Своеобразный уголок Петербурга – Пески. Вроде бы до Невского пять шагов, а кажется – пять верст, ибо в Песках почила почти провинциальная тишь. Редко кто из посторонних забредет сюда: достопримечательностей тут почти нет. Главную местную святыню, храм Рождества Христова, как водится на нашей родине, сгубили, вырвав из Рождественских улиц их центр и обозвав осиротевшие проезды Советскими.

Редко кто здесь посмотрит заинтересованным взглядом на странную постройку, что стоит на углу 5-й Советской и Дегтярной и что век назад привлекала людей из самых отдаленных мест столицы. Тем более редки те, кто может узреть в ее обезображенных чертах бывший храм Божий. А об этом в первую очередь свидетельствует алтарная апсида, выходящая строго на восток, то есть на тротуар Дегтярной (помню, как долгое время вплотную к этой апсиде стоял пивной ларек: и не то чтобы безбожники хотели покуражиться, а просто отупели горожане).

Это ампутированное строение и есть Андреевское Афонское подворье в Петербурге, тот самый уголок Святой Горы, что воссоздавал в нашем городе ее традиции, дух, строгий устав. Забытое всеми (кроме посетителей Архива научно-технической документации, тут «сидящего») здание есть плод длительных трудов и хлопот, проделанных с тем тщанием и смирением, на которые способны лишь афонцы.

Первые шаги по устройству петербургского подворья относятся к середине позапрошлого века, когда известный археолог и радетель Афона, Петр Севастьянов, предложил возвести часовню в пользу Андреевского скита, ктитором коего являлся. Затем другая благодетельница, купчиха Анна Джамусова, пожертвовала скиту большой земельный участок в Песках.

Сию Джамусову сейчас ежедневно поминает один синайский насельник, о. Григорий. Араб по национальности, родом из Ливии, он прилепился к Синайскому (греческому) монастырю, настоятель которого благословил его временно уйти на Афон – за постригом и за… греческим паспортом. Послушник попал в Андреевский скит, где в ожидании монашеского чина занимался историей обители, в том числе историей ее подворья в Петербурге. Почитание же купчихи возникло неслучайно: фамилия о. Григория – Джамус!

Усилиям Севастьянова и Джамусовой удалось воплотиться лишь спустя несколько десятилетий. В чем причина такой волокиты? Официальные публикации об этом умалчивают, однако исчерпывающее разъяснение дают скитские архивы. Дело в том, что афонского подворья, как учреждения стороннего, не желали епархиальные власти, видевшие в нем неконтролируемый источник средств.

Андреевское Афонское подворье в Санкт-Петербурге

В конце концов митрополита Исидора Петербургского удалось убедить, и в 1889 году Александр III утвердил, по представлению Победоносцева, строительство подворья, освященного в 1892 году.

Строил храм (и братские корпуса) зодчий Н. Н. Никонов, и так как нынче от его трудов почти ничего не уцелело, позволим себе краткое описание постройки. Подворское здание, в московско-ярославском стиле XVII века, завершали пятиглавие с шатром над главным барабаном и высокая шатровая колокольня с двумя боковыми главками над притвором. Стены, главы и апсида были богато украшены аркатурными поясами, колонками, кокошниками. Основной деталью художественного оформления служило трехлепестковое завершение порталов, наличников, киотов. Кто-то не пожалел трудов, чтобы все это затем испортить, сбить, уничтожить, обезличить.

Афонское подворье сразу же стало известным, и не только в российской столице. Основную роль здесь сыграло решение андреевцев поместить в его крипте главную скитскую святыню, чудотворную Богородичную икону «В скорбех и печалех утешение». Помимо иконы, богомольцев, конечно, влекло сюда дивное святогорское богослужение.

Жизнью подворья руководили настоятели Андреевского скита, которым скрупулезно отправлялась вся отчетность (однажды в афонском архиве скита мне попался занятный документ: подворские монахи, уставшие, видно, от однообразных бумаг, выслали своему святогорскому начальству отчет о состоянии их волос – «кто сед, кто лыс» и прочее).

Во время имяславческого движения подворье неожиданно вышло на первые позиции афонского спора. Дело в том, что если в самом скиту имяславцы одержали верх и выдвинули из собственной среды нового скитоначальника, старца о. Давида, то подворские иноки сохранили лояльность прежнему настоятелю, архимандриту Иерониму. Отец Климент, личный секретарь изгнанного архимандрита, обосновался на петербургском подворье и пытался оттуда противостоять также прибывшим в столицу имяславцам, в первую очередь о. Антонию (Булатовичу).

По окончании имяславческой смуты подворских монахов принял царь, интересовавшийся подробностями. Иноки отослали в скит подробнейший отчет о высочайшей аудиенции: Николай II принял подарки (иконы), выяснял подробности «афонского бунта» (андреевцы заявили, что главными зачинщиками выступили монахи из Пантелеимонова монастыря), сказал, что в его придворной церкви кадят только афонским ладаном. Более всего монарха заинтересовали сведения о стратегически важной бухте в Македонии, купленной скитом, – дело шло к войне.

Грянула революция. Связь Петербурга с Афоном разорвалась – да так поныне почти и не восстановилась.

Настоятелю подворья, архимандриту Макарию, своими силами пришлось защищаться от различного рода посягательств. Петроградские насельники добыли справки, что они, как агиориты, находятся в каноническом подчинении Константинопольскому Патриарху, но это им не помогло. Наступление шло сразу с двух сторон – от новой власти, национализировавшей подворскую недвижимость и требовавшей изменения статуса «религиозного объединения», и от обновленческого Церковного Управления, боровшегося с «черным» духовенством.

Номинально уже в 1919 году подворье было ликвидировано: Смольнинский совет и новая приходская община во главе с ее настоятелем, архимандритом Макарием, подписали примечательный договор. Он состоял из обязательств верующих («беречь… не допускать… платить… нести материальную и уголовную ответственность») и самых широких прав властей.

В 1922 году совдепы изъяли ценности, около трех пудов серебра («Мы поплакали досыта», – писал на Святую Гору о. Макарий), несмотря на то что при подворье действовал питательный пункт на 30–40 нуждающихся. Святогорцы (без Святой Горы) шли на самые разные ухищрения: братия, например, была оформлена как жилищное товарищество дома № 13/14, а позднее – как трудовая артель Старо-Афонского Свято-Андреевского коллектива. Организовалась и «двадцатка» мирян, причем члены «афонского коллектива» брали перед мирянами обязательство на совершение богослужений и на «каждодневное дежурство священнослужителей».

Однако новый режим словесным ухищрениям не внимал. В 1929 году иноки были выдворены из их дома.

Большинство перебралось в поселок Петро-Славянку, образовав там скиток. Но и скромный скиток мешал властям: в 1932 году его насельников арестовали и сослали. Некоторым из них удалось укрыться на подворье. Их, конечно, там обнаружили во время ночного обыска и приговорили к более суровым мерам наказания – к лагерям. Тотчас был закрыт и храм.

…Однажды я решил узнать, не изменилось ли в наши времена что-нибудь к лучшему в судьбе афонского уголка. Представившись церковным историком, я позвонил на подворье, то есть в Архив научно-технической документации. Любезный женский голос так завершил нашу краткую беседу: «А вы думаете, нам самим нравится сидеть в церкви? Дайте нам другое помещение, и мы завтра же уедем».

Другого помещения у меня не оказалось… Но, может, оно есть у городских властей, некогда потушивших святогорский очаг?

Недавно, однако, был найден компромисс, и у стен бывшего монастырского комплекса возникла маленькая часовенка в честь св. Андрея – она и считается теперь афонским подворьем в Петербурге.