Какой я всегда видел мечту? В первую очередь для меня она была чем-то в итоге осуществимым, идеально сбывшимся, без всяких подвохов. Для меня между мечтой и целью всегда стоял если не знак равенства, то эквивалентности, по крайней мере. Разница в этих понятиях заключалась лишь в том, что добиваться своих целей я хотел или пытался сам, а вот мечты, как я рассчитывал, должны снисходить на меня откуда-то сверху, просто потому, что я такой замечательный, добродетельный и непорочный. Чего бы мне ни желалось, я всегда ждал и хотел одного: обстоятельства сами сложатся так, что я буду счастлив, а сбывшееся желание никогда не надоест. Только годы шли, а мечты проплывали мимо.

Сначала это происходило потому, что я грезил только о чудесах: неведомых силах и всем том, что в литературе отсылают к жанрам фантастики, фэнтези, мистике и подобным вещам. Еще до конца не осознавая глупость этих идей, я свято в них верил. А позже проза сказочных мечтаний сменилась романтичной лирикой. Я все больше думал о банальностях, таких, которые, как передающаяся из поколения в поколение одежда, истасканы тысячелетиями в книгах, сказаниях, песнях, картинах, а затем и в кино: слава, признание, абсолютная свобода мысли и действий, удовлетворение всех желаний, похотей и, конечно же, наикрасивейшая любовь с незабываемыми пейзажами, словами, песнями, стихами, ласками, страстными отношениями и бурными слияниями тел и душ воедино.

Последним фантазиям я уделял наибольшее время. Стоило лишь появиться на горизонте объекту воздыхания – мысли мои улетали в уже неуловимые, беспрестанные и безумно глубокие мечты. Я проживал в них интимную близость и романтические шептания, там мне удавалось неистово любить и ненавидеть, хотя я мог быть даже не знаком с человеком, о котором так красиво мечтал. На этом, втором этапе моих фантазий об уже более реальных вещах, кажется, пора было заменить знак эквивалентности твердым равенством и превращать мечты в цели, но нет! Я жил только для того, чтобы грезить, посему просто ждал подарков судьбы. И все мои прекраснейшие мечты проплывали мимо меня, разрезая мою нежную душу так же, как айсберг кромсал «Титаник». Грубо и фатально.

Я был единственным ребенком в семье. Так сложилось, что до моего рождения ни старшими братьями, ни сестрами родители меня не наградили, а после это было уже физически невозможно. Может быть, с этого началась моя нездоровая любовь к одиночеству, и, возможно, поэтому я так хотел уже с малых лет всего добиваться сам. Просто потому что привык.

В детском саду, который я посещал ежедневно, в принципе-то, для полного счастья было нужно очень мало: игрушки, как у более богатых ребят, леденец, сундучок с подарками, да поковыряться в песочнице. Позже появилось желание внимания, игр со мной, самой большой толпы именно вокруг меня, возведения в лидеры и массовика-затейника. А еще позволение девочек смотреть и трогать, что и как в их теле устроено не так, как у нас. В этом у меня были особые привилегии. Мне не нужно было играть в доктора, чего я, тем не менее, не гнушался. Если мне хотелось, то в тихий час я просто получал «доступ к телу». И какое счастье, что мы были детьми и не понимали, на что мы способны при таком уровне доверия друг к другу. Как бы это ни выглядело со стороны, кроме интереса, хоть и, признаюсь, дикого, ничего в поползновениях моих рук и глаз не было.

Первое вожделение у меня зарождалось наедине с самим собой и ничего общего с подружками из детского сада не имело – они являлись для меня тогда лишь частью заведения, чем-то вроде интерьера. Мое время был «тихий час». Видимо, в виду особой активности мозга спать я не мог совершенно. Количество раз, когда мне удалось уснуть в детском саду, вполне поместится на пальцах рук. А ведь все эти десятки минут неугомонному ребенку было срочно необходимо чем-то занять. Именно в эти периоды столь шустрый мозг стал заниматься тем, что превратилось в главную мою особенность и дело всей жизни. Я начал фантазировать.

Странно, но даже тогда самые яркие выдумки были о женщинах. В столь юном возрасте я уже проводил четкую грань между половозрелыми созданиями и девочками. И хоть мне самому было далеко до пубертата, все теоретически способные к размножению особи женского пола влекли меня. Почти в том же ключе, в котором должны манить любого здорового взрослого мужчину. Как выяснилось позже, это желание было лишь жалким зачатием того, как можно трепетать, когда вожделение к женщине переходит в неконтролируемую, сиюсекундную, чуть ли не жизненно-важную потребность. Суть в том, что еще до начала полового созревания, как такового, я испытывал влечение к девушкам старше, обычно намного старше меня, и это факт. Интересно, сказали бы скептики-врачи, что это невозможно?

Однажды я остался наедине с очень красивой девушкой, которой было примерно лет девятнадцать. Больше всего мне запомнилось, что ее длинные золотистые волосы пышно ложились на грациозную спину. По какой-то уже забытой причине она оказалась обнаженной и вскоре стала позволять любопытному мне все, прямо как девочки из детского сада. И именно в один из наиболее значимых моментов исследования ее тела между нами возникла какая-то прозрачная, плотная преграда. Это было похоже на пленку или что-то подобное, она перекрывала мне доступ к наиболее интересным частям, хотя девушка ждала, что я справлюсь с возникшим препятствием. Я срывал пленку, но она снова появлялась. Мне не удавалось даже поцеловать свою партнершу…

Разумеется, этого не было! Я в точности описал одну из самых частых моих фантазий того периода, когда я лежал в кроватке, демонстративно сложив руки на груди и всем своим видом показывая воспитателям глубокий сон. Что странно, любые мои тогдашние грезы никогда красиво не завершались. Стоило мне перейти к интиму, начать гулять по красивой лужайке в своих мыслях или летать – так сразу земля переворачивалась пластами, а я проваливался в бездну, что-то рушилось сверху, кто-то умирал или становился монстром, – в общем, счастлив в своих мечтах я был недолго. Мрачные фантазии влезали мне в голову без моего ведома, и сделать с ними я уже ничего не мог. Оставалось только мечтать о чем-то другом или вообще стараться не думать.

В тот же период у меня завелись мнимые друзья. Это не были банальные призраки или видения несуществующих личностей – я отдавал себе отчет в том, что на самом деле никого нет. Однако я их придумал, четверых ребят: мой одногодка и далее вниз по убыванию возраста. Чем ближе ко мне каждый из них был по духу, тем он являлся старше. Им были даны имена. Мой ровесник всплывал чаще всех. Назовем его Макс. Мне никогда не нравились чисто русские имена, я всегда любил универсальные, знакомые и славянским, и европейским народам.

Я наделил его чертами характера и взглядами. Когда я не знал, как поступить, то спрашивал его совета. Причем мне даже не нужно было создавать в голове внешний образ – я чувствовал Макса, как будто разделил сознание на две половины: основную – себя, и вспомогательную – его. Я играл с ним за одной доской в шахматы. Сам ходил белыми, переворачивал поле и отвечал черными. Непременно старался ходить иначе, не заглядывая в стратегию своей, белой половины. Во многом помогало то, что я не особо умел просчитывать ходы далеко вперед, поэтому игра и ее исход всегда были сюрпризом. Я радовался, если выигрывал Макс, больше, чем за себя. Мне казалось, что он побеждает честно, потому что белые не поддавались, а вот за него, сам того не желая, я мог допустить промах подсознательно, ради своей победы.

Макс всегда был спокоен. Он являлся той частью меня, которая отвечала за удержание себя в руках. Всегда рассудителен и непорочен. У него была сестра на год младше, поэтому с ней я общался реже. Пусть ее зовут Джулия. Она редко выделялась: возраст давал о себе знать. Девочка, еще не особо вышедшая из раннего детства и мало интересующаяся нашими делами, но в определенные моменты говорящая умные вещи, чтобы потом опять надолго замолчать.

Было еще двое. Без имен и пола. Но я знал, что они всегда играют где-то поблизости.

Как-то раз мы все болтали перед сном. Я лежал дома в своей кровати, а мои друзья сидели рядом. Безымянные малыши возились на полу, а Макс и Джулия сидели у меня в ногах.

– Ты же знаешь, что ты умрешь? – спросил меня Макс.

Я смотрел в темный потолок и думал над ответом.

– Да, но я не представляю, что это.

– Тебя просто не будет. И всего, что тебя окружает, не станет. Вот есть ты, – Макс хлопнул в ладоши, – вот тебя нет. И всех, кого ты любишь, ты больше никогда не увидишь.

Мне было страшно от этих мыслей. В детстве я не задумывался о том, что, скорее всего, могу дожить до старости, и тех, кого я люблю, возможно, не станет намного раньше, чем меня самого.

– Мне страшно, Макс! – остановил его я. Тогда Джулия легла со мной рядом и поцеловала меня в щеку.

– Это будет так нескоро, – успокоила она, и я уснул в их окружении.

Понятное дело, что я был один. Но эти диалоги с самим собой, помещенные в почти реальные образы, были постоянным спутником тех моих лет.

Когда с возрастом стали появляться четкие желания в больших количествах, я явно не мог представить, что потом буду скучать по старым временам. У меня тогда не было большого числа реальных друзей – так, один-двое ребят, с которыми можно было поиграть. Я особо не тянулся ни к кому из них, ведь намного комфортнее мне было в одиночестве – так легче мечталось, так не нужно было отвлекаться на других живых людей.

Странно даже, что в детстве, когда еще мудрости и понятий о чести недостаточно, мечты более возвышенные, чем те, которые появляются с возрастом. Пока я был ребенком, мне хотелось летать, выполнять героические поступки и вершить всемирное добро, управлять стихиями и поражать разум людей. Некоторые, особо красивые мечты, я лелеял неоднократно. Например, я представлял одну из множества нравившихся мне девушек (повторюсь, что уже в тот период я начал ценить красоту половозрелых особей женского пола, а не своих ровесниц) и в мыслях проникал к ней в дом, в ее комнату, где она, конечно же, спала одна. Я садился на подоконник и тихим голосом будил ее. Она даже не знала, что давно нравится мне, а я и не выдавал этого своим поведением.

– Красивая сегодня ночь, правда? – говорил я, сидя на ее окне.

Понятия не имею, откуда в голове у ребенка могли рождаться такие забавные фантазии.

– Как ты здесь оказался? – спрашивала девушка в ответ, после чего я спрыгивал с подоконника, подходил к ней и становился так, чтобы направления наших взглядов совпадали.

– Небо тоже очень красивое, – говорил я, одной рукой показывая на небосвод, а другой легонько беря ее за кончики волос, – скажи, ты же хотела бы оказаться ближе к этим звездам?

– Да, – робко отвечала она, после чего я резко хватал ее, распахивал окно, и мы вместе выпрыгивали из комнаты прочь.

Пролетев несколько метров вниз, чтобы захватило дух, мы резко взмывали вверх и неслись все ближе к небу. В один прекрасный момент мы останавливались и повисали над городом. Я держал девушку на двух руках, как невесту, прямо в ее ночной рубашке, и у маленького меня хватало на это сил.

– Посмотри вниз, ты видишь, сколько огней?

После чего мы усаживались на одну из сталинских высоток или на Останкинскую башню и за милой беседой любовались городом сверху.

Такие мечты рождались у меня в возрасте детского сада. Жил я ими постоянно: в тихий час, перед сном ночью и в любое свободное время. В остальном я был обычным ребенком: играл в игрушки, радовался мелочам, любил папу и гулял во дворе, во время возведения песчаных замков в песочнице, строя свои воздушные.