Пустившись в подобные размышления, Антс решил, что стоит заняться более глубоким исследованием вопроса. Ведь ничтожно мало зная о так называемой неживой природе, много ли может человек знать о жизни Нечистого? Нечистый – нечто живое. Антс в этом не сомневался. С целью внести в вопрос ясность и вызвать появление новых мыслей, он принялся читать книги – большие и маленькие. За последнее время наша литература развивалась настолько бурно, что Антс именно с нее и начал свои исследования. Но ничего, напоминавшего Нечистого, он в литературе не нашел. Нигде он не встретил столь безрассудной дерзости и сумасбродной нелепости. Все тут было красивым и благородным, величавым и героическим, идеально реальным и реально идеальным – смотря по тому, кто и каким путем все воспринимал, чувствовал и видел. Главное – видел, ибо все на свете зависит от того, откуда или как смотреть. Стол – это узкая полоса, если смотреть на него с краю; палка – это точка, если смотреть на нее с одного конца. И кто может с уверенностью сказать, когда именно широкий стол становится узкой полоской, а длинная палка – круглой точкой, и наоборот?

Однако нашлись-таки два писателя, привлекшие внимание Антса. Один писатель создавал из лирических вещей эпические, из эпических романтические, из романтических драматические – и наоборот. Это как будто напоминало Юрку: Нечистый, человек, блаженство, или: блаженство, человек, Нечистый. Не совсем, правда, но немножко было похоже, – как переменный ток в электричестве. Другой писатель прямо говорил о Нечистом, но у него не было ни малейшего намека на то, что Юрка выходец из ада, что, обретя на земле блаженство, он устремится обратно в ад. После этого Антс задумал обратиться к иностранной литературе. Однако знатоки единодушно отсоветовали ему это: в последнее время иностранная литература находится, дескать, целиком под влиянием отечественной литературы. Вот если Антс примется изучать древние-предревние книги, тогда, мол, другое дело. Но к последним Антса не тянуло, потому что больше всего остального он любил современность: ведь важнейшая цель и благороднейшее призвание мировой истории заключалось в появлении на свет его, Антса, который боится Нечистого.

Для того чтобы доподлинно узнать, содержится ли в книгах что-либо интересное о Нечистом, Антсу достаточно было обратиться к пастору. Кто же, как не пастор, должен уметь разбираться в старинных фолиантах. Антс так и сделал, спросив, разумеется, осторожно и с подходцем: не покоится ли Юркина непоколебимая вера в то, что он Нечистый, на какой-нибудь реальной основе?

– Что ты понимаешь под реальностью, дорогой Антс? Какую реальность ты подразумеваешь: реальность веры или реальность жизни? – спросил в свою очередь пастор.

– Разве их нельзя как-то объединить?

– Весьма трудно, дорогой Антс. Ясно лишь одно – люди только и делают, что пытаются сочетать две означенные реальности. Однако свершить сие не легче, чем развести огонь в воде. Ты, может быть, слышал, что какой-то древний грек изобрел некогда жидкий огонь, но нигде я не читал о том, чтобы в Греции открыли средство сочетать реальность веры с реальностью жизни. Если же такое сочетание действительно когда-либо наблюдалось, то во всяком случае оно было не настоящим, ибо в те времена еще не ведали истинной веры. Истинная вера возникла именно вследствие гибели Греции вместе с ее жидким огнем. Стоит проследить с той поры развитие веры и жизни, как не останется сомнения, что чем ближе вера к истине и чистоте, чем ближе у нее способности даровать блаженство, тем дальше она от жизни. У блаженства, которое заключено в самой вере и которое сопутствует ей, нет ничего общего с жизнью, ибо блаженство – на небесах, а жизнь – на земле. Верить не имело бы смысла, не будь вечного блаженства. Жизнь требует себе всего того, что можно испробовать, почувствовать, измерить и взвесить, к вере же относится то, чего не в состоянии постичь ни чувством, ни мыслью, а потому благо самой веры находится или по ту, или по эту сторону жизни. И спроси у нас сейчас, – это, так сказать, между нами, – уверены ли мы в том, что блаженство, сулимое верой, поистине существует, волей-неволей мы вынуждены были бы ответить: для того чтобы твердо уверовать в блаженство, надо его обрести, и, значит, оно должно пребывать у нас на земле. Но это противоречит вере, по которой блаженство только на небесах, а отнюдь не на земле и не для живого человека, а только для мертвых.

– Дорогой пастырь, – промолвил тут Антс, – я вынужден тебя перебить, иначе я забуду сказать, что вертится у меня на языке. Ты говоришь, что поверить в блаженство очень трудно, что сперва нужно его обрести, лишь тогда поверишь. Так это или нет?

– Почти, но не совсем, дорогой Антс.

– Все-таки почти?

– Пожалуй.

– Довольно и того, большего мне не надо. Стало быть, если кто-нибудь верит, что он человек, значит ему нужно было уже и раньше быть человеком, хотя бы самую малость.

– Малость нужно было.

– А может ли собака или лошадь верить, что она человек?

– Животные лишены веры, дорогой Антс.

– Почему?

– Вера пребывает только там, где есть живая и вечная душа.

– Разве у животных нет вечной души?

– Нет, дорогой Антс.

– Наверняка?

– Наверняка, поскольку мы верим в искупление грехов, в спасение души.

– Но в таком случае Юрка из Самого Пекла – настоящий Нечистый, который влез в человеческую шкуру, чтобы здесь, на земле, спасти душу.

– Как так? – изумленно спросил пастор, не поняв головокружительной логики Антса.

– Конечно же! – воскликнул Антс. – Раз собака или лошадь не может верить в то, что она человек, то возможно ли человеку верить в то, что он Нечистый? А Юрка верит в это нерушимо, верит настолько твердо, что, обуреваемый такой верой, он должен-таки быть на самом деле Нечистым.

– Нет, дорогой Антс. Тут ты ошибаешься.

– Значит, лошади труднее почесть себя человеком, чем человеку Нечистым?

– Безусловно труднее.

– Но ведь мы уже давно живем бок о бок с лошадью, в то время как…

– Ничего не значит, дорогой Антс.

– …в то время как Нечистого редко кто видел.

– В том-то вся и суть: не видел – уверуешь, а увидишь – не поверишь. Кроме того, ты забываешь, что наше духовное родство с Нечистым гораздо больше, чем с животными: у обоих – у человека и Нечистого – вечная душа, только с той разницей, что душа последнего не обретет спасения.

– Ну, а если он, как человек, поверит в искупление грехов?

– Однако он не верит. Ведь Юрка говорит, что искупление, мол, в расчет не принимается.

– Итак, Юрке тоже не обрести блаженства?

– Без веры в искупление – нет.

– Стало быть, ему не обрести его, будь он хоть настоящим Нечистым, сошедшим ради этого на землю?

– Нет, все равно не обрести.

Это и было по сути то, что хотел выяснить Антс: если Юрка действительно Нечистый и тянется к блаженству, то обретет он его или нет? Ведь раз он не сможет спастись, значит люди благодаря искуплению грехов попадут в рай, и, будь Юрка хоть трижды Нечистый, – Антсу от этого ни жарко, ни холодно. Сейчас Юрка арендует у него Самое Пекло, этого для начала хватит. Что касается искупления грехов, в которое надо верить, иначе можно очутиться у Юрки в аду, так это Антса не особенно заботило. Он, правда, не очень-то набожен, но у него хватит смекалки, чтобы незадолго до смерти серьезно подумать об искуплении грехов. Ведь вся соль в том, как ты ведешь себя перед смертью: веришь или нет.

Итак, Антс спокойно отправился домой, и уже по дороге стал прикидывать, как бы получше использовать величайшую Юркину трудоспособность: запрячь ли его целиком в работу в усадьбе, которая принадлежит теперь ему, Антсу, или время от времени гонять этого арендатора туда, где в нем будет надобность? Посетив Юрку и разговорившись с ним, Антс попытался узнать, долго ли тот думает оставаться в Самом Пекле.

– Пока не обрету блаженства, – отвечал Юрка.

– А если вовсе не обретешь? – усмехнулся Антс, как будто переча назло.

– Обрету, – решительно подтвердил Юрка.

– И вернешься после этого обратно в ад? Так, что ли?

– Конечно.

– А вдруг в аду выяснится, что ты не обрел спасения души, тогда что?

– Вернусь на землю.

– Снова сюда, в усадьбу?

– Нет не сюда, потому что здесь блаженства не обрести.

– Куда же ты подашься?

– Куда Петр направит. Может быть, в усадьбу Хитрого Антса.

– Так ведь там опять-таки я.

– Ты к тому времени умрешь.

– Откуда ты знаешь?

– Человек умирает раньше Нечистого.

– Человек хоть и умирает, но вечен.

– Конечно, вечен, иначе ему не попасть в ад.

– Так не ради же ада бог создал человека?

– А ради чего же?

– Не знаю, но…

– Ты уверуй, тогда будешь знать.

– Уверует лишь тот, что спасет душу.

– Верь, и будешь спасен.

– А обретя спасение, попаду в ад, не так ли? – уже раздраженно спросил Антс.

– Спасенному все равно, – спокойно отвечал Юрка.

– Разве человеку все равно, в аду он будет или в раю?

– Если он верит – ему все равно.

– Стало быть, человеку нет никакого смысла верить?

– Никакого, потому как он все равно в ад попадет.

– Почему же обязательно в ад?

– Потому что я обрету блаженство.

– А если не обретешь?

– Обрету.

В том, как Юрка топтался вокруг своего блаженства, крылось что-то жуткое, но еще страшнее, по мнению Антса, было то, что, беседуя с Юркой, он сам волей-неволей начинал думать и чувствовать по-Юркиному. Чтобы настроиться на иной лад, Антс пытался поколебать Юрку в его вере, однако это ему не удавалось. При всех своих доводах он неизменно попадал впросак. Больше всего беспокоил Антса вопрос об искуплении, ибо все чаще и чаще он думал о том: принимается ли в расчет искупление, или нет? Кто прав – пастор или Юрка (то есть Нечистый, если это действительно он)? Кто из них лучше разбирается в таинственных делах царства божия?

В то же время повседневная жизнь шла своим чередом: Антс только и знал, что поучал да указывал, приказывал да запрещал, а Юрка работал, гнул спину весь день до полуночи. Чтобы еще сильнее разжечь в нем усердие, Антс обычно толковал об одном и том же, но по-разному:

– Делай как знаешь, но я лишь о твоей пользе думаю. Ведь ты все время твердишь, что жаждешь блаженства, а пастор говорит, что заслужить его лучше всего трудом. Недавно мы с ним размышляли, как бы облегчить тебе жизнь. Пастор думает, что облегчить-то можно, да только вот как быть тогда со спасением души, с блаженством. Коли ты беспременно хочешь спастись…

– Непременно хочу, – подтвердил Юрка, перебивая Антса.

– Тогда ничего не поделаешь. Пастор думает, придется тебе поворочать по-прежнему, ибо труд протащит твое дюжее дело в царство божие даже через игольное ушко.

– Я сойду в ад.

– Спасенному все равно, где быть, – повторил Антс Юркины слова.

– Все равно, – согласился Юрка и, немного подумав, спросил: – Стало быть, чем тяжелее работа, тем скорее обретешь блаженство?

– Да, чем тяжелее работа и чем ее больше, тем скорее, – ответил Антс. – Труд заменяет собой искупление, коли оно не считается.

И Юрка трудился. Он рыл канавы, корчевал пни, срезал кочки, таскал и дробил камни, обрабатывал целину под поле, чистил покосы – все, как наставлял Антс. Прибавлялось скота в хлеву, больше становилось ребят в доме. Некоторые из них поумирали от болезней, кое-кто погиб от несчастного случая, как тот малыш, которого ужалила змея, когда он сидел с Юркой на кочке. Малыша, пожалуй, можно было бы спасти, но никто не обратил на него внимания. Только и заметили, что ребенка потянуло ко сну и он задремал. Юрка корчевал в это время пни, резал кочки, а тот спал себе рядом с ним, да так и не очнулся от своего сладкого сна. Никто его по-настоящему не оплакивал: одним был недосуг, а у других – малых сестренок и братишек – было время, но они не понимали, как так оплакивать.

Больше горестей приходилось терпеть из-за старших детей. На первых порах неплохо жилось у Антса молодому Юрке, который был сметлив и предприимчив. Поэтому его определили в лавку, что находилась в доме на развилке. Но здесь жизнь молодого Юрки пошла вкривь и вкось, словно какое-то проклятие тяготело над этим домом. Беда заключалась в том, что здесь увидела его дочь Антса, Элеонора, которая во время школьных каникул заходила в лавку. Там же у Юрки произошла стычка с молодым Антсом, который не выносил, если его сестра иной раз, бывало, перекинется словом с Юркой.

– Мою сестру оставь в покое, не то… – сказал молодой Антс и поднял палку.

– Скажи лучше твоей сестре, чтобы она меня оставила в покое, – ответил молодой Юрка.

– Заткни свое хайло, бесстыжая нечисть! – закричал молодой Антс и вышел из лавки.

На следующий день барышня Элеонора появилась снова. Она потребовала, чтобы ей отпускал товар только молодой Юрка.

– Ты сказал вчера моему брату, что я не даю тебе покоя, – сказала Элеонора.

– Барышнин брат сам сказал, что я не даю покоя барышне, – ответил молодой Юрка.

– Это он так сказал?

– Да. «Оставь, говорит, мою сестру в покое, не то…»

– Что – не то?

– Не знаю. У молодого барина была в руках палка.

– Он хотел тебя ею ударить?

– Пусть бы попробовал.

– Ты что же, угрожаешь моему брату?

– Нет, но я его не боюсь.

– Он очень силен, поверь мне. Его никому не одолеть.

– А я одолею.

– Ты еще его силы не испытал.

– Ничего, у меня зато рога на голове.

Элеонора громко расхохоталась. Это случалось с барышней весьма редко даже в обществе ей подобных, не говоря уж о тех, кто работал у ее отца.

– Чему барышня смеется? – спросил молодой Юрка.

– Ты очень забавный! – И барышня снова засмеялась.

– Я вовсе не забавный.

– И у тебя в самом деле есть рога?

– В самом деле.

Барышня серьезно посмотрела на парня, и ее обычно ясные глаза словно заволокло легкой дымкой, – правда, только на мгновение, но молодой Юрка все же успел это приметить. Затем Элеоноре понадобилось еще что-то, и пока Юрка трепетными руками заворачивал покупку в бумагу и перевязывал шпагатом, чувствуя невольную дрожь в пальцах, барышня тихо сказала ему, сохранив на лице выражение полного безразличия:

– Сегодня ночью на опушке леса, у ржаного поля.

Сказала, вскинула голову и попрощалась со всеми, кроме Юрки, будто того и в помине не было. Слова Элеоноры, сказанные напоследок, звучали в ушах у парня. Смысл их сначала не доходил до его сознания, но затем он неожиданно решил, что понял все. Ночью Юрка отправился к ржаному полю. Пришлось долго ждать, – и вот вместо Элеоноры появился молодой Антс с дубиной в руках.

– Ты чего тут по ночам шатаешься? После ходит днем как сонная тетеря. А ну, ступай прочь! – заорал он на парня.

– Не уйду, – ответил тот.

Молодой Антс замахнулся, намереваясь ударить Юрку, но тот во-время поймал барчука за руку и вырвал у него дубину. Антс пустил было в ход кулаки – в городе его обучали боксу, – но вскоре был сбит с ног и очнулся во ржи, на спине. Поднявшись, он снова попытался напасть на Юрку. Увы, результат оказался тот же. После этого он с проклятиями убрался восвояси.

Прошло несколько дней, прежде чем Элеонора снова показалась в лавке, – она пришла за плиткой шоколада.

– Почему ты не пришел в тот раз? – спросила она у молодого Юрки.

– Я приходил.

– Для того чтобы драться с моим братом! Стыдно!

– Это он со мной дрался.

– И драка оказалась важнее, чем я, не так ли?

– Но ведь барышни там не было.

– Скажи_ пожалуйста, не было! Будь сегодня на том самом месте.

Молодой Юрка раздумывал, идти или не идти: он не знал, правду ли говорит Элеонора, или водит его за нос. В конце концов желание пойти взяло верх, и ночью Юрка опять отправился в поле.

На этот раз Антс пришел с двумя сообщниками, здоровенными парнями. Увидев Юрку, Антс тотчас закричал:

– Ты опять тут? А ну-ка, убирайся прочь!

И прежде чем Юрка успел что-либо ответить или шевельнутся, они втроем набросились на него. Бешеная злоба вспыхнула в Юрке: трое против одного. Весь в синяках и шишках, он так поколотил парней, что те, друг за другом, задали стрекача.

На следующий день молодого Юрку позвали к старику Антсу.

– Зачем ты, собака, избил молодого барина?

– Сам он меня бил.

– Так и надо, не топчи рожь по ночам. Ты изувечил молодого барина, и за это тебе придется отвечать.

– Они втроем напали на меня, – защищался молодой Юрка.

– Нет, ты напал на них, все трое так показывают.

– Они врут.

– Мы еще увидим, кто врет. Ты все-таки скажи, что тебе надо было ночью во ржи?

– Меня позвала барышня.

– Какая барышня?

– Барышня Элеонора.

– Ах ты бессовестный мальчишка! – закричал Антс и велел позвать свою единственную дочь, чтобы устроить ей очную ставку с молодым Юркой. Но Элеонора вскинула голову и сказала:

– Ты, отец, тоже хорош! Звать меня из-за такой ерунды. С ума я сошла, что ли?

– Слышал? – сказал Антс, когда Элеонора удалилась, не удостоив Юрку ни единым взглядом.

– Слышал, – ответил молодой Юрка.

– Это диво, чтобы моя дочь…

– Барышня хотела посмотреть, растут ли у меня на голове рога, – отвечал молодой Юрка.

– И для этого она звала тебя ночью в рожь, так что ли?

– А то для чего ж?

– Чтобы вздуть тебя за твою грубость и бесстыдство, вот для чего.

– Ну коли так, тогда все в порядке. Другим досталось не меньше, чем мне.

– Тебе придется еще сесть за решетку, так и знай.

– Если посадите, то я убью одного из тех троих, кто напал на меня у ржи.

– Ты еще и угрожать?

– Нет, я не угрожаю, а только говорю, что будет.

– Ты Нечистый, такой же, как твой отец.

– Конечно, иначе с чего бы у меня рогам быть. Антс оставил парня в покое.

Через несколько дней Элеонора опять пришла в лавку. Она была горда и надменна, но в лавке задержалась дольше, чем нужно. Выбрав удобный момент, она сказала Юрке:

– Ты и отцу сказал, что у тебя рога растут?

– Он иначе не верил, что барышня позвала меня в рожь.

– А потом поверил?

– Поверил.

– Что же он сказал?

– Что барышня позвала меня в рожь затем, чтобы меня отколотили.

– Отец, возможно, был прав, а может, и нет.

– Отец был не прав.

– Не будь столь самоуверен.

– Что знаю, то знаю.

– Что же ты знаешь?

– Что я немножко нравлюсь барышне.

– Ишь как! Немножко? А почему?

– Потому что у меня рога.

– У барана тоже рога.

– Так то рога на бараньей голове.

– Ты мне противен!

Слова эти вырвались из таких глубин сердца, что походили на змеиное шипение, Элеонора тотчас ушла.