Наверное, даже в аду не испытывают таких мучений. Даже если бы Тор, бог бури древних тевтонов, бил его по голове своим тяжелым молотом, то боль не была бы такой сильной. Гастон давно подозревал, что в подземном царстве Аида или в преисподней у Сатаны для отъявленных грешников, каким он считал себя, приготовлены особые пытки. Пульсирующая боль в висках говорила ему, что он прибыл на место и его подозрения полностью оправдываются.
Он не мог пошевелиться. Поднять голову хотя бы на дюйм — значило обречь себя на такие муки, которых он не знал с момента, как налил себе первый бокал спиртного. Сейчас он не желал ничего, кроме как вновь провалиться в благословенную бездну бесчувствия. Да будут прокляты кастильские виноделы! Вообще все кастильцы. И все виноделы. Он застонал, но тут же оборвал стон, потому что даже от этого слабого звука голова раскололась, как от удара булавой. Рот, казалось, заткнули кляпом из самых грязных тряпок. По ощущению тепла на спине он понял, что уже наступил день, поэтому поднимал веки осторожно. И все равно свет пронзил глаза, как будто в них загнали раскаленные гвозди. Наконец до него дошли две вещи. Во-первых, он находился не в своей спальне. А во-вторых, ему еще только предстоит путешествие по всем кругам ада.
Рядом с ним, прильнув, лежала она, нагая, как в момент своего появления на свет. Она являлась воплощением его снов: ее ягодицы упирались вниз его живота, его рука по-хозяйски лежала у нее на талии. Утреннее солнце играло у нее в волосах, как в капле росы на только что распустившемся, дышащем невинностью цветке.
Мучившая Гастона головная боль показалась сущим пустяком по сравнению с бездной ужаса и отчаяния, в которую он сам себя низверг.
Святая Дева Мария, матерь Божия, что же он наделал! В больном мозгу пульсировало слово «невинность». Он проник в ее комнату как сомнамбула, в пьяном угаре? Просто прилег рядом с ней?
Он осторожно убрал руку с ее талии и стал медленно подниматься с постели. Еще не до конца поднявшись, он со всей ясностью осознал всю абсурдность своих попыток не думать о самом худшем: на скомканных шерстяных одеялах он увидел яркое пятно — очевидное доказательство потери девственности. Дьявол, он даже не позаботился снять с постели одеяла и положить ее на простыни!
Он отступил на шаг и почти свалился с возвышения, на котором была установлена кровать, и снова едва не упал, налетев на свои же сапоги, лежавшие на куче одежды. Гастон взглянул на них, и память мгновенно раскрыла перед ним все пьяное безумие прошедшей ночи. Значит, он набросился на нее изголодавшимся самцом.
Отчаянно ругаясь, он сжал голову руками, то ли стараясь заглушить страдания, то ли пытаясь раздавить свой череп. Ее нельзя винить — она не пыталась ни соблазнить, ни обмануть его. Он это очень хорошо помнил. Он сам настоял. Она говорила «нет», умоляла его уйти. Но он применил силу, свалил ее, как охотник лань.
Гастон зажмурил глаза, ненавидя и презирая себя и мерзкие желания, рожденные в его черной душе. Он хотел ее, и он ее взял. Почти не понимая, что он делал, почти не помня, как он это делал. Он приехал сюда, потому что хотел, чтобы она отдохнула от тягот путешествия, а вместо этого изнасиловал ее. Не думая ни о ней, ни о себе. Ведь он же знал! Знал, что не может доверять себе, если, окажется рядом с ней, не окруженный толпой сопровождающих.
Боже, не обидел ли он ее? В его памяти остались крики, которые могли выражать и наслаждение, и боль.
Гастон услышал шорох постельного белья и громкий вздох. Он заставил себя выпрямиться и, несмотря на боль, которую ему доставлял яркий дневной свет, посмотреть на нее. Она повернулась и открыла глаза, моргая со сна.
Когда ее взгляд остановился на нем, глаза распахнулись. Она молчала. Он же не мог найти в своей памяти ни одного, даже самого простого, слова и внимательно ловил ее взгляд, боясь обнаружить в нем отвращение и ненависть. Вдруг он вспомнил еще один эпизод ночи. Я люблю тебя.
Она сказала ему это, хотя он совершал с ней недопустимое! Я люблю тебя. Она пригласила его в свою постель и подарила ему себя, потому что испытывала чувства, в которых созналась.
Чтоб ему провалиться в преисподнюю, но только бы не вспоминать ее слова!
Так они смотрели друг другу в глаза, пока комната не уменьшилась до размеров конуры и в ней не стало нестерпимо жарко, хотя угли в очаге чуть тлели. Когда молчание стало невыносимым, Гастон хрипло пробормотал:
— Я не причинил вам боль?
Она не отвела своих глаз цвета грозового неба и покачала головой.
— Нет. — И еще раз твердо повторила: — Нет.
Ее спокойная уверенность служила ему слабым утешением, поскольку открывшаяся перед ним бездна последствий его поступка уже готова была поглотить его целиком. Ведь он погубил их обоих. Он нарушил клятву. Не сдержал своего слова — опять. Отказался от благих намерений ради секунды удовольствия. Точно так же, как делал всю жизнь, — только на этот раз цена удовольствия будет другая.
Он сам загнал себя в лапы Туреля.
Теперь он не добьется расторжения брака. Не сможет жениться на миледи Розалинде. Не вернет захваченные земли своих предков. Не отомстит за убийство отца и брата. Мало того что он предал их при жизни — теперь он предал их память. Его жизни грозит опасность.
И жизни его жены.
Внутри у него все перевернулось. Турель, без сомнения, уже несется за ними по следу… Стоит ему узнать, что Гастон подтвердил свои брачные обеты, он взалкает крови. И ничто его не остановит.
Солнце освещало комнату, и в этом ярком свете отчетливо проступало безумие его поступка. Темное пятно на одеяле — наверное, самый непростительный грех из всех совершенных им в своей далеко не праведной жизни.
И где его угораздило совершить смертный грех? В замке его благородного брата!
Мрачные переживания отразились на его лице, потому что она поспешила его утешить, сев в кровати и прикрывшись одеялом. Конечно, она заметила на нем злополучное пятно.
— Гастон, не смотри на меня так. Ты не сделал мне больно. Это было… ты был…
— Пьяным и безмозглым, — с горечью закончил он, не отрывая взгляда от пятна крови.
— Нежным и ласковым, — поправила она и залилась пунцовой краской. — Ну… не все время, но…
— Как бы то ни было, теперь все кончено. — Он сжал зубы, даже не обратив внимания на острую боль от нового движения. Потом встал, подошел к брошенной одежде и стал натягивать ее на себя. — Все кончено, к радости Туреля.
— Я не состояла с ним в заговоре, — стала оправдываться Селина. — И никогда не помышляла убивать тебя. Неужели ты осмелишься обвинять меня? Ведь не я же прыгнула к тебе на террасу.
— Теперь это не имеет значения. Ты ли, я ли. Теперь мы навечно в ярме, и только смерть разлучит нас. И все лишь потому, что я дал вину и похоти взять верх над разумом.
— В ярме? — растерявшись, еле слышно повторила она. — Но прошлой ночью ты… ты сказал… — Она закрыла глаза. — Неужели ты не помнишь?
Он вздрогнул:
— Не напоминай мне, ради Бога, о чем я говорил ночью. Я мог нести какую угодно чушь, чтобы только разжечь тебя и остаться в твоей постели.
Она горестно вздохнула, кутаясь в проклятое одеяло.
— Я говорила тебе, что на трезвую голову все будет выглядеть иначе, — мягко попеняла ему Селина. — Предупреждала, что наутро ты возненавидишь меня.
Он отвернулся от нее и застонал от боли, усилившейся при резком движении. Возненавидеть ее? Во имя всех святых, это так же далеко от истины, как луна и звезды. Среди самых разных чувств, которые он испытывал к ней, как раз ненависти не нашлось места.
Он чувствовал вину. Сожаление. А также желание и страсть во сто крат сильнее, чем прежде. А самым большим и глубоким чувством была незнакомая прежде необходимость защитить ее, укрыть от любых напастей. Это чувство сжимало ему грудь, мешало дышать. Оно было похоже на…
Нет, он бы не рискнул назвать это любовью.
— Ты не принесешь мне платье? — попросила она безжизненным голосом, не дождавшись, что Гастон попытается опровергнуть ее обвинения. — Оно осталось там, на террасе.
Не взглянув на нее, он направился в противоположный конец комнаты, распахнул дверь и вышел навстречу солнцу, вновь резанувшему его по глазам. Он поднял ее яркое платье с холодной плитки пола, и из закоулков памяти стали возвращаться подробные картины: он стягивает платье с ее плеч, обнажает ее грудь, прижимает к стене, заключает в свои железные объятия, лишая возможности самой решить, что делать дальше.
Он позволил Селине думать, что ей предоставлено право что-то решать. На самом деле он знал, что не уйдет, даже если она будет гнать его.
Он стиснул платье в руках. Черное Сердце. Никогда еще он так не заслуживал свое прозвище.
— Вставай! — угрюмо бросил он, возвращаясь в комнату и протягивая ей платье.
— Не надо сердиться, — горячо начала она. — Я не…
— Вставай скорее!
Она выскользнула из постели, отпустив одеяло и прикрываясь платьем. Гастон подхватил испачканную вещь и подошел к очагу.
— Что ты делаешь? — спросила она. — Это принадлежит Аврил…
— Оно так же мое, как и ее, и я сделаю с ним что захочу. — Он бросил одеяло в очаг и стал раздувать угли. Когда появились языки пламени, он встал и посмотрел на нее. — Захочу — оставлю, а захочу — сожгу.
Ударение на последнем слове заставило Селину вздрогнуть.
— Не надо, Гастон. Ведь ты совсем не такой, каким пытаешься казаться. Аврил была не права, говоря, что ты можешь только жечь и разрушать. Ты сам доказал это прошлой ночью — доказал, что можешь быть… более нежным и ласковым, чем сам думаешь.
Он не ответил. Гнев, отвращение к самому себе и что-то еще внутри гнали его отсюда.
Этим «чем-то» был страх. Страх перед словами, уже готовыми сорваться с языка. Прошлой ночью он уступил себе и позволил сказать эти слова, позволил выйти наружу своей страсти — результатом стала катастрофа.
Лишь плотно закрыв за собой дверь, он дал себе немного воли и долго стоял в темноте коридора, прислонившись спиной к двери и прерывисто дыша.
Напрасно он позволил словам, которые женщины употребляют для выражения своих чувств, пробить его броню, сделать его слабым. Это опасно. Особенно сейчас. Нужно уезжать из замка, и как можно быстрее. Хотя бы так он попробует спасти ее от Туреля. Надо взять с собой и Аврил. Ведь если этот ублюдок узнает, что на свет готов появиться новый наследник де Вареннов, он не будет особо церемониться.
С усилием Гастон оторвался от двери и побрел прочь. Он не спас тех, кто рассчитывал на него тогда, в прошлом, но он спасет других сейчас. Слишком много жизней зависит от него.
Никогда больше не воспользуется он по-детски наивными чувствами своей жены. Нельзя быть одновременно любовником и воином. Ни теперь, ни потом. Никогда.
Когда к Селине явился слуга и передал ей указания мужа, она не стала спорить. Через считанные минуты после своего ухода — она как раз заканчивала одеваться — Гастон велел ей собираться и через час быть готовой к отъезду. Никаких объяснений. Ни слова, зачем такая спешка. Просто приказание. Все как обычно.
Значит, нечего жаловаться. Она поблагодарила и отпустила слугу и стала искать, куда вчера забросила башмачки. Вот и все сборы. Остальное со вчерашнего дня и не распаковывалось. Потом она села на кровать и покорно дожидалась возвращения слуги.
Проснувшись нынче утром и не почувствовав тепла его тела, Селина была разочарована, но надежда тут же вернулась к ней, когда она увидела его рядом. Он не покинул ее, и она даже разрешила себе поверить, что произошедшее ночью подействовало на него, может быть, так же сильно, как и на нее. Что в его душе что-то оттаяло.
Радость ее длилась недолго. «Я предупреждала, что наутро ты возненавидишь меня», — напомнила она, думая, что он станет ее переубеждать. Господи, какой надо было быть наивной, чтобы рассчитывать на это! Его хмурое молчание сказало ей больше, чем целый поток слов. И ей лишь осталось сидеть, дрожа как осиновый лист.
«Я люблю тебя». Запомнил ли он эти слова, сказанные ею ночью? Хотя это теперь не имело значения. Он ведь ответил предельно ясно. Для него это ловушка. Как он сказал? Ярмо?
Наверное, сожалеет о случившемся. Конечно, сожалеет — ведь первым делом он уничтожил доказательство. Огонь все еще потрескивал в очаге, превращая любовь и страсть в золу и пепел.
Она удивлялась своей глупости. Как она могла решить, что он влюблен в нее? Что в нем прошлой ночью пробудилось нечто большее, чем обычная мужская похоть?
Он верно понял ее сущность: она — дурочка. И она ему не ближе, чем сотни других женщин, с которыми он делил постель. Сердце ее болезненно сжалось.
Ее раздумья нарушил легкий стук в дверь. Она не сразу ответила, и стук повторился.
— Войдите. — Наверное, пришел слуга, чтобы помочь ей отнести вещи вниз.
Но это был Гастон.
От неожиданности она судорожно вздохнула, молча глядя на него и непроизвольно комкая покрывало. Она поспешила заковать свое сердце в железо — ей вовсе не улыбалось получить очередной удар, попытайся она снова выразить свои чувства.
Он странно смотрел на нее, и Селина решила, что это с похмелья.
— Слуги… уже… уже здесь.
— Отлично. Я готова. Но почему вы не прислали их за вещами?
— Я говорю о наших… о моих слугах. — Он протянул руку, и только теперь она увидела, что он принес. У нее перехватило дыхание. — Они прибыли в замок де Варенное несколько дней назад, — продолжал он запинаясь, словно сам не верил в то, о чем рассказывает. — Не найдя нас там, Иоланда и Габриэль поспешили сюда, чтобы передать мне это. Они появились утром. Им показалось… это может быть важным…
Селина почти не слышала, что он говорит. В голове у нее стоял звон. Взгляд ее был прикован к ярко-розовому предмету, который Гастон держал в руках и который смотрелся здесь настолько неуместно, что она даже не сразу поняла, что это такое.
— Моя сумочка! — воскликнула Селина, вскакивая с кровати и бросаясь к нему. — Откуда? Как?.. Боже, где они прятали ее все это время?
— Они не прятали, — объяснил Гастон, передавая ей сумочку. — Напротив, они нашли ее, когда передвигали мебель. Она была в сундуке. — Он перевел дыхание. — В запертом сундуке в комнате, где…
— Где я появилась в ночь на Новый год! — еле слышно выговорила Селина, прижимая сумочку к груди. — Но как она оказалась там?.. — Она стала вспоминать, как провалилась в прошлое. — Я стояла перед окном. Искала пачку аспирина, сумочку держала в руке. Затем меня ослепил серебряный луч, и я ее выронила…
Вся встало на свои места, и сердце Селины охватило ликование.
— Я выронила ее после того, как была ослеплена! — продолжала вспоминать она. — Я начала терять сознание, сумочка выпала и скорее всего тоже попала в водоворот времени вместе со мной. — Селина в восторге закружилась. — О, этот идиотский, этот замечательный сундук!
Радость, облегчение, надежда переполняли ее.
— Вот почему у меня ничего не получилось во время затмения! Я сдвинула сундук со своего места, чтобы встать прямо перед окном. О Боже, если бы я только оставила его там, где стоял! — Она повернулась к Гастону, размахивая сумочкой перед его лицом. — У меня ее не было, когда я пыталась вернуться. Но теперь она у меня. Ты понимаешь? Вот ключ, который поможет мне вернуться домой.
Не дожидаясь ответа, она подбежала к кровати, расстегнула молнию на сумочке и высыпала содержимое.
— Теперь тебе придется поверить мне! — воскликнула она с триумфом. — Вы хотели получить доказательства, что я та самая, за кого себя выдаю, господин Неверующий? Ну так вы их сейчас получите! Неопровержимые доказательства. Я с самого начала говорила чистую правду!
Она начала раскладывать вещи на одеяле.
— Чековая книжка. Портмоне. Смотри: кредитные карточки. Мое водительское удостоверение! Что скажешь о калькуляторе? Или о моем фотоаппарате? Или о плитке шоколада? — Она хотела тут же откусить кусочек, но не решилась. Перед возвращением в свое время она должна сохранить все в неприкосновенности. — Паспорт, солнечные очки, билеты на самолет — Боже, я даже не могу тебе сейчас объяснить, для чего все это нужно! Мои ключи. — Она схватила их. — Это от моего коттеджа. Это от «мерседеса». — Она бросила ключи в общую кучу и схватила бейсболку. — Ты считал все мои шляпы нелепыми, а как насчет этой? — Она напялила кепочку и обернулась к нему с торжествующей улыбкой: — Смотри, как раз по размеру. Меня зовут Селина Фонтен, и я из одна тысяча девятьсот девяносто третьего года!
Гастон молчал. Он неподвижно стоял у двери и с изумлением смотрел на нее. У него был вид человека, чудом выскочившего из-под колес машины на шоссе.
— Гастон! — Улыбка исчезла с губ Селины. Она вдруг поняла, к чему приведет ее находка. Теперь с ней все будет в порядке, она вернется домой.
Но из ее жизни исчезнет Гастон.
Он так и не сказал ни слова. Ни радости, ни огорчения. Ни даже сожаления о том, что она его покинет, или о том, что так долго напрасно ее подозревал. Ничего!..
— Гастон, ты веришь мне теперь, правда?
— Я верю тебе, — спокойно произнес он, все еще потрясенно глядя на Селину. — Прежде чем принести его тебе, я… просмотрел предметы из этого странного кошелька. Я все могу объяснить лишь одним-единственным образом: ты… действительно из будущего.
Голос его звучал глухо. Она никогда еще не слышала, чтобы он так говорил. Она положила сумочку и подошла к нему:
— С тобой все в порядке?
— Мы должны ехать, — отрывисто бросил он, поворачиваясь к двери. — Я… отвезу тебя в мой замок. Ты ведь об этом все время просила, не так ли? Только оттуда ты сможешь вернуться… домой?
— Да. — Она остановилась в центре комнаты, так и не сняв бейсболки. — Да, все, что я говорила тебе, — правда. В спине у меня сидит осколок пули, и необходима хирургическая операция, чтобы удалить его. Поэтому я должна возвращаться в мое время. Следующее затмение произойдет через несколько недель. На этот раз все сработает и я… я попаду домой. — Она испытывала и радость, и грусть, и сожаление, пребывая в полном смятении.
— Тогда мы отправляемся тотчас же. — Гастон остановился перед очагом и посмотрел на потрескивающий в нем огонь. — Но предупреждаю: путешествие будет опасным.
— Турель идет по нашему следу, и я… не хочу брать с собой людей. Они останутся здесь, чтобы при необходимости защитить Аврил.
— Да, конечно, — согласилась изумленная Селина. — Уверена, что мы и сами благополучно доберемся. Я… — Она обернулась и посмотрела на мелочи, разбросанные по кровати. Среди них был путеводитель «Замки провинции Артуа», который попал к ней, когда они вместе с Джекки делали предновогодние покупки. — Слушай, давай посмотрим, что нас ждет в будущем?
— Если ты знаешь, что произойдет между мной и Турелем, то почему не сказала об этом раньше? — раздраженно бросил он.
— Потому что у меня не было сумочки! — Она схватила книжку в яркой бумажной обложке. — И кроме того, я не знаю, что произойдет, но, может быть, здесь об этом сказано. — Селина открыла страницу, где приводилось описание замка ее семьи. — Ага, вот оно! Замок Лафонтен… Возможно, где-то здесь упоминается о тебе. И о том, что было между тобой и Турелем.
Селина пробежала глазами страничку мелкого шрифта, раздумывая, вправе ли она сказать человеку, что его ожидает. Тем более такому упрямому, как Гастон. Но она не могла заставить его тревожиться понапрасну, особенно если в ее силах сообщить, что все будет в порядке.
— Вот о тебе, — сказала она, не отрываясь от текста. — Здесь упоминается, что ты был одним из первых владельцев замка… и что ты был женат, и еще… — Ее голос дрогнул. — Ох! — Ее пальцы вцепились в книжку, когда она прочла следующую фразу. — О нет! Боже мой, что же мы наделали!