Поселок Пролетарский
27 июня 200… года. 02.30
«Помогите!»
Кто-то кричал? Или ему показалось?
Трубач соскочил с кровати, подбежал к окну.
Нет, показалось. Просто раскат грома.
Крупные капли дождя били в стекло. Ветки яблони, раскачиваемые ветром, пытались, будто ночные чудовища, проникнуть в дом. Вспышки молнии периодически освещали комнату.
«Помогите! Воды!»
Нет, точно не показалось! За домом кто-то есть! Что за голос? Женский? Детский? Кто под таким ливнем еще может просить воду? Не подстава ли это?
Нужно найти пистолет.
Да где же он?
Свет включать нельзя, никто не должен знать, что он проснулся.
А кто, собственно, может знать?..
Да те, к кому нельзя поворачиваться спиной, те, чье дыхание он постоянно слышит у себя на затылке…
Так, вот он, пистолет. Запасная обойма… Вперед!
Николай крадучись спустился с крыльца.
«Помогите!»
Кажется, голос слышен с пустыря. Женский! Бессильный какой-то. Нет, это не подстава!
Он прислонился к влажной стене дома, будто пытаясь слиться с ней. С крыши на него обрушился поток — сорвало водосточный желоб. Никого вокруг не видно.
Трубач обогнул дом, и перед ним открылся пустырь, который за эти двадцать лет совсем не изменился. По крайней мере, так ему показалось в темноте.
«Помогите!»
Голос показался ему знакомым. Очень знакомым. И вдруг в его памяти снова возникла та дурацкая частушка про Гитлера. Сашка!..
Конечно, это она!
На старой скамейке действительно лежала Саша. В ночной рубашке. Судорожно цепляясь за спинку скамейки, она пыталась встать и из последних сил звала на помощь.
Забыв о вечной своей инстинктивной настороженности, бросился к ней и едва успел подхватить. На лицо налипли черные короткие волосы, вода смешивалась с кровью.
— Коля?.. — не удивившись спросила она.
— Ты ранена?
— Не знаю…
— Где болит?
— Не знаю… — повторила Саша. Он осмотрел ее: много ссадин, перебинтовано плечо, бинт окровавлен, но других ран нет. Причина, по-видимому, не в ранах.
— Что случилось?
— Пить…
— Сейчас я тебя перенесу в дом. Потерпи немного.
Трубач подхватил ее на руки и понес к дому. Идти оказалось нетяжело, Сашка была легкая, почти невесомая. Во дворе он замешкался: на чью половину нести?
Сашка чуть слышно произнесла: — Домой…
Веранда у нее была открыта, там стояла кровать. Одеяло, простыня и подушка чуть ли не узлом завязаны.
— Что с кроватью?
— Пить! — словно не слыша его, снова простонала она.
— Ах да. Сейчас!
Он рванул на кухню, в темноте отыскал чайник, схватил его и помчался, расплескивая по дороге воду. Сашка долго не отнимала губы от носика, и, когда отдала чайник обратно, он был пуст. Она выпила почти два литра воды.
— Теперь намного лучше.
— Что случилось?
— Страшные люди…
— Что?
— Я в городе видела…
— Страшных?
— Как в фильме ужасов. Черные, страшные… Они были на набережной…
— В городе?
— Да, недалеко от речного вокзала.
— Что они делали?
— Они убили его…
— Кого?
— Моего… Ну, в общем… друга… Мы…
— Как — убили?
— Они что-то делали на набережной… У них в руках был какой-то ящик. Прибежал милиционер… его тоже, кажется, убили. Потом они заметили нас. Мы сидели на скамейке…
— Может, он не умер, а только ранен?
— Нет, он умер, я точно знаю, я видела.
— А ты?
— Я притворилась мертвой. Помнишь, мы когда-то так играли? У них не было времени проверять…
— Тебя они точно не ранили?
— Только осталось вот это. — Она показала на свое плечо.
По проступившему сквозь бинт пятну крови Трубач понял, что рана хотя и свежая, возможно глубокая, но не смертельная.
— Откуда это у тебя?
— Они… Неопасною… Я крови потеряла немного. Рана уже начала заживать.
— Когда это было?
— Дней пять назад.
— А сегодня-то что случилось?
— Не знаю. Мне, конечно, было очень плохо, но не до такой же степени…
— Как ты попала сюда?
— Сама понять не могу… Я очень хочу пить.
— Пить?
— У меня опять как будто горло сводит. Язык присох к нёбу.
— Ты только что выпила целый чайник.
— Да? Не помню.
— Может, лучше потерпеть?
— Нет!!! Я хочу пить!!!
— Сейчас принесу.
Трубач снова побежал на кухню. Естественно, второго чайника здесь не оказалось. Сырую воду он ей давать не будет. Ни в коем случае…
Он кинулся на другую половину дома. На собственной кухне нашарил чайник. К счастью, полный.
Сашка вновь присосалась к носику, пила долго, громкими, жадными глотками и снова вернула чайник почти опустошенный. Потом блаженно вздохнула и произнесла бодрым голосом:
— Что я должна была тебе рассказать?
— Сколько было этих людей?
— Каких? Я забыла.
— На набережной.
— Ах да… Кажется, двое.
— Почему — кажется?
— Было уже темно. И к тому же так страшно… Кажется, они спорили…
Сашка резко вздохнула, потом еще. Потом, как рыба, выброшенная на сушу, стала открытым ртом хватать воздух.
— Сашка, что ты? Что с тобой?
— Что-то у меня снова все плывет. Дай еще воды…
Трубач выцедил из чайника последние капли, как будто это была последняя вода на земле. Ее руки уже не держали стакан, он приподнял ей голову, поднес стакан к губам. Она пила теперь маленькими, прерывистыми глотками.
— Как кружится голова. Как больно!
Ее ногти впились в его ладонь.
— Спасибо тебе… Прости ме…
Голос Саши оборвался, она как-то странно, как-то спокойно закрыла глаза. Трубач, не ведая, что делает, начал трясти ее расслабленное тело. Глаза ее снова открылись.
— Отец… Найди его… Ему тоже… Помоги ему… Я прошу…
— Где он?
— Должен быть в доме… Если только…
— Сашка! Держись! Ты же сильная… Ты всегда была сильнее меня… Девочка моя…
Ее дыхание становилось еще более неровным. Короткий вдох, еще один и еще. Длинный. Последний… Голова откинулась назад. Глаза закрылись.
— Сашка! Сашка!
Оглушительно разбился стакан. Будто под ногами разорвалась мина…
На ладони Трубача горели следы от Сашкиных ногтей. Последний ее след в его жизни.
Держись, Трубач! Не время оплакивать…
Вот дверь в комнаты. Открыта. Еще одна дверь. Нараспашку. Нет, здесь никого нет.
Дом был пуст.
«Чердак!» — мелькнула мысль. Так, где же вход? Кажется, на чердак вела лестница из прихожей.
Да, вот она. Бог мой, сколько крыс! Они просто выскакивали из-под его ног. Дверь нараспашку. Трубачу показалось, что он лезет в черную пасть…
Когда-то в детстве бабушка рассказывала про то, как какие-то люди переходили в иной мир через пасть черной собаки, а потом возвращались оттуда колдунами и сеяли в мире зло.
Про Сашкиного отца тоже ходили слухи, что он колдует. Коля в это не верил. Но однажды тот вышел из дома абсолютно седой. Вот только накануне Коля с завистью смотрел на его иссиня-черные длинные волосы, а тут… И ему стало страшно при мысли, что Сашка живет в одном доме с колдуном. Когда однажды он спросил Сашу, правда ли, что ее отец водит дружбу с нечистым, она не разговаривала с ним месяц. Коля заставил себя забыть об этих подозрениях. А все равно по ночам ему мерещилась пасть черной собаки…
Вот и сейчас перед ним страшная пасть, детские страхи нахлынули на него, человека, прошедшего войну, самое ее пекло. Но в детстве самым страшным кажется то, чего не знаешь. А он успел повидать реального врага. Смерть человека со всеми ее натуралистическими подробностями не так страшна, как смерть от чего-то непонятного в детских страшилках.
Он просунул голову в темноту чердака. Через маленькое окошко в крыше пробивался тусклый звездный свет.
«Нужна зажигалка. Тьфу, я же бросил курить!» Он нащупал спички. Рядом валялась свеча. Неужели еще с тех времен? Вот и разбитая керосиновая лампа… Стол… Прочь воспоминания! Не время, Трубач, не время! Нужно найти ее отца. Здесь его нет. Вниз! Прощай, «спиритический салон»…
Вниз! Где он может быть? Куда могут понести ноги, когда отказывает разум? Трубач спрыгнул на пол. Крысы с визгом разбежались. А куда ведет эта лестница? Вниз? В погреб? А если…
Сашин отец лежал на каменном полу погреба. Язык вывалился будто от удушья. Поздно… Трубачу осталось только закрыть покойнику глаза.
Он опять опоздал! Что это? Будто продолжение его ночных кошмаров.
Иногда в детстве Коля осознавал, что спит. И если хотелось проснуться, он смотрел на свои руки, а потом складывал из них фигу.
Вот тебе фига! Проснись!
Труп и погреб никуда не исчезли. Тогда… Что тогда? Он должен спасти остальных.
У него перехватило дыхание…
Светка! Как он мог забыть о ней! Господи… только бы успеть!
Он ворвался на свою половину дома. Тишина и темнота.
— Светка! Ты где?!
С кровати послышалось: «Который час? Почему ты не спишь?»
— Светочка, миленькая, ты в порядке?
— Да. Почему ты спрашиваешь?
— Мне показалось…
Нет, нельзя ей сейчас ни о чем говорить!
— Пожалуйста, принеси мне воды.
— Воды? Ты точно в порядке?
— Да что ты заладил: «в порядке, в порядке». Успокойся. У меня только в горле пересохло. Будь другом, принеси воды…
Он снова пошел на кухню, нашел немного воды в кружке.
— Вот, только полстакана кипяченой осталось.
— И на том спасибо.
Он протянул ей кружку. В темноте Трубач не заметил, что руки его перепачканы в крови. На кружке остались отпечатки. Светка разглядела это, только когда фары проехавшей мимо машины бросили блик на его руку.
— Ты весь в крови! Сейчас перевяжу.
Она опустила ноги на пол, выпрямилась и покачнулась. Трубач вовремя подхватил ее.
— Что-то меня качает. Я сегодня на работе так вымоталась. Принеси еще воды. Пожалуйста, меня изнутри сжигает… Пить… Один глоточек…
— Подожди, сейчас найду…
— Быстрей же! Откуда такой свет?
— Какой свет? Здесь темно.
— Выключи свет, прошу тебя!
— Здесь темно.
— Ой, больно…
— Где? Где? Покажи!
— Здесь… здесь… и вот здесь — везде…
— Ложись, сейчас, я вызову «скорую».
— Ты думаешь, кто-то сюда в это время поедет?
От ближайшей больницы ехать не больше получаса, даже с учетом плохой дороги. Может, они еще не сразу приедут. Через час, например. И дорога обратно — еще полчаса. А у Светки уже глюки начались, свет какой-то в темноте видит. В отчаянии он схватился за телефон:
— Алло, алло…
Линия работала плохо, но, слава богу, работала. Сначала около полуминуты было слышно лишь шипение. Потом короткие гудки. Трубач хотел уже бросить трубку, но они сменились на длинные. Сквозь тихие гудки пробивался еще чей-то разговор, вроде не на русском языке. Так, кажется, соединили. Какая-то старушка нервно орала в трубку:
— Але, але… Кто говорит? Говорите! Але, але…
— Это больница?
— Да.
— Пожалуйста, срочно нужна помощь. Пришлите машину как можно скорее!
— Куда? Ваш адрес?
— Поселок Пролетарский.
— Поселок? Нет. Нельзя.
— Что — нельзя?
— Не приедет никто.
— Почему?
— Машин не хватает. Везите сами.
— Но помощь нужна сейчас!
— Ничем не могу помочь.
Короткие гудки, а где-то вдали были слышны те же обрывочные нерусские фразы. Другие больницы, конечно, дальше, но вдруг…
— Алло, алло.
— Поселок? Нет! В поселок не можем. Пятнадцать километров — нет машин.
Где-то, правда, пообещали постараться приехать, но при этом без особой уверенности.
Он с размаху бросил трубку на рычаг. Все с ума посходили, что ли? Что они несут! Почему нельзя приехать?!
Что же делать? Где взять машину?
— Светка, ты как?
Она не отвечала. Трубач подбежал к кровати. Тяжелое дыхание. Лоб горячий. Температура очень высокая. От прикосновения она открыла глаза. Что-то попыталась сказать. Был слышен только хрип.
— Светочка, я сейчас…
Он выбежал на улицу. Отчаяние и бессилие. Потерять сразу любимого человека и самого близкого — нет, он этого не допустит, он потом просто не сможет жить. Он должен спасти сестру!
У соседа в гараже, кажется, был мотоцикл. Конечно, на мотоцикле везти Светку опасно. Но другого выхода нет.
Свет не горит. Спят! Звонок не работает. Изо всех сил он стал колотить в ворота. Нет, так он их не разбудит!
Старые деревянные запоры не поддавались…
Он перемахнул через забор. Дом тоже заперт изнутри. Трубач стал колотить в окно. Молчание…
В отчаянии он огляделся. Под ногами валялся старый, ржавый топор. То что надо!
От удара рама распахнулась. Но в доме никто не проснулся.
Ладно! Прямо в гараж. Один удар по висячему замку обухом топора — и вход открыт. Мотоцикл стоял на месте.
«Иж»… Целый. Коляска валялась рядом. Бак полный! Что ж, это почти удача. Будем надеяться, что сосед простит. И мотоцикл, и замок, и окно. Потом разберемся.
— Светочка, держись! Сейчас, милая, мы поедем. Потерпи немного. Но скоро будем в больнице.
Она уже была без сознания. Возможно, сейчас это и лучше. Дорога будет, конечно, не из легких. Дождь снова зарядил с удвоенной силой.
Еле-еле Трубач усадил сестру в коляску: ее ноги не сгибались, голова откидывалась назад. Она так и сотрясение может получить! Так! Наклонить ее вперед, сверху накинуть полиэтиленовую пленку, оставить лишь небольшое отверстие для воздуха. Да, так и не скажешь, что в коляске он везет человека, самого дорогого ему человека. По пленке барабанили тяжелые капли дождя.
«Иж» — машина-зверь на российских дорогах.
Он пытался ехать быстро, как можно быстрее, но при этом и аккуратно. Ехал по неосвещенной, глинистой дороге, под дождем, с осознанием того, что любая потерянная секунда может стоить жизни сестре, а любое неверное движение — и его жизни тоже. Несколько раз они чуть не съехали в кювет, несколько раз чуть не перевернулись. Но им везло. До времени.
Трубач увидел, как, подпрыгивая на кочках, навстречу ему с бешеной скоростью мчится еще неразличимая в деталях машина. Она летела прямо на них…
Вдруг дорога прыгнула в сторону, косо легли капли дождя, и руль выскользнул из рук Трубача…