Рискнуть и победить (Убить демократа)

Таманцев Андрей

Глава третья. Тень за спиной

 

 

I

За два дня до первого тура выборов на местном телевидении города К. состоялся «круглый стол» — теледебаты кандидатов в губернаторы.

Их было всего четверо — от КПРФ, ЛДПР, «Яблока» и НДР. Нетрудно было понять, что это явилось итогом большой селекционной работы. Торговли, попросту говоря.

Мелкие политические группировки, не имевшие никаких шансов на выборах, блокировались с более перспективными, в обмен на поддержку выцыганили для себя какие-то преимущества. Понятия не имею какие. Может быть, портфели в администрации будущего губернатора. Может, что-то еще. Во всяком случае, сторонники генерала Лебедя поддержали «Наш дом», «Трудовая Россия» встала под знамена КПРФ, «Яблоко» оттянуло на себя независимых демократов вроде оставшихся без своего кандидата членов «Социально-экологического союза». Разобрались, в общем.

Передача шла в прямом эфире, вел ее верткий молодой человек с рыжей бороденкой и в маленьких очках с металлической оправой, которые делали его похожим то ли на либеральных петербургских приват-доцентов начала века, как их изображали в революционных фильмах, то ли на проститутку Троцкого. Фамилия его была Чемоданов, а имя Эдуард.

Эдуард Чемоданов.

Нужно быть человеком без комплексов, чтобы с таким именем и с такой фамилией работать на телевидении. А он и был без комплексов. Его бороденка и вызывающе поблескивающие очки почти каждый день мелькали на экране, он комментировал городские события, вел то, что на современном языке называют событийными репортажами, и вообще был в городе фигурой популярной. Его называли Эдиком, ссылались на него в мимолетных дискуссиях, которые возникали иногда в очередях на автобусных остановках. Перед камерой он не выпендривался, не старался казаться умней, чем есть. Этим, вероятно, и нравился.

Наверное, потому ему и поручили вести эти предвыборные посиделки — чтобы привлечь внимание телезрителей к передаче, которая обещала быть беспробудно скучной, как правила пользования общественным транспортом.

Давно прошли времена, когда весь советский народ, и я в том числе, торчал, как примагниченный, у телевизоров, зачарованно наблюдая за перипетиями съездов народных депутатов СССР, а потом РСФСР, не говоря уж о мрачноватых детективчиках под названием ГКЧП-1 и ГКЧП-2. Последний всплеск всенародного интереса к общественно-политическим программам ТВ пришелся, как мне кажется, на президентские выборы 96-го, после чего все уже окончательно поняли, что свободой сыт не будешь, а демократия — это всего лишь новое слово в зазывном жаргоне политических наперсточников.

«Нынешнее поколение будет жить при коммунизме».

«Нынешнее поколение будет жить при капитализме».

И хоть бы кто заявил:

«Нынешнее поколение будет жить».

Суки.

Хрен бы я стал смотреть эту провинциальную бодягу под названием «Круглый стол», если бы это не входило в условия моего контракта. Но оно входило. И потому стал.

Не рассчитывая извлечь из этого занятия ни малейшей пользы. И ошибся.

Ведущий Эдуард Чемоданов (о господи!) тоже, видно, думал над тем, как бы исхитриться и сделать так, чтобы телезрители и они же будущие избиратели уже после первых фраз не переключились на одну из московских, питерских или финских программ, которые принимались в городе К. И придумал. Представив участников «круглого стола», он сразу же устроил небольшой конкурс: читал пункты предвыборных программ и предлагал кандидатам ответить, какая партия выдвигает этот пункт. А поскольку все одинаково пеклись о благе народа, то сразу выяснилось, что все четыре кандидата ставят перед собой одни и те же цели.

— Господа кандидаты! Так в чем же все-таки разница между вами?! — вопросил Чемоданов.

После чего на экране возник рейтинг кандидатов, исчисленный в результате исследования, проведенного местными социологами накануне эфира, и было сообщено, что после передачи будут обнародованы данные блицопроса, по которым можно будет судить, какой эффект на избирателей произвели выступления кандидатов на «круглом столе».

Это придало мероприятию некоторый спортивный интерес, кандидаты подсобрались, как спринтеры перед финальным забегом.

Первым дали старт «яблочнику», довольно моложавому, бородатенькому, как и Чемоданов, и не слишком солидно выглядевшему доктору экономических наук, заведующему лабораторией или кафедрой местного Технического университета, бывшего Политехнического института. Вероятно, как явному аутсайдеру — по предварительному прогнозу за него были готовы отдать голоса всего девять процентов электората. Да и этого, по-моему, было для него многовато. Плохо я представляю себе избирателя, которого вдохновила бы программа, которую он излагал. Она, возможно, была и хорошей, но, чтобы разобраться в ней, нужно было иметь как минимум высшее экономическое образование. И излагал он ее так, будто выступал на международном экономическом симпозиуме, все время вставляя в свою речь «как всем известно», «совершенно очевидно, что» и «естественно вытекает».

Оно, конечно, для кого-то, может, и естественно вытекает необходимость дифференцированной интеграции в какую-то многофункциональную макроэкономическую хренобень, но я, избиратель, предпочел бы чего попроще: вот уж, вот еж, а все вместе — колючая проволока.

Вторым выпустили мордастого и горластого кандидата ЛДПР с его двенадцатью процентами. Этот сразу понес по кочкам и Ельцина, и Госдуму, и местную проворовавшуюся администрацию, и завлабов, которые рвутся ставить экономические эксперименты над беззащитным народом, и позорное соглашательство коммунистов.

Эдуард Чемоданов попытался умерить его полемический пыл, напомнив, что телезрители хотят услышать от него конструктивные предложения, но тут же схлопотал про продажное телевидение, которое лижет задницу власть имущим и разлагает общество порнографией.

Ну, Жириновский — он и в Африке Жириновский. Мне стало даже интересно, наберет ли этот Владимир Вольфович местного розлива хотя бы пару очков в результате своего лихого забега.

Третьим слово получил кандидат от КПРФ, респектабельный господин лет сорока пяти по фамилии Антонюк. Я был почти на всех его предвыборных встречах и знал, что родом он из бедной крестьянской семьи, прошел путь от простого портового докера до второго секретаря обкома КПСС в этом же городе К., с этой высокой должности был снят еще в 1987 году за то, что выступил против коррупции, разъедавшей переродившееся партийное руководство. Из чего следовало, что он не несет никакой ответственности за грехи руководящей и направляющей, а представляет истинных коммунистов, простых тружеников и народную интеллигенцию, интересы которых нагло преданы так называемыми демократами, развалившими Советский Союз и разваливающими сейчас Россию по указаниям ЦРУ и Международного валютного фонда.

По предварительному рейтингу у него было двадцать восемь процентов, а у нынешнего губернатора, кандидата от НДР, всего двадцать три. И тот факт, что ему дали слово третьим, а не последним, как раз и говорил, видно, о пресмыкании телевидения и лично Эдуарда Чемоданова перед власть имущими.

Антонюк был, конечно, фигурой куда более серьезной, чем «яблочник» и сокол Жириновского. Как и сам Зюганов среди своих московских политических соперников.

Но сущность его была та же — сучья. Я не причисляю себя к сторонникам так называемых демократов, хоть и голосовал в свое время за Ельцина, а еще раньше, в августе 91-го, был в оцеплении вокруг Белого дома в составе роты добровольцев нашего училища, которой командовал сам генерал-лейтенант Нестеров. Но когда я слушаю господ вроде Зюганова или Антонюка, во мне пробуждаются какие-то самые темные чувства.

Да как у тебя, падла, язык поворачивается говорить о народном благе после всего, что твоя партия наворочала в оплакиваемой тобой России! И на чем, главное, спекулируют — на нищете, на разоре, на воспоминаниях стариков и старух о благостных, как сейчас им кажется, временах, когда колбаса была по два двадцать.

Да где она была, эта колбаса? В Москве, куда со всей России высаживались продовольственные десанты?

Чья бы корова мычала!

И эту суку я должен защитить от покушения. И даже, если нужно будет, себя подставить. Ну, подписался!

Не без труда дослушал я Антонюка, хоть и говорил он вроде бы дельные вещи: про бардак в акционировании порта, про разбазаривание госсобственности, про воровство и взяточничество на таможне. Говори, говори. Хотел бы я посмотреть, что ты сам будешь делать, когда станешь губернатором.

Если станешь.

Последним на телестарт вышел нынешний губернатор, Валентин Иванович Хомутов. Лет пятидесяти с небольшим. Высокий, худощавый, с темными мешками под глазами. Из строителей, раньше был начальником какого-то крупного треста. Хомутова я тоже слушал раза три на предвыборных митингах и собраниях. Слушал, конечно, не очень внимательно, потому что, как и на митингах Антонюка, занимался своим основным делом — контролировал обстановку со стороны. Но, в общем, программу его знал.

Если вынести за скобки все общие слова, что и сделал в начале «круглого стола»

Эдуард Чемоданов, оставался комплекс чисто хозяйственных мероприятий: то же акционирование торгового и рыбного порта, коммунальная реформа, реорганизация налоговой службы. Мне трудно о его программе судить, в этих делах я мало что понимаю. Но одно понял совершенно четко: не выиграть ему этих выборов. Это был вымотанный, затравленный, затраханный человек, который дотягивал свой воз до места с единственной мыслью — скорей бы все это кончилось. На собраниях, где я его видел, он был гораздо активней. Сам, правда, говорил не очень много, гораздо больше говорил о нем какой-то энергичный функционер НДР по фамилии Павлов, доверенное лицо Хомутова. Но и сам Хомутов дельно отвечал на вопросы, даже незатейливо и довольно удачно шутил. В общем, производил приятное впечатление.

Что это, интересно, с ним случилось?

По тому, как переглядывались другие участники «круглого стола» и как хмурился Эдуард Чемоданов, я понял, что и для них это состояние губернатора было неожиданным.

Двадцать три процента. Сколько же у него останется после этого выступления?

Во второй части передачи были ответы кандидатов на вопросы будущих избирателей.

Причем вопросы были сняты на пленку заранее. В порту, в цехах вагоностроительного и судоремонтного заводов, на улицах. Задержка зарплаты, развал производства, нищенские пенсии. Обычные нынешние дела.

Антонюк было взмыл орлом, но Эдуард Чемоданов довольно жестко напомнил, что кандидаты должны говорить не о причинах этих бед, а о путях, которые они предлагают для выхода из кризиса. «Яблочник» снова занудил про инфраструктуру, Антонюк с жириновцем про справедливое перераспределение, а Хомутов вообще не стал отвечать, заметив, что он уже все сказал, излагая свою программу. Не думаю, что это прибавило ему очков.

Когда с ответами на вопросы было покончено, Эдуард Чемоданов дал каждому из кандидатов по три минуты, чтобы повторить основные положения своих предвыборных программ. Они и повторили. Губернатор — словно бы через силу. Антонюк и кандидат от ЛДПР — вдохновенно. А вот «яблочник» преподнес небольшой сюрприз. Он сказал, что использует свои три минуты для того, чтобы напомнить телезрителям о человеке, который сегодня по праву присутствовал бы на этом «круглом столе», если бы не стал жертвой политического убийства, чудовищного по своей бессмысленности и жестокости.

— Я говорю о кандидате от «Социально-экологического союза» Николае Ивановиче Комарове. Он был вдумчивым ученым, прекрасным педагогом и мужественным, кристальной честности человеком. И хотя наши взгляды по многим проблемам расходились, я считаю его смерть огромной потерей для нашей молодой демократии.

Благодарю за внимание.

После сорокаминутного перерыва, заполненного выпуском городских новостей, рекламными роликами и музыкальными клипами, Эдуард Чемоданов объявил результаты экспресс-опроса.

Губернатор потерял два процента. Было двадцать три, стало двадцать один. Ну, не так много, мог больше.

Антонюк прибавил три процента. Было двадцать восемь, стало тридцать один.

Жириновец остался при своих двенадцати процентах.

А что же «Яблоко»? Было девять процентов. А стало? Ух ты! Семнадцать. Вот это да. Плюс восемь. Почти вдвое.

Эдуард Чемоданов пожелал успеха всем кандидатам, напомнил, что после нынешней полуночи всякая предвыборная агитация, согласно закону, запрещается, и призвал избирателей к активности.

«Голосуйте сердцем».

«Выбирай, а то…»

Я выключил телевизор.

Плюс восемь. Это как же понимать? Что могло дать «яблочнику» такой скачок?

Во всяком случае, не его программа. Во-первых, в городе ее знали: и афишки по всем тумбам расклеены, и в газетах о ней было, и на собраниях он выступал.

Во-вторых, на «круглом столе» излагал он ее так, что в студии все мухи передохли бы, если бы они там водились. Значит, остается что — его слова о Комарове?

А если бы их произнес Антонюк? Или сокол Жириновского?

Да ну, у них язык бы сломался сказать: «для нашей молодой демократии». А просто по-человечески выразить сожаление не догадались. И губернатор не догадался. А мог бы. Эти восемь процентов ему бы очень не помешали. Или ему уже все до феньки?

Что же из этого вытекает? Только одно: демократы могут идти отдыхать, не дожидаясь даже первого тура выборов. А подполковник Егоров может забирать свою команду и возвращаться в Москву. Не нужна красному кандидату Антонюку никакая охрана.

Не будет на него покушения.

Незачем.

* * *

С улицы донесся приглушенный бой курантов с башни «Миша-маленький». Так переименовали жители города К. один из немногих сохранившихся памятников старины — замковую башню «Klein Bar». Город сдал ее в долгосрочную аренду какому-то российско-германскому СП, внизу устроили шикарную прусскую пивную (ее тут же окрестили «Берлогой»), отреставрировали башню и заодно восстановили куранты, молчавшие больше полувека.

Полночь.

Я подошел к окну. Мой номер был на двенадцатом этаже. Далеко внизу расплывались пятна уличных фонарей, возвращая российской город К. в его глубокое ганзейское прошлое.

Туман.

И тут раздался телефонный звонок.

— Привет, рейнджер! — услышал я голос подполковника Егорова. — Телевизор смотрел?

— Смотрел.

— В десять утра спустись в холл. Заеду.

— Понял.

Я положил трубку и еще немного постоял у окна.

Туман.

 

II

Утро выдалось пасмурным, тихим. Не смытый ветром туман осел тяжелыми водяными каплями на крышах и голых ветках, залил низины парным молоком весеннего половодья. В нем плыли дома и подворья предместий, черный ельник на всхолмьях; обнаруживали себя розоватым свечением затопленные туманом заросли краснотала.

Дорога была обсажена столетними липами с полутораметровыми в обхвате стволами, и наш темно-синий «фольксваген-пассат» летел по этой аллее, как по тоннелю, а когда посадки закончились, шоссе словно бы зависло молом над мелководным заливом.

Подполковник Егоров держал под сотню, но не потому, что спешил, а просто эта скорость, похоже, была для него привычной, соответствовала его внутреннему ритму. Дорога была пустынной, редко-редко навстречу проходила какая-нибудь легковушка с прицепом — то ли местный крестьянин на базар припозднился, то ли дачник вез домой урожай картошки. Но регулярно, каждые пятнадцать — двадцать секунд, Егоров бросал взгляд в зеркало заднего вида — немножко не так, как делают это обычно водители. А так, как профессионалы проверяют, нет ли сзади хвоста.

С той минуты, как мы встретились в холле гостиницы и обменялись ничего не значащими «Привет, как дела», он не сказал ни слова — ни куда мы едем, ни зачем.

Рулил, покуривал, переключал кнопки на магнитоле, когда незатейливая попса сменялась трепотней диск-жокеев. А сам я не спрашивал ни о чем. Придет время — скажет. Лишь машинально, тоже скорей по привычке, чем по необходимости, отмечал, что сначала мы ехали на запад, а потом взяли на север и держим вдоль побережья: справа от шоссе было лесисто, сосны, а слева просторней, сосны реже и ниже, дюны. Мелькали названия поселков и указатели поворотов: безликие Приморские, Светлые, Зеленогорские. Наверняка в прошлом какие-нибудь Раушендорфы и Грюневальды.

Через час пятьдесят Егоров свернул на узкую асфальтовую дорогу, обозначенную табличкой «PRIVAT» и разъяснением по-русски: «Частные владения. Въезд запрещен».

Километра через два этот асфальт привел к просторной усадьбе на берегу моря.

Бетонный забор метра в три с колючкой поверху, два сторожа в штатском со сворой служебных немецких овчарок на вахте, стальной щит ворот с электроприводом.

Внутри пара двухэтажных корпусов, похожих на санаторные; какие-то кирпичные боксы, котельная, капитальный пирс, уходящий далеко в море. Тройка яхт класса «Дракон», еще несколько штук помельче.

Все это напоминало бы яхт-клуб, если бы не сторожевик у причала и не два вертолета в дальнем конце усадьбы, прикрытые маскировочной сеткой.

Это был не яхт-клуб. Это была база отдыха. Или, как сейчас говорят, реабилитационно-восстановительный центр. Силы здесь восстанавливают.

И я уже догадывался кто.

На вахте Егорова знали. «Пассат» покружил по вымощенным красной кирпичной крошкой дорожкам и остановился возле одного из санаторных корпусов с плоской пристройкой, напоминающей школьные спортзалы.

— Приехали.

Егоров вылез из машины и потянулся, разминаясь после дороги. Его кожаная, подбитая мехом курточка разошлась, открыв моему нескромному взору черную рукоять пистолета Макарова, торчащую из наплечной кобуры.

— Чувствуешь запах? Балтика. Любишь Балтику, рейнджер?

— Понятия не имею. Никогда об этом не думал.

— А я люблю. Ни с чем не сравнить. Все южные лужи воняют. А Балтика дышит.

Свободно. Чисто. Слышишь? Как любимая женщина!

Сравнение не показалось мне удачным, но для Егорова в нем был, вероятно, какой-то смысл. Во всяком случае, судя по тому, как он оглядывал, чуть щурясь, туманное мелководье, по которому шли и шли к берегу длинные плоские волны, здесь он чувствовал себя свободно, спокойно. Дома. С его лица даже исчезла привычная насмешливость, которую ему придавала изломанная шрамом бровь.

Ну конечно же. Никакой он не подполковник. Капитан второго ранга. Кавторанг.

— Пошли, познакомлю тебя с ребятами, — кивнул он. — Они сегодня отдыхают.

— Зачем? — спросил я. — Я их и так знаю.

— Пусть и они с тобой познакомятся.

— Зачем? — повторил я.

— Ну как? Ты все-таки считаешься их начальником.

Я промолчал.

— Подчиненные должны знать своего начальника. Не так, что ли? — не без некоторого раздражения привел Егоров решающий аргумент.

У меня на этот счет были свои соображения, но я не стал спорить. Лишь попросил:

— Не нужно называть меня рейнджером.

— Неужели обиделся?

— Нет. Не хочу, чтобы меня расшифровали.

— По такой-то зацепочке? — удивился Егоров. — Это кто ж такой умный?

— Вы привыкли иметь дело с дураками? Какой же дурак, интересно, едва не раскроил вам череп?

Он машинально потер шрамик на брови и кивнул:

— Убедил. Как мне тебя звать?

— Сергеем.

— Договорились. Серега. Годится?

— Годится, кавторанг, — подтвердил я. Он нахмурился:

— А вот этого не надо. Не надо этого. Не спрашиваю, как ты это вычислил… — Была зацепочка, — объяснил я.

— Какая?

— Маленькая.

— Какая? — повторил он.

— Вроде рейнджера.

— Ну и зануда ты, Серега!

— Зануда, Санек, — согласился я. — Потому до сих пор и жив.

— Санек, — повторил Егоров, будто пробуя слово на вкус. — Санек. Давно меня так не называли. Ладно, пусть будет Санек.

Он открыл дверь в пристройку.

— Пошли!..

Как я и думал, это был просторный спортивный зал. Но в отличие от школьного нашпигован он был всем, что только придумали люди для истязания собственной плоти. О назначении некоторых тренажеров я не смог даже догадаться. Зал был рассчитан человек на сорок, но работали в нем всего пятеро. Всех их я знал, это были ребята из охраны красного кандидата Антонюка. Народ серьезный, лет по тридцать и даже старше. Только один, маленький, барахтавшийся на татами с грузным спарринг-партнером, был помоложе, лет двадцати пяти. Двое таскали железо, третий лупил макивару. Работали, чувствовалось, в охотку. В зале стоял острый запах горячего мужского пота. Я и сам не отказался бы размяться после ходячей, сидячей и лежачей жизни, но Егоров привел меня сюда не для этого.

Он трижды хлопнул в ладоши, как тренер, требующий внимания. Ребята побросали свои дела и обернулись к нам.

— Все ко мне! — приказал Егоров. — Познакомьтесь со своим начальником.

Четверо пошли, одергивая кимоно и вытирая полотенцами потные лица и шеи. А маленький вдруг пару раз подпрыгнул на месте, как тугой баскетбольный мяч, и издал резкое, как крик чайки, «Йеа!».

— Миня! — прикрикнул Егоров, но маленький уже летел на меня, будто выпущенный из арбалета, мелькали руки-ноги во фляках, доли секунды оставались до момента, когда моя шея будет в захвате его ног и хрустнут вывернутые позвонки.

Коронный номер одного моего знакомого, бывшего лейтенанта спецназа Олега Мухина по кличке Муха.

Хорошая, конечно, вещь атмосфера офицерской казармы и особенно тренировочного лагеря, где тебя постоянно проверяют по форме 20. Но вблизи это не так уж и романтично, как кажется в воспоминаниях. Все-таки довольно утомительно все время быть в напряге. И не по делу, а так, традиции ради. Отвык я от этого. И не намерен был привыкать. Поэтому сделал перекат через спину, единственный способ уйти от захвата, а между делом слегка врезал Мине по яйцам. А когда он шмякнулся на пол, отскочив от шведской стенки, возле которой мы стояли, присел возле него на корточки, взял за плечо (есть там такая болевая точечка) и попросил:

— Не нужно больше так делать, Миня, ладно? Не будешь?

— С-сука! — промычал Миня.

— Не сука, а голубчик, — поправил я в традициях тех самых курсантских тренировочных лагерей. Может, конечно, не везде, но у нас это выражение было в ходу.

И поскольку Мине в этот момент было не до пионерских обещаний, вместо него ответил один из четверых, постарше:

— Не будет. Здравия желаем, начальник. Давно нам хотелось на тебя посмотреть.

Капитан-лейтенант Козлов, — представился он, пожимая мне руку.

— Отставить! — приказал Егоров. — Вы охранники из частного агентства, а не капитаны и лейтенанты!

— Понято. Тогда просто Гена.

— Здорово, Гена, — ответил я и представился в свою очередь:

— Серега.

Назвались и остальные: Костик, Толян, Борис. А с Миней я уже был знаком. И он со мной тоже.

— А где шестой? — спросил я.

— Какой шестой? — удивился Егоров.

— Смуглый, с приплюснутым носом, лет тридцати. Работал на дальних подходах.

Ребята с искренним, как показалось мне, недоумением переглянулись. Егоров покачал головой:

— Не врубаюсь, о ком ты. Это не наш. Нас здесь всего шестеро. Ребята и я.

Смуглый, говоришь?

— Да. Лет тридцати, с приплюснутым носом, — повторил я. — Не со сломанным, как у бывших боксеров, а просто слегка приплюснутым.

— Это кто-то не из наших, — повторил Егоров так убедительно, что я ему поверил бы, если бы не засек пару раз контакт этого смуглого с Егоровым. Контакт был быстрый и носил явно деловой характер. Я ожидал от Егорова простодушных предположений, не является ли этот таинственный шестой тем самым киллером, которого мы пытаемся вычислить, — и это было бы вполне естественно. Но Егоров, видно, так растерялся от неожиданности, что счел за благо перевести разговор на другую тему.

— А теперь послушаем, как оценивает вашу работу в охране специалист, — предложил он. — У него было время понаблюдать за вами со стороны.

Я пожал плечами:

— Какой из меня специалист! А насчет работы… Вы сами ее оценили.

— Кто? — не понял Гена.

— Ты, Гена.

— Когда это я ее оценил?

— Только что. Когда сказал, что вам давно хотелось на меня посмотреть. У вас была эта возможность. На двух митингах Антонюка и на четырех его встречах в залах. Усы я не наклеивал, в задних рядах не прятался. Так что, если бы я был киллером, вашего подопечного уже бы похоронили.

— А как бы ушел? — не без запальчивости спросил очухавшийся Миня.

— Это проблемы киллера, а не охраны. Ребята переглянулись. Такой подход к теме был для них, судя по всему, неожиданным. Они, по-моему, даже расстроились. Я решил, что стоит их успокоить.

— Не берите в голову. Все в порядке, ребята. Меня Саша Егоров пас. И плотно. Он бы не дал мне выстрелить. Верно, Санек?

Они снова переглянулись, на этот раз с недоумением, и уставились на Егорова, ожидая, как он отреагирует на мою фамильярность.

— Все свободны, — хмуро объявил Егоров. — Отдыхайте. Завтра начнется запарка.

И они отправились отдыхать — к своему железу, татами и макиваре, а мы с Егоровым прошли в другой конец базы, спустились по лестнице в подвал какого-то склада или хозблока и оказались в подземном тире.

Тир был небольшой, всего с пятью постами и двадцатипятиметровой дистанцией, но оборудован качественно: с автоматикой для мишеней, стендом для пристрелки стволов, фирменными наушниками и всем остальным. И, судя по запаху, не простаивал без дела. Несмотря на вентиляцию, все же чувствовалась пороховая гарь. Причем не застарелая, а свежая, будто здесь всего час назад работали.

Волнующий запах, пробуждающий воспоминания. Запах из моего курсантского и офицерского прошлого.

Егоров ненадолго отлучился куда-то и вернулся с двумя небольшими свертками. В одном оказалась подмышечная пистолетная кобура, новенькая, из желтой свиной кожи, в другом — ТТ, знаменитый «тульский Токарева», в венгерском варианте «Токагипт-58» под 9-миллиметровый парабеллумовский патрон. «Тэтэшник» был б.у., но выглядел прилично, с невытертым рифлением на светло-коричневой пластмассовой рукоятке. Только маленькая царапинка на стволе.

— Твой, — сказал Егоров, выкладывая пистолет на дубовый барьер. — Проверь.

Можешь пристрелять, если хочешь.

Я повертел ТТ в руках и положил на место.

— Имеешь что-нибудь против «тэтэшника»? — поинтересовался Егоров. — Дал бы «длинную девятку», да нету. Чем богаты.

Против ТТ я ничего не имел. Некоторые пренебрегали, предпочитали «Макарова». И зря. Надежная машинка. Простая и точная. Недаром — где-то я об этом читал — он был в чести в подразделениях американского OSS — Управления Стратегических Служб, предшественника ЦРУ. Он и нынче был популярен в определенных кругах. У братвы — потому что стоил недорого. И в спецслужбах узкого профиля (а бывают ли, интересно, спецслужбы широкого профиля?) — потому что за минувшие с его рождения десятилетия их столько наклепали, что выяснить происхождение ствола, даже зная номер, было практически невозможно.

Я поинтересовался:

— Зачем он мне?

— Даешь! — удивился Егоров. — Начальник охраны без пушки. Это как?

— Ходил же без пушки. И ничего.

— А теперь возможно «чего». Вот разрешение на ствол. А это — твоя официальная ксива. Как говаривали когда-то в здешних краях: аусвайс.

Он выложил на барьер тощую красную книжицу, вроде комсомольского билета, с золотым тиснением «КПРФ» на обложке и гербовую бумагу с печатями. Я просмотрел документы. Разрешение на ношение и хранение огнестрельного оружия было выдано московской милицией. Содержание книжицы гласило, что гр-н Пастухов С.С. является начальником охраны кандидата в губернаторы гр-на Антонюка Л.А.

— Я все еще начальник охраны Антонюка?

— А почему нет? — не понял Егоров. — Есть вопросы?

— Поднакопилось.

— Смогу — отвечу, — пообещал он. Я укрепил «тэтэшник» на стенде и отстрелял обойму. В хороших руках была пушка. Не знаю в чьих, но в хороших. Я перезарядил пистолет и спросил:

— А где глушитель?

— Ну, Серега! То вообще брать не хотел, теперь глушитель требуешь. Нет для него глушителя. И не было никогда. Зачем тебе?

— Мало ли.

— Мало ли что?

— Мало ли все. Знать бы.

— Ладно, пошли обедать. Потом поговорим.

Мы вышли из тира. Туман исчез. В насыщенных рассеянным светом облаках скользило неяркое солнце.

Сосны. Дюны. Бесконечные плоские волны, с легким шипением набегающие на песок.

Егоров с удовольствием огляделся:

— Балтика!..

* * *

— Давай свои вопросы.

— Чья это база?

— Проехали. Следующий.

— Зачем ты меня сюда привез?

— Не вопрос. Познакомить с ребятами.

— Зачем ты меня им засветил?

— Чтобы знали в лицо и не пристрелили в случае чего. Теперь ясно?

— Почему в охрану Антонюка набраны люди, которые понятия не имеют об этой работе?

— Они не хуже, чем охрана губернатора.

— Они лучше. Но это не ответ.

— Это мои люди. Ответ?

— Кто такой смуглый?

— Выбрось из головы. Тебе показалось.

— Зачем ты меня пасешь?

— Проехали.

— Зачем меня пасет этот смуглый?

— Про него я тебе уже все сказал.

— Какие сигареты ты куришь?

— Это имеет значение?

— Ни малейшего.

— Для чего же спросил?

— Чтобы получить ответ. Хоть один.

— Считаешь, не получил?

— Пока нет.

— "Кэмэл".

— Теперь получил. Один.

Егоров ткнул сигарету в пепельницу и внимательно на меня посмотрел. Как всегда, словно бы насмешливо — из-за излома брови. Но в этот раз насмешливость можно было не брать в расчет. Это была форма. А содержание его взгляда было другим. Я не сразу понял каким. Потом понял. Отсутствующим. Вот так он на меня и посмотрел — внимательно-отсутствующим взглядом. Как будто мысленно был где-то совсем в другом месте, и ему понадобилось некоторое время, чтобы вернуться в реальность, в которой за просторным, во всю стену, окном не в лад покачивались мачты «Драконов» и терся бортом о причальные сваи серый сторожевик.

Мы сидели в небольшом холле на втором этаже одного из санаторных блоков, в цоколе которого располагалась столовая. Правильней сказать — уютное, оформленное в прибалтийском стиле кафе. Только столы были длинные, каждый человек на десять.

И официанток не было. Каждый подходил к стойке, набирал что хотел, наливал борщ из фарфоровых супниц и располагался за столом. Скатерти, хорошая посуда, мельхиоровые приборы, эти супницы. Флотские дела. И бутылки без этикеток — с белым и красным сухим вином.

Обедали шумно, с завидным аппетитом, вполне естественным для молодых здоровых мужиков, от души поработавших в спортзале. На меня не то чтобы не обращали внимания, но словно бы предоставили самому себе. Хотя поглядывали с интересом.

Особенно Миня. С Егоровым тоже держались свободно, но с заметной уважительностью. Примерно как флотские офицеры держатся за обеденным столом с капитаном. Так что Егоров не соврал, когда сказал о них: «Мои люди». Только вот про этого смуглого он не мог бы сказать: «Один из них». За этим общим столом он был бы неуместен, как волк в веселой собачьей стае.

— У меня тоже есть пара вопросов, на которые ты не ответишь, — проговорил наконец Егоров. — Или рискнешь?

Я кивнул:

— Попробую.

— Зачем ты ходил на митинги губернатора?

— Интересовался его программой.

— Зачем?

— Чтобы оценить его шансы.

— Твоя забота — Антонюк, а не губернатор.

— Моя забота — киллер. Если его не вычислить, Антонюка не уберечь.

— Ты три раза уходил от хвоста.

— Четыре.

— Да? Мне доложили — три.

— Твои проблемы.

— С кем ты встречался?

— Ни с кем.

— Тогда зачем уходил?

— Проверить. Смогу ли уйти, если понадобится.

— Сможешь?

— От тебя смогу. От смуглого трудней. Но я постараюсь.

— Хвостов больше не будет.

— Да ну?

— Я тебе говорю.

— Зачем они были нужны?

— Страховка.

— А теперь спроси, какие сигареты я курю.

— Ты же не куришь.

— Правильно. Вот так бы я тебе и ответил. И в нашем разговоре это был бы не единственный честный ответ. По крайней мере, с моей стороны.

На лице Егорова вновь появилось его обычное насмешливое выражение. Он похлопал меня по колену:

— Расслабься, Серега. И давай о деле. Завтра первый тур выборов. Пятьдесят процентов плюс один голос не наберет никто. Это, думаю, ты уже понял. Второй тур — через две недели. Вот тут и разгорятся страсти.

— Какие страсти? — удивился я. — У Антонюка тридцать один процент. У губернатора двадцать один.

— Плохо считаешь, — возразил Егоров. — Во втором туре губернатор получит голоса «Яблока». Двадцать один и семнадцать. Тридцать восемь.

— А Антонюк — голоса жириновцев. Тридцать один плюс двенадцать. Сорок три.

— Во-первых, пять процентов разницы — мизер. Во-вторых, все эти рейтинги — фуфло. Их нужно принимать с большой поправкой. На все. Даже на погоду. Заштормит Балтика — на выборы вообще никто не придет.

— Избиратели Антонюка придут. Народ закаленный. И не забывай, что впереди — 7 ноября.

— Это неудачно совпало, — согласился Егоров. — Но все меры будут приняты.

Погасят всю задолженность по пенсиям и зарплате. А это главное.

— А раньше нельзя было?

— Откуда мне знать? Что я — Минфин? В общем, за две недели много чего может случиться.

— Губернатор все равно не выиграет. Он не хочет выигрывать.

— Ты тоже заметил? Похоже на то.

— Что с ним могло стрястись?

— Не наши проблемы. У нас дело простое — засечь киллера.

— Очень простое, — подтвердил я. — Особенно, если его нет.

— Вот как? — переспросил Егоров. — Кто же убил Комарова? Я покивал:

— Это интересный вопрос. Даже очень.

— Твои действия?

— Я обязан докладывать?

— Угорел я от тебя, Серега. Говорить с тобой — как вдоль кювета идти. Весь в репьях. Ничего ты не обязан. Это я обязан тебя прикрывать. И быть у тебя на подхвате. Что я и делаю. Держи. Ключи от «пассата». А это техпаспорт и доверенность.

— Зачем мне машина?

— Блядей катать. Антонюк будет в области выступать — на автобусе за ним ездить?

И еще. Зайди к нему. Он уже несколько раз спрашивал, где его начальник охраны.

Тут уж я не выдержал:

— А по телевизору мне не нужно выступить? Чтобы меня каждая собака в городе знала?

— Твои дела. Не хочешь — не ходи. Но согласись: выглядит странновато, что Антонюк с тобой не знаком. Не находишь?

— Ему не нужна охрана.

— Не умничай. Тебе не за то заплатили. Если с Антонюком что-нибудь случится, счет тебе будет выставлен по полной программе. Сам знаешь, как расторгаются такие контракты.

— Догадываюсь. Хотя в моей практике таких случаев не было.

— Таких случаев много и не бывает. Первый — он же последний. У меня все. У тебя ко мне?

— У меня к тебе и не было ничего.

— Возвращайся в город. Связь через Гену. Больше мы с тобой не встретимся. По крайней мере, до конца операции.

— Я буду по тебе скучать.

— Поди-ка ты — знаешь куда?

— Уже в пути.

Поговорили, в общем. Да, жизнь быстротечна, но воспоминания сохраняют нам молодость. Как там еще? А, вот как: мертвые остаются молодыми.

…На следующий день, в воскресенье вечером, телеведущий Эдуард Чемоданов объявил предварительные результаты выборов. В них приняло участие более 60 процентов избирателей, имеющих право голоса. Следовательно, выборы можно было считать состоявшимися.

Приглашенный Эдуардом Чемодановым в прямой эфир председатель областной избирательной комиссии ознакомил уважаемых телезрителей с последними данными, поступившими с участков, предупредив, что цифры эти не окончательные, но — как показывает практика — достаточно точно отражающие расстановку сил.

Кандидату от ЛДПР отдали свои голоса 12 процентов жителей города и области, принявших участие в выборах. Опять при своих. «Яблоко» набрало 14,7 процента.

Кандидат движения «Наш дом — Россия», губернатор области Хомутов, получил 20,6 процента, а кандидат от КПРФ Антонюк ровно на 10 процентов больше — 30,6.

Несложный подсчет показывал, что если «Яблоко» отдаст свои голоса НДР, а соколы Жириновского перепорхнут на жердочку КПРФ, то отрыв Антонюка от Хомутова составит 7,3 процента.

Хватит их ему для победы? Не факт. Особенно, если спешно подбросят бабок на погашение долгов по пенсиям и зарплате.

Да, не факт. Что из этого вытекало? Только одно: пришла мне пора распрощаться с ролью стороннего наблюдателя.

 

III

Офис Фонда социального развития, президентом которого был руководитель областной организации КПРФ и кандидат в губернаторы Лев Анатольевич Антонюк, располагался в здании бывшего Дома политического просвещения — объемистой стекляшке, какие мне приходилось видеть везде, где случалось бывать. Даже в Грозном. Там, правда, от нее остались только осколки и покореженный фугасами каркас. Но в городе К.

Дом политпросвета был пока цел. Один этаж занимал фонд Антонюка, на других гнездились разнообразные АО, ТОО, «лимитеды» и «интернейшнлы», а внизу сверкала золотом на черном Лабрадоре вывеска банка «Народный кредит» и кучковались охранники в черных костюмах и при галстуках, разводя ля-ля-тополя с голенастыми младшими менеджерами.

Так что, если бы я был киллером, я не стал бы доставать «красного кандидата»

Антонюка на его рабочем месте. Хлопотно, наскочит случайно какой-нибудь младший менеджер, визгу не оберешься. Я бы поинтересовался, где он живет.

Я и поинтересовался.

Он жил в старой части города, на пятом этаже семиэтажного дома послевоенной постройки, реконструированного, как мне рассказали, в начале 80-х годов и приведенного в соответствие со скромными требованиями, которые предъявляли к своему жилью ответственные партийные и советские руководители, нуждавшиеся после трудов в спокойном отдыхе. Расположение дома на краю старинного дубового парка как нельзя лучше отвечало этому условию. Дом был длинный, вместительный, на шесть подъездов. Из чего можно было сделать вывод, что партийно-хозяйственное руководство областью требовало немалого количества номенклатурных специалистов.

Немалого, но, видно, все-таки недостаточного. Потому что со временем для ответработников были построены новые дома повышенной комфортности, но этот по старой памяти так и называли обкомовским. В нем жили люди, карьеры которых достигли пика как раз к моменту распределения здесь квартир, а выше не двинулись, потеряли энергию, как артиллерийский снаряд на излете. Так что они испытывали, должно быть, чувство неполноценности, вспоминая о временах, когда в подъездах круглосуточно дежурили милиционеры, а к площадке перед домом подкатывали черные «Волги» и неразговорчивые водители разносили по квартирам увесистые пакеты с продовольственными заказами.

И только новые времена вернули им ощущение собственной значимости. Что ни говори, а дом был основательный, в прекрасном месте, с видом на дубовые и липовые аллеи. Сюда потянулись удачливые бизнесмены, на площадке перед домом засверкали шикарные «мерседесы» и 940-е «вольвешники». Милиции в подъездах не появилось, но замаячили амбалы-телохранители, сопровождавшие новых хозяев жизни.

«Фольксваген-пассат», выделенный в мое распоряжение Егоровым, был не последней модели, но выглядел вполне достойно. Я оставил его возле глухого торца дома, рядом с лестницей под жестяным козырьком, ведущей в подвал, а сам прошел в первый подъезд, поднялся на лифте на пятый этаж и несколько раз позвонил в одну из двух квартир, выходивших на лестничную площадку.

Как я и ожидал, на звонок никто не ответил. Жена Антонюка и их взрослая дочь с грудным ребенком жили на взморье на капитальной зимней даче, он уезжал туда на субботу и воскресенье, а в будни ночевал в городской квартире. И иногда, между нами, девушками, не один, а с симпатичной рыженькой молодой женщиной, учительницей соседней школы. Не знаю, чему она учила школьников, а вот курсантов милицейских школ вполне могла бы кое-чему научить. Больно уж ловко и незаметно, лисичкой, умудрялась она юркать в квартиру Антонюка и исчезать из нее. У нее были свои ключи, а у меня нет, но замки оказались из тех, про которые один мой знакомый, бывший старший лейтенант спецназа Дмитрий Хохлов, по кличке Боцман, уважительно отзывается: «Говна пирога».

Я вошел в квартиру и аккуратно запер за собой дверь. Прислушался. Квартира была живая, дышала спокойствием и уютом, но никого в ней не было. На всякий случай я обошел, подсвечивая себе узким лучом фонарика, все четыре комнаты, образовавшиеся от соединения двух соседних квартир, заглянул на кухню, которую правильней было бы назвать столовой. Так и есть, никого. По-видимому, Антонюк на финальном отрезке предвыборной гонки решил не рисковать своей репутацией примерного семьянина.

Вернувшись в просторную прихожую, я ощупал карманы одежды, висевшей в стенном шкафу, потом проверил трюмо. И не зря. В верхней ящике лежал здоровенный газовый револьвер типа кольт. Я разрядил его и вернул на место. После чего прошел в гостиную, уселся в кресло, развернув его в сторону прихожей, и принялся ждать.

Антонюк должен был вернуться домой около восьми вечера. Он всегда возвращался примерно в это время, когда у него не было предвыборных мероприятий. Так и оказалось. Не успели напольные часы в гостиной отбить последний удар, как послышался гул лифта и лязганье металлической двери. Я приник к глазку. Из лифта вышел Антонюк, за ним было двинулись Гена и Миня из команды Егорова, но Антонюк остановил их небрежным жестом:

— Все в порядке, друзья мои. Спасибо. До завтра.

Снова хлопнула дверь, кабина покатилась вниз.

Ну, твою мать, охрана!

Я вернулся в кресло. Антонюк разделся в прихожей, вошел в гостиную и щелкнул выключателем.

И увидел меня.

Если бы он был сердечником, я бы, конечно, не пошел на этот эксперимент. Но он не производил впечатления нездорового человека. Напротив, оставлял впечатление вполне здорового. Крепенький, белобрысый, лысоватый, с летним загаром.

Килограммов десять лишнего веса было, конечно, но тут уж, видно, ничего не поделаешь. Презентации, приемы. Положение обязывает. Но по утрам бегал трусцой по парку среди прекрасных старых дубов по засыпанным золотыми листьями аллеям — показывали в каком-то предвыборном рекламном ролике. Так что насчет его сердца я мог не беспокоиться.

Я и не беспокоился.

— Кто вы такой? Что вы тут делаете? Я намерен был ответить на эти вопросы, но не сейчас.

Поэтому лишь молча пожал плечами. Он быстро сунул руку в карман.

Я укоризненно покачал головой.

— Никогда так не делайте. Не суйте руку в карман. Тем более — быстро. Я-то знаю, что в кармане у вас нет оружия, а другой может не знать. И это плохо кончится.

— А вы-то откуда знаете? — спросил Антонюк, несколько обескураженный моим назидательным тоном.

— Понятия не имею. Знаю, и все. От человека с оружием исходит другое излучение.

Если вы понимаете, о чем я говорю. Другой тон. Запах. Цвет. Ну, не знаю. Но что-то исходит. От вас не исходит.

— Ладно, я больше не буду быстро совать руку в карман.

— Прекрасно, — одобрил я. — Один полезный урок из нашего общения вы уже извлекли. Еще бы парочку, и все было бы в полном порядке.

Антонюк был не робкого десятка, нужно отдать ему должное. Он довольно быстро освоился и резко спросил:

— Что это значит?

А вот к ответу на этот вопрос я был вполне готов.

Я нацелил в него указательный палец и сказал:

— Это значит, что вы убиты. Он отступил в прихожую.

— Не нужно. Лев Анатольевич. Поздно. Я бросил на пол патроны от его газовика.

Они весело заскакали по буковому паркету. Он посмотрел на них и перевел взгляд на меня:

— Убит, значит? Очень интересно. Позвольте полюбопытствовать — из чего? Из вашего пальца?

Ничего не скажешь, крепкий мужик. Он даже начал мне нравиться. Не каждый сможет взять себя в руки в такой ситуации. Но отпускать ему комплименты не входило в мою задачу. В мою задачу входило совсем другое. Поэтому я извлек из подмышечной кобуры «тэтэшник» и передернул затвор, досылая патрон в казенник. Причем не спеша, с чувством, с толком, с расстановкой. Давая ему возможность оценить тусклый блеск вороненой стали, упругое клацанье ухоженного и хорошо смазанного механизма, мое любовное и умелое с ним обращение. После чего встал и приставил ствол к его лбу.

Тут вот он Побледнел. Побледнеешь. Я бы и сам побледнел.

— Вот из чего, — объяснил я, хотя никаких объяснений не требовалось. — Один выстрел в лоб. Потом, когда вы упадете, еще один выстрел в голову. У нас, профессионалов, он называется прощальным. Иногда говорят — контрольным. Но я предпочитаю говорить «прощальным». По-моему, это гораздо правильней. — Я сел и поинтересовался, поигрывая «тэтэшником»:

— У вас еще есть вопросы?

— Выстрелы услышат. Вы не успеете уйти.

Да что они, сговорились?

— Это мои проблемы, а не ваши, — терпеливо объяснил я то, что совсем недавно объяснял Мине. — Ваши проблемы закончились. Все. И личные. И общественные. Все.

Понимаете?

— Чего вы от меня хотите? — спросил он.

— Попробуйте угадать. Это не очень трудно. Но требует другого взгляда на ситуацию.

— У меня нет ни денег, ни ценностей.

— Да ладно вам прибедняться! Как говорил в таких случаях один мой знакомый по кличке Артист: «Не верю».

— Это говорил не ваш знакомый бандит, а Константин Сергеевич Станиславский! Если вам что-нибудь напоминает это имя! — довольно нервно поправил меня Антонюк.

— Серьезно? Надо же. Вот засранец. А выдавал эти слова за свои. Буду знать.

Только он не бандит, он и в самом деле артист. С незаконченным театральным образованием. И мечтает сыграть Гамлета. Но вряд ли когда-нибудь сыграет.

Знаете, почему? Для него не существует вопроса: «Быть или не быть?» Он сначала стреляет, а потом начинает над этим раздумывать. Но недолго раздумывает. Нет, недолго.

Антонюк вынул из внутреннего кармана пиджака пачку баксов в банковской упаковке и бросил мне на колени.

— Пять тысяч. Берите и уходите.

— А говорили, что у вас денег нет. Или это для вас не деньги?

Он вытащил еще пачку.

— Десять. Забирайте и проваливайте. И забудьте обо мне.

— Не могу, — честно признался я. — Я обязан все время о вас помнить. За это мне заплатили. И гораздо больше.

— Пятьдесят! Вы получите пятьдесят тысяч долларов!

— Столько мне и заплатили.

— Значит, договорились?

— А мои обязательства? Исполнение договора в натуре. Так вроде пишут нынче в контрактах? Неустойка. Упущенная выгода. Да со мной ведь и контракт-то заключили не коммерческий. А такой, за неисполнение которого отвечают вовсе не бабками.

— А чем?

— Жизнью.

— Моей?

— Моей, Лев Анатольевич. Как, по-вашему, мне это надо?

Он помедлил и хмуро кивнул.

— Пойдемте!

И направился в кухню.

Я бросил баксы на стол и пошел следом. Антонюк вытащил из морозилки пластмассовый кювет с заиндевевшей клубникой, извлек из-под нее увесистый пакет в плотной обертке. Не говоря ни слова, перенес пакет в гостиную и положил на стол.

— Сто. Здесь ровно сто тысяч баксов. Этого, надеюсь, хватит?

— Ни хрена себе! — удивился я. — Они у вас что, скоропортящиеся?

— Больше у меня нет. Ни копейки. Остальное — в деле, в акциях.

— В каких?

— Какое ваше собачье дело? В акциях порта, верфи. Для вас может быть важно только одно: они неликвидны. Я не могу вынуть их и положить на стол! И уберите, наконец, свою пушку! Или хотя бы поставьте на предохранитель!

— Вы так хорошо разбираетесь в оружии? — удивился я. — Не ожидал. Вы правы. Это венгерский вариант ТТ. Он действительно с предохранителем. У обычных «тэтэшников» нет предохранителя. Не раз пытались приделать. Как правило, неудачно. Например, в китайской девятимиллиметровой модели «213». Потом научились. У венгров хорошо получилось. Китайцы в конце концов тоже справились.

У их «ТУ-90» вполне нормальный предохранитель. Почему убили Комарова?

— Откуда я, черт возьми, знаю?! Не в свое дело сунулся!

— В какое дело мог сунуться безобидный историк?

— История, мой молодой друг, не такая уж безобидная штука! Вы пришли рассказывать мне об оружии? Или слушать мою лекцию об истории?

— С интересом послушал бы.

— Хватит болтать! Берите доллары и исчезайте. Можете не проверять — банковская упаковка. Больше вы ничего не выжмете из меня, даже если разрежете на куски.

Обещаю, что о нашей встрече никто не узнает.

— Как же вы объясните исчезновение ста штук?

— Мне не нужно никому ничего объяснять. Это черный нал. Избирательный фонд.

— Надо же! Не из дешевых, оказывается, удовольствие!

— Вы и понятия не имеете, насколько не из дешевых! Знаете, сколько стоит минута эфира? А ролик?

— Нет. Сколько?

— А митинг? За один предмет требуют уже по двадцать баксов!

— За какой предмет? — не понял я.

— За любой! Знамя, лозунг, плакат.

— Сделать?

— Поносить! Просто в руках подержать! Каких-нибудь два часа! Совсем обнаглели!

Умело он затягивал разговор. Не пережимая. Не выходя из роли. Хорошо на меня реагируя. Опытный политик, если искусство политика заключается в умении быстро сориентироваться и выбрать верную тактику поведения. Должно быть, именно в этом оно и заключается. А в чем еще?

— Интересно с вами разговаривать, — сказал я. — Но времени больше нет. Минуты через три здесь будет СОБР. Или ОМОН. Они и так что-то задерживаются. А в другой раз. Лев Анатольевич, вы все-таки так не делайте. Бабки, конечно, большие, но жизнь дороже. Вы согласны со мной?

— Чего я не должен делать? — хмуро спросил он.

— То, что сделали, когда сунули руку в карман. Давать сигнал тревоги. Если за вами гонятся, сели на хвост вашей машине, лупят по колесам из «АКМов» — тогда да. А уж попали в такой расклад, лучше не дергаться. Представьте: ворвутся, пальба. Киллер вас не прикончит, так собровцы могут зацепить. Что там у вас в кармане? Фишка? Брелок? Покажите.

Он показал. Брелок. Новейшая разработка «Америкэн ВИП секьюрити». Сигнал поступает на милицейский пульт, компьютер выдает координаты объекта с точностью до метра. Для отлова угнанных машин подобная система уже довольно давно действует. А для особо важных персон только вводится. У нас, по крайней мере.

Сообразили наконец, что машина не дороже жизни. И до города К., выходит, дошло.

А что — богатых людей на душу населения здесь не меньше, чем в Москве. Или даже больше: граница, порт, импорт-экспорт, лимитед-интернейшнл.

Я посмотрел на часы.

— Даже странно. Где они застряли? Заправиться, не иначе, заехали.

В этот момент из-за окна донесся приглушенный стеклами вой милицейских сирен. Я выглянул. С шоссе к обкомовскому дому сворачивали две «Волги» с мигалками.

В густом тумане, среди дубов.

Фары, мигалки, сирены. Эффектное зрелище.

— Этот-то фейерверк зачем? — вырвалось у меня. — Можете мне объяснить?

— Нет, — ответил Антонюк. — А как нужно?

— Точно так же, только втихую. И без заезда на заправку. А где оцепление? В двух «Волгах» — максимум восемь оперативников. Если большое начальство не увязалось.

А чтобы такой дом оцепить, нужен взвод!

— Я смотрю, вы в этих делах хорошо разбираетесь, — заметил Антонюк.

— В этих делах я разбираюсь на уровне учебного спецкурса. Но по сравнению с вашими ментами я, судя по всему, академик. Пойдемте, Лев Анатольевич.

— Вы не берете деньги?

— Нет.

Тут он снова побледнел.

— Быстрей! — поторопил я и показал стволом «тэтэшника» на выход.

— Куда мы? Куда вы меня?

— Вы спросили, как я уйду после того, как вас прикончу. Сейчас покажу.

Внизу уже захлопали двери. Я вызвал лифт, втолкнул в кабину Антонюка и нажал кнопку верхнего, седьмого этажа. Они, конечно, ринутся по лестнице на своих двоих, но этажи в этом доме были высокие, не «хрущоба». Пять этажей — две с половиной минуты даже в хорошем темпе. Да еще застрянут у квартиры. Пока вышибут дверь, пока то да се. Можно было даже особенно не спешить. Но и зря время терять тоже было не резон.

С верхней площадки мы поднялись на чердачный полуэтаж, загодя подобранным ключом я открыл врезной замок обитой оцинкованным железом двери, запер ее за собой и провел Антонюка в дальний конец чердака, подсвечивая ему под ноги и вверх, чтобы он не саданулся головой о балку. Здесь все повторилось в обратном порядке. Мы спустились на лифте в цокольный этаж, из двери в дверь вошли в бойлерную, пересекли мастерскую сантехников, которая даже в темноте дала о себе знать мощным пиво-водочным перегарным дыхом, и через три минуты вышли на улицу из торцевой двери — как раз к моему «пассату». Перед тем как вывести Антонюка из подвала, я высунулся и внимательно огляделся. Тихо. Лишь какой-то прохожий приостановился в стороне, закуривая. Но он не сделал никаких попыток вмешаться в происходящее, чем и избавил меня от лишних телодвижений. Ничего похожего на оцепление. Ну, подарки. — Вот так бы я и ушел, — сказал я Антонюку, залезая в машину и заводя движок. И добавил:

— Вы бы поспешили домой. А то дверь взломают, а на столе баксы свежемороженые. Мало ли!

Он воспользовался моим советом с такой поспешностью, что едва ли успел заметить номер «пассата», хотя я предусмотрительно включил габариты. Ну, тачку-то он сможет описать, не «жигуль».

 

IV

А теперь мне следовало поторопиться. У меня было минут двадцать, пока они сориентируются и введут план «Перехват». Без всяких помех я вырулил на шоссе и двинулся в сторону автовокзала. И только минут через пять навстречу мне, вереща сиреной и озаряя туман мигалкой, продребезжал милицейский «рафик». Вот оно, оцепление. Очередь, наверное, была на заправке.

На автовокзале я открыл ячейку в автоматической камере хранения и загрузил в нее полиэтиленовый пакет с «тэтэшником» и кобурой. А разрешение на ствол, поразмыслив, сунул в багажник «пассата» за обивку. Разрешение было по всей форме, с подписями и печатями, номер ствола даже в цифирке не перепутали, так что беспокоиться вроде было не о чем. Но я резонно рассудил, что, пока менты разберутся, что к чему, я могу поиметь серьезные неприятности. Ни к чему мне были лишние неприятности. Вполне хватало и тех, что есть.

После автовокзала я уже никуда не спешил, да и спешить в тумане было чревато.

Навстречу мне пролетела пара гаишных «Жигулей», на моей стороне трясли какой-то «опелек», но на «пассат» пока никто не обращал внимания. Антонюк, видно, все-таки не запомнил номер или не слишком разбирался в иномарках, чтобы точно назвать модель. Допрут, конечно, но когда это будет?

В гостиницу возвращаться мне было не с руки. «Собры» там такой тарарам поднимут, что потом все на меня пальцем будут показывать. Да и есть хотелось, целый день на ногах. Поэтому я оставил тачку на стоянке возле замковой башни с курантами и вошел в «Берлогу». Здесь я уже пару раз бывал, заходил перекусить и поглядеть, что к чему, так что не удивился предложению, которое сделал вежливый молодой человек в раздевалке, принимая у меня плащ:

— Если у вас есть оружие, советую сдать. Оно полежит в сейфе, а потом вы его заберете. Поверьте, это в ваших интересах.

— Охотно верю, — ответил я.

— Мое дело — предупредить. Seid herzlich will kommen! Добро пожаловать в настоящую прусскую Bierstube! Сто сортов настоящего немецкого пива!

Сервис, бляха-Fliege.

Настоящее немецкое пиво меня не интересовало, но колбаски по-бранденбургски здесь были неплохие. Их я и заказал и в ожидании принялся ненавязчиво осматриваться в надежде заметить что-нибудь такое, не знаю что (чем я, собственно, и занимался с первого дня пребывания в городе К.). Но ничего не заметил. Все кругом были свои, знакомые между собой, как бывают знакомы люди в небольшом, в общем-то, городе. Никаких таинственных чужаков не просматривалось.

Ну, может быть, кроме меня. Да еще крепкие пареньки, отдыхавшие в углу обшитого темным дубом зала, явно, по-моему, не последовали совету вежливого гардеробщика сдать на временное хранение свои стволы. Но это были не мои проблемы. Может, они чувствовали себя без них не совсем одетыми? Всякое бывает.

Да что ж они, суки, не едут? Сколько мне еще ждать?

Ладно, еще чашку кофе. Нет, пива не надо, я за рулем. Ну и что, что они тоже за рулем? Я за другим рулем. И получите сразу. Не сбегу, но может так случиться, что очень быстро уйду. Сколько-сколько?! Я тут что, свадьбу заказывал? А, обычные немецкие цены. Тогда другое дело. Ладно, сдачи не надо. И вам филь данке.

Эта настоящая прусская пивная задумывалась явно с реваншистскими целями. Попытка коварных немцев перекроить в свою пользу границы послевоенной Европы. Оттягали у россиян сто квадратных метров родины с помощью обычных немецких цен и обрадовались. Рано радовались, господа ползучие реваншисты. Когда речь идет о хорошем пиве и возможности без пальбы и мордобития оттянуться… Из холла в зал ворвались человек пять омоновцев в «ночках» и с десантными «калашами» под предводительством милицейского капитана с открытым забралом и ПМ в руке.

— Всем оставаться на местах! — приказал капитан. — Проверка документов!

Наконец-то.

По-моему, ребятишки в углу почувствовали себя неуютно.

Но на этот раз им ничего не грозило.

— Чей автомобиль марки «фольксваген-пассат» номер такой-то? — вопросил капитан.

Я поднял руку, как школьник, и сказал:

— Мой.

И уже через пару секунд лежал на дубовой столешнице с заломленными за спину руками. Мордой в кофе. Правым ухом, точнее. А лик мой оказался обращенным в сторону углового стола, так что я имел возможность видеть ошарашенные физиономии местных братков. Один из них изумленно сказал:

— Ну, облом! За говенный «пассат», а? Не, ты вникни! А если в у него был «мерин» или «чероки»?

Браслетки. Шмон с головы до ног. Прямо скажу, не слишком деликатный. Потом меня рванули вверх, в прорезях «ночки» я увидел чьи-то бешеные глаза, хриплый голос спросил:

— Где пушка?

— Не понимаю, о чем вы, — вежливо ответил я и тут же схлопотал по левой скуле автоматной ложей. Наотмашь. От всей души. Была когда-то такая передача на ЦТ.

Так можно и челюсть сломать. Ну ладно хоть плашмя, а не торцом. И на том спасибо.

— Где пушка, сука? — повторила «ночка», дыша мне в лицо смесью водки, табака и жвачки «стиморол», слегка профильтрованной черной шерстяной тканью.

— Снял бы «ночку» — то, жарко, — посочувствовал я ему и понял, что сейчас еще раз схлопочу. И, возможно, уже торцом приклада. Но тут вмешался капитан:

— Погоди, лейтенант. Может, не он?

— Чего годить, чего годить?! Тачка его, номер тот, мужик у дома твердо сказал! И по приметам он! Где пушка, пидор?!

— Отставить! — приказал капитан. — В машину! В горотделе разберемся!

Меня сняли со стола и почти понесли к выходу. Гардеробщик вежливо остановил процессию:

— Момент, господа! Ваш плащ.

Он набросил на меня плащ и мягко укорил:

— Я же вас предупреждал! — И, подумав, добавил:

— Приходите к нам снова.

Омоновцы загоготали:

— Ага! Придет! Лет через десять!

В отделении меня сначала сунули в обезьянник, выкинув оттуда пару бомжей. Но не успел я как следует ощупать языком распухающие щеку и губу и порадоваться, что хоть зубы целы, снова выдернули и привели в кабинет, где я увидел давешнего капитана, пожилого милицейского майора и красного кандидата Льва Анатольевича Антонюка. Майор сидел за письменным столом, перед ним лежал бумажник с моими документами.

Капитан жестом показал Антонюку на меня:

— Он?

Антонюк подтвердил:

— Он. — И поинтересовался у меня:

— Ну что? Доигрался, красавец?

— Так… Пастухов… Женат, дочь… Прописан в деревне Затопино Зарайского района Московской области… Судимостей, судя по отметкам в паспорте, не имел. Ну, это надо проверить.

Майор еще полистал мой паспорт и бросил его на стол.

— Пастухов? — переспросил Антонюк. — Почему-то мне знакома эта фамилия.

— Ничего удивительного, — ответил майор. — Не Иванов, но и не Вайсмахер. Давай, Пастухов, сразу к делу. Где оружие, которым ты угрожал гражданину Антонюку?

«Ночка» снова дохнула мне в ухо сложным парфюмом.

— Колись, падла! Сразу колись, а то хуже будет! Майор недовольно поморщился:

— Отставить, лейтенант. И снимите с задержанного наручники.

— Стоит ли, товарищ майор? А вдруг он какое-нибудь кун-фу? Возись потом.

— Выполняйте.

Браслетки слетели с моих запястий, первым делом я потрогал щеку и покачал зубы.

Вроде бы не шатались.

— Свободны, — кивнул майор. Омоновцы вышли, брякая автоматами.

— Садись, Пастухов. Еще раз спрашиваю: где пистолет, которым ты угрожал господину Антонюку?

— Я не угрожал господину Антонюку пистолетом. Подтвердите, Лев Анатольевич.

— Вот как? — искренне удивился он. — А что же вы делали?

— Вы спросили, из чего я мог бы вас застрелить. Я показал. Разве не так?

— Не валяй дурака, Пастухов, — посоветовал майор. — Мы здесь и не таких видели.

— Послушайте, господин майор. Я понимаю, ребята были в запарке, горячее дело и все такое. Но, может, кто-нибудь все-таки обыщет меня как следует?

Для убедительности я встал и расставил в стороны руки.

— Обыщи, — кивнул майор капитану. Тот ощупал меня со всех боков.

— Чисто. Чего искать-то?

— В джинсах. В правом заднем кармане, — подсказал я.

Капитан послушно склонился к моей заднице. Из-под его кителя выглянула кобура с ручкой табельного ПМ.

Я балдею от этих ребят. Бери «макарку» и клади всех на пол. Или мочи. И никакого кун-фу не надо. А ведь предупреждал их лейтенант в «ночке»! Было у меня искушение показать им, что к оперативникам, которые работают на земле в гуще народных масс, стоит прислушиваться. Но я сдержался. Могут не правильно понять.

Да и не мое это дело воспитывать командный милицейский состав.

Капитан извлек из тесного кармана моих джинсов книжицу с тиснением «КПРФ» на обложке и раскрыл ее. После чего впал в некоторую задумчивость.

— Что там такое? — нетерпеливо спросил майор. Капитан положил перед ним удостоверение.

Майор внимательно ознакомился с содержанием и тоже впал в задумчивость.

— Ничего не понимаю! — признался наконец он и показал книжицу Антонюку. — Здесь сказано, что он начальник вашей охраны. Вы что-нибудь понимаете? Это ваша подпись?

— Моя, — подтвердил Антонюк. — Да, моя. Пастухов. Вот почему эта фамилия у меня на слуху! Ну, конечно же! Так-так. Значит, вы и есть начальник моей охраны? А мне рекомендовали вас как серьезного и ответственного профессионала. Да, вы профессионал, это я понял. Но в том ли вы профессионал, в чем надо? Что означал весь этот спектакль?

— Если это был спектакль, — вставил майор тоном, не предвещающим мне ничего хорошего. Я лишь пожал плечами.

— Мне передали, чтобы я к вам зашел. Я и зашел.

— Таким образом?! — взвился Антонюк. — Да вы что, издеваетесь надо мной?!

— Над нами! — снова вмешался майор.

— Успокойтесь, Лев Анатольевич. Я отвечаю за вашу безопасность. И намерен ее обеспечить. Я должен был проверить систему вашей охраны. Что она ничего не стоит, я убедился. И хотел, чтобы убедились вы.

Антонюк едва не подпрыгнул.

— А просто сказать? Да! Просто! Языком! Как люди общаются тысячи лет! И будут общаться всегда! Потому что другого средства общения не придумали! И никогда не придумают! Его нет! Просто нет! Понимаете? Нет!

Я понимал другое — что из него со свистом выходит пар. Но все-таки решил, что нужно его поправить:

— Почему нет? Есть.

Антонюк уставился на меня, как прапор на вдруг заговорившего салабона.

— Да? Есть? Сделайте одолжение, просветите.

— Музыка, например. Ведь что такое музыка? Это внеречевое средство общения.

— Это вы сами придумали?

— Да ну! Жена рассказала. Она музыковед, кончила «Гнесинку». Есть и другие внеязыковые средства общения. Живопись. Балет.

— Балет? Понимаю. И вы мне станцевали про то, какая у меня система охраны. А воспользоваться традиционным средством общения, обыкновенным русским языком, не могли. Слишком просто, да?

— Мог. Но мне было нужно, чтобы вы не узнали это, а прочувствовали. На собственной шкуре, извините за резкость. Надеюсь, мне это удалось.

— Да, черт возьми, удалось. Ничего не могу сказать, удалось. А если, быть совершенно откровенным, вы напугали меня до смерти!

Я удовлетворенно кивнул:

— Это и было моей задачей.

Капитан смотрел на меня, как на иллюзиониста Копперфильда.

— Ну, москвич! — пробормотал он.

Но майор был настроен совсем не миролюбиво.

— У вас есть претензии к задержанному Пастухову? — обратился он к Антонюку.

— Как ни парадоксально, но… — Если можно — простым русским языком, — попросил майор. — Без музыки и балета.

И без живописи. Да или нет?

— Нет, — сказал Антонюк.

— А у меня есть! — взревел майор. Теперь и из него начал выходить пар. — Весь город поставить на уши, это как? Это двести шестая, часть вторая! Злостное хулиганство! От одного до пяти лет! Понял?

— Так точно, господин майор.

— Гражданин майор!

— Слушаюсь, гражданин майор!

— Ладно, не будем усугублять. Но пятнадцать суток ты, парень, получишь! Умник, тра-та-так-перетак, тра-та… И считай, что дешево отделался! — примерно через полминуты закончил он. — Есть вопросы?

— Есть. Ваша опергруппа прибыла на место через двадцать четыре минуты после вызова. А оцепление вообще минут через сорок. А это как?

— Вам, москвичам, хорошо рассуждать! — возмутился капитан. — Вам Лужков новые «форды» покупает! А мы на чем ездим — видел? Скоро на рейсовые автобусы пересядем!

— Сколько у вас абонентов в системе охраны ВИП? — поинтересовался я. — Человек сто?

— Больше, — уточнил капитан.

— Вот и пусть скинутся на пару полицейских «фордов» и микроавтобус. Для себя же.

— Они скинутся! — проговорил майор.

— Прекрасная мысль, — вмешался Антонюк. — И своевременная. Мой фонд поддержит.

Проведем работу. Помогая милиции, помогаешь себе. Очень хороший лозунг. Короткий и понятный. Считайте, майор, что у вас есть эти машины.

— А у вас — голоса благодарной милиции, — подсказал я.

— Мы не покупаем голоса избирателей. Мы призываем голосовать за нас своими делами.

— Ладно, — снизошел майор. — Пусть не пятнадцать. Но пять суток ты у меня отсидишь! Оформи, капитан.

— Вы оставляете меня без охраны, — возразил Антонюк.

— У вас целая толпа охранников.

— Пастухов показал, чего они стоят.

— А мне какое дело? Это не наши люди. За них я не отвечаю.

— Значит, вам до этого нет никакого дела? — переспросил Антонюк. — Вы отдаете себе отчет в том, что сказали?

— Но вы и меня поймите! Как я объясню губернатору это ЧП? Оно уже в сводке! А если есть хулиганство — должен быть и хулиган. И к нему должны быть приняты меры!

— Какому губернатору? — негромко поинтересовался Антонюк. — Губернатору, который пальцем не шевельнул, чтобы помочь милиции? Который за четыре года не сделал для города ничего?

— Не мое дело оценивать губернаторов, — огрызнулся майор. — Станете вы — буду подчиняться вам. А пока я подчиняюсь ему.

На принцип пошло. Дело серьезное. Я решил, что стоит майору помочь. Помогая милиции, помогаешь себе.

— Оформите ЧП как учебную тревогу. Проверка боеготовности личного состава в условиях, близких к реальным.

— И не забудьте отметить, что эта самая боеготовность оказалась нулевой, — язвительно добавил Антонюк.

— Почему? — возразил я. — Вы живы. Преступник задержан. Опыт учебной тревоги будет всесторонне проанализирован и сделаны выводы.

— Понял, как в Москве работают? — обратился майор к капитану и снова повернулся ко мне. — Тогда хоть объясни нам, на кой черт ты всю эту петрушку затеял?

— Хотел познакомиться с вами. Мало ли, как дело пойдет. Может, у вас ко мне вопросы возникнут. Или у меня к вам.

А теперь и майор уставился на меня, как космонавт на лунатика. Потом встал, одернул китель и доложился:

— Майор Кривошеев. Олег Сергеевич. Заместитель начальника областного управления внутренних дел. — Немного подумал и представил капитана:

— Капитан Смирнов. Иван Николаевич. Уголовный розыск.

— Очень приятно, — сказал я. — Пастухов. Сергей Сергеевич.

— Скажи, Сергей Сергеевич, ты всегда все делаешь через жопу?

— Когда как. Мне было нужно, чтобы Лев Анатольевич беспрекословно выполнял все мои предписания, — объяснил я.

— Какие? — спросил Антонюк.

— Может, мы обсудим это" наедине?

— Если можно, при нас, — попросил майор. — Учиться так учиться..

— Я не скажу ничего нового.

— Тем более.

— Пожалуйста. Первое: наглухо заварить дверь на чердак. Второе: поставить в квартиру бронированную дверь с кодовым замком. Завтра же. Третье. Никому никаких ключей. Никому. Вы меня понимаете, Лев Анатольевич?

— Да, — буркнул Антонюк.

— Каждый день менять маршрут и время возвращения домой. По вам часы можно проверять. Сейчас это не достоинство. Не прощаться с охраной в лифте. Больше того. Двое постоянно должны находиться с вами. Даже ночью. Пусть один спит в гостиной, а другой на раскладушке в прихожей.

— Ну, знаете! — запротестовал Антонюк.

— Хотите еще раз встретиться с киллером? На этот раз с настоящим?

— Сдаюсь. Что еще?

— Наймите охрану на дачу. Двух или трех человек. Сойдут и местные, только не пьянь. Когда едете на дачу, никаких телефонных предупреждений. Вообще о своих поездках по телефону не говорить.

— О моих предвыборных встречах знает весь город.

— Встречи и митинги — моя забота. И до конца избирательной кампании — никаких ресторанов, никаких дружеских посиделок и никаких утренних пробежек трусцой по парку.

— Черт знает на какую жизнь вы меня обрекаете!

— Вы сами себя на нее обрекаете. Станете губернатором — расслабитесь. После этого поздно будет вас убивать.

— А сейчас — не поздно?

— Вы лучше меня разбираетесь в ситуации.

— Кто может меня убить?

— Это вы у меня спрашиваете? На эту тему можно много рассуждать.

Но мне не удалось уйти от этого идиотского разговора.

— Так рассуждайте! — прикрикнул Антонюк. — За это вам деньги платят!

Тот еще будет губернатор. Обкомовская, видно, школа. Или он в свое время до второго секретаря допер именно потому, что от природы была в нем эта бульдожья хватка? Если так, то до губернаторского кресла вполне допрет. Человек, который умеет получать ответы на свои вопросы.

Ну, получи.

И я сказал:

— Тот, кто убил Комарова.

В кабинете воцарилось многозначительное молчание.

— Дела, твою мать! — констатировал майор. — Новые времена — новые песни. — Он обернулся к капитану:

— А ведь и верно, никаких америк нам москвич не открыл.

Все давным-давно известно.

— Я вам скажу еще кое-что из известного. Хотите? — предложил я.

— Было бы любопытно, — не без настороженности согласился майор.

— Я бы не стал гонять на операции с мигалками и сиренами.

— Так ведь туман! — заорал капитан. — Туман, понимаешь? Мы бы час ехали!

Я развел руками:

— Ну, если туман, тогда да.

— Так где все-таки пушка? — спросил майор.

— В камере хранения на вокзале, — ответил я, не уточняя, на каком вокзале.

— Разумно, — подумав, кивнул майор. — Разобрались, выходит. Да, дела! У вас есть претензии к лицам, производившим ваше задержание? — перешел он на официальный тон.

Я потрогал распухшую скулу. Тот еще будет фингал. Особая примета. Но это был свершившийся факт. А его, как известно, не может отменить даже Господь Бог.

Поэтому я только рукой махнул:

— Чего уж там. Дело житейское. На их месте так поступил бы каждый. Вот если бы еще «сейку» мою вернули, был бы полный порядок. Я к ней как-то привык.

— Какую «сейку»? — не понял майор. А капитан понял. Он быстро вышел, минут через пять вернулся и молча протянул мне часы, сдрюченные с меня в азарте горячего дела шустрыми омоновцами города К.

Тут и майор понял. И даже Антонюк.

— Так-так, — проговорил он.

— Примите наши извинения, — хмуро сказал майор.

— Нет проблем, господин майор.

— Ну и прекрасно.

* * *

Для Антонюка майор Кривошеев выделил оперативную «Волгу», а мой «пассат» уже подогнали к горотделу. Но перед тем как сесть в машину, Антонюк отвел меня в сторону.

— Как я понял, условие вашего контракта — сохранить мою жизнь, а не отнять ее.

— Вы только сейчас это поняли?

— И вам обещали заплатить за это пятьдесят тысяч долларов?

— Мне уже заплатили.

— Кто?

— Вероятно, те, кто заинтересован, чтобы вас не убили.

— И чтобы я стал губернатором, — добавил Антонюк. — Не люблю таинственных доброжелателей. Лучше, конечно, чем таинственные враги. Но все-таки. Вероятно, после выборов мне предъявят счет. Потребуют каких-то услуг.

— Если вы победите.

— А вы сомневаетесь?

— Семь процентов отрыва — не слишком много. Антонюк снисходительно усмехнулся:

— У вас плохо с арифметикой. Не семь. Я получу голоса ЛДПР, а НДР голосов «Яблока» не получит. Они призовут своих избирателей голосовать «против всех».

— Вы уверены?

— Это их позиция. Сегодня они ее подтвердили на закрытом заседании.

— Оно было, наверное, не очень закрытым, раз вы об этом знаете?

— Неважно. Важен сам факт.

— Лев Анатольевич, машина вас ждет, — деликатно поторопил капитан Смирнов.

— А вот он умеет считать. Лучше, чем вы. И лучше, чем майор, — отметил Антонюк.

— В процессе нашего вынужденного, так сказать, общения невольно выяснились некоторые подробности, не рассчитанные на широкую огласку. Вы понимаете, о чем я говорю?

— Меня интересует только то, что связано с вашей безопасностью.

— Вы мне определенно нравитесь, молодой человек. — Антонюк не без торжественности пожал мне руку. — Спасибо. Это был жестокий урок, но полезный. Я выполню все ваши предписания.

— Сейчас я в этом не сомневаюсь.

Капитан Смирнов проводил «Волгу» с будущим губернатором и помахал мне:

— Счастливо, москвич. Ты вообще-то поаккуратней. Не ровен час. Ладно, все обошлось, и слава Богу.

Я отъехал от горотдела и свернул к автовокзалу.

Туман сгустился. Редкие машины плыли в нем многоглазыми световыми фантомами.

Туман уравнивал «мерседесы» и «Жигули».

Бестелесный свет.

Огни на болоте.

* * *

«Обошлось».

Твою мать.

Это для тебя, капитан, обошлось. А для меня не обошлось. Потому что мужик, который прикуривал у торца дома и который сообщил оперативникам номер «пассата», был тот самый.

Смуглый. С приплюснутым носом.

В зале ожидания автовокзала было немноголюдно. Редкие пассажиры, опоздавшие на вечерние рейсы, дремали в жестких креслах. В камере хранения вообще не было ни одного человека.

Я набрал шифр и открыл ячейку.

В ячейке не было ничего.

Совсем ничего.

Пусто.

Пусто, как… Как. Никак. Просто пусто, и все.

Это означало, что кому-то очень недолго осталось жить.

И я уже догадывался кому.

Но это было не мое дело.

Не касалось оно меня.

Ни с какой стороны.

Ну, разве что… Суки.