Юбилей (стихи)

Михаил Талесников

Юбилей

Стихи

Ю Б И Л Е Й

Мне скоро семь десятков лет.

Подумал, самому не верится

я ног еще не кутал в плед,

хоть мерз, и звонко бьется сердце,

и руки тянутся к труду,

пером вооружусь - к бумаге,

законы поста не блюду,

умею пригубить и флягу,

и ем трудом добытый хлеб,

посыпав прежде солью круто,

и авторучка не в чехле

стихи записывает будто.

Вот, собственно, автопортрет,

что мной нескромно нарисован.

Автомеханик и поэт,

я сплав из техники и слова

у моря, в городе одном,

что солнцем выгрет и пропитан,

так было там заведено,

рождались некогда пииты...

Там и изваяли меня

родители и предков гены

из волн пены и огня

материи обыкновенной.

И нуклеиновых кислот,

в душе и вертятся спирали

их бесконечнейшим числом

ее наполнить постарались.

На срок отмерянных мне лет

отпущено и вдохновенье,

что изредка порой, нет-нет,

являет вдруг стихотворенье.

Порой о молодости - той,

что голодом давила глухо,

фразеологией пустой

кормила впрок, в обрез - макухой.

И ради карточки на хлеб

из пятого забрала класса,

чтобы и мал, и слаб, и слеп,

в трудящиеся влился массы,

высотнейшие воздвигать

над миром коммунизма стройки

и в пику классовым врагам,

и в укороченные сроки.

О юности, что шла в войне,

родных отнявшей, близких, милых,

что безымянных жгла в огне

и пепла нет, и нет могил их.

Войне, шагавшей по земле,

дна достигавшей океанов,

мир предававшей боли, мгле,

с лица земли сметавшей страны.

В ее разрывах и дыму,

подобной смерчу круговерти,

уже и Б-г не знал кому

судил Он жизни или смерти.

Как предо мною - вот они,

друзей поры военной лица,

и пусть окончены их дни,

в душе о них молитвам длиться.

Мне выпала удача жить

вполсилы очередь скосила

обученного лишь служить

России, верного ей сына.

Но Русь мне мачехой была,

а флаг, что над страною реял,

ярился, пыжился, пылал,

касался древком мавзолея...

Не воздвигали пирамид

в соцстранах, камня было мало

подняли мавзолеи вмиг

и Ленину, потом и Мао.

Отец народов всех времен

ошибка проявилась дальше,

был после смерти подселен

к вождю, скончавшемуся раньше.

О культе съезду доложил

и доверительно и быстро,

кто век в генсеках не дожил,

поскольку был волюнтаристом.

Ему на смену и пришел

Тараса Бульбы внук удалый,

что правил также хорошо

страной, как и Землею Малой.

Прозаик, критик и поэт,

оратор - был всего он прежде

всегда изысканно одет,

а с дамами так даже вежлив.

Нас кремль марксизмом облучал,

чтобы верны идеям были

генсек награды получал,

и собирал автомобили.

Окутывал державу мрак,

уже тонуло все во мраке.

Мы не курили - жгли табак,

и пили, длилась жизнь, однако.

И как ни странно, в годы те,

средь экономики развалин,

в закрытости и нищете,

духовно люди прозревали.

И как ни горько, в те же дни,

полз говор по стране неистов,

что в бедах следует винить

советским людям сионистов...

Вот и живу в другой стране,

что стала родиной на старость.

Здесь все по сердцу, все по мне

жаль, только мало жить осталось.

Страна надежд, страна мечты,

она для каждого годится,

кто может, юбиляр, как ты,

трудиться в ней, и вновь трудиться.

Испытываю благодать,

свой получая чек недельный,

что толику могу отдать

свободной, ей - нелегких денег.

Друзей особый труд найти,

хоть есть немало эрудитов.

В наш гневный век к сердцам пути

круты, извилисты, закрыты.

Талантов - россыпи в стране,

здесь смотрят шире - видят дальше,

но есть и в ней, чтоб жгло больней,

поборники и лжи, и фальши.

Людей характеров не счесть,

изменчива и их натура.

У истинной культуры есть

единственная суть - культура.

Как в жажду алчно воду пьют

до дна, чтоб капли не осталось,

так пью свободу, так люблю

страну, где радость жить досталась.

Мне семь десятков трудных лет,

я жизнь не меряю годами

стихами, что пробились в свет,

сквозь времени пласты и дали.

июль, 1988 г.

-------------------------------------------------------

И О Р Д А Н

Нет, это не сон - я напился

воды из реки Иордан,

к которой извечно стремился

народ мой сквозь страны и даль.

Нисколько она не лучше

других, что пришлось мне пить.

Рисунок ее излучин,

как может у каждой быть.

Но мы ее волн накатов

Израильскую суть саму,

Асадам ли, Арафатам

не отдадим никому!

1973 - 74 г.

-------------------------------------------------------

М О Й М А Р Т

Хирургу Тагибегову

с благодарностью.

Как, и сам не пойму я это,

но нередко бывает так:

чей-то голос услышишь, где-то

жест какой-то приметишь, знак

и далеких воспоминаний

поднимается вдруг волна,

и несет она и страдания,

грусть и радость несет она.

Стоит ветру завыть в антенне

над машиной, Ягой завыть

тянет память из дней военных

кровью выкрашенную нить.

И уже я верчу не "Волги"

с золотистым оленем руль,

а на поиск иду за Волхов,

и эсэсовца в плен беру.

Там, за просекой, темный ельник

по колени завяз в снегу,

и к нему доносится еле-еле

орудийных разрывов гул.

А левее его, и справа,

в маскхалатах немая цепь,

тех, с которыми мы по праву

все делили - и смерть, и хлеб.

Тишина... Хоть ружьем играя,

как в гражданке, косого бей

только мы тишину ту знаем,

и нисколько не верим ей:

ведь не зря комполка на карте

тот особо отметил дот,

чей в холодном рассвете марта

вышел взорванным быть черед.

Где вы, где - из Уфы, Рязани,

душу ранившие мне вновь,

смертью ранней своею - Занин,

Всеволодов и Шадрунов?

Тишина - и ничто не изменит

предначертанному здесь быть.

Воет ветер Ягой в антенне,

как один он умеет выть.

Перед боем лихим, который

знаешь - будет жесток и лют,

нам особенно мил и дорог

снежный, выдуманный уют,

что так нищенски мал и краток

потому что - гляди вперед

вот уже и пошла атака,

как прошил его пулемет.

Миг, и в ярости весь дрожащий,

смерть выплевывающий, "пэпэша"

беспощадно врагов разящий,

фронтовая моя душа

так сшибает, да так и косит

их, явившихся сеять мрак,

никогда к нам никем не прошенных,

длинных, гитлеровских вояк,

оборачивающих спины

догоняющим взрывам гранат.

Вот и мой - тот, кто все же вскинул

встреч мне лающий автомат...

Ах, давно уже лет за тридцать,

как влюбленный в шофёрский труд

как у нас о том говорится

я колесами город тру.

Но, наверное, я б заплакал,

как мальчишка несчастным был,

если б в жизни хоть раз собаку

ненароком машиной сбил.

А фашистов хотел бессчетно

комразведки - не ас такси

в преисподнюю, в пекло к чорту,

так огнем своим и сносить.

Нет удачи крупней - сражаться,

жить в боях - и остаться жить,

и свой счет ведя, девятнадцать

в них прицельным огнем уложить.

Девятнадцатым был то самый,

встреч мне лающий автомат

в грудь нацеливший, в душу прямо,

длинный гитлеровский солдат.

Как в атаке той залихватской,

снова остро и горячо,

будто полнится болью адской

грудь моя и мое плечо...

Двадцать метров всего разбега,

третья скорость - и полный газ.

Ах, спасибо, хирург Тагибеков,

что мне сердце и руку спас.

Что там сердцу кромешность боя,

если вышел приказ ему

дот разрушить любой ценою,

случай - выжить от ран к тому.

Что плечу и руке усталость,

если хочется труд снести,

чтобы пользы, хотя бы малость,

людям все-таки принести,

даже эти слагая строки

в пальцах сжав перо-автомат,

про Отечественной, далёкий,

мой, пропитанный кровью, март.

1949 г.

-------------------------------------------------------

Ю Б И Л Е Й (80 ЛЕТ)

Мне восемьдесят лет,

я жив и даже весел,

хоть есть печать и след

восьмидесяти весен,

восьмидесяти лет,

и десять раз по восемь

поры, что целый свет

зовет лирично - осень.

А что до счета зим,

то толику лишь, малость,

до энской, что сразит,

всего мне жить осталось,

что станет как-то раз

свидетельницей факта

высоковольтных фаз,

блестящего инфаркта.

Я семьдесят из них,

проснувшись, спозаранку,

сидел над грудой книг,

вертел такси баранку,

а если вдруг меня

пронзало вдохновенье

в ночи, в заботах дня,

слагал стихотворенье.

Но в собственной стране,

где как-то жил, устроен,

дышалось трудно мне

в ней числился в изгоях.

Ты выдал сто идей,

комету обнаружил,

но если иудей,

стране ты был не нужен.

И из СССР,

что родиной являлся,

изгоям тем в пример,

я в США и перебрался.

И хоть родным и был

тот мир, что незабвенен,

я новый полюбил

будь он благословенен.

Мой добрый, светлый дом,

что дорог стал навеки,

и я ваял трудом

почти что четверть века,

и музам чтоб служить

неистово, сгорая,

труда решил сложить

доспехи лишь вчера я.

Поскольку жизнь вся

и длится-то мгновенье,

сквозь время колеся,

в плену его движенья,

я творчеству отдам,

не праздности и лени,

души и близь, и даль,

восторги и смятенья.

Мне восемьдсят лет,

но в пику всем обетам,

вина люблю я цвет,

и запах сигареты.

Поборник правил, прав,

почти уравновешен,

бываю реже прав,

бываю чаще грешен.

Мне восемьдесят лет,

но отличиться есть чем

эстэт, мужик, поэт,

люблю прелестных женщин.

Да и ко мне они,

сердцам своим послушны,

в былые, правда, дни,

были неравнодушны.

Прекрасна все же жизнь,

в каком ни мчалась б русле,

забавная кажись,

исполнена ли грусти.

Спасибо, жребий мой,

что без микстур, облаток,

закончил я восьмой

мелькнувших лет десяток.

07/26/99

-------------------------------------------------------

КОГДА ТЕБЕ ЗА ВОСЕМЬДЕСЯТ ЛЕТ