На двадцать седьмом этаже, последнем из построенных, где можно было находиться без страха угодить в провал, незагустевший цемент или не закрепленную еще конструкцию, свистел ветер, хотя внизу вроде бы еще несколько минут назад было безветренно. Ветер рвал и теребил его пуловер, словно пытался схватить его за одежду и стащить в лежащую перед ним пропасть, а под ногами с утробными стенаниями и скрежетом суставов покачивалось все здание – или ему внушал это, преувеличивая, давний страх, как и положено страху? «Хорошо, – думал Женя, – хорошо, планка высокая, если возьму, то уж возьму так возьму!» – и концентрировал мысли на красоте Москвы с высоты птичьего полета.
На расстоянии любой ландшафт выглядит привлекательнее, чем вблизи. Дистанция добавляет ему живописной загадочности. Из окна машины холмистая местность кажется плюшевой, ее хочется погладить большой рукой. Но потрудись дойти до этих гор – и склон даже цвет поменяет, превратившись в обыкновенную пожелтевшую траву, такую же, как у обочины – горькая полынь, чабрец, астрагал, колючий чертополох и затесавшийся меж ними луговой василек. Постоишь, вздохнешь – красота-то какая! – но едешь дальше задумчиво, устало и без остановок. Не надо разглядывать прекрасное под микроскопом.
Артерии ночных улиц пульсировали светом и перегоняли струйки автомобилей по сложному телу большого города, мерцающего и переливающегося разноцветными огоньками. Жене представилось, что, если перевернуть мир вверх дном, и грозди радужных огней, кремлевских рубинов лучи, семь сталинских высоток в голубоватой подсветке, оказались бы не под ногами, а над головой, великолепное таинство неспящей Москвы заставило бы померкнуть звездное небо. Кто бы мог подумать, что в недрах этого парадного, наряженного мегаполиса управдомы обыскивают чужие квартиры, стаи байкеров устраивают охоту на живых людей, непонятные и жестокие законы запрещают любить, а мама и папа однажды вечером не возвращаются домой?
Дюше пришлось кричать в самое его ухо. Вдобавок к гулу завывающего ветра по соседству гремел подъемный кран, визжало что-то вроде бензопилы, без остановки грохотали сгружаемые бетонные плиты.
– Евгений, а может, не надо?
«Может, и не надо», – подумал Женя. Живут же как-то люди. Живут и думают: я мог бы то и это, но обстоятельства, обстоятельства, жизнь так распорядилась, что я-то замечательный, а вот памятник Абаю Кунанбаеву поставили. А я мог бы. Но не захотел. Или захотел, но не очень. И так выводят из себя всякие выскочки, которые вообще из другого города приехали, из Саратова, или Уренгоя, или далекого Атырау, и захотели, и смогли. И хочется, как они, но уж слишком много усилий. Женя очень любил реплику Аль Пачино из фильма «Запах женщины»: «Я всегда знал, какой путь правильный. Без исключений знал, но никогда не шел по нему. Знаете почему? Чертовски тяжело». Только в свои двадцать лет Жене Степанову было известно, что следовать идеалистичным девизам из голливудского кино в реальной жизни – смерти подобно. В реальной жизни не придет слепой полковник, не покроет матом аудиторию в пятьсот человек, не наведет порядок. Поэтому люди и ходят в кино – чтобы хоть на экране посмотреть, как моральные принципы претворяются в жизнь и окупаются сполна, как добро побеждает зло, побеждает на честном слове и на одном крыле, только потому, что оно – добро. Они приходят подивиться на триумф человеческой воли и сделать себе искусственный праздник длиною в два часа, такой же дутый, как попкорн в картонном стаканчике. Передохнуть от безжалостной машины, именуемой действительностью, где все ровно наоборот.
И с этими мыслями он шагнул на мосток, чтобы преодолеть свой самый большой страх.
– Не смотри вниз! – просвистел ветер Дюшиным голосом.
Две доски, стянутые вместе пластиковыми хомутами, уходили вперед на пятнадцать метров, соединяя здание с соседней башней. Не решаясь оторвать ступню от планки и сделать шаг, он протащил выставленную вперед ногу по деревянной поверхности, затем заднюю. Грешным делом ему показалось, что Дюша трясет самодельный мосток, как в кошмарном сне, где близкие люди почему-то желают тебе зла и с нескрываемым злорадством наносят удары по больному месту самыми изощренными и коварными способами. Он хотел обернуться, но вовремя понял, что это дрожат его ноги, и от этого понимания даже успокоился. Неосторожное движение на шатком мостке могло быть последним. Страх не лишил его контроля над собой, не загнал в панику, не дал воли вспышкам иррационального в его воображении. Он продвинулся еще на полметра, не сводя глаз с черного хомутка на другом конце доски, чтобы не глянуть в пропасть. Еще.
Когда в твою беззаботную жизнь вторгается твое же подростковое бунтарство, тебя начинают поучать взрослые с высоты своего уникального и безоговорочного опыта. Они говорят: «А как ты хотел?! Чтобы все получалось? Чтобы легко и просто? Чтобы все сразу? Так не бывает!»
Женя долго верил на слово, пока не задумался – а правда, как я хотел? Как я хочу? Да так и хочу. Чтобы получалось. Чтобы легко. Или, может, не легко, но все равно получалось. И так бывает. Кому-то папа подарил завод. Ему легко. Пикассо и Дали еще при жизни стали известными и богатыми. Стивена Спилберга не приняли в университет, а он, несмотря ни на что, снял «Инопланетянина» и «Индиану Джонса». У него получилось. Ну хорошо, допустим, так не бывает. У меня не бывает. Но я имею право так хотеть. Чтобы получалось. И только захотев, можно сделать то, чего не бывает и быть не может. Мосток прогнулся под ним. Он приближался к середине. Пути назад не было.
Он сделал еще шаг. А вдруг доски разойдутся? Или, сложившись дугой под его весом, соскользнут с бетонной опоры? Стоит ли Дюша на краю самопального мостка, как договорились, удерживая его на месте? А если хомутки не выдержат? Не крепчает ли ветер? Его бросило в жар, и моментально взмокшие подмышки захлюпали и заскользили.
А еще говорят: так устроен мир. Хотя откуда им знать, как он устроен, если они никогда не бывали в Зимбабве и Тринидаде? Так устроен мир. Ты разве не знаешь, что в издательстве Икс художнику платят еще меньше, а в издательстве Зет задерживают гонорары месяцами? Это у всех, понимаешь? Мы еще добрые.
И в одном они правы. Парадоксально, но мир действительно так устроен. Потому что ВЫ его так устроили, издательства Икс, Игрек и Зет. Вы делаете так, как хочется вам, и с почти правдоподобной беспомощностью ссылаетесь на какие-то вселенские законы вне вашего контроля. Вор честнее, он знает, что его может настигнуть кара. А вы, хозяева мира, отбираете кошелек на виду у всех, причитая, что вашей рукой движет естественный отбор. Вы, корпорации А, Б и В, продаете людям мечты – новинка о самоотверженности и взаимопомощи! – и продаете дорого – хит продаж! – и продаете потому, что они не нужны вам, и чем вы циничнее и лицемернее, тем красивее мечты на ваших торговых лотках, мечты, не вами созданные и не для вас предназначенные. Вы, или такие, как вы, сжигаете ведьм на кострах, потому что на то воля божья. Вы развязываете войны, потому что нет выбора и виноват всегда другой. Вы отнимаете мою первую запоздалую любовь, потому что кто-то с кем-то чего-то не поделил. Так было всегда, так будет вечно. «Изменчивый мир» не прогнется под нас. Это становится особенно ясно в момент, когда под тобой прогибается опора – единственное, что отделяет тебя от стометровки головой вниз. Время падения – четыре с половиной секунды, конечная скорость – сорок четыре метра в секунду, сказала бы Раиса. Он совершил ошибку, глянув в пропасть. Он почувствовал себя как человек посреди замерзшего озера, повсюду кругом трескается лед, берегов не разглядеть, не то что добежать, и дело секунд, пока устойчивая твердь под ногами вмиг окажется бездной. Бешеный пульс грозил расколотить голову вдребезги, перед глазами поплыли узоры, он перестал чувствовать тело и не мог понять, стоит ли он еще на шатком мостке или уже падает вниз, жив он еще или уже не очень. Путь назад был, и был путем единственным. Он опустился на четвереньки, вцепившись в доску, и пополз обратно задом наперед, успокаивая себя, я хотя бы попытался.
Дрожащее тело, оказавшись в более стабильном положении, успокоилось и позволило накатить свинцовой усталости. Пятясь, как рак, он нащупывал коленом следующий участок, когда впереди, в недосягаемом пункте назначения, тремя этажами ниже, его внимание привлекла необычная сцена. Трое темноволосых подростков лет пятнадцати будто играли в странную игру – странную особенно для двадцать четвертого этажа недостроенной башни и посреди ночи – с белокурым мальчиком того же возраста. Встав кругом, или, вернее, треугольником, они мешали ему покинуть их веселую компанию. Как только мальчик порывался выскочить за пределы треугольника, его хватали и с силой швыряли обратно. Под дружный смех, которого Женя не слышал, мальчик споткнулся от очередного толчка и, упав, с гримасой схватился за колено. Он заплакал, а может, плакал уже давно. Женя замер. Трое на одного? У него заколотилось сердце, но уже не от ощущения опасности. Пульс разгонял его врожденный барометр несправедливости. Игра, похоже, подходила к концу.
Двое подхватили белокурого мальчишку за руки, а третий держал ноги, чтобы не упирался. Его опустили на пол у самого края, один кроссовок свалился и лежал, перевернутый, в стороне. Теперь уже не нужно было сдерживать белокурого втроем, потому что, беспомощно нависший над провалом, он боялся сделать лишнее движение. Один из тинейджеров-брюнетов ухватил его за ворот рубашки, соучастники ржали. Оставалось лишь разжать кулак. Женя не понял точно, как это произошло, но он вдруг оказался по ту сторону пропасти. Он знал только, что проделал этот путь не ползком, а в полный рост. И ветер оставил его в покое, потеряв интерес. Рискуя сломать ногу или шею, Женя летел вниз по бетонным лестничным пролетам, наугад тыча ногами в темноту и чудом попадая на ступеньки.
– Отпустите его!
На его крик повернулись три смуглых лица с высокими скулами. В них светился хищный, животный огонь, огонь древних варваров. Орк постарше, но пониже ростом, чем остальные, по-звериному тряхнул головой, и за его спиной взлетела веером копна бесчисленных черных косичек. Воспользовавшись передышкой, парнишка с бледной, почти прозрачной в свете строительных прожекторов кожей и длинными золотистыми волосами отполз от края и прибился к колонне, прижимая к груди потерянный кроссовок.
Москва взорвалась торжеством красок. Если с мостка она была похожа на новогоднюю елку, то теперь превратилась будто в сказочную версию этой елки, ее зазеркальный дубликат. Огни заиграли так, словно переговаривались, перемигивались, жили своей жизнью и как бы даже плавно парили на месте воздушными шарами, привязанными, но не приклеенными намертво, к уличным фонарям и наружной рекламе. Излучина Москвы-реки как бы источала свет, наполняясь им от частокола фонарных столбов по флангам и выдыхая его уже по-своему, дымкой другого цвета, приятно и томно поеживаясь в нем. Ночное небо наполнилось призрачными узорами, белесой люминесцентной паутиной, которая, туго поддаваясь ветряным потокам, закручивалась в спирали, разбивалась на фрагменты, набухала парусами, вытягивалась в струны, заворачивалась наподобие конфетных фантиков и, кажется, цеплялась за отдельные звезды. А по лицу большого города, по серому бетону неотделанного этажа, по его собственному лицу ползли кружевные фрактальные тени небесного лазерного шоу. Где-то на «Арбатской» в знакомом неоновом лого «Альфа-банка» заглавная и отдельно стоящая красная «А» с подчеркиванием сменилась на «Э».
Наверное, так ощущает себя пациент, которому после долгих лет расфокуса и плавающих пятен наконец удалили катаракту. Или автомобилист, неосторожным движением дернувший рычаг переключения передач, открыв шестую скорость. Или квартирант, привыкший к существованию при свете сорокаваттовой лампочки и, случайно сменив ее на сто ватт, к своему изумлению обнаруживший, что на стене есть обои, а на обоях есть узор, а в книжном шкафу – полное собрание библиотеки приключений, а серый цвет – на самом деле желтый, и под кроватью все это время все-таки жил монстр.
– Тебе чего? – выступил вперед, поравнявшись со старшим, второй орк, и в его ухе блеснула серьга. – На, вмажь ему, хочешь?
– Отпустите его, – тихо повторил Женя. Неокрепший еще третий глаз моргнул, ночная Москва поблекла, перед ним стоял прыщавый подросток с ломающимся голосом и плохой стрижкой из дешевой парикмахерской. Нащупав в голове коробку передач, Женя вернул рычаг на место. Когда знаешь, что рычаг есть, переключить его не так сложно.
– Это что еще за тема? Ты че, брат? – не понимал старший орк. – Это ж «одуванчик»!
– Да хоть «анютины глазки».
Орки переглянулись.
– Нездоровится тебе, что ли? – поинтересовался старший. Он говорил уверенно, но явно чувствовал себя не в своей тарелке, как сам Женя еще сегодня утром. – С головой не дружишь?
– Это ты с головой не дружишь, – краем глаза Женя видел, что эльф отползает поближе к лестнице, не сводя с него фиолетовых зрачков и молящего взгляда. Женя старался ничем не выдать парнишку, и произнес слова, которые наверняка повергнут орков в смятение:
– Что он тебе сделал?
– Вопрос не понял, – промычал старший задумчиво и подозрительно. Элемент неожиданности был на Жениной стороне, и он даже немного наслаждался этим. Пришел черед других пытаться сообразить, что происходит.
Эльф вскочил и ринулся к ступенькам; его занесло, обутая нога шаркнула вхолостую по цементу, он чуть не упал, восстановил равновесие, но потерял критические секунды. Троица бросилась наперерез. Женя опередил их, схватил за ворот одного, загородил путь другому… Эльф исчез в темноте лестничного пролета. Орки угрожающе повернулись к Жене. Пусть им и по пятнадцать, но трижды пятнадцать – сорок пять, и Женя разозлил их не на шутку. В следующий момент его прижали к стене, и здесь третий глаз ничем не мог помочь ему.
– Ты откуда такой взялся, а? – орк с серьгой сжал кулак и был готов пустить его в ход по малейшему поводу. Женя попытался прибегнуть к аргументам.
– Из-за таких, как вы, их не любят!
– Кого? – кулак нервно замер, как бегун на старте.
– Нас… Вас… Неужели больше делать нечего, только эльфов вылавливать по темным переулкам? Занялись бы чем-нибудь полезным.
Обладатель занесенного кулака, как показалось Жене, моментально и буквально окосел. Один его красный глаз продолжал устрашать Женю, уже без особого энтузиазма, а второй задумчиво повернулся к небу, выискивая там ответы.
– Чем-чем? – вмешался старший. То, что слышали его уши, не просто было вне всякой наглости; сфера наглости осталась где-то далеко позади, а скорость звука уносила его в неведомые дали иных миров, не нанесенных на карту его познаний. Третий орк, придерживая Женю за локоть, переводил взгляд с одного товарища на другого, ища перевода и сигнала к дальнейшим действиям.
– Ну, не знаю… Дерево посадили бы. Старушку через дорогу перевели. Вот ты уроки сделал?
В сгущающемся напряжении Женя почувствовал, что перешел грань. За этой гранью сумеречная зона непонимания, в которую он завлек противников, становилась неважной. Понятно или непонятно, свой или нет – но бить уже пора. Не бить нельзя. Друг нашего врага – наш враг.
Он приготовился защищаться, хотя навыками рукопашного боя не владел и в драках участвовал крайне редко. Если, конечно, роль боксерской груши в тренировке можно назвать участием.
Позже он попытался вычислить, почему произошло то, что произошло дальше. Возможно, его все же сдала наездница Инга. Возможно, сбежавший эльф настучал, быстро забыв, что Женя спас его от смерти, и причесав всех четверых под одну гребенку, орк – он и в Африке орк. Женя давно уже заметил за собой склонность находить в жизненных ситуациях скрытые смыслы, интерпретации, позволявшие вывести ценный урок. Например, если со службой безопасности связалась Инга – мораль диктовала не обижать тех, кто тебе ничего не сделал, и с этим Женя был согласен. Если же «одуванчик» – то напрашивалось «от добра добра не ищут». В последнее Женя верить не хотел, и все-таки в глубине души надеялся, что не настолько он задел Ингу и Галю, не таким уж предстал перед ними заскорузлым среднестатистическим орком, чтобы вопреки Катиной просьбе – он был уверен, именно Катя была той «знакомой», которая «приказала» присмотреть за ним – спалить его руководству со всеми потрохами. Как бы то ни было, его опять не успели побить.
Из темноты вынырнули два светящихся глаза. Быстро просканировав лица присутствующих, оба луча остановились на Женином. Два эльфа в строгих, без флера, но дорогих костюмах шагнули из мрака в свет строительных прожекторов.
– Это же личная охрана Эльфийского Принца, – услышал Женя возбужденный шепот, прикрывая глаза ладонью.
– Иди сюда, Степанов, – сказал Корней и спрятал фонарь. Женя осмотрел говорящего. На кармане пиджака болтался бейджик «Начальник службы безопасности».
– Вот ты какой, северный олень, – восхищенно повернулся к нему косоглазый орк с серьгой. Красный зрачок, поколыхавшись доброжелательно, уплыл в сторону Корнея, ощерился и приобрел суровость.
– Респект, – вторил старший. – А еще скромничал.
Третий, который за все это время не проронил ни слова и которого Женя про себя так и начал называть, «третий орк», молча подобрал кусок арматуры. Весы их расположения качнулись навстречу Жене; военная аксиома подпольного мифологического мира Москвы враз сменилась своей зеркальной противоположностью: враг нашего врага – наш друг. Рука Корнея поползла под пиджак:
– Иди, повторять не буду. А вам очень советую не вмешиваться, – и рядом с ним напрягся Петя.
– Беги, брат. Мы их задержим, – сказал старший, и оба глаза орка с серьгой сомкнулись в общем направлении так решительно, что Жене даже послышался щелчок, как будто разболтанное глазное яблоко зафиксировалось в родном пазу. Корней осторожно шагнул вперед.
– Ребят, лучше не надо, – забеспокоился Женя. – Это мои проблемы.
– Своих на поле боя не бросают, – сказал старший вполголоса. – Раз за тобой Корнея послали, значит, ты важнее всех нас вместе взятых. У тебя, брат, миссия, понял?
Женя не успел ответить. Начальник эльфийской охраны дернул его на себя; он заметил, как Петя, прикрывая Корнея, выхватил из кобуры на поясе игрушечный пистолет с красной лампочкой вместо дульного среза, и подумал, что уже ничему не удивляется. Орки тащили его к себе; перед его лицом просвистела арматура, и хватка Корнея ослабла, его оружие с пластмассовым стуком покатилось по полу за пределы светового квадрата; раздался стон. Женя рванулся что было сил и оказался на свободе, не один, а даже с трофеем – зажатым в руке оторванным нагрудным карманом Корнеева пиджака, в котором шелестела бумажка.
Корней ударил, сильно и наугад, старший орк отлетел и на бетоне выгнул ушибленную спину дугой, безмолвно душа боль. Чуть сбоку Петя целился; на его запястье вспыхнул циферблат часов «Омега», а за ним и весь браслет. «Москино», подумал Женя, сбивает с ног самых стойких, Катины слова в парке на Воробьевых; он понял, что сейчас случится, и всем своим весом пошел на таран, плечом отбрасывая Петину вооруженную руку кверху. Что-то вспыхнуло; арматуру в руке «третьего» рассекло пополам, обломок искрил красным и оплавился, и «третий» с криком отбросил горячий металл, а Женя завалился на потерявшего равновесие Петю и покатился вместе с ним.
Вниз, в темноту, уходила дорожка ступенек.
– Беги, брат! У тебя миссия! – прокричал ему вслед старший, поднимаясь с пола. И на этот раз Женя поверил ему, хотя ни он, ни подавно новоявленный «брат» орк еще не знали, в чем заключается эта миссия, но сейчас он верил в нее, потому что Катя, потому что книга, потому что за один-единственный день он стал причиной событий, неслыханных в истории эльфийско-оркского противостояния, за ним гонялись свои, за него вступались чужие… И незнакомые ему подростки, не задумываясь, вступили в опасную схватку с самой высокопоставленной силовой структурой противника, личной охраной – кого там? Макара Филипыча? – чтобы дать ему уйти. И пусть в их представлении Жене было предначертано совершить, черт его знает, серию террористических актов против эльфийского руководства, или возглавить движение сопротивления, или еще какая-то муть, но… Но. Они рискнули ради него, и это что-то значит. Он знал, что не предаст их, если уйдет. Он знал, что предаст, если вернется и обессмыслит их подвиг.
Мелькавшие в красных вспышках косые тени остались позади.
Примерно на двенадцатом этаже он чуть не сбил с ног Дюшу, который присел – точнее, то ли прилег, то ли прислонился – передохнуть. Ползти на карачках по доске вслед за пропавшим другом диджей благоразумно не сумел, но, проделав путь в двадцать семь этажей вниз и еще двенадцать наверх, философически обнялся со стенкой, и вариант с доской представлялся ему не таким уж неразумным.
Когда, бездыханные, они выскочили на улицу и оторопели, не соображая, куда бежать, престарелый «жигуль», свирепо хрипя и кашляя мотором, подскочил на бордюр, содрогнулся всем своим древним каркасом и чуть не сбил их, но в последний момент лихо вывернулся и встал на месте, как лист перед травой. Дюша чуть ли не волоком втащил Женю на заднее сиденье. Машина измученно взревела, и выскочившие из неотделанного еще лобби здания Корней и Петя остались позади. Почти не сбрасывая скорости, «жигуль» вписался в поворот. Корней вскинул руку, что-то вспыхнуло, и он исчез за углом, который вдруг взорвался обломками кирпичей вслед автомобилю.
– Я же тебя предупреждал! – в тон мотору прохрипел Николай Петрович Чепурко с водительского сиденья.
Подустав от яркости небесных узоров, Женя отключил третий глаз, и обычные его два ока отдыхали на черном драпе привычного неба. Он боролся с желанием заснуть на изгрызенном молью леопардовом пледе, которым было застелено сиденье.
– Как вы нас нашли?
Николай не отвечал, угрюмо нависнув над рулем. Языком сложных жестов Дюша объяснил, что это он позвонил капитану.
– Ничего не понимаю. Я вам тоже звонил. Мне нужна была ваша помощь. Вы мне не ответили, а ему ответили?
– Ты, Евгений, сам виноват. – Жене показалось, что при этих Дюшиных словах Николай обиженно надулся за баранкой: да, мол, виноват. – Он – человек, хоть и в форме. С ним разговаривать надо. А ты с ним все время молчишь и боишься. А он общения хочет, а ты ему на нервы действуешь. Вот я Николаю Петровичу сегодня показал, как устанавливать персональные полифонические мелодии для входящих звонков. Я ему звоню – у него «Шизгара» играет. Он знает, что это я звоню, Дюша. А ты? Ты как звонишь? «Туу… Тууу…» Кто так звонит? Так звонит человек анонимный и неродной.
Николай ничего не подтверждал, но и не отрицал и следил за дорогой слишком сосредоточенно и отрешенно. «Жигуль» делал семьдесят в городской черте. «Но что я без руля? – сиплым баском рвал душу Трофим из динамиков. – Мне даже ночью снится, как я свою судьбу пытаюсь обогнать…» Женя не знал, что сказать. Выдержав паузу, Николай отразил свой возмущенный взгляд в зеркальце заднего обозрения и рикошетом отправил его Жене на заднее сиденье.
– Видишь? Он опять! – пожаловался капитан.
– Вижу. Что вы чувствуете по этому поводу?
На этот Дюшин вопрос Николай отвечать не стал, но резко затормозил прямо посреди улицы и побил «жигуль» несколько раз по приборной панели.
– Вон!
Ребята неохотно заерзали в сторону двери.
– Последнее мое слово, Степанов. Я никуда не лезу, и ты не лезь! Больше не приеду, хоть ты мне симфонией Шостаковича обзвонись. У них там люди исчезают, как зажигалки! Мамы с папой мало? Я тебя не видел, и ты меня не видел. Меня и сейчас здесь нет. С тобой сейчас глас божий разговаривает. Марш спать домой, оба!
Он сорвался с места, но снова остановился, нервно сдал назад, и, пригнув голову, внимательно посмотрел на Женю через окно. «Не жми на газ, не жги бензин напрасно! Сильней у «сто тридцатого» мотор!» – предупреждали с заезженной кассеты. Николай помял руль в мозолистых руках и внушительно произнес:
– Держитесь подальше от Большого театра.