Успех рождает успех

Поговорка

В 1890 году Анатолий Дуров с большой группой дрессированных животных отправился на гастроли за границу.

Шумная реклама повсюду предшествовала его появлению. В этом турне Дуров даже переменил свой обычный клоунский облик. Нарядного шелкового балахона, которым он так гордился, ленты, увешанной медалями, и огромной сияющей звезды эмира Бухарского не осталось и в помине. С гастрольных афиш смотрел невысокий, ладно сложенный молодой мужчина с выразительным, смелым лицом. На нем была вышитая шелковая косоворотка, на плечи небрежно наброшена легкая поддевка, на ногах пузырились шаровары, заправленные в лаковые сапоги «гармошкой». Темный картуз дополнял наряд этого «удал добра молодца», будто сошедшего с картинки, писанной в псевдорусском стиле. Не хватало лишь гармошки в руках, его заменял щегольской кнут, более похожий на стек, а еще больше на волшебную палочку, которой пользуются фокусники.

Талантливый артист Анатолий умел преображаться! И как чутко приспосабливался к обстановке. Берлинцы, парижане, венцы — зрители искушенные, их не удивишь блеском медалей и звезд, а вот экзотический «стиль рюсс» — это нечто невиданное, занимательное.

Когда же русский клоун появился в роли тореро на знаменитой Ла Плаца де торос в Мадриде и вступил в единоборство с разъяренным быком, испанцы назвали его дебют сенсацией, чудом XIX века.

Дерзкая затея Дурова выступить в роли тореро чрезвычайно оживила его гастрольную программу. До того он лишь показывал собаку-математика, кур-балерин, кошку в содружестве с крысами, прыгавших свиней и прочие номера из своего репертуара.

Он говорил по-немецки и по-французски, коверкая слова, что тоже веселило публику. Но вкусы зрителей были различны: в Германии больше нравились антре с участием свиней, в Италии — с петухами, внимание испанцев привлекали кошки и крысы, а французов больше забавляли ученый козел и собака.

В Испании Дуров рискнул показать пародию на бой быков, которая в России производила слабое впечатление. Но тут она вызвала неистовый хохот зрителей. Козел послушно исполнял роль быка. Униформисты, подобно настоящим пикадорам, дразнили его красным плащом. Козел злился и свирепо бодался. Игра с ним к общему удовольствию продолжалась, пока клоун-тореро не «вонзал» ему кинжал между рогов.

Небывалый успех пародии навел Дурова на мысль: «А почему бы не вступить в поединок с настоящим быком?» Поначалу даже предприимчивый антрепренер Алегри пришел в ужас от подобной затеи. Но затем, видно, смекнул: «Жизнью рискует только этот отчаянный русский. А прибыль от его сенсационного выступления при любом исходе обеспечена».

Дебют А. Л. Дурова в роли матодора в корриде на Плаца де торос в Мадриде 19 августа 1891 года.

Афиши возвестили о необычайном дебюте известного в Европе клоуна Дурова, дерзающего выйти один на один в бой против быка. Все билеты на Ла Плаца де торос были распроданы.

Как Дуров готовился к своему выступлению? Легкомысленно и непродолжительно. Несколько раз побывал на корриде и наблюдал приемы и манеры настоящих тореро во время боя. Дома репетировал удар клинком в подушку. После нескольких упражнений новоявленный тореро добился довольно метких попаданий в нужное место.

Настал торжественный день. Настроение клоуна несколько портило то, что ему, как любителю, не разрешили надеть парадный костюм тореро. Пришлось выйти в черном трико.

Многотысячная толпа встретила дебютанта аплодисментами и восторженными криками. Но герою праздника толпа показалась особенно жестокой и кровожадной. Все следили за каждым его движением, будто охваченные одной мыслью: «Интересно, как бык поднимет на рога этого наивного русского?»

Дуров признавался потом, что он испытал страх, когда встретился с налитыми кровью глазами разъяренного быка. Животное злили всеми средствами, бросали в него зажженные ракеты, кололи раскаленными стрелами, пустили на него лошадь, которая тут же свалилась с распоротым брюхом.

Дуров еле увертывался от атак своего противника. Выручали лишь опытные пикадоры, ловко отвлекавшие внимание быка от того, кто сам мог легко стать его жертвой. И клоун-тореро едва собрал силы, чтобы нанести установленный строгой традицией удар.

— Трах! — Осечка…

Промах чуть было не обошелся слишком дорого. Но снова выручили пикадоры — вовремя отвлекли быка пиками. Толпа гудела, кричала, шикала, требовала решительной схватки. Цирковая привычка владеть собой в минуту опасности, артистичность спасли Дурова в этот труднейший момент. Вспомнив этикетную обязанность тореро, он обратился к трибунам:

— В вашу честь убиваю быка! — И решительно бросился в бой.

На этот раз удар попал в цель. Триумф был полным.

На следующий день газеты соревновались в похвалах клоуну, так блистательно победившему быка на Ла Плаца де торос. Это было событие более значительное и яркое, чем сомнительное сияние звезды эмира Бухарского. Слава далась, правда, не легко, с риском для жизни. Зато плоды ее были обильны. Популярность русского клоуна после дебюта в роли тореро возросла во сто крат.

Успех рождает успех. Надо только умело им пользоваться. Анатолий Дуров вполне постиг и это искусство. Любая случайность давала ему повод вплести лишний лавр в свой венок.

На пути Дурова из Мадрида в Париж произошел инцидент, о котором опять раструбили газеты. На одной станции по недосмотру служителя раскрылась клетка, в которой находилось три сотни крыс. Не трудно представить, что творилось в помещениях станции, особенно в буфете, когда там появилась хвостатая стая. Крысы взбирались на столы, хозяйничали на буфетных полках и, ощутив свою безнаказанность, затеяли игрища на глазах перепуганных пассажиров. Началась паника… Но вот появился Дуров и заиграл на дудочке призывную мелодию. Зверушки послушно собрались вокруг хозяина, который стал хватать их за хвост и водворять обратно в клетку.

Железнодорожное начальство хотело было наложить штраф за причиненное беспокойство, но пассажиры уже смеялись над происшедшим и вступились за дрессировщика. Инцидент окончился благополучно и только послужил тому, что имя «волшебника с дудочкой» липший раз замелькало в печати.

Заграничные гастроли Анатолия Дурова затянулись. Выгодные ангажементы позволили ему купить дом в Париже, где он надолго обосновался с семьей.

Отлично дрессированные животные и птицы занимали все большее место в работе Владимира Дурова. В цирковых программах появился номер — «Дуровская железная дорога».

Номер получил мировое признание. Появились даже плагиаторы — верный симптом успеха.

«Дуровская железная дорога» начиналась за кулисами, проходила по всему манежу. По рельсам катился маленький паровоз, тянувший состав вагонов. Из паровозной будки выглядывала обезьяна-машинист, другая обезьяна — стрелочник — переводила стрелки. Поезд встречал начальник станции — бульдог. Толпа пассажиров, согласно своему «общественному» положению, занимала места в разных вагонах. Породистые собаки усаживались в вагон первого класса. Поросята и петухи — во второй класс, а морские свинки — в третий. Длинноногий журавль, у которого не было денег на билет, одиноко шагал по шпалам пешком…

Сцена комичная, но и не безобидная: Владимир Дуров наполнил ее острым сатирическим содержанием.

Из-за кулис доносился пронзительный свисток паровоза. На манеже появлялся поезд. Верхом на паровозе восседал Дуров. Обратившись к публике, он читал монолог, в котором вышучивал министра путей сообщения Хилкова (незадолго до того газеты раструбили о его рекламной поездке машинистом на паровозе):

Перед отходом поезда Дуров знакомил зрителей с пассажирами. Утки, например, получили такую рекомендацию:

— Всем известные путешественницы — газетные утки.

Затем разговор заходил о багаже. Горшок земли сопровождался репликой, намекавшей на крохотные крестьянские наделы:

— Это — крестьянам!

Веревки:

— Это рабочим — веревочные нервы…

Гнилая шпала:

— Инженерам!

Громадная дубина:

— Политический градусник…

Характеристику, связанную со злобой дня, получили и другие багажные вещи. Так рваные штаны в заплатках, с вывороченными карманами, символизировали министерство финансов. Почему-то именно эта шутка вызвала негодование Виленского губернатора. Клоуна потребовали в канцелярию.

— Как вы смеете показывать на арене цирка рваные штаны, называя их министерством финансов? — гневался губернатор. — Чтобы этих штанов больше не было! А если вы еще это себе позволите, то будете высланы из города!

Дуров сделал покорное лицо и ответил:

— Слушаюсь! В следующий раз с вашего разрешения я буду играть без штанов…

Губернатор оказался человеком с юмором: сдерживая смех, он повернулся и ушел из кабинета.

Уж такова натура клоуна — не может не пошутить, едва к тому представился малейший повод. Наверно, поэтому Владимир Дуров, все более увлекаясь дрессировкой животных, оставался верен острому слову. Притом, как впрочем и его брат Анатолий, Владимир Дуров использовал игру слов и каламбуры. Иногда явно преступая пределы дозволенного цензурой, оба сознательно шли на риск. Особенно это относилось к политической сатире.

Вряд ли Владимир Дуров не сознавал, чем могла обернуться его политическая реприза, произнесенная в Михайловском манеже в Петербурге. Ведь он иносказательно обозвал дураком самого царя. Всякий знал, что полагается за оскорбление «особы» его императорского величества да еще в форме, еле прикрытой фиговым листком.

Конечно, Дуров сознавал это, когда после разнообразной программы с участием животных, показа комических фокусов рискнул на такой номер:

— Я обладаю феноменальной силой пальцев, — обратился он к публике. — Я могу гнуть подковы и ломать рубли.

Он вынул серебряный рубль и предложил удостовериться, что это не оловянный, а настоящий, серебряный.

Желающие все проверять, убеждаться во всем лично, всегда находятся среди зрителей. Нашелся такой охотник и на сей раз, он взял протянутый рубль и, пыхтя, краснея, стал его ломать. Старания его были напрасны.

Выдержав паузу, Дуров заметил:

— Не задерживайте публику, полно вам дурака ломать…

Гром аплодисментов покрыл эту фразу.

Когда клоун пришел разгримировываться в свою уборную, там его уже ждал жандармский полковник.

— Что вы позволили себе сказать? — рявкнул он.

— Садитесь, пожалуйста… Что я сказал? Ничего не понимаю… — Клоун сохранял самый невинный вид.

— Что вы сказали, показывая фокус с рублем?

— Полковник, в чем дело? Объясните мне…

— Полно вам-то дурака ломать! Потрудитесь не притворяться!

— Я вас не понимаю, полковник…

— На кого вы намекали, когда сказали: «Довольно дурака ломать»?

— Я намекнул? — бровь клоуна удивленно взметнулась. — Ага, так вот на что вы намекаете. И вы, жандармский полковник, допускаете такую мысль! Я буду жаловаться на вас…

Дуров смело подступил к полковнику, который счел за благо ретироваться.

Тюрьма… Анатолий Дуров угодил за решетку по тому же обвинению, из которого удалось выпутаться его брату, — за оскорбление «его величества». Самого кайзера Вильгельма!

Случилось это почти невзначай на сцене берлинского Винтер-гардена. Дуров приехал на гастроли, нисколько не замышляя показывать антре политического характера. Но, что поделать, натура артиста не выдержала — разве мог он упустить повод для острого каламбура! К тому же самолюбие было задето…

Все началось в антракте. В ожидании своего номера Дуров сидел в буфете с русскими друзьями. За их столик бесцеремонно уселся немецкий полицейский. Снял каску, постучал ею, вызвал официанта. Радушные русские решили смягчить его бестактность, и Анатолий Леонидович даже протянул немцу бокал вина:

— Не угодно ли с нами за компанию…

Полицейский грубо отвел предложенный бокал и вместо благодарности изволил «пошутить»: «Их вилль нихт, филейхт ир швейн вилль этвас», то есть «Я не хочу, но может, ваши свиньи хотят».

«Дать ему по физиономии», — было первой мыслью Дурова, но он сдержался, чтобы необдуманно не ответить на оскорбление. Да разве это проучило бы тупого полицейского? Ведь его выходка — лишь отражение враждебности немецких милитаристских кругов к России.

Звонок, призывавший продолжать представление, прервал назревавший скандал. Но буфетный инцидент принял неожиданный оборот. Под маской веселого клоуна Дуров скрыл негодование и горечь несмытой обиды. Он решил наказать тех, кто стоял за спиной тупого немецкого полицейского.

Это решение созрело на ходу, следовало лишь чуть перестроить очередной номер, в котором участвовали свиньи. Выбрав подходящий момент, Дуров обратился к публике:

— Вот мои дрессированные свиньи, каждая из них имеет свое желание. — Клоун взял в одну руку каску, в другую хлеб. И спросил у каждой свиньи: — Чего ты хочешь?

Разумеется, одна хавронья потянулась к почти протянутому ей хлебу, а другая к каске, в которой лежал кусочек вкусно пахнущей колбасы.

— Виль брод… — клоун указал на первую свинью, затем сделал жест в сторону второй свиньи: — Виль гельм…

Возникла непереводимая игра слов: «виль брод» — «хочет хлеба» и Вильброд — фамилия министра иностранных дел Германии; «виль гельм» — «хочет каску» и Вильгельм — имя императора.

Театр молчал. Потом послышался испуганный шепот. В воздухе нависло как будто что-то тяжелое. В мертвой тишине клоун кое-как закончил свое выступление.

Дуров уже понимал, что его выпад не завершится добром. Развязка действительно наступила сразу, едва он вышел на улицу. Дюжие сыщики скрутили ему руки, впихнули в полицейскую карету.

Так непосредственно после представления русский клоун оказался в одиночной камере мрачной тюрьмы Моабит. Нет нужды описывать недельное пребывание его в одиночке. В своих воспоминаниях Анатолий Дуров не скрывал, что испытывал довольно сильный страх за свою дальнейшую судьбу: вдруг за оскорбление кайзера его осудят на долгие годы тюремного заключения…

Немецкие власти поступили относительно либерально — арестант был освобожден до суда под залог в восемь тысяч марок. Дуров поспешил во Францию, оттуда вернулся в Россию. Но через некоторое время получил предписание прибыть в Германию для судебного разбирательства дела.

История вновь принимала скверный оборот. За помощью и защитой пришлось обратиться к влиятельным поклонникам и поклонницам своего таланта, вплоть до герцогини Лейхтенбергской. Но все они оказались бессильны в столь щекотливом вопросе, как оскорбление германского императора.

Спасение пришло неожиданно: Дуров вспомнил, что он дрессировал собачку великого князя Алексея Александровича. По указанию его высочества клоун Анатолий Дуров был объявлен политическим преступником, следовательно, не подлежащим выдаче иностранным властям. Собачка выручила…

В своих воспоминаниях Владимир Дуров тоже говорит, что именно его выслали из Берлина за оскорбительный для кайзера Вильгельма каламбур в цирке. Он упоминает об этом бегло, касаясь своего знакомства с Вильгельмом Либкнехтом. Стоит привести его рассказ целиком.

«С вождем немецких социал-демократов я познакомился несколько лет назад, когда мне пришлось обратиться к нему, как адвокату, по нашумевшей в то время истории с моей ученой свиньей. В Берлинском цирке я показывал эту свинью и мною был, между прочим, проделан такой номер:

— Вас вилльст ду? („Что ты хочешь?“) — спрашиваю я свинью.

Она бросается к каске, какую носил Вильгельм, и тычет в нее мордой. Их вилль гельм! („Я хочу каску!“) — отвечаю я за нее. При соединении двух слов выходит — „Вильгельм“.

За это меня выслали из Берлина. Мой гражданский иск вел Либкнехт и выиграл его».

Всюду, где только находился к тому повод, слышалась разящая сатира Анатолия Дурова. Остроты его передавались из уст в уста, становились ходячими анекдотами. Крупные российские города, такие, как Рига, Киев, Одесса, и провинциальные захолустные Кременчуг, Владикавказ или Тамбов в равной мере знали и любили клоуна-сатирика Анатолия Дурова.

Перед его приездом на улицах городов наклеивались на афишных тумбах, а то и просто на заборах зазывные оповещения: «Ждите Анатолия Дурова!», «Едет знаменитый Анатолий Дуров!» Уличным прохожим вручались бумажные летучки с нескладными, зато доходчивыми виршами:

Кстати, распространение этой рекламы не обошлось без курьезного происшествия. Администратор Дурова вез в поезде пачки стихотворных листовок. В вагоне он заметил, что за ним неотступно следят двое шпиков. В Елисаветграде администратор сошел с поезда и на извозчике добрался до гостиницы. У подъезда его уже поджидал пристав с городовыми, которые сами внесли багаж приезжего в номер.

— Что вы привезли? Вскройте! — потребовал пристав.

— Теперь еще рано! — ответил администратор. — Расклею, прочтете.

— Прокламация? Нет, это вам не удастся! — вскипел пристав и дал знак своим подручным «приступить».

Городовые шашками разрезали веревки, которыми были перевязаны пачки. Пристав схватил листовку, прочел: «Вот приехал я, и со мной свинья…»

Немую сцену прервал разочарованный голос сыщика:

— Черт подери! Из-за этого я ехал от самого Харькова…

Настало время, когда соло-клоун Анатолий Дуров уже мог диктовать директорам цирков свои условия. Вот одно из них: «При мне — в программе никаких других клоунов!» Он брал на себя целиком все третье отделение. Директорам приходилось соглашаться на все: имя Анатолия Дурова на афише обеспечивало сборы.

Не только афиши и анонсные летучки широко оповещали о гастролях знаменитого клоуна. Он лично довольно своеобразно объявлял населению о своем прибытии в тот или иной город.

Вот тихая, деревянная Калуга. Или бойкий каменный Ростов. Скромная, уютная Полтава. Кременчуг, Кишинев, любой российский провинциальный город, городок…

С вокзала по главной, Большой Дворянской улице (она обязательно есть всюду) тянется удивительный караван. На нескольких возах установлены клетки, из которых высовываются головы животных и птиц. Разве могут обыватели оставаться равнодушны к такому событию. Даже если бы впереди каравана не ехала колясочка с впряженной в нее свиньей, и на колясочке не красовался плакат: «Клоун Анатолий Дуров», и вездесущие мальчишки не кричали на всю улицу: «Дуров!.. Приехал Дуров!», то и тогда бы стоустая молва разнесла бы по всему городу эту радостную весть.

Цирк полон. От кресел в первом ряду до последних мест на галерке, почти под самым куполом, ползет шепоток: «Уж он им покажет…» «Им» — это, конечно, местному начальству, нерадивым «отцам города», а может, самому губернатору, а то подымай еще выше…

Первое и второе отделения служат будто прелюдией к тому торжественному моменту, когда шпрехшталмейстер перед строем униформистов (ради такого случая униформистами выходят все артисты труппы), победоносно оглянувшись вокруг и делая ударение на каждом слоге, возгласит: «А-на-то-лий Ду-роввв!..»

Цирк дрожит от аплодисментов. Оркестр играет туш. На арене показывается он — кумир публики. Лицо его без грима. Парчовый костюм, как всегда, увешан медалями, жетонами, сияющей звездой эмира. Приветственно подняв руки над головой, с широкой улыбкой, раскланиваясь на все стороны, он обходит вокруг арены.

Стихает цирк. Все напряженно ждут, что скажет, что сделает любимый клоун? И он начинает читать свой монолог. Голос и дикция его чисты, интонации богаты, каждое слово доходит до слуха и сердца.

Клоун показывает живые карикатуры. Животные и птицы олицетворяют разные типы людей. Вот толстяк пеликан важно шагает по арене, пока не замечает еще более важного бульдога. Птица тотчас пригибается, ползком приближается к надменному псу.

— Эх, ты, подхалим-чиновник, пресмыкаешься перед начальством… — замечает клоун.

Жирная крыса, конечно, изображает вора-интенданта. Свинья многолика: то в роли алчного взяточника-городового, то губернатора и даже министра, если находится к тому повод в газетах. Даже для верблюда отыскалась подходящая роль: на одном его горбу надпись «водопровод», на другом— «канализация».

И сразу новая реприза. Униформист выносит большие картонные буквы, строит из них слово «доклад». Дуров говорит: «Наши министры ежедневно делают доклад и получают за это оклад». Убрав первые две буквы, продолжает: «Для бюрократов наш режим — клад». Снимает еще буквы: «Правительство старается, чтобы был лад». Отбрасывает «л» и заключает: «На самом деле на Руси у нас — ад!»

Еще не утих смех, а клоун появляется с горшочком с землей, берет ее пригоршнями, разбрасывает вокруг.

— Что вы делаете, господин Дуров? — спрашивает шпрехшталмейстер.

Он отвечает:

— Это горшочек земли для крестьян. Землицей их оделяю…

Клоун работает в таком темпе, что ни на минуту не дает угаснуть смеху. Шутки, каламбуры, забавные розыгрыши какого-нибудь доверчивого зрителя держат публику в состоянии неослабевающего внимания. И как он находчив!

Когда клоун упомянул поговорку: «От великого до смешного один шаг», подвыпивший господин в кресле первого ряда попытался сбить его своей репликой:

— А какое расстояние от Дурова до дурака?

Дуров подошел к нему и, глядя в упор, ответил:

— Тоже один шаг!

На выдумку Дуров неистощим. Иногда он выступает и как акробат, ходит на высоченных ходулях, а то прыгает через десяток людей, делая в воздухе сальто-мортале.

Балагур, остряк, блестящий импровизатор, Анатолий Дуров был также мистификатором, романтиком, любил создавать вокруг своего имени легенды. Улица тихого провинциального города замирает, когда вдруг он появляется в щегольском сюртуке со звездой на груди, с бриллиантами в галстучной заколке и в перстнях, в окружении свиты богатырей-телохранителей и уродливых карликов. Ни дать, ни взять новый граф Калиостро!

Прихотливая фантазия не мешает практичности. Определенную плату за свои выступления он отвергает, а берет половину общего сбора. Директора цирков беспрекословно соглашаются с таким требованием: участие Анатолия Дурова в программе в любом случае обеспечивает двойной доход.

Причудлив характер клоуна. Директор Саламонский, желая польстить, как-то написал ему в альбом «Дуров — полубог цирка».

— Господин Саламонский, вы, по-видимому, считаете, что есть клоуны, которые могут превзойти меня? — резко возразил «полубог». — Кто же, по вашему мнению, бог?

Директор не ответил. Возможно, он ставил на первое место итальянца Густаво Фрателлини, который гастролировал в его цирке. Во всяком случае, Дуров вознегодовал. Кто из самых прославленных клоунов мог оказаться сильнее его: Танти-Бедини, Фрателлини, Вельдеман? Спор разыгрался не на шутку.

Предприимчивый Саламонский только потирал руки, наблюдая этот конфликт. И директор придумал своеобразное бенефисное представление. Газеты оповестили о предстоящем примирении сторон на арене. Билеты на акт публичного примирения были расхватаны.

Что же на самом деле произошло? Дуров, Фрателлини, Танти и Вельдеман с разных сторон вышли на середину арены. Обменялись холодными поклонами, пожали друг другу руки и каждый в том же порядке вернулся за кулисы.

Поднялась суматоха, послышались возмущенные крики. Все поняли, что перед ними был разыгран ловкий трюк. Враждебный лагерь приписал выдумку Дурову. Однако он находчиво развеял это мнение.

Через несколько дней, во время выхода Фрателлини, внимание всего цирка обратил на себя господин, который чрезвычайно громко выражал свое одобрение. Изумленные зрители узнали его и закричали:

— Дуров!

— Нет, не он, а его дух… — ответил замогильный голос, и Дуров удалился под гром аплодисментов своих верных поклонников.

Причуда? Простительная… Талант великого клоуна уже достигал апогея. И он сам находился на вершине славы.