Двойной капкан

Таманцев Андрей

Глава третья. Наводка

 

 

I

Корреспонденту популярного московского ежемесячника «Совершенно секретно» Игорю Сергеевичу К. было тридцать два года. Ему долго не везло, очень долго. В отличие от большинства своих коллег, выпускников журфака МГУ, он закончил редакторский факультет Полиграфического института (конкурс там был поменьше), несколько лет просидел на мелких должностях в издательстве «Прогресс», поработал выпускающим в ТАСС, позднее превратившемся в ИТАР — ТАСС, что никак не сказалось на положении технических сотрудников, почему-то именовавшихся «творческим коллективом».

Игорь не хотел быть членом «творческого коллектива». Он хотел быть журналистом.

Пусть не таким, как легендарные в годы его студенческой юности Аркадий Сахнин или Анатолий Аграновский (кто их сейчас помнит?), но автором с именем, которое стояло бы не мелким курсивом под заметкой, а красовалось над заголовком.

Но с этим не получалось. Игорю иногда давали мелкие редакционные задания, печатали, но в круг постоянных авторов не впускали. Там все были свои, знакомые по журфаку, МГИМО, ЦК комсомола (это был уже уровень редакторов и заведующих крупными отделами молодежных изданий). А он был чужой, без связей. Как голый.

Журналистская братия, пьянствующая в Доме журналистов, была не в счет, хотя именно там Игорь встретил человека, который помог ему изменить судьбу.

Это был пятидесятилетний, довольно пожилой, по меркам Игоря, журналист Н., пьянчуга и краснобай, которого за пьянку изгоняли едва ли не из всех крупных московских изданий, но тем не менее привечали и посылали в самые дорогие дальние командировки. Частенько он пропивал командировочные и никуда не ехал, но, когда отправлялся по заданию и привозил материал, это всегда было нечто, заставлявшее говорить о себе всю журналистскую Москву. Правда, чем-то значительным это казалось лишь тогда, в перестроечные времена с их эвфемизмами, тонкими намеками и фигами в кармане. Но Н. не оказался за бортом и когда жеманные «плюрализм мнений» и «гласность» превратились в «свободу слова». Пусть не в западном понимании, но все-таки. У него было редкое для журналиста умение видеть самую суть проблемы. Он был не репортером, а тем, кого в редакциях называют «задумщиками», они выдают темы, хотя сами редко умеют воплотить их в ярком очерке или статье.

Н. умел. Но помимо пристрастия к пьяным застольям, он обладал еще одним качеством, которое мешало ему занять достойное место рядом с Сахниным или Аграновским. Он был ленив. Для него собирать материал, сидеть в библиотеках или таскаться по учреждениям, вылавливая нужные крохи информации, было нож острый.

На этом Н. и сошелся с Игорем.

Встреча, как почти всегда в редакциях, была случайной, но быстро переросла в прочное сотрудничество. Терпения и настойчивости Игорю было не занимать, Н. вполне это оценил. Он брал Игоря с собой в командировки, подписывал двумя именами свои статьи, а порой вообще ставил только подпись Игоря, не забывая при этом изымать у него половину гонорара, которая тут же пропивалась в ДЖ.

Благодаря протекции Н., у которого все были в друзьях, Игоря взяли в штат «Совершенно секретно», о чем прежде он не мог даже мечтать. Интервью с Рузаевым было первой заметной публикацией Игоря в ежемесячнике. Этим он был обязан своему учителю. Люди Рузаева сначала вышли на Н., а он настоял, чтобы Игорь поехал с ним.

Жизнь круто изменила русло. Появились деньги. И не только из-за приличной зарплаты и гонораров. Как с изумлением понял Игорь, гораздо больше можно было заработать на статьях, которые не публиковались. Талант Н. унюхивать своим рыхлым от пьянства носом горячие темы оказался неоценимым и в новые постсоветские времена.

Внешне все выглядело обычным. Игорь собирал материал, не всегда даже понимая конечную цель, Н. писал статью, иногда всего в три-четыре страницы, Игорь отвозил материал руководителю той организации или банковской структуры, о которой шла речь. В Дом журналистов, где в пивбаре его поджидал Н., Игорь возвращался без статьи, но с пухлой пачкой зеленых. Иногда — очень пухлой.

— Главное — не зарывайся, — часто предупреждал своего соавтора и коллегу Н. — И без моего ведома — ни-ни, ни единого телодвижения. Понял? Ни единого! Ни малейшего! Ясно?

На словах Игорь уверял своего учителя, что ему не о чем беспокоиться, а про себя подумывал, что пора отрываться от маминой юбки. Отдавать половину гонорара за работу, которую он, в сущности, делал сам, было справедливо в пору ученичества.

Но не вечно же ходить в школярах!

* * *

О встрече с журналистом из «Таген блатт» Генрихом Струде следовало немедленно рассказать Н. Игорь и попытался это сделать. Но один раз, в понедельник после разговора в Вялках, Н. спал мертвецким сном в своей квартире на Нагорной, заваленной пустыми бутылками, объедками и окурками. На другой день Игорь застал его в состоянии жутчайшего похмелья. Оставалось только сбегать в соседнюю палатку за бутылкой, ни о каком серьезном разговоре не могло быть и речи. А между тем время поджимало. Этот Струде, не дождавшись звонка, мог и сам выйти на человека Рузаева в чеченском постпредстве. А полученная от Струде тысяча баксов как-то грела сердце, да и две обещанные — тоже нелишние. В конце концов, если Н. предпочитает глушить водяру — это его личное дело.

И Игорь решился.

Он помнил предупреждение Струде о том, что за ним могут следить. И хотя не слишком-то в это верил, кое-какие меры предосторожности принял. Поехал не на своей вызывающе новой белой «Ниве», а на метро и троллейбусе, пару раз пересаживался с одного троллейбуса на другой, а перед тем как войти в постпредство, просидел с полчаса в открытом кафе неподалеку, попивая фанту и из-за раскрытого «Мегаполиса» наблюдая за окружающими.

Но ничего подозрительного не заметил. Близился конец рабочего дня, увеличились очереди на остановках, стало многолюднее на тротуарах, машины еле двигались в уличных пробках.

В конце концов Игорю надоело это бесцельное и пустое занятие. Следят за ним? Да и пусть следят. Он что, преступление совершает? Он просто идет к знакомому сотруднику чеченского постпредства поговорить о делах. А хоть бы даже и передать предложение Генриха Струде — что в этом такого?

Он вошел в вестибюль постпредства, назвался, предъявив охраннику весьма солидное редакционное удостоверение «Совершенно секретно», и сказал, что ему нужно увидеть помощника постпреда по связи с прессой.

Охранник куда-то позвонил. Через пару минут в холле появился молодой человек с тоненькими черными усами и вежливо произнес:

— Прошу вас!..

 

II

"Совершенно секретно Начальнику оперативного отдела УПСМ полковнику Голубкову РАПОРТ Во исполнение Ваших приказов и общего плана реализации акции под кодовым названием операция «Пилигрим» силами спецгруппы были осуществлены следующие мероприятия. Они были продиктованы анализом возможных поступков объекта П.

Наиболее вероятен сценарий его поведения, при котором он вынужден будет:

1. С помощью корреспондента «Совершенно секретно» журналиста К. выйти на прямой контакт с эмиссаром Рузаева, помощником постпреда Чечни.

2. Добиться личной встречи с Рузаевым.

3. Предложить Рузаеву идею захвата и взрыва Северной АЭС и убедить его в реальности теракта и в своей способности этот теракт осуществить.

4. Согласовать с Рузаевым сумму своего гонорара и порядок его получения, оговорив гарантии выполнения соглашения.

5. Приступить к практической подготовке теракта.

На этом этапе главной проблемой для него будет подбор профессионально подготовленной команды, способной осуществить захват АЭС или скрытно проникнуть на ее территорию и заложить необходимое количество взрывчатки, предварительно доставив ее к месту теракта. Эта задача ни при каких условиях не может быть выполнена в одиночку… На второй день после разговора объекта П. с журналистом К., задокументированного службой наружного наблюдения, на даче К. в Вялках был произведен негласный обыск и обнаружена толстая общая тетрадь, в которой корреспондент К. вел запись своих расходов на стройматериалы и перечень агротехнических мероприятий на садово-огородном участке. Один из листов в конце тетради был вырван — очевидно, тот, на котором объект П., представившийся хозяину дачи Генрихом Струде, написал номер своего пейджера, а затем потребовал сжечь этот лист.

Тетрадь была передана на экспертизу, а затем так же негласно возвращена на место.

С помощью специальной аппаратуры эксперты обнаружили на следующем за вырванным листе слабый оттиск цифр, оставленных шариковой авторучкой. Несмотря на то что не все цифры удалось разобрать, номера оператора пейджинговой компании и абонента были определены.

Абонентом оказался пенсионер, инвалид второй группы, подрабатывающий диспетчером на домашнем телефоне. Он пояснил, что около недели назад на его объявление в газете «Из рук в руки» откликнулась молодая красивая дама, назвавшаяся Еленой, заплатила ему аванс в сто долларов и оставила пейджер, предупредив, что она позвонит и по телефону получит от диспетчера сообщение, которое поступит на пейджер.

По описаниям, сделанным диспетчером, и имеющимся в распоряжении опергруппы фотоснимкам, была установлена личность этой дамы. Ею оказалась гражданка Франции Люси Жермен, двадцати семи лет, родом из подмосковной Балашихи. В начале 80-х годов вместе со своей семьей она выехала из России по израильской визе, пять лет назад вышла замуж за французского бизнесмена Шарля Жермена и переехала в Париж.

Около двух лет назад подписала контракт с московским домом моделей «Шарм» и в настоящее время работает там в качестве манекенщицы. Ранее было установлено, что Люси Жермен уже более года является любовницей объекта П.

После получения соответствующих санкций домашний телефон диспетчера и пейджер были поставлены на контроль, как и телефон в квартире Люси Жермен, которую она взяла в аренду сразу же после приезда в Москву… …21 марта с.г. в 17.20 корреспондент К. приехал в постпредство Чечни и встретился с помощником постпреда в его кабинете. Поскольку сразу же после обмена приветствиями К. предложил продолжить беседу в расположенном по соседству с постпредством баре, содержания разговора зафиксировать не удалось. В 17.42 собеседник К. вернулся в свой кабинет, а сам К. из уличного автомата передал на пейджер инвалида-диспетчера фразу: «Позвони дяде» и номер телефона сотовой связи, который нам не был известен.

В 17.46 сообщение поступило к диспетчеру, а уже в 17.52 ему позвонила Люси Жермен. Эта оперативность свидетельствует о том, что объект П. вел за журналистом слежку, а предупрежденная им любовница дежурила возле служебного телефона дома моделей.

В 17.59 в кабинете помощника постпреда раздался звонок мобильного телефона.

Прослушкой была зафиксирована лишь одна фраза: «Одну минуту, господин Струде».

После чего помощник вышел из кабинета и продолжал разговор из другого помещения, недосягаемого для нашей оперативной техники, что свидетельствует о том, что эмиссар Рузаева догадывался о прослушивании его кабинета либо же был предупрежден о такой возможности журналистом К.

В 21.30 того же дня объект П. встретился с помощником постпреда возле метро «Пушкинская», они взяли такси и поехали в Люберцы. Остановились возле недавно открытого филиала «Макдоналдса», водитель вошел в кафе, а пассажиры остались сидеть в такси. Их разговор продолжался около сорока минут. Закончив, они дали знак водителю занять свое место и вернулись в Москву. Допрошенный после окончания своей смены таксист показал, что его пассажиры во время поездки ни о чем не разговаривали, а возле «Макдоналдса» дали ему денег и велели поужинать и покурить на свежем воздухе. На обратном пути они также молчали.

На следующий день, 22 марта, помощник постпреда вылетел в Грозный первым утренним рейсом… 24 марта в 23.10 объект П., предприняв самые тщательные меры предосторожности и потратив не меньше пяти часов на попытки оторваться от наружного наблюдения, о котором он, вероятно, подозревал, приехал на Центральный телеграф.

Мы допускали, что он попытается связаться с Грозным, и взяли под контроль операторские Главпочтамта и Центрального телеграфа. Однако объект П. не воспользовался междугородными таксофонами, а принял предложение одного из телефонных «жучков», которые крутятся возле крупных переговорных пунктов, предлагая желающим разговор с любым городом России и всего мира за полцены. Для этого они на месяц-два снимают квартиры у доверчивых и падких на высокую плату москвичей по соседству с почтамтом и телеграфом, и их телефоны предоставляют в распоряжение клиентов, получая за переговоры наличными. Когда же с телефонной станции приходят счета, достигающие десятков миллионов рублей, мошенники исчезают.

В сопровождении одного из таких «жучков» объект П. вошел в дом на Тверской и через полчаса вышел. Телефонный мошенник был немедленно задержан и допрошен. По коду удалось установить, что объект П. звонил в Грозный и разговор продолжался двенадцать минут. Второй звонок был сделан в Стокгольм и длился восемь минут. О содержании разговоров задержанный ничего сказать не мог, так как по требованию клиента находился в кухне и слышал только отдельные слова, а разговор со Стокгольмом велся не по-русски.

Утром 25 марта объект П. предложил руководству спортклуба «Динамо» ускорить подготовку к вылету группы горнолыжников из юношеской сборной для тренировок на Чегет, чтобы успеть застать снег.

29 марта двенадцать юных горнолыжников в сопровождении своего тренера, объекта П., вылетели в Минводы. П. сопровождала его любовница Люси Жермен…"

* * *

Полковник Голубков откинулся на спинку кресла и задумчиво барабанил по подлокотникам. Собственно, он мог бы и не читать этого рапорта, который правильней было назвать сводным отчетом. Вся информация по операции поступала к нему немедленно, он был в курсе мельчайших подробностей, а на свою память пока еще, слава богу, в свои пятьдесят три года пожаловаться не мог.

Но правило есть правило. Подробнейшие отчеты писали все и всегда. И даже, это доподлинно знал Голубков, в ЦРУ. Он, правда, плохо представлял себе, как эти отчеты используются в Лэнгли, но в российских, а ранее в советских спецслужбах они истребовались и дотошно изучались начальством, когда операция проваливалась и нужно было найти виновных стрелочников. Потому что виновны всегда стрелочники, а не те, кто отдает им приказы.

В отличие от многих своих коллег, роптавших на эту писанину, полковник Голубков не считал ее никчемным занятием, традиционно сохранившимся еще с ежовских и бериевских времен, когда даже с руководителей крупных зарубежных резидентур требовали отчетов едва ли не о каждом потраченном долларе.

Во-первых, обобщая разрозненные данные, автор отчета, ответственный за всю операцию или ее часть, лучше уяснял себе суть происходящих событий.

Во-вторых, если к ходу операции вдруг проявляло интерес высокое начальство, отчеты избавляли от необходимости устных докладов.

А в-третьих, и это для полковника Голубкова было главным, они давали возможность взглянуть на ситуацию как бы со стороны. Когда человек читает книгу впервые, он следит в основном за сюжетом. Перечитывая эту же книгу, он обращает внимание на подробности. Разумеется, если книга стоит того, чтобы ее перечитывать.

У полковника Голубкова никогда не было времени для чтения, а тем более для перечитывания книг. А вот к протоколам допросов и агентурным донесениям он возвращался не один раз. И обнаруживал подробности, ускользнувшие от его внимания при первом чтении.

Сейчас он читал и рапорт-отчет об операции «Пилигрим».

Пока все шло нормально.

Не было сомнений в том, что человек Рузаева в чеченском постпредстве отнесся к предложению журналиста Генриха Струде настолько серьезно, что поспешил лично поставить о нем в известность самого Рузаева.

Не было сомнений, что на этом этапе Пилигрим вел речь только об интервью Рузаева газете «Таген блатт». Помощник постпреда был слишком мелкой сошкой, чтобы Пилигрим рискнул открыть ему свои истинные намерения.

Не было сомнений и в том, что это предложение Рузаева заинтересовало. Поездка горнолыжников в поселок Терскол у подножия Чегета, до которого от Минвод три с небольшим часа езды на автобусе, будет использована Пилигримом для встречи с Рузаевым. И форсировал он ее именно поэтому. Насчет снега — просто предлог. Как выяснил Голубков, снег на чегетских трассах держался нередко до июня, а слишком ранней весной нынче что-то не пахло.

Значит, постарается встретиться.

Как?

Вопрос.

Обстановка в Терсколе, как и во всей Кабардино-Балкарии, на территории которой находился этот знаменитый горнолыжный курорт, исключала появление там Рузаева. С началом чеченской войны в Кабардино-Балкарию хлынули толпы беженцев, их принимали со всем кавказским радушием, селили в гостиницах, турбазах, пансионатах и домах отдыха. Но после прекращения военных действий чеченцы не спешили возвращаться в лежащий в руинах Грозный. Они обжились у гостеприимных соседей, начали налаживать свой бизнес, вытесняя местных крутых, контролировавших всю торговлю, гостиницы и турбазы. Терскол опустел. Никому из русских любителей горных лыж, не говоря уж об иностранцах, не улыбалась перспектива отдыха в криминальной зоне. Несли убытки все — и местные жители, кормившиеся от туристов сдачей жилья и торговлей продуктами, и местные бандиты, и официальные власти, пополнявшие казну налогами. В итоге в один прекрасный день всем чеченским беженцам было предписано в кратчайшие сроки покинуть Кабардино-Балкарию, остались лишь те, кто переехал сюда много лет назад и по праву считался местным жителем. Появление любого приезжего из Чечни вызывало пристальное и не слишком-то дружеское внимание. В такой обстановке о тайной встрече Пилигрима и Рузаева в Терсколе или Нальчике нечего было и думать.

Значит, что?

Значит, Пилигрим постарается под каким-либо благовидным предлогом посетить Чечню. Резонно. К тому же Рузаев вряд ли унизится до того, чтобы ехать черт-те куда на конфиденциальную встречу с никому не известным, пусть даже и иностранным, журналистом.

«Так? — спросил себя полковник Голубков. — Да, так».

И тут же остановил себя. Стоп. Никому не известный иностранный журналист.

Стоп-стоп. Никому не известный… Минуточку, минуточку!

Но Голубков не успел додумать неожиданно мелькнувшую мысль. Без стука вошел генерал-лейтенант Нифонтов, как всегда, в штатском. Он заполнил своей крупной фигурой кабинет Голубкова и словно бы сделал его тесным.

Нифонтов молча положил на стол Голубкова обычный почтовый конверт без марки и штемпеля. Вместо адреса значилось: "Начальнику Аналитического агентства «Контур». (Такая вывеска красовалась на проходной управления.) Надпись беглая, но четкая, от руки. Конверт был вскрыт.

— Что это такое? — спросил Голубков.

— Читай, читай! — кивнул Нифонтов. Голубков извлек листок. Самый обычный, вырванный из небольшого блокнота. Тем же почерком там было написано:

«Пилигрим в Грозном. Дост. 100. Ваш доброжелатель».

— Ну? — спросил Нифонтов. — Подсунули под дверь проходной. Кто и когда — неизвестно. Сразу, не вскрывая, принесли мне. Как тебе это нравится?

— «Дост. 100», — повторил Голубков. — Оценка информации. Такие пометки делали в шифрограммах американцы и англичане. Еще в войну. Это значит: «Достоверность информации — 100 процентов».

— Это значит, что «наш доброжелатель» прекрасно знал, что мы поймем это его «Дост. 100». А значит, и знает, что такое наш «Контур».

— Хуже, — поправил Голубков. — Он знает то, чего не должен знать никто.

«Пилигрим в Грозном».

— Он действительно в Грозном? — спросил Нифонтов.

— Не исключено. Но точной информации нет.

— А почему, твою мать? — рявкнул Нифонтов. — У нас же этот мудак сидит в Терсколе!

Сотрудник оперативного отдела УПСМ капитан Евдокимов, посланный в Терскол под видом туриста-лыжника за день до отлета туда Пилигрима, не был мудаком. Но полковник Голубков был избавлен от необходимости вступиться за своего подчиненного. В дверь постучали. На пороге кабинета Голубкова появился молодой лейтенант-компьютерщик из информационного центра и словно бы запнулся, увидев начальника управления.

— Товарищ генерал-лейтенант, разрешите обратиться к товарищу полковнику? — по-уставному отбарабанил он, не вскинув руку к козырьку фуражки только потому, что никакой фуражки на нем не было. В УПСМ все ходили в штатском.

— Ну, обратись, — разрешил Нифонтов. — Хотя где ты увидел здесь полковников и генералов — ума не приложу.

— Виноват. Константин Дмитриевич, срочное сообщение из Терскола. Вчера в первой половине дня при тренировочном спуске объект П. сломал правую ногу и был отправлен на «скорой помощи» в Минводы. Перед этим его любовница Люси Жермен с помощью молоденькой санитарки турбазы наложила ему на ногу гипс. Капитан Евдокимов сразу же дал ориентировку местному управлению ФСБ. Однако в больницы и травмпункты города объект не поступил. Номерной знак «скорой помощи» оказался фальшивым. Капитан Евдокимов срочно выехал в Минводы и опросил служащих местного аэропорта. Он установил, что человека с приметами объекта видели в аэропорту с двумя не установленными лицами кавказской национальности. Куда они улетели, точно выяснить не удалось. В тот день были рейсы в Москву, Ставрополь и Баку с промежуточной посадкой в Грозном. Евдокимов предполагает, что объект вылетел в Грозный по чужим документам.

— Это все? — спросил Голубков.

— Нет. В тот же день Люси Жермен уехала из Терскола. С вещами. Вероятно, вернулась в Москву. В Терскол вызван другой тренер. Теперь все.

— Спасибо, свободны. Лейтенант вышел.

— А ты говорил — мудак! — укорил Голубков шефа. — В нашем деле мудаков не бывает.

— Ладно, не мудак. Но откуда этот доброжелатель знает все раньше нас?! И кто он, так его перетак?

Этот вопрос и Голубкова очень интересовал, но сейчас его мозги были заняты совсем другим.

— Генрих Струде, — проговорил он и повторил, словно бы пытаясь поймать все время ускользавшую мысль:

— Генрих Струде. Журналист, которого никто… Стоп! Звони в МИД, Александр Николаевич. Срочно! Лучше по «вертушке». Своему ангольскому другу. Пусть немедленно выяснит, поступал ли к ним запрос о Струде. Кроме нашего. И когда.

Генерал-лейтенант Нифонтов был не из тех, кому нужно разжевывать сказанное. Он быстро соображал. Он стремительно вышел из кабинета, но тут же вернулся:

— Бегом в экспедицию! Если досье Пилигрима не вернули в ФСБ — забери. Если успели — немедленно затребовать и привезти к нам. Срочно, спецкурьером. Это приказ!

 

III

Через пятнадцать минут, когда генерал-лейтенант Нифонтов вновь появился в кабинете начальника оперативного отдела, на столе перед Голубковым лежал соответственным образом упакованный и засургученный пакет, подготовленный для курьера правительственной связи. Увидев его, Нифонтов удовлетворенно кивнул и тут же осуждающе покачал головой:

— Вот засранцы! Еще неделю назад должны были отправить! Будет у нас хоть когда-нибудь нормальная исполнительская дисциплина?

— А зачем? — благодушно спросил Голубков.

— То есть как — зачем?

— Знаешь, Александр Николаевич, был у меня сосед, еще в бывшем Свердловске, инженер-строитель. Он говорил так. Что вы возмущаетесь? Бесхозяйственность, косность! Социализм им не нравится! А между тем в социализме огромные запасы энергии! Энергии бесхозяйственности, энергии косности, энергии бюрократизма.

Только эту энергию нужно уметь обернуть себе на пользу, а не во вред.

— И он умел? — поинтересовался Нифонтов.

— Научился. Правда, не сразу. Сначала отсидел пять лет за приписки в особо крупных размерах.

— А ты говоришь!

— Зато сейчас ему принадлежат два банка и крупнейшая на Урале строительная фирма. Так что и нам сегодня перепало чуток от энергии всеобщего совкового раздолбайства. Я чуть ли не на пороге перехватил досье. Его срочно затребовали из ФСБ. И даже прислали спецкурьера. Сидит сейчас в экспедиции, ждет.

— Ух ты! — восхитился Нифонтов.

— Вот именно, — подтвердил Голубков. — Что у тебя? Был запрос о Генрихе Струде?

Впрочем, это я и так знаю. Весь вопрос — когда?

— Вчера вечером. По факсу из Грозного.

— Что ответили из МИДа?

— То же, что и нам.

— Вчера вечером, — повторил Голубков. — То есть уже после того, как Пилигрим был доставлен в Грозный. Я вроде бы сказал, что в нашем деле мудаков не бывает? Я ошибся. Бывают. И особенно приятно, когда они — на той стороне.

— И не один, а целых двое, — уточнил Нифонтов. — Маленький, но очень приятный подарок судьбы.

— Первый — помощник чеченского постпреда, — согласился Голубков. — Вместо того чтобы навести справки о Генрихе Струде в Москве, он помчался сломя голову в Грозный. Ну, понятно, хотел обрадовать шефа возможностью международного паблисити. Я так думаю, что Рузаев откручивает ему сейчас яйца. Или уже открутил. А кто второй?

— Ну, Константин Дмитриевич! — разочарованно протянул Нифонтов. — А я-то думал, что ты умней!

— Полковник не может быть умней генерала.

— Но должен, — возразил Нифонтов. — А вот показывать это — да, ты прав, показывать этого не стоит.

— А я и не показываю. Но если ты имеешь в виду Пилигрима, то он не мудак. Он просто плохо знает Россию.

— А не знаешь — не лезь. Представляешь, что сейчас происходит в Грозном?

— Скорей, в Гудермесе или возле него, — поправил Голубков. — База Рузаева там.

— Пусть в Гудермесе, — кивнул Нифонтов. — Пилигрим, конечно, сразу объявил Рузаеву, что никакой он не Генрих Струде. Рузаев запрашивает местное МВД. А там лишь голая ориентировка Интерпола. Со старым снимком. Пилигрим требует запросить из Москвы его полное досье. Полное, понимаешь? Он человек западного склада ума и вкладывает в слово «полное» западный смысл. Рузаев запрашивает. Через то же МВД, допустим. И что он получит? А вот что.

Нифонтов вскрыл подготовленный к отправке пакет и вытащил оттуда все снимки Пилигрима, сделанные «наружкой». После чего вызвал начальника экспедиции и вручил ему досье в его первозданном виде.

— Запечатать, зарегистрировать и передать спецкурьеру.

— Слушаюсь.

Начальник экспедиции вышел.

— Понял? — спросил Нифонтов.

— Красивая комбинация, — оценил Голубков. — И если бы проблема заключалась только в Пилигриме, она была бы уже закрыта. Вряд ли в Чечне найдутся эксперты класса наших. Да и не будет проводить Рузаев никаких экспертиз. Он просто пристрелит Пилигрима — и это лучшее, на что тот может рассчитывать. Но Пилигрим лишь часть дела.

— А может, этим и ограничимся? — помолчав, спросил Нифонтов. — В конце концов, какой приказ мы получили? Решить проблему Пилигрима. Мы ее, считай, решили.

Руками Рузаева. Не нарушив при этом ни одного закона. Ни людского, ни Божьего.

Он сам сунулся к Рузаеву. И евреи не смогут выставить нам никаких претензий. Нет Пилигрима. Исчез. Мы всей душой рады бы вам его выдать, да не можем — отсутствует такая субстанция в сфере влияния российских правоохранительных органов.

— «Ваш доброжелатель», — напомнил Голубков.

— Да и хрен с ним! Кто бы он ни был! Мы свое дело сделали!

— Это ты меня уговариваешь? Или себя? — поинтересовался Голубков. — Не будет Пилигрима, найдется другой. И мы можем узнать о нем слишком поздно. Мы же обо всем договорились.

— Знаешь, что я тебе, Константин Дмитриевич, скажу? Ты мелкий и тщеславный человечек! Ты родил хороший план. Классный, ничего не скажу. И понятно, что тебе хочется его реализовать и стать генералом. Так вот, не станешь ты генералом!

Плевать всем на твои планы. Даже если все получится, как надо. А если не получится, так с нас даже те звездочки, что есть, сдерут! Понял?

— А у нас что — задача сохранить звездочки? — спросил Голубков. — Тогда командуй. Операция отменяется. Хозяин — барин. Ты начальник — я дурак.

— Змей ты, Дмитрич! Уж и помечтать не даешь о спокойной пенсии. С рыбалкой, грибами, с этими — как их? — патиссонами!

— Что такое патиссоны? — спросил Голубков.

— Понятия не имею. Овощ какой-то. Вроде огурца, только плоский. Ладно, бери ручку, пиши:

«Москва, директору ФСБ генерал-полковнику…» Написал? А дальше так: «Направляем Вам полученные оперативным путем фотоснимки секретного агента отдела 12-С Деева…» Как его там?

— Геннадия Степановича.

— «…Геннадия Степановича, а также копию только что поступившего к нам экспертного заключения об идентификации его личности как…»

— Мы получили заключение две недели назад, — напомнил Голубков.

— А что такое две недели по сравнению с семью годами, которые Пилигрим мирно лежал ребром между столами? Миг! Так что не придирайся. «…Как находящегося в розыскных списках Интерпола международного террориста Карлоса Перейры Гомеса по кличке Пилигрим, или Взрывник». С новой строки, — продолжил диктовать Нифонтов.

— «…Считаем необходимым приобщить эти материалы к находящемуся в архиве ФСБ досье». Все. За моей подписью. Перепечатай на нашем бланке на машинке. Сам.

Никаких вторых экземпляров. Черновик сразу сожги. Завтра утром отвезешь пакет в приемную директора ФСБ. Лично. Ты там кого-нибудь знаешь?

— Не имел удовольствия.

— Тем лучше. Подойдешь к одному из референтов, представишься и спросишь, кому ты должен передать пакет. Он спросит, что в пакете. Ты скажешь.

— А если не спросит?

— Все равно скажешь. Ну, попросту, свои же люди. У тебя получится. Но он обязательно спросит.

— Значит, Рузаев не соврал, когда сказал в интервью, что у него на Лубянке есть свои люди? — заключил Голубков.

Нифонтов подтвердил:

— Да. Пока на подозрении двое. Оба дежурили в тот день, когда пришла шифрограмма с грифами:

«Весьма срочно, совершенно секретно, экземпляр единственный». Это установила служба собственной безопасности ФСБ.

— Сами? — недоверчиво переспросил Голубков.

— Конечно, сами, только они и могли это сделать. Ну, дал я небольшой намек их шефу. А он мужик очень догадливый.

— Кто же из двух?

— Скоро узнаем. Тот, кто снимет сегодня копию с досье и завтра переправит ее в Грозный первым утренним рейсом.

— Он может передать ее по Интернету уже сегодня вечером.

Нифонтов пожал плечами:

— Значит, Пилигриму предстоит пережить не лучшую в его жизни ночь. И камера в Дармштадте покажется ему раем.

— Может и не пережить, — заметил Голубков.

— До утра как-нибудь дотянет. Вряд ли они его прикончат, пока не выяснят, кто он такой. А утром ты привезешь пакет. И эта сука кинется звонить в Чечню. Ребята из ФАПСИ предупреждены. Надеюсь, не подкачают. Разговор будет документирован. И уж трибунал мало ему не отвесит. Не сейчас, конечно, а когда придет время. Так что, Константин Дмитриевич, будем считать, что с одной задачей твоего плана мы справились: обеспечили контакт наших фигурантов. В условиях несколько напряженных, но в конечном итоге способствующих взаимному доверию.

— Мы вышли на решение и более важной задачи, — сказал Голубков. — Гораздо более важной и сложной.

Нифонтов осуждающе покачал головой:

— А ведь я тебя, Константин Дмитриевич, предупредил. Никогда не показывай генералу, что ты умней его. Мы, генералы, этого очень не любим. От этого мы начинаем нервничать. Какой задачи?

— Нарисовался канал. По нему мы выведем Пилигрима на Пастуха и его ребят.

— Через этого суку-референта?

— Да.

— Как?

— Есть мыслишка. Нужно еще подумать.

— Думай, — то ли разрешил, то ли приказал Нифонтов. — Вот что еще. Этот звонок Пилигрима в Стокгольм. Очень мне он не нравится. Номер, куда он звонил, узнали?

— Да. Но в телефонной книги Стокгольма его нет.

— Значит?

— Ничего не значит. Даже в Москве ты можешь дать свой номер в справочник, а можешь и не давать.

— Нужно выяснить. Кому поручим — ГРУ или СВР?

— Давай погодим, — предложил Голубков.

— Боишься утечки?

— Да. В Стокгольме у Пилигрима сообщник, это как пить дать. И он снова попытается с ним связаться. Может, удастся перехватить звонок.

— Согласен, — подумав, кивнул Нифонтов. — Вроде все, — подвел он итог и двинулся к двери.

— Вопрос, — остановил его Голубков. — Что было в шифровке, ксерокопия которой оказалась у Рузаева?

Нифонтов помрачнел:

— Лучше бы ты не спрашивал. Ни хрена хорошего там не было. Информация Минобороны о предстоящей поездке инспекторов Генштаба в Чечню. В связи с обострившейся обстановкой. Ну, как положено: агентурное обеспечение, система охраны маршрутов и все прочее. Доохранялись, твою мать!

— Вряд ли это рузаевские дела, — прокомментировал Голубков. — Он сразу бы объяснил.

— Да? — переспросил Нифонтов. — И Масхадов тут же выдал бы его с потрохами.

Потому что иначе — война. А Масхадов президент, пока мир. Каким бы долбаным этот мир ни был.

— С момента нападения прошло больше недели. А рузаевская армия сидит без бабок.

Им уже три месяца не платили. Это самые свежие агентурные данные. А нападение на инспекторов Генштаба — согласись, не из дешевых работа. Не для тех, конечно, кто лупит из гранатомета. Для самого Рузаева. Миллиона на полтора-два баксов вполне потянет. Не думаешь же ты, что Рузаев будет тратить на такие дела свой золотой запас, насчет которого у меня есть очень большие сомнения?

— Не думаю. Но он кое-что получил. Правда, не два миллиона, а всего шестьсот тысяч долларов. Они были перечислены на счет его фонда «Ичкерия» несколько дней назад. Из стамбульского банка «Босфор».

— Что это за банк?

— Пытаемся выяснить. Копия платежки у нас есть. А что он не платит своим абрекам… Возможно, выжидает. Боится расшифроваться. Они же сразу начнут пить-гулять, верно? Может, конечно, это и не рузаевские дела, а кто-то им прикрывается. Но что эта засада — пробный шар, тут, по-моему, вопросов нет.

— Тут нет, — согласился Голубков. Нифонтов помолчал и неожиданно спросил:

— Как у тебя с английским?

— С английским? — удивился Голубков странному и неуместному в этом разговоре вопросу. — Ну, как? Дорогу спросить могу. И даже понять ответ. Может быть. «Хау мач», «монинг», «экскьюз ми, плиз».

— Ты же проходил интенсивный курс после перевода к нам, — напомнил Нифонтов. — Все проходят. Голубков пожал плечами:

— А толку?

— С твоей-то памятью?

— Язык требует практики. Припрет — освежу, конечно. Но не думаю, что понадобится. Нас не очень-то приглашают на международные симпозиумы. И вряд ли будут приглашать в обозримом будущем.

— Как знать, как знать, — неопределенно отозвался Нифонтов. — Ладно, работай, — кивнул он и вышел из кабинета.

Оставшись один, полковник Голубков положил перед собой принесенные Нифонтовым конверт и листок и стал пристально всматриваться в четкие, будто бы врезанные в бумагу буквы. Что-то напоминал ему, этот почерк. Где-то он видел его. И не так уж давно.

Где? Когда? При каких обстоятельствах?

О памяти Голубкова в управлении ходили легенды, но на этот раз, сколько Голубков ни напрягал ее, так ничего и не вспомнил.

«Ваш доброжелатель».

Ну и дела!

Голубков вложил листок в конверт, отметил число и время получения и сунул конверт в папку с надписью: Операция «Пилигрим». Досье было пока тощим, но Голубков не сомневался, что пройдет немного времени, и бумаги перестанут вмещаться даже в самую объемистую папку. Он вспомнил расхожую фразу, слышанную от взрослых еще в детстве: «Дела идут — контора пишет». Помнил он и окончание фразы: «Рубль дадут, а два запишут».

 

IV

Минут сорок Голубков потратил на то, чтобы чисто, без опечаток, отшлепать двумя пальцами на старой электрической «Оптиме» продиктованный Нифонтовым текст.

Испорченных страниц оказалось столько, что нечего было и думать жечь их в пепельнице. Поэтому следующие двадцать минут он провел в кабинке мужского туалета, разрывая черновики на мелкие клочки и спуская их в унитаз. Затем подписал сопроводиловку у Нифонтова, отнес ее вместе с фотоснимками Пилигрима и копией экспертного заключения в экспедицию, потребовал при нем упаковать и засургучить пакет. Пакет он спрятал до завтрашнего утра в своем сейфе, после чего удобно устроился за столом и положил перед собой чистый лист, обдумывая свою самую главную на сегодня работу.

«Совершенно секретно…»

Нет, не годится. Служебная переписка ФСБ вся секретна, особо выделять не стоит.

Бумага должна выглядеть рутинной отпиской, а бланк с шапкой УПСМ уже сам по себе привлечет внимание.

Кого нужно.

Поэтому лучше начать просто:

«Директору ФСБ РФ. На Ваш запрос сообщаем…»

Тоже плохо. На чей «Ваш»? Директора ФСБ? Так он не обращался ни с какими запросами. И никто не обращался. Кто мог обратиться? А вот кто — начальник службы собственной безопасности. Нифонтов с ним хорошо знаком, договорится, чтобы не было никаких накладок.

Стоп. Подписать бумагу должен сам Голубков. А он не имеет права даже знать фамилию начальника ССБ. Как-то это нужно сделать более обтекаемо.

Как?

Через два часа весь письменный стол полковника Голубкова и даже пол вокруг стола был завален испорченными листками. Но зато перед ним лежал текст, каждое слово в котором было тщательно обдумано, проверено и перепроверено.

Он откинулся в кресле, посидел с закрытыми глазами, стараясь забыть то, что написал, чтобы взглянуть на текст незамыленным глазом. Лучше, конечно, было бы оставить это на утро. Но утром эта бумага вместе с засургученным дополнением к досье Пилигрима должна быть вручена одному из двух референтов в секретариате директора ФСБ. А кому именно — этим сейчас и занимаются люди из ССБ. И не два-три человека, а не меньше десятка.

"ФСБ РФ От начальника оперативного отдела УПСМ полковника Голубкова К. Д.

На запрос, поступивший от ССБ ФСБ РФ, докладываю.

Оперативный отдел УПСМ располагает определенной информацией о группе бывших российских военнослужащих, привлекших к себе внимание ССБ.

А именно: о бывшем капитане спецназа Пастухове С.С. (кличка Пастух), 1970 г.р., прож. в дер.Затопино Зарайского р-на Московской обл.; о бывшем капитане мед службы Перегудове И.Г. (Док), 1963 г.р., прож. в г.Подольске; о бывшем старшем лейтенанте спецназа Хохлове Д.А. (Боцман), 1968 г.р., прож. в г.Калуге; о бывшем старшем лейтенанте спецназа Злотникове С.Б. (Артист), 1969 г.р., прож. в г.Москве; о бывшем лейтенанте спецназа Мухине О.Ф. (Муха), 1972 г.р., прож. в г.Москве.

Все вышеперечисленные проходили службу в Чечне и принимали непосредственное участие в военных действиях в составе специальной диверсионно-разведывательной группы, которую возглавлял Пастухов С.С. Операции группы отличались чрезвычайно высокой результативностью, что было неоднократно отмечено командованием. Все члены группы имеют медали и ордена РФ, а Пастухов С.С. награжден также американским орденом «Бронзовый орел» за освобождение захваченных боевиками сотрудников Си-Эн-Эн Арнольда Блейка и Гарри Гринблата.

Весной 1996 г. все члены группы во главе с Пастуховым приказом замминистра обороны РФ были разжалованы и уволены из армии «за невыполнение боевого приказа». По неизвестным причинам какая-либо информация о случившемся полностью отсутствует.

Летом 1996 г. в силу сложившейся ситуаций оперативный отдел УПСМ привлек Пастухова и членов его бывшей команды к участию в мероприятии, требующем высокой профессиональной подготовки и полной непричастности исполнителей к спецслужбам.

Поставленные перед ними задачи были выполнены весьма успешно. Это побудило нас и позже иногда прибегать к их услугам. Но в настоящее время…"

Голубков промокнул платком взмокший от напряжения лоб. Того, что он написал дальше, не хотелось читать. Но было нужно.

Он шумно вздохнул и вернулся к тексту.

"Но в настоящее время мы не поддерживаем с ними никаких отношений.

Все они являются профессионалами чрезвычайно высокого класса, в совершенстве владеют всеми видами огнестрельного и холодного оружия, боевой и гражданской техникой, исключительно эффективными приемами рукопашного боя, обладают навыками оперативной работы и т. д. Однако внутреннее духовное перерождение, происшедшее после увольнения из армии во всех фигурантах, а особенно в Пастухове, вынудило нас принять решение полностью отказаться от любых форм сотрудничества с вышеперечисленными лицами.

Первой причиной является их непомерно возросшая алчность. Даже за участие в операциях, не связанных с риском для жизни, они требуют не меньше 50 тысяч ам. долларов на каждого, причем наличными и вперед.

Второе. При выполнении поставленной перед ними задачи они проявляют далеко не всегда оправданную обстоятельствами жесткость, а порой и вовсе выходят за рамки закона.

Третье. Беспрекословно подчиняясь своему командиру Пастухову, они слишком часто игнорируют указания руководителей операции, достигая цели методами, которые им самим кажутся более оптимальными.

Четвертое. Несмотря на то что уже в течение довольно длительного времени оперативный отдел УПСМ не привлекает их к сотрудничеству и, следовательно, никаких гонораров не выплачивает, все фигуранты, судя по всему, не испытывают недостатка в финансовых средствах, хотя только один из них, Пастухов, работает в построенном им столярном цехе. Возможно, они выполняют конфиденциальные поручения частных лиц или коммерческих структур, но нельзя исключать и их связи с крупным криминалитетом — связи если не существующей уже, то вполне вероятной в будущем.

Мне не было разъяснено, чем конкретно был продиктован запрос ССБ, поэтому я лишен возможности дать более подробные комментарии.

Начальник оперативного отдела УПСМ полковник Голубков".

Голубков расписался, еще раз тяжело вздохнул и пошел к Нифонтову.

Рабочий день давно закончился, коридоры были пусты, в приемной начальника УПСМ даже дежурного не было, а сам Нифонтов сидел на краю стола, вжав в ухо трубку телефона спецсвязи, и подавал лишь короткие реплики:

— Да… Есть… Понял… Все-таки он?.. Ну, сука!.. Понял. Все, конец связи.

Он вернул трубку в гнездо аппарата и объяснил:

— Нашли. Майор. Лысый. Как зайдешь — первый стол справа. Фамилия тебе не нужна, других лысых там нет. Второй референт — подполковник. Ну, что ты создал, показывай!

Голубков положил перед ним листки. Нифонтов быстро пробежал текст и сочувственно покачал головой:

— Поэма! Непросто было это написать, а? — Голубков не ответил. — Насчет духовного перерождения, — помолчав, продолжал Нифонтов. — Понятно, зачем ты вставил эту фразу. Но не кажется ли тебе, что в ней есть и небольшой истинный смысл?

— Не кажется, — буркнул Голубков. — Это полная туфта. И предназначена она не для твоих глаз. Сам знаешь для чьих.

— Я когда-то прочитал, что борьба, даже за правое дело, не делает человека лучше, — заметил Нифонтов.

— Делает хуже? — хмуро переспросил Голубков. Дурацкие и совершенно не ко времени и не к месту рассуждения Нифонтова почему-то очень его раздражали.

— Хуже? Не знаю. Но и не лучше. Я служу уже тридцать лет. Как и ты. Стали мы за это время добрей? Нет. Мудрей? Нет. Великодушней? Вряд ли. Мы стали опытней, да.

Возможно, умней. Но не более того. Нет, не более. А они — молодые ребята. Им бы жить и жить. Влюбляться, жениться, растить детей, радоваться каждому божьему дню. А мы швыряем их в ад.

— Вот давай и будем думать о том, чтобы они выбрались из этого ада живыми и невредимыми. А о спасении их душ будут молиться те, кто их любит. Потому что некому больше. Некому! — повторил Голубков.

— Ладно, займемся делом, — согласился Нифонтов. Он еще раз очень внимательно и как бы чужими глазами перечитал подготовленный Голубковым текст и подвел итог:

— Ну что? Если бы я был Пилигримом, то как раз такую команду и заказал бы.

По-моему, все на месте. Должно сработать.

— А если нет?

— Будем искать другие подходы.

— Он шакал, — заметил Голубков.

— Кто?

— Пилигрим.

— Почему?

— Не знаю. Такое у меня ощущение.

— И что?

— Ничего. Просто сказал. Очень осторожные твари.

— Пастухов проинструктирован?

— Да.

— Как?

— Как мы и договаривались. «Ничего сверх меры».

Нифонтов помолчал, словно бы оценивая ситуацию не в частностях, а в целом, и убежденно повторил:

— Должно сработать. Чует мое сердце — клюнет!

Через три дня полковник Голубков позвонил начальнику УПСМ из войсковой части ПВО, базировавшейся в тридцати километрах от Затопина, и сказал только одно слово:

— Клюнул!