Мстислав.

Ох, срамоту-позорище какое со мной делают. Слезы из глаз в три ручья льются, уже и не разберу, толи со стыда, толи от боли. Знал я, знал, что нет в этом деле удовольствия никакого, но царевна меня пальчиками своими в этом убедила, нагляднее не придумается. Я и кричал, и умолял, и рыдал, и вырывался и убеждать ее разумно пробовал:

— Варвара Фёдоровна, ну не надо больше. Больно же! И так попка болеть будет.

Но она надо мной не сжалилась, а про размеры мужского достоинства доводы приводить начала. Конечно, пальчики ее на всей рученьки, все равно тоньше будут, чем орудие Гришино. Только не легче мне от сравнений этих в пользу ее пальчиков — много их уже во мне, ой как много! Болит все, как будто разрывают-растягивают меня изнутри и боль такая, что терпеть не в мочь. Не жгучая, как от шлепков была, когда резко вспыхнет все и потом отпускает медленно, а томная такая, упрямая, тягучая… Прямо вот под творимое надо мной действие подходящая.

И тут царевна, ласково так, спрашивает:

— Что Мстиславушка, пойдёшь к кузнецу о любви садомитской просить?

Я и головой мотнул, и «Нет» прошептать попытался, а у самого от вскриков и голос-то пропал совсем. Испугался, что не услышит, не поймет, опять пытку срамную продолжит и сильнее головой замотал, аж в головушке закружилось.

— Ладно, раз ты такой покладистый, утешу я тебя — говорит мне царевна, а у меня со страху сердце совсем зашлось. Как это она меня сейчас утешит?

А царевна меня с ручек отпустила, рубашку мою поправила, да на кровать уложила, а сама рядом прилегла. Я совсем к стеночке от нее отползти попытался, но она обняла покрепче и к себе прижала. Значит не закончилась пытка срамная? Сейчас как-то по иному глумиться над телом моим бедным будут? И точно, взяла она в ладошку снасть мою, ни разу еще в деле непользованную, и чужими руками нетроганую, и сжала пальчиками своими, что столько мук моей попке доставили. Наслаждение то какое! Глаза сами собой закрываться стали, а тело бесстыдно в ее ладошку толкается, и волнами такое удовольствие накатывает, что простил я ей все пережитое до этого. И в груди тепло разрастается, и от источника всех сладких ощущений моих жар так и пышет, и щекотно внутри, и приятно, и сладко. Сердечко мое стучит, так как будто выпрыгнет сейчас и взлетит птичкой маленькой. Пальчиками в одеяло вцепился, тут меня дугой выгнуло, и вздрогнуло все как внутри, так и снаружи… Стон с губ сорвался, прямо не удержать. И выплеснули волны из меня семя мужское, а после усталость такая навалилась, что уснул тут же, рядом с палачом моим прекрасным.

Утром проснулся, огляделся — нет палача моего рядом. Попка болит, душа стонет, голова от раздумий пухнет, а она, значит, попользовала тело мое и бросила?!

Вниз спустился и у матушки тихо спросил:

— А Варвара Федоровна почивать, где изволят?

Тут-то матушка мне глазоньки мои глупые и раскрыла. Прямо с рассветом ускакала моя Варвара Федоровна. Оставила меня опозоренного и использованного, в глубокой тоске и печали. С болью внутри и … не совсем внутри. Все косточки-суставчики мои выламывало-выворачивало, на ручках синяки, на ягодицах помятых — синячище! Сидеть-то мне больно теперь, уж не знаешь, как вывернуться. Сказал, что грусть на меня накатила беспричинная, и весь день на кроватке с книжкой пролежал, пострадавшим местом кверху.

Только книжечку я для виду рядом с собой положил, потому что от страданий и духовных, и физических еда в меня никакая не лезла. Ни для живота моего, ни для головушки бедной. Попка болела, сил терпеть никаких не было. Жгло там все, ныло-стенало и огнем горело. Но больше душа моя ранимая рыдала, обиду горькую пережить стараясь.

А батюшка с матушкой еще с утра в напряжении сильном были, потому как не ожидали, что невеста потенциальная, прытко так с рассветом ускачет, не попрощавшись. А уж когда чадушко их страдать в тоске к себе в спаленку ушло, такое паломничество ко мне в горницу организовали вначале, просто дверь не закрывалась. Пришлось сказать, что я почивать буду, и на засов запереться.

Вот лежу я на кроватке своей, специальные примочки к особо синюшным местам приложил. Как в окошечко посмотрю, царевна мне примерещится, всхлипну горько. Потом глаза на стол, с едой выставленной переведу, а там крынка с простоквашей свежей стоит. А я судьбу вчерашней вспомню, и попка сильнее заноет, горемычная. А после вспомню ладошку царевнину, и пальчики ее будто снова часть мою важную сожмут, так телу удовольствие это запомнилось. Выгнусь весь снова, и давай об покрывало тереться. Затем опять все по новой начинаю. И такая печаль — обида меня гложет, словами не передать. Ведь любви мне большой и чистой никто не предложил: мучили срамно, а про любовь разговора не было. Наслаждение, правда, доставили такое, что вспоминать приятно. Но вот как-то не по-правильному, руками, а оно же иначе между мужчиной с женщиной делаться должно. И к телу своему меня не подпустили, а над моим надругались глумливо — болит все так, что уж время обеденное, а не полегчало ни на капельку, даже примочки особо не помогают.

Запутался я в чувствах своих и к сотворенному со мной, и к самой царевне. Красивая она, руки сильные, глаза большие, умные, голос ласковый, косы золотые… Носик курносый… Расплакался под вечер от переживаний всех этих и так и уснул, в одежде и на покрывале, ко сну неподготовленный. Зубы не чищены, лицо не умыто, кремом не намазался, пяточки в отваре не отмачивал. Совсем меня душевные страдания с распорядку привычного сбили.

Варенька.

Хазары сдались как-то слишком легко и неинтересно. Да и пощадила я их, не стала бить. Настроение с самого утра какое-то радужное получилось. Вроде бы и в стан хазарский уже прискакали и воины их на моих дружинников зыркают, а азарт боевой не просыпается как-то. Мечтательность какая-то во мне проснулась. Как вспомню Мстиславушку, глазки его синие заплаканные, губки распахнутые, да попку алую от шлепков моих, что-то такое глубоко в душе поднимается, нежное, тёплое. Ох как он губки то свои розовые распахивал, как спинку выгибал. И как ещё никто не разглядел за бантиками да нарядами английскими это чудо неземное. Разглядит ведь кто-нибудь обязательно. Девка какая-нибудь шустрая попадётся, схватит, да в уголке прижмёт, а он только глазками своими необъятными хлопать будет. Или ещё хуже, кузнец сообразит, что Мстиславушка на него любуется и сцапает моё чудо гибкое.

М-да, это я неподумавши его там одного оставила. А как с ним к хазарам ехать? Да, задачка!

А вообще, что я кочевряжусь? Папенька ждёт, что я жениха найду, Сила Григорьевич мне леса да озеро свои рекламирует, а Мстиславушка … ой да там вообще думать не о чем! Свадьбу надо играть! Чтоб по-людски! И чтоб Мстиславушка каждый день меня в горенке ждал.

Задумалась опять, размечталась. Мужики надо мной смеются:

— Что, Варвара Фёдоровна, молодец царевич оказался? Да видно удалый молодец!

Мстислав.

Проснулся я рано утречком, прямо с солнышком, только настроя светлого в мою душу не пришло. Сияет мне в окошко солнце ясное, лучиками играет, а у меня перед глазами вечер поздний и у окна царевна стоит. Сморгнул непрошенную слезу и пошел себя в порядок приводить за все два вечера пропущенных. Отвлекся от горестей своих, в уходе за внешним обликом. Но ведь нельзя же бесконечное число раз тело кремом мазать и отварами с отдушкой протирать? Пяточки размягчил, ноготочки отполировал, губки жесткой тряпочкой растер и жиром барсучьим смазал. Сел на кроватку попечалится, да так и подпрыгнул — больно сидеть-то еще. Горести мои физические снова про обиды душевные напомнили, и тут..

Мальчишки по двору расшумелись, раскричались, носятся как утки при виде лисы, не поймешь, что у них там за беда такая. Сердечко от надежды слабой забилось с такой силой, какой от него не ожидал даже. Выбежал во двор, чуть c батюшкой лбами не столкнулись у дверей, а за ним матушка бежит, торопится, кокошник поправляет.

И тут услышал я, чего мальчишки-то кричат: «Дружина возвращается! Царевнина дружина возвращается!». Ох, внутри меня все заметалось-перемешалось, как себя вести и не знаю просто. На лице оскорбленную невинность изобразить? Скорбь-печаль? Радость искреннюю? Что же меня не тем наукам-то обучали? Как девице-царевне себя, красивого, преподнести так, чтобы уже больше не бросала меня на кровати одного в болезном состоянии и любовном томлении?

И тут в воротах она, первой самой, краса моя ненаглядная. Глаза сверкают, шлем на голове блестит, из под него косы золотые, длинные. Так бы глаз от лица и не отводил, потому что ниже на царевне моей одежда мужская, грязная вся и пыльная.

Соскакивает она с коня, ловко так, шлем с головы снимает и батюшке моему кланяется, на меня не глядя совсем:

— Долго я думу думала, царь Сила Григорьевич, да только видимо нет мне другого пути. Прими меня царь дочерью своей, да разреши идти с сыном твоим Мстиславом к алтарю под венец.

Тишина во дворе наступила, слышно как мухи жужжат… Батюшка рот приоткрыл, приветственные слова сказать, да так и застыл. Матушка явно голосить начинать раздумывает, только побаивается. А я уже точно определился, что на лице своем изображать буду. Вот именно-то, что в душе сейчас и происходило — возмущение размеров с башню, с гору, с … Огромных размеров возмущение! Меня, выходит, спросить совсем без надобности оказалось? Нет, я вообще согласный жениться, но это не значит, что меня можно вот так вообще и не спрашивать! Да и кто знает-то что я согласный, я же не говорил никому. А тут что получается?!

А царевна продолжает деятельность бурную развивать:

— Батюшке я весточку послала, но он для скорой дороги стар уже. Только к утру приедет. Тогда можно и свадьбу играть.

Матушка моя голосить раздумала, глаза удивленно распахнула, и дрожащим голосом переспросила:

— Уже завтра утром?

А Варвара Фёдоровна:

— Да, раньше папенька прибыть не сможет.

У матушки голосок еще больше задрожал:

— А праздник? А гости-то как же?

Тут батюшка мой, видимо, просчитал в голове, что больше желающих составить счастье мне семейное за забором не стоит и вряд ли в ближайшем будущем нам грозит наплыв невест. Поэтому решил, образно выражаясь, взять быка за рога, схватить за хвост устройство личной жизни чада своего единственного, пока имеющаяся в наличии невеста не передумала:

— А и правда, чего тянуть-то, если уж решили все? А гостям сей же час пошлём гонцов, пусть поторапливаются.

Матушка моя тут тоже быстро сориентировалась, и в панику организационную впала:

— Пир готовить надобно! Наряд праздничный кроить! Ох, не успеем до утра-то…

И давай девок гонять. А я быстро в комнатку свою задом попятился, чтобы под шумок исчезнуть с глаз их подальше и погрузится в глубокую топь обиды на полное безразличие к моим чувствам и желаниям. От матушки с батюшкой я ничего подобного не ожидал — хоть бы спросили, люба ли мне эта царевна?! И тут, нечаянно, угораздило меня на девку задом налететь. Она вскрикнула, матушка меня заметила, сигнал подала. Сцапали меня под белы рученьки с двух сторон и к портняжкам нашим потащили, мерки снимать и наряд свадебный шить-кроить.

А батюшка царевну в залу повел, не иначе как снова поить вином будет, чтобы не одумалась раньше времени.

Стою я, губки надувши, что весь такой неспрошенный, только дела никому до моих губок нету, притащили мои наряды имеющиеся, то в одно меня чуть ли не силой запихнут, то в другое. До утра же точно сшить ничего нового не успеют, это и ежикам лесным понятно. Так что крутят меня и вертят, как куклу деревянную, бездушную:

— Туточки мы вот так, туточки мы вот эдак, а тут вышивку, а тут пуговку, а тут бантик присандолим…

А я ж не кукла, не полено какое, и у меня душа болит от обращения подобного! Чуть слезы из глаз не льются, а маменька вместо того чтобы чадушко свое пожалеть, за пироги переживать принялась.

— Тесто же надо в квашни залить! — и выбежала девкам задание новое дать.

Тут мне совсем горемычно стало: попользовали и бросили, женят желания не спросив, так еще матушка родная кинула в последний холостой день и на тесто сменяла! И решил я им скандал на пиру свадебном устроить такой, чтобы все запомнили. Так что далее я не обиды в себе лелеял, а злобу накапливал, чтобы на завтра храбрости хватило.

Ночь всю не спать хотел, а как медведь ярморочный в клетке, по горнице своей метался. Правда сморился все же, поспал маленько, но с рассветом уже был готов к битве за права человеческие, нагло попранные.

Вот вхожу я, после молебна утреннего, весь такой нарядный и воинственный в залу пиршественную. Расстаралась матушка моя, столы от яств ломятся, и с нарядами успела все продумать, и себе и батюшке. Невеста моя уже сидит за столом отдельным, пустым, как положено. За спиной у нее ясельничий стоит, молодой да пригожий, из ее дружины славной, от злых чар охраняет. Вот я к ней усаживаюсь рядышком и готовлюсь скандал учинять. А царевна мне, тихо так на ушко, с придыханием интимным:

— Что Мстиславушка попка отболела? Это хорошо. А то ночка то у нас с тобой сегодня длинная.

Ночка? Полезли тут в головушку мою образы разные да фантазии. Ой! Что-то у меня желание скандал учинять как-то вот так на корешках и подзавяло. Вздохнул я тихохонько, и начал прилежно речи поздравительные выслушивать. Сначала протопоп наш выступил и «Отче наш» зачел, громко так, с выражением. А потом гости пошли один за другим, с речами и подарками.

На второй пятерке что-то мне сидеть как-то не очень удобно стало, так царевна мне улыбаясь так подушечку подложила, уж от куда взяла-заготовила, заботливая моя… Мне опять стыдно стало. Вот я право сам не ведаю чего желаю. Красивая, умная, сильная, да вся какая величественная. Счастье же мне какое привалило нежданно-негаданно, а я гневаться прилюдно хотел, не иначе как помутнение в разуме случилось от избытка переживаний.

И только я подуспокоился, да в счастье своё неизбежное уверовал, как тут Гриша нас поздравлять вышел, от люда мастерового. Весь такой намытый и приодетый, раскрасавец да и только. Царевна как углядела, что я на Гришу взгляд оценивающий бросил, бровку на меня приподняла недобро и попка вдруг сама по себе снова заболела. А тут, нахал этот, давай невесте моей законной улыбаться и… Неужто не померещилось? Подмигнул моей царевне, поганец такой! Мало мне подозрений насчет ясельничего этого распригожего, что на мою Варвару Фёдоровну чуть ли не облизывается, так еще и собственный кузнец покушается? Только во мне кровь молодая взбурлила, да гнев в голову буйную постукивать вежливо начал, как царевна ручку свою на коленку мою положила и опять тихо так, губками почти ушка моего касаясь:

— А ты Мстиславушка, когда краснеешь так да губки поджимаешь в сто раз краше становишься. Уж и не знаю как до ночки дотерплю. Ой как руки тянуться схватить тебя всего такого смущённого да в почивальню нести.

Вспыхнул я, как солнышко предзакатное, и загнал ревность каменьями внутрь себя, куда поглубже. Обо мне царевна думает, не смотрит даже на Гришу. Так что зря я тут мысли всякие нехорошие в голове думаю. Хорошо всё у нас будет, да счастливо.

Дальше я сидел себе, на попке ровненько до самого вечера, да на царевну свою любовался.

Все таки хорошо, что меня до этого не женили. Берегли меня для судьбы моей, чтобы на руках меня в опочивальню носили и подушечку под попку подкладывали. Есть теперь для кого красоту свою беречь, личико отбеливать, губки растирать. Прямо вот страсть как скорее захотелось, чтобы уж обвенчали нас с ней и своей смог бы ее назвать. «Жена моя» — это же как звучит-то красиво. Буду ее в горнице нашей с похода ждать, переживать — волноваться. А она вернется, обнимет меня крепко-крепко, ребрышки мне все пальчиками своими пересчитает, поцелует, на руки возьмет да в кроватку уложит. И опять то наслаждение подарит… А может и так как правильно, как положено — так ведь еще больше наслаждения быть должно? А об Грише я больше и вспоминать даже не хочу. Красивая царевна, но моя пусть даже глазками то и не косится.

Варенька.

Ой хорошая свадьба получилась. Свёкр со свекровушкой моей расстарались. Папенька сидит от счастья слёзы льёт. Даже Захарка за спиной моей стоит в роли ясельничего, да улыбается. Мстиславушку взглядом милует, мысли всякие думает. Тут поздравления пошли, напутствия разные. Люд разный и знатный и обычный поздравить нас с Мстиславушкой спешит.

Я даже не сразу внимание на молодца этого обратила, только как заметила, что Мстиславушка мой раскраснелся весь да глазками на того косо поглядывает, так уж пригляделась. А молодец кланяется да молвит:

— Я матушка, Варвара Фёдоровна, кузнец тутошний. Кузня у меня вот за церковью сразу из окна терема царского видать. Хочу я, матушка, поздравить вас с Мстиславом Силовичем от люда мастерового…

Вот оно что! Кузнец! Тот самый что моего Мстиславушку телом своим приманивал?! А ведь хорош чертяка! Крепкий, да лицом пригож. Да и молод совсем ещё. Взглянула я на Мстиславушку раскрасневшегося, да на кузнеца этого. А может просить Силу Григорьевича чтоб он мне кузнеца этого потом с приданым Мстиславушкиным отписал? Уж больно игривые мысли в голове моей скачут, когда рядом их с Мстиславушкой вижу.

Мстиславушка что-то совсем разволновался, губки поджал смотрит на кузнеца несушкой насупленной, гневается, глазки горят, носиком фыркает, ещё чуть-чуть и ножкой стучать начнёт. Захарушка за спинами нашими смеётся, ой знаю я о чём думая. А мне гнев Мстиславушкин ох как по вкусу пришёлся, его такого гневающенося да… Ай до ночки ещё далеко, успокоиться надобно, да Мстиславушку угомонить. Огладила я его ладонью по коленочке:

— Ой, милый друг, руки тянуться схватить тебя такого смущённого, да в почивальню нести.

Мстиславушка глянул на меня испугано, потом вдруг глазками хлопнул и краской весь залился. Ну как таким молодцем не залюбоваться.