Банально, однако судьбы многих из наc, действительно, напоминают причудливые кружева, сплетенные мастерицей по имени Жизнь. Конечно, было бы разумно как-то обойти это старый словесный штамп, но уж больно он подходит к ситуации. У посла Израиля в Беларуси Зеева Бен-Арье узоры Жизни получились просто уникальными.

— Традиционная просьба рассказать о себе.

— Родился уже достаточно давно, 30 октября 1945-го года. В Харькове. Все мои родственники были врачами, и для родителей медицина была всем — профессией, призванием, мировоззрением, жизненным кредо и, если хотите, даже национальностью. Рос в семье единственным ребенком.

Отец, Леонид Исаевич, достаточно поздно женился, и они с моей матерью (её звали — Елена Викторовна) уже не решались на продолжение рода.

Впрочем, все относительно… Мне сейчас 62-а года, а моей дочери год и 10 месяцев. Ему тогда было только 38 лет. По сравнению со мной совсем молодой.

К сожалению, он очень рано умер, в 58 лет.

Безусловно, среда, где я рос, сильно повлияла на моё воспитание. Главное в ней – служение человеку, высочайшая порядочность и готовность в любых условиях прийти на помощь. Надеюсь, именно так и получилось.

Это плюс. Минусом можно назвать то, что официально никакие национально-политические «нюансы» в семье не существовали. В реальности все было далеко не так. Мой дедушка, Виктор Моисеевич Коган-Ясный, очень известный врач (не только в харьковском, но и во всеукраинском масштабах) был арестован первым, когда печально известное «дело врачей» докатилось до Харькова. Он возглавлял Медицинское общество Харькова. Освободился только после смерти Сталина. Годы, проведенные в лагере, очень серьезно сказались на его здоровье.

Во время дипслужбы в Киеве мне удалось получить доступ к его «делу». Беспорядочные, смехотворные, совершенно необоснованные обвинения.

Жизнь в Харькове была тяжелой и безрадостной. Не в экономическом плане, потому что родители зарабатывали довольно неплохо (по харьковским меркам), а в смысле атмосферы, в которой мы жили. В этом плане 50-60-е годы были весьма суровыми. Прежде всего, в национальных подходах. Так называемый советский интернационализм, по сути, представлял собой большевистскую русификацию. И был направлен в Харькове, прежде всего, на полное уничтожение любых проявлений украинской культуры, а украинский язык преподносился, как язык малограмотных людей. К сожалению, с подобным подходом мы порой сталкиваемся и в наше время, правда, сейчас уже не в Украине.

Разумеется, жертвами такого подхода являлись и евреи, потому что какое-либо проявление еврейского национального самосознания было еще более недопустимым, чем возрождение чего-то украинского.

В Харькове я прожил до 25-ти лет. Именно там закончил университет. Поначалу решил стать специалистом по математической лингвистике. И структурной, и прикладной. Потом захотелось стать специалистом по математической психологии. Начал интересоваться этой сферой и даже опубликовал, будучи студентом, несколько десятков работ.

— Как говорят молодые, это круто.

— У нас был руководитель, который очень любил публикации. В мою группу входило 6-7 человек. Любое наше исследование публиковалось за подписями всех членов группы. Таким образом, получалось, что у каждого было очень много всяких печатных работ. Когда я защищал диплом, то не делал это классическим образом — не писал текст. В дипломную папку положил более двух десятков своих публикаций.

Но, несмотря на это, продолжать занятия наукой не смог из-за антисемитизма, вылившегося в банальное отсутствие для меня в университете квоты. Хотя было хорошо, известно, что вакансии есть, но для меня ее почему-то не нашлось. Хорошо помню: завкафедрой Григорий Иванович Середа (красавец, художник), когда я пришел и рассказал об этом, рисовал яблоко. Послушав меня, он возмутился: не может быть. И побежал к начальству. Через несколько минут вернулся, молча на меня посмотрел и, ничего не сказав, стал накладывать тени на яблоко, ибо сказать ему было нечего.

После этого я работал на разных, совершенно случайных, работах. Был транспортным рабочим.

— Грузчиком что ли?

— Можно сказать и так. С водителем «полуторки» мы приезжали на какую-то базу, что-то грузили, перевозили в другое место. Очень полезная для здоровья работа. Особенно зимой.

Как и следующая – почтальон.

Неофициально продолжал в университете научные исследования. Даже немного публиковался.

Потом мне повезло. Познакомился с харьковской группой будущих репатриантов, которая в 1970 году первой подала документы на выезд. Стало понятно, что именно это и мой путь — своеобразная реакция на притеснение всего национального. Возможность была эфемерной, мало, кто мне верил. Например, мать по этому поводу расплакалась и сказала, что слишком долго и тяжело носила передачи в тюрьму моему дедушке. На меня ей просто может не хватить сил. Такое у многих тогда было восприятие. Дескать, это не путь в Израиль, а путь в тюрьму.

Тем не менее, мне повезло. После года отказов и без тюремных заключений (обыски и краткосрочные задержания не в счет) в 1971-ом году удалось репатриироваться в Израиль. Спустя 37-м лет понимаю, что это было самым важным решением моей жизни.

В Израиле я попытался продолжить научные исследования. Но там математическая психология, которой я занимался, очень далеко ушла вперед. В СССР уже не называли кибернетику «продажной девкой империализма», но последствия этого чувствовались.

Когда в Израиле подал свой реферат, чтобы стать доктором наук, мне сказали: предложение очень интересное, но вы опоздали на 10-11 лет.

Затем предложили поработать на израильском радио, и я стал журналистом.

— Получается, что мы — коллеги?

— В некотором смысле – да. Я работал там, где готовили передачи на Советский Союз. Когда в 1992-ом уходил с радио, то был уже главным редактором, отвечал за все вещание на СССР. Что интересно, отвечал не только за передачи на русском языке, который знаю, но и за то, что шло на грузинском, бухарском и даже на тацском, о котором вообще не имел никакого понятия. Впрочем, пикантность здесь весьма относительна: обсуждалось содержание передач, а то, как они передавались, к сожалению, непосредственно проверить не мог.

Параллельно много печатался в газетах, вел выпуски новостей на русском телевидении.

После распада Советского Союза появилась необходимость устанавливать дипломатические связи с еще энным количеством стран. Если я не ошибаюсь, в восьми столицах бывших союзных республик Израиль открыл свои посольства. В МИД специалистов по этой части земного шара не хватало. Поэтому был объявлен свободный конкурс. А я, после падения «железного занавеса», не раз ездил в СССР с лекциями, встречался с еврейскими общинами. Новое дело показалось очень увлекательным. Понимал менталитет «советских» евреев. Но понимал его уже с точки зрения коренного израильтянина. Конкурс выиграл и попал в небольшую группу, которую пригласили на работу в израильское Министерство иностранных дел. Потом была Украина, где я стал помощником посла и вместе с послом Цви Магеном открывал в Киеве первое израильское посольство.

Так стал кадровым дипломатом. После Украины полгода работал в Беларуси. Затем в России, опять в Украине и четыре года назад получил назначение посла в Беларуси.

— Но Вы ведь живете не только работой. Может, есть какое-то хобби?

— Иногда я говорю, что для меня хобби – работа посла, а настоящее призвание – литературный перевод. Еще в Израиле подготовил и издал несколько сборников израильской прозы на русском языке. Сделал это, потому что мне показалось: израильская проза очень-очень мало известна в мире. Точнее, была тогда. Сейчас стала более известной. Но, прежде всего, для англоязычных читателей.

Кроме того, меня подвигло к этому делу еще и низкое качество переводов, которые появились в семидесятые годы прошлого века. Сейчас уже уровень совсем другой. Появилась целая плеяда переводчиков. И выросших в Израиле, и очень опытных, приехавших из СНГ. Тогда было мало. Я стал одним из первых. В основном, переводил с иврита (или английского) на русский.

Сейчас в Беларуси сделал первый опыт литературного перевода на иврит. Два рассказа Василя Быкова. Один уже опубликован, второй пока нет, но это, как говорится, дело времени.

Кроме занятий переводом очень люблю учить языки. Для меня это не нагрузка, а любимый отдых. Для начала я выучил иврит. Причем довольно глубоко, ибо можно овладеть языком лишь для ежедневного пользования или газетного чтения.

Потом перешел на арабский. Считаю его одним из самых великих языков в мире.

Приехав в Беларусь, посчитал своим долгом выучить и белорусский. Поначалу казалось, что у меня есть очень хорошие задатки. Очень скоро эти задатки превратились в помехи. Я имею в виду знание русского и украинского. Учить белорусский мне было нетрудно, но потом русский, и особенно украинский, стали тормозить активное пользование «мовай». Пассивно я знаю белорусский язык практически в совершенстве и очень много на нем читаю. Причем, знаю такие слова, которых не знают даже многие белорусы. А активно разговаривать по-белорусски мне очень трудно. Мешает, прежде всего, украинский язык. От русского я могу абстрагироваться, а вот от украинского нет. Слишком похожи. К сожалению, не сделал такого шага, как это удалось уважаемому мной Стефану Эрикссону, не стал свободно говорить по-белорусски.

Это два не очень активных хобби, и связаны они, в первую очередь, с сидением за столом. Вряд ли можно назвать еще одним чтение книг. Этим качеством должен обладать каждый культурный человек. Другое дело — некоторое смещение акцентов в область электронных источников. Я, кстати, не вижу в этом ничего плохого, а разговоры про «молодежь, которая не читает, а только смотрит телевизор и пользуется компьютером» не считаю продуктивными. Это веяние эпохи. Хотя, компьютер, для меня в некотором смысле нагрузка. Более того, смотреть телевизор для меня тоже нагрузка. Отдохнуть можно только тогда, когда читаешь книги. Читаю по-русски, по-английски, по-белорусски, немного по-арабски. И, естественно, на иврите.

Из активного времяпрепровождения очень люблю то, что называется поездками и походами. Жена с этим не может согласиться, но меня мало интересуют города. Если будет выбор между Амстердамом и деревней Клястицы, что за Полоцком, где я бывал, выберу последнюю. Поездки, как говорят «в глушь, в Саратов» значительно облегчают жизнь. Особенно в Беларуси, где так много рек, лесов, озер. Где можно долго ходить пешком. Для меня такой отдых самый желанный.

— Помнится, Вас не так давно приняли в белорусский Союз писателей. К сожалению, у многих белорусов отношение к своему языку, мягко говоря, не совсем правильное. Что думает по этому поводу израильтянин? 

— Не хочется углубляться в тонкости терминологии, но меня в некотором смысле можно считать националистом. Где бы я не был, всегда являюсь убежденным сторонником развития там национальной культуры. Так было в Украине. Так происходит и сейчас. Тем более, что в Беларуси я познакомился с настоящими служителями белорусского языка и культуры. Теми, кто его хранит и пытается его развивать. К сожалению, их дело сложно назвать благодарным. Увы, с точки зрения национального развития Беларусь практически всегда находилась под чьим-то серьезным влиянием. Будь то польское или российское. К тому же чисто национальные корни были неглубокими. Восприятие национального у простого народа и элиты нельзя назвать одинаковым. Например, в украинских селах все говорят только на украинском языке. В Беларуси такого нет.

Парадокс. По данным социологических опросов огромное количество белорусов говорит, что они хотят быть белорусами и поддерживают независимость, но делать для этого ничего не хотят.

Глубоко убежден, что Беларусь не может быть полностью независимой страной без белорусского языка. И вообще. В мире без национальных языка и культуры существует очень мало стран.

Можете считать русский вторым государственным, можете делать, что хотите, но основой должен быть только белорусский язык. Как этого добиться? Очень сложно, потому что принуждением, насильственными методами цели не достичь. Белорусский язык уничтожен настолько глубоко, что его нужно возрождать практически с нуля. Нельзя человека заставить перейти на белорусский язык, если в его семье на нем не говорят даже родители. Белорусскому языку белорусов нужно учить заново.

Но есть и другие факты. Известны случаи, когда молодые люди не произносили до 18 лет на нем ни одного слова, а потом вдруг начали говорить по-белорусски. Конечно, поначалу это было трудно и смешно. Люди сами приходят к тому, что что-то создать без этого просто невозможно.

Пример тому – Израиль. Конечно, иврит мертвым языком никогда не был. Он был языком молитв, немножко – литературы, но не применялся на разговорном уровне. В 1948 мы его фактически возродили. Возродили практически из ничего. Кстати, одним из тех, кто стоял у истоков, был выходец из Беларуси — Элиэзер Бен-Егуда. Именно благодаря этому и возникло наше государство.

Нечто подобное наступит и в Беларуси. Когда-то здесь придут к власти люди, которые не привыкли к мысли, что «Москва — это все», а русский язык является матерью всех языков.

— Насколько я понял, семью Вы создали недавно. Впрочем, на эту тему можно не говорить…

— Мне здесь абсолютно ничего скрывать. Жена, Ольга, в отличие от меня, еще молода. Естественно, у меня это уже не первая семья. С женой мы отсчитываем время не с момента бракосочетания, а эпизода нашего знакомства. Тогда получается 14 лет. По ряду «технических» обстоятельств брак заключили совсем недавно.

Познакомились мы в Украине, когда я пришел читать лекцию в историческую библиотеку, где она работала.

Как я уже упоминал, год и 10 месяцев назад у нас родилась дочь Ронит-Елена. Это настоящее счастье. Между прочим, моему старшему сыну Георгию уже 41 год.

08.08.08