерар, в молодости приняв участие в крестовом походе, вернулся с Востока под огромным впечатлением арабской культуры. Решив построить для них двоих этот замок, он использовал мавританские мотивы.

Пол главного зала вместо соломы покрывали персидские ковры, кубки были из стекла, а на кроватях лежали дамасские покрывала. Большинство комнат сверкало роскошью в сравнении со спартанской обстановкой замка Гастона. Селина, однако, обращала мало внимания на прелести архитектуры и убранства, занятая главным образом поисками мужа. Мысли о возможном реванше над ним смешивались с тревогой, вызванной воспоминаниями об угрозах Туреля.

Гастона нигде не было.

Наконец ей надоело метаться по комнате, она остановилась в центре и стала растирать спину. Наверное, он специально решил заставить ее поволноваться в ответ на унижение, которому они подвергли его. Ладно. Но она не позволит ему помешать ей как следует выспаться — она и так провела много бессонных ночей, когда его малейшее движение заставляло ее напрягаться и ощущать, как все внутри наполняется жаром.

Как прекрасно оказаться наконец без его соседства! В первый раз за многие недели пути. Сбросив башмачки, она подошла к кровати, находящейся на круглом возвышении, и блаженно вздохнула. Она сама расшнуровала платье на спине, не желая будить служанок, которых ей прислала Аврил.

Сон на кровати будет истинным наслаждением после ночей, проведенных в тошнотворных тавернах, убого обставленных аббатствах или просто на подстилках в лесу. Ее ждет огромная кровать под тяжелым балдахином с мягкими белыми простынями, шелковыми подушками, арабскими одеялами из шерсти и хлопка. Она стянула платье, комом бросив его на пол, и скользнула между двумя гладкими, как шелк, простынями.

Теперь только спать! Долгие дни непрерывной скачки совсем лишили ее сил, не говоря уже о тупой боли в спине, о которой она боялась даже думать.

Свернувшись клубочком, она закрыла глаза и попыталась расслабиться. Но это оказалось невозможно: в голову все время лезли тревожные мысли. Особенно не давало ей забыться то, что рассказала Аврил, когда они были на кухне.

Селина раскатывала тесто для лапши по довольно скромному рецепту, а Аврил делилась с ней своим увлечением: иностранными языками. В глазах юной миледи даже зажегся огонек, когда она упомянула о своей коллекции древнегреческих и латинских текстов. Она также свободно говорила на германском, кастильском наречиях и немного знала арабский. Особый интерес хозяйка проявляла к происхождению различных слов.

— «Аврил», — сказала она, — означает «весна».

Ее очень заинтересовало имя гостьи. Она такого никогда не слышала и отправилась в библиотеку, чтобы навести справки.

Когда она вернулась со счастливым видом и сообщила Селине об успешном результате своих поисков, та выронила из рук глиняный горшочек со специями и даже не услышала, как он разбился, упав на пол.

Даже теперь, когда она лежала с открытыми глазами, ей было не по себе. Ее имя было традиционным в семье и уходило в глубь столетий. Мать назвала ее так в честь прапрабабушки. И в нем не было заключено абсолютно ничего, кроме совершенно обыденной «веточки петрушки».

Аврил же сообщила ей, что на древнегреческом «Селина» означает «дочь Луны».

И сейчас, думая об этом, Селина почувствовала, как ее охватывает суеверный ужас, от которого по спине побежали мурашки. Она рывком села и отбросила одеяло. Дочь Луны. Как будто так решила судьба задолго до ее первого крика. Как будто ей еще до рождения предрешено было пройти через невероятные приключения.

Но это невозможно! Не могла судьба быть настолько жестокой, чтобы она оказалась здесь. С пулей в спине. С мужем, который не доверяет ей, не любит ее и не проявляет даже признаков человеческой теплоты.

Опять он! Так или иначе, но ее мысли все время возвращаются к Гастону. В расстройстве она вылезла из постели и надела платье, не тратя время на его шнуровку. Ей нужен глоток свежего воздуха. Селина пошла к двери, которая, как ей сказала Аврил, вела на открытую террасу.

Для марта ночь была исключительно теплой. Селина выглянула наружу и ступила на террасу. Она выглядела очень современной даже для двадцатого века. Для средних же веков это было необычное зрелище, тем более что ее терраса была не единственной — они окружали главную башню и находились у каждой спальни. Их поддерживали массивные опоры, и тем не менее вся конструкция казалась очень легкой: с изящными арками, мозаичными полами, стенами и потолком, украшенными слоновой костью и лазуритом, сверкающими в лунном свете, — и заканчивалась куполообразной крышей в виде луковки.

В этой детали замка тоже сказывалось влияние арабов, но особенно трогательным было то, что, как говорила Аврил, Жерар придумал построить террасы, чтобы удивить ее. Селина провела рукой по гладкому краю резных каменных перил, проходящих на уровне пояса. Это было делом рук явно неравнодушного человека.

Какими разными были два брата!

Из того, что узнала Селина, Жерар не всегда был таким. Аврил выходила замуж без любви, и в первое время ее муж очень напоминал Гастона: был высокомерным, властным, лишенным теплоты. Между ними то и дело возникали яростные споры, и первые недели новобрачная провела в слезах, мечтая об одном: вернуться домой.

А потом постепенно, так что они даже сами не заметили как, в их сердца пришла любовь друг к другу. Для этого, шепотом сообщила Аврил, нужно только время.

Время. Селина облокотилась на перила и посмотрела вниз — на двор замка, на ров, на серебряные в лунном свете кроны деревьев, голые ветви которых скоро зазеленеют свежей листвой.

Время. Как же она устала! Нужно возвращаться и постараться отдохнуть, даже если не удастся заснуть. Свежий воздух не помог, а попытки разобраться со своими бедами только усугубили ее подавленное состояние.

Селина повернулась, чтобы идти в спальню, как вдруг мимо террасы, будто с неба, пролетел какой-то предмет. Подбежав к перилам, она заметила, что в воду, заполнявшую ров, что-то упало. Она посмотрела вверх и вскрикнула.

На луковице крыши соседней террасы сидел, обхватив ее ногами, Гастон. До него было шесть футов в сторону и десять вверх, но и с этого расстояния Селина увидела, как он, заметив ее, криво улыбнулся. За недели пути борода у него отросла, и сейчас он походил на разбойника с большой дороги.

— Добрый вечер, дорогая супруга. Решили полюбоваться ночным пейзажем?

От страха у нее перехватило дыхание, и она не смогла ничего сказать в ответ. Он держался лишь благодаря тому, что его тело было зажато между куполом и стеной замка. Одно неловкое движение — и он полетит вниз.

— Что вы там делаете? — в ужасе выкрикнула она.

— Наслаждаюсь прекрасным видом, — невнятно ответил Гастон, — и одной-двумя фляжками прекрасного кастильского вина из погребов моего брата. — В доказательство он помахал одной из фляг.

— Похоже, речь идет не о двух, а о десяти флягах! — сердито заметила она, от страха сжимая широкие каменные перила. Бог знает, как он забрался туда, но спуститься у него нет никакой возможности. Тем более пьяному.

— Две или десять — какая разница? — Он откинул голову назад. — Все равно теперь это мое вино, а не моего брата.

Алкоголь делал невнятной его речь, но не мог скрыть грусти, звучащей в голосе. Селина почувствовала эту боль как свою собственную. Почему не замечала ее раньше? Прежде она даже не думала, что он тоже может страдать. Ведь, наверное, для него было настоящей мукой находиться в доме, полном воспоминаний о брате.

— Гастон, — тихо сказала она, пытаясь заставить его сосредоточиться на вопросе, который занимал ее, — как вы туда забрались?

— Поднялся по краю, — он сделал неопределенный жест, — прыгнул, повернулся, потом подтянулся на руках. — Он сделал неловкое движение плечом. — По-моему, я разбередил старую рану.

Селина закусила губу, чтобы сдержать рвущийся из груди стон.

— А как вы думаете спускаться обратно? — спросила она, стараясь казаться спокойной.

Гастон взглянул на нее, наклонив голову. На лоб упала прядь волос.

— Ваш голос звучит взволнованно. Вы правда обеспокоены?

— Я не хочу, чтобы вы сломали шею или утонули во рву. Он тут же посмотрел вниз и — потерял равновесие. Селина закрыла руками рот, видя, как он начал соскальзывать вниз.

Почти тут же Гастон выпрямился, скорее всего бессознательно, благодаря долгим годам жизни в постоянном напряжении, в постоянной готовности к любым неожиданностям. Снова заняв устойчивое положение, он небрежно улыбнулся:

— Вы правы. Это опасно.

Дрожащая от страха, Селина медленно опустила руки.

— Не двигайтесь, Гастон. Пожалуйста, оставайтесь на месте. Сейчас я схожу за помощью.

— Нет, не уходите, женушка. Если вы так беспокоитесь, лучше я сам спущусь к вам.

— О нет!

Она еще не успела крикнуть, как он соскользнул с крыши с беспечностью ребенка, лишь в последний момент упершись каблуками в выступающий край крыши. Он бросил ей последнюю оставшуюся у него флягу с вином и соскочил вниз. Все произошло так быстро, что Селина не поняла, как он ухватился за край и стал раскачиваться.

Селина зажмурилась и открыла глаза, лишь услышав, как его каблуки стукнулись о пол верхней террасы. Он споткнулся, но быстро выпрямился и небрежно присел на перила.

Верните, пожалуйста, мою фляжку.

Обессилев от переживаний, Селина прислонилась к колонне. Даже пьяный, слава Господу, он не потерял формы.

Эй, женушка!

— Вы не получите ее! — выкрикнула она. Хорошо бы запустить фляжкой прямо в его отчаянную, безмозглую голову!

— У меня болит старая рана, — проворчал он. — Не вы ли как-то говорили, что вино помогает от ран?

— Но не от старых ран. И уж никакой пользы не будет, если его пить. Разве что превратит вас в лунатика, который ничего не замечает вокруг.

— Как же я устал, — пробормотал он, глядя на нее полуприкрытыми остекленевшими глазами, — от пер… перк… Прек… — Заплетающимся языком он все же закончил фразу: — …прекословия женщин, которое выводит меня из терпения. Если вы не бросите мне ее, я сам приду за ней.

— И не думайте, несчастный пропойца. — Селина повернулась к двери в спальню. — Я запру свою дверь.

Через секунду она поняла, что он задумал. Краем глаза Селина увидела, как он перелез через перила с намерением перепрыгнуть к ней на террасу.

— Боже мой! — Отбросив фляжку, Селина кинулась к нему, протестующе подняв руки. — Не делайте этого!

Увы, с таким же успехом она могла остановить товарный поезд. Когда изо рва раздался всплеск от упавшей туда фляжки, она увидела, как он присел и, опершись рукой о перила — она надеялась, что достаточно сильно, — резко оттолкнулся ногами — она молилась, чтобы ему хватило скорости, — и взлетел в воздух. На мгновение, показавшееся Селине вечностью, его тело застыло в воздухе.

Потом, как будто ангел хранил его, Гастон пролетел в дюйме от колонны, около которой она стояла, приземлился рядом и по инерции увлек Селину к стене.

Придавивший ее вес тяжелого тела не давал вздохнуть, так что желание осыпать Гастона самыми ядовитыми ругательствами осталось желанием. Не в силах поверить, что он остался цел, Селина вцепилась в его камзол и с рыданием уткнулась лицом в грудь.

Он обнял и прижал ее к себе.

— Вы дрожите, женушка, — со смехом проговорил он, зарываясь лицом в ее волосы. — И выбросили мою фляжку в ров.

Селина попыталась вырваться из тесных объятий.

— Вы ненормальный! Маньяк-лунатик! — Она лупила его кулаками в грудь. — Вы же могли разбиться насмерть! Вы могли… м-м-м…

Между двумя ударами он успел накрыть ее губы крепким поцелуем, который оборвал ее тираду, не дав Селине излить даже сотой доли своего гнева. Кроме того, она оказалась зажатой между его широкой мускулистой грудью и стеной, инкрустированной слоновой костью. Селина продолжала бороться, но скорее по привычке, а не потому, что испытывала настоящую злость.

Она извивалась, упиралась в него руками и наконец оторвалась от его губ.

— Прекратите! — выдохнула она, трепеща от его поцелуя и от ощущения прижавшегося к ней могучего торса. — Это не сработает. Ваши поцелуи меня бесят.

— Неужели? — пьяно захихикал он, покрывая поцелуями ее лоб, щеки, нос. — Наверное, я просто неправильно это делаю. — Он опустил голову и стал вдыхать запах нежной кожи, открывшейся под сползшим с плеч платьем. — О-о! Мне нравится ваша новая манера одеваться.

Он повел головой, и отросшая борода защекотала ее самые чувствительные места, вызывая сладостный трепет. Почему же она не удосужилась зашнуровать платье?

— Я… не рассчитывала проводить время в компании летающих людей и была бы признательна, если бы вы улетели обратно к себе. На сей раз лучше через дверь…

Она задохнулась, когда Гастон вдруг потянул платье вниз, обнажая грудь. Розовый сосок мгновенно отвердел — не только от прохлады ночного воздуха, но и от прикосновений его языка и колючей щетины.

— Гастон! — прошептала она, закрывая глаза. — Н-не делайте этого. Не думайте, что…

— Я не хочу ни о чем думать, — хрипло произнес он, поднимая голову и предотвращая ее протесты новым поцелуем.

На этот раз его губы двигались медленно, пробуя и ощупывая ее, не требуя ответа, а прося о нем. От его ласк в ней поднялась буря света и тепла, а он прижимал ее к себе все сильнее и сильнее, и она чувствовала, как тает и он тает вместе с ней, пока они оба не превратились в теплое сладкое озеро.

Где-то далеко в лесу завыл волк, и этот принесенный ветром призыв дикой природы словно освободил первобытные инстинкты, дремавшие в глубине ее существа. Поцелуй имел вкус экзотического кастильского вина, он опьянил Селину. Не сознавая, что делает, она разжала кулаки и положила ладони ему на грудь. Она уже не отталкивала Гастона, а гладила грубую ткань, ощущая его мускулы, а еще глубже — удары его сердца.

Мысли в ее голове стали путаться, пока не остались только «да» и «нет», а вскоре она уже не могла отличить одного от другого. Ей казалось, прошла вечность с тех пор, как сплелись их тела, как она погрузилась в его силу, в неодолимую мощь его сомкнутых вокруг нее рук.

А его ладони… такие уверенные и такие нежные! От их прикосновений внутри нее распускались цветы с лепестками из языков пламени. Столько бессонных ночей она мечтала об этом горячем, сладостном блаженстве! И вот его губы касаются ее губ, его руки гладят ее тело…

Гнев и страх унеслись прочь, как пустые фляги из-под вина, выброшенные в крепостной ров. Как теперь бороться с похожим на боль ощущением, рождающимся в ней, головокружительным желанием, в которое хотелось окунуться с головой? Гнев и страх. Где они? Чтобы не забыть о разуме, об осторожности, не забыть обо всем вокруг.

— Гастон, ну пожалуйста… — взмолилась Селина, сама не зная, о чем хочет его просить, не в состоянии вспомнить ни одного слова. Сейчас она думала о своих распухших от поцелуев губах, о горящей от прикосновений его щетины коже на щеках и подбородке. — Ты… ты не ведаешь, что творишь. Мы не можем…

— Ты так красива в лунном свете!.. — бормотал он в ответ хриплым голосом. С благоговейным восторгом он медленно спустил ей платье до пояса, взял в широкую ладонь ее грудь и большим пальцем надавил на затвердевший сосок.

— П-пожалуйста! — сдавленно воскликнула она. — Возвращайся в свою комнату! Ты не хочешь этого. Ты совершаешь ошибку…

— Слишком поздно, — еле ворочая языком, убеждал он. — Нам уже не спастись. Ни тебе, ни мне. — Он снова провел большим пальцем по соску, и она застонала от жаркого пламени, вспыхнувшего внизу живота. — Ты разве не слышала, что я бессовестный лгун? Я не обращаю внимания на свои ошибки, я получаю удовольствие при всяком удобном случае. И сейчас хочу получить. — Одной рукой он приподнял ее над полом, а другой стянул платье с бедер. — Ради всех святых, сейчас я этого хочу.

— Это неправда, ты сам знаешь! Ты не…

Она не смогла продолжить, потому что его пальцы скользнули в шелк волос внизу ее живота. Тихо замычав от удовольствия, он стал ласкать ее.

— О! Ах! Боже! — захлебнулась она, чувствуя, что языки пламени внутри нее разгораются все сильнее. Каждое движение его пальцев уносило ее на небеса, и она, как ни старалась, не могла сохранить остатки самообладания. — У-уходи, пожалуйста. Тебе надо поспать. Уходи, пока тебе не пришлось сожалеть о сделанном.

— Сожалеть? — глухо повторил он, отпуская ее из своих рук — Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе, что значит сожаление? — Он поднял голову, и в его темных глазах она увидела не только страсть и влияние кастильского вина. — Помнишь, о чем меня спрашивала Аврил? Тебе не приходило в голову, где я мог быть, когда меня ждали на турнире у Туреля? Какая великая цель задержала меня? — В его голосе появились жесткие нотки. — Что я делал, когда погибали мои отец и брат?

— Гастон…

— Играл в кости на ярмарке в Ажинкуре в компании двух девиц! Я обещал Жерару, что присоединюсь к ним с отцом на турнире, но потом передумал. Нарушил свое слово. Потому что играть мне хотелось больше, чем весь день провести в седле. Я бросал кости, когда им перерезали горло.

Селина отшатнулась, чувствуя, как у нее разрывается сердце. В его темных глазах она увидела боль и угрызения совести.

— Прости меня, Гастон!..

— Не надо жалеть меня. Не жалости я жду от тебя.

Его губы снова накрыли ее рот, и он издал полувздох-полустон. От сожаления, от желания? Он не дал ей времени разобраться — и целовал ее, крепко сжав в объятиях.

Селина не могла сопротивляться, объяснить ему… впрочем, она не могла и дышать. Он поднял ее на руки и понес в спальню. По дороге он оступился, но быстро выпрямился и, войдя в комнату, ногой закрыл дверь. Дальше он уже двигался уверенно и целеустремленно. Взобравшись на помост, где стояла кровать, он опустил ее на скомканные покрывала.

Необыкновенное ощущение: мягкие арабские одеяла и грубая ткань камзола. Густой запах алкоголя и особый резкий мужской запах. У Селины закружилась голова и по жилам словно потекла раскаленная лава.

Разве можно сопротивляться этому? Нет, все происходит не с ней…

Гастон то медленно прижимал ее своим весом, то немного отпускал. Хотя он был полностью одет, она ощутила его жгучее желание. Она дрожала и тихо стонала.

Нежная сила его поцелуев делала ее беспомощной и… жаждущей. Стоило их языкам встретиться, как дрожь желания охватила все ее тело. После следующего возгласа Селины, означавшего уже не протест, а нетерпение, он оторвался от нее и быстро сбросил с себя камзол, сапоги и все остальное. Его обнаженное тело заблестело в лунном свете.

Он снова лег на нее.

— Гастон… — прошептала она, выгибаясь ему навстречу.

Нельзя ему позволить сделать это. У нее есть веские причины. Какие? Она попыталась придумать хотя бы одну, но на память приходили недавно слышанные слова Аврил: «Если к вам пришла любовь, держитесь за нее изо всех сил. Не дайте ей уйти».

Она вцепилась в одеяло, только чтобы не поднять рук и не обхватить его за шею. Он ласкал ее грудь и живот. Щетина на щеках и подбородке колола и щекотала нежную кожу, рождая непередаваемый контраст с влажными касаниями губ и языка.

Он двигался все ниже, и Селина замерла, разгадав его намерение. Ладони, обнимавшие ее талию, скользнули вниз, сжали упругие ягодицы… и вдруг он склонился и поцеловал ее. Кончик его языка коснулся спрятанного в завитках мягких волос атласного бутона, и из груди Селины вырвался прерывистый стон.

Она извивалась в мужских объятиях, понимая, что должна остановить его, и зная, что не сможет противостоять безумному наслаждению, забирающему ее всю без остатка. Ей нужно больше, чем эти прикосновения. Ей нужен он весь.

Она лежала с открытыми глазами, но не могла сказать, где мрак, а где свет, где сон, а где реальность, где тело, а где душа. Переживаемое ею сейчас невозможно было выразить словами. Дыхание, биение сердца, мысли — все летело в безумном ритме, голова металась по подушке, с губ срывались беззвучные мольбы на французском, английском…

Потом вдруг мир перестал для нее существовать. Это было похоже на взрыв. Как будто окружавшие ее высокие стены из чистейшего хрусталя мгновенно разлетелись на мириады осколков и обрушились на нее сверкающим дождем. Селине показалось: она вот-вот умрет. Дрожь, родившаяся внизу живота, быстро охватила все ее существо и превратилась в неземное блаженство.

Хрустальный ливень все еще сыпался на нее, когда Гастон вновь приблизил свое лицо к ее лицу.

— Я хочу тебя, — прошептал он. — Скажи, что и ты хочешь меня.

Она парила над землей в облаках наслаждения, подаренного им. Его хриплый голос вернул ее к действительности. На глаза вдруг навернулись слезы. Он считает себя бессердечным негодяем, подлецом, живущим только ради своих удовольствий, но сейчас он доказал, что не таков. Он не овладеет ею, пока она сама не согласится.

У нее оставался последний шанс спасти его.

— Завтра ты возненавидишь себя. — Она высказала вслух то, о чем едва осмеливалась думать. — И меня.

— Тогда скажи, что не хочешь меня, и я уйду. — Все его блестящее от пота тело было готово к последней атаке.

— Я… я не хочу… — выдохнула она.

— Ты лжешь, — ответил он уверенно, целуя ее. — Твое тело говорит совсем о другом.

— Ты сейчас пьян. Утром будет все по-другому. Потому что ты не подлец.

— С чего ты взяла? — спросил он, прижимаясь к ней. — Ведь факты говорят об обратном.

Как ей хочется обнять его! Догадывается ли он об этом? Нет, она не признается ему.

Не дождавшись ответа, Гастон поднял голову и взглянул на Селину. Она не успела отвести сияющий взгляд, и он обо всем догадался.

— Милость Божия! — Он опустил голову и уткнулся ей в плечо. По его напряженному телу пробежала судорога.

— Я люблю тебя, — почти беззвучно пролепетала она.

— Милая моя, — вздрогнул он как от удара. — Это не так, ты не говори этого! Неужели ты до сих пор не поняла? Твоего мужа зовут Черное Сердце, и он способен использовать твои слова против тебя же.

Она только покачала головой.

— Не веришь? Тогда держись. — Он приподнялся, глядя на нее, но не смех был в его глазах, а грусть. — Я хочу тебя. Не гони меня. Если любишь, не гони;

Селина отвернулась и посмотрела на серебряную луну, свет которой лился через окно.

Он коснулся губами ее шеи. Лед и пламень. Шелк и гранит. Сладкие обещания и звериная дикость. Пусть будет так. Она смягчит боль, терзающую его, излечит своей любовью его душу. Ей все равно, что будет завтра. Существует только эта ночь, только этот миг.

Так же как несколько минут назад висело в воздухе его тело, теперь между его и ее временем повисли их жизни. А внизу была не темная вода, а бездонная пропасть неизвестности.

Она приблизила губы к его уху и, обвив руками его шею, прошептала:

— Я хочу тебя. — И вместе с ним бросилась в бездну.

Он навалился на нее всей своей тяжестью. В мире остались только его губы и поцелуи, его руки и ласки. Селина почувствовала твердый символ его мужества. Прижавшись щекой к ее щеке, Гастон прошептал:

— Держи меня крепче, малышка.

Она прижала его к себе изо всех сил:

— Я люблю тебя, Гастон!

Она повторила это через секунду, когда он вошел в ее нежное лоно. Один толчок — и он оказался глубоко в ней. Она ощутила острую боль, но тут же всю ее залило пульсирующим жаром. Со стоном — сожаления или наслаждения? — он стал двигаться, приподнимая ее бедра, стремясь заполнить ее собой…

Но почти так же быстро, как началось, все закончилось. Внезапно Гастон вскрикнул и без сил рухнул на нее.

Селина провела рукой по его скользкой от пота спине и почувствовала, как он весь дрожит. Она лежала с закрытыми глазами и не понимала, почему по лицу текут слезы. От боли или обиды? Нет, это ей даже на ум не приходило. От разочарования, что финал наступил так быстро? Нет.

Селина не отпускала его, пока их дыхание не выровнялось, а напряженные мышцы не расслабились. Но и тогда она не могла доискаться причины своих слез. Гастон лег рядом на бок и привлек ее к себе. Он пробормотал какие-то извинения, поцеловал ее волосы и через мгновение уже спал. Они лежали на скомканных одеялах, омываемые серебряным светом луны. И тогда она поняла, почему плачет.

Все, что произошло, напомнило ей ночь, когда она появилась в его комнате, — в ту новогоднюю ночь тоже светила луна, он тоже был пьян и лежал вот так, положив руку ей на плечо.

Судьба. Боже, им было судьбой предрешено повторить всю сцену, и в этот раз они дошли до конца.

И судьбой же им предрешена разлука. Может, на их пути станет смерть, а может, время. А если ненависть, которую — она знала — он почувствует к ней, когда утром его голова станет ясной?

Роняя безмолвные слезы, она теснее прижалась к нему, стараясь продлить ощущение полноты и счастья существования, которое испытывала в первый раз в жизни. Неужели и в последний?