Через пару месяцев мы писали контрольную работу по математике, я, как обычно, быстрее всех решил все для себя, и ко мне сразу потянулся десяток рук с просьбами помочь. Как мне казалось, я аккуратно подсказывал своим соседям по партам так, чтобы Суровый этого не замечал. К концу урока с моим участием было решено порядка восьми контрольных работ моих одноклассников. Мы вышли на перемену и, как обычно, собрались возле кабинета.

– Спасибо, – периодически говорили мне те, кому я помог.

– Рано благодарите, результатов-то еще нет, – отвечал я.

После звонка мы все расселись по своим местам в кабинете. Суровый молча смотрел в класс из-за своего стола, ожидая, когда наступит тишина, что, естественно, случилось за считанные секунды. Учитель встал, опираясь на трость, и медленным шагом начал ходить между партами, периодически ударяя своим орудием в пол.

– Мрия, – назвал он мою фамилию, не останавливая шага и не поворачивая голову в мою сторону, – скажи мне, пожалуйста, неужели ты правда думаешь, что помогаешь им? Ты в самом деле веришь, что когда за них все сделано, твоим товарищам лучше? Восемь контрольных работ решены твоей рукой, и все на «отлично». Как я должен оценивать их теперь, скажи? Пока ты учишься дома, твои одноклассники гуляют во дворе, и ты думаешь, как хорошо им, и правильно ли выбрал свой путь ты. А потом приходишь в школу и делаешь все возможное для поддержания их праздного образа жизни. Чем же это все кончится? А я расскажу тебе, Мрия. Дальше может быть два варианта. Либо ты со своей головой добьешься потрясающих результатов, а они, пропустив из-за тебя все на свете и ничего не понимая, останутся на уровне своего третьего класса, в чем виноват будешь ты, либо эти восемь человек, которым ты решил контрольную, так и научатся вертеться, что более вероятно, а ты со своим «супер интеллектом» останешься в дураках, и еще, не дай Бог, повесишься. А чтобы этого не произошло, я всем восьмерым ставлю «пять», а тебе «два» без возможности исправления. Продолжай решать за других, Мрия.

До конца года у меня никто не списывал. Суровый справился со своей задачей.

А через неделю после этого случая мы засунули жвачку в волосы одного из наших одноклассников. Я не принимал в этом участия, но прекрасно видел, кто, как и когда это сделал. В этот раз Суровый беседовал с классом сидя, не постукивая тростью.

– Мрия, встань, – обратился он ко мне, – расскажи-ка, как в голове твоего товарища оказалась жвачка?

– Не знаю, – спокойно ответил я.

– Не знаешь? Ты хочешь сказать, что ты ничего не видел?

– Все верно. Я ничего не видел.

– Но ведь жертва сидит прямо перед тобой! Может быть, это ты сделал? За то, что из-за него ты получил свою двойку, например.

После этих вопросов мое спокойствие улетучилось. Внутри меня колебались желание выгородить себя и проявить стойкость.

– Это был не я.

– Не ты? А ну, ребята, встаньте, кто сделал эту «чудесную» шутку со жвачкой, – на слове «чудесный» Суровый сделал ироничный голос, полный желчи и презрения.

Весь класс сидел. Стоял один я.

– Видишь, Мрия, кроме тебя никто не стоит.

– Но ведь это Вы меня подняли, – уже твердо ответил я, потому что во мне вспыхивала обида за несправедливое обвинение.

– Но кто же тогда? Ведь объект сидит прямо перед тобой, ты должен был видеть и субъект!

Я чувствовал на себе сильное давление взгляда настоящего виновника, но вся моя сущность была против того, чтобы назвать имя или даже посмотреть в его сторону.

– Ничего не видел, – равнодушно ответил я.

– Отца в школу, – отрезал Суровый.

По классу прошелся шепот. Это был нонсенс – Суровый ни разу за два с половиной года не вызывал родителей, считая, что все проблемы способен разрешить сам. Минут десять в классе была тишина. Учитель стрелял глазами по кабинету, как будто чего-то выжидая. Внезапно он встал, взяв трость и похлопывая ее нижним концом по ладони другой руки.

– Итак, класс, прошу вас познакомиться с тремя новыми учениками. Во-первых, у нас появился стукач, – после этих слов он показал тростью на потерпевшего, – этот человек не смог разобраться сам и побежал жаловаться ко мне, сдав всех и вся. Во-вторых, мы приобрели подлеца, – на этот раз трость повернулась в сторону преступника настоящего, – он не только бросил жвачку в волосы своего более слабого товарища, но и молча смотрел, как я наказал за его поступок невиновного человека. Это омерзительно. В-третьих, мы увидели, что в нашем классе есть мужчина. Несмотря на то, что вы итак подставили его с контрольной, он молча принял чужое наказание, лишь бы не сдать товарища. Ты настоящий мужчина, Наполеон.

Суровый впервые за время нашего знакомства назвал меня по имени.

Именно таким образом Суровый воспитывал в нас те вещи, которые считал правильными. Один этот человек сделал для становления моей личности больше, чем кто-либо. Он первым заложил фундамент.

Да-да, меня зовут Наполеон. Наполеон Мрия.

Когда я родился, отец сразу заметил, что указательный и средний пальцы моей руки одинаковые по длине. Этим славился Наполеон Бонапарт, в чью честь и назвал меня папа. Эта особенность в хирономии считается символом величия и высочайших управленческих способностей. Мой отец верил в это. А под влиянием Сурового к средней школе в это начал верить и я, осознавая свою уникальность или, по крайней мере, навязывая это осознание самому себе. В пятый класс я пришел достаточно высокомерным и самоуверенным, считая свой интеллект и эрудицию на порядок выше остальных, ничуть, однако, не возвышая себя при этом среди одноклассников по человеческим качествам.

В тот год к нам пришла новая девочка. Ее веснушки (а веснушки я никогда не любил) были первым, что бросилось мне в глаза. Сухие бледно-рыжие кудрявые волосы и немного надменный взгляд – этих слов достаточно, чтобы описать ее. Новенькую посадили за парту впереди меня к парню, которому год назад мы засунули в голову жвачку. Я всегда настороженно и предвзято относился к новичкам. Мне казалось, что они будут привлекать слишком много внимания или смогут составлять мне некую конкуренцию. Но до сих пор эти страхи не были оправданными, пока не пришла она, Анжела.

Как-то раз на уроке русского языка был задан вопрос всему классу, а я по своему обыкновению выкрикнул с места ответ, естественно, верный. Реакцией на это был достаточно жесткий, с легким налетом презрения взгляд Анжелы, а также целая лекция новой учительницы о том, что я выскочка. Таких ситуаций стало становиться все больше. Все то, к чему меня приучил Суровый, теряло смысл и ломалось на глазах. Я каждый раз напарывался на агрессию со стороны новенькой и учителей, в ответ на мои попытки продемонстрировать свое интеллектуальное превосходство. С педагогами было все ясно: они пытались воспитать дисциплину и отучить нас от детских выходок, но в итоге их переучил я. Многие учителя средней школы быстро привыкли, что я знаю много, а мои ответы точные и обоснованные; к тому же я много спорил и хорошо отстаивал свою точку зрения. В конечном итоге, мне стали позволять больше, что еще сильнее злило Анжелу.

Она была умной, но я чувствовал, что до меня немного не дотягивает – не хватало какой-то смекалки, что ли. Ее это заводило. Она хотела быть лучшей, занять мое место, но в этом и заключалась провальность ее цели. Я вел себя так от скуки и от некоего чувства собственного превосходства, демонстрируя, что я выше всей системы. Анжела же хотела быть впереди, находясь внутри системы, на самой поверхности, будучи ее частью. Меня и мою подругу она презрительно называла пошляками, даже в лицо, а мы назло говорили, как можно громче, и все более извращенные вещи.

Я чувствовал, что между мной и Анжелой возникает какая-то связь, основанная на конкуренции, взаимной агрессии и куче других необъяснимых факторов. Моя подруга говорила, что я нравлюсь новенькой, мол, поэтому она ведет себя так; я же видел только указанные мною причины. А некоторое время спустя я начал замечать, что предвзятое отношение девушки ко мне меня задевает. Периодически у меня возникало желание помирить нас, наладить отношения и убрать ее отвращение.

Теперь моя соседка стала говорить, что Анжела понравилась мне, я же объяснял все тем, что не люблю, когда люди относятся ко мне с неприязнью, и это было правдой. Я стал меняться. Перестал подкалывать незнающих одноклассников, начал помогать им по-доброму, без издевки и высокомерия. Пытался говорить и шутить с Анжелой. В конечном итоге оказалось, что пошлый юмор ей совсем не чужд, многие шутки исходили даже от нее. Но она все равно постоянно смотрела на меня с подозрением, будто пытаясь подловить меня на притворстве.

Но нет, перемены были настоящими, и наши отношения почти наладились. Я одержал маленькую победу, хотя, по сути, победу одержали надо мной. Так одна высокомерная девочка с комплексом неполноценности сделала примерно за год из меня достаточно, как я считаю, хорошего человека. Это было еще одним этапом моего формирования, произошедшим со мной за школьную жизнь.