– Причина твоего успеха точно резонирует с пульсом времени. А как ты считаешь, смог бы самореализоваться, «пробиться», если бы не перемены в нашем обществе?
– Когда прозвучали «Чистые пруды», меня начали атаковать со всех сторон как «лирика». Члены Союза композиторов, включая тех, кто «дробил» меня на конкурсах до 1987 года, звонили много и настойчиво, предлагали исполнить их творения. Причем уже в готовом варианте – только голос наложить. Звонили все, начиная от Фельцмана и заканчивая Матецким. Но… только с лирикой. ЦТ предлагало сниматься чуть ли не каждый день – и «Утренняя почта», и «Взгляд», но только с лирикой. Я отказался, потому что к тому времени у меня накопился песенный багаж, волновавший меня намного больше. Я просто стал ездить по стране и петь…
– И все-таки, возвращаясь к вопросу о самореализации…
– Наверное, покажусь самоуверенным, но я всегда твердо знал – я «реализуюсь», знал, опять же, что у меня есть сильные песни, и если они «пойдут», успех будет. А они не могли не пойти, потому что процесс гласности необратим. Во всяком случае, пока… И даже той полугласности, которую мы имеем сегодня, было достаточно, чтобы социальные песни стали популярны. Меня предупреждали друзья, знакомые, мама заставляла клясться, что не буду исполнять этих «опасных» песен. Приходилось маму обманывать – говорить, что не буду их петь. А сам исполнял… Брат постоянно говорил, что меня арестуют. И каждую новую песню приходилось защищать от родных и близких, а потом уж перед власть имущими.
Но я не верил в возможность официального запрещения и продолжал идти той же дорогой. И считаю, что кое-чего достиг на данном пути.
* * *
– Веришь ли ты в светлое будущее для одной, отдельно взятой страны?
– Нет. Люди искусственно разделили планету на страны, системы… У меня есть трилогия «Дед Егор», написанная давным-давно. Фабула ее такая: старый большевик попал в опалу, запил и «прозрел». Смотрит он из окна на улицу, на людей и рассуждает о границах, о своих и чужих, о том, что все ощущают боль одинаково, одинаково радуются. У всех одна голова и пять пальцев на руке, а мы все стараемся разделиться, размежеваться.
Однажды я прочитал «Деда Егора» на дискотеке в клубе «Наука», после этого директора клуба сняли, а меня ни на какие дискотеки не приглашали.
Я не верю в процветание одной страны или нации за счет других. Расцвет либо будет общим, либо не будет его вообще.
– Не пробовал ли самореализоваться в других, немузыкальных ипостасях – в живописи, беллетристике?
– Нет. Впрочем, записываю всякие мысли, впечатления. Хотелось бы написать книгу, но это, наверное, произойдет когда-нибудь в старости. Даже название есть – «Эпоха вырождения».
– Часто по лицу человека можно определить, любит ли он, например, животных и т. д. Твоему сценическому образу очень гармонировали бы песни об Афганистане.
– У меня были наметки песен об Афганистане. Но однажды в Мурманске подошел ко мне после концерта «афганец», прошедший через эту войну, и попросил поговорить с ним. Сели у меня в гостиничном номере и часа три разговаривали. Он спросил, был ли я в Афганистане. Я ответил отрицательно. А песни об «Афгане» есть? Он слышал много песен о «событиях», написанных людьми, которые не были в стране, не чувствовали ее воздуха, и песни не получились такими, какими должны были быть. Я его послушал и не стал писать.
Но о таких вещах, конечно, нужно петь, потому что песня – кратчайший путь к уму и сердцу человека. Мысль в песне облечена в очень доступную форму. Главное – говорить искренне и называть вещи своими именами. Люди устали от вранья.
– Мог бы ты обрисовать свою личную жизнь в нескольких словах?
– Музыка, тексты. Гастроли. Любовь. Иногда спорт. Так и кручусь.
* * *
– Что вы вкладываете в понятие «музыкальная культура исполнителя»?
– Талант, божий дар, что ли, умение оценить себя.
– Верите ли вы, что доброта спасет мир?
– Не очень. Зло хитро и просто так не отступит. Зло должно быть наказуемо.
* * *
– А теперь вернемся к политике, к теме, благодаря которой ты получил статус чуть ли не «антисоветчика». Что привело тебя к так называемым «крамольным» вещам?
– Ужасно надоела недосказанность во всем, половинчатость, бесконечные аллегории, призывы к патриотизму, от которых его ничуть не прибавляется. Наш народ – бедный, затюканный, запуганный – необходимо будить. Будить во что бы то ни стало. И чем скорее он проснется, тем скорее мы освободимся от ига, от гнета, под которым мы все ходим. Освободимся и заживем нормальной жизнью. Пока же этого не произойдет, ни о какой перестройке речи быть не может.
– В одном из интервью с тобой мелькнуло слово «русофобия». Твое к ней отношение?
– Я категорически против и русофобии, и антисемитизма. Я за то, чтобы все люди жили в мире и согласии. Это однозначно.
– Слушая твои песни и наблюдая за твоим поведением на сцене, у меня сложилось впечатление, что ты по происхождению дворянин. Так ли это на самом деле? А знаешь ли ты свои корни?
– Свои корни я знаю плохо. Дело в том, что мой отец уничтожил практически все, что связано с нашим родом. Единственно, что я знаю, – мой дедушка был офицером, русским офицером. Наши корни тянутся из Москвы, хотя я и родился под Ясной Поляной (кстати, в 1956 году); на то были веские причины. Мой отец 15 лет отбывал в Сибири. А когда вернулся в Москву, ему запретили там проживать. Потому так и получилось, что все мои деды и прадеды из Москвы, а я родился в Тульской области под Ясной Поляной.
Что касается дворянского происхождения, то я… Нет, не считаю себя дворянином. Ведь дворянин – это не только кровь, это еще воспитание. Им же давали прекрасное воспитание и образование. А мы… кто нас воспитывал? Мы сами себя воспитывали и продолжаем воспитывать. Школа – это антивоспитание, институт – тоже анти. Все навязывается. И так будет продолжаться еще долго. Ну, кто может откровенно сказать про себя, что ему удалось себя воспитать достаточно хорошо? Я, например, в свои 33 года так и не воспитал себя, хотя воспитываю себя всю сознательную жизнь.
– Как складывалась до этого судьба музыканта? Что мешало заявить о себе раньше?
– Еще 10 лет назад, мне было 23 года, я понял, что призвание – петь свои песни. Откуда мне было знать, что этот путь сулит одни испытания. 8 лет я безуспешно старался пробиться сквозь броню художественных советов радио, телевидения, студий грамзаписи. «Вы не член Союза композиторов и не член Союза писателей. Занимайтесь-ка лучше своим делом», – таков был ответ. Играйте, мол, на своей бас-гитаре или клавишных, пойте, делайте аранжировки. Именно это я и делал, зарабатывая на жизнь. Играл в группах «Вечное движение», «Апрель», «Электроклуб». Но песни я все равно писал. Для себя, в стол.
* * *
– Одно из ваших увлечений – отечественная история. Прямо скажем, не очень-то типичное для современного эстрадного певца. Откуда оно у вас?
– Любовь к истории мне привил отец. Судьба моих родителей сложилась трагично. Отец и мать в сталинские времена были репрессированы. Но в нашей семье мало об этом говорили. Зато много читали. Отец любил читать нам с братом исторические книги.
– Но ведь история – безбрежное море. Есть ли у вас свои островки?
– Да, это эпоха правления Екатерины II и период с 1914-го по 1916-й. Интереснейшие времена в жизни Российского государства!
– Игорь, в заключение три «детских» вопроса. Что вы больше всего любите?
– Свою работу.
– А не любите?
– Ложь.
– А чего больше всего боитесь?
– Потерять свою работу.
* * *
– Рост национального самосознания – одно из несомненных достижений перестройки. Однако ее обратной стороной явилась национальная непримиримость. Есть ли это чувство в вашей душе?
– Я – русский человек, я люблю свою Родину, я люблю народ, ровно как и любой другой народ, который живет на этой земле и относится к моему народу с уважением.
– Скажите, какой вы мечтаете видеть нашу страну лет через десять?
– Мечтаю о возвращении веры. Хочу, чтобы наш народ поверил, но не в какой-то набор звуков, не в химеру, коммунизм, социализм, капитализм, а в свое высокое предназначение, в возрождение высоких духовных принципов, в доброту, благородство, человеколюбие!
* * *
– Вы поете в надежде, что-то изменить?
– Я не думаю об этом, это из меня выпирает. Приходит вдохновение, и я пишу, «Россию» написал за два часа, ранним утром, в совершенно неожиданной ситуации. Если бы даже никому это не нравилось, я бы все равно продолжал тем же самым заниматься: это моя жизнь.
– Что для вас означает Россия?
– Отечество. Здесь мои корни, здесь мои предки. Я привязан к этой земле. И ничто не спасает от головных болей по этому поводу.
* * *
– Что вас может сломать, поставить на колени?
– Я достаточно много прошел и умирал даже. Я не знаю, какие могут быть в жизни еще испытания. Ставила меня на колени и заставляла плакать только любовь.
– О чем просите Бога?
– Я молю, чтобы Бог придал мне силы в борьбе со злом. Чтобы восторжествовала в конце концов на земле правда. Я молюсь за Россию, возрожденную и вставшую с колен. За нищих и больных.
– Может, сегодняшнему Талькову не до лирики? Сужу по песням «Россия», «Бывший подъесаул», «Я вернусь».
– Просто «сегодняшний Тальков» отдает, уж простите, предпочтение собственным песням. Это возможность выразить себя. Через авторскую песню я могу рассказать о своем отношении к происходящему вокруг нас. И темы моих песен потому самые разные. Ближе мне история России. Но о любви буду писать всегда.
* * *
– Вы сказали, что своей музыкой протестуете. На что направлен протест?
– Он направлен против зла, насилия, умышленного развала моей Родины. Против тех правительств, что правили ею, начиная с 1917 года. Я считаю, что эти правительства боролись с Богом за право обладания этой землей и служили впрямую сатане.
* * *
– Игорь, вы никогда не пробовали использовать стихи других авторов? Например, великих поэтов?
– Нет. Я всегда опираюсь только на свое творчество, на свой материал.
* * *
– Считаете ли вы себя русским патриотом?
– Да, я считаю себя русским патриотом. Потому что мне не безразлично, что происходит с Россией.
– Значит, патриотизм для вас более широкое понятие, нежели любовь?
– Да, более широкое. Потому что любить и бездействовать – это не патриотизм. Патриот – человек любящий и действующий.
С женой Татьяной и сыном Игорем
Ольга Юльевна с внуком Игорем. 2005 год
* * *
– А в литературе, философии кто вами наиболее почитаем?
– В литературе – Пушкин, Бунин, что касается философии, – Монтень, Нострадамус.
– Игорь, есть какая-то программа, площадка, зал, город, где бы очень хотелось выступить, но пока не удавалось?
– Конечно, есть. Допустим, очень хотел бы выступить в парижской «Олимпии» для русских эмигрантов. Там же сошлись настоящие дворяне.
– У вас большой круг общения в обычной жизни? Кого любите видеть в свободное от концертов время?
– Таких людей очень мало. Я теперь очень осторожен в контактах. Меня часто предавали, и я сильно разочаровался как в мужчинах, так и в женщинах. Я всегда пытался открыть свою душу тому, кого считал другом, но порой мне в нее просто плевали. После чего душа вновь замыкалась. Правда, потом время, что называется, вылечивало, понемногу приходил себя, но следовал какой-то новый удар, и все повторялось. Поэтому теперь, если я кого и хочу видеть, то только тех людей, которых давно знаю. Которые хорошо ко мне относятся и относились так же и в те годы, когда я еще не был известен. Но я повторяю, что их очень мало.
– Сейчас ваша душа находится в замкнутом состоянии или в периоде раскрытости?
– Если говорить о людях вообще, то приоткрывается.
– Как артист, как певец, как поэт что бы вы сказали в своем финальном монологе?
– Человек, ни разу не задавший себе вопрос: «Зачем он живет?», наверное, прожил жизнь зря. Он мог бы и не рождаться. И я думаю, всем живущим ныне имеет смысл задать себе этот вопрос, пока не поздно. Потому что от него начинается отсчет всему: как человек живет, что он из жизни черпает, какую информацию из нее выбирает. Как относится к людям, что для него Добро и Зло, Бог и дьявол. Бытие. То есть, каково его мироощущение.
– Вы задавали себе этот вопрос?
– Я задавал себе его, когда мне было двенадцать лет.
– Вы нашли ответ?
– Вот мне сейчас тридцать четыре года. С того времени прошло двадцать два года. И двадцать два года я каждый день пытаюсь ответить на него.
* * *
– Игорь, а для себя какую бы выбрали краску?
– Белую. Я люблю белый цвет. Звезды светятся белым, луна белая, солнце белое… Он очищает…
* * *
– Есть такой режиссер, у которого вы мечтали бы сняться?
– Конечно. Из наших у Никиты Михалкова, из зарубежных – у Феллини. Их фильмы смотрю, забывая обо всем. Но это все, конечно, фантазии.
– А кто из актеров вам ближе по духу?
– Мой идеал – Ален Делон, хотя многим это и покажется банальным. В нем мужественность удивительно сочетается с сентиментальностью. Он воин и лирик одновременно.
– И конечно, что совсем немаловажно, любимец дам?
– Пушкин еще в прошлом веке говорил: «Сладостное внимание женщин – почти единственная цель наших усилий». Я с ним полностью согласен.
– Что вас восхищает в женщине?
– Вы знаете, стройные, эффектные, красивые в моем понимании меркнут перед умными женщинами. И все остальные качества вытекают из этого. Ум – это доброта. Умная женщина не может быть жестокой, лживой, безнравственной.
– Где вы берете сюжеты для своих песен?
– История России – мое самое давнее и самое сильное увлечение. Я люблю читать исторические книги, коллекционирую исследования, мемуары, воспоминания, стараюсь доставать неопубликованные исторические материалы. И поэтому на концертах с гордостью говорю, что каждая моя песня имеет документальное подтверждение.
– Сейчас на эстраде в полный голос звучат белогвардейские мотивы. Вы тоже обратились к этой теме. Дань моде?
– Я потомок русского офицера. И преклоняюсь перед этими благородными, безукоризненно честными и беспредельно преданными Отечеству людьми, которых не только уничтожили, но и облили грязью, а потом вычеркнули из нашей истории и из нашей памяти. Но на пепелище ничего лучшего воздвигнуть не удалось.
– Игорь, не кажется ли вам, что от многих ваших песен веет безысходностью?
– Нет, не кажется. Во всех моих песнях звучит оптимизм и надежда. Действительно, многие мои даже шуточные песни написаны в миноре; но я не пессимист.
– Вы долго оставались непризнанным, ваш путь на сцену был долгим и тернистым, мы знаем немало примеров, когда отчаявшиеся люди покидали Родину. А у вас не возникло подобного желания?
– Я люблю Россию, прикован корнями к ней и должен уйти в эту землю. Это, во-первых… Сейчас же все человечество балансирует на грани, Россия стоит у края пропасти, все остальные – за ней. И от того, выдержит ли Россия, зависит, будет ли жизнь на планете, и в такой час нужно быть на этой земле, помогать ей выстоять. Россия всегда за всех расплачивалась – так уж повелось испокон веков. Но я верю в величие русского народа. Он выстоит.
– На концертах перед исполнением песни «Бал сатаны» вы предлагаете заглянуть в будущее. А каким вы видите его для себя?
– Светлым. Россия обязательно выздоровеет, встанет на ноги. У меня даже стихотворение есть:
* * *
– Когда вы в первый раз прочли Библию?
– Мне тогда было около двадцати восьми лет.
– Вы причисляете себя к молодежи?
– Я считаю, что возраст измеряется не количеством, а состоянием души – насколько она молода.
* * *
– Ваше отношение к Православию и православной монархии?
– Православие я считаю истинно верной религией, а что касается монархии, я считаю, что Россия была и остается страной монархической по своему укладу и своим корням.
– Часто ли вы посещаете храм и исповедуетесь?
– В последнее время не так часто, потому что у меня для этого нет времени. Постоянно поездки, гастроли. Я приезжаю в Москву и кручусь как сумасшедший. У меня ведь нет менеджера, и я сам себе менеджер. Сам вынужден заниматься и телевидением, и радио, и прессой, и записями, и всем на свете. Но когда у меня появляются какие-то пробелы, я обязательно посещаю храм, у меня есть свой духовник, он меня исповедует, я иногда причащаюсь. Но поститься с моей работой невозможно.
– Ваши отношения с воротилами советского шоу-бизнеса?
– Я не люблю воротил шоу-бизнеса, потому что они неуместные. У нас все происходит наоборот. На Западе ищут потенциальную звезду, вытаскивают человека, делают из него звезду и потом уже зарабатывают на нем деньги. Дают заработать ему и себе. У нас ждут, пока ты сам раскрутишься, станешь звездой, потом из тебя начинают выкачивать. У меня происходили конфликты со многими из них, в частности, со Стасом Наминым. У меня был страшный конфликт с Лисовским (фирма «Лисс»).
– Много ли на ваших концертах молодежи и как она себя ведет?
– По-разному. В последнее время молодежи стало намного больше. Раньше на мой концерт «Чистые пруды» ходили в основном люди среднего возраста. Но поскольку я пишу разные вещи – и дансинговую, и лирическую музыку, то молодежи нравится. Если мне хочется танцевать – я танцую, хочется петь о любви – пою, а трогают какие-то политические моменты, человеческие трагедии – пишу об этом. У меня нет рамок. Я живой человек и работаю, как могу.
– Вы больше любите исполнять песни социальные или лирические?
– Это зависит от моего состояния. Мне не бывает безразлично ни то ни другое. Всегда пою с душой и полной отдачей. Мои социальные песни – это крик души, а лирические – музыка души.
* * *
– Вы пишете песни давно, а сколько их у вас?
– Около 200, и все на мои стихи. Я не хвастаюсь, просто настроение рождает мелодию, а слова как бы дополняют. Говорят, что у меня много злости в песнях, но это не злость – это боль, она в моей душе, и нет мне покоя.
– Видите ли вы во время выступления глаза зрителей?
– Несколько раз я встречал взгляд, полный неприязни, это сильно выбивало из колеи, и я перестал всматриваться.
– У вас очень фотогеничная внешность, это послужило поводом для кинопредложений?
– Наверное, что-то режиссеры увидели во мне. После школы я поступал в театральный, бредил героями Достоевского, мечтал о Раскольникове.
– Но наряду с благородным князем Серебряным вы сыграли резко отрицательную роль.
– Я отказывался, честно. Говорил, что зрители меня не поймут, очень хотел сыграть в этом фильме положительного героя, тогда мне поставили условие, чтобы я сбрил усы, бороду и постригся. Вы можете себе это представить? Я уже однажды был в таком образе. Меня не то что друзья, мама родная не сразу узнала.
* * *
– Ваш сын появляется на сцене вместе с вами. Вы хотели бы, чтобы он пошел по вашим стопам?
– Нет. Впрочем, я неправильно ответил. Я объясняю ему разницу между добром и злом, он растет хорошим мальчиком. Как сложится его судьба, я не берусь загадывать, но уверен, что призвание, если оно у него есть, его не обманет. Коли он выберет сцену, я постараюсь избавить его от всего плохого, через что прошел сам.
– Хотели бы вы поехать на гастроли за границу?
– Я поеду только в том случае, если буду уверен, что там есть зритель, которому я интересен. Мы были на фестивале в Гамбурге. Там перед каждым исполнением был перевод, я работал 40 минут, кассеты разошлись очень быстро, я чувствовал, что меня понимают. Ну а ехать выступать в кабаре в Лас-Вегасе или в ресторане Лос-Анджелеса перед жующей публикой для того, чтобы вырваться, я не намерен.
– Было время, когда вы спокойно, никем не узнаваемый ходили по улицам. А как теперь, когда у вас такая популярность?
– Я не согласен. Я просто известный. Популярных боготворят, а к известным относятся по-разному: безразлично, любят, ненавидят.
– Если бы пришлось начать сначала, какой бы вы выбрали путь?
– Если бы мне, как в кино, прокрутили все мои 15 с лишним лет эстрадной жизни, я бы ужаснулся. Я боготворю сцену, она мне по ночам снится, но меня столько раз предавали, столько раз ломали. Только жена в меня верила, все говорила, что в 33 года я всего добьюсь. Так и случилось. Начать заново преодолевать все ступеньки, ведущие вверх, я не смог бы, занялся бы чем-нибудь другим.
* * *
– Что рождается раньше в твоих песнях: музыка или текст?
– Все идеи песен берутся из жизни. Я пишу о том, что меня волнует. Жизненная ситуация дает мне внутренний импульс, появляется мысль. Беру гитару или сажусь за пианино и наигрываю мелодию. Так мысль обретает музыкальную форму. После этого пишу стихи. Например, песню «Россия» написал рано утром. Проснулся в четыре часа, потому что «услышал» мелодию. Потом написал текст. Реже сначала появляется текст.
– Чем ты занимаешься в свободное время?
– Очень люблю читать, в основном это исторические труды Карамзина, Бельбасова и других. Продолжаю всерьез заниматься изучением истории нашего государства. Откапываю материалы в архивах, библиотеках. Хочу восстановить для себя ту историю государства Российского, которую долго скрывали от людей. Уже давно хочу написать книгу об истории нашей страны. Делаю отдельные записи, веду дневник. Но сначала мне нужно выполнить программу музыканта, а потом, когда-нибудь, может, будет и книга.
* * *
– Вообще исполнитель Тальков очень серьезный человек. Не хотел ли он начать свою политическую карьеру? Стать депутатом, например?
– Боже упаси. Мне предлагали баллотироваться в Верховный Совет еще два года назад, я отказался наотрез. Я не политик. Может, я несколько преувеличиваю, если скажу, что я – художник: пишу стихи, пишу песни. Я занимаюсь творчеством, а творчество и политика – это вещи несовместимые. Свое отношение к тому, что я вижу, что я чувствую, – стараюсь выразить в музыке, а не с трибуны на съезде, тем более, что съезды сейчас уже никому не интересны.
– Игорь, каким вообще вы были в детстве, послушным ребенком, нет?
– В детстве я был примерным мальчиком. У меня даже на эту тему написана песня, которую Валерий Леонтьев пел: «Я в детстве был примерным мальчиком». Это песня автобиографическая. Был примерным пионером, послушным ребенком, верил в светлые идеалы наши. А когда стал умнее, я стал читать другие книги, задумался над окружающим миром. Я понял то, что тот мир, который я нарисовал себе в своем воображении, не соответствует действительности. Стал заниматься рок-музыкой, писать песни, и это вызвало отрицательное отношение ко мне тех людей, которые относились ко мне положительно. Они хором кричали: «Испортился!» Что был такой хороший мальчик, а стал такой плохой. На скрипке полечку играл! Да! А теперь играет рок, волосы длинные, и т. д. и т. п., читает не те книги, говорит вообще не то… Я был даже хулиганом одно время, потому что эта метаморфоза, которая со мной произошла, как-то потрясла меня психически, и я долгое время не мог найти выход той энергии, которая во мне перегорала. И хулиганом был, и в милицию попадал. Так что жизнь сложная у меня была в юности.
– У вас есть какие-нибудь духовные идеалы? Что-нибудь святое для вас?
– Конечно, есть, во-первых, любовь. Любовь к Отчизне, любовь к родителям, любовь к женщине. Если человек не способен любить, – он уже ни на что не способен, он просто зря топчет землю. Я верю в Бога. Бог для меня – олицетворение добра, правды, красоты и гармонии. И верю в счастье, которое есть. Оно есть на белом свете, только очень трудно его найти. И только самые упорные люди и те, кто достоин счастья, – добиваются его.
– Ради чего вы работаете?
– Моя жизнь – работа. Я никогда не был накопителем, никогда не стремился собрать состояние. До сих пор я живу в «хрущевке» с мамой, ребенком и женой. А когда расширюсь – не знаю. У меня все деньги уходят на мое творчество. Я финансирую его. Бывают моменты, когда вкладываешь огромные деньги, но ничего не получаешь. Тогда обидно.
– Есть ли у вас телохранители?
– У меня, как у всякого гастролера, есть люди, которые оберегают меня. Живем мы в военное время. А чем личность заметнее, тем больше на нее навал со стороны «черни». Я смерти не боюсь, но лучше работать на сцене, чем лежать в постели. Только из этих соображений у меня есть телохранители. В Пензе, например, меня пришли убивать восточные друзья. И если бы со мной не было охраны, то неизвестно, сидел бы я сейчас с тобой за этим столом.
– Как вы оцениваете историческую ситуацию сегодня?
– Мы живем в очень сложное время. Самое, пожалуй, отравное. Россия – страна несчастная, конечно. И на протяжении всего существования нашего государства светлых просветов практически не было, в основном – кровь, террор, болезни, смерти. В дореволюционной России светлые периоды были, например, 30-летнее правление Екатерины. Были и беды, и войны, но, по сравнению с тем, что происходит сейчас, – это мелочи.
Предположим, живет человек. Наткнулся он на гвоздь, поцарапал руку – зажило. Споткнулся, упал, разбил колено – зажило. Кто-то его случайно ударил, выбил зуб – вставил зуб, ничего страшного. А то, что произошло в 17-м году, если перевести на человеческое здоровье – то это просто хребет переломили, сломали пополам позвоночник. Срастется позвоночник или нет – зависит от того, насколько здоров организм.
Как правило, человек, перенесший смертельную болезнь, становится еще сильнее. Так и Россия. Я верю в светлое будущее, хотя этот термин без улыбки не произносят сейчас. Как скоро оно наступит, не знаю. Но оно наступит. Я верю и желаю верить в это всем своим соотечественникам. Эта вера не эфемерна, есть все основания в это верить. Мы живем в последнее десятилетие второго тысячелетия нашей эры. На стыке тысячелетий происходят самые страшные вещи. Пережить бы это десятилетие, перевалить за этот рубеж… И если мы его благополучно пройдем, то, уверен, – начнется Новая Эра. Как для России, так и для всей планеты.
* * *
– Игорь, как ты относишься к славе своей и коллег по сцене? Тебя не смущает, когда с тобой в одном концерте выступают более именитые?
– Нет, не смущает, я, как правило, заранее могу предположить, что тому или иному исполнителю будут аплодировать больше, поскольку он сейчас лучше «раскручен», – его чаще рекламируют. Но это ведь еще не значит, что я хуже, и к моему творчеству никак не относятся. Я все равно выхожу, пою так, как хочу и умею, и получаю свой отклик у слушателей. Но а популярность, конечно, приятна, и, конечно, волнует. И не верьте тем артистам, которые говорят, что им безразлично, сколько зрителей сидит в зале и как они реагируют. Это ерунда, игра на публику. А на самом деле все и я, естественно, всегда интересуемся перед концертом, все ли билеты проданы.
– Помнится, ты говорил, что очень доверяешь астрологии, проверил на собственном опыте многие ее предсказания. Не изменилось ли твое отношение к этой науке?
– Нет, ведь многое по-прежнему подтверждается. И, к сожалению, сильна еще власть Люцифера над человечеством.
* * *
– Вы считаете себя патриотом, что вкладываете в это слово?
– Любовь к Родине.
– Но ведь и коммунисты, и демократы, которых вы изобличаете в своих песнях, тоже говорят о любви к ней.
– Они любят ее через очки своих «измов». И любовь их деформируется тем больше, чем мягче кресла под их задницами…
О какой любви можно говорить, когда 70 с лишним лет уничтожались лучшие сыны Отечества. А в последние дни под знаменами перестройки начата перестрелка, цель которой окончательно уничтожить русских людей. Я никогда не выступал против коммунистов вообще. По большей части это честные и обманутые люди. Я враг партократии и дерьмократии.
– Вы считаете революцию ошибкой?
– Хороша ошибка! Это не недоразумение, это хорошо спланированная и блестяще осуществленная гением Ленина акция против России, в ее основе – масонский заговор.
– Значит, Ленин – главный масон?
– Нет, масоны умело использовали его светлую голову в своих гнусных целях, сумев разжечь в нем чувство мести за погибшего брата Александра.
– В своей песне «Дядин колпак» имеете в виду Ленина?
– Да, Ленин был русофобом, которому чуждо все русское, национальное. Но он не всегда был таким. В последние дни жизни Ульянов-Бланк прозрел и во многом покаялся в своих последних работах, которых люди, к сожалению, пока так и не видели.
* * *
– У тебя есть творческое кредо, девиз?
– Есть. Нужно делать то, к чему тянет тебя душа. Не делать ничего против нее. Не петь то, что не хочется. Не писать о том, о чем не хочется.
– Но это значит обречь себя на тяжелую судьбу.
– Это жизнь. Люди, которые получают все сразу, они, как правило, очень быстро сгорают. А так ты идешь, ты надеешься, веришь. Ты знаешь, что у тебя должно получиться. Где-то светит звездочка, и ты к ней идешь, идешь, тянешься. Трудно, тяжело… Через ямы, через канавы… Но она, светит, и ты к ней идешь. В этом тоже есть своя прелесть. Хотя, конечно, трудно. Тем более в этой стране, где все направлено на то, чтобы здорового, талантливого человека задавить, а гадость всякую вытащить на гребень. Здесь же все происходит против законов природы и нормальных человеческих взаимоотношений.
* * *
– Вас часто посещают разочарования?
– Сплошные разочарования. Главное разочарование меня посетило в восемьдесят пятом году, когда я понял, что звездочка погасла, которая светила.
– Именно в восемьдесят пятом?
– Да, я понял, что ничего не добьюсь в этой жизни, что мне надо похоронить свое призвание и идти в таксисты. У меня даже песня была написана о призвании.
– С чем же это было связано? Вроде такой подъем был в обществе.
– У меня не было никакого подъема. Это была последняя попытка проявиться как автору-исполнителю. Никакой возможности не было прорваться. А дело в том, что у меня нет специального образования, корочек нет. У меня не было никаких званий. Я не член никакого союза. А тогда – это было главное, чтобы иметь право выходить на сцену. Макаревич вот смог, но у него были силы. У него, во-первых, отец не простой, а во-вторых, он был членом Союза архитекторов, а это уже что-то. В-третьих, у него очень талантливый, гениальный просто менеджер Ованес Мелик-Пашаев. Это человек с очень большими связями и со светлой головой. Он как-то смог… А очень многие не смогли. Мой друг в Ленинграде, например, он просто спился, помирает. А талантлив был. Мы с ним в семьдесят седьмом году познакомились в армии. Это был просто гений! Спился. Сейчас у него нет уже пороху, весь сгорел. И многие так… Или вот Рустам Султанов – певец, автор-исполнитель, который в восемьдесят шестом году стал дипломантом фестиваля «Золотой камертон». И что? Четыре года бьется уже в условиях перестройки и гласности, – бесполезно. А мы говорим о восемьдесят пятом.
Расти большим и сильным!
* * *
– У тебя есть пристрастия? Кроме музыки, разумеется.
– Машину люблю водить. Лошадей люблю. Я в свободное время на Ленинские горы езжу кататься. Редко у меня это получается. Историю люблю.
– Какой он, наш современник, в твоем представлении?
– Уставший, растерянный, замученный и обманутый. Но не все молодые такие. Я даже удивляюсь, откуда у десятиклассников, у этого несчастливого поколения, берется в душах что-то незамутненное. Они пытаются жить по-человечески, хотят полюбить жизнь и людей вокруг. Грязь еще не прилипла к ним. У них есть еще надежда какая-то.
* * *
– В каких группах и при каких «звездах» вам довелось работать?
– Я делал аранжировки группе Стаса Намина, Раисе Саед-Шах, Давиду Тухманову, группе «Электроклуб». Людмиле Сенчиной делал несколько программ. Правда, это была мука, а не работа. Она за все мои труды очень неблагодарно поступила. И я до сих пор ей не могу простить.
…Долго советскому року не давали хода. Теперь ворота открыты, и буквально лавина захлестнула все подмостки. А счастья нет, проблемы те же, и очень мало профессионалов.
– Игорь, а как вы относитесь к спиртному?
– Я не пью вообще ни грамма, ничего. Считаю, что мне это не нужно, мне это очень мешает, у меня очень много дел, проблем, концерты у меня нелегкие, на сцене я нахожусь два часа, а если два концерта, то четыре часа. Живьем петь в моем возрасте – это уже…
– Сколько вам лет?
– Мне 34. Поэтому я занимаюсь спортом, стараюсь поддерживать форму.
– А что касается быта – уборка, магазины… Как у вас с этим?
– Ха-ха. Если бы я ходил по магазинам, я бы, наверное, играл сейчас где-нибудь на танцах, или, в лучшем случае, в ресторане. Потому что работа отнимает у меня все свободное время, и мне остается только на сон.
– А кто же занимается магазинами и уборкой?
– Жена. Она работает моей женой. Работа у нее такая.
– И никогда не «пилит»?
– Нет, конечно. Она с пониманием относится ко всему. Если бы она не понимала, я был бы холост. Просто-напросто был бы холост и взял бы себе домработницу, которая мне готовила обед, стирала и так далее.
– Еще о быте. Что касается вашего желудка: что вы любите поесть?
– Я не гурман. Армия меня переделала в этом отношении. До армии я был гурманом, после армии перестал им быть. Я ем только когда хочу и преимущественно один раз в день.
* * *
– Что касается вопросов самообороны. Вы какое-нибудь оружие держите?
– Да, я держу… Но, слава богу, пользоваться им мне не приходилось ни разу.
– А какого плана оружие?
– Газовое и огнестрельное есть. Газовый пистолет и огнестрельное ружье, которое мне подарили поклонники из охотников – с инкрустациями, с надписью. Оно зарегистрировано. Пока что мне приходилось отбиваться только кулаками. Не знаю, что дальше будет.
– Были случаи нападений?
– Да всякое было. В Пензе был случай, когда на меня «наехали» какие-то люди, которые гуляли в ресторане. Пришлось немного подраться. Я пошел собаку искать, которую украли, охрана моя спать легла, я не стал никого тревожить. В лифте привязался один. Ему не понравилось, как я даю закурить. Потом к нему подключились другие. Этого, который пытался меня обидеть, я наказал, а остальных, кто хотел за него вступиться, наказали мои спортсмены.
– Вы человека могли бы убить?
– Человека? Наверное, да. Наверное, мог бы, и у меня был случай, когда, если бы меня вовремя не оттащили, я бы, наверное, убил. Я не терплю подонков. И, когда они меня не трогают, я их не замечаю, но, когда они мне наступают на ноги и переходят дорогу, я предпочитаю их наказывать. Ни один подонок, который перешел мне дорогу, не остался безнаказанным.
Два раза я сидел в КПЗ. Один раз мне грозил срок. Это было в городе Горьком, когда я наказал несколько человек за то, что они буквально гноили на моих глазах совершенно невинного человека, его выжили из коллектива, оскорбляли всякими словами. Я за него вступился, случилась драка. В результате у них были побои. Побои оказались достаточными для того, чтобы меня посадить в КПЗ и возить на концерты под конвоем. Меня привозили в кремлевский зал в Горьком (я играл и пел в группе «Калейдоскоп»). Выходил на сцену, работал, потому что без меня концерт не мог состояться, и меня увозили назад. Начальство надо мной издевалось, насмехалось, говорили, что мне дадут срок от 2 до 5. Но мне попал хороший следователь. Он много со мной беседовал, подолгу смотрел мне в глаза и как-то сделал так, чтобы дело закрыли, слава богу.
* * *
– Чисто с профессиональной точки зрения: поэт, музыкант и исполнитель в одном лице – это не вредит движению вперед? Ведь считается, что наиболее ярко человек может себя раскрыть в чем-то одном.
– То, что единым в трех лицах быть невозможно, мне вдалбливали в голову фактически все, кто меня окружал. Но хватило сил выдержать это. Я считаю, если человек пишет музыку к своим стихам, создает песню и еще имеет возможность выразить ее сам, то это большое везение. Потому что свою мысль лучше тебя не выразит никто.
Я никогда не писал специально. Я никогда не задумывался над тем, будут мои песни популярными или нет. Тем более политические, потому что из них я никогда не старался сделать шлягер. То, что «Россия» стала популярной, меня очень сильно удивило. Когда я ее писал, то даже не предполагал, что она станет хитом. Я думал наоборот, что она никогда не будет популярной и что я буду петь ее для совершенно ограниченного круга слушателей.
* * *
– Вам нравится быть популярным?
– Я отношусь к популярности нормально и не верю тем, кто говорит, что их популярность «достала» и это так тяжело бремя популярности. Мне всегда это слышать противно. Ну, не хочешь давать автограф, не подписывай, скажи: извините, мне некогда, и иди дальше, если тебе трудно сделать росчерк. Телефон тебя обременяет – отключи. Письма не хочешь – не читай. Я, например, когда хожу по улицам и меня узнают, испытываю только положительные эмоции. А когда тебя начинают сильно «доставать», когда тебя обступает толпа, то всегда есть возможность уйти. Просто повернуться, сказать: «Да, да, всем привет, целую, обнимаю, до свидания», – сесть в машину и уехать. Даже сейчас я в ресторане сидел, ужинал, ко мне подошли несколько девушек, попросили автографы. Мне же нетрудно взять ручку и расписаться.
– Расскажите о взаимоотношениях между артистами во внутримузыкальной среде…
– Ну, у меня со всеми хорошие отношения. Я вообще по натуре человек дружелюбный. Про меня разные слухи ходят: что я вспыльчивый, жестокий и так далее. Да, я вспыльчивый и жестокий по отношению к дуракам, бездельникам и негодяям. Но изначальное отношение к незнакомому человеку у меня дружелюбное.
* * *
– Игорь, если бы вам предложили родиться заново или переместиться во времени, какую бы эпоху вы выбрали?
– Пусть это не покажется смешным, я бы выбрал период между февральской и октябрьской революциями. И, если бы я поймал золотую рыбку, то загадал одно желание: попросил, чтобы меня сделали командующим войсками. Мне кажется, я не допустил бы революции, если бы под моим началом было хотя бы несколько тысяч верных солдат.
– Какие сны вы обычно видите?
– Разные. Однажды приснилось, что я Кремлевской стеной стал и начал метать кирпичи в лысины вождей. Я написал сразу песню «Если б я был Кремлевской стеной». Работа снится, сцена, зрители снятся. Детство часто. Старею, наверно… Иногда бывают и кошмары. Одно время стоило мне написать остросоциальную песню, как меня посещал кошмарный сон. Так было после песни «Родина моя», после песни «Россия». У меня даже были сны в снах.
– Вы могли бы эмигрировать из этой страны? Где бы вы захотели жить, кроме России?
– Я имел много возможностей эмигрировать, но не использовал ни одной. Я был в Германии, в Гамбурге. Впечатление потрясающее. Живут они там как в сказке. Но я не хотел бы уезжать из России. А если выбрать место, в котором хотелось бы жить до конца жизни, то я, наверное, выбрал бы домик в лесу, в Подмосковье, чтобы меня никто не трогал. И я был бы счастлив.
– Игорь, такой вопрос: вы смерти боитесь?
– Нет. Я боюсь только мучительной смерти. Мучительной – да. Затяжной, мучительной. Это неприятно… А смерти, как таковой, – нет.
* * *
– Служил ты по-настоящему или в каком-нибудь «Центральном стройбатовском ансамбле песни и пляски»?
– Служил? На лопате! Два года под началом полковника Сердюка, который лично «делал из меня человека». Навоз убирал, кирпичи грузил, лед колол, однажды провалился и чуть не утонул.
– Неужели армия ничего хорошего тебе не дала?
– Почему? Я там пришел к религии, к вере. В школе верил в коммунизм – пылко, страстно. Я вообще такой человек, которому непременно нужно любить и верить. А как окунулся после школы в жизнь реальную, стали у меня глаза на лоб лезть. История моих родителей тоже мне открылась не сразу. Отец особо не распространялся о том, что они с мамой познакомились в лагере… Прозрение для меня закончилось тем, что я сломался. Был веселым, коммуникабельным парнем, петь любил, не гитаре играл, в компаниях верховодил. А стал букой, замкнулся на сто цепочек, никому не верил. Как жить дальше? И я пришел к Богу.
– Образ истинно верующего человека ассоциируется со смиренностью, добротой, а ты на сцене злой, колючий, даже желчный.
– Не злой я. Злость и нерв – совершенно разные вещи. Есть люди, которые производят впечатление очень добрых на вид. Ну такие прямо добрые, отзывчивые, а копни глубже – могут сделать тебе подлость в любой момент. Не простят ошибки, не поймут ситуации, вся их доброта – маскарад. А есть люди добрые, но нервные. Я такой. Такие часто производят впечатление злых. Они нервничают, дергаются, но от нервозности до злости дистанция огромного размера…
– Может быть, тебя сделала «нервным» и та обстановка в мире творческом, которая преследовала многие годы?
– Да уж. У меня было написано много песен, когда самый крупный московский менеджер предложил мне стать музыкальным руководителем его группы «Темная лошадка», сказав: «Я тебе имя делать не буду, ты не будешь нигде появляться, светиться, но бабки будешь получать хорошие». То есть я ему должен был отдавать свои песни! А они для меня – как дети малые… Это еще в былые времена, а уже во времена перестроечные меня пригласили на концертную программу «Взгляд», представляете, где после предварительного прослушивания вечный комсомолец Саша Любимов предложил песню «про историю КПСС» (это была «Россия») заменить на шлягер «Примерный мальчик». Я, конечно, вышел на сцену и спел что хотел – без всяких замен. Залу именно это и было нужно – прием был редкостный. А вскоре мне передали фразу Листьева: «Тальков попадет во “Взгляд” только через мой труп». Что ж, я появился в «До и после полуночи».
* * *
– То обстоятельство, что ты стал высокооплачиваемой звездой, что-то изменило в твоей жизни?
– Для меня самое главное – состояние души. Если у меня на душе праздник, считаю, что в жизни все идет хорошо. Нет праздника – все дрянь. Сегодня все деньги, что я зарабатываю, идут на то, чтобы создать этот праздник души. Я ничего не хочу копить. Ну, купил себе «девятку», а квартиры хорошей до сих пор нет. Живу в хрущевском доме; и в совмещенном санузле пишу песни, запираюсь там с гитарой, – единственное укромное место в квартире, там мой рабочий кабинет.
– Россия покорена, а рассчитываешь ли ты на успех своих бард-рок-песен на Западе?
– В Гамбурге на моем концерте, когда конферансье переводил содержание моих песен, аплодировали здорово. А наши эмигранты во Франции предлагают «Олимпию» дней на десять закупить, звонят, говорят, что «Россия» и «Чистые пруды» у них страшно популярны.
* * *
– Известность, популярность, а до этого годы депрессии, непонимания, и вот пришло признание, пришел успех, и все же, 33 года, – возраст распятого Христа, какой он для Игоря? Это вера церковная или это вера в некую высшую справедливость?
– Вера в высшую справедливость, разум, гармонию, истину…
– Вы на сцене осеняете себя крестным знамением. Почему вы это делаете?
– Крест – это символ, и знамение имеет определенное значение. Иногда осеняю, иногда нет. Я не делаю из этого культа. Самое главное – верить. Бога надо носить в душе. Наша совесть – это и есть частичка Бога в нас.
– Сейчас много говорится и пишется о духовном возрождении. Какой смысл вы вкладываете в это понятие?
– Духовное возрождение – это, безусловно, вера. Человек без веры – животное, общество без веры – стадо. И еще, когда человек верит, он добреет.
* * *
– Вы вкладываете в работу всю душу, а существует ли ориентир, к которому стремится ваша душа?
– Существует Бог. Бог как космический разум. Разум Вселенной. Это сила, энергия, которая гармонизирует бытие и движет миры, цивилизации к свету, добру, истине.
– Есть ли у вас внутренний цензор на этом пути?
– Безусловно. Это очень мощный цензор. Я редко бываю доволен до конца. Сделав записи, я нахожу в них массу недостатков и хочется их сжечь и все переписать. А цензор работает всегда и не дает покоя даже ночью.
– Как вы считаете, у вас талант от Бога или от лукавого?
– От лукавого не может быть таланта. Талант – это то, что помогает людям ощутить и увидеть мир и познать его. Талант – это от Бога. Но талантлив ли я, судить не мне, а зрителям.
– Ваши планы на будущее?
– Театр песни – это моя мечта. Я мечтаю сделать театр, в который будут приглашены неизвестные, но талантливые люди. Талант, если ему не помочь, мучается до конца жизни, в лучшем случае, находит выход, но часто поздно и от того погибает. Театр предоставлял бы возможность работать самостоятельно или всем вместе. Надо заниматься рекламой талантов.
– Не расстались ли вы с мыслью собрать «Спасательный круг» нового поколения?
– Нет, у меня тот же «Спасательный круг», что и до сольных концертов в концертном зале «Россия», за исключением Альбины Боголюбовой, которая пошла своим путем в музыке. Дай ей Бог удачи на этом пути, я хотел бы, чтобы все у нее получилось… Нынешний «Спасательный круг» стал просто более дополненным и укомплектованным.
– Какими качествами, по-вашему, должны обладать участники «Спасательного круга»?
– Профессионализм, во-первых, во-вторых, понимание того, что я хочу сделать. Мне нужны единомышленники и уважающие друг друга люди, чего так не хватает музыкантам, особенно советским.
* * *
– Ваши мысли о дальнейшем развитии событий в России.
– Думаю, что победит разум. Русский дух. Русская сила, которую дает нам наша Святая Русская земля, которая питает всех нас. Только как скоро это произойдет, сказать затрудняюсь.
– Как нам пережить эти смутные времена?
– Необходимо терпение. И посильная борьба со злом каждого на своем месте. Со злом, которое, как коррозия, проело наше общество и государство в целом.
* * *
– Почему в нашей стране барды всегда были загнанными сиротами?
– Потому что дураки, командующие искусством, ненавидели их за талант, за многогранность, за признание, за любовь к ним народа. Чтобы соединить в себе три грани – текст, музыку, исполнение, я работал над собой как проклятый 15 лет. И то не считаю, что довел хотя бы до мизерного совершенства одну из этих составляющих. А аранжировка? А задумка? А сценическая разработка? Режиссура? Это отдельные профессии. А ведь я все делал сам. Плохо, возможно, но делал. Прежде чем написать «Россию» или «Я вернусь», я перевел в ничто тонны бумаги. Бывало, даже плакал и говорил себе: «Ты бездарь», когда ничего не клеилось и не получалось. Трудный и мучительный процесс. С музыкой чуть-чуть полегче. Музыка меня так не мучила, как тексты. Хотя частенько приходилось переписывать одну и ту же песню раз по шесть, по восемь. И музыку, и аранжировку, и вообще все музыкальное решение переиначивать.
* * *
– Вы носите крест. Что для вас Бог? Может быть, это просто дань моде?
– Я верю в Бога. Крест ношу не для «понта», как это делают многие. Он действительно освящен, Бог для меня – это сила добра, которая борется с черной неправдой. Он не сидит с нимбом в облаках и не наблюдает. Он – Бог-борец.
– Как вы относитесь к русской эмиграции?
– Не очень. Каждый человек должен жить и умирать на своей Родине.
* * *
– Игорь, есть ли у вас кумир?
– Мой единственный кумир – Господь Бог.
* * *
– Что бы вам хотелось изменить в нашей жизни?
– Я хочу, чтобы наше общество выздоровело.