Глава 88

Ужасающий танец смерти, которая властно разгулялась, почувствовав свое преимущество перед жизнью, Подкопаевцы познали в марте, апреле и мае. Люди постоянно чувствовали ее холодное дыхание, ее власть. К ней привыкли так, будто она всегда была рядом. Молча, без слез, без рыданий выносили из жилищ своих близких, зная, что смерть – это не только пустота, но и избавление от страданий. На смену Пантехе пришел старый Пантелеймон, а подвода, как и раньше, ежедневно объезжала все село, собирая тела умерших. Разница была лишь в том, что нагруженных мертвых было намного больше, чем зимой. В длинный ров новый ездовой сбрасывал трупы людей – худых, черных, полуодетых и голых, с раскрытыми ртами. Весной среди них было много детей. Двое мужчин присыпали землей тела, а Пантелеймон в тот же день ехал за другими. И даже такая оперативная работа не могла избавить село от запаха смерти. С наступлением потепления становилась нестерпимой трупная вонь. Новый председатель колхоза Сушко Александр Сергеевич, понимая, что посевную кампанию не провести с такими слабыми людьми, каким-то образом смог организовать обеды для колхозников. На обеды в большом казане варили кукурузную кашу, иногда – пшенную, случался даже суп – подобие блюда, в котором плавало несколько зерен пшеницы, к кушаньям добавлялся кусочек хлеба. Выдавали на обед по черпаку, за которым выстраивалась очередь. Шли на работу все, кто мог, кто едва держался на ногах, потому что там была не только работа, но и надежда на спасение. Дети, начиная с четвертого класса, бросали учебу и шли работать наравне со взрослыми.

Александр Сергеевич наладил питание в школе, там начали давать детям кусочек хлеба и капустняк, но все равно родители отправляли старшеклассников на работу в колхоз. Приходилось принимать всех желающих, хотя и условия стали жестче. Восьмого апреля были утверждены Временные правила трудового распорядка в колхозах. Согласно им, вводились карательные санкции в виде штрафа до пяти трудодней или исключения из колхоза за невыход на работу. Также запрещалась работа вне колхоза без разрешения его правления. Лупиков, ознакомившись с Временными правилами, сразу же поехал подводой по селу вместе с председателем сельсовета, чтобы изъять у людей жернова, ткацкие станки, бороны. «Ничего не должно остаться такого, что отвлекало бы от колхозного труда», – объяснял он людям.

К Варе Лупиков не наведался – не колхозница, – поэтому у нее остались родительские жернова. У Ольги их отобрали, и она часто приходила молоть на Вариных. В основном сестры измельчали на муку пустые початки кукурузы и опилки с деревьев. Использовали и картофельные очистки. Все, что можно было, перетиралось, смешивалось, добавлялась мякина или крошечка муки, и пеклись коржики-макорженники. А чтобы не так распадались, наловчились добавлять перетертую кору липы, тогда они хоть как-то сохраняли форму. Макорженники невозможно было разжевать, потому приходилось откусывать и сразу запивать водой, чтобы проглотить. Ольга иногда приносила муку, которую понемножечку добавляла в кушанья.

Едва вскрылся лед на озере, народ двинулся туда. Из ледяной воды доставали мидий. Андрей приносил их Варе, сам поджаривал на сковородке, чтобы они раскрылись, и вытаскивал настоящее мясо. Варя сама не ела мидий – оставляла детям. Им варила «суп» – болтушку из картофельных очисток, заправленную мукой, а иногда и каплей настоящего молока.

Люди с надеждой ожидали прихода весны, но ослабленный организм многих, кто пережил зиму, не выдерживал такой еды. Они умирали, не дождавшись ни зелени, ни желанных овощей. В течение голодной зимы подъели запасы до конца, поэтому трудно было всем. Ловили в капканы всякую живность, но к весне не осталось даже ворон, не говоря уже о воробьях, которых давно переловили под крышами.

Варя боролась за каждый день жизни своих детей. Оставляя им пищу, она тайком от Андрея терла стебли подсолнухов, завалявшихся на огороде, запаривала и ела. Еда была безвкусной, но не отвратительной. Иногда она варила детям по несколько зерен пшеницы, которые когда-то дала сестра, понимая, что даже в одном зерне может содержаться целая жизнь.

Те, кто еще оставался в живых, с нетерпением ожидали весны. А она где-то замешкалась…

 

Глава 89

– Смотри, что я вам принесла! – Ольга с довольной улыбкой положила сумку на стол. – Здесь картошка, правда, подмороженная, потому что перезимовала в земле. А еще там хвостики свеклы!

– Где ты взяла? – удивленно спросила Варя, раскрывая сумку.

– Начали пахать землю, и Сушко позволил собирать картошку и свеклу, оставшиеся в земле, – ответила сестра. – Ты бы видела, сколько людей ползает по полю! Мы с Иваном мальчишек подняли и побежали все туда. Как видишь, не зря!

– Я даже не знаю, что сказать. – Варя растерялась при виде такого «богатства».

– Теперь расскажу рецепт нового блюда – от людей услышала. Из картошки можно сварить детям жиденький суп, а очистки перетереть, добавить кукурузные початки, истолочь все вместе и печь лепешки. Правда, они распадаются и горьковаты на вкус, но можно прибавить липкую кору липы, а если потереть хвостик свеклы, то выйдут сладкие оладушки. Знаешь, как их еще называют? – Ольга улыбнулась. – Тошнотики! И придумал же кто-то! Кстати, уже есть листья липы, поэтому могу поделиться, как печь из них макорженники. Да что там рассказывать! То же самое с добавлением листьев липы, оно хотя бы вкусное.

– Надо Андрея попросить нарвать.

– Ты думаешь, это так просто? – хмыкнула Ольга. – Дети и на верхушках деревьев сщипывают.

– Где-то да нарвет, – сказала Варя. – Щавель тоже выщипали всюду до земли, но приносил немного, я варила борщ, забеливала молоком, дети ели.

– Уже начинает подниматься конский щавель у озера, на лугу, из него тоже можно что-то приготовить, но слышала от людей, что от него сразу желтеют зубы, болят и крошатся.

– Тогда не буду детям давать. Правда, от лебеды им не лучше. Накормлю их вареной лебедой, и такой понос начинается, без конца по ногам течет желтое, да и животы сразу начинают пухнуть, – пожаловалась Варя.

– А ты все равно суши лебеду, а как высохнет, перетирай на муку, вот и будет из чего печь макорженники! – посоветовала Ольга. – И листья липы пойдут, тоже суши на муку. Пригодится. Еще варят корень лопухов, но эта болтушка слишком горькая!

– Столько кушаний, не знаешь, что и готовить! – грустно пошутила Варя.

– Чуть не забыла! – Ольга хлопнула ладонью по колену. – В макорженники или оладьи, называй как хочешь, можно добавлять мох с деревьев, тогда они пышные будут, как на соде!

Громыхнули двери, и зашел сияющий улыбкой Андрей.

– А что я принес! – радостно известил он. – Настоящий картофель и крапиву!

– У нас просто праздник! – сказала Варя. – Сварю я для вас всех борщ с картофелем и крапивой!

– Детям оставь картошку, – прошептала ей Ольга. – Борщ свари с очистками.

Андрей пошел к детям. Он взял на руки Сашка, а Маргаритка сама уселась ему на колени.

– Ты принес суслика? – спросила, хитро прищурив глазки-бусинки.

– Не поймался сегодня суслик, – ответил он.

– А когда поймается?

– Скоро. Я залью в его норку водичку, он испугается, вылезет, а я его хап! И принесу Маргаритке.

– Не обманешь? – допытывается девочка и заглядывает в глаза.

– Я когда-нибудь тебя обманывал?

Пока Андрей играл с детьми, Варя принялась готовить борщ.

– Чуть не забыла рассказать новость, – сказала Ольга, уже собираясь уходить домой.

– Какую?

– Я же тебе говорила, что в конце марта распустили актив?

– Да. Ко мне они наведывались в последний раз в середине марта. Я тогда сварила суп с конским мясом, положила в миску несколько кусочков, чтобы детей покормить. А оно так воняло карболкой, что нос закладывало, – вспомнила Варя. – И именно тогда «красная метла» ворвалась в хату. Начали рыскать всюду, заглянули, как вороны в кость, в каждый горшок – всюду пусто. Тогда Ганна, кондрашка б ее взяла, подошла к столу, выбросила мясо на пол, еще и ногой затоптала. «Нельзя, – говорит, – такую гадость детям давать».

– Ее кондрашка уже взяла, – сообщила Ольга. – Жировала, каталась как сыр в масле, да не все же коту масленица. Как поперли активистов на работу, так она быстро сдала. То была гладкая, как бочка, а то стала как скелет и вскоре начала харкать кровью. С неделю дома прохаркала кровью, и все. Говорят, кровь лилась из нее ручьем. Напилась человеческой крови столько, что аж изо рта потекла!

– А ее отец жив?

– А старый Теслюк ходил по соседям, просил дать в долг муки. Ты думаешь, кто-то дал хоть горсточку? Никто! Возненавидели их все! А когда уже ослабел совсем, то полез на огород «пастись». Там и остался лежать. Думали Теслюки, что век царствовать будут? Не вышло! Пропали, как камень в воде.

 

Глава 90

В воздухе кружил теплый запах жизни, выветривая зловоние смерти. Казалось, сама весна плеснула на землю надежду. Люди, похожие на скелеты, обтянутые кожей, выходили на огороды, с надеждой клали в землю те зернышки, которые сохранили для посева.

Варя достала из тайников семена свеклы, чернушки, моркови, нашла даже тыквенные семена, немного фасоли и два початка кукурузы. Но не было картофеля для посадки и ни одного зерна ржи или пшеницы. Варя была в отчаянии, когда появилась сестра и принесла за плечами полмешка картофельных очисток.

– Будет тебе картошка на посадку! – сказала она, отдышавшись.

– Где ты взяла? – удивилась Варя.

– Где взяла, там уже нет! – улыбнулась она. – Соседи, которые от меня через одну хату жили, умерли ранней весной, а я рвала у них на огороде крапиву и дай, думаю, загляну в подвал. Я туда, а там две полных корзины очисток! Представляешь?! Одну себе оставила, а это тебе.

– Господи, Оля! – Варя чуть не расплакалась. – Теперь у нас будет картошка!

– Это еще не все! – Ольга сложила на груди руки. – Завтра принесу приличный узел ржи!

– Откуда?

– Посылали нас засевать поля, так я потихоньку натащила, – шепотом сказала сестра.

– Но… В колхозе же украсть невозможно! Говорили, что какой-то мужик привязал в штаны около мотни мешочек, куда прятал посевное зерно, так его поймали и осудили по «закону о пяти колосках».

– Так то ж поймали! А мы поступаем мудрее! Я сшила маленькие мешочки, вот мы с Иваном сеем зерно, потихоньку насыпаем в мешочки и сразу же их забрасываем в посадку, что около поля. А там мои мальчишки собирают их – и айда домой!

– Я… Я даже не знаю, как тебя отблагодарить. – Варя растерялась, к горлу подступил комок.

– Не надо мне ничего, – как-то сухо сказала она и быстро ушла. Уже на пороге добавила: – Если завтра не принесу рожь, то послезавтра наверняка.

Варя еще чувствовала большую слабость, но уже потихоньку выходила во двор, бродила по огороду, размышляя, что и где лучше посадить. Когда пришел Андрей, сообщила радостную новость.

– Как хорошо! – обрадовался он. – Я попрошу у председателя лошадь и плуг, вспашу землю, и будем ждать урожая! Теперь не пропадем!

– Андрей, – Варя посерьезнела, – мне надо с тобой поговорить.

Улыбка мгновенно исчезла с его лица.

– Что-то случилось? – с тревогой спросил он Варю.

– Только ты не обижайся на меня, но этот разговор должен был состояться рано или поздно. – Варе тяжело давалось каждое слово, но она продолжила: – Я тебе безгранично благодарна за то, что ты вытащил нас из пасти смерти. Спасибо тебе, что ты всегда был рядом и поделился с нами последним куском хлеба. До конца своих дней я буду помнить твою доброту. Но… но я – законная жена другого. Я не знаю, где он, что с ним, однако… – Варя умолкла. Ей безгранично больно было произносить эти слова, которые убивали надежду человека, спасшего ей жизнь. Она видела, как тень печали затмила его лицо и какая боль была в его глазах. – Он может вернуться когда угодно. Я уже могу передвигаться, делать все домашние дела, поэтому у тебя нет необходимости ночевать у нас. Если хочешь помочь вспахать и засадить огород, я буду тебе благодарна, но пока что есть «я» и есть «ты». «Нас» нет.

– А если он вообще не вернется? – спросил он глухим голосом.

– Пока что не знаю.

– Я вспашу землю, помогу засадить огород, буду во всем помогать, – сказал он не задумываясь. – При необходимости я снова отдам тебе последнюю краюху хлеба. А еще я буду ждать. Я уже привык к ожиданию. Одна просьба: ты позволишь мне общаться с детьми? Сашко еще маленький, а Маргаритка все понимает, она так привыкла ко мне. Не хочу ее разочаровывать. Так можно?

– Да.

 

Глава 91

Иван умер в середине июня. К тому времени на небольшом отрезке колхозного поля появились первые колоски озимой пшеницы. Он знал, что опасно есть несозревшее зерно, когда колосья зеленые. Зерно было еще молочной зрелости, зеленого цвета, и при надавливании ногтем из него выступала белая густая жидкость, похожая на молоко. Иван не удержался. Несколько дней подряд мужчины ходили на работу мимо того поля. Как ни следил бригадир, Иван как-то умудрился нащипать колосков и спрятать их в карман. На работе он тихонько ел их несколько дней, пока ему не стало плохо. Вечером вернулся домой зеленый, как те колоски, а к утру умер, корчась от нестерпимой боли.

Ольга заболела первого сентября. Утром ребята пошли в школу, а она на колхозном дворе босой ногой наступила на ржавый гвоздь, торчавший в доске. По иронии судьбы, это была доска, оторванная от бывшей риги ее отца, которую разобрали и перенесли в колхоз. Бригадир отпустил ее домой перевязать рану, потому что она сильно кровоточила. Уже на следующий день женщину лихорадило, нога начала пухнуть и нестерпимо болеть. Дети принесли листья подорожника, и Ольга прикладывала его к воспаленной ране. Она время от времени меняла листья, а на ночь парила ногу в горячей воде. Кто-то посоветовал листья мать-и-мачехи, дети нашли и такую траву, но ничего не помогало. Нога еще больше пухла, воспалялась, покраснение приобрело синюшный оттенок. У Ольги пылала огнем не только поврежденная нога, но и все тело.

Варя несколько раз приходила к сестре, предлагала помощь.

– Мне ничего не нужно. – Она была категорична.

– Я буду приходить готовить ребятам есть, – предлагала Варя не раз.

– Они сами справляются, уже не маленькие, – постоянно следовал ответ.

Когда однажды Варя наведалась к сестре, увидела, что той совсем плохо. Нога увеличилась до невероятных размеров, даже колено распухло и посинело. У сестры была лихорадка. Она лежала вся красная, щеки пылали, по перекошенному от нестерпимой боли лицу стекал пот.

– Оля, дорогая, так дальше нельзя! – разволновалась Варя. – Нужно попросить у председателя колхоза лошадь и отвезти тебя в город, в больницу. Надо ехать немедленно!

– Я сказала, что мне ничего не надо! – раздраженно ответила.

– Я понимаю, тебе сейчас очень плохо, – начала Варя.

Ольга ее перебила:

– Сколько можно говорить, что мне не нужна помощь! – закричала она. – Ни от тебя, ни от кого! Иди домой, к детям, не трогай меня!

– Тебе еще можно помочь.

– А ты спросила, хочу ли я того?! Я прошу помощи? Оставьте все меня в покое!

Варя ушла, однако попросила старшего племянника сообщить ей, если матери не станет лучше. Было понятно, что сестре сейчас тяжело и больно, поэтому нельзя на нее обижаться за грубость. Но почему она так упрямо не хочет ехать на лечение?

Через несколько дней прибежали к Варе Ольгины сыновья и сказали, что мать хочет ее немедленно видеть. Варя оставила детей на мальчиков, а сама пошла.

Ольга с воспаленными красными глазами лежала под одеялом, хотя было очень тепло. Наверное, ее лихорадило, лицо было покрыто обильным потом, женщина тяжело дышала. Варя подошла к кровати, села рядом на стул.

– Зачем доводить себя до такого состояния? – спросила Варя как можно спокойнее, чтобы не раздражать сестру. – Теперь согласна лечиться?

– Зачем? – сказала Ольга хриплым голосом. – Поздно уже.

– Не говори так! У тебя дети. Ты что, хочешь оставить их сиротами? Я сейчас пойду…

– Оставь. Посиди рядом, – попросила она.

– Сидеть и смотреть на твои страдания? Нет, так не годится! – запротестовала Варя.

– Сядь! – властно приказала сестра, увидев, что Варя куда-то собирается.

– Оля! – Варя хотела положить ладонь на ее руку, но сестра отдернула свою.

– А теперь помолчи и выслушай меня, – сказала Ольга, тяжело и быстро дыша, будто долго бежала и так запыхалась, что не хватило воздуха. – Мне осталось уже мало, поэтому я должна тебе признаться.

– Ну что ты такое плетешь?!

– Я знаю, что говорю. Раньше перед вечностью исповедовались у батюшки, просили отпустить грехи, и становилось на душе легче. Все изменилось. Попов прогнали, церкви развалили, а я не могу уйти, не освободив душу от нестерпимого груза.

Ольга начала задыхаться, и Варя хотела принести ей воду.

– Не надо! – прозвучало приказом. – Сядь!

Варя покорно присела. Услышанное пугало ее, в душу проникло плохое предчувствие.

– Это я виновата в смерти Олеси, – услышала Варя сквозь хрипы, которые со свистом начали вырываться из груди сестры.

– Не обвиняй себя – ты хотела как лучше.

– Нет, ты ничего не знаешь. – Ольга отдышалась и продолжила: – Как-то среди ночи прибежала ко мне заплаканная Олеся. Я пустила ее в хату, и она рассказала, что Осип упрекал ее в том, что она не беременеет. Он и раньше ей такое закидывал, но той ночью он потащил Олесю в свою пьяную компанию. При посторонних он называл ее пустоцветом, пустой бочкой и еще как-то. Тогда Ганька сказала: «Пусть Семен ей ребенка сделает, если ты сам не можешь». Они все вместе раздели Олесю, которая упиралась и плакала. Осип развел ей ноги на всеобщий обзор, они все смеялись и заглядывали туда: «Почему же там пусто?» Над моей девочкой совершили надругательство все по очереди. Дали ей одеться, а потом Ганька развела ноги, и Осип при Олесе полез на нее.

– О господи! – вздохнула Варя. – Бедный ребенок!

– Моя дочка прибежала ко мне и сказала, что не вернется в ту семью. Она хотела, чтобы я ее защитила, а я… Я отослала ее назад, сказав, что мужей надо научиться прощать, что они все жеребцы и нужно с этим смириться, как смирилась я когда-то, узнав об измене ее отца. Олеся ушла и… Моя бедная доченька! Я не думала, что она сможет такое…

– Оля… – Варя тщательно подбирала слова утешения, но не смогла их найти.

– Не надо, – остановила ее Ольга. – Я виновата в ее смерти, и нет мне прощения.

– Не рви себе душу, – сказала Варя, – Олесю уже не вернешь. Ничего нельзя изменить.

– Жаль. Если бы можно было…

– Тебе нужно успокоиться, выпить водички.

– Водички?! – На перекошенном от боли лице промелькнула ироничная улыбка. – Если бы ты знала правду, то не водичку бы мне предлагала, а расплавленную смолу. Я заслужила такое наказание. Недаром я напоролась на гвоздь именно из отцовской риги. Это была месть. Ничто в жизни не происходит просто так. Отец мне отомстил и правильно сделал. – Ольга прикрыла глаза, и Варя подумала, что сестра бредит. Однако женщина открыла глаза и продолжила: – Есть еще один на мне грех. Очень большой грех.

– Все мы грешны.

– Не перебивай. Мое время истекает.

К хрипам в ее груди прибавились какое-то бульканье и свист. Было заметно, что каждое слово дается ей с болью, поэтому Варя замолчала.

– Помнишь, как мои дети слегли от недоедания? Именно тогда Василий собрался идти в торгсин. План в моей голове возник сразу, когда я была у тебя, потому и так настаивала, чтобы твой муж пошел именно той дорогой, которую показала когда-то Одарка. Я не думала больше ни о чем, кроме того, что золото может спасти детей от голодной смерти. Я уговорила своего Ивана согласиться с моим предложением. Мы взяли топор и вышли в тот вечер раньше Василия. Мы спрятались за скалой неподалеку от колодца Данилы. Согласно моему плану, Иван должен был ударить топором Василия, когда тот начнет доставать воду из колодца. – У Вари зашумело в голове, все вокруг закачалось. Она что-то хотела сказать, но слова застряли в горле. Нужно было дослушать до конца. – Иван… Он всегда был тряпкой. Его только хватило на то, чтобы сделать ребенка безумной Уляниде. Там, в засаде, его начало трясти как осиновый лист. Я забрала топор… Когда Василий упал на землю, я быстро начала обыскивать его карманы… Но внезапно услышала почти рядом человеческие шаги.

Варя затаила дыхание. В груди от наплыва безумного волнения билось сердце, как птичка в сетке.

– Не вставая, я заползла за колодец… Когда мужчина подошел, я выскочила из засады и со всего размаха ударила топором…

Ольга задыхалась. Она схватила глоток воздуха, продолжила исповедь.

– Меня всегда преследовали глаза отца. Это было лишь мгновение, когда мы встретились взглядами. Его глаза смотрели на меня не так испуганно, как удивленно… Я даже не знаю, успел ли он сказать «Ты?!», или мне показалось, или то вскрикнул его взгляд. Да! Я ударила его топором. Не смотри на меня, мне больно. Нет, я не прошу у тебя прощения, знаю – не простишь.

– Как? – выдавила из себя потрясенная Варя. – Как ты могла?! Нашего папу? Он любил нас…

– До сих пор я вижу отцовские глаза, удивленные, расширенные от неожиданности или испуга… Они преследуют меня повсюду, где бы я ни была. Я знаю, что скоро с ним встречусь… Как мне быть? Я не могу уйти, не попросив у него прощения, – слышалось сквозь хрипы.

– Как ты могла? И за что? За золото и серебряные ложки нашего папу…

– Разве я знала, что отец пойдет с Василием? Я спасала своих и твоих детей от голодной смерти.

– Смерть ради жизни?

– Я же с тобой поделилась и картофелем, и очистками для посадки, и мукой, и зерном.

– Выходит, ты картофельные очистки не находила в чужом подвале? И зерно не было украдено в колхозе?

– Глупенькая, наивная младшая дочка Черножукова! – произнесла Ольга почти отчетливо. – Ты поверила, что можно украсть столько зерна? Мы с Иваном выгодно все обменяли. Столько было всего, что едва довезли домой все то добро на тележке. Я тебя не обделила, детей спас тот хлеб.

– Какой хлеб? – сказала Варя сквозь слезы, горохом покатившиеся по щекам. – Хлеб на крови?! Я с детьми ела хлеб с кровью своего отца?!

– Сходи на его могилу, – попросила сестра, – попроси за меня прощения.

– Где она? – глухо и холодно спросила Варя.

– За колодцем есть небольшая скала. Там мы их закопали. Слева лежит отец, справа – Василий.

– Как мне найти могилу?

– Я позаботилась, чтобы звери не разрыли… Мы обложили ее камнями. Сразу за скалой. Спеши, не теряй времени. – Ольга опять прикрыла глаза, в груди сильно захрипело. – Видишь, отец сердится на меня – я проколола ногу, наступив на доску из его риги. Он мстит мне…

– Папа не такой, как… – Варя хотела сказать «как ты», но не смогла. – Он так нас любил…

– Знаю… Поторопись…

Варя поднялась. Ватные ноги не слушались, голова кружилась. Она была потрясена услышанным и, невзирая ни на что, не могла оставить сестру одну в таком состоянии.

– Иди уже! – будто прочитав ее мысли, сказала Ольга. – Проси у него прощения на коленях. Жаль, что Василька нет дома. Так хочется его в последний раз увидеть!..

 

Глава 92

Варя нашла Андрея на работе, когда он чистил конюшни.

– Что случилось? – встревожился он, увидев взволнованную и бледную Варю.

– Ты можешь попросить у председателя лошадь и подводу? – сразу же спросила.

– Могу. Когда?

– Сейчас! Немедленно! Отпросись с работы, пожалуйста! – попросила она. – Нужно поехать в одно место. Только не спрашивай у меня ничего. Хорошо? Я потом все объясню…

– Ладно, – согласился Андрей.

Подвода остановилась неподалеку от колодца, который назвали Даниловым. Варя хорошо помнила это место, хотя была здесь зимой. Она ссадила с телеги непоседливую Маргаритку, подала Сашка Андрею.

– Погуляйте, не ходите за мной, – попросила Варя. – Ждите здесь.

Она сразу заметила за скалой небольшой одинокий горб, вымощенный камнями. Варя подошла к могиле, опустилась на землю. Слезы, боль, отчаяние – все, что накипело за последнее время, вырвалось из ее души наружу. Она упала на могилу, обняла руками, долго плакала, тужила, выла, разговаривала с отцом. Когда горе вылилось слезами, Варя поднялась не сразу. Она лежала на могильных камнях, слыша, что отец почувствовал ее боль. Через нагретые солнцем камни отец вбирал в себя боль любимой дочки, своей Ласточки. На душе стало легче, будто оттуда вытащили тяжелый камень неведения, который так долго сжимал грудь. Солнце осушило мокрое лицо, и шалун-ветер играл ее светлыми пушистыми волосами.

– Папуля, – сказала Варя, поднявшись, – пожалуйста, прости Олю. Она не знала, что творит, ее ослепило отчаяние. Я знаю, что ты любил и ее, и Михаила, и меня. Прости нас всех.

Она прислушивалась к своему сердцу и почувствовала, что отец простил всех своих детей.

– Спасибо тебе! – Варя поклонилась. Отходя от одинокой могилы, она подумала, что надо как можно быстрее установить два креста, слева – отцу, справа – Василию.

Варя подошла к колодцу, села на скамью. По пути шли два человека. Когда человеческие фигуры приблизились, Варя узнала в них кобзаря Данилу и Василька. Мальчик обрадовался, увидев родную тетю, поздоровался.

– Кто из наших остался? – спросил он по-взрослому.

– Братики.

– Мама?..

– Очень плохая… Ты понимаешь, о чем я, – сказала Варя. – Думаю, успеешь застать ее живой.

Василько пошел к подводе, а Данила сел рядом.

– Ты Черножукова? Да? – спросил он.

– Да! Я – Варя Черножукова, младшая дочка Павла Серафимовича.

– Как он?

– Думаю, что ему хорошо на небесах.

– Эх, жизнь! – вздохнул старик. – Голос у тебя печальный. Спою тебе, может, развлеку, – сказал он, доставая бандуру. – Инструмент долго молчал, устал от молчанки, а песен новых ой сколько народ сложил!

Кобзарь коснулся ногтями струн, бандура ожила, будто проснулась от долгого сна. Ослабевшим, но уверенным голосом Данила запел:

Данила умолк, вместе с ним затихла бандура.

– Идите к подводе, – обратилась к нему Варя. – Подъедете с нами в село.

Варя вскинула глаза, посмотрела на небо. Издалека донеслось курлыканье журавлей. Варя вспомнила рассказ бабушки о том, что они начинают улетать на Куприяна. Было тринадцатое сентября, Куприянов день. И вдруг она заметила среди бездонной сини неба журавлиный ключ. Большие птицы синевато-серого цвета казались почти белыми на фоне василькового неба. Птицы, выстроившись ключом, летели плавно, делая взмахи крыльев в определенном ритме. Они медленно опускали обрамленные на концах черным сильные крылья и резко поднимали их вверх. Журавли в полете держали вытянутыми ноги и голову с длинным клювом. И вдруг Варя поняла, что красивые птицы своими клювами, как невидимыми нитями, сшивают расколотое небо. Она почувствовала это сердцем и душой, как учила ее Улянида. И с каждым взмахом крыльев затягиваются небесные раны. Они еще кровили, потому что даже небо не смогло вынести столько боли, какая выпала на долю людей. Измученная земля еще стонала и принимала тела невинно загубленных людей, деток-ангелочков, но на ней уже колосились пшеницей поля, засеянные теми, кто остался. И сердце Вари постепенно наполнялось живительной силой, жаждой и любовью ко всему живому. Она еще не ведала, как сложится ее дальнейшая жизнь, потому что оставались налоги, хотя и значительно меньшие. Но знала, что земля, словно искупая свою вину перед людьми, отблагодарила щедрым урожаем.

Варя не знала, что Павел добрался до Сталино, но его там поймали и арестовали на шесть лет. Она еще не знала, что он вернется в село за своей семьей, которой уже не было. Но знала, что в село приехали первые поселенцы из России и заняли пустые дома.

Варя не знала, что на одном из холмов, который назывался Голгофой, в построенной монахами деревянной церкви были поселены двести семьдесят пять женщин-людоедок и даже десятилетние девочки. Среди них была Улянида, добрая, смешная, прозорливая, которая видела будущее, но так и не поняла, что с ней случилось, хотя прожила еще год. Однако Варя знала, что все ее предсказания сбылись.

Варя не знала и не могла знать, что Кузьма Петрович Щербак погибнет в Соловецком лагере, при входе в который на железных вратах красовалась надпись «Железной рукой загоним человечество к счастью», а у его жены Марии не выдержит сердце от допросов в НКВД. Но Варя знала, что Щербака еще долго будут с благодарностью вспоминать те, чьи жизни спасли продукты, розданные мужчиной.

Варя не знала, что Федора Черножукова и его жену Оксану догонят пули при попытке бегства.

Варя не знала, что в смерти Михаила не было вины отца, но знала: до самого конца будет упрекать себя, что не угостила бабушку перед смертью варениками.

Варя не могла знать, что сын Одарки станет летчиком и всю жизнь будет пытаться найти хотя бы какой-то след матери, но безуспешно.

Оксанка закончит медицинский институт и получит направление в Подкопаевку, однако Варя не узнает в молодом приятном враче дочку сестры Ольги.

Она еще не знала, что видит старого Данилу в последний раз. В декабре тридцать четвертого года он будет выступать в Харькове, в Оперном театре, среди таких, как он, бандуристов и лирников, на Съезде народных певцов Советской Украины. Несчастных слепцов под предлогом поездки в Москву погрузят в эшелоны, но темной ночью вывезут в лесополосу на околице Казачьей Лопани, и отряд особого отдела НКВД УССР расстреляет их всех, даже мальчиков, засыплет тела известью, а освященная бандура Данилы сгорит вместе с другими инструментами.

Варя не знала, что минует много лет, прежде чем слово «голод» люди смогут произносить вслух. А когда опомнятся и начнут считать погибших от голода, определить их точное количество будет уже невозможно. Когда-то скажут, что весной тридцать третьего года ежесуточно умирало приблизительно 25 000 украинцев, но Варя знала, что никогда ее память не покинет маленькая Сонечка и женская черная коса, свисавшая с телеги смерти.

Но сейчас Варя чувствовала сердцем, что самое страшное позади. Она узнала цену жизни, которая может быть лишь в одном крошечном зернышке, поэтому всю жизнь будет бережно относиться к каждой хлебной крошке и никогда не пройдет спокойно мимо брошенного на землю кусочка хлеба.

В ее измученную душу вливалось что-то щемящее, радостное, до боли желанное и выстраданное. Варя еще не знала, что это такое, но была уверена: только любовь помогла ей пережить все кошмары.

Журавлиный клин исчез за горизонтом. Варя поднялась, взяла белую косыночку, пошла к подводе. И вдруг она увидела, как Андрей отпустил Сашка и мальчик сделал первый самостоятельный шаг. Ножки у малыша задрожали, он испугался, хотел сесть, осмотрелся и, заметив улыбающуюся маму, выпрямил тоненькие ножки и пошел!

– Мама, смотри, киса! – Маргаритка несла в руках маленького котеночка.

– Откуда он взялся? – удивленно спросил Андрей.

– Это Маша? – спросила девочка.

– Нет, это не она.

– Это – Маша! – утвердительно сказала Маргаритка. – Можно ее забрать?

– Можно, – улыбнулась Варя.

Андрей подошел к Варе, посмотрел на нее с нескрываемой любовью.

– Варя, как ты? – мягко спросил. Так мог говорить только он.

Варя посмотрела ему прямо в глаза с нежной улыбкой.

– Почему стоишь? – спросила она, подойдя к Андрею так близко, что волосы, которыми играл ветерок, коснулись его лица. – Иди к своей доченьке, возьми ее на руки.

Он не верил тому, что услышал. Так и стоял, затаив дыхание, пока Варя не повторила:

– Да-да! Тебе не послышалось! Идем домой, Андрейка!

Андрей обнял Варю, прижал ее к себе. Она так мечтала об этой минуте, столько припасла теплых слов, но все они растворились в чуткости и нежности, окутавших ее теплом. Андрей спрятал лицо в ее пышных волосах, пахнувших ромашками. Варя не видела его слез, но почувствовала, как вздрагивает тело любимого от приглушенного мужского плача.

Ноябрь 2013 года