Глава 59

Декабрь 1932 года

Разъяренный Быков был страшен. Когда он сердился или злился, свою ярость прежде всего выливал на комсомольцев-активистов и своих однопартийцев. Его брови смыкались на переносице, глаза наливались кровью, как у быка, а изо рта лились сначала матерные слова-помои, а потом уже человеческая речь.

– Вы хотите, чтобы мне вручили «рогожное знамя»?! – неистово вопил он, когда окончился запас матерных слов. – Что сидите, глаза у Серка занимаете?! Благодаря вам и вашей бездеятельности мне пришлось выглядеть бледным перед районным руководством. Я не привык к такому! Я всегда выполняю задания нашей партии! – Он схватил стакан с водой, задрал голову вверх, начал жадно пить. Присутствующие наблюдали, как пустеет стакан и в такт большим глоткам ходуном ходит кадык Быкова. – Не знаете, кого «награждают» «рогожным знаменем»? Так я вам объясню. Сельсоветы, которые отстают в выполнении плана! – Григорий Тимофеевич вытаращил глаза, отчего его густые брови заползли высоко на лоб. – Таких, как вы! – продолжил он, выдержав паузу. – Неслыханный позор! Я собственными глазами видел, как вызывали в райком партии председателя сельсовета села, которое не выполнило планы заготовок, и при всем народе вручили ему такую «награду». Вернется председатель домой не с пустыми руками, а с «рогожным знаменем»! Нет большего позора, чем такое наказание! Вы еще не знаете, каков он, этот флаг! – Быков поднял длинный костлявый указательный палец. – А я видел собственными глазами. Та рогожа воняет рыбой, а посредине изображена черепаха. Вы хотите, чтобы и мне вручили «рогожное знамя»?! Нет, мои «дорогие» помощники! Если такое случится, то не я, а вы понесете флаг по селу! Под этим вонючим флагом пойдут в первую очередь председатели сельсовета и колхоза. И не просто пойдут, а еще и лозунги в руках понесут! Я уже даже придумал, что написать. – Быков прикусил нижнюю губу, посмотрел вверх. – «Я – враг народа, потому что не сдал хлеб государству» – вот что я напишу! И будете у меня ходить целый день по селу, нося вонючую «награду»!

Быков уже задыхался из-за своей длинной и пылкой речи. Отдышавшись, обвел взглядом собравшихся, которые сидели на скамье перед ним за длинным столом. Все как один наклонили головы, уставились взглядом в стол.

– Молчите? – с иронией сказал Быков. – Не очень хочется носить «рогожное знамя»? А о «черных досках» тоже ничего не слышали? Так я вам объясню. Принято постановление от шестого декабря этого года «О занесении на “черную доску” сел, которые злостно саботируют хлебозаготовки». Уже готовят списки таких районов для утверждения в ЦК КП (б) У. Не сегодня завтра мы с вами будем в этом списке. И что тогда? Вывезут все продовольственные запасы, окружат районы вооруженные отряды, а мы с вами будем маршировать по селу с «рогожным знаменем»?! Сейчас те крестьяне, которые выплатили налоги в полном объеме, могут поехать продать немного мяса, а тогда и это запретят. Пострадают в первую очередь добросовестные плательщики. – Он опять осмотрел собравшихся, потом прибавил: – И вы также. Но советская власть умеет расправляться с организаторами саботажа хлебозаготовок! – с пафосом заявил он. – Мне удалось ознакомиться с указом Генеральной прокуратуры УССР и наркома юстиции от двадцать шестого ноября нынешнего года. В нем подчеркивается, что репрессии являются одним из мощных средств преодоления классового сопротивления хлебозаготовкам. Согласно данному указу, разрешено на местах принимать беспощадные меры к кулакам и всем классовым врагам, которые сознательно тормозят или срывают нашу борьбу за хлеб. – Григорий Тимофеевич умолк и, выдержав паузу, спросил: – Ничего не хотите ответить?

– Мы сделаем все возможное, – несмело забубнил под нос Петухов-старший.

– Я все это уже слышал! – снова вспыхнул уполномоченный. – Только кулаки, подкулачники, единоличники и даже несознательные колхозники спрятали хлеб, не желая, чтобы колхоз выполнил план хлебозаготовок.

– Но мы работаем, ищем и кое-что находим, – поднялась с места Ганна Теслюк. Она одернула полу новой кожаной куртки, поправила красную косынку.

– Кое-что? – усмехнулся Быков. – Это «кое-что» в один мешок влезет! По одной картофелине в день приносите!

– Позвольте мне, – поднялся Щербак. – Понятно, что перед нами, товарищи, стоит большая задача. Государству нужен хлеб, мы это хорошо понимаем. Но уже изъяли что можно. Действительно, приходится собирать чуть ли не по одной картофелине со двора. Объясните мне, пожалуйста, где еще взять, чтобы выполнить план хлебозаготовки. Благодарю! – Мужчина сел на место.

– Вот! Умный, рассудительный вопрос! – Быков заходил по помещению туда-сюда. – Хочу довести до вашего сведения, что к перечню компенсационной пищи прибавили продукты длительного хранения.

– Что это такое? – Семен Петухов, не понимая, заморгал.

– Это значит, что будем изымать абсолютно все продукты питания! – объяснил коммунист. – И никакой пощады саботажникам! Все понятно?

– Да! – услышал он в ответ.

 

Глава 60

Потихоньку скрипнула входная дверь, сообщив о госте. Варя посадила на кровать Сашка, положила ему тряпичную куклу, сохранившуюся на чердаке еще со времен ее детства. Мальчик сразу же отбросил ее в сторону и протянул ручонки к катушкам, нанизанным на веревку наподобие бус.

– Сразу видно: мужчина! – сказала, поздоровавшись, Ольга. – Зачем ему мамины тряпки? Да, Сашуня? Нам трактор или машину подавай!

– Отец пообещал сделать машинку с колесами, – сказала Варя, – колесики даже крутиться будут!

– Где же он их возьмет?

– Сделает из катушек. Хорошо, что когда-то насобирала их целый ящик.

– Катушки тетки Катерины? – спросила Ольга.

– А чьи же? Шила она хорошо, – сказала Варя. – Остались от их семьи на память разве что пепелище да ящик катушек.

– А от дяди Федора не было никакой весточки?

– Ни одной, – вздохнула Варя. – Вывезли их в неизвестном направлении – и как в воду канули.

– Не одни они такие, – грустно произнесла Ольга.

– Киса! – дернула Ольгу за полу Маргаритка, чтобы обратили и на нее внимание.

– Где киса?

– Там! – Девочка показала пальчиком под большую кровать. – Там наша Маша!

– Маша? – переспросила Ольга.

– Так она назвала кошку, – объяснила Варя.

– Мы сейчас ее оттуда выманим! – весело сказала Ольга. Она привязала одну катушку на длинную веревку. – Киса думает, что перехитрила Маргаритку, а мы ее сейчас обманем! Поводи веревкой возле кровати – Маша выбежит.

– Ко мне? – спросила девочка.

– Да, к тебе! Иди играйся, – сказала Ольга, и уже через мгновение хата наполнилась радостными детскими криками и смехом. Даже Сашко в кроватке начал визжать от восторга.

Ольга подошла к сестре, хозяйничавшей около печи.

– Помочь? – спросила.

– Не надо, – ответила Варя, – отдохни после работы. Я печь хорошо натопила, так что ночью можно будет приступать к делу. Сразу предупреждаю: я не пойду опять раскапывать могилу!

– Почему ты такая пугливая? – улыбнулась Ольга.

– Не знаю. Но у меня от страха может разорваться сердце.

– Не припекло тебя, Варя, – сказала сестра. – Клюнет жареный петух – побежишь как миленькая.

– Может быть, – согласилась Варя, – но у меня есть ты!

– Да. – Ольга вздохнула. – Сначала пойду на кладбище, отберу немного зерна, отец смелет на жерновах, а я в это время сбегаю на конец вашего огорода и достану вам рожь. Думаю, что до утра успею испечь по палянице, – рассуждала Ольга. – Хоть бы те черти в сельсовете не сидели до полуночи, потому что сразу же унюхают запах хлеба. А завтра раненько побегу домой, раздам детям по куску, пусть поедят со свеженьким молочком. Главное, чтобы старики не заметили. Пусть давятся сухой картошкой и коржиками, и то пока не отобрали последнюю картофелину.

– И не жалко тебе свекров?

– Нисколечко! – Ольга отмерила пальцем часть мизинца. – Пусть их колхоз накормит! А я буду тихонько подкармливать детей, пока есть зерно в тайниках. Наверное, за месяц-полтора оно закончится, и я не знаю, что будем есть дальше.

– Что-нибудь придумаем, – успокоила ее Варя, хотя сама и не представляла, что будет делать.

– Вот глупая моя голова! – Ольга хлопнула себя ладонью по лбу. – Шла сюда, чтобы рассказать последние новости, а уже забыла!

– Опять что-то страшное? – встревожилась Варя.

– Для нас нет. Во-первых, на днях родила Одарка, – затараторила сестра. – Конечно, всем интересно, от кого. Мальчик такой хорошенький, розовенький, белокурый, и наши любопытные бабоньки сразу помчались к вдове. Все пытались в малыше найти черты лица своих мужей. Да разве угадаешь, на кого похож новорожденный? – усмехнулась Ольга.

– Ты тоже высматривала своего Ивана в нем?

– Нет! – засмеялась Ольга. – Одарка меня заверила, что это не мой жеребец кончик макнул! Я ей верю.

– Выяснили, на кого похож ребенок?

– Не успели, потому что вчера пришли к ней активисты, говорят, что она как единоличник не заплатила много налогов. Одарка в ответ: «У меня было пятеро ртов, которые каждый день хотели есть, а теперь стало на один больше. Уже все продукты отобрали, так из чего я должна платить?» А Ганька ей: «Тебя никто не заставлял стольких детей делать, сама в постель к мужикам лезешь!»

– А что Одарка? Не влепила ей по роже?

– И врезала бы, но я не дала. А Ступа начал опять о новых законах, постановлениях, приказах.

– Ты имеешь в виду председателя колхоза? – уточнила Варя. – Ступака?

– А кого же еще?! Какой он Ступак?! Ступа он! Так вот. Ступа сказал, – продолжила сестра, – что в счет налога у нее изымают корову. Ты понимаешь, что значит для шестерых детей корова? Они же ничего, кроме молока, не видели, а здесь пришли отобрать. Бедная Одарка! Она на коленях молила-умоляла Ступу оставить кормилицу – напрасно!

– Изъяли?

– Конечно! Одарка уцепилась за задние ноги коровы, кричит: «Не отдам!», – а председатель колхоза так и потянул их обеих со двора. Я еле откачала Одарку, думала, что богу душу отдаст.

– Как она сейчас?

– Не знаю, – пожала плечами. – После того мы еще не виделись. Я все думаю, как такое мог совершить ее сосед? Живут на одной улице, он же хорошо знает, как Одарке тяжело без мужика. Ничто его не остановило. А знаешь, что ему в сердцах крикнула вдова? «Если тебя, коммуняка, повесят на суку, то я приду и плюну на тебя!» – вот так!

– Так и сказала? Не побоялась?

– Чего бояться человеку, которого обобрали до нитки? Ей терять нечего.

– Вот беда! – вздохнула Варя.

– Есть еще одна интересная новость! – спохватилась Ольга. – Расскажу – не поверишь! Я бы тоже не поверила, но все видела собственными глазами.

– И что же это за диковина?

– Настоящая диковина! Ходила на работу вместе с Улянидой и ничего такого за ней не замечала. Она странная, молчаливая, ни с кем не разговаривает, что поручат, то сделает. А вчера не вышла на работу. Председатель сам пошел к ней, стучал, добивался – не открыла, поэтому после работы я решила зайти к ней. Мало ли что могло случиться? Живет нелюдимо, одиноко, занеможет – некому и воды подать.

– Что с ней?!

– Слушай дальше! Захожу, дверь не заперта, мне даже страшно стало.

– Тебе – и страшно? – улыбнулась Варя. – Мне кажется, ты самого черта не испугаешься!

– Не перебивай! – недовольно сказала сестра и продолжила: – Захожу в хату, а там натоплено, убрано и слышно, как Улянида тихонько напевает песенку.

– Улянида поет?! – удивилась Варя.

– Представляешь себе такую картину: сидит Улянида, держит на руках спеленатого младенца и мурлычет себе под нос песенку!

Варя от услышанного выпустила из рук чугунок, хорошо, что он был не с кипятком.

– Улянида с ребенком?! – Удивлению Вари не было предела. – Это невозможно!

– Все возможно!

– Может, это не ее ребенок?

– Ее. Сама видела, как она кормила мальчика грудью.

– Вот так новость! – всплеснула ладонями Варя.

Она подумала, что уже давно не видела Уляниду и соскучилась по ней. К тому же не терпелось увидеть ее младенца, поздравить с новорожденным.

– Чего закрутилась, как вьюн на сковородке? – улыбнулась Ольга. – Беги уже к ней, а я развлеку детей. Все равно делать нечего – эти черти еще не разбрелись по домам. – Она кивнула головой в сторону сельсовета.

Варя порылась в старом сундуке, нашла там вышитое девичье платьице. Когда-то тетя Катерина сшила его для Маргаритки, а Варя зимними вечерами на воротничке вышила гладью васильки. Маргаритка быстро выросла из него, платьице было как новенькое. У Уляниды родился мальчик, но одежду на Сашка Варя шила сама, и лишнего не было. Пока ребенок у подруги маленький, то можно одевать и платье. Варя заглянула в горшки, выискивая, что бы взять как гостинец. Не найдя ничего, она налила в небольшую крынку молока.

– Я пойду? – спросила, одевшись.

– Иди, – ответила Ольга. – Только осторожно, не поскользнись, а то молоко разольешь.

Странно, как счастье может украшать человека. Оно будто подсвечивает ясным светом лицо изнутри, и лицо светлеет, лучится, кажется намного красивее, чем на самом деле. Варя смотрела на Уляниду, которая перестала быть похожей на нелюдимую ведьму. Роженица светилась, держа возле груди маленький кусочек того счастья, которое делает женщину-мать очень красивой. Даже глубоко посаженные невыразительные глаза ее стали лучше – в них был отблеск самой жизни.

– У меня мальчик, – сказала Улянида, качая на руках младенца.

– Знаю, вижу, – сказала Варя. – Я принесла тебе молока и маленький подарочек.

– Его зовут Иванко, – пояснила Улянида, будто не услышав Вариных слов.

– Иванко? Красивое имя.

– Иванко тоже красивый!

– Где же твой мужчина, Улянида? Женится ли теперь на тебе? – спросила Варя, не надеясь на вразумительный ответ.

– Он есть, – ответила женщина, – и это хорошо.

– Почему же тогда он прячется от людей?

– Нельзя любить двух сразу, но он меня любит.

– Так он… женат?! – догадалась Варя.

– Перед Богом я одна его жена, – любуясь ребенком, сказала Улянида.

– Он не будет с тобой жить? – допытывалась Варя, пока Улянида была настроена на разговор.

– Нет.

– Хоть не бросит тебя?

– Один раз бросил, ушел к другой, молодой и красивой, но узнал, что я беременна, сразу же вернулся.

– Теперь вы вместе?

– И вместе, и нет.

– Я вспомнила, – улыбнувшись уголками губ, сказала Варя, – как ты когда-то говорила, что у тебя будет мальчик. Ты все знала!

– И все, и не все!

– Ты будешь хоть когда-нибудь со своим любимым?

– Я всегда с ним.

– Даже если его нет рядом?

– И тогда, – мечтательно промолвила Улянида.

Варя почему-то вспомнила Андрея. Он тоже с ней рядом. В мечтах, но всегда…

 

Глава 61

Опять активисты пошли по хатам. Часто люди с вечера спешили запереть калитки и двери и не зажигали свет. Когда приходила комиссия, ее члены долго стучали в двери, а в доме сидели тихо, будто никого нет. Даже дети приучились не шуметь и вообще не подавать голос. Чаще всего активисты ходили по вечерам. Днем кто-то был на работе, кто-то занимался хозяйством, а под вечер семьи обычно сидели по домам. И тогда полупьяные комсомольцы и коммунисты имели возможность «прижать саботажников». Их ненавидели, но и боялись. Каждый из крестьян в любой миг за малейшее сопротивление мог быть объявлен врагом, препятствующим выполнению плана хлебозаготовки, и сразу же отправлен «к белым медведям». День как-то развеивал людские страхи, но с наступлением темноты ужас приближался к хатам, прятался между сараями, выглядывал из-за каждого дерева, угла дома, сидел возле дымоходов на крышах, готовый каждый миг налететь на человека, сковать по рукам и ногам, парализовать волю. И некуда было от него спрятаться, он был всюду, вместе с командой активистов.

Варя уже собралась идти домой. Бабушку накормила, одела ее в любимый теплый жилет и вязаные шерстяные носки. Правда, старушка целый вечер капризничала. То все звала невестку, то упрекала Варю, что та морит ее голодом.

– Почему ты мне не налепишь вареников? – капризничала бабка. – Я уже сколько раз просила тебя? Хочу вареников с картошкой и шкварками!

– Еще не резали свинью, – проглотив застрявший в горле ком, ответил отец.

– Так старое сало поджарьте!

– Нет уже. Закончилось.

– Что вы за хозяева? – возмущалась бабушка. – У нас всегда хватало сала до свежины. Дохозяйничались? Позовите Надю, я попрошу ее налепить вареников. Пусть сходит к Трофиму, что-нибудь обменяет на маленький кусочек сала. Много ли мне надо?

– Завтра, – как можно спокойнее ответила Варя, – я завтра слеплю.

Варя надеялась, что на следующий день бабка не вспомнит, что было вчера.

– Не волнуйся, Варя, – сказал отец, выйдя во двор, чтобы проводить дочку. – Все старики становятся капризными, хуже маленьких детей.

– Хорошо, – ответила Варя. – И все-таки жалко бабушку.

– Если ей объяснить, что случилось в последнее время, она не поймет.

– Может, оно и к лучшему?

Варя прислушалась. На улице были слышны человеческие голоса. Неужели опять идут «искатели» чужого добра?

– За плечами у них лопата, идут на хутор щедровать, – тихо сказал отец. – Кажется, доченька, к нам опять пожаловали «щедровальщики».

– Опять?! – испуганно прошептала Варя.

Черножуковы не ошиблись. Активисты, как их крестьяне прозвали, «красная метла», направились к Вариной хате. Стали рыскать по всем углам. Варя сидела, держа Сашка на руках. Ребенок капризничал и плакал, потому что было время его кормления. Василий сел в углу комнаты, склонив голову, чтобы не видеть «буксиров». Хорошо, что рядом с Варей был отец. Он посадил на колени Маргаритку, обнял девочку и гладил ее по головке. Девочка испуганно поглядывала в сторону непрошеных гостей, готовая вот-вот расплакаться. Павел Серафимович что-то нашептывал мягким голосом на ушко ребенку, и Маргаритка успокоилась. Она прижалась всем своим маленьким тельцем к дедушке, спряталась в его больших объятиях.

Варя взволнованно наблюдала, как нашли небольшой узелок муки, бросили его в корзину. На припечке стоял чугунок с тремя помытыми картофелинами – нашли. Три картофелины полетели в корзину. В печурке за печью, где сушились пеленки ребенка, нашли одну свеклу – в корзину ее! Маленький узелок пшена, приготовленный для молочной каши детям, вытащили из кармана кожуха – забрали.

Ганна полезла в печь, рогачами достала горшочек с молочной кашей для Сашка. Нашла ложку, начала отхлебывать прямо из горшочка.

– Оставь ребенку, – не выдержала Варя.

Ганна рассмеялась Варе прямо в глаза. Комсомолка показательно вылила кашу из горшочка на пол.

– Что же ты делаешь?! Чем я буду детей кормить? – дрожащим голосом спросила Варя.

– А ты зарежь одного ребенка и накорми им другого! – зло пошутила Ганна.

– Смотрите, что я нашел в сенях! – радостно сказал Семен, затаскивая в хату небольшой деревянный бочонок.

– Что там? – заглянула Ганна. – Квашеная капуста? Поищите еще в сараях, – приказала она, – там должно что-то быть.

Варя смотрела, как бывшая подруга присела на корточках перед бочонком и стала есть, доставая капусту руками. Было противно наблюдать, как куски капусты падали ей на грудь, а она все хрустела, как конь. Сашко расплакался так, что Варя уже не могла его успокоить.

– Да заткни ты его, – раздраженно бросила Ганна, – а то у меня аппетит от крика пропадет.

– Это ребенок плачет, увидев тебя, красная ведьма, – тихо сказал отец.

Ганна услышала. Она перестала жевать, вытерла ладонью подбородок.

– Оставьте капусту, не забирайте, – попросила Варя, но комсомолка уже взбесилась от услышанных слов.

– Капусточки хочется? – скривила она рот в наглой улыбке. – Оставлю! Я же добрая!

Ганна залезла на бочонок, задрала юбку, присела. Присутствующие сначала даже не поняли, что она хочет делать. И только когда зажурчало, сообразили, что она мочится прямо в бочонок с капустой!

– Вот вам, кулачье! Вот вам! – смеялась комсомолка. – Ешьте теперь, хоть удавитесь!

Она спрыгнула с бочонка, поправила юбку.

– Вы меня надолго запомните! – процедила сквозь зубы. – Не оплатите сполна налоги, поведут вас по селу под «рогожным знаменем»! Я позабочусь, чтобы на нем написали: «Я – враг народа, закопал хлеб и не сдал государству!» А потом вонючую рогожу собственноручно прикреплю на вашей хате! – Ганна оскалилась.

– Почему? – спросила Варя. – Почему ты стала такой? Мы же ели из одной миски…

– Причем здесь миска?! – крикнула Ганна. – Думаешь, если родилась с золотой ложкой во рту, то тебе все разрешено? Все вокруг должно быть твоим?! Земли – твои, луга – твои, дом под бляхой – тебе, даже березовая роща – и та твоя! Ты думаешь, мне не было завидно?

– Ты мне завидовала, – грустно сказала Варя, – но мы же все делали, чтобы вы не бедствовали.

– Все? – хмыкнула Ганна. – Сделали из нас батраков и думали, что так будет вечно? Ваше время миновало! И не нужно меня попрекать миской борща!

– Мы все делили пополам, – напомнила Варя. – Люди обязаны помнить добро, – сказала она задумчиво. – Что бы там ни было, мы все должны оставаться людьми и знать, что живем под одним небом, а небо… Оно одно на всех.

– Ты как была с причудами, такой и осталась, – насмешливо сказала Ганна. – Когда-то ты пирожки делила пополам со мной, а я разделю небо! – Она хихикнула. – Бери себе половину! Ребята! – крикнула, выходя из хаты. – Нашли? Нет? Тогда пошли дальше!

Варя не выдержала. Она отдала Сашка Василию, упала на кровать и расплакалась. Подушка приглушала ее рыдания, а у Вари перед глазами стояло увиденное. Потом почему-то снова вспомнились подаренные бусы и сапожки. От этих воспоминаний становилось еще больнее на душе.

 

Глава 62

Быков проводил совещание в сельсовете сразу же после возвращения из района. Лупиков, Жабьяк, Ступак и Щербак прибыли вовремя. Вот что значит партийная дисциплина! Григорий Тимофеевич доложил однопартийцам, что село не выполняет план хлебозаготовок. Критическая ситуация во всем районе, но нужно думать в данном случае не о других, а о своем колхозе. Быков рассказал, что соседние села уже занесли на «черную доску», есть угроза, что во всем районе запретят любую торговлю и села будут окружены отрядами НКВД.

– Хотя не многие рискнут покинуть село, – рассуждал Быков, меряя широкими шагами помещение. – Введенный в городах паспортный закон не даст возможности крестьянам без документов убежать из села, не выполнив планы заготовок. Есть приказ о том, чтобы таких саботажников ловить и возвращать на места жительства. – Григорий Тимофеевич почесал затылок. – Если, конечно, их не арестуют за сознательный саботаж, – прибавил он.

– Все равно убегают, – заметил Щербак.

– Куда? – развел руками Быков.

– Кто в города, кто на шахты. Есть такие, кто пытается попасть в Россию.

– Как они туда попадут? Кто им продаст билеты на поезд? Это же запрещено!

– Железнодорожный путь проходит не так уж и далеко, – объяснил Щербак. – Мужчины находят участок, где поезд сбавляет ход, там цепляются, влезают в товарные вагоны и едут. Уже не один был случай, когда так выезжали, устраивались на новом месте и забирали своих родных. В нашем селе пока такого еще не было, но скоро будет.

– Почему вы так считаете?

– Потому что люди нуждаются, им есть нечего, – сказал парторг.

– Нечего есть?! – Быков подскочил как ужаленный. – Нет у тех, кто выработал по сорок трудодней за год, ковырялся на своем огороде, а теперь саботирует сдачу хлеба! Только и на уме, как обмануть государство и где спрятать хлеб. Сидит ли кто-то из них голодный? У меня большое сомнение.

– Начали люди умирать от голода, – негромко сказал Щербак.

– Это правда? – Быков вытаращился на председателя сельсовета.

– За последнее время, – Жабьяк поднялся, – умерло несколько человек. Соседи нашли умершими в своей хате Островерховых.

– Кто такие? – зыркнул на него Быков.

– Одинокие старики.

– Вот видите! Они отжили свой век и тихо ушли от нас. А еще кто?

– Нашли при дороге незнакомого мужчину, – продолжил Максим Игнатьевич, – скорее всего, это был нищий.

– Не хотел работать в колхозе, легче пойти с протянутой рукой, – объяснил Быков. – Наверное, замерз. Дальше.

– Умерла одинокая женщина Иваницкая Надежда. Ей было пятьдесят лет. Нашли ее в своей хате, была вся опухшая.

– Тоже умерла от старости. Что поделаешь? Еще кто-то?

– У вдовы Одарки Сиротенко умер трехлетний ребенок.

– Семен Семенович, – обратился уже к председателю колхоза Щербак, – объясни, почему у нее умер ребенок.

– Откуда я знаю?! – возмутился он и сразу покраснел до самой макушки.

– Тогда объясню я, – громко сказал Щербак. – Недавно ты своими руками забрал у вдовы кормилицу – ее корову. Ребенок опух от голода и умер, а корова вдовы почему-то очутилась в твоем дворе.

– Докладывай, – обратился к председателю колхоза Быков, – как такое случилось.

– Она должна государству и отказалась платить, сказала, что нечем. У нее в счет уплаты налогов была изъята корова. Я получил ее как свои проценты за изъятый хлеб, – объяснил Ступак.

– Садись! Все понятно. Ты поступил так, как велела твоя гражданская совесть.

– А как относительно умершего от голода ребенка? – не унимался Щербак.

– От какого голода?! – закричал Быков. – Нет никакого голода! Я не хочу даже слышать это слово! Запишите себе на лбу и научите комсомольцев: голода нет! За одно такое слово можно попасть за решетку! Все это кулацкие выдумки! Недобитые кулаки выдумывают жуткие истории о голоде в стране. Они делают все для того, чтобы подорвать доверие к советской власти, к коммунистам. Мы должны обрубать такие попытки на корню. Поэтому тебе, Кузьма Петрович, советую держать язык за зубами и думать, что говоришь.

– Люди не хотят идти на работу, – продолжил Щербак, – потому что лежат дома слабые, с опухшими ногами и животами. Недавно не вышла на работу Вера Ляшенко. Я зашел к ней, а женщина мертвая. Она не смогла встать с кровати, не было сил. Женщина выглядела очень истощенной: голова будто увеличилась в размере, тело обтянуто желтой бескровной кожей, заострились скулы, руки высохли, очень тонкие, глаза увеличены. Она умерла, широко открыв глаза и рот. Все это свидетельствует о голодной смерти.

– Ты врач? – усмехнулся Быков. – Только специалист может определить, от чего умер человек. Может, она была больна туберкулезом или другой неизлечимой болезнью. Возможен такой вариант?

– Возможен, – согласился Щербак, – но соседи рассказывали, что у Веры уже с неделю не было во рту ни росинки. Соседи ей приносили несколько раз поесть, но у них самих не хватает еды. Поэтому женщина осталась наедине со своей бедой.

– Все! Достаточно! – остановил Щербака Быков. – Не будем ссориться и выяснять причину смерти. Умерла, поэтому пусть себе спит вечным сном. У нас есть дела поважнее.

Быков повторил, что нужно что-то немедленно делать, чтобы не попасть на «черную доску». Председатель колхоза предложил свой вариант.

– Давайте сдадим семенной фонд, – сказал Семен Семенович.

Подсчитали: если сдать зерна восемьдесят процентов, то все равно не хватит для выполнения плана.

– Доберем налогами населения, – внес предложение Лупиков.

– Подождите, – взял слово Кузьма Петрович. – Почти все зерно вывезли в район. Оставили на посевную настолько мало, что не хватит и на одно поле. И теперь эти мизерные запасы еще уменьшатся? Что тогда останется на посев?

– Озимых немного посеяли, а весенняя посевная еще не скоро, – сказал Лупиков. – До того времени что-нибудь придумаем. Сейчас нужно выполнить план – это наша главная задача. Можно, например, изъять сеялки, веялки, жатки, бороны и тому подобное. Все это сложить под замок до весны. Потом обменяем на посевное зерно или продадим инвентарь и купим посевной материал. К тому же хлопоты по хозяйству отвлекают колхозников от работы. Копаясь на своих огородах, они не хотят идти на работу в колхоз. Зачем им все это добро, если нет лошадей и земли?

Быков расплылся в довольной улыбке и захлопал в ладоши.

– Единственно правильное решение! – сказал Быков. – Вот у кого нужно тебе, Кузьма Петрович, поучиться! Доведите до сведения активистов об изъятии у населения сельскохозяйственного инвентаря. Так и сделаем. Немедленно сдадим большую часть посевного материала. А теперь я должен перейти к вопросу номер два, – объявил Быков.

Григорий Тимофеевич дал задание сделать подворный обход и пересчитать не только скот и птицу, но и каждое дерево, каждый куст.

– Все-все деревья и кусты? – поинтересовался Семен Семенович.

– Какой же ты недалекий! – вздохнул Быков и растолковал: – В садиках есть фруктовые деревья и кусты, с которых можно собрать ягоды. Если крестьяне получают доход в виде яблок, груш, смородины или там крыжовника, то что с дохода надо делать? Правильно! Платить налоги. По количеству деревьев и кустов будет начисляться налог.

– А если яблоня не родит и на ней не появится ни одного яблока? – поинтересовался Ступак.

– Это уже проблемы яблони и ее хозяина, – выдавил на лице улыбку Быков. – А наша проблема – собрать налоги. Понятно?

Щербак молча поднялся, кивнул всем «Бывайте!» и поспешил домой. Почему никто его не слышит? Или не хочет слышать? Или причина в нем самом? Чего-то не понял? Но люди же в селе действительно начали умирать от голода. На хуторе Надгоровка опустели уже две хаты из десяти. И почему не выходит из головы услышанное от одного колхозника: «Приди, Сталин, посмотри, как колхозы расцвели – хата раком, сарай боком, да кобыла с одним оком»?

 

Глава 63

Маричка зашла к Черножуковым. Варя не видела подругу с неделю и едва ее узнала. Молодая женщина похудела, побледнела и осунулась, с трудом переставляла ноги. У семьи Мовчанов отобрали абсолютно все. Те крохи еды, которые остались не найденными активистами, они делили на всех.

– Едим раз в день, – объяснила Маричка, – чтобы хотя бы не умереть от голода. Мать уже не встает с кровати – нет сил. То ли от недоедания, то ли оттого, что пьет много воды, чтобы не так хотелось есть, у нее сильно отек живот. Сама стала такая худющая, аж страшно смотреть, а ноги полные, опухшие. Икры так разнесло, что кожа не выдерживает и лопается. Посмотрела я сегодня на ее ноги и ужаснулась, – рассказывала Маричка. – Из треснувшей кожи начала течь сукровица.

– Какой ужас! – сказала пораженная услышанным Варя. – А как же Сонечка?

– У меня пропало молоко, – тихо сказала Маричка. – То, что ты давала, я ей скормила. Осталось немного свеклы, поэтому варю ей на воде и этой сладкой водой пою. Есть еще несколько тыкв. Отварю кусочек, замотаю в марлю и даю сосать ребенку. Почему-то много плачет, – пожаловалась Маричка. – То ли от такой еды живот болит, или, может, захворала – не знаю.

– Я тебе дам еще крынку молока, – сказала Варя. – Только так, чтобы Василий не узнал, потому что у него родители тоже голодают.

– Так оставь себе. Мы как-то перебьемся тем, что есть.

– Нас не спасет небольшая крынка молока, а Сонечке может помочь, – сказала Варя. – Ты только сразу много не давай, разведи с водой и вскипяти, – посоветовала она подруге.

– Хорошо. Спасибо тебе, – поблагодарила Маричка. – Мы знаешь, что решили?

– Что?

– Поедет Павел в Сталино, туда, где они жили раньше.

– Зачем?

– Если повезет, устроится в городе на работу, будет получать хлеб, тогда заберет нас всех к себе.

– А где там жить?

– Люди копают землянки и живут как-то, – объяснила Маричка. – Лучше уж жить в землянке, чем умереть в собственной хате голодной смертью.

– А ты уверена, что он вернется за вами? – осторожно спросила Варя.

– Я знаю, что он меня не любит, – сказала Маричка, – но сейчас речь идет уже не о любви, а о жизни. Уверена, что он не оставит своего ребенка.

– А как он без паспорта, без документов поедет?

– Будет потихоньку пробираться по ночам. Как и на чем ему ехать? – горько улыбнулась женщина. – Пешком пойдет.

– А ты слышала, что всюду стоят милицейские кордоны и никого не пропускают?

– Слышала, хотя не понимаю почему.

– Как говорят, «чтобы кулаки не проникли в города».

– Я буду молиться днем и ночью, чтобы он дошел, – сказала Маричка. – Другого выхода у нас нет. Если Павел нас не заберет, мы за месяц все погибнем.

– Неправда! – Варя обняла подругу за худенькие плечи. – Мы выживем, должны выжить! – ободряюще сказала Варя и прибавила: – Хотя бы ради детей. Мы с тобой еще погуляем на свадьбе моего Сашка и твоей Сонечки. Или ты против?

– Почему же? – Маричка слабо улыбнулась. – Я только за!

 

Глава 64

Опять к Черножуковым заявились активисты. Цель у них была та же – сломить саботаж. Решительно настроенные, они ворвались в хату Павла Серафимовича, когда Варя надевала бабушке выстиранные теплые носки. Варин отец колдовал над машинкой для маленького Сашка – хотелось сделать так, чтобы колеса-катушки крутились, когда малыш начнет ходить и таскать игрушку за собой на веревке.

– Будем добровольно сдавать хлеб государству, или опять саботаж? – покачиваясь, спросил Лупиков.

Было заметно, что перед выполнением «важной миссии» он хорошо поддал. Позади него скалил зубы Осип Петухов. Ганна рыскала по хате глазами голодного хищника, который вышел на охоту и уже чувствует запах добычи.

– Сдал бы добровольно, – спокойно сказал Павел Серафимович, продолжая шилом долбить дырку в катушке, – но нечего.

– Варька, – встревожилась бабка, – кто здесь?

– Отдыхайте, – ответила Варя, укрывая теплым одеялом старушку, – это к отцу зашли знакомые.

– Значит, саботируем сдачу хлеба? – спросил Лупиков. – Захотелось на Соловки? Так мы это можем организовать.

– О каком хлебе он говорит? – заволновалась старушка.

– Да это они о своем, мужском, – объяснила Варя, а у самой от волнения и страха подкашивались ноги.

– Может, ты нам скажешь, – Лупиков подошел к кровати, где лежала бабка Секлета, – есть ли у вас хлеб?

– Хлеб? – переспросила старуха.

– Оставьте ее. – Павел Серафимович отложил в сторону работу. – Неужели не видно, что она старая, больная и слепая?

– Так хлеб есть у вас? – Лупиков склонился над старушкой.

– Конечно! – уверенно ответила бабка. – У нас всегда много хлеба! Черножуковы – хорошие хозяева. Есть и хлеб, и мука, и… Надя, ты опять не налепила мне вареников? Сколько можно просить?! – Бабка повела выцветшими от старости, невидящими глазами.

– Не дают вареников? – допытывался Лупиков, а Петухов едва сдерживался, чтобы не расхохотаться.

– Нет! Прошу уже несколько дней, – пожаловалась бабка, – а им лень! Я хочу вареников с картошкой и шкварками.

– У вас и картошка есть? И сало? – продолжил Лупиков.

– Все у нас есть! – утвердительно ответила женщина.

– И где лежит хлеб? – Лупиков наклонился еще ниже, чтобы хорошо услышать сказанное.

– Может, достаточно издеваться над женщиной, которая уже из ума выжила? – вмешался в разговор Павел Серафимович.

– Кто из ума выжил? – переспросила старушка.

– Да это не о вас, – наигранно вежливо ответил чекист. – Так где хлеб?

– Как где? В кладовой!

– В кладовой нет уже. Где тогда может быть хлеб? Его спрятали?

– Значит, спрятали. Воров развелось много, – притихшим голосом сообщила она, – работать не хотят, а красть чужое добро научились.

– Согласен с вами. Так где же тайник?

– Может, в хлеве? Или в коровнике? Надо спросить у Павла.

– А вы не знаете где?

– Нужно Надьку спросить, – прошептала старушка. – Она должна знать. И передайте ей, чтобы сегодня на обед хотя бы два небольших вареничка мне сделала. Много ли мне надо? И обязательно со шкварками! Как перед смертью хочется!

– Обойдешься! – со злостью бросил разъяренный Лупиков. – Ты глянь! Вареничков ей хочется!

– Если говорит о варениках и шкварках, – вмешалась Ганна, – это значит, что живут они не бедно. Старая не стала бы просить то, чего ей не дают.

– Только прикидываются бедными! – прибавил Петухов. – А сами вареники жрут!

– Сами едят, а мне не дают, – жалобно сказала старушка.

– Да заткнись ты! – отмахнулся от женщины Лупиков. – Разнылась здесь!

– С чего начнем? – спросил Петухов.

– Кажется, я догадалась, где они могут устроить тайник! – сказала Ганна.

Варя побледнела. Неужели догадалась о чердаке? Или о корыте с хлебом, спрятанном в могиле?

– Ну ты и сообразительная! – Лупиков улыбнулся. – И где же?

– Ребята, – комсомолка обратилась к братьям, – идите сюда.

Петуховы подошли к кровати.

– Сначала снимите со старой носки, – приказала Ганна. – Что-то мне показалось подозрительным, когда она (кивнула в сторону Вари) спешно натягивала их на бабку. Там могут быть спрятаны деньги.

Братья, услышав о деньгах, моментально стянули со старушки вязаные носки, потрясли их – пусто.

– Что вы делаете?! У меня мерзнут ноги, – занервничала бабка Секлета. – Вареников не дают и носки сняли!

– Снимите с нее жилет! – властно произнесла Ганна. – Может, там спрятаны деньги, а то и царские червонцы?

Павел Серафимович дернулся, чтобы защитить мать, но Варя его остановила, встав перед ним. Старушка, не понимая, что происходит, растерянно и испуганно водила глазами, протягивала вперед руки. Грубые и сильные мужские пальцы стянули с бабки шерстяной жилет.

– Я же замерзну! – чуть не плакала она.

– Ничего, – тряхнув одеждой, сказал Семен.

Ганна ткнула ногой под кровать.

– Там что-то есть!

Не успел Павел Серафимович и рта раскрыть, как услужливые здоровяки братья с обеих сторон высоко подняли кровать. Бабка упала на пол, не успев издать ни звука. Павел Серафимович кинулся к матери, неподвижно лежащей на полу. Он повернул ее к себе лицом, на котором застыла маска ужаса.

– Бабушка! – присела над ней Варя, коснувшись ее сухонького плеча.

– Нет у тебя бабушки, – глухим голосом выдохнул отец. – Она мертва. Они ее убили.

– Кто? Мы?! – в один голос спросили Петуховы.

Ганна успела заглянуть под кровать, которую братья до сих пор держали поднятой.

– Там одни лохмотья, – недовольно сказала Ганна. – Идем отсюда!

Она переступила через лежавшую на полу старушку. Бабушка умерла, так и не поняв, что случилось.

Громыхнули за активистами двери. Варя безутешно плакала над замершим навсегда телом бабушки. Она чувствовала себя виноватой из-за вареников, которые так хотела съесть бабка. Варя жалела, что не слепила хоть два вареничка для бабушки. Теперь уже поздно. Старушка так и не дождалась желаемого.

– Если бы я знала, – сказала, давясь слезами, Варя, – то сама бы три дня не ела, а сделала ей вареники.

– Не надо, доченька, – глухим голосом сказал отец. – Ты думай о детишках, а матери они уже не нужны.

– Прости меня, родненькая, – сквозь слезы выговорила Варя и разрыдалась.

Павел Серафимович поднял с пола тело матери, положил на кровать, закрыл покойной глаза.

– Уходят Черножуковы, – грустно сказал он. – Теперь я самый старший в семье.

Бабку Секлету похоронили на кладбище рядом с Михаилом. Когда Варя возвращалась с похорон домой, увидела возле двора соседку. Ониська кого-то высматривала, кутаясь в теплый бабушкин шерстяной жилет. Кто стащил любимые бабушкины носки, Варя не знала. Если бы узнала, что Ганька, не удивилась бы.

 

Глава 65

Уже никого не поражали смерти односельчан. Крестьяне теперь подолгу не перемывали косточки своим соседям и знакомым. Лишь обменивались новостями: «Кто?» – «Бурлачка старая». – «А ее муж?» – «Умер еще на той неделе». – «Слышали, Климчиха отвезла на кладбище сразу двух детей?» – «Старших или младших?» – «Младших. Старшие еще живы». – «А кого это сегодня Мария Славская на санках потянула?» – «Наверное, мать». – «Говорят, нищенка замерзла в поле за селом». – «Да одна ли? Их вон сколько ходит по селам». – «И когда такое было, чтобы без гроба людей хоронили?» – «А где ты столько гробов наберешь? Мертвым уже все равно, а живым надо как-то выживать». – «Выживешь здесь! Активисты и паутину по хате пособирают, если найдут!» – «Если бы можно было забрать душу, так и ту забрали бы!» – «У меня и мыло унесли!» – «А у меня – новый кожух. Черти бы их взяли!»

Такие разговоры Кузьма Петрович слышал не раз. Он с жалостью смотрел, как, падая от слабости, люди тянули за собой сани с телами умерших членов семьи. Уже никто не думал о том, чтобы отпеть покойника как подобает и положить в гроб. Умершего заворачивали в старую дерюгу и везли на кладбище. Хуже было дело, когда умирал одинокий человек в своей хате и никто об этом не знал. Кузьма Петрович не раз докладывал Быкову и Лупикову о том, что нужно как-то организовать захоронение мертвых. Обычно о найденных трупах сообщали председателю сельсовета, он в свою очередь обращался к председателю колхоза. Ступак выделял подводу, которая везла покойника на кладбище. С середины января число умерших заметно увеличилось, поэтому Кузьма Петрович опять на совещании затронул вопрос о захоронении людей.

– Бывает, что за день умирает несколько человек, – сказал Щербак. – Работа председателя сельсовета сводится лишь к тому, чтобы бегать в колхоз за подводой. К тому же участились случаи, когда трупы лежат в закрытых хатах по неделе и никто об этом не знает.

– Ага! Конечно! – с места вставил Лупиков. – Они все знают! Не успел кто-то умереть, как в хате уже рыщут соседи в поисках добычи. Тянут домой все, что плохо лежит: и остатки еды, и посуду, и постель, и одежду. Только и в голове: что бы стянуть?

– Считаю целесообразным, – продолжил Щербак, не обратив внимания на неуместную реплику Лупикова, – организовать захоронение людей правлением колхоза.

– А конкретнее можно? – несколько нервно спросил Быков.

– Нужно назначить колхозника на эту работу, чтобы проверял хаты, из которых не выходят люди. Надо выделить подводу, на которой он объезжал бы улицы, выявляя брошенные трупы. Пусть этот человек копает могилы и занимается захоронениями. Нельзя допускать, чтобы умершие лежали на улицах.

– Хорошо, – на удивление легко согласился Быков. – Кого из колхозников пошлем на такую работу? – обратился он к председателю колхоза.

– Сразу трудно сказать. – Ступак поднялся. – Колхозники не хотят трудиться, приходится каждого выгонять силой. А здесь такая работа…

– Какая «такая»? – поморщился Быков. – Работа как работа.

– Я имел в виду – нелегкая, – пояснил Семен Семенович. – Нужен сильный мужик, чтобы мог и на подводу затащить покойника, и яму выкопать. Даже мужики, которые были здоровые и сильные, еле ноги передвигают. Недавно согнал с кровати Андиенко Степку, он дошел до колхозного двора, упал как сноп и умер на месте. Надо найти сильного и давать ему есть.

– Пантеху возьми, – посоветовал Лупиков. – Этому дураку все равно, живой человек или мертвый. Пусть ездит и собирает трупы.

– А чем его кормить? – поинтересовался Ступак.

– Возложим эту задачу на актив, – сказал Лупиков. – Сейчас многие крестьяне не платят налог на сады, так что активистам есть занятие. Пусть изымают продукты у неплательщиков и из этого фонда выделяют хлеб Пантехе.

– Тогда нужно установить, что именно и в каком количестве будем платить, – заметил Щербак.

– Четыреста граммов хлеба на день, – сказал Быков. – Этого хватит, чтобы поддерживать его силы.

– Позвольте еще, – попросил слово Щербак. – Дети пропускают занятия в школе.

– Потому что не во что обуться, – пояснил Жабьяк. – Кто виноват, что дети босые? Родители, которые не заботятся о своих детях. Мы же не можем купить обувь каждому ученику?

– Но часть детей ходила бы в школу, если бы было организовано питание.

– Ты хочешь, чтобы меня завтра же арестовали за разбазаривание колхозного добра? – недобро сверкнул глазами Быков.

– Я не имею в виду хлеб, – сказал Щербак. – Слышал, что в некоторых колхозах готовят болтушку из молотой кукурузы и макухи. Хотя бы так. – Он помолчал и прибавил: – Пока что.

Быков потер пальцем переносицу.

– Думаешь, улучшится посещение школы? – спросил Щербака.

– Уверен, что да!

– Хорошо. Мы с председателем колхоза решим этот вопрос.

– Спасибо, – сказал довольный Кузьма Петрович.

Щербак радовался, но сдерживал свои чувства, не выставляя их напоказ. Это была победа. Пусть небольшая, но та, которая спасет жизнь не одному ребенку. Конечно, он не мог повторить то, что услышал от сельского учителя, потому что слово «голод» было под суровым запретом. Учитель Фома Федорович рассказал о том, как зашел в класс и написал на доске ноты. Дети переписали, заучили их. Учитель хорошо играл на скрипке, поэтому взял в руки смычок, начал задавать тон, чтобы ученики пели. Никто и рта не раскрыл. Он второй раз повторил попытку, но на него молча смотрели тридцать пар грустных детских глаз. Учитель накричал на них, угрожал пойти к директору школы, а дети молча смотрели на него. Им было безразлично: они не хотели петь, а хотели есть. Тогда один ученик его спросил: «Правда, что можно есть человеческое мясо? Говорят, оно сладкое и вкусное».

 

Глава 66

Уже полностью опустело корыто, закопанное в могиле, уменьшались последние запасы картофеля и свеклы, спрятанные на чердаке сельсовета. Каждый день Варя просыпалась со страхом от одной мысли: чем кормить детей, когда доедят все? Дети заметно похудели. Даже всегда оживленная и веселая Маргаритка стала грустной и все чаще ложилась отдохнуть в кровать. Ручонки Сашка раньше были полненькие, будто ниточками перевязаны, а теперь стали похожи на тоненькие веревочки. Мальчик постоянно плакал. Даже детский плач стал тише и слабее, казалось, что это скулит побитый щенок. Было коровье молоко, однако и оно не могло спасти положение. Корова давала молока все меньше и меньше – сено вывезли активисты, потому что стало нечем кормить колхозный скот. Остатки, спрятанные на чердаке коровника, таяли на глазах. Даже сейчас было понятно, что сена до весны не хватит, муки, чтобы прибавить в пойло, не было, картофельные очистки – и те перестали давать корове.

Посоветовавшись с отцом, Варя начала собирать картофельные очистки и прятать их. Надеялись, что весной ими засадят огород, а если совсем не станет еды, то съедят и их. У коровы от плохого кормления вскоре запали бока, заметно уменьшилось количество молока. К тому же им приходилось делиться с родителями мужа, которые уже не вставали с кровати – очень ослабели. Два раза в неделю приходила за молоком Ольга, у которой случилось несчастье. У них умирала от какой-то болезни корова, поэтому они быстро ее прирезали. Небольшую часть мяса оставили себе дома, а остальное Иван, выпросив в колхозе коня, повез, чтобы либо продать, либо выменять на муку. На полпути к городу его перехватила банда, отобрали у Ивана все мясо. Хорошо, что на коленях вымолил не убивать его и не забирать лошадь, потому что скот колхозный. Грабители пожалели мужчину и его детей, но семья осталась и без мяса, и без хлеба. Ольга уже вытащила все зерно из тайника в могиле на кладбище, теперь большая семья доедала то, что спрятали.

По ее мнению, единственным спасением был обмен вещей и одежды в России. Несколько раз она намекала на это Варе и отцу, но сестра колебалась. Придя в очередной раз за своей порцией молока, Ольга вернулась к разговору об обмене.

– Слышала от людей, что в России можно выменять полотно на муку, – начала она. – Конечно, много не дают, но кое-что можно взять. Одаркина знакомая из соседнего села рассказывала, что за большую шаль дают мисочку муки. Оно, конечно же, немного, – рассуждала Ольга. – В добрые времена такого не было, а сейчас миска муки – жизнь на несколько дней для целой семьи. Меняют на муку даже женские юбки и блузки, я уже не говорю об отбеленном полотне.

– Оля, ты же видишь, что творится, – заметила Варя. – Случай с Иваном…

– Так те банды караулят добычу под мостами и в лесах вокруг сел, – перебила ее Ольга. – Дорога в Россию свободна от грабителей, они же не дураки – знают, что туда везут тряпки. Зачем они им?

– Но оттуда же везут продукты, – возразила Варя.

– Все равно по этим дорогам можно проехать! – не успокаивалась Ольга. – Главное – обойти вооруженные кордоны. Энкавэдэшники страшнее бандитов, да и то многих запугают и гонят домой. У меня есть платки – и красные, и желтые, и зеленые, большие и маленькие, полотно валяется в сундуке без дела, разве что им обмотаться и ложиться на подводу Пантехи.

– У меня тоже такого добра хватает, – сказала Варя и прибавила: – Пока что. Смотри, дадут приказ об изъятии полотна.

– Вот и я о том же! Пропадет все, а мы от голода вспухнем. Я бы сама поехала обменяла хоть немного, но на чем? Выехать поездом невозможно – в Россию не пускают. Мужчины заскакивают в товарные вагоны на ходу. Погибает много, ведь очень большой риск, но лучше уж попытаться, чем умереть от голода. Я не смогу на ходу вскочить, тем более с вещами, – сказала сестра, – а лошади нет.

– Слушаю я вас здесь, девчата, – вмешался в разговор отец; он сделал машинку Сашку и опять начал что-то мастерить, – и пришла мне в голову одна мысль.

– Какая? – почти в один голос спросили сестры.

– Сейчас я сбегаю в одно место, – сказал отец, – скоро вернусь, и тогда узнаете.

Отец куда-то пошел, а сестры сидели на скамье, наблюдая, как Маргаритка играет с кошкой. Кошка Маша стала похожа на скелет, обтянутый кожей с шерстью, которая теперь некрасиво торчала в разные стороны. Девочка схватила кошку за хвост, который из пушистого превратился в крысиный, послышалось недовольное «Мн-я-я-в!». Маргаритка испуганно отдернула ручку.

– Не трогай, поцарапает, – предупредила Варя. – Лучше поиграй с ней «мышкой».

Девочка начала бегать с катушкой, прицепленной к веревке, приглашая кошку поиграть, но Маша лишь несколько раз лениво коснулась лапкой «мышки» и подошла к хозяйке. Кошка потерлась о Варины ноги, потом села напротив нее и, глядя прямо ей в лицо своими большими желтыми глазами, жалобно замяукала.

– Что тебе дать? – Варя погладила кошку. – Капля молока утром и кусочек хлеба вечером – вот и все! Больше нет ничего.

Кошка опять замяукала, выпрашивая поесть.

– Будешь мяукать – выгоню на улицу! – предупредила Варя.

– Маша будет спать со мной? – спросила девочка.

– Если будет хорошо себя вести и не мяукать, – ответила Варя.

Девочка погладила кошку.

– Не плачь, Маша, – сказала она кошке, – а то мама выгонит тебя на улицу. Там холодно!

Маргаритка подхватила кошку на руки, потянула в кровать.

– Если не хочешь, чтобы твою Машу съели, не выгоняй на ночь на улицу, – сказала Ольга.

– Не замерзнет, я ее закрываю в коровнике, – пояснила Варя, не поняв слов сестры. – Когда в хате на ночь оставляем, до утра горшками тарахтеть будет – она тоже голодная.

– Я не о том. Ловят кошек и собак, чтобы их съесть, – объяснила сестра.

– Правда?! – Варя округлила глаза. – Я думала, это лишь слухи.

– Какие там слухи?! Когда умирают дети от голода, не только свою собаку им скормишь.

– Но кошка и собака… Они же как члены семьи. К ним привыкаешь, их любишь, они тебя любят.

– А если нет выбора? Что тогда? Едят не только домашних животных, но и крыс ловят, ворон и тех стало меньше, только никому об этом не говорят.

– Неужели и крыс едят? – тихо произнесла Варя. – Какой ужас!

– Ужас, когда детей ловят и режут, – тихо, чтобы не слышала Маргаритка, сказала Ольга. – Ходят слухи, что в городах женщины заманивают конфетами или хлебцем детей к себе, потом их убивают, варят из них мыло и меняют его на продукты.

– Не может такого быть! – глухо отозвалась Варя. – Ребенка на мыло?! Как можно?

– Не знаю, – Ольга помолчала. – Может, это ложь, но за что купила, за то и продаю. А вот Василина Хомич ходила в город что-то менять или торговать, так принесла новость еще пострашнее.

– Разве может быть что-то ужаснее?

– Василина рассказала мне по секрету, что женщины боятся оставлять детей одних и на минутку – крадут малышей. И такое повсюду: и в селах, и в городах. Рассказывали, что одна женщина купила у спекулянтов миску студня, начала есть, а там маленький детский пальчик.

– О господи!

– Женщина испугалась, – продолжила Ольга, – побежала в милицию с этим студнем, нашли эту спекулянтку, арестовали. Она тогда и созналась, что уже пятерых детей зарезала, варила из них студень и по дешевке продавала на базаре, чтобы своих детей спасти. Даже детскую одежду стирала и выменивала ее на продукты. Говорили люди, что у нее произвели обыск и нашли еще не выстиранную окровавленную одежду, а под кроватью в тряпке – спрятанную детскую голову.

– Не приведи Господи, – Варя перекрестилась на образа́, – такой кошмар!

– Я к чему? Не оставляй детей одних, потому что нищих теперь полно, – посоветовала сестра. – Никогда не угадаешь, что у них в голове.

– Мы и не пускаем в хату, хотя очень их жалко, – сказала Варя. – Ты же знаешь, всех предупредили, что запрещено пускать посторонних.

– Запрещено! Только и слышно: запрещено, нельзя, ты должен оплатить. Уже в печенках сидят!

– А как там твои свекры?

– Старая лежит. Наверное, скоро Богу душу отдаст, – сообщила Ольга. – Веришь, иногда думаю, что лучше было бы, чтобы она скорее умерла, – на одного едока меньше станет. И грех так думать, а лезет такое в голову.

– А Олеся? – спросила Варя. – Живем рядом, а видимся редко. Я до сих пор не призналась отцу, что Осип ее побил за то, что пришла на похороны бабушки.

– Скотина этот Осип! – возмущенно сказала Ольга. – У них теперь дома всего вдоволь. Ониська купается в достатке как сыр в масле. Как-то Олеся стащила немного муки, принесла мне в узелке, чтобы никто не знал, а во второй раз не удалось. Заметила старая ведьма, доложила Осипу, тот сильно отколотил девку. Теперь никуда из дома ее не отпускают.

– Одарка как там? – поинтересовалась Варя.

– Двух детей похоронила, а еще четверо на ее шее. Нет ни коровы, ни козы, ни хлеба. Так как ей, думаешь? Увидела бы ты Одарку – не узнала бы! Куда делось пышное тело! А помнишь, какая грудь у нее была? Теперь два пустых мешочка болтаются.

– Оля, а правда, что сейчас у женщин на исподней рубашке чисто, нет крови?

– Да, – утвердительно кивнула она, – когда женщина истощена, то нет. А как там твоя подруга Маричка? – поинтересовалась Ольга.

– Не очень, но как-то держится. Она все еще ожидает Павла, надеется, что он вернется и спасет их от голода. А от него ни одной весточки, хотя должен уже был добраться до нового места.

– Мог и погибнуть где-то, – предположила сестра, – могли и арестовать, а мог просто бросить, чтобы выжить самому.

– Но ведь здесь остался его ребенок.

– Может, и вернется. Что мы все о ком-то говорим? Давай подумаем, как нам выжить, – предложила Ольга.

 

Глава 67

Павел Серафимович вышел из дома и первого увидел мужчину – около своего двора стоял Константин. Черножуков поздоровался с соседом и, хотя не очень верил в приметы, подумал, что это хороший знак – увидеть первым не женщину, а мужчину. Павлу Серафимовичу и правда повезло. Он случайно встретил Щербака на улице, поздоровался.

– Кузьма Петрович, – обратился как подобает, – у меня к тебе большая просьба, – сказал сразу.

– Какая же? – спросил он.

– Нужда в нашей семье, большая нужда! Хлеба не осталось ни граммочки, а у меня дети, внуки – все голодают, – пожаловался мужчина.

– Верю, Павел Серафимович, – вздохнул Щербак. – Всюду такое творится. Чем я могу тебе помочь?

– Хотел было поехать в Россию, поменять вещи на муку. Правда ли, что там нет голода? – понизив голос, спросил мужчина.

Кузьма Петрович оглянулся.

– Это правда, – тихо ответил он. – Там лучше положение, чем у нас. Так что ты хотел попросить?

– Лошадь.

– Лошадь?

– Да! Не понесу же я на себе полотно? А я бы тихонечко поехал и через несколько дней вернулся бы. К председателю колхоза я не могу обратиться с такой просьбой, потому что заранее знаю, что откажет. Я же не колхозник, а кулак, враг. Кулак, у которого ничего не осталось, – грустно сказал Павел Серафимович.

– Очень рискованная задумка.

– Знаю. Но это единственный выход.

– Дать лошадь? – переспросил Щербак, размышляя.

– И телегу, ведь весь инвентарь изъяли.

– Хорошо, – согласился Кузьма Петрович. – Я могу взять лошадь на несколько дней, будто для себя. А если с тобой что-нибудь случится в дороге? Если ты не вернешься? Как я объясню исчезновение колхозного скота? Меня же сразу – на расстрел.

– Если не вернусь через три-четыре дня, – сказал, подумав, Павел Серафимович, – доложишь руководству, что я пришел в твой двор, украл коня и куда-то отправился. Пусть тогда меня ищут.

– Ну ты и сочинил! – покачал головой Щербак. – Мне надо подумать.

– Я не могу ждать. Если отказываешь, то так и скажи.

– Хорошо. Я согласен.

– Вот спасибо! – радостно сказал Павел Серафимович, а потом прибавил: – И еще одна просьба.

– Какая?

– Можешь мне дать моего Буяна? Он все дороги со мной объездил, все их знает. Я уже все обмозговал, – возбужденно говорил мужчина. – Если буду возвращаться и заболею в пути, то конь сам довезет меня домой.

– Хорошо, – улыбнулся Щербак. – Дам я тебе Буяна. Только о нашей договоренности никому, даже своим домашним ни слова.

– Да что я, враг себе?

– И будь осторожен, – предостерег парторг, – везде полно милицейских заслонов, да еще и грабители сидят по лесам.

– Знаю, но я должен вернуться, – сказал он. – В моих руках не одна жизнь. Спасибо тебе!

Павел Серафимович пришел домой с доброй новостью и подводой с конем.

– Девчата, открывайте свои сундуки, – сказал он, – я еду в Россию!

Варя на радостях расцеловала морду Буяна. Конь узнал бывшую хозяйку, начал тыкать губы в ее ладони. Не выдержала Варя, принесла ему комочек сахара, решив, что отдает свою порцию.

Отец на сани простелил соломы, принес в рядне сена.

– Пришлось ограбить Ласку, – сказал отец, – но что поделаешь? Нужно же коня кормить, и не один день.

– Отец, я поеду с вами, – заявил Василий, вернувшись от своих родителей.

– Исключено! – категорически заявил Павел Серафимович.

– Нельзя одному отправляться в такую дальнюю дорогу, тем более зимой, – настаивал зять.

– А Варя? Как она одна, с детьми?

– Как-то перебьется несколько дней.

– Ты думаешь, что она справится и с детьми, и с твоими родителями? С кем оставлять дома детей? Ты же слышал, что детей крадут и едят? А если с нами обоими что-то случится в дороге? Она же останется совсем одна! Нет, ты должен быть дома, чтобы о них заботиться. Я хочу быть уверенным, что Варя не одна.

В конце концов Василий согласился. На сани уложили отбеленное домотканое полотно, вышитые рубашки и полотенца, новые Варины юбки, платки. Накрыли все старыми дерюгами, присыпали сеном.

– Я налью вам в бутылку молока на дорогу, – сказала Варя отцу, – положите за пазуху, чтобы не замерзло. Немного хлебца нарезала, – подала завернутую в тряпку краюху.

– Молоко не возьму, – категорически заявил отец. – Доеду до Данилова колодца, там воды напьюсь. А хлеб заберу.

– Я еще и несколько вареных картофелин вам дам, – пообещала Ольга.

Василий собирался заехать с отцом к Ольге, чтобы та дала свои вещи для обмена, а потом проводить его за село. Они с Ольгой вышли во двор, в хате остались отец с Варей.

– Только не вздумай плакать. – Отец подошел к дочке, улыбнулся. – Ты, Ласточка, держись, – мягко сказал он, – я вернусь. Обязательно вернусь. Детишек береги, заботься о них.

У Вари в горле застрял комок. Отец будто прощался, давая установки. У нее задрожали губы, на глаза навернулись слезы, но она сумела овладеть собой и даже улыбнуться.

– Вот так уже лучше! – одобрил отец. – Помни, что ты у меня самая лучшая!

– Берегите себя, папа, – попросила Варя. – Я буду вас ждать.

– Вот и хорошо, Ласточка! Мне пора. Счастливо! – Отец улыбнулся, обнял дочку. Она прильнула к его плечу. – Только пообещай мне, что не будешь плакать.

– Не буду. – Варя посмотрела отцу в глаза. Она не знала, увидит ли его еще когда-нибудь.

 

Глава 68

Тяжелое, невероятно долгое ожидание. Варе казалось, что время вообще остановило свой ход. Длиннющая ночь не спешила заканчиваться, утро все тянулось, а день не хотел пускать на смену вечер. Варя испытывала нечеловеческую усталость – то ли от ожидания отца, то ли из-за постоянного тихого капризного плача младшего ребенка. Она время от времени прикладывала к груди мальчика. Сашко жадно и больно ловил ротиком соски, пытаясь выцедить хотя бы каплю материнского молока, но грудь была почти пустая. Малыш сжимал ее зубками, и Варя морщилась – жгли незаживающие ранки. Нужно потерпеть, пока ребенок позабавится грудью, успокоится хотя бы ненадолго.

Варя осторожно освободила грудь, когда малыш заснул, переложила его в кровать.

– Мама, – начала хныкать Маргаритка, – я хочу кушать.

– Дочечка, – Варя взяла со стола миску, – иди ко мне, я тебе дам свеклы.

Покормила ребенка отваром из свеклы. Сладковатая еда – потертая свекла, отваренная в воде, но без хлеба. Через час ребенок опять захочет есть – отвар лишь имеет сладкий привкус, в действительности же на большой чугун кладется одна небольшая свекла, а хлеб будет вечером. Каждому по маленькому кусочку. Детям с молоком, взрослым – с отваром, в котором плавают вишневые веточки. Вскоре не будет и такого – придется вырубить вишню, яблони и даже заросли сливняка вокруг могил. Одичавшие кусты слив никогда не родили и никому не мешали. Теперь они – их доход, а с дохода надо будет платить налоги. Вырубят заросли сливняка – обнажатся грустные и одинокие кресты на могилах.

– Мама, дай хлебца, – опять плачет дочка.

– Маргаритка, не капризничай, – Варя погладила ее по головке, – нет хлебца.

– Молочка дай! – просит.

– И молочка пока что нет.

– А ты возьми у коровки.

– Не дает.

– Почему? Она плохая?

– Нет, она очень хорошая, но сейчас у нее молочко закончилось, – объясняет Варя и предлагает: – Ложись на кровать, я тебе сказочку расскажу.

Девочка послушно укладывается в постель, складывает ладошки «лодочкой», просовывает их под щечку.

– Я послушаю сказочку, и ты мне дашь хлебца? – хитро щурит глазки.

И так всегда. Все время разговоры сводятся к еде. Завтра будет на утро «суп» – сваренная на воде измельченная картофелина и крупица соли, и опять будет «чай» из вишневых веточек. А на вечер – последний кусок хлеба, где больше отрубей из проса, чем муки.

– Мама, сказочку! – Маргаритка касается руки матери, и Варя выходит из задумчивости.

– Да, моя дорогая, – произнесла Варя. – Я тебе расскажу сказочку о…

Варя задумалась. Сказку о Колобке? Нельзя – в ней речь идет о вкусном розовом Колобке, испеченном из муки. Может, об Ивасике-Телесике? Варя лихорадочно вспоминает все подробности народной сказки. Нет, нельзя. Там дед с бабой делят между собой пирожки. О Лисичке и Волчище? Опять не то, потому что и там говорится о еде. И почему во всех сказках кто-нибудь что-нибудь ест?! Кто придумал такие сказки?

– Мама, дай мне немножечко сахара, и не нужно сказочки, – просит девочка.

Варя не выдерживает. Идет к большой кровати и, заслонив собой подушку, достает из небольшого мешочка маленький сладкий комочек. Она со страхом коснулась сумки – осталось совсем мало. Поправила подушку, положила в раскрытый ротик лакомство.

– Держи, моя птичка, – сказала Варя, – но не жуй сразу, а пососи. Закрывай глазоньки и соси долго-долго, пока не заснешь.

Девочка довольно улыбнулась и закрыла глазки. Варя укрыла дочку одеялом – есть надежда, что ребенок заснет. Она подошла к окну, выглянула на улицу. Когда же вернется отец? И Василий задержался у своих родителей. За окном – тихая безлюдная улица. Приоткрылась входная дверь дяди Костиной хаты. Мужчина медленно выходит неодетый во двор, пошатываясь, тенью продвигается мимо хаты, опираясь на стены здоровой рукой. Он сел на завалинке, наклонил голову. Отдохнув, снова начал медленно двигаться, держась здоровой рукой за стену. Сосед вышел на улицу и, собрав силы, поковылял через дорогу, направляясь ко двору Черножуковых. Варя бросила взгляд на кровать – дети спали. Она обула валенки, накинула на голову большой платок, вышла во двор навстречу соседу.

Дядя Костя уже доковылял до их усадьбы. Он сидел во дворе на снегу под хатой, опершись спиной на стену.

– Дядя, замерзнете так! – сказала Варя, направляясь к мужчине.

Она подошла к нему ближе. Его лицо было серого оттенка, как сухая земля, измученное-измученное и безразлично-спокойное. Тяжело дыша, переводя дыхание, дядя Костя произнес:

– Варя, прошу тебя… Дай мне… Хоть какую-то каплю еды. Хоть что-нибудь дай…

Варя метнулась в хату. Достала из тайника хлеб, отломила кусочек, в сенях макнула его в воду. Дрожащей рукой человек взял хлеб, положил в рот, начал жевать. Вдруг он медленно скользнул по стене набок, будто захотел прилечь отдохнуть, подогнул под себя ноги, скорчился и замер, не успев проглотить кусочек.

– Дядя… – Варя наклонилась над соседом и увидела, что он уже не дышит.

Преодолевая в себе страх, она отошла от умершего. Затем оделась и вышла на улицу – нигде никого. Даже не слышно собачьего лая. Всегда в мороз собаки лаяли без причины, скорее чтобы согреться, а теперь тихо. Неужели и вправду их съели люди, которым они верно служили, охраняя дворы от посторонних? Нужно дождаться подводы, которая собирает умерших. Спросить бы кого-нибудь, когда она ездит, да не у кого. И детей одних в хате оставлять нельзя, потому что еще украдут. Василий тоже задерживается. Может, родителям совсем плохо?

Варя уже начала замерзать, к тому же забыла прихватить варежки. Возвращаться домой и проходить мимо скрюченного умершего Варе не хотелось, поэтому она начала пританцовывать, чтобы согреться. Никогда не думала, что так обрадуется придурковатому Пантехе. О приближении подводы известил монотонный скрип не смазанного дегтем колеса. Варя увидела, как телега движется по притихшей улице. Когда подошла ближе, Пантеха натянул вожжи, остановил лошадь. На телеге лежало несколько человеческих тел, замотанных в тряпье и старое рядно.

– Там, во дворе, – указала ездовому.

Пантеха усмехнулся, показав редкие гнилые зубы, пошел за покойником. Он вынес на руках тело, как дрова, бросил на телегу сверху, на другие тела.

– Может, – сказала Варя, – какую-то дерюгу найти, чтобы замотать?

– Не надо! – хихикнул Пантеха.

Он подошел к подводе, потянул рядно, которым было прикрыто тело на самом краю телеги. Варя оцепенела от увиденного. Откинув голову, лежала мертвая женщина с широко открытым ртом. На ней была лишь исподняя рубашка, белая, с вышитыми вокруг шеи красными ягодами калины. На лице серовато-коричневого оттенка выпученные, увеличенные глаза, застывшие в отчаянии, уставившиеся невидящим взглядом в небо. Сколько ей было лет? Сорок? Пятьдесят? Возможно, даже тридцать? Трудно было определить, ибо все тело, ставшее похожим на обнаженный скелет, обтянутый тонкой кожей, было покрыто многочисленными морщинами. Когда Пантеха потянул ткань, у женщины медленно сползла с телеги коса, свесилась вниз. Ездовой дернул вожжи, подвода скрипнула колесами, сдвинувшись с места. Варя не могла оторвать взгляд от волос умершей женщины. Совершенно усохшую голову обрамляли пышные, на удивление красивые черные волосы, заплетенные в косу. Подвода тихо двигалась по улице, а длинная толстая коса свисала с нее до самой земли, плавно тянулась по наезженной в снегу колее. Черная как ночь коса и белый снег. Смерть на земле под небом, которое одно на всех…

 

Глава 69

Возвращение отца из России стало настоящим праздником. Когда Павел Серафимович приехал среди ночи домой, в хате возродилась надежда на спасение. И вернулся он не с пустыми руками! Привез три пуда муки, четыре буханки черного, но настоящего хлеба и даже десять килограммов крупы, которой кормили скотину в колхозах. Никто не задумывался, на сколько хватит этой еды, которая казалась целым богатством. Варя с Василием быстро занесли узлы в хату. Лишь когда окна плотно завесили половичками и платками, зажгли свет. Варя быстро начала ссыпать муку в большие бутылки из темно-синего стекла. Василий закупоривал их кукурузными початками и расставлял под крышей погреба, чтобы этой же ночью перепрятать в разных местах.

– Это ты хорошо придумала, – заметил отец, – бутылки, закопанные в земле, не так уж и легко найти копьями.

– Я замесила глину, – сказала Варя, – можно будет несколько бутылок залепить в стену коровника. А что делать с мукой для Оли?

– Я сегодня же отнесу ей.

– Но вы уморились, устали с дороги. Еще и не ели, не отдохнули.

– На том свете отдохну, – пошутил отец.

Павел Серафимович разделил крупу, забрал муку для Ольги, забросил за плечи мешок и исчез в темноте. Варя, насыпав в бутылки крупу, пошла с мужем их закапывать. Копать мерзлую землю было трудно, но утешало то, что было много слежавшегося и истоптанного снега. Им супруги присыпали нарушенную землю и притоптали сверху ногами. После этого они закрылись в коровнике, и только тогда Василий зажег тоненькую восковую свечку, чтобы Варя смогла замуровать бутылки в стене. Тщательно выровняв свежую глину на стене, Варя вымыла в сенях руки. Василий сразу же вынес корыто, вылил из него воду в туалет. Если придут активисты, то могут догадаться о тайнике, заметив следы свежей глины. Осталось спрятать буханки хлеба. Долго они носили хлеб по хате, выискивая надежное место. Одну ковригу Варя спрятала под печью, а для второй никак не могли найти тайник.

– Может, под детской кроватью? – шепотом спросила Варя.

– Давай, – согласился мужчина.

Они вытянули из-под кровати узел со старыми вещами, чтобы положить хлеб подальше от посторонних глаз. Шуршание разбудило Маргаритку. Она проснулась и сразу же вперилась взглядом в буханку.

– Хлебчик! – радостно вскрикнула девочка, показывая пальчиком. – Дай мне!

Прятать было поздно. Варя отломила кусочек, дала дочке.

– Быстренько ешь и ложись баиньки, – сказала она. – Это принес тебе зайчик. Поняла?

– Да! – кивнула девочка, уминая хлеб.

– Если кому-то расскажешь, то придет Бабай и заберет у тебя хлебчик, – настаивала Варя.

– Не скажу, – тихо пообещала девочка.

– Вот и хорошо! Ложись спатки, а то Бабай уже ходит под окнами, – настращала она дочку.

Варя встала на колени, засунула подальше завернутый в тряпку хлеб, впереди него положила под кровать узел с вещами.

Варя приготовила большой чугун, налила туда воды, принялась растапливать печь. Если у кого-то в селе была возможность приготовить еду или испечь паляницу, делали это ночью. И даже под сенью ночи было опасно. Стукачи-оборотни, чтобы угодить руководству и заработать кусок хлеба в качестве награды, не спали по ночам. Поговаривали, что они выходили на пригорок возле бывшей церкви и оттуда наблюдали, не идет ли в какой-то хате дым из дымохода. Назавтра могли прийти непрошеные гости-активисты и начать рыскать – если топят ночью печь, значит, есть припрятанный хлеб. Люди стали остерегаться даже своих соседей, которые из зависти могли донести, услышав запах свежеиспеченного хлеба. После того как поели, сразу же начисто мыли миски, вытирали их досуха полотенцем. В любое мгновение кто-то мог зайти в хату и увидеть, что есть еда.

Варя готовила настоящий суп. Василий перенес керосиновую лампу ближе к печи, а сам сел у окна на страже. Варя почистила картофелину, тоненькие полоски очисток сразу же завернула в тряпку, спрятала под печью. Когда вода хорошо вскипела, она подсолила варево, всыпала целую горсть крупы. Варя пыталась вспомнить, когда в последний раз ела суп, и не смогла. Казалось, что это было так давно!

Вернулся домой отец, и Василий пошел отдыхать.

– Все хорошо! – радостно сказал отец. – Никого по пути не встретил, все передал Оле.

– Сейчас доварится суп, и я вас накормлю горяченьким, – сказала Варя.

Пока дочка хозяйничала возле печи, отец рассказывал о поездке.

– Так что коня я вернул, – закончил он свой рассказ, – можно быть спокойным.

Варя накормила отца, и он сразу же заснул в дочкиной хате, уставший и счастливый. Варя уже не пошла ложиться. Она отложила горсточку крупы и кусочек хлеба для Марички. Картофельные очистки достала из тайника, залила кипятком в ведре, прибавила немного отрубей – пусть и у Ласки будет маленький праздник.

Утром Варя с нескрываемой радостью накормила семью настоящим супом. То ли ей показалось, то ли действительно у маленького Сашка сразу порозовели щечки. Варя поела последней. Она начисто вымыла миски, вытерла их и сразу же спрятала. Собиралась пойти к подруге, но вдруг почувствовала невероятную усталость. Казалось, ноги и руки налились свинцом, стали неподъемными, тяжелыми. Очень хотелось спать. Веки сами собой смыкались, будто она не спала целую вечность.

– Я хочу спать, – сказала она отцу, который играл с повеселевшими детьми, – очень хочу.

– Да на тебе лица нет! – встревожился Павел Серафимович. – Ты, случайно, не заболела?

– Нет, – едва шевеля губами, сказала Варя. – Я больше не могу… Спать…

– Иди ложись!

Варя коснулась головой подушки и сразу же попала в крепкие объятия сна. Ей снились счастливые дни. Она шла по березовой роще. Щебетали птички всеми голосами, щелкал соловей, легкий шалун-ветерок играл косами березок, перебирая их зеленые-зеленые листочки. Пахла зеленая трава, из которой выглядывали ясноглазые полевые ромашки, отдавали синевой колокольчики, розовел клевер. По траве бегали Маргаритка и Сашко, играя в пятнашки. У дочки на головке – веночек из ромашек и клевера, в руках Сашка – букетик васильков. И на душе такой покой и ощущение полноты счастья, что хотелось взлететь на крыльях под самое небо! Варя не видела, но чувствовала, что рядом тот человек, без которого не было бы этого неземного ощущения блаженства. Она знала – рядом был Андрей.

– Проснись, доченька, – услышала она голос отца.

Открыла глаза и мигом вернулась в жестокую реальность. По хате уже сновали активисты. Варя так быстро вскочила с кровати, что закружилась голова, она пошатнулась и едва не упала.

– Иди сюда, девочка! – Ганна присела на корточках возле Маргаритки. Девочка с недоверием исподлобья посмотрела на незнакомую тетку. – Не бойся! Вот смотри, что у меня есть! – Ганна достала из кармана конфету, показала Маргаритке.

– Дай мне! – У ребенка загорелись глазенки.

– У меня еще одна есть. – Активистка достала еще одну конфету, дразня малышку. – Хочешь?

– Хочу!

– Давай договоримся, – подлизывалась комсомолка, – я тебе дам конфеты, а ты мне кое-что расскажешь. Хорошо?

– Тогда дашь?

– Обещаю! – улыбнулась Ганна. – Скажи мне, ты сегодня кушала?

– Кушала.

– Что ты кушала?

– Супчик.

– А еще? Хлебчик кушала? – держа конфеты на вытянутой руке, допытывалась Ганна.

– И хлебчик кушала, – призналась девчушка.

– А ты можешь мне показать, где спрятан хлебчик?

– Нет, не могу!

– Почему?

– Придет Бабай и заберет, – объяснила Маргаритка.

– Отцепись от ребенка, – вмешалась Варя.

– Не мешай! – отмахнулась от нее бывшая подруга и продолжила: – Ты боишься Бабая?

– Ну да!

– Давай договоримся: я прогоню Бабая, и он больше никогда не придет. За это ты мне покажешь, где спрятан хлебчик.

Варя затаила дыхание. Маргаритка задумалась. Она смотрела то на тетю, то на конфеты, которые та держала перед самым носом.

– Там! – шепотом сказала девочка, указав ручкой под детскую кроватку.

Ганна встала на колени, отбросила в сторону узел, достала буханку хлеба.

– Есть! – продемонстрировала она, размотав тряпку. – Не соврали, что ночью жрать готовили!

– Где мои конфеты? – дернула ее за юбку Маргаритка.

– Держи! – отдала одну. – С тебя хватит. Мне еще надо бабаев из всего села выгнать. – Она неприятно расхохоталась. – Идем поищем на улице, – обратилась к ребятам. – Уверена, это не все находки на сегодня.

– Дай еще! – настаивала Маргаритка.

Ганна на виду у девочки развернула конфету, вбросила ее себе в рот, а ребенку отдала обертку.

– Бери, будешь играться!

– А конфетка где? Дай мне!

– Иди у своего папы попроси, если он твой папочка! – Ганна рассмеялась.

Начали рыскать всюду, тыкать копьями. Мерзлая земля плохо поддавалась, поэтому Семен Петухов недовольно скривился:

– Может, пойдем отсюда?

– Идите, – сказал Павел Серафимович, – что было – забрали, уже нет ничего.

– Подождите! – остановила их Ганна. – Посмотрите туда! – указала пальцем на крыльцо старой избушки, где Павел Серафимович только что заменил подгнивший столбик. – Видите, там нарушена земля?

– Это я ремонтировал крыльцо, – пояснил человек.

– Обнаглели – дальше некуда! – негодующе сказала Ганна. – Что-то закопали и даже снегом не притрусили. Ребята, потыкайте здесь!

– Нет! – кинулась к ним Варя. – Там нельзя! Под крыльцом похоронены некрещеные дети! Ганна, ты же знаешь, что у мамы умерло четверо девочек? Я же тебе рассказывала! Помнишь, как ты боялась вечером проходить мимо этого места?

– Боялась? – Ганна рассмеялась. – Глупая была, потому и боялась. Теперь я ничего не боюсь! Пришло время бояться тебе!

Варя до конца не верила, что там начнут копать. Активисты потыкали копьями, принесли лопату, начали долбить мерзлую землю.

– Полноте, – попросил Павел Серафимович, – там ничего нет. Не берите грех на душу, не тревожьте сон ангелочков.

– А мы – комсомольцы, – разгребая землю, ответил Осип. – Для нас греха нет.

– Ироды вы, а не комсомольцы, – глухим голосом сказал отец.

Варя увидела среди разрытой земли белые кости, вскрикнула, прикрыла ладонями лицо и расплакалась. Павел Серафимович прижал к себе дочку.

– Фу! Какая гадость! – услышала она голос Ганны. – Пошли отсюда!

Варя открыла лицо, когда раздался отцовский голос.

– Все! – сказал он. – Пусть отдыхают себе с богом.

Отец разровнял лопатой землю, сыпнул сверху снега.

 

Глава 70

Варя, подоив корову, положила в карман небольшой узелок крупы, которую припрятала для Марички, отлила в крынку молока, осторожно засунула ее за пазуху. Пока хорошо прогорят дрова в печи, решила сходить к подруге.

Туман жалобно заскулил, увидев Варю.

– Потерпи, – сказала ему. – Сейчас вернусь и чем-нибудь тебя накормлю.

Варя невольно глянула в сторону сельсовета. На улице еще не рассеялась ночная темнота, но даже в сумерках она заметила на крыльце человеческую фигуру.

«Кого это там принесло ни свет ни заря? – подумала Варя. – Наверное, кто-то уже высматривает, что творится у нас во дворе».

Она отперла калитку, вышла на улицу. Проходя мимо бывшего родительского дома, опять не удержалась, посмотрела в ту сторону. Фигура была неподвижна.

– Кто там? – спросила Варя.

Ответа не последовало. Любопытство взяло верх, и Варя сделала несколько шагов до входной двери сельсовета. Волосы от ужаса зашевелились на голове, и Варя дико закричала – там висел на веревке человек. На ее крик откуда-то прибежала женщина, подошел сосед, а Варя не могла оторвать глаз от повешенного.

– Это же председатель колхоза, – донесся до нее голос, как из-под воды. – Это же Ступа!

Овладев собой, Варя побежала домой. Из крынки расплескалось молоко, залив ей грудь.

– Папа! – Она тяжело дышала. – Там висит Ступак!

– Где? – вскочил с кровати Павел Серафимович.

– Там! – показала рукой.

Уже рассвело, когда Варя опять вышла на улицу. Тело председателя колхоза все еще висело, тихо покачиваясь от ветра. Что он не сам полез в петлю, а ему помогли, было понятно по связанным веревкой рукам, заведенным назад. Явилось все руководство, стояли кучкой, о чем-то переговаривались. Собралась толпа любопытных. Люди обсуждали событие, но никто не выразил сожаления. Варя посмотрела на повешенного и сразу отвела глаза. У мужчины было большое, налитое кровью посиневшее лицо, изо рта вывалился фиолетовый язык.

Заскрипела подвода ездового.

– Тпр-р-р! – остановил коня Пантеха. Он прошел сквозь человеческую толпу, остановился, увидел повешенного и направился к нему.

– Стой! – закричал ему Лупиков. – Ты куда?

– Туда! – Пантеха показал пальцем. – Надо отвезти.

– Езжай дальше, – приказал чекист.

– А он?

– Его снимет милиция, – сказал Лупиков и вытолкал в спину растерянного Пантеху.

– Но-о! – послышалось с дороги, и подвода поскрипела дальше.

Варя уже собралась идти к Маричке, когда через толпу, прямо к повешенному, подошла Одарка. Подурневшая, худая, с запавшими глазами, на руках она держала закутанного ребенка. Не успел Лупиков и глазом мигнуть, как женщина плюнула на тело Ступака.

– Ну что, косолапый? – усмехнулась. – Доскакался? Собаке собачья смерть! Тьфу! – плюнула еще раз, довольно засмеялась и пошла себе.

Варя направилась к Маричке. Должна же она, в конце концов, до нее дойти!

– Слышала, что случилось? – спросила Варя, зайдя в хату подруги.

– Слышала. Пусть бы их всех перевешали! – ответила Маричка.

– Как вы здесь?

– Мать… посмотри сама.

Варя подошла к кровати, Маричка подняла одеяло, которым была закутана женщина. У нее были открыты глаза, но в них уже не осталось жизни, лишь полное равнодушие ко всему.

– Скорее бы уже, – хрипло сказала женщина.

Ее грудь поднималась от частого тяжелого дыхания, обнаженные ноги, когда-то такие крепкие и упругие, похожие на бутылочки, стали тоненькими. Казалось, что это одни кости, плотно обтянутые желтой кожей, лишь неестественно выступали коленные суставы. Маричка укрыла мать.

– А Сонечка, кажется, поправилась, – заметила Маричка.

Она подняла распашонку ребенка.

– Смотри, у нее животик увеличился, – похвасталась подруга. – И ножки уже не такие худенькие.

Варя заколебалась, нужно ли сказать Маричке правду. Было заметно, что ребенок совсем отощал и начал пухнуть от голода.

– А я говорю, что ребенок потолстел так, как мои ноги, – вмешалась в разговор тетка Фенька, свекровь Марички, – а она мне не верит. – Женщина подняла юбку, показав неестественно полные ноги. – Быстрее бы уже отмучиться. Нет уже силы жить.

– Нет! Неправда! – Маричка взяла на руки ребенка. – Скажи, Сонечка, что наша бабушка все наговаривает.

Лишь теперь Варя заметила в глазах Марички какой-то нездоровый блеск. И разговаривала Маричка как-то странно, быстро и слишком возбужденно.

– Скоро вернется наш папочка, – обращалась Маричка к ребенку. – Он привезет нам много-много хлеба! Папочка нас любит, он заберет нас к себе в город. А там есть столовые, есть магазины, а в них и хлеб, и конфеты, и масло! Все-все! Моя дочечка будет есть сладкие конфетки. Да, Соня?

– И так всегда, – пожаловалась тетя Фенька. – Неужели не понятно, что Павла уже не стоит ждать?

Маричка нехорошо глянула на свекровь и опять к ребенку:

– Плохая у нас бабка! Да, доченька?

– Маричка, ты не заболела? – осторожно спросила Варя.

– Нет! С чего ты взяла?

– Мне показалось.

– А нам ничего не кажется! Да, моя куколка? – Она поцеловала ребенка в лоб.

– Я принесла немного еды, – сказала Варя, поставив крынку на стол. – Здесь еще немного крупы.

– Вот и хорошо! – весело сказала Маричка. – Сейчас будем кушать.

– Так я пойду?

– Иди, Варя, иди! – ответила Маричка, не взглянув в ее сторону.

 

Глава 71

– Слушайте, что я вам сейчас расскажу! Не поверите! – начала Ольга радостно, едва успев переступить порог. Она быстро разделась, уселась на скамью.

– Что же такое необычное случилось? – поинтересовался Павел Серафимович.

– Как вы уже слышали, – начала Ольга, покрыв плечи платком с головы, – вместо повешенного председателя колхоза назначили Щербака. Говорят, что временно, пока созовут колхозное собрание и выберут нового.

– Это мы уже слышали, – сказал отец.

– Утром все руководство уехало в район – то ли на совещание, или кто его знает, куда их черти понесли, – продолжила Ольга. – Я отпросилась и сегодня была дома. Вот вижу – люди куда-то спешат. Я на улицу – бегут в колхоз с сумками, с мешочками, с узелками – кто с чем. Узнаю, что раздают зерно колхозникам. Кто, что и сколько – никто не знает. Я за Ивана и тоже туда! В кладовой стоят весы, и сам Кузьма Петрович раздает каждому члену колхоза по килограмму пшеницы и по полкило гречки. Если бы вы видели, что там творилось! Женщины руки пытались ему целовать! Оно же, конечно, дал понемногу, но это зерно может спасти чью-то жизнь. Может, для кого-то и гречка – спасение от верной гибели. Не так ли?

– И вы свое получили? – спросил отец.

– Да! И на Ивана дал, и на свекровь, хотя те уже не в состоянии были дойти. Я и вам принесла горсточку гречки.

– Зачем? – сказала Варя. – Мы же больше, чем ты, выменяли муки.

– Не вам, так детям кашка или супчик будет! – Ольга торжественно положила на стол узелок.

Варя подоила корову, остановилась возле коровника. На землю опускался зимний морозный вечер. Раньше она с этого места любила наблюдать за переменчивыми огоньками на взгорье. Там был хутор Надгоровка, где избушки выстроились в один ряд. Десять избушек, в которых по вечерам люди зажигали свет. Наступала темнота, и избушки исчезали из вида, а во тьме мигали лишь огоньки окон. В последнее время Варя заметила, что огоньков становится все меньше и меньше. Еще вчера тускло поблескивало лишь в одном окошке, а сегодня была сплошная темнота. Варя еще немножко подождала – огонек так и не засветился. Она уже собралась идти в хату и цедить молоко, когда услышала, как скрипнула калитка.

– Кто там? – спросила она, увидев человеческую фигуру.

– Варя, это я, Кузьма Петрович, – отозвался пришедший.

Варя поставила ведро, подошла ближе.

– Вы к отцу? – спросила. – Проходите, он дома.

– Нет, я к тебе.

– Ко мне? – удивилась Варя.

– Да. Что ты там высматривала? – спросил мужчина. – Подошел, увидел тебя, а ты так пристально куда-то смотрела.

– Люблю наблюдать за огоньками в хатах Надгоровки, – ответила Варя. – А сегодня не дождалась ни одного.

– Их уже не будет, – задумчиво сказал Кузьма Петрович. – Никогда не будет. Угас свет в хатах, потому что некому светить. Сегодня умер последний житель хутора.

– Неужели никого не осталось?

– Ни одной живой души. Сам проверил все жилища. Ездовой вывез последнего умершего, а я закрыл все двери и ставни, повесил черный флаг на крайнем доме.

– Черный? Зачем?

– Черный флаг… Печаль, траур. Это значит, что в поселении уже никого не осталось. Вместе с людьми умрут их жилища, дворы и садики зарастут сорняками, хаты врастут в землю, развалятся и вскоре сравняются с землей. О бывшей жизни будут еще некоторое время напоминать яблони и вишни, но и те недолго просуществуют без людей, одичают, вымерзнут, погибнут, как и их хозяева.

Они помолчали – грусть охватила души, не оставив нужных слов.

– Может, зайдете в хату? – Варя первой нарушила молчание.

– Нет, я ненадолго, – сказал Кузьма Петрович. – Сегодня раздал людям немного зерна и гречки.

– Слышала. Но мы же не колхозники.

– Я принес вам немного зерна, – протянул ей сумки. – Там гречка и пшеница.

– Но… – Варя растерялась.

– Бери, пригодится. Я когда-то дружил с твоим отцом.

– Я знаю.

– Если спросит обо мне, скажи, что я не забыл добро, которое он сделал для меня, – попросил Щербак.

– Так зайдите и сами скажете.

– Возьми еще это. – Мужчина взял Варину руку, положил на ладонь что-то металлическое и теплое.

– Что это? – спросила она.

– Моя награда, – ответил Щербак, – серебряный Георгиевский крест.

– Зачем вы мне его даете? – спросила совершенно растерявшаяся Варя.

– О торгсине слышала?

– Немножко, – призналась она.

– Там можно выменять за серебро что-нибудь из еды.

– Нет, я не возьму! Это же ваша награда!

– Да. Я был на фронте фельдшером, спасал раненых.

– Тем более! – Варя протянула руку с наградой. – Заберите назад!

– Оставь. Все равно назад не возьму.

– Почему? – спросила она. – Почему вы нам помогаете?

– Ты очень похожа на свою мать, на Надю, – с какой-то нежностью сказал мужчина.

– И отцовское что-то есть.

– Надя… Она была такой красивой!

– Вы ее знали смолоду?

– Да. Нам с женой не повезло – нет детей. Когда смотрю на тебя, то представляю, что ты могла быть моей дочкой.

– Как это?

– Я был влюблен в твою мать, – признался мужчина, – а когда приехал, то узнал, что Павел ее уже сосватал. У меня хорошая жена, но я всю жизнь с теплом и нежностью вспоминал Надю. Ни разу даже не поцеловал ее, не узнал, какие на ощупь ее волосы. Жил рядом с хорошей женой, а в мыслях всегда была первая любовь. Не знаю, поймешь ли ты меня, как это жить рядом с одной, уважать ее, жалеть, а думать о другой?

Варя промолчала, лишь вздохнула.

– А будь я вместе с Надей, ты была бы моей дочкой, – сказал он с сожалением в голосе.

– Тогда я была бы другой, – улыбнулась Варя.

Она поблагодарила Кузьму Петровича.

– Так я пойду? – спросила она.

– Ни слова отцу о нашем разговоре, – попросил он. – И передай ему, что я прошу у него прощения.

– За что?

– За все! – ответил он и быстро исчез в темноте.

 

Глава 72

Пока руководство ожидало милицейской подмоги, чтобы арестовать Кузьму Петровича, к его усадьбе подтянулось немало людей со всех уголков села. Полученные вчера продукты дали крестьянам какую-то надежду, а уже на следующий день стало ясно, что она была призрачной. Подкопаевцы обступили толпой Кузьму Петровича, оттеснив руководство в сторону. Щербак стоял на крыльце, без шапки, без теплой одежды. Рядом с ним – жена Мария, не испуганная, ни тени обреченности, готовая принять реальность такой, какая она есть.

– Подкопаевцы, – обратился к людям парторг, – товарищи! У меня очень мало времени и хочу сказать: жалею, что не успел сделать для вас больше. – Толпа стихла, будто замерла. – Вы многого не знаете. Мне терять нечего, поэтому я могу себе позволить донести до вас правду.

Люди жадно ловили каждое его слово.

– Армия, отряды НКВД окружили украинские села, железнодорожные станции, была введена паспортная система, запрещена продажа билетов. Все для того, чтобы никто из вас не смог выехать в другие регионы СССР. В то время, когда у вас изъяли последнюю буханку хлеба, в Херсоне, в портовом городе, тоннами грузят зерно для отправки в Турцию! – Щербак гордо и смело посмотрел вокруг, продолжил: – Когда шторм разбивал баржи о берег и волны прибивали к берегу зерно, его обливали бензином и жгли. Вдумайтесь, люди! Слой зерна доходил до метра в толщину, и когда его жгли, то горел весь берег!

Толпа зашумела, руководство попробовало незаметно протиснуться вперед, но люди стояли плотным кольцом.

– В то время, когда вымирают целые села от голода, на полную мощность работают спиртовые заводы, перерабатывая драгоценный хлеб на водку, а в Польше украинской свеклой кормят свиней, потому что наша свекла вкусная и дешевая. И это в то время, когда одна такая свеколка могла бы спасти чью-то жизнь!

Быков что-то приказал своим помощникам, и они начали силой прорываться сквозь толпу.

– Машина смерти, запущенная Сталиным, – еще громче, возбужденно продолжил Щербак, – машина разрушения уже катится по стране! Она набирает такие безумные обороты, что ее невозможно остановить! Исчезают целые села. Спустя некоторое время их названия уберут с карты страны! Настоящих хозяев оторвали от земли, объявили кулаками, врагами, саботажниками. До руководства дорвались лодыри и неучи, которые отбирают у ваших детей последний ломоть хлеба!

Лупиков с братьями Петуховыми уже схватили под руки Кузьму Петровича, потянули за собой. Щербак, собрав все силы, двинул локтями, освободив руки. Он достал из кармана партийный билет, успел разорвать его на куски.

– Вот ваша коммунистическая политика! – крикнул он, бросив под ноги остатки билета, истоптал их сапогами. – Прощайте! Не поминайте…

Щербак не успел закончить, как получил от Лупикова удар по голове наганом. Мужчина пошатнулся, из головы брызнула кровь, потекла по лбу красным ручейком, закапала на снег. Его потащили под руки комсомольцы. Толпа расступилась. На снегу за Щербаком осталась дорожка с красными каплями, похожими на ягоды калины. За мужем пошла жена.

– А что с ней делать? – спросил Лупиков Быкова, кивнув на жену парторга.

– Забирай и ее, там разберутся, – приказал он.

Щербака забросили на подводу. Он поднял голову, вытер с глаз кровь.

– Будьте вы прокляты! – Он плюнул Быкову в лицо и сразу же получил второй удар, который мгновенно его скосил.

Мария покорно села рядом с мужем, закрыла своим платком рану.

– Что же вы делаете, ироды?! – закричала какая-то женщина. – Дайте людям одеться!

Она побежала в хату, вынесла кожухи и валенки, подала женщине.

– Да сохранит вас Господь! – перекрестила на дорогу.

– Не сохранит ваш Бог, не надейтесь! – крикнул Быков.

Он сел на подводу, и конь двинулся с места.

– Помоги вам Господи! – раздавалось вслед.

– Дай Бог им здоровья!

– Спасибо вам!

– Возвращайтесь!

– Кузьма Петрович, мы будем вас ждать!

Щербак не слышал этих слов, лишь его жена помахала на прощание рукой. Глаза ей застилали слезы, толпа людей расплывалась перед глазами, пока совсем не исчезла. Мария знала, что уже никогда не увидит односельчан…

 

Глава 73

Варя собралась идти от сестры домой, и Ольга вышла вместе с ней на улицу. Уже смеркалось, на улицах было тихо и грустно, лишь полнолицая луна вполглаза выглядывала из-за темной тучи.

– Люди! Люди добрые! – услышали женщины мужской голос. По улице быстро шел бандурист Данила, прощупывая палкой дорогу впереди себя. – Есть здесь кто-нибудь?

– Есть! – отозвалась Ольга, и мужчина поспешил на ее голос.

– Что случилось? – спросила Варя, увидев, что слепой идет один, без мальчика-поводыря.

– Беда! Ой, какая беда! – сокрушался взволнованный бандурист. – Помогите, люди добрые! Пропадет мой мальчик, замерзнет!

– Дедушка, успокойтесь и расскажите, что случилось, – сказала Ольга.

– Василько, – старик тяжело дышал, – он заболел, у него жар. Он несколько дней назад простудился и начал кашлять, а сегодня стало совсем плохо. Пылает как огонь, горит ребенок. Ой, горе!

– Так где же он?

– Мы с ним в лесу целый день отсиживались, чтобы под вечер прийти в село, – заверил старик. – Жгли костер, чтобы не замерзнуть, а потом он лег возле огня и потерял сознание. Я его и снежком растирал, и водой пытался напоить – напрасно. Так у него в груди хрипит, аж страшно, а сам горячий весь, мокрый от пота.

– Так где же он сейчас? – повторила вопрос Ольга.

– Я его в лесу оставил, у костра, но он, наверное, уже затух. Я, слепой дурень, не сразу нашел дорогу, еще блуждал по лесу, а он там один. Бедняжка! – Старик был в отчаянии. – Вышел на дорогу и побежал в село за помощью. Помогите мне, люди добрые, потому что скоро стемнеет и уже нельзя будет найти ребенка!

– Далеко идти?

– Да нет, за селом, в лесу! Я же один его не найду!

– Сейчас я Ивана позову, – сказала Ольга.

– Я тоже пойду с вами, – обратилась Варя к деду.

– Сани нужны, – подсказал старик, – если он и до сих пор без сознания, то надо забрать.

Ольга тоже решила пойти. Иван шел впереди, таща за собой сани, за ним – Ольга, позади Варя вела под руку Данилу. Старик всю дорогу не мог успокоиться, обвиняя себя в том, что заблудился и покинул Василька. Кобзарь останавливался, принюхивался и опять шел.

– Если бы еще знать, куда идти, – заметила Ольга. – Темно стало, хоть глаз выколи. Так можно и до утра блуждать.

– Огонь, скорее всего, уже погас, – сказал Данила, – но мы должны услышать запах дыма. Должны же головешки тлеть?

Варя остановилась, принюхалась.

– Кажется, там! – указала рукой. – Да! Оттуда тянет палёным.

Мальчик лежал, закутанный в дерюгу, у костра. Огонь уже не горел, от головешек поднималась струйка дыма. Иван подошел к ребенку, коснулся рукой, отрицательно покачал головой.

– Василько, где ты, моя детка? – протянул вперед руки Данила.

Ольга присела, дотронулась до лица и рук ребенка, сказала деду тихо:

– Он здесь.

Варя подвела кобзаря к Васильку.

– Как ты, Василько? – спросил старик, встав перед ним на колени.

Он нащупал одежду, медленно провел руками по груди мальчика. Чувствительные пальцы бандуриста коснулись лица ребенка и сразу же замерли. Старик сбросил с себя шапку, закрыл ею лицо. Все стояли молча, не находя слов утешения. Данила опустил руки, наклонился, припал губами ко лбу ребенка.

– Прости меня, дитя, – сказал подавленно.

– Дедушка, ему мы уже ничем не поможем, – сказала Ольга, – ночь на улице, нужно… что-то делать.

– Да. Конечно, – глухо отозвался Данила. – У меня есть маленький топорик. Поможете мне вырыть могилку?

Дорогу домой одолели молча. Когда добрались до села, Ольга предложила Даниле заночевать у них.

– Если это вас не обременит, – сказал Данила, согласившись.

– Куда вы пойдете? Да еще и один, – сказала Ольга.

Варя тоже зашла в хату, чтобы согреться. Ольга сразу же выгнала Ивана.

– Ты уже ужинал, – сказала ему, – так иди спать, завтра рано вставать на работу.

Варя встала возле печи, приложила холодные ладони к теплому дымоходу. Ольга посадила деда рядом с собой за стол, угостила вареной картошкой и хлебом.

– Сейчас еще чаю дам, – сказала она. – Правда, он из веточек и без сахара, но я добавляю каплю вареной сахарной свеклы. Немножко попахивает, но пить можно.

– Спасибо вам, – грустно сказал Данила. – И есть хотелось, а теперь не лезет ничего в рот. Как вспомню Василька… Не уберег ребенка, не смог. И как я буду без него? Он был моими глазами, а теперь я настоящий слепец.

– Не терзайте себе сердце, дедушка, – сказала Ольга, наливая из чугунка чай. – Такая, значит, его судьба. Все мы под Богом ходим. А вот вам надо теперь найти помощника.

– Надо, – вздохнул старик.

– Послушай, – Ольга села рядом, заговорила тише, – возьми с собой моего сына.

Варя удивленно посмотрела на сестру.

– Моего старшего сына тоже зовут Васильком, – продолжила Ольга, – и по возрасту он такой же, ему двенадцать лет исполнилось. Будет тебе хороший помощник.

– Даже не знаю, – пожал плечами Данила. – Того ребенка я забрал, потому что он остался круглым сиротой и мог погибнуть.

– А мой тоже может погибнуть, умереть от голода, – вполголоса говорила она. – Свекровь лежит, уже доходит, свекор еле живой, а еще, кроме Василька, четверо останутся. Я не знаю, удастся ли мне их спасти от голодной смерти, так хотя бы один выживет рядом с тобой. Тебя люди любят, всегда подают, вы не умрете, как мы здесь. Прошу тебя, окажи добрую услугу: забери ребенка. И тебе будет легче, и я буду знать, что парень не умрет.

– Это большой риск, – заметил Данила. – Я думал, что спасу Василька, а вышло видишь как.

– От болезней никто не застрахован. Ты не мог помочь этому ребенку, не обвиняй себя.

– Сейчас и на нас, кобзарей, начались гонения, – объяснил он, – придется прятаться, как вору.

– Ты же знаешь, что в селе не лучше. Прошу тебя, спаси моего ребенка!

Данила молчал, думая о чем-то своем.

– Забери хотя бы до лета, – попросила Ольга. – Если доживем, то начнутся огороды, станет легче, может, что-то и поменяется к лучшему.

– Где мальчик? – спросил кобзарь.

– Сейчас!

Ольга поднялась, Варя отошла с ней от старика.

– Оля, а как на это посмотрит Иван? – спросила шепотом.

– Иван? Куда он смотрел, когда рвал горло за свой колхоз? Теперь моя очередь спасать детей.

– Как можно? Отправить ребенка бог знает куда?

– Лучше уже так, чем отдать на телегу Пантехе, – сказала Ольга. – По крайней мере будет надежда на спасение.

Василько поздоровался с дедом. Ольга посадила его рядом с бандуристом, объяснила, что он будет поводырем вместо Василька.

– Пока что пропустишь занятия в школе, – сказала ему мать, – а потом вернетесь, и ты все догонишь.

Василько с интересом и некоторым страхом посмотрел на деда.

– А правда, что кобзари ослепляют своих детей? – спросил Василько, не сводя глаз с кобзаря.

– Откуда ты такое взял? – спросил старик.

– От людей слышал, и ваш поводырь был слепой на один глаз.

– Вон оно что! – улыбнулся Данила. – Василько с детства был слеп на один глаз. А то, что кобзари ослепляли своих детей, говорят старые люди, правда. Но то было давно, когда зрячему строго запрещалось быть кобзарем.

– А вы меня научите своим песням?

– Со временем научу. Дорога у кобзаря бесконечная, длинная, считай, всю жизнь топчет ногами тропы-дороги, поэтому обо всем переговорим, всему научу. Сейчас моя бандура отдыхает, ожидает других, лучших времен. Да и песни появились другие. Что у кого болит, тот о том и говорит. Сейчас люди частушки сочиняют.

– Споете? – уже без страха спросил Василько.

– Не могу, люди уже спят. Лишь тихонько напою. Хочешь?

– Ага!

– Понравилось?

– А еще можно?

– Можно. Слушай, но никому не рассказывай!

– Или еще:

– Хватит вам петь! – уже веселее сказала Ольга. – Нужно собрать вещи в дорогу.

Она принесла сумку, сложила туда одежду, полотенце, валенки.

– Я положила несколько пар портянок и валенки, – объяснила Ольга Даниле. – У ребят были одни сапоги на двоих, потому что у Василька они совсем износились. Пообещали в школе выдать ему. Бегу, радуюсь, что теперь будут у ребенка ноги сухие, а меня встречает учительница и говорит, что нет уже наших сапог, председатель сельсовета забрал для своего сына. Пришел нагло и забрал. И управы на него нет! Кто бедствует, а кто жирует, – жаловалась Ольга, собирая сумку. – Придется идти в дырявых сапогах, а когда будет сухо, можно надеть валенки. Портянки будешь, сынок, сушить у костра, не носи мокрые, а то ноги застудишь. Сейчас пойдете спать, а я вам на дорогу испеку хлебушка.

Василько улыбнулся, доверчиво положил головку деду на плечо.

 

Глава 74

Нести в торгсин серебряный Георгиевский крест вызвался Василий. Павел Серафимович настаивал, что идти должен он и только он, но Варя уговорила его отдохнуть.

Василий вернулся с двумя килограммами муки.

– Шел и думал, – начал он рассказывать о дороге, прихлебывая горячий суп, – если остановит милиция, то скажу, что несу отцовский крест в торгсин. Это же не запрещено, поэтому должны пропустить. Мне повезло – заслона на дороге не было. Поэтому без особых приключений добрался до города, спросил у людей, где этот торгсин, мне показали. Захожу, достаю награду, подаю продавцу. А он – вылитый еврей! Покрутил крест в руках и говорит: «Ты где его украл?» Говорю, что моего отца. «Так он у тебя царский прислужник?» – спрашивает. «Он был фельдшером, – объясняю, – спасал людей». – «И офицеров спасал?» – «Наверное, потому что они тоже люди». – «А, так он господ спасал! Помогал врагам революции! Иди с ним отсюда, пока милицию не вызвал!» – орет. С трудом уговорил его, пожаловался, что двое детей дома голодные. Смилостивился, говорит, что больше килограмма не даст. Еле выпросил у него два кило.

– Говорят, что за золото больше дают, чем за серебро, – сказала Варя.

– Возможно, – согласился Василий. – Но я попал на еврея, а они своего не выпустят из рук. По пути домой встретился с одним мужиком. Немного прошли вместе, так ему за две серебряные ложки дали тоже два килограмма, правда, ржаной муки. А мне повезло, что пшеничной досталось.

– Говорят, за два золотых обручальных кольца дают два пуда муки, – думая о тайнике, сказала Варя.

– Да где же их взять? – вздохнул Василий.

Варя сразу же спрятала муку, тщательно вымыла миску, чтобы ничего не осталось.

– Я хочу сбегать проведать Маричку, – сказала она мужу. – Ты будешь отдыхать?

– Да нет. Поиграю с детьми, соскучился, а под вечер схожу к родителям.

Варя не успела одеться, как распахнулась дверь и на пороге появилась Маричка. Раздетая, нечесаная, глаза блестят нездоровым блеском, на руках – завернутый в одеяло ребенок.

– Накорми ее, – незнакомым голосом сказала она и протянула Варе ребенка.

Варя отвернула уголок одеяла и обомлела. Ребенок впился зубками в свою ручку. Ротик и ручка у девочки были в собственной крови. Варя попробовала отнять ручку от рта Сонечки и поняла, что ребенок уже окоченел.

– Так ты ее накормишь? – спрашивает снова Маричка, поглядывая на Варю.

Варе стало страшно.

– Где твоя мать? – почему-то спросила растерянная Варя.

– Лежит на улице. Она ждет Пантеху. Он повезет ее на кладбище. Матери уже все равно, ее не волнует, что моя Сонечка хочет есть.

– А где свекровь?

– Дома.

– Я тебе дам хлеба, а ты иди домой, неси хлеб. – Варя дрожащими руками подала кусочек хлеба.

– Хорошо! – радостно сказала Маричка. Быстро схватила хлеб и убежала.

– С ней не все в порядке, – сказала Варя Василию. – Она больна.

– От такой жизни мы все больные, – отозвался он.

– Ребенок уже мертв, а я не смогла сказать.

– Дома тетка скажет.

– Я не могу оставить ее в таком состоянии!

– Давай договоримся, – предложил муж, – завтра утром пойдем к ней вместе. Обещаю! Хорошо?

Варя с мужем, как и договаривались, утром пошли к Маричке. Возле ее двора, у дороги, прямо на снегу сидел человек. Они подошли ближе и узнали в закутанной в старую дырявую дерюгу женщине тетку Феньку. Трудно было ее узнать! Под глазами – большие мешкообразные опухоли неопределенного цвета, кожа на лице неестественно блестела, хотя имела сероватый оттенок. Женщина, скрестив руки на груди, придерживала ими рядно. На больших опухолях ее пальцев треснула кожа, и из ран вытекала прозрачная жидкость с едким неприятным запахом.

– Что вы здесь делаете? – спросила Варя.

Женщина не шелохнулась, продолжая смотреть перед собой безразличными глазами.

– Ожидаю Пантеху, – ответила тихо.

– Зачем?

– Пусть меня заберет.

– Так… вы же еще живы. Идем в хату, вы же замерзнете.

– Пока довезет, умру, – сказала она таким голосом, будто говорила о будничных привычных вещах. – Чего ожидать? Там домру.

– А где Маричка?

– Может, еще и жива.

– Идем. – Василий дернул Варю за рукав.

Варя со страхом приоткрыла дверь. Мертвый ребенок лежал на кровати, держа во рту свою ручку.

– Маричка! – потихоньку позвала Варя.

Послышалось какое-то рычание, похожее на собачье. Варя схватилась обеими руками за руку мужа. Из-за стола на четвереньках вылезла Маричка. Волосы растрепанные, мокрые, свисают прядями до пола. Она подняла голову, оскалила зубы и в каком-то припадке безумия начала грызть ножку стула. Варя сделала небольшой шаг к ней, и женщина зарычала опять – так, как рычит собака, когда у нее хотят отобрать кость. Глаза у нее были красные, налитые кровью, с нездоровым блеском.

– Маричка, это я, Варя, – смогла она выжать из себя.

Тут же безумные глаза женщины сверкнули яростью, и она опять оскалилась и зарычала.

– Идем. – Василий потянул Варю из хаты. – Видишь, она помешалась.

Пришлось идти в сельсовет, известить председателя. Максим Игнатьевич с Лупиковым пошли посмотреть, приказав Варе и Василию ожидать возле двора. Послышались человеческие крики, и мужчины выбежали на улицу. За ними гналась обезумевшая от горя и голода Маричка, дико рыча. Лупиков быстрым движением выхватил оружие – и меткий выстрел в грудь скосил несчастную женщину. Маричка резко остановилась, дернулась, как от удара, широко открыла глаза, будто удивилась – «За что?» – и, не получив ответа, упала на землю. Она лежала, широко раскинув руки, уже невидящий взгляд застыл на небе. Председатель подошел к ней, сказал спокойно, будто речь шла не о человеческой жизни:

– Готова.

Варя расширенными от ужаса глазами смотрела, как увеличивается кровавое пятно на груди подруги, заливая ее любимое ситцевое платье. Подъехала подвода. Пантеха остановился возле женщины на дороге.

– Тебе куда? – спросил.

– Туда, – безразлично ответила тетя Фенька.

Он подсадил женщину на телегу, прямо на тела умерших. Женщина склонилась набок, покорно легла. Пантеха положил окровавленное тело Марички рядом, даже не обмотав рядном.

– Забери в хате ребенка, – приказал Лупиков, и мужчины ушли прочь.

Ездовой вынес ребенка, бросил, как мешок с мякиной, поверх трупов. Маленькое тельце Сонечки с выпуклым большим животом приютилось возле маминой груди. Ребенок даже после смерти не хотел выпускать изо рта свою ручку, из которой сосал свою же кровь.

– Но-о! – Пантеха дернул вожжи, и подвода смерти поскрипела дальше. Телега качнулась, и Сонечка теснее прижалась к материнской груди.