Голова у Кьяры немного кружилась, ибо девушку одолевали тревожные мысли о ее ближайшем будущем. В таком состоянии она и вошла в часовню, куда отец велел ей прийти сразу после завтрака. Лучи солнца, проникая сквозь окна, слепили глаза, и она на мгновение зажмурилась, пока дверь бесшумно не закрылась.

Взявшись рукой за спинку каменной скамьи, чтобы обрести равновесие, она глубоко вздохнула и огляделась. Ни отец, ни какой-то незнакомый мужчина, находившийся рядом с ним, не обратили внимания на ее приход. Видимо, не заметили. Оба стояли у алтаря, наклонившись над бумажным свитком, похожим на карту местности, и оживленно обсуждали погоду на ближайшее время, а также много ли снега и льда будет на горных склонах. С беспокойством слушала она их разговоры о том, каковы возможности мятежников обнаружить и схватить их, прежде чем они пересекут границу Шалона с Тюрингией.

Святая дева Мария! Она вновь закрыла глаза, но ей хотелось заткнуть еще и уши, чтобы ничего не слышать. А пуще всего хотелось повернуться и убежать. Куда глаза глядят!

Колени у нее дрожали, сердце, не находившее покоя последние две недели, болело, как если бы там открылась рана. Полмесяца, проведенные в этом тихом, удаленном от всех мирских забот монастыре, не утолили ни боли, ни печали, ни беспокойства, которые давно уже снедали ее и лишь усилились после гибели брата, поражения в войне и возникшей вдруг необходимости стать супругой Дамона.

В довершение к этому прибавилось недавнее ночное покушение на ее жизнь. Причем напал не враг, не противник королевства, а его подданный! Человек, призванный Богом почитать, любить и уважать свою принцессу.

Вжавшись в холодный камень скамьи, она снова открыла глаза и постаралась превозмочь охватившую ее дрожь. Вспомнила свою милую камеристку и подругу Мириам, добрую Мириам, которая согласилась занять ее место в свадебной процессии, подвергая тем самым свою жизнь смертельной опасности, становясь мишенью для гибельных стрел мятежников.

Какое мужество! Какая преданность! Кьяра почувствовала, как комок подступил к горлу, и с трудом сдержала слезы. А в ней самой нет и капли смелости. Она страшится предстоящей дороги, трепещет при мысли о том, что кто-то из мятежников настигнет их. В ужасе от встречи с человеком, предназначенным ей в мужья.

А теперь еще этот почти неизвестный мужчина, который выглядит скорее ратником, нежели спутником молодой девушки, ее хранителем и единственным собеседником.

Она подумала, что пора уже набраться храбрости и прервать беседу мужчин, но в этот момент будущий страж поднял голову и посмотрел на нее. Взгляд его темных, полных решимости глаз, казалось, поглотил ее целиком.

Ей стало жарко, как будто в часовню пришло лето. Она приоткрыла рот, чтобы заговорить, но не смогла. Кьяра вспыхнула, во рту у нее пересохло; девушка не могла отвести от мужчины глаз, точно ребенок, впервые увидевший нечто доселе неизвестное и вызвавшее смешанное ощущение восторга и страха.

Она была не в силах двинуться с места. Взгляд рыцаря словно приковал ее к полу. Странно, но это было так.

Он не произнес слов приветствия. Не склонил голову в поклоне. Только глаза его немного расширились, как бы от удивления.

Оба молча смотрели друг на друга, озаренные солнечным светом, серебристым от близкого соседства покрытых снегом черных склонов, — светом, что вливался сквозь высокие сводчатые окна и словно колыхался и танцевал под их взорами.

Ради всех святых, подумалось ей, что происходит? Отчего она так напряжена, так испуганна? Уж не вызвал ли этот мужчина у нее внезапное недоверие? Не опасен ли он?

Неужели именно о нем говорил ей отец? Значит, он тот самый Ройс Сен-Мишель, о котором она столько слышала от своего брата, — благородный, знатный и великодушный рыцарь? И его нужно было разыскивать и приглашать бог весть откуда, чтобы он сопровождал ее в долгом рискованном путешествии?!

Но этот человек совсем не похож на того, кого ей описывали. В нем не чувствуется ничего, что говорило бы о его знатном происхождении и великодушии. О благочестии, наконец.

Он выглядит как простолюдин. Темная щетина на щеках, спутанные волосы, неряшливо спадающие на плечи; даже меч с позолоченной рукояткой нарочито небрежно болтается на поясе. И почему он позволил себе опоясаться мечом, находясь тут, в часовне, в обители Бога? Сразу видно, Ройс не из тех, кто считается с обычаями, освященными временем или законами.

А уж если говорить о другом, том, что поражает воображение, то нельзя не обратить внимания на его устрашающее телосложение. Ни темная туника, ни украшенный соболиным мехом плащ не могут скрыть могучей груди, широких плеч, мускулистых рук.

Однако больше всего впечатляет лицо — с резко обозначенными скулами и волевым квадратным подбородком. Пожалуй, даже камни выглядят значительно мягче и податливее.

Взяв себя в руки и попытавшись собраться с мыслями, она задалась вопросом: тот ли это человек, кого она смутно помнила как ближайшего друга Кристофа? Кого видела в последний раз перед тем, как он надолго исчез из Шалона, когда ей не было еще и пятнадцати? Кажется, он был тогда весьма надменным и громогласным юным щеголем, который не удостаивал ее даже взглядом.

Так он это или не он? Если бы он заговорил, ей было бы легче узнать его по голосу. Но мужчина хранил молчание. Взгляд его пронзительных глаз оставил в покое ее лицо и скользнул вниз, к ногам, а точнее, уперся в дверь позади нее, будто ожидая чьего-то появления.

Но вскоре его глаза вновь остановились на ее лице, и удивление в них сменилось тревогой. Смятением.

Кьяра почувствовала, как в ней растет раздражение. Что он себе позволяет, в конце концов? Совершенно забыл о приличиях! Что это за бесстыдное разглядывание?!

Нравится она ему или нет, он не смеет вести себя подобным образом! Во всяком случае, она этого не допустит!

Вздернув подбородок, Кьяра смерила его взглядом, каким обычно награждала своих провинившихся слуг.

Это, однако, не возымело должного эффекта. Наглец лишь приподнял одну бровь, губы его растянулись в гримасе, которую с огромным трудом можно было счесть улыбкой.

Отец, видимо, что-то почувствовал и поднял голову.

— Дочь моя! — произнес он ледяным тоном. После смерти Кристофа и окончательного поражения в войне он говорил с ней только так в те редкие минуты, когда вообще изъявлял желание ее видеть. Но привыкнуть к его обращению она по-прежнему не могла, оно беспрерывно ранило ее, заставляло еще больше мучиться. И сейчас Кьяра вздрогнула, и предательский холодок пополз по всему ее телу.

— Да, отец.

Он протянул ей руку.

— Подойди.

Взволнованно сглотнув, заставив себя улыбнуться, она на негнущихся ногах двинулась через боковой придел часовни к мужчинам. Неф, ряд скамеек, заполненное серебристым солнечным светом пространство… И внезапно странное видение предстало перед ней. День свадьбы… Ее свадьбы! Возможно, в такой же часовне, у такого же алтаря. Там будет отец, отдающий ее сейчас в чужую страну, чужому человеку. И рядом с ним — ее жених. Он стоит, как вот этот почти незнакомый ей темноволосый мужчина. Но происходить это будет в ее собственной стране. В Шалоне…

Она моргнула, и видение исчезло. Может, его и не было? Наверное, что-то сместилось в ее мыслях, возникло в воздухе из игры солнечных лучей и полутьмы церковных приделов, из ее болезненного воображения.

На самом деле все гораздо хуже. Эта страна уже больше не ее дом; отец почти отказался от нее, а этот мужчина — чужой, неприятный ей человек. Истинная судьба ожидает ее в Тюрингии в лице свирепого Дамона, и свадьба будет не в скромной часовне, а в огромном соборе.

Кьяра подошла к алтарю, и отец сказал ей, указывая на могучую фигуру человека с мечом на поясе:

— Дочь моя, вот тот, о ком я тебе говорил. Ройс Сен-Мишель.

Глядя рыцарю в глаза, она произнесла запинаясь:

— Так это вы? Тот самый… Я хотела сказать…

«Господи, да что у меня с языком? Ради всего святого, произнеси что-нибудь вразумительное!..»

— Доброе утро, — выговорила она.

Ей было так стыдно, что она готова была сквозь землю провалиться, но пол под ногами оставался невероятно твердым.

Сейчас, находясь подле Рейса, она могла различить цвет его глаз — темно-карие, почти черные. Снова жар охватил ее, как если бы этот человек обладал способностью распространять вокруг себя тепло.

— Доброе утро, принцесса Кьяра, — ответил он, чуть склонив голову, и прежняя полуулыбка-полугримаса появилась на его лице. — Ничего странного, что вы не узнали меня. Вы ведь тоже не слишком похожи на ту, которую я знал когда-то.

Кьяра почти не расслышала его слов — так поразили ее звуки голоса. Голос оказался мягче, чем тот, который она помнила. Глубже и печальнее. Словно долины Шалона на заходе солнца. Сочность и богатство интонаций в сочетании с резкими, угловатыми чертами лица и властным, притягивающим взглядом производили потрясающий эффект.

И все-таки неосознанно Кьяра продолжала отмечать изъяны в его поведении: ведь он так и не соблаговолил приветствовать ее согласно этикету. Видно, у него напрочь отсутствует почтение к особам королевской крови. А также обычная вежливость.

Впрочем, ответить ему тем же было бы ниже ее достоинства. Поэтому она выжала из себя улыбку и произнесла одну из тех галантных фраз, коим ее когда-то учили.

— Приятно увидеть вас снова, — сказала она.

Ее отец свернул карту, которую мужчины только что изучали.

— Ты собрала вещи, дочь моя? — спросил он.

— Да, отец, — ответила она, удивляясь ровному тону своего голоса. Ведь речь шла о расставании с отцом, со страной, скорее всего навеки, и сердце колотилось так, что готово было вот-вот выскочить из груди. Однако она сумела не выдать своих чувств. — Брат Эверард отнес мои пожитки ко входу в туннель, пока я завтракала. Все готово, отец.

«Все, кроме меня самой». Ей хотелось крикнуть эти слова на всю округу. На весь мир. Хотелось броситься в его объятия и выплакать на его груди все свои страхи и печали.

— Прекрасно, — услышала Кьяра голос отца. — А мы еще раз уточним, каким путем вам предстоит следовать. Никто, кроме нас троих, этого не должен знать. Ради твоей безопасности необходимо хранить тайну. — Он пристально посмотрел на нее. — Никому не говори, кто ты такая. Люди, что встретятся вам за этими стенами, могут оказаться не только друзьями, но и сторонниками мятежников. В какие бы одежды они ни рядились. Запомни это.

— Хорошо, отец.

Король повернулся к Ройсу:

— Свадебный кортеж отбыл из замка несколько дней назад, я уже говорил об этом. Потребуется не меньше двух недель, чтобы добраться до Тюрингии.

— Постараюсь, чтобы у нас это заняло меньше времени, — сказал Ройс. — Мы попробуем опередить их и обмануть мятежников.

Король кивнул.

— Сейчас наши противники сбиты с толку, — удовлетворенно произнес он. — Пока они убедятся, что ни в одном из двух кортежей нет настоящей принцессы, вы должны уже благополучно прибыть в Тюрингию. — Он снова взглянул на Кьяру. — И моя дочь станет супругой Дамона. Надеюсь, счастливой.

Кьяра выдержала его взгляд и нашла в себе силы сказать:

— На все воля Божья, отец.

«О нет, я не хочу тебя расстраивать. Тебе и так досталось на закате жизни. Я сделаю все, как ты того желаешь…»

Если он и понял, почувствовал ее состояние, то не подал виду и заговорил не сразу. Однако ей показалось, что взгляд его светлых глаз смягчился, стал таким, каким бывал в давние годы.

— Все будет хорошо, дочь моя. Сен-Мишель постарается. Понимаю, он не очень похож на тех рыцарей, что ты привыкла видеть во дворце, но уверяю тебя, лучшего человека для выполнения этой задачи не найти. С ним ты будешь в безопасности, а это главное. Наши горы он знает как свои пять пальцев. Так что доверься ему целиком и полностью. — Он перевел взор на темноволосого мужчину и добавил: — Как это делаю я.

Ройс, заговорив, неожиданно ощутил странное волнение.

— Клянусь, ваше величество… — голос его звучал торжественно, чего он вовсе не желал, — клянусь, ни один волос не упадет с головы вашей дочери до тех пор, пока она будет под моим покровительством. Я выполню все, о чем мы договорились. — Он протянул руку. — Слово чести.

Король Альдрик взял протянутую руку и сжал так, словно хотел причинить боль. Взгляды мужчин встретились. Кьяра с удивлением взирала на них, не понимая, враги они или друзья.

Но ей не довелось хорошенько поразмыслить об этом, потому что отец тут же куда более нежно прикоснулся к руке Кьяры, и у нее, отвыкшей от подобной ласки, на глаза навернулись слезы.

— Пребывай в благополучии, дочь моя.

Ей хотелось броситься к нему в объятия, снова стать маленькой девочкой, любимой дочерью… Солнечный свет так и задрожал у нее перед глазами.

Она моргнула, чтобы избавиться от влаги, постаралась взять себя в руки, понимая, что отец не одобрил бы ее порыва, и твердым, как ей казалось, голосом ответила:

— И вам желаю того же, отец.

Король подвел дочь к Ройсу, вложил ее руку в руку рыцаря. Она почувствовала пожатие сильных теплых пальцев, темные глаза вновь остановились на ее лице. Они притягивали и немного страшили.

— Охраняй ее как следует, Ройс, — сказал король. — Жизни не пожалей ради ее безопасности.

Они шли по темному туннелю, спирально спускавшемуся к подножию горы, их шаги гулко отдавались в каменных стенах. Далеко внизу брезжил дневной свет, обозначая выход, но Ройс думал сейчас отнюдь не о предстоящем путешествии и опасностях, которые их подстерегают.

Глядя на силуэт Кьяры, идущей впереди, он думал о ней. Кто бы мог предположить, что из простенькой, заурядной, похожей на мышку девочки, которую он знал когда-то, вырастет такая прекрасная женщина, какой он увидел ее сегодня в часовне!

Все в нем перевернулось в тот миг, сердце чуть не выскочило из груди, в горле пересохло. Пожалуй, раньше при виде женщины он не испытывал ничего подобного.

Он не слышал, как она вошла в часовню, но почувствовал ее присутствие. Она словно возникла там из солнечных лучей, прилетела на крыльях ангелов. Взглянув на нее, он лишился дара речи.

Ее облик сразу полонил его душу: глаза цвета винно-желтого топаза… нет, немного темнее; волосы удивительного кремового оттенка — такого цвета сыры у них в горах. И вся такая нежная, грациозная! А какая легкая поступь! Как изящно и неслышно идет она по этому гулкому каменному коридору!

Она проникла к нему в сердце подобно снежному обвалу в горах, прорвавшемуся откуда-то из гущи облаков и укрывшему зеленеющий склон белоснежным, незапятнанным покрывалом.

В полутемном туннеле, где различаются лишь смутные очертания ее высокой фигуры, он все время видел перед собой бледное печальное лицо, обрамленное копной восхитительных волос. И снова изумлялся той метаморфозе, что произошла с этим недавно еще столь непримечательным существом.

Светлое платье в тон волосам и плащ не могли скрыть ее изящества; то же, что было сокрыто материей, сулило еще большую красоту и совершенство.

В общем, невероятная гармония лица и тела, которую дополнял мелодичный мягкий голос. И лишь одна черта нарушала эту слаженность и сообразность.

Ее рот. Губы. Слишком чувственные на непорочном девичьем лице. Губы, созданные для долгих страстных лобзаний. Цвета спелого граната, нижняя губа чуть полнее верхней…

Знали они вкус поцелуев, эти губы? Вкус настоящих поцелуев?

Знакомое чувство нахлынуло на него — жажда женщины… Любви. Оно пронзило его, как удар копьем.

Раздосадованный, что поддался ему столь несвоевременно, он напомнил себе, что чуть было не замахнулся на чужое, попытался сорвать запретный плод. Ведь эта девушка уже невеста. И, кроме того, дочь короля Альдрика.

Однако сравнение со снежной лавиной, образ нетронутого снега не выходили у него из головы, вызывая в памяти минуты, когда он, странствуя по горам, обращал взор к небу, откуда падали снежинки, и, раскрыв рот, ощущал их легкое прикосновение к языку перед тем, как они таяли.

Сжав губы, он припомнил суровое предупреждение Альдрика: «Если нарушишь клятву, я возьму У тебя много больше, чем рыцарские шпоры или твои земли».

Да, речь идет о его жизни, а потому прочь опасные и недостойные мысли. Не забывай о том, кто она такая и какие обязанности ты взвалил на свои пока еще могучие плечи. И помни о клятве, что дал совсем недавно. Сегодня утром.

Вот они и подошли к выходу из туннеля. Кьяра нащупала рычаг, открывавший потайную дверь, нажала его, и в туннель хлынул поток дневного света. Она подняла руку, прикрыла глаза и повернулась к Ройсу.

— В путь? — произнесла девушка дрожащим голосом и хотела было выйти, как он остановил ее повелительным жестом.

— Сначала я, — сказал он и ступил на снежный склон у самого подножия горы.

Людей нигде не было видно. Ни местных, ни путников — никого.

Лишь невдалеке его конь Антерос терпеливо поджидал своего хозяина. Седло и пожитки, которые Ройс снял с него вчера вечером, лежали рядом, но количество мешков возросло.

Кьяра выглянула из тайного хода.

— Можно мне выйти? Почему…

— Потому что хочу убедиться, что опасности нет, — нарочито резко сказал он.

Девушка застыла на месте.

— Вы правы, — проговорила она немного погодя. — Я постараюсь привыкнуть к вашему поведению.

— Не поведению, а требованиям, ваша светлость. И лучше, если вы ознакомитесь с ними прямо сейчас. Начнем с того, что в любую дверь я захожу первым, вы же — только когда позову. Не будем ходить так, как вас приучили: вы всегда впереди, а я за вами, как преданный слуга.

— Я и не…

Он опять прервал ее:

— И второе. Всегда находитесь в поле моего зрения. Делайте все возможное, дабы не привлекать к себе лишнего внимания. В общем, слушайтесь моих приказов и выполняйте их беспрекословно. Понимаете?

Ошеломленная его тоном, она чуть не выронила из рук парчовую сумку — единственную, что взяла с собой.

— Достойный господин, — сказала Кьяра сердито, — я не привыкла, чтобы со мной разговаривали подобным тоном. А также к тому, чтобы приказывали и…

— Тогда, боюсь, следующие две недели будут для вас полны неожиданностей, принцесса. Причем не слишком приятных. Ваш отец, как вам известно, поручил мне опекать вас, и, выполняя поручение, я не собираюсь отягощать свою жизнь соблюдением ритуалов, принятых во дворцах. У вас есть еще какие-либо вопросы?

— Только один.

Однако, судя по выражению ее глаз, девушке хотелось высказать ему прямо и без утайки все, что она о нем думает.

— Спрашивайте, — разрешил он.

— Я могу наконец выйти из этой дыры?

Казалось, больше всего его озадачил ее примирительный, если не покорный, тон. Он нахмурился и сказал:

— Конечно, ваше королевское высочество. — Ни один придворный не мог бы, наверное, произнести эти слова более учтиво и сделать при этом столь галантный жест рукой. — Прошу вас следовать за мной.

Он повернулся и не оглядываясь зашагал по свежему снегу туда, где стоял его конь.

С сумкой в руках Кьяра поплелась за ним.

— Где же моя лошадь? — проговорила она ему в спину.

— Я сказал братьям, что она не нужна. Мой Антерос вынесет нас обоих.

— Вдвоем на одном коне?! Но почему?

— Так будет лучше. — Ройс уже наклонился, чтобы поднять лежавшую на снегу уздечку. — Безопаснее.

Однако он уже не был сейчас уверен в этом так, как сегодня утром, когда отдавал распоряжение. Тогда он не знал еще, что женщина, которая будет сидеть с ним в одном седле, так маняща и притягательна.

— А как же мои вещи? — воскликнула она.

Завязывая мешки и не оборачиваясь, он ответил:

— Когда Антерос везет меня в бой, на мне бывает надета кольчуга, шлем, а в руках тяжелое оружие. Думаю, ваша сумка не слишком отяготит его.

— А я? И еще мешки?

Ройс полагал, что в них из монастыря доставили запасы пищи на первое время, и пообещал взять с собой. Но оказалось, Кьяра беспокоится о своих туалетах, которые должны быть в большинстве из этих мешков.

Слегка нахмурившись, что очень шло к ней и придавало лицу чарующую детскость, она возмутилась:

— Вы говорили, путешествие займет целых две недели. Как же я останусь без одежды?

Теперь наступила его очередь нахмуриться.

— Мы не можем все это взять с собой, ваша светлость, — сказал он решительно. — Пускай ваши многочисленные свадебные наряды доставят в Тюрингию немного позже. Впрочем, полагаю, их уже везут с собой в тех двух свадебных кортежах, что отправились раньше.

Она топнула ногой, которая чуть не утонула в снегу, но голос ее прозвучал чрезвычайно вежливо, Даже покорно:

— Если бы вы позволили привести мою лошадь, все вопросы бы разрешились.

— Увы, — ответил он тоже весьма любезно, — я не могу. Это бы примерно вдвое замедлило наше передвижение. Ни одной лошади не угнаться за моим Антеросом и не сравниться с ним в выносливости.

Она подошла к мужчине ближе и с вызовом поглядела в лицо, желая что-то сказать в защиту своей лошади, но смолчала, и он, тоже молча, выдержал ее непримиримый взгляд. Только сжал поводья с такой силой, словно хотел растереть их в порошок.

— Кроме того, — заговорил он снова, — на своей лошади вы будете хорошей мишенью для врагов, и стрела, пущенная умелой рукой из арбалета, может пронзить ваше сердце раньше, чем я сумею что-либо сделать. И тогда вы лишитесь жизни раньше, чем упадете на землю с вашего красивого седла.

Она отшатнулась, побледнев, и протянула руки в каком-то трогательном беспомощном жесте.

Бормоча под нос ругательства в собственный адрес, Ройс выпустил из рук поводья и взялся за седло.

Как глупо он себя ведет! Отчего разговаривает с ней в такой манере? Она ведь ему неровня, к тому же не мужчина, а юная простодушная девушка, не привыкшая к трудностям и превратностям судьбы.

И разве ее вина, что от одного лишь взмаха ее ресниц Ройса бросает в дрожь? Грубостью и нелюбезностью тут не поможешь.

Глубоко вздохнув и заставив себя немного успокоиться, он, продолжая седлать коня, попытался ей растолковать:

— В одном седле, ваша светлость, когда вы впереди, мое тело довольно надежно защитит вас от вражеских стрел.

— А вы, — услышал он в ответ тихий удивленный голосок, — стало быть, рискуете своей жизнью? Ради меня?

Он повернул к ней голову и сразу утонул в топазовых глазах, что были ярче солнца, уже поднявшегося из-за гор и начавшего согревать воздух. Не сразу он обрел способность говорить, а когда сумел сделать это, сказал:

— Полагаю, принцессу не должно удивлять, что вассалы готовы отдать свою жизнь за ее благополучие?

Снова, помимо воли, в его тоне прозвучала насмешка. Но Кьяра серьезно ответила:

— Нет, вы не правы. Потому что… — Девушка смешалась и повторила лишь одно слово: — Нет.

Ройс не стал выяснять, что именно хотела она сказать и отчего прервала себя на полуслове.

— Не стоит беспокоиться, ваша светлость, — успокаивающе произнес он. — Ни одной капли крови не будет пролито. Если я выполню свой долг — а я намерен сделать это во что бы то ни стало, — мы прибудем в Тюрингию прежде, чем наши противники заподозрят что-либо неладное.

Да, он выполнит то, в чем поклялся. И так, как поклялся.

— Я поняла, — негромко произнесла Кьяра. — Благодарю вас. — И, бросив взгляд на сиротливо лежавшие мешки, добавила весьма категорично: — Прошу, подумайте, как пристроить их!

— Подумать? — удивился Ройс, подтягивая подпругу.

Непривыкшая к тому, чтобы ее переспрашивали, она бросила надменно:

— Вот именно.

Нет, все-таки какое испорченное создание! Любое ее желание должно быть немедленно исполнено, без вопросов и колебаний! Но, с другой стороны, ведь она женщина, а какая же женщина позволит себе остаться без необходимого числа платьев и прочей одежды?

Однако они отправляются не на пикник и не на увеселительную прогулку, а потому он не может потакать женской прихоти, какой бы прекрасной и бесподобной ни была сама женщина.

— Хорошо, принцесса, — сказал он, закончив седлать коня, и обернулся, широко улыбнувшись. — Я попробую выполнить вашу просьбу, но позвольте мне сначала посмотреть самому.

Кьяра с облегчением, но и с некоторым недоумением взглянула на него. Что он собирается делать?

А Ройс уже наклонился, раскрыл один из мешков с ее одеждой и принялся перебирать содержимое.

«Как он смеет?! Наглец!»

Эти слова она прокричала про себя.

Он продолжал невозмутимо рыться в мешке.

— Так, что у нас тут? — Он держал в руках пару комнатных туфель из голубого шелка, расшитых золотом. — Чудесная обувь.

Через плечо Сен-Мишель небрежно кинул их в снег.

Кьяра сдавленно вскрикнула.

— И эти тоже очень хороши, — заметил Ройс, вынимая другую пару туфель, на этот раз бледно-лилового цвета.

Они полетели вслед за первой парой.

— Как вы смеете?! — Кьяра задохнулась от возмущения.

Ее вещи все летели и летели на снег. Шляпки с перьями, с вуалью, чулки, безделушки… Она успевала только беспомощно повторять:

— Как? Как? Вы…

Он стоял уже чуть ли не по колено во всех этих вещах, и когда снова сунул руку в мешок, то нащупал там нечто твердое.

— А это что? Ага… Думаю, ваша светлость, в дороге вы вполне обойдетесь без мандолины.

С печальным звуком струн маленький инструмент тоже упал на снег.

Стон мандолины словно вывел Кьяру из оцепенения.

— Кто вам позволил?! — закричала она, и ей откликнулось горное эхо. — Я не потерплю! Прекратите немедленно!

Он, не обращая внимания на крики, отбросил в сторону опорожненный мешок и взялся за другой.

— Я только выполняю ваше желание, принцесса, — небрежно сказал Ройс. — Теперь эту вещь, — он кивнул на пустой мешок, — вполне можно взять с собой.

В следующем мешке он обнаружил книги. Господи, этого еще не хватало!

Книги тоже полетели в снег, несмотря на протестующие возгласы Кьяры.

На мгновение он отвлекся от своего занятия и, держа в руках тонкий томик стихов, взглянул на Кьяру так, словно увидел ее впервые.

— В чем дело, ваша светлость? Что-нибудь не так?

Девушка тем временем подняла со снега мандолину и несколько книг и теперь трогательно прижимала их к груди.

О, как хотелось Ройсу превратиться в эту чертову мандолину или какую-нибудь из книжонок!

Кьяра подошла к нему и умудрилась, высвободив руку, вырвать у него томик стихов.

— Вы… вы… — только и могла прошипеть она сквозь стиснутые зубы. И добавила более внятно: — Вы настоящий варвар! Монгол! Животное! Кто просил вас влезать в мою жизнь?

— На последний вопрос, принцесса, — спокойно произнес Ройс, — ответить очень легко. Меня просил ваш отец.

— Он велел вам служить мне покровителем. Заметьте, служить, но не командовать! Ваше положение не дает вам ни малейшего права преступать все обычаи и законы и выходить за рамки обычной вежливости! — Девушка продолжала уже тише, холодным язвительным тоном: — Вы и я, милейший… — последним словом Кьяра хотела подчеркнуть, что обращается к нему, как к простому слуге, — должны прийти к пониманию… Если хотим от нашего совместного пути получить хоть какое-то… удовольствие…

Ройс подумал, что скорее всего она хотела сказать «удовлетворение», но его устраивало вырвавшееся у нее слово.

— В общем, — закончила она, — прошу вас не забывать своего места и вести себя соответственно.

Он бросил на снег мешок, который держал в руках, и тот чуть было не отдавил ей ногу.

— Своего места? — переспросил Ройс свирепо.

— Да, вы не ослышались. Вас какое-то время не было в Шалоне, а это не означает, что вы перестали быть его жителем и, следовательно, одним из моих подданных. И я настаиваю, чтобы мой подданный проявлял ко мне должное почтение.

Кровь ударила ему в голову. Он почти потерял власть над собой от гнева и обиды, которую носил в себе много лет.

— Можете настаивать на чем угодно, принцесса, но мое место, как вы изволили выразиться, там и только там, где я сам пожелал быть. И я ничей. Человек без подданства! Уже целых четыре года. Об этом позаботился ваш отец.

Он резко отвернулся от нее и продолжил возню с седлом.

— Мой отец? — переспросила она. — Что вы хотите этим сказать?

У Ройса вырвался безрадостный смешок:

— Не притворяйтесь, что не знаете.

— Не знаю о чем? Мне известно лишь то, что четыре года назад вы внезапно исчезли из Шалона, даже не попрощавшись. Во всяком случае, со мной.

Ройс так и застыл.

— Ваш отец ничего вам не говорил?

— Нет. И, насколько я знаю, вообще никому. — Кьяра задумалась. — Значит, он имел отношение к вашему отъезду?

Неужели она и вправду ничего не знает? Скорее всего лжет. Конечно, лжет, и потому ему не хотелось поворачиваться к ней, не хотелось глядеть в эти прекрасные лживые глаза.

Однако уже через мгновение он понял, что она не солгала. Не может лгать девушка, задающая вопросы с таким неподдельным волнением, с таким трепетом ожидая ответа.

Но почему, черт возьми, Альдрик хранил молчание? И как вообще объяснял его отсутствие? Неужели и Кристоф ничего не знал? Кристоф, бедный Кристоф!

Все эти годы Ройс думал, что Альдрик повсюду растрезвонил о его изгнании, дабы и другим неповадно было вести себя свободно и открыто высказывать свое мнение, даже когда повелителю неугодно его выслушивать. Так зачем же старый боевой конь утаил то, что произошло с Ройсом?

Странно. Ведь не потому поступил он так, чтобы о бесчестье Ройса никто не узнал, кроме них двоих? Вряд ли. Но иначе как объяснить?

Что ж, если король не счел нужным рассказать всем о своем решении и тем подвергнуть Ройса публичному поруганию, сам он тоже не станет распространяться об этом.

— У меня… у меня были причины так поступить, — ответил он Кьяре.

— Но мне хотелось бы знать, — сказала она. — Потрудитесь объяснить.

Девушка не просила, а требовала, понуждала его. Сразу видно, она унаследовала от отца властность и нетерпимость, а также бесконечное высокомерие.

Ройс смерил Кьяру спокойным, чуть насмешливым взглядом.

— Мне тоже хотелось бы знать, — медленно проговорил он, — почему вы думаете, что любое ваше желание так много значит для других, что они сразу бросятся его исполнять. Возможно, моя госпожа, там, в горах, за стенами замка, это в какой-то степени и так. Но сейчас вы не у себя во дворце, а в мире, открытом всем ветрам, в том мире, где люди живут не только для того, чтобы ловить и исполнять все ваши желания и соизволения. У этих людей есть собственная жизнь, свои надежды и мечты. Они не собираются плясать под вашу дудку, быть марионетками, которые разыгрывают представления для вашего удовольствия. Так что, принцесса…

Ройс не договорил, посчитав, что и так сказал слишком много, и она давно уже могла понять то главное, что заключалось в его долгой речи: он не желает распространяться на эту тему, не хочет потакать любому ее капризу!

Стиснув челюсти, он выдержал ее удивленно-возмущенный взгляд, которым она уже далеко не в первый раз награждала его, и добавил:

— Я уезжал. Теперь вернулся. По каким причинам — мое дело. О чем еще вы хотели спросить меня, ваша светлость?

Кьяра, отвернувшись, положила мандолину и книги рядом с опорожненным мешком.

— Только об одном, — ответила она, выпрямившись. — Если у вас накопилось столько злобы против моего отца, почему вы дали согласие сопровождать меня в Тюрингию? Зачем вам рисковать жизнью, защищая дочь столь ненавистного вам человека?

— По-моему, это понятно без слов. — Он говорил нарочито беспечно, развязным тоном. — Вы слишком много значите для меня, принцесса. Вы — это земли, замок, деньги, которые обещаны мне в награду за вашу сохранность.

Девушка подняла одну из шляпок, выброшенных им из мешка, тщательно отряхнула от снега.

— Спасибо за разъяснение, — холодно сказала она. — Как любезно с вашей стороны честно открыть мне, что вы за человек. Таким я вас и представляла. Увы, я не ошиблась.

Он подавил проклятие, готовое сорваться с губ, заменив его язвительной фразой:

— Очень рад, что вы меня сразу поняли, принцесса. Я был худшего мнения о возможностях тех людей, кому не приходилось никогда в жизни беспокоиться о ночлеге и насущном хлебе, чья жизнь проходила в окружении красивых вещей и книжек со стихами.

— Скажите, сэр Ройс, — произнесла она подчеркнуто вежливым тоном, — вы намеренно оскорбляете всех, кого встретили впервые, или все дело в вашем дурном воспитании?

— Разумеется, меня наняли не за отменные манеры, принцесса. И в мои обязанности не входит быть особенно обходительным. Тем более испытывать к вам приязнь. И уж совсем я не должен распластываться и кланяться перед вами, как слуги во дворце. Все, что я должен сделать, — доставить вас в целости и сохранности в Тюрингию и передать в руки принца Дамона. В объятия жениха.

— Да, — сказала она печально, — за это хорошо заплатят.

— Вот и прекрасно, принцесса. Рад, что мы пришли к согласию. — Ройс стал приторачивать мешок к седлу. — Ибо, как я только что имел честь сообщить вам, наше путешествие не будет похоже ни на летнюю увеселительную прогулку, ни на безмятежное плавание по реке на королевском барке. Ведь там… — он кивнул в сторону дальних горных склонов, — могут быть те, кто вознамерился вас убить. Я же собираюсь, в свой черед, воспрепятствовать им. Нравится вам или нет, но ваш отец поручил мне, а не кому-то другому позаботиться о вашей безопасности. И уж коли я согласился, то буду настаивать, чтобы вы беспрекословно выполняли все мои распоряжения. Без лишних вопросов.

— Постараюсь быть сговорчивой, — процедила она.

В голосе и во взгляде ее сквозила такая неприязнь, что Ройсу на минуту сделалось жутко. Но он тут же заставил себя признать: так оно лучше. Пусть между ними будет преграда. Она ему нужна. Преграда, барьер. Граница, которую он сам себе не позволит нарушить.

Ни за что и никогда. Как бы его ии манили, ни влекли эти зовущие губы.

— Хорошо, — сказал он и взглянул на взошедшее солнце. — Тогда уложите в один мешок самое необходимое — и в путь.