В то время в полку ходили толки о том, что где-то рядом с нами готовятся боевые действия. Мол, боевики собирают силы, а для чего, почему и как – неизвестно. Это было основной темой для разговоров большинства военнослужащих, солдаты сразу разделились на тех, кто никуда не пойдет и тех, кто рвался в бой. Последних, кстати, было большинство, потому что мозги в десантуре нам промывали неплохо. И только я, казалось, понимал, что срочников устранять локальный конфликт в наши дни уже никто не отправит. Я достал себе новый мобильный телефон, купил sim-карту и позвонил Лолите. Мне столько хотелось ей рассказать: как мы жили в полях, про прыжки, о чем говорят в нашей части. Больше всего я собирался сетовать на то, что не получал от нее писем. Странное у меня было состояние. Вроде бы ощущений той неизмеримой любви во мне больше не присутствовало, но в то же время я чувствовал себя обделенным.

На протяжении двух дней при каждой возможности я совершал звонки, но лишь на третий моя девочка взяла трубку. Странный, очень тихий и сухой сорокаминутный разговор, полный упреков о том, что я не понимаю, как трудно Лолите. В определенные моменты мне хотелось раздавить телефон каблуком берца от злости, но лишь осознание того, какой ценой я доставал в армии этот мобильный, меня останавливало.

– Ты еще хоть любишь меня? – спросил я, когда мне надоело слушать весь этот бред об усталости от жизни на гражданке.

– Я не знаю…

Что со мной творилось! Все забытые в армии чувства к Лолите вспыхнули с новой силой во мне, в ту же самую минуту. Моя девочка, моя ручная, преданная собачонка больше не уверена в том, что она ощущает! Да как же так? Странные все-таки мы, люди. Как легко осознать ценность вещей на грани их потери, и как трудно сделать это в других условиях.

– Я люблю тебя, слышишь? – громко проговорил я в трубку.

– Слышу, Наполеон.

– И ты мне ничего на это не скажешь?

– Я не могу. Не могу говорить это только потому, что мне положено ответить так.

– Хорошо, тогда скажешь, когда будешь готова.

Молчание.

– Ладно, Лол, мне надо идти подшиваться на завтрашний день, да и денег я тут с тобой наболтал немерено. А здесь они имеют совсем другой вес, – я вздохнул и добавил, – так же, как и люди.

– Я люблю тебя. Вот видишь, теперь я это сама сказала, – в ее голосе слышалась улыбка.

– Теперь буду звонить тебе каждый вечер, чтобы хотя бы слышать твой голосок. Хорошо?

– Хорошо.

– Я люблю тебя, – произнес я и повесил трубку.

На дисплее висело несуразное для меня число: пятьдесят три минуты.

Взволнованный, я ушел курить, подшиваться и возвращаться в солдатскую жизнь, от которой я словно унесся на предыдущий час.

Звонил я Лоле неделю. Она была либо недоступна для вызовов, либо не брала трубку. Это заставляло меня переживать, но ведь я звонил во время учебы, и мало ли, какие там могли быть причины. Ее последнее признание не позволяло мне допускать какие-либо плохие мысли. А через еще одну неделю Лолита впервые в жизни сбросила мой вызов, да еще и четыре раза подряд. Пятнадцать минут спустя я получил sms:

«Прости, но во мне больше ничего нет к тебе. Я все забыла, а жизнь вокруг вертится еще сильнее, чем раньше. Ты знал, на что шел, оставляя меня. Тебя так долго нет, словно и не было вовсе. Только не злись. Ты обязательно найдешь себе ту, которая сможет ждать».

«Спасибо за все…», – моментально написал я в ответ, не понимая, что делаю, и выскочил на улицу. Я курил сигарету за сигаретой, пока меня не вырвало. Пришлось вернуться в казарму, прополоскать рот и горло, умыться. Я поднял глаза и увидел себя в зеркале. Вид у меня был неважный. Началась меланхолия. В ту ночь я долго смотрел в потолок, перебирая мысли в голове и думая, за что же мне теперь морально цепляться, бегая на «тревоги»…

Когда я вернулся домой, Лолита ждала меня прямо у вагона. Не понимая, что происходит, я выполз на перрон, а она бросилась мне на шею, нашептывая:

– Неужели ты думал, что я правда оставлю тебя? – Лолита так искренне мне улыбалась, что я не мог оттолкнуть ее. – Я хотела узнать, пойдешь ли ты променять меня на какую-нибудь местную потаскуху, и как чисты твои чувства, – добавила она, видя мой ничего не понимающий взгляд.

– Что за чушь ты несешь? А как бы ты это проверила?

– Поняла бы по глазам. Ты не сможешь мне врать. Наполеон, ты же никого не искал себе, правда?

– Нет, – коротко отрезал я, – убивался, как дурак, всю службу.

Лолита прижала меня к себе изо всех сил и сказала:

– Ну не одной же мне должно было быть тяжело. Пойдем, я теперь буду бесконечно искупать твои муки…

После этих слов Лолы я проснулся в казарме и понял, что расстались мы только вчера, а сейчас я видел всего лишь прекрасный сон. Кусая подушку, я переборол свои чувства и сел на шконку. Пора что-то менять, пока старые детские мысли о самовольном оставлении жизни не полезли мне в голову. А возможность подвернулась тем же вечером, причем, и поменять что-то, и заняться убийством себя. Полк стал отбирать отдельную роту десанта в ту самую горячую точку, о которой ходили слухи до тех пор.

– Че, – обратился я к своему дембелю, – нужно поговорить.

– Я к твоим услугам. Что стряслось, малой?

– От меня девочка ушла вчера.

Че в тот момент начищал свои берцы.

– И ты уже распустил сопли? – без надменности в голосе и даже иронии ответил он, не прекращая своего занятия.

– Нет.

– Тогда что ты хочешь от меня, если не поддержки?

– Мне больше нечего терять. Я хочу на войну.

А вот теперь чеченец замер со щеткой и ботинком в руках. Он поднял на меня свои черные глаза и спросил:

– Ты уверен?

– Да.

– Точно?

– Да.

– Скажи три раза, что ты хочешь воевать.

– Я хочу на войну. Я хочу на войну. Я хочу на войну! Доволен?

Че вскочил в берцы, затянул шнурки и потащил меня в штаб.

– Что ты делаешь?

– Срочников туда не берут, дурачок, – ответил он и втолкнул меня в дверь.

– Мы хотим подписать контракт, – выпалил Че начальнику штаба.

Сидевший за столом подполковник поднял на нас глаза, даже не шелохнувшись.

– Ох, еще одни вояки пришли. Сколько раз вы подумали? Полтора?

– Еще с начала сплетен были готовы. Ждали момента.

– Оба?

– Да, – ответили мы одновременно.

Я не мог поверить, что все настолько просто. Видимо, правду говорят, что русские военные преображаются, начиная делать все быстро и по-человечески, когда дело пахнет войной. Мы с Че заполнили какие-то бумаги и получили приказ ждать дальнейших указаний, а пока что жить жизнью срочников, как ни в чем не бывало.

Когда мы вышли из штаба, я спросил у Че:

– Зачем ты это сделал?

– Ты же сам хотел.

– Я про тебя!

– Я же не могу оставить малого одного среди убийц, – ответил он и улыбнулся своей белоснежной улыбкой.

– Но там же могут быть твои… – осторожно заметил я.

– А кто тебе сказал, что я еду убивать?

Дальше развивать тему я не стал.

Через неделю мы прошли долгий и дотошный инструктаж, потом было невероятное число смотров и еще каких-то бумажек, опять построения, а спустя вторую неделю, на нескольких вертолетах мы отправились в пункт назначения. Дальше все было, как в полях: КНП, палатки, патрули, маскировка и караулы – только пули в магазинах на этот раз были, и разрешение стрелять тоже. Мы теперь были обвешаны рожками с патронами, гранатами, а на бронежилете были обе защитные пластины вместо только одной, передней, как это принято в ДШБ – мы же не шли только в атаку без права отступать.

Так прошла еще неделя, начало холодать, но снег не выпадал. Разведка, частью которой мы с Че больше не являлись, в это время прочесывала местность. А наш парашютно-десантный взвод караулил окрестности и ждал указаний. В конечном итоге, настал тот день, когда нас вызвали в контрольно-наблюдательный пункт.

– Ваша задача – высадиться в месте, которое указано вертолету, найти склад боеприпасов, подорвать его и попытаться вернуться сюда живыми. Вертолет они не смогут не заметить, поэтому боя вам не избежать. Если удастся успешно выполнить задачу, стрелять чем-то большим, чем то, что боевики носят на себе, они не смогут. А здесь мы вас уже прикроем. Вопросы?

В палатке висело молчание.

– Значит, экипируемся, и в бой!

Мы с Че никогда не прыгали с оружием. Мужчины помогли нам закрепить автоматы, в двух словах рассказали, как правильно прикрывать голову и фиксировать оружие плечевой костью, чтоб не остаться без лица при приземлении. После этого мы погрузились в вертолет. У меня не было страха, я только пытался понять, на что же я подписался. Нас подняли на высоту трех километров и стали выкидывать одного за другим. Так вертолет мог остаться незамеченным, а мы, почти весь путь пролетая на «стабилке», могли раскрыться на нужном уровне, не сверкая как можно дольше в темноте своими белоснежными куполами.

Когда я приземлился, первое, что я услышал – это крик Че:

– Ну как ты, братец?

– Живой, – ответил я, укладывая купол в сумку, и тут же вдалеке услышал автоматную трель, – Твою мать!

Я закинул сумку под первый попавшийся куст и поскакал в направлении голоса чеченца, попутно отвязывая от себя автомат и пристегивая магазин. Че занимался тем же и шел мне навстречу.

– Ну что, малой, пойдем искать наших бойцов.

Оказывается, Че был очень внимателен, в отличие от меня, и еще в полете примерно прикинул, кто из десантников где оказался. Одного сержанта мы сняли с дерева, потом в течение пятнадцати минут нашли всех остальных. Вскоре всем взводом мы направились по карте, имевшейся у командира, в сторону этого пресловутого склада. Надо отдать должное нашей разведке – план местности был набросан невероятно точно. Впереди двигалось дозорное отделение, остальные перемещались короткими перебежками и этими проклятыми боевыми двойками, что не давало ни малейшей возможности отдышаться. Маршрут движения просматривался нами во все стороны, потому что каждый держал свой сектор обстрела. Все, как на занятиях, только с тридцатью патронами магазине, да сердцем, стучащим прямо в бронежилет.

У нас было небольшое преимущество: по сути, это не война, а всего лишь готовящаяся локальная атака, потому склад, по идее, должен был не более, чем просто охраняться, следовательно, спустившуюся с неба горстку диверсантов никто не ждал. А это, в свою очередь, означало, что таких сюрпризов, как мины и растяжки, не предвещалось. Однако, был и нюанс: вертолет и два десятка белых куполов, раскрытых за пару сотен метров у земли, не остались незамеченными, что и послужило причиной той самой автоматной трели, которую я услышал, складывая парашют.

Мы шли уже около часа, и я даже забыл на некоторое время, что мы находимся в условиях потенциальной опасности. Естественно, именно в такой момент прозвучал прорывающий мою задумчивость вопль Че:

– Мрия, к бою, мать твою!

Может, я и не особо осознавал, что происходит, но собачья дрессировка и условные инстинкты, давно сидящие во мне реакцией на эту команду, заставили меня упасть навзничь и приложить автомат к плечу. Лишних вопросов мне задавать не пришлось, потому что со всех сторон уже раздавалась пальба. Слева от меня водил туда-сюда сверкающим стволом Че, справа лейтенант – наш командир взвода. Не успевал я заметить вдали хоть какое-то шевеление, как в ту сторону уже летели трассера из стволов моих ангелов-хранителей. Через пятнадцать минут все кончилось. Мы разбрелись, прочесали лес в радиусе ближайших двухсот метров и собрались обратно в кучу. Все судорожно заталкивали патроны в опустевшие магазины, а я один стоял, как дурак, с полным боекомплектом. Лейтенант похлопал меня по плечу со словами:

– Ничего, малыш, это твое боевое крещение. Радуйся, что хоть жив и цел остался. Знаешь, чему учат старые вояки и статистика? Сколько бы ты ни обучался, умение вести себя в бою приходит только с каждой живой схваткой. Примерно девяностопятипроцентный шанс умереть в своем первом бою, а чем дальше, тем меньше. Пройдя долгий путь из атак, да защит, ты становишься почти неуязвимым, благодаря своему печальному опыту. Так что считай, что твои шансы на жизнь уже возросли.

– А трассера не слишком нас выдавали? – спросил я.

– Ну а что нам остается использовать ночью? Ты же должен видеть, куда стреляешь. Была б дневная вылазка, оставили бы эти фейерверки в лагере.

Когда мы добрались до склада, я опешил от того, как близко мы приземлились, и шли так долго только из-за своего тактически правильного способа передвижения. Пока, сидя в кустах и ожидая снятия часовых мужиками, я готовился к выполнению основной задачи, мне в голову лезли вопросы о том, почему у нас нет ни одного раненого или убитого – от того, что мы такие «крутые десантники» или потому, что никто толком этот склад не охранял. Прозвучала команда, и мы обшарили этот рукотворный лесной «бокс» по всей его площади. Набрали себе в РД патронов и гранат, сколько смогли, потом увешали всю конструкцию динамитом и начали медленно отступать, перемещаясь тем же изнурительным методом, попутно растягивая фитиль. В этот раз мы шли еще дольше, потому что на каждом висело несколько десятков килограмм украденных боеприпасов, да и отходили намного дальше, понимая, что мы взрываем, и насколько ярким и сильным будет этот «хлопочек». В конечном итоге, командир посчитал, что взвод находится на достаточном расстоянии, и дал команду остановиться и прятаться за укрытия.

– Кто его знает, куда полетят все эти взорванные пули…, – сказал он и лично поджег фитиль.

Первый раз в жизни я смотрел, как Бикфордов шнур горит внутрь, а вскоре он скрылся из виду за деревом, у которого я сидел, прислонившись спиной. Время шло, а фитиль все горел, наверное, если только боевики не успели его резануть. Лейтенант, не отрываясь, смотрел на часы, зная примерно, какое время спустя должен случиться взрыв, учитывая длину шнура. Все мы надеялись, что нам не придется продираться обратно, отстреливаться и пытаться вновь минировать эту гнусную коробку.

– Ну, собственно, время вышло…, – пробормотал офицер.

Я уже начал было нервничать, но спустя секунд десять услышал такой оглушительный взрыв, как будто тысячи аудиосистем разом включили средние и басовые партии на сотни киловатт своей мощности. Все пространство впереди меня озарилось светом, и так хотелось обернуться назад и посмотреть, что там происходит, что я чувствовал себя героем притчи о Содоме и Гоморре, где главным было не озираться. Только я боялся не сгореть, а быть убитым шальной пулей.

– Вот и все, товарищи смертники, – заключил лейтенант, – задача выполнена.

Его слова сильно резанули мне слух. Я вспомнил рассказы о том, что основное назначение десантников – пробраться в тыл врага, совершить диверсию (взорвать склад и так далее по смыслу), а что будет с ними дальше – маловажно. Я сглотнул слюну.

– Вперед, бойцы!

Теперь нам предстояло пробираться через чащу весь тот путь, что мы проделали на вертолете. Я не понимал, сколько это, тем более, с учетом нашей ноши и того факта, что взрыв уж точно привлек внимание всех, кто был в окрестностях, но рассчитывал я добраться к утру. В самом деле, километры спустя, на небе я заприметил легкое зарево, от которого у меня стало появляться странное и неконтролируемое чувство тревоги. Это ведь теперь война, все не может быть так хорошо. Или я сам себя накручиваю… Плечи ныли так невыносимо, что почти никаких мыслей в голове не оставалось, равно как и бдительности; все, чего мне хотелось – плюхнуться на нары в своей палатке и забыться сладким сном под охраной бойцов, не вышедших на выполнение задачи.

Как это обычно и происходит, светать начало очень быстро. Буквально через час я уже четко различал лица товарищей и детали местности. По обрывкам фраз стало ясно, что до лагеря остается от трех до пяти километров. Лес давно поредел, все чаще попадались опушки и открытые участки. Все были изнурены. Я волочил ноги, стараясь не думать об усталости и совершенно не задумываясь, со злости изо всех сил пнул прилетевшую мне под ноги гранату…

Взрыв!

«Господи, да я только что машинально спас жизнь всему взводу!» Но насладиться этим чувством уже не было времени, потому что со всех сторон начала стучать в уши стрельба. Я упал на землю и из последних сил пополз обратно в чащу, из которой мы только-только выбрели на поляну.

– Круговую оборону занять! – услышал я сквозь пальбу.

Да они шли за нами следом, ожидая, когда рассвет выдаст нас! Все вокруг воняло порохом, этим специфическим и незабываемым запахом автомата Калашникова, разогретого от нещадных очередей. Я никак не мог понять, откуда по нам стреляют, отчего в горле стоял ком от обиды и отчаяния от осознания собственной никчемности и бесполезности, особенно когда я начал видеть, как подкашиваются мои сослуживцы. Внезапно я почувствовал сильный толчок в левое плечо, как будто меня очень сильно ударили ногой. Повернув голову, я увидел, что из меня сочится кровь. Не знаю, почему, но в тот же момент, как ко мне пришло принятие того факта, что меня подстрелили, я вскочил на ноги в полный рост, уставившись на свою рану. А дальше все было слишком быстро.

Передо мной вырос Че, повернувшись ко мне спиной, я, разумеется, оторвал свой взгляд, увидел через его плечо стоящего впереди нас совсем еще юнца-кавказца с автоматом и вытаращенными не то от ненависти, не то от испуга глазами. Че что-то пробормотал по-чеченски и навалился на меня всем весом своего тела. Мы вместе упали. Боевик, медленно пятясь, резко развернулся и убежал в чащу.

Я опрокинул тело друга и увидел, что вся его грудь изрешечена. Броня броней, но с такого расстояния спасти могло только чудо. Он шипел и постанывал, глаза его закатывались и снова смотрели на меня.

– Ты закрыл мое тело своим, – выдавил я и не смог сдержать душивших меня слез. А он убежал!

– Он убил единоверца, брата, меня. А я защитил своего брата, тебя, малой, – прошептал Че еле слышно.

– Но я же русский! Православный!

– Мы все братья, потому, что, братец, дети одного…

Больше Че никогда со мной не разговаривал.

Я схватил свой автомат и выпустил весь магазин, рассеивая патроны в направлении, в котором скрылся убийца единственного в моей жизни друга. И именно первый, близкий мне, больше, чем брат, отдал ее за меня. Рыдая и скалясь, я выпустил туда же второй магазин, потом рожок из автомата Че, после чего с рыданиями рухнул головой чеченцу на грудь. Пуля у меня в плече ничуть не беспокоила – настолько сильно терзалось мое сердце.

Не знаю, как долго я рыдал, но когда силы вернулись ко мне, вокруг было совершенно тихо, а осеннее солнце, ничуть не грея, заливало все вокруг своим светом. Я поцеловал друга в лоб, закинул на себя его автомат и стал бродить между деревьями. Везде валялись трупы боевиков и десантников. Увидев тело лейтенанта, я вспомнил его слова о проценте выживаемости, горько усмехнулся, снял его табельный пистолет и сунул его себе за пазуху, к берету. С ужасом понимая, что кроме меня здесь никого живого не осталось, я побрел в сторону, с которой нас сбила эта бойня, прямо через поляну, ничуть уже не боясь быть замеченным или убитым.

Каким-то чудом к обеду мне удалось добраться до КНП, без спроса вломиться в палатку, швырнуть на деревянный пол пистолет Макарова, автомат Че, отчеканить обезумевшему от шока подполковнику, что боевая задача по уничтожению склада выполнена, живых, кроме меня, не осталось, и рухнуть без сознания.