Мстислав.
Лежу я, читаю увлеченно, самый можно сказать напряженный момент всей сказочно-фантастической эпопеи предвидится. Поцелует принц бывшую красу ненаглядную, а ныне жабу зеленую, или нет? И тут, в окошко мое, царевна влезает!
— Добрый вечер, Варвара Федоровна, а что, в вашем царстве-государстве в дверь заходить не принято? — а у самого аж кровь забурлила, толи от страху, толи еще от чего. Красивая же она, как Гриша! И у меня в горнице, один на один, я и она. И нет больше никого. Даже как-то опасливо вдруг стало. Хотя чего мне бояться? Кругом люди добрые, закричу — услышат, на помощь прибегут. Но, на всякий случай, к стеночке поближе подполз и одеялом замотался.
Варенька.
Захожу значит в горницу. Царевич меня увидел, в одеяльце весь сразу укутался.
— Здравствуйте, Варвара Фёдоровна — говорит.
Стою, думаю с какой бы мне такой стороны разговор деликатный начать. Ну не скажешь же сразу типа «снимай портки». Да и вообще: он мне «Здравствуйте», а я ему «Снимай портки»?
Призадумалась. Пока стою царевича разглядываю. Какой он всё-таки чудной. Рубашечку с бантиком своим снял. Шейка тоненькая, беленькая, как у лебёдушки. Пальчики в одеялко вцепились тоненькие, каждый ноготочек беленький аккуратненький. Мне аж за свои руки стыдно стало. Да я уж и на платье где-то репейника нацепляла. М-да.
Царевич тем временем глазёнками своими необъятными хлопает, ждёт что я скажу. Да, надо что-нибудь сказать:
— Здравствуй, царевич Мстислав. Вот зашла поговорить на предмет твоего сватовства. Обсудить, так сказать, детали.
Хорошо сказала: грамотно, вежливо. Теперь можно присесть и плавно подойти к нужному вопросу. Подвинула я слегка одеялко царевича и присела на край ложа.
Мстислав.
Интересно, а что это за детали такие со мной обсуждать надо? Про все, чем батюшка жену мою будущую осыпать готов, он, без сомнений всяких, сам, с подробностями, рассказал. Я то ей зачем? А когда ко мне женщины в кровать садятся, посторонние, тогда я вообще сильно беспокоиться начинаю. Покашлял я слегка, как будто горлышко прочистил, но все равно нервно немножко получилось:
— А какие, конкретно, детали вас, Варвара Федоровна интересуют? Может вы их с батюшкой моим обсудите, а то я пока до дел государственных не дорос еще.
А она мне:
— Да нет, царевич, тут детали не государственные, а так сказать интимного плана.
Так сердечко внутри и затрепыхалось, птичкой маленькой, а потом раз, и замерло.
— Это о каких-таких деталях, вы, Варвара Федоровна, спрашиваете?
— Ну, как же, царевич, Мстислав. Сватовство оно ведь в первую очередь дело не государственное, а так сказать семейное. А тут важны вопросы личного характера. Интимные так сказать. Как бы тебе понятнее объяснить? Вот ты царевич, Мстислав, когда девку кухонную на сеновал зазываешь, какими деталями интересуешься?
Девку? Кухонную? Я?! Да я матушкиных лучших сенных девушек из своей горницы, несолонно хлебавших, вежливо провожал до лестницы. А уж о кухонных, как-то, вообще разговора не было. Но если подойти к вопросу теоретически:
— Как зовут? — нет, не угадал видимо, судя по лицу озадаченному. Что там Гришка с парнями обсуждают у кузни, с хохотом и гоготом, когда мимо них девушки проходят? «Грудастая какая!» Ой, ну Варвара Федоровна, она как раз это самое слово и есть, вдруг обидеться еще.
И тут на меня словно накатило что-то, не иначе как заклятие какое сработало, потому что вдруг, ради спокойствия своего, да чтобы уж уехала она по скорее, а не сидела тут на моей кровати, детали всякие, интимного плана, выясняя:
— А я, Варвара Федоровна, девками вообще не интересуюсь!
А царевна бровку так вверх красиво изогнула и переспрашивает:
— Да? А кем же тогда, молодцами что ли?
— Да, Варвара Федоровна, я интересуюсь исключительно телом мужским, прекрасным! — сказал я, гордо выпрямившись и в глаза ей глядя. И уточнил потом, потише — Богатырским.
Варенька.
— А я — говорит — девицами не интересуюсь, только молодцами с телом богатырским!
Вот как! Что-то я совсем засомневалась. Уж больно много всяких чудностей. С этим надо разобраться немедленно, тут не до реверансов. Дело то не шуточное! Хапнула я царевича за ножки тоненькие, шасть к себе на колени, да портки вниз. Да, нет молодец! Всё на месте. Беленькое такое аккуратненькое.
— Как же говорю — ты молодцами то интересуешься?
А он сперва побелел, потом покраснел, потом возмущением весь залился. Разобиделся? Ну то сам виноват. Зачем же столько всего непонятного вокруг себя разводить, что и не скажешь сразу девица али молодец. Отпустила я царевича. Распрямился он, порточки поправил да начал мне высказывать всю глубину своей обиды.
Мстислав.
У меня дыхание даже перехватило, такое возмущение внутри огромное выросло! В собственной горнице, на собственной кроватке, за ноги схватили, на колени к себе посадили, портки спустили и давай деталь интимного плана мою изучать! Это же..
Соскочил я на пол, штаны поправил, и … На царевну эту посмотрел и почувствовал, как краснею, просто как маков цвет. Из комнаты ее, такую здоровую, мне не выставить. Это вам не девка сенная, сама кого хочешь с лестницы спустит. Шуметь на весь терем, что с меня портки сдернули тоже вроде непристойно как-то. Еще же она спросила что-то, пока на деталь мою смотрела.
— А вот так вот и интересуюсь! Люблю на руки сильные смотреть и плечи широкие! И на живот мускулистый! А еще они себя ведут не в пример вас воспитаний, Варвара Федоровна, — с укором выделил я голосом ее имя-отчество, — хотя отнюдь не в царских хоромах выросли, а при кузнеце! — Ой, мамочка! Проговорился!
А царевна сидит на кроватке моей да ещё ухмыляется:
— То есть ты садомит Мстиславушка, с кузнецом любишься? В попку?
Губки у меня от обиды задрожали. Это она мою чистую и невинную любовь к Грише вот так вот обозвала?
— Я, Варвара Федоровна, эстетическое наслаждение получаю от лицезрения прекрасного, а не пошлые страсти низменные удовлетворяю.
— Да? А кузнец что получат?
Кузнец? Пока я на него любуюсь? С этого ракурса я свои чувства светлые к Грише не разглядывал. Интересный вопрос какой. Даже покраснел снова, так мне вдруг за себялюбство свое стыдно стало. Я-то сверху на него чуть ли не каждый день любуюсь, об крышу интимной деталью елозя, чуть ли не до конфузной ситуации. А Григорию с этого шиш с маслом. Экий я!
— Ничего кузнец с этого не получает, — загрустил я в конец. А в сторону кровати вообще не смотрю. Стыдно то как!
Варенька.
Ну, это просто диковина какая-то, а не жених мне достался. До него все приезжали, хвалились прытью своей любовной, да умениями. Ублажать обещали ночи напролёт. А этот побелел весь и говорит что с кузнецом любится. Ну, мне даже обидно как-то стало. Я тут приехала, хазар ради него на завтра отложила, а он от меня к кузнецу?
Стремительно, как Степан когда-то учил, спрыгнула с ложа да изловила царевича. Поперёк своих коленей уложила, рученьки вывернула и держу, чтоб не убёг. Так разговаривать будем!
Какое же тельце у него тоненькое да ладное. Спинка гибкая, беленькая, кожица бархатистая, что прямо сравнить не с чем. А попка так вообще загляденье кругленькая как яблочко наливное. Царевич на коленях моих возится, вырваться пытается, браниться, да только как-то по-детски всё.
— Что же — говорю — ты, Мстиславушка, сам кузнецом любуешься, а в ответ любви побоялся предложить.
И как хлопнула его попке. Ой, звонко получилось!
— Пожалел попку-яблочко? Не пожелал любви садомитсткой или просто предложить не успел?
— Не успел… Да, отпустите меня сейчас же! А то я… А то мне… Ой, как стыдно… — А сам замер, как будто ожидает чего.
— Хотел да не успел! Страшился значит. Что ж — говорю — придётся мне ублажить тебя любовью садомисткой. Так сказать помочь решиться.
Порточки царевича на пол полетели, а рубашечку я задрала на плечи, закрыв личико красное. Сжала ладонью ягодицу крепко. Хотел значит, да не успел?! И куда батюшка с матушкой смотрят только? Мало того, что царевич у них на девицу похож, так он ещё невестам рассказывает, что с кузнецом любится.
Мстислав.
Стою я, то в пол, то в уголок поглядываю. Размышляю о том, что Гриша и правда, никакой пользы от любви моей чистой и светлой не видел. И тут царевна на меня рысью как напрыгнула, поперек коленок перебросила и руки мои хитро вывернула, а у меня внутри все вдруг как-то успокоилось. Сейчас меня за все мои провинности перед Гришей накажут, и станет мне легче. Хотя, для порядка, попробовал вывернуться, только разве ж я супротив ее, даже если б всерьез рвался, смог справится?
А царевна опять штаны с меня спустила, и тут я всерьез волноваться начал. Даже батюшка меня в детстве через штаны наказывал, а тут девица ведь, не батюшка. И я у нее на коленях без штанов лежу. В полной ее власти, и на помощь кого позвать — срамоты-позора потом не оберешься!
— Что же, — говорит она ласково так, — ты, Мстиславушка, сам кузнецом любуешься, а в ответ любви побоялся предложить, — И как хлопнет меня по голой попе с размаху, с оттяжкой. А рука у нее, ох, какая тяжелая оказалась, круче батюшкиной. Задергался я, завырывался, а все бес толку.
— Пожалел попку-яблочко? Не пожелал любви садомитсткой или просто предложить не успел?
— Ой, больно! Ой, не успел. Прекратите немедля со мной подобным срамным образом обращаться! — И замер, сам не понимая, толи в страхе, толи в предвкушении — хлопнет еще раз, или не хлопнет?
А она штаны с меня совсем стянула, рубашку на голову спустила и как ладонью ягодицу мою сожмет. У меня от боли аж слезы из глаз брызнули:
— Что вы себе позволяете, Варвара Федоровна!!!! — предвкушение все на корню заломали, удовольствие все порушили. — Больно же!
И тут испугался я, совсем взаправду испугался. Я ж супротив нее, как тростиночка против ветра вихревого, а она со мной такой срамное насилие творит! То по попке моей нежной с разлету хлопает, то вообще вона чего удумала. Но на помощь звать еще страшнее, как представлю что все по углам позор мой нынешний обсуждают, так хоть плачь.
А царевна мою попу бедную все сжимает, да шлепает по ней, сжимает и шлепает:
— Терпи — говорит — Мстиславушка, любовь садомитская она не в пример грубее тех, что с девками ласк. Тут, царевич, мужество нужно.
А потом зачем-то извернулась, чуть руки мне совсем не вывернула, да крынку со столика моего взяла ту, что маменька с простоквашей принесла.
Варенька.
Так, что мы имеем? Царевич, Мстиславушка, ромашка нежная, другие эпитеты к этому тельцу белому да гибкому не подбираются, лежит через колени мои перекинутый, попкой своей, от моих шлепков подрумяненной, в зенит смотрит. Как славно смотрит-то! Аж кровь закипает, да желания тайные просыпаются по всему телу. А попка-то какая привлекательная. Маленькая, аккуратная, кожа нежная. Да как сподручно-то её шлёпать да сжимать в руке! Просто одно удовольствие, а не попочка.
И мамки-няньки царевича подсобили: крынку с простоквашей в горницу принесли. Оно для такого тельца нежного самое подходящее будет.
— Ай! Ай, не надо! Я передумал, Варвара Фёдоровна!
Это я пальчик один в эту самую попку-яблочко вставила. Попочка узкая. Пальчик мой ели протискивается. Теперь точно знаю ни кузнеца ни кого другого тут не бывало. Меня даже слегка злость отпустила. Да только урок, чтоб на кузнецов всяких не заглядывался, царевичу всё равно нужен.
— Не брыкайся — говорю — Мстиславушка, решил садомитской любви отдаться, так расслабь ягодицы да отдавайся.
Царевич на моих коленях уже слезами заливается, но слёзы в этом деле вещь полезная. А я тем временем попку его яблочко ласкаю да на пару пальцев растягиваю. Ох и загляденье же картинка. Во мне самой кровь по жилам ухает, желания похотливые нагоняя.
Только я за крынкой с простоквашкой вновь потянулась, царевич вновь извиваться ужом начал:
— Варвара Фёдоровна, ну не надо больше. Больно же! И так попка болеть будет.
— Ну, Мстиславушка, где же ты такой махонький уд у мужчины видывал. Это ж только если у отрока совсем юного. А уж до мужчины богатырского сложения так и вообще вдвое добавить следует. Так что терпи давай. Я с тобой нежно, да постепенно всё делаю, ни один бы кузнец так деликатничать не стал.
А у самой просто руки чешутся как охота растянуть эту попочку ещё на пару пальчиков. Царевич поскуливает, в спинке своей как прутик гибкий изгибается, попочка горит как яблочко спелое. Ох и завлекательно всё это выглядит. Только когда царевич на четыре моих пальца наделся охнув, я остановиться решила. Не дело юному молодцу ласки первые в таком виде получать:
— Что Мстиславушка- говорю — пойдёшь к кузнецу о любви садомитской просить?
Крутит головушкой, слёзками заливается:
— Ладно — говорю — раз ты такой покладистый, утешу я тебя.
Отпустила я рученьки царевича, рубашечку размотала да на спинку на ложе его уложила. Лежит, глазки заплаканные, губки розовые подрагивают, просто искушение сплошное. Прилегла рядом обняла покрепче да уд пальчиками сжала. Ой как глазоньки закрыл, губки распахнул. Щёчке ещё пуще как маковки вспыхнули, а сам в ладонь мою толкается, трётся. Слёзки на щёчках розовых блестят так и просятся слизнуть.
Утешился царевич, глазки синие распахнул, спинку выгнул, да тут силушка в нём последняя и закончилась. Только прикрыла я молодца одеяльцем на пол в игрищах скинутым, а он и спит уже.
А за окном рассвет уже поднимался. Долго забавы наши затянулись. Посему оставила я царевича спать, а сама вылезла в окно, да пошла поднимать дружину. Утро славное, самое то к хазарам нагрянуть.