Только местные монахи или горные козлы могут по доброй воле взбираться на эти чертовы вершины! Так рассуждал с самим собой Ройс Сен-Мишель, натягивая поводья коня и вынуждая того остановиться у начала очередной снежной тропы, ведущей вверх по крутому склону. Щурясь в ослепительных лучах солнца, мужчина поглядел ввысь, и лицо его исказилось недовольной гримасой. Да, он родился и вырос на этих альпийских склонах, но ведь он все-таки не горный козел. И не здешний монах.

Откинув капюшон плаща, отороченного соболиным мехом, мужчина приложил ко лбу руку в перчатке, чтобы защитить глаза от яркого света, и стал вглядываться в узкую тропу между скалистыми отрогами. Казалось, она немыслимо крута и уходит прямо в небо. Он пробормотал еще одно проклятие, и оно вырвалось из его рта вместе с облачком морозного пара.

Где-то там, на одной из вершин, цель его сегодняшнего путешествия — древнее аббатство. Место покоя, отдохновения, глубоких раздумий и освобождения от грехов.

Но ни одно из этих благ — он знал это — не предназначено для него. Кроме короткого отдыха. Не для того он пересек нынче утром границу с Шалоном.

Привычно оценив крутизну подъема, Ройс вновь ощутил в груди комок, засевший там с той самой поры, когда семь дней назад он покинул Францию и отправился в этот путь. На какое-то мгновение ему захотелось повернуть своего тяжелого боевого коня и поехать обратно. Туда, откуда прибыл. Махнуть рукой на распоряжение, которое получил. На выразительную, хотя и весьма краткую записку.

Но полдела уже сделано: он здесь. Пожалуй, поздно поворачивать вспять.

Конь тихо ржал и сучил ногами. Он больше привык к постоянному движению, к схваткам, к долгим переходам, чем к стоянию на месте. Как, впрочем, и его хозяин.

— Стой смирно, Антерос, — сказал всадник, похлопывая вороного по подернутому инеем боку. — Тут тебе помогут только крылья. Есть они у тебя? — Вытащив одну ногу из стремени и уже занеся ее над конской спиной, он добавил: — В эту схватку, дружище, я пойду один. А ты будешь дожидаться меня, ладно?

Ройс спрыгнул в глубокий, по колено, снег, ощутив легкую боль в усталых, натруженных мышцах и холод, пронзивший сразу все тело с головы до пят. Онемевшими руками он принялся расседлывать коня, снимать мешки с едой и пожитками, не переставая при этом клясть самого себя за то, что приехал сюда, движимый любопытством и страстью к перемене мест.

Именно эти черты характера и подвигли его на то, что он сел в седло и оказался здесь, на снегу, у подножия почти отвесной горы, вместо того чтобы порвать в клочья лаконичную записку, позвавшую его в дорогу.

Скомканный клочок пергамента с нацарапанными на нем буквами до сих пор лежал у него в кармане плаща. Там было написано: «Твоя страна срочно нуждается в тебе».

И все. Никаких объяснений. Только эти шесть слов да название места, куда следует прибыть. Можно было бы счесть это чьей-то дурацкой шуткой, если бы записка не была скреплена восковой печатью.

Он думал, что больше уже никогда не увидит этой печати. Однако судьба распорядилась иначе.

Печать принадлежала человеку, который когда-то, много лет назад, был его сеньором. А вернее, другом, заменившим отца после смерти.

Позднее тот же человек изгнал его из страны, лишил рыцарского достоинства, отобрал все, что было ему дорого…

Ройс Сен-Мишель в сердцах сплюнул, словно желая таким образом избавиться от горечи воспоминаний, но комок в груди оставался. А также боль в душе.

Стиснув зубы, мужчина продолжал стаскивать и развязывать мешки быстрыми резкими движениями, чтобы согреться и избавиться от гнетущих мыслей. Положив на снег снятое с Антероса седло, он раскрыл один из мешков и вынул оттуда уложенные в спешке вещи, необходимые при подъеме на крутые обледенелые склоны: веревки, пару специальных, изобретенных им самим башмаков, уже старых и потрепанных, но опробованных в свое время и незаменимых в этих местах; короткую кирку-ледоруб, а также флягу с вином. «Для согрева, — подумал он, — а не для храбрости».

Вдобавок к испанскому мечу, который висел у него на поясе, он сунул под плащ два острых персидских кинжала с резными рукоятками. Он давно уже никуда не отправлялся без спрятанного под одеждой оружия. На всякий случай. Особенно если впереди неизвестность. Такая уж была у него жизнь в последние годы.

Интересно, что хочет от него бывший сеньор? Зачем назначил встречу в этом забытом Богом месте, в дальнем уголке страны?

И что за дикая спешка? «Срочно…» Сперва он вообще не хотел никуда двигаться, но потом решил, что если уж ехать, то не медля ни минуты, и вот он почти у цели. Через семь суток с того дня, как получил это распоряжение, просьбу, мольбу. Назвать полученный клочок пергамента можно было как угодно.

Но главное и самое трудное еще впереди — подъем на немыслимую крутизну.

«Старый дьявол, он остался таким же, каким был, — с кривой усмешкой подумал Ройс, снова глядя вверх, где терялась в облаках едва заметная тропинка. — Требовательный, вздорный, непредсказуемый».

После минутного размышления он добавил еще одно определение: не умеющий прощать.

Есть люди, над которыми время не властно. Он именно из таких.

Завязав мешок, Ройс выпрямился, взял под уздцы Антероса и отвел под навес скалы, где тот будет защищен от ветра и снега. Здесь же положил раскрытый мешок с овсом и перекинул поводья через голову коня. Это говорило умному и многое понимающему животному, что хозяин покидает его, но вскоре вернется и нужно терпеливо ждать.

Ройс переобулся в старые грязные башмаки, и ему показалось, что он вернулся в прошлое: как знакомы эти снежные вершины, как сладок этот горный воздух, коим он дышал раньше, смолистый запах сосен! Даже небо над головой стало голубее, а снег — еще белее.

Наконец-то комок в груди исчез. Стало легче дышать. В самом деле, что толку мучить себя воспоминаниями, надеждами на возвращение в дом, которого нет? Родина для него закрыта на все замки. То, что его сейчас позвали, — случайность. И еще неизвестно, чем она обернется.

В тот день, когда его изгнали, ему было сказано, что навсегда.

Если бы Альдрик передумал, он так бы и написал в своем чересчур кратком послании. Но там было только приказание. Требование. А никак не просьба.

Хитрый упрямый старик знал, что Ройс не сможет не откликнуться на зов: «Страна нуждается в тебе». Коротко и выразительно. «Нуждается…» Разве можно отказать? Своей стране?

Закинув веревку за плечо, потирая озябшие руки, Ройс ступил на тропу, ведущую в облака.

Да, вскоре они, даст Бог, встретятся. И очень хорошо, что вид у него после недельного пути не слишком подходящий для того, чтобы предстать перед особой королевской крови. Пусть Альдрик увидит: Ройс уже совсем не тот порывистый, наивный юноша, каким был четыре года назад, когда ему исполнилось двадцать три и он уезжал в никуда. В неизвестность. И потом вынужден был безродным чужаком, в одиночку, брести по жизни, доходя до всего своим умом и добиваясь клинком. Зарабатывая на хлеб насущный тем, что подряжался служить солдатом, наемником.

Чуть заметная улыбка осветила лицо Ройса. Что ж, ему даже интересна предстоящая встреча, он столько раз думал о ней за прошедшие годы. Ему есть что сказать своему бывшему повелителю и опекуну.

И еще об одной встрече он мечтал — с другом юности. Может быть, тот тоже пожалует вместе со своим отцом в это уединенное аббатство.

О, как хотелось Ройсу вновь повидаться со своим верным Кристофом!

Ройс почти бесшумно ступал по монастырскому двору — ведь на башмаках не было шпор, ибо в изгнании он не считался уже рыцарем. Но в ушах и по сию пору звенели эти звуки, сопровождавшие когда-то каждый его шаг.

Монахи были уведомлены о его прибытии и поджидали его. Они возникли из пелены тумана словно стайка коричневых гусей. Наверняка с интересом наблюдали, как он поднимался к ним на вершину в течение трех часов, медленно преодолевая все препятствия, падая, царапая руки о скалы, но упорно двигаясь наверх.

Братья обступили его, взяли у него из рук ледоруб. и повели в аббатство через старые, видавшие виды дубовые двери. Ему пришлось непрерывно наклонять голову, шествуя за ними по многочисленным коридорам и переходам, и он смог выпрямиться, лишь когда его ввели в небольшую залу для приемов, где пахло благовониями и вековой сыростью. Дверь, едва скрипнув, закрылась и отрезала Ройса от всего света.

Какое-то время глаза его привыкали к полутьме. На столике у стены едва мерцали свечи, над ними нависали каменные фигуры святых. Откуда-то издалека слышалось монотонное мужское пение; в холодном морозном воздухе звуки казались таинственными, неземными.

Все вокруг было пронизано праведностью, утопало в благочестии, святости, чистоте. Он чувствовал себя здесь таким же неуместным, как огнедышащий дракон среди овец.

Один из монахов приблизился к нему с куском холста и с кувшином, наполненным водой, — надо перевязать пораненную об острые скалы руку, но Ройс нетерпеливо отмахнулся.

— Где король? — спросил он.

Никто из окружающих не ответил. Возможно, все они принадлежали к монашескому ордену, принявшему обет молчания, так как предпочитали изъясняться мимикой и жестами. Из их бессловесных объяснений он понял, что ему следует избавиться от оружия, а потом его проведут дальше.

Ройс подчинился, не вступая в споры, и через минуту его испытанные в бесчисленных схватках меч и кинжал лежали на одном из столов рядом с тускло горевшими свечами под изображениями святых и словно взывали к этим священным предметам о прощении и благословении. С меньшей безропотностью отдал он дотошным монахам флягу с вином.

Однако второй кинжал, спрятанный в высоком башмаке, остался с ним.

Удовлетворенно переглянувшись, монахи согласно закивали и повели его к дальней двери залы и потом — по узкому коридору, длинному и темному, откуда доносились звуки заунывных песнопений и запахи пищи.

В конце концов монахи ввели Ройса в довольно просторное помещение, после чего снова закивали — на этот раз в знак прощания — и бесшумно вышли, закончив свое молчаливое дело.

Некоторое время Ройс стоял неподвижно посреди комнаты, вспоминая день и час, когда в последний раз видел Альдрика. Вновь в груди защемило, словно сердце стиснули ледяные пальцы.

Но Ройс вовсе не хотел предаваться воспоминаниям, а потому, передернув плечами, подошел ко второй двери, ведущей неведомо куда, и решительно дернул за железное кольцо.

Он оказался в огромной монастырской трапезной, тоже полутемной: ее освещали лишь факел у двери да несколько свечей на столах. В комнате никого не было. Впрочем, поодаль стоял какой-то человек. Высокая, внушительная фигура. И очень знакомая.

Ройс шагнул вперед. Наверное, он должен склониться в поклоне — по крайней мере его так воспитывали, — и он уже поддался было порыву, но тотчас остановил самого себя.

Он больше никому ничего не должен! Чувства почтения, преданности, любви исчезли ко всем.

Тем более к этому человеку.

— Ваше величество… — голос Ройса странно прозвучал в пустынной, безлюдной комнате, — вопреки собственному желанию я все же прибыл в соответствии с вашей запиской.

— Вижу, — услышал он знакомый голос. — Я вижу. — Во властных интонациях сквозил едва сдерживаемый гнев. — И еще от меня не укрылось, что годы, проведенные вдали от нас, заставили тебя забыть о правилах приличия.

«Проведенные вдали!» С какой легкостью это было произнесено! Ройс стиснул зубы.

— В тех местах, где мне довелось побывать, — сказал он немного погодя, — люди не отличаются хорошими манерами.

— Но теперь ты снова в Шалоне, не так ли? Здешние жители еще не забыли, как следует обращаться к королю.

— Вы уже не мой король, — резко ответил Ройс. — И если полагаете, что я опущусь на колени и припаду к краю вашей одежды, то глубоко заблуждаетесь.

— Похоже, твоя злость за четыре года не утихла. Зачем же в таком случае ты пришел сюда, Феррано?

Имя, которым Альдрик назвал его, всколыхнуло душу Ройса. Снова он помедлил, прежде чем ответить. «Чертов старик! Неужто и впрямь думает, что я забыл, какое горе он причинил мне? Что испытал я по его милости?.. Называет меня прежним именем, которого лишил своей же властью…»

— Я — Сен-Мишель, — обронил Ройс. — Феррано больше нет. И можете считать, что меня тоже здесь нет.

— Но я ведь вижу тебя собственными глазами. Или я ошибаюсь?

Ройс уловил в голосе Альдрика знакомые иронические нотки.

— Что с того? — возразил он запальчиво. — Человек, у которого ничего нет, имеет право рисковать. Я рискнул. Но могу в любой момент повернуться и уйти! — Ройс, сжав кулаки, почувствовал боль в израненной ладони. — Но сначала не мешало бы узнать, зачем я понадобился, Альдрик медленно приблизился к бывшему изгнаннику. В глазах его не было приветливости, но не сквозило и удовлетворение от того, что Ройс все же послушал его и явился сюда.

И что уж говорить о сожалении? Или, сохрани Бог, о чувстве вины. Ничего этого в помине не было.

Но разве, положа руку на сердце, он питал хоть каплю надежды на что-то иное? Нет, не такой он глупец! Что можно ожидать от людей, подобных Альдрику?

Старая рана в сердце вновь закровоточила. Разом вернулись все вопросы, что он тысячу раз задавал себе в прошлые годы. Какое право имел этот человек так строго наказывать его? Так несправедливо! И как мог в одно мгновение изменить свои суждения о нем, превратить из достойного рыцаря, своего любимца, в полное ничтожество? Ройс, конечно, не идеал, он обыкновенный человек, как и все, со своими достоинствами и недостатками, но все же…

Внезапно все мысли вылетели у него из головы. Он четко увидел в ярком свете факела лицо Альдрика. Ройса словно ударили в грудь боевым молотом.

Старик! Перед ним стоял настоящий старик. Дряхлый, изможденный, согбенный под своей королевской мантией. Вот как сказались на нем долгие годы войны, унизительное поражение! Лицо, когда-то гордое и высокомерное, утратило цвет солнечного загара, стало бледным и морщинистым.

В Альдрике не осталось и следа от того, каким знал и помнил его Ройс. Ничего, кроме королевского одеяния и пронзительных светло-голубых глаз.

Он казался жалким, и у Ройса тотчас же пробудилось желание поклониться ему, встать на колени.

Но он подавил свой порыв. Альдрик наверняка ненавидит жалость — быть может, даже сильнее, чем упрямство и неповиновение. И любое проявление почтения теперь вызовет у него лишь презрительную усмешку.

Кроме того, напомнил себе Ройс, их взаимное уважение и симпатии улетучились еще четыре года назад.

Ему стоило немалых усилий сохранить невозмутимое выражение лица. Сен-Мишель заставил себя отвести глаза и не глядеть на человека, которым когда-то восхищался.

— Ты спрашиваешь, зачем я позвал тебя… — заговорил Альдрик. — Значит, тебе неизвестно, что война с Тюрингией окончена?

Ройс пожал плечами.

— Кажется, до меня доходили слухи. Но я давно уже не интересуюсь делами Шалона. — Голос его чуть дрогнул, ибо он солгал. — Ведь это не я воевал. — Мужчина поднял голову, с укором взглянул в голубые глаза. — У меня здесь не осталось ни семьи, ни владений, ни титула. Я никто для этой страны; ее война прошла мимо меня.

— Если правда все, что ты говоришь, Сен-Мишель, ты не стоял бы сейчас тут передо мной. Да, не пустился бы в долгий и трудный путь, не стал бы с опасностью для жизни взбираться по скалам на головокружительную высоту. По едва заметной тропке, где погибло немало смельчаков. — Глаза Альдрика торжествующе заблестели, когда он с усмешкой добавил: — Ведь в записке, что я послал тебе, не было ни слова ни о прощении, ни о вознаграждении. — Он перевел взгляд на все еще кровоточащую ладонь Ройса. — Судя по всему, ты, как и прежде, готов умереть за родину. И не пытайся меня разуверить.

Ройс ничего не ответил, кляня себя за то, что не научился скрывать свои подлинные чувства и по-прежнему тешил себя надеждами и упованиями. Даже такими несбыточными, о которых только что упомянул Альдрик.

Остановившись возле дощатого стола, Сен-Мишель стал вертеть в руках кружку, завидуя спокойствию и выдержке собеседника, его умению владеть собой. Сам он, к сожалению, весь как на ладони.

Впрочем, у них в роду все такие. Никто и никогда, насколько он знал, не мог бы обвинить представителей семейства Феррано в скрытности, замкнутости, неискренности. Он рос в окружении необузданных братьев, жизнерадостных сестер, родителей, которые совершенно не давили на детей, баловали и не стеснялись выказывать свою любовь.

Ройс и вырос таким — чересчур открытым, легко возбудимым, чрезмерно вспыльчивым.

— Скажите, ваше величество, — желая на время переменить тему разговора, спросил он, повернувшись к королю и стараясь говорить как можно сдержаннее, — как удалось вам взобраться на такую гору?

— А я не взбирался, — спокойно и сухо ответил Альдрик. — К монастырю есть другой путь: тайный ход, давным-давно прорытый в горе.

Ройс с досадой опустил кружку на стол и запальчиво произнес:

— Недурно было бы поведать о нем и мне!

— Совершенно невозможно, — невозмутимо объяснил король. — Ибо я не хотел рисковать важной тайной в случае, если мое послание попало бы не в те руки. — Он помолчал и заговорил уже иным тоном — властно и чуть насмешливо: — Помимо того, я желал убедиться, что тебе, как и раньше, не страшны трудности, и ты в состоянии выполнить мое поручение. Тебе предстояло сначала…

— Доказать? — непочтительно перебил Ройс, вновь поворачиваясь к своему прежнему властителю. — Конечно, — заговорил он с обидой в голосе, — и я рад, что не разочаровал вас. На сей раз. Ну а теперь, когда вы убедились, что я надежен и вынослив, быть может, откроете мне, о каком поручении идет речь? Должно быть, ваше положение и в самом деле незавидное, милорд, если вы пали так низко, что решили прибегнуть к моим услугам?

— Речь идет о мирном договоре с Тюрингией, — последовал сдержанный ответ.

Ройс недоверчиво хмыкнул:

— Уж не собираетесь ли вы предложить мне снова участвовать в переговорах?

— Вовсе нет. Мирное соглашение мы заключили сразу после окончания войны.

Слова прозвучали столь жестко и с такой определенностью, что Ройса охватили дурные предчувствия. Страшась ответа, он все-таки спросил:

— И как же окончилась война? — Сен-Мишель не сводил глаз с лица Альдрика, но оно оставалось бесстрастным. — Надеюсь, Дамон понял, что она обходится ему слишком дорого, и решил истратить деньги по-другому?

— Отнюдь. — В голосе старика звучала плохо скрытая горечь. — Потому что он добился победы. Мы были вынуждены просить о мире. Сдаться…

Ройс, вздрогнув, резко отпрянул. Его словно ледяной водой окатили. Напрасно он пытался успокоиться, убедить себя, что все это его не касается. Что судьба Шалона со всеми его бедами и несчастьями давно уже ему безразлична.

Но боль не отступала. Ужасное слово «сдаться» звенело в ушах, стучало в сердце, проникая сквозь невидимую возведенную им самим преграду.

— Господи! — вырвалось наконец у него. — Быть не может! Как? Почему?

— Наемники, — коротко ответил Альдрик. — Дамон подчистил, верно, все свои сокровищницы и собрал достаточно денег, чтобы завербовать всякий сброд, какой только водится на нашем континенте. Свирепых, безжалостных варваров. Они разрушили стены замка.

Ройс злобно выругался.

— Но и это еще не все. Во время последней битвы… — Альдрик внезапно замолчал. По-видимому, слова давались ему с трудом. — Ты не знаешь, Ройс? Вижу, что нет. Надо было сообщить тебе в послании, но я думал, ты и без меня… — Он опять умолк, потом чуть слышно произнес: — Принц Кристоф мертв.

— Нет! — воскликнул Ройс. — Нет! Нет! — повторил он. — Во имя Господа!..

Скала словно зашаталась под его ногами, он в ужасе прикрыл глаза. Перед его мысленным взором возник образ друга детства. Любимого друга. Возник и тут же растаял.

Не может быть! Кристоф погиб. Замок захвачен. Дамон победил.

Ройс нащупал столешницу и, опершись на нее, провел рукой по лицу, стирая выступившие слезы. О, если бы он участвовал в военных действиях, как бывало раньше! Если бы они с Кристофом вместе разрабатывали планы сражений, обороны…

Вновь голос Альдрика зазвучал ровно и бесстрастно:

— Он погиб, спасая свою сестру. Хотел доставить ее в безопасное место. И вот сам…

— А где Дамон сейчас? — стиснув зубы, почти не слушая собеседника, произнес Ройс. В душе его вскипала ярость.

— У себя в Тюрингии.

Ройс удивленно взглянул на говорившего:

— Он не захотел стать владельцем замка Шалон?

— Нет. Зато потребовал много другого: две трети моих земель, обязательство стать его вассалом, принести присягу, платить дань… — Голос короля дрогнул. Он помолчал, потом добавил: — И еще поставил условие: отдать ему в жены мою дочь. — Альдрик плотнее закутался в мантию, словно внезапно пахнуло холодом. — Дамон сейчас ожидает прибытия невесты, — произнес он и снова погрузился в молчание.

Молчал и Ройс под грузом свалившихся на него известий, хотя о многом еще хотел бы узнать у несчастного короля. Например, о том, как мог он согласиться на брак своей дочери с этим чудовищем?

Впрочем, Ройс знал ответы, которые последуют и в коих главными словами будут «долг», «корона», «страна».

Словно прочитав мысли Ройса, король, устремив взгляд на распятие, висевшее на стене, произнес:

— Она сама согласилась. У нас не было выбора: Дамон уничтожил бы всех моих подданных. И сейчас ничто не мешает ему сделать это.

— Но вы же заключили мирное соглашение!

— А, только на бумаге. Стычки все еще продолжаются. Мои люди не смирились. Раны семилетней войны так быстро не затягиваются.

— Прекрасно понимаю этих людей! — воскликнул Ройс.

Альдрик, словно пропустив его слова мимо ушей, заговорил о другом:

— Вскоре должна состояться свадьба. Надеюсь, она скрепит мир между нашими странами, погасит тлеющие костры войны. Возможно, Шалон и Тюрингия станут… — он запнулся, — станут единым государством…

Опять воцарилось молчание. На этот раз длительное. Глядя себе под ноги, на каменный пол трапезной, Ройс перебирал в уме все, о чем только что услышал.

Мир. С одной стороны, он наконец наступил после долгих семи лет военных действий. И это, конечно, хорошо. Но с другой стороны — какова цена! Сколь позорны и мучительны условия! И в первую очередь для старика, стоящего перед ним в этой комнате. Для несчастного короля, потерявшего единственного сына и теперь теряющего дочь…

Ройс поднял голову, откинул прядь темных волос, взглянул на неподвижную фигуру короля, укутанного в фиолетовую мантию. Какое жалкое и в то же время величественное зрелище!

Сердце Ройса снова дрогнуло. Как поношено, как убого королевское одеяние! Сен-Мишеля всегда восхищали такие качества Альдрика, как забота о своих подданных, об их благоденствии, о процветании страны. При этом король впадал в другую крайность — забывал о самом себе, о своих близких, о семье. А подобного отношения Ройс уже не мог понять и одобрить.

Сложив руки на груди, он откашлялся и произнес:

— Ваше величество, я все-таки не возьму в толк…

Альдрик молча посмотрел на него, и Ройс продолжил:

— Судя по тому, что вы сказали, все, что можно было сделать, уже сделано. Для чего же позвали меня?

Альдрик чуть слышно вздохнул, а когда наконец заговорил, обратив лицо к рыцарю, в глазах и в голосе у него появилась прежняя твердость:

— Здесь многие против добрых отношений между Шалоном и Тюрингией и замужества моей дочери. Бунтари, мятежники. По их мнению, наше соглашение не принесет мира, но лишь сделает принца Дамона еще сильнее. Страх и ненависть к нему так велики, что они готовы на любые безрассудства, только бы расстроить все, чего мы достигли с таким трудом.

В душе Ройс был целиком и полностью на стороне этих людей, но счел за лучшее промолчать.

Альдрик продолжал:

— Эти глупцы не в состоянии понять, что, навлекая на себя гнев Дамона, рискуют не только своей жизнью, но и самим существованием страны. Соглашение, которого мне удалось достичь, — последняя надежда на сохранение королевства. Лишь безумцы могут думать и поступать по-другому! Две недели назад, в ночь перед тем когда свадебный кортеж должен был отправиться в Тюрингию, на мою дочь напали. Прямо во дворце. — Голос короля оставался ровным, но в глазах сверкала ярость. — В моих собственных покоях!

— Ее хотели убить?! — воскликнул Ройс, почувствовав легкую неприязнь к мятежникам.

— Так считает сама принцесса Кьяра, и я разделяю ее мнение, хотя рана, которую ей нанес злоумышленник, к счастью, не опасна. Кинжал лишь слегка оцарапал руку. Кое-кто из моих советников думает, что покушения не было. Негодяи просто хотели предупредить нас о своем несогласии. О том, что следующие их шаги могут быть иными и нацелены на иных людей. К примеру, на меня. Если безумие толкнет их на подобное, стране конец.

— А тот, кто покушался на принцессу? Он что-нибудь рассказал? Кто стоит во главе заговора?

— Мерзавцу удалось удрать. Все произошло во время дворцового празднества по случаю обручения. В дверях вдруг появился человек и крикнул, что принцесса ранена. Все бросились ей на помощь, а мужчина смешался с толпой и исчез. Бесследно.

— Неглупо придумано, — вырвалось у Ройса.

— Да, — согласился король. — Никто в тот момент не обратил на него внимания. Принцесса в темноте тоже не видела его лица. Все, что она запомнила, — слова о том, что брак не должен состояться ни в коем случае.

Ройс стал догадываться, с какой целью его призвал Альдрик.

— А какие-нибудь подозрения, догадки о тех, кто замешан в этом деле, есть? Что вы сами думаете, ваше величество?

— В ту ночь стража находилась повсюду, следя за тем, чтобы во дворец проходили одни лишь приглашенные. Значит, покушавшийся был кем-то из гостей.

— Или из стражников, которые переметнулись к мятежникам, — заметил Ройс. — Или из слуг.

Теперь ясно, отчего король не захотел встречаться с ним в замке, где могли находиться предатели, а выбрал уединенный неприступный монастырь.

Сделав в раздумье несколько шагов по комнате, Ройс снова приблизился к королю.

— Принцессу кто-нибудь охраняет?

— Самая надежная защита для нее — я сам, — ответил Альдрик. — Она здесь, в монастыре. — Он подошел к столу, покрутил в руках одну из пустых кружек. — Вот почему я избрал это место для нашей встречи. Пока моя дочь не стала женой принца Дамо-на, я опасаюсь за ее жизнь. Она мой последний и единственный ребенок.

Зная суровый, непреклонный нрав короля, Ройс был до глубины души тронут его словами, в которых сквозили любовь и нежность.

— Итак, если я вас правильно понял, вы хотите, чтобы я нашел преступника? А также вдохновителей и сообщников? Разумеется, как можно быстрее.

Альдрик поднял голову и взглянул на него с удивлением.

— Нет, — обронил он. — Почему ты так решил? Это я поручил другим. Они уже занялись. Тебе я уготовил более деликатное, если так можно сказать, дело. Более важное. Подойди сюда.

Альдрик указал глазами на стол, где стояли три пустые кружки.

Ройс приблизился, не понимая ни слов, ни действий короля. Что может быть важнее, чем розыск преступников и вероятных убийц, и для чего понадобились эти деревянные кружки?!

С еще большим удивлением взирал он на то, как Альдрик перевернул кружки вверх дном и поставил в ряд. Странно. Треск горящего факела у входной двери, звуки тихой музыки, доносившиеся откуда-то издалека, громко раздавались в тиши полутемной трапезной, и Ройсу стало казаться, что сам он, будто птица, парит где-то между небом и землей, между адом и раем.

Король откинул край своей бархатной мантии, и в руке его появился и заблестел драгоценный камень, один из тех кроваво-красных гранатов, коими славятся лишь горы Шалона и о которых мечтают торговцы и ювелиры всех частей света.

Положив камень под одну из кружек, он начал менять их местами, двигая по столу. Его бледные узловатые пальцы удивительно быстро проделывали это.

— Тебе приходилось видеть подобную игру на ярмарках? — спросил он.

— Да, конечно. — Ройс наклонился, опершись о край стола. — С ее помощью мошенники ловко облапошивают игроков, отнимая последние монетки.

— Именно. — Легкая улыбка искривила губы короля. — Ловким движением руки умелый фокусник придерживает монету, а зеваки ничего не замечают и просят повторить, надеясь угадать и получить обещанный выигрыш. Ну!

Он замолчал и кивнул на опрокинутые кружки, а Ройс указал на одну из них. Разумеется, драгоценного камня под ней не оказалось. Альдрик снова переставил кружки на столе.

— А сейчас?

Ройс сделал еще одну попытку — снова невпопад.

Король усмехнулся:

— Вот и я не хочу гадать, когда бунтари решат нанести мне следующий удар. Тем более что это касается моей дочери, которой предстоит нелегкое путешествие в Тюрингию. Мало ли что они устроят ей на пути!

— Да-а, — протянул Феррано.

— И потому у меня появился такой замысел, — пояснил Альдрик. — В свадебном кортеже, который я отправил пять дней назад к Дамону, поехала не Кьяра, а подставное лицо. Ее камеристка. Кроме того…

Он в третий раз передвинул кружки и вопросительно поглядел на Ройса. Тому не оставалось ничего другого, как снова указать на одну из них. И опять пусто.

— Кроме того, — повторил Альдрик, — я послал в Тюрингию группу своих придворных, но по другой дороге. На север. А принцесса Кьяра на самом деле…

Король снова переставил посуду и кивнул, приглашая Ройса сделать выбор. На сей раз драгоценный камень оказался под избранной им кружкой.

— Так вот, — сказал король, — на самом деле моя дочь отправится в Тюрингию по южной дороге и втайне от всех. — Он протянул Ройсу камень. — Через горы. В сопровождении лишь одного, но смелого и верного человека.

В недоумении Ройс воззрился на сверкающую драгоценность, затем посмотрел на Альдрика и встретил пронзительный взгляд голубых глаз. Внезапно он понял замысел навязанной игры в угадывание и был так поражен явившейся ему догадкой, что пошатнулся и вынужден был схватиться за край стола.

— Вы хотите, — произнес он, — чтобы я сопровождал принцессу? Был ее стражем?

— И стражем, и опекуном, и ангелом-хранителем. — В голосе короля звучал несвойственный ему пафос, который лучше всяких слов говорил о его глубокой любви к дочери, многие годы скрытой от глаз окружающих. — Да, мне нужен такой человек, который без страха рискнет своей жизнью, которому я смогу доверить судьбу и честь моей Кьяры.

Поскольку рыцарь так и не взял драгоценный камень из протянутой руки Альдрика, тот положил его на стол.

— Ройс Сен-Мишель, — продолжал он все тем же торжественным тоном, — принцесса пока отделалась легким ранением. Но те, кто не согласен с моими действиями, кто не понимает истинного положения вещей и осуждает уступки, на которые мы вынуждены идти, дабы сохранить страну, в следующий раз могут действовать более решительно и безжалостно. За себя я не боюсь, я боюсь только за нее.

Он умолк. Ройс после минуты раздумья произнес:

— Нужно быть безумцем, чтобы отправиться в Тюрингию южным путем. В такое время года.

— Оттого я и выбрал этот путь. А в проводники своей дочери — человека, который, как никто иной, знаком с нашими горами. Знает их лучше, чем свое собственное… — он хотел сказать «имя», но вовремя спохватился, ибо сам лишил имени стоявшего перед ним человека, а потому быстро поправился: — чем свои пять пальцев.

Покачав головой, Ройс отвернулся от собеседника и обронил:

— Разве у вас в услужении не осталось человека, достойного выполнить подобное поручение? — В голосе его звучала насмешка. — Ни одного благородного рыцаря?!

— Никого, кто знает горы так, как ты. В ком я был бы так уверен.

Сен-Мишель вновь повернулся к говорившему, увидел, что тот внимательно рассматривает его одеяние: темный, отороченный соболиным мехом плащ, изящные латные рукавицы, тунику из тонкой шерсти, перетянутую дорогим узорчатым поясом, на котором висели ножны для кинжала, инкрустированные золотом. Одеваться подобным образом людям простого звания, к коим относился теперь Ройс, запрещалось. Таковы были законы королевства. Однако и раньше, и сейчас рыцарь почти не обращал внимания на запреты, что и окончилось для него в конце концов прискорбно: он был отправлен в изгнание, длившееся уже более четырех лет.

Но в эту минуту во взгляде короля, устремленном на него, он уловил не осуждение, но одобрение. Да-да, чуть ли не похвалу своей дерзости.

Впрочем, Ройс не обольщался на свой счет — истинная причина столь удивительного расположения к нему Альдрика была ясна: он необходим этому жестокому, неумолимому человеку.

И рыцарь не удержался от горького смеха:

— Что ж, вижу, теперь вы готовы забыть о всех моих прошлых прегрешениях, потому что у вас появилась нужда во мне. И полагаете, просто уверены, что я с готовностью соглашусь вновь служить вам и даже жизнь отдать во имя того благородного предприятия, которое вы собираетесь взвалить на мои плечи. — Голос его становился все громче и язвительнее по мере того, как бурливший в нем гнев требовал выхода. — Кровь Господня! Думаете, так легко вычеркнуть из памяти то, как вы обошлись со мной? Как сделали изгнанником? Лишили родового имени, вышвырнули из страны! О нет, такое не забывается!

На удивление спокойным тоном король сказал:

— Я и не думаю, что у тебя такая короткая память. Ведь и я ничего не забыл. Что касается твоего изгнания, ты сам его накликал. И понес заслуженное наказание.

— Заслуженное?! — воскликнул Ройс, чуть не поперхнувшись. — Переговоры тогда прервались задолго до того, как я вынул меч из ножен. Это вы поставили перед нами невыполнимую задачу и, не желая признать ошибку, искали виноватых. Я показался подходящим, и вы решили отыграться на мне, заодно обвинив в дерзости, нарушении законов и еще бог весть в каких грехах. — Он понизил голос и с грустью сказал: — Вы распорядились моей жизнью, не моргнув глазом. А ведь считали меня чуть ли не сыном, как сами утверждали. Однако расправились со мной без всякого сожаления, как если бы никогда не испытывали никаких добрых чувств.

Король по-прежнему оставался невозмутимым, словно Ройс обращался не к нему. Впрочем, разве можно ждать ответа от этого человека? Упрямого, требовательного, уверенного в собственной непогрешимости. Для него считать себя правым гораздо важнее, чем быть справедливым.

Воистину есть люди, которые никогда не меняются. Не могут измениться…

Но, кажется, король опять что-то говорит?

— Я не прошу сделать это ради меня, — тихо произнес Альдрик. — Но предлагаю тебе еще раз послужить своей стране. Загладить вину, ошибку, которая стоила ей так дорого… — Ройс кинул на него возмущенный взгляд и раскрыл было рот, чтобы возразить, но король продолжил: — …и приблизить мирное будущее своих сограждан. Раньше я рассчитывал на твое ратное искусство, на твое мужество и преданность, Ройс. Этих качеств, я знаю, ты не утратил, но теперь наступили другие времена.

Ройс был слишком зол, чтобы прислушиваться к похвалам или радоваться им. Очень уж накипело в его душе за прошедшие годы.

— Какая же будет плата, — резко и насмешливо спросил он, — если я выживу? Прошу меня простить, ваше величество, но в последние годы я привык получать плату, соглашаясь браться за меч и рисковать жизнью. Благородные господа от Парижа до Наварры не раз осыпали меня деньгами. А что предложите вы?

— Нечто большее, чем золотые монеты. Как только принцесса доберется до Тюрингии целой и невредимой, я восстановлю тебя во всех правах и верну утраченное.

Против воли сердце Ройса учащенно забилось. Он подавил смешанное чувство удивления и надежды, стараясь ничем не выказать своего волнения.

— Хотите сказать, мне будет возвращено все, что вы отняли?

— Да. Твои рыцарские шпоры, твой титул, имя и положение. — Альдрик перечислял все, словно список блюд к предстоящему празднеству. — И еще земли, — прибавил он, — какие пожелаешь и какие в моей власти отдать тебе. А также щедрое денежное вознаграждение. Безопасность королевства того стоит.

Прищурив глаза, Ройс приблизился к Альдрику, окинул взглядом стол, деревянные кружки, кроваво-красный гранат и согбенного короля.

До нынешнего дня он считал, что ему суждено до конца дней своих оставаться изгнанником, парией, человеком, навсегда лишенным родины. В глубине души он уповал лишь на то, что когда-нибудь на трон в Шалоне взойдет его друг Кристоф, и вот тогда…

Но Кристофа больше нет.

И если он, Ройс, все еще хочет вернуть родовое имя и честь, если хочет избавиться от клейма изгнанника, пусть и неправедно пострадавшего, если хочет вернуться домой…

Если в нем не угасли эти желания, то нужно хвататься за любую возможность, ибо другой может и не представиться. Никогда.

Он протянул руку и осторожно, словно боясь обжечься, взял драгоценный камень.

— Ваша дочь вынесет такое путешествие? — спросил он.

— На все воля Божья. Принцесса не столь нежна и избалованна, как можно предположить. Я верю, она проявит необходимую волю и мужество, ибо к этому ее призывает королевский долг. Ее укрепят мысли о благополучии родины.

Ройс задумчиво посмотрел на старика. Неужели дочь выросла такой же, как отец? Волевой, жесткой, в ком чувство долга затмевает все остальные, и наделенной качествами, присущими скорее мужчине, нежели существу противоположного пола. И, чего доброго, станет по-мужски, по-королевски командовать им, если он согласится ее сопровождать. Он будет для нее не столько защитником, опекуном, вожаком, сколько слугой и стражником при знатной особе.

Ройс постарался вызвать в памяти образ Кьяры, сестры Кристофа, но мало что мог вспомнить. Когда его выгнали из страны, ей было, наверное, лет двенадцать. Или четырнадцать? Кажется, эта тихая, как мышка, девушка, простенькая и застенчивая, вечно сидела, склонившись над книгами. В общем, она значила для него не больше, чем мебель в королевских покоях.

Взрослея и получая воспитание во дворце, окруженная роем слуг, готовых выполнить любое ее желание, любое соизволение, она явно превратилась в испорченное, себялюбивое существо, умеющее только приказывать и требовать.

О нет! Не такие женщины ему нравились. Не таким он готов служить, отдавая сердце и душу!

Он решил задать еще один вопрос королю. Не чинясь, в лоб.

— Скажите, сир, вы вверяете мне вашу дочь?

Альдрик моргнул и пристально воззрился на молодого человека. Потом сказал:

— Я никогда не подвергал сомнению твою совестливость и благородство в отношении женщин. — Он поднял руку, как бы призывая прекратить дальнейшие разговоры на эту тему. — Четыре года назад меня беспокоили твоя вспыльчивость, дерзость, излишняя самостоятельность. Удовлетворяя твое любопытство, отвечу: для меня будет достаточно твоего честного слова. Клянись, что доставишь Кьяру чистой и невинной к ее жениху, и я поверю…

— Звучит немного забавно, — пробормотал Ройс.

Но Альдрику так не казалось.

— Если же посмеешь нарушить клятву, — заключил он, — я отберу у тебя не только рыцарские шпоры, не только титул и земли, но и нечто большее.

Их взгляды скрестились. Сен-Мишелю стало не по себе: в глазах короля он прочитал твердую решимость сурово расправиться с ним, если хоть один волос упадет с головы принцессы.

— Ты понял? — услышал он повелительный голос Альдрика.

— Вполне.

— Прекрасно. Тогда можешь отойти ко сну. Братья отвели тебе комнату, и, по всей видимости, ты нуждаешься в отдыхе. Взвесь и обдумай мои слова. — Король двинулся к дверям и уже оттуда, из полутьмы, добавил: — Жду твоего решения завтра с рассветом.