Однако именно теперь-то каша и заварилась. То ли по наущению пастора, то ли сама по себе, своим умишком, но вдруг и полиция уразумела, что Юркин паспорт – подделка. Юрка, конечно, оставался Юркой при любом паспорте – настоящем или фальшивом, или вообще безо всякого паспорта. Но беда заключалась в том, что, по общему мнению, не разберясь в паспорте, нельзя было никак разобраться и в Юрке. А поди разберись по-настоящему в фальшивом документе!

Все и стали напирать на Юрку, то дома, то в полиции: объясни да объясни, что это за удостоверение, от кого получено и кто ты в сущности сам? Кроме того, допытывались: на самом ли деле женщина, по имени Лизета, которая столь странным образом умерла и при еще более странных обстоятельствах была похоронена Юркой, являлась его женой, а если нет, то кем же она все-таки была?

На последний вопрос Юрка ответил:

– Женой моей была.

– Какие у тебя к тому доказательства?

– Она ведь ушла прямиком в ад.

– Разве твоя жена должна была уйти прямо в ад?

– А то куда же?

– Отчего бы и не в рай?

– Туда ее Петр не пустит.

– Почему ты так думаешь?

– Петр не дурак, чтобы мою бабу в рай пустить.

– А что, очень злая была?

– Почему злая?

– Так с чего же ты взял, что ей в рай не попасть?

– Она ведь прямиком в ад ушла, при чем тут рай?

– Ты же сам сказал, что Петр не пропустит.

– И не пропустит.

– Но почему? Вот что мне хотелось бы узнать! Из-за чего ее не пускают в рай?

– Пастору я об этом говорил, да он не поверил. Больше говорить не стану, все равно никто не поверит, – сказал Юрка.

И как ни дознавался чиновник, как ни угрожал – все напрасно, Юрка твердо стоял на своем: второй раз он объяснять не станет, ибо никто не поймет, а потому и не поверит. Выходит так, что вера от одного только разумения и зависела. В конце концов, для того чтобы разобраться с Юркиным делом, осталось одно средство – допросить пастора.

Тут у чиновника возникли некоторые сомнения, и поэтому он спросил Юрку:

– Ходил ли ты к пастору исповедоваться?

– Я ходил близнецов записывать.

– Стало быть, не из-за своих грехов ходил?

– Каких грехов?

– Не ходил, значит, из-за грехов?

– Я же сказал: из-за близнецов.

– Ладно, хорошо, – успокоил чиновник Юрку, который стал выражать нетерпение, что ему задают вопросы, ответы на которые известны сами по себе.

Вообще говоря, допрос можно было бы на этом и прекратить, ибо чиновнику стало ясно, что Юрка признался не на исповеди, а потому пастору не составляло затруднений сообщить об этом признании властям. Но чиновника неожиданно заинтересовала Юркина двойня, и он спросил:

– Если твоя жена скончалась, то от кого же у тебя близнецы?

– Я их с Юлой прижил, а не с умершей.

– Кто же такая эта Юла?

– Юла – та самая, из-за которой покойница ушла в ад.

Чиновник, которого недавно перевели сюда в интересах службы, был лишь поверхностно знаком с обстоятельствами смерти и погребения Юркиной жены, и ему захотелось услышать обо всем происшедшем от самого Юрки, но тот отказался отвечать и снова объяснил свой отказ признанием, сделанным пастору. Если никто-де ему, Юрке, не верит, то к чему попусту тратить слова. Таким образом, чиновнику осталось одно: обратиться к пастору, который и поведал все, что знал о Юрке, как о Нечистом, и о Петре, выдавшем фальшивое удостоверение личности.

По мнению чиновника, эти данные о Юрке были весьма важными и характерными. Следовало лишь узнать: нет ли и здесь умышленной фальсификации.

Пастор считал, что Юрка говорил правду. Другое дело – достаточно ли чиновнику этой правды, или, что более правильно, не заведет ли она чиновника слишком далеко, потому что Юркину правду надо было, так сказать, принимать на веру, а верить – это для одних слишком мало, для других же чересчур много. Юрка верит, что он Нечистый, сошедший в образе человека на землю, чтобы спасти душу, – и не в этом ли проявляется знамение времени: даже тот, кто считает себя Нечистым, жаждет блаженства! Даже тот, кто едва ли сознает, что у него живая и вечная душа, инстинктивно ощущает влечение к бессмертию. Даже тварь неразумная стремится стать безгрешной, – а в то же время нашему мирскому разуму совершенно нет дела до греховности, до прощения грехов. Но если нет греха, то кто же тогда пастырь? Кто – как не чиновник, как не тысячи чиновников? Поэтому пастору считал Юрку как бы сверкающей в кромешной тьме звездой, чей свет, однако, немного отклонился в сторону. Следовало бы изучить, отчего это божественное светило сбилось с пути истинного, – и тут, по мнению пастора, нужно было не столько карать, сколько поучать, наставлять, увещевать.

Чиновник, вдоволь наслушавшись пасторских рассуждений, сказал:

– Мне кажется, что Юрка слегка скудоумен.

– Правильно, – подтвердил пастор, – умом слаб, но в вере силен. Это и есть чудесное знамение времени.

Однако у чиновника были свои соображения; исходя из них, он и намеревался действовать в отношении Юрки. Чиновник интересовался не тем, кем человек считает себя, по кем является на деле. Поэтому, снова взявшись за Юрку, он сказал:

– Ты говорил пастору, что ты, мол, Нечистый. Дурака ты валяешь или действительно веришь в это?

– Чего там еще верить.

– И что твоя старуха была из бесовского рода?

– А то откуда же?

– Знаешь, Юрка, я тебе советую: брось дурачиться и скажи, кто ты, где получил свой паспорт и кто его подделал.

– Я же сказал пастору.

– Стало быть, Петр или ангел?

– А то кто же?

– И ты в это веришь?

– Вроде бы так.

– Неужели тебе так-таки и не понять, что это невозможно?! – воскликнул чиновник. – Неба ведь не существует, есть голубой воздух, и только. Как же ты к Петру на небеса попал, раз небес нет?

– Кто не верит, для того и нет, – спокойно возразил Юрка. – Откуда им быть-то, если не веришь.

– Проваливай в ад со своей верой! – закричал чиновник и хотел было продолжать в том же духе, но Юрка опередил его, сказав:

– И пойду, вот только сперва спасение души обрету.

– Спасения захотел? Затем, чтобы в преисподнюю отправиться? – разошелся чиновник. – Ты думаешь, о чем говоришь?

– Чего же тут думать?

– Ведь спасенные вознесутся на небеса, если они вообще куда-нибудь попадут!

– А не в рай, так в ад, – сказал Юрка.

– Если нет рая, так и ада нет.

– Ад есть.

– Ты бывал там?

– Оттуда-то я и пришел в образе человека, чтобы обрести блаженство.

«Опять старая песня!» – в сердцах подумал чиновник и помолчал, обдумывая, с чего бы начать. Он перепробовал разные уловки, но все они так или иначе приводили к одному и тому же: небо, ад, Петр, ангел. Только и услышал он нового, что Юрка долгое время работал у Антса. Тут у чиновника появилась надежда: авось будет за что ухватиться. Главное – разделаться бы пристойным образом со всей этой кутерьмой, ибо в сущности совершенно безразлично, кто этот пентюх и откуда он раздобыл себе документ.

Но Антса чиновничье горе только позабавило.

– С ним надо умеючи, с понятием, – сказал он, обещав заняться Юркой, и выразил надежду, что вскоре внесет в дело ясность.

– Странно, – пробурчал чиновник, – подходить с понятием к тому, кто сам ничего не понимает.

– Поэтому тем, кто воспитывает людей да руководит ими, и надо учиться выращивать скотинку, учиться помыкать ею. А мы точно мясники – первым делом накручивай быку хвост, – заключил Антс.

Оставшись наедине с Юркой, Антс спросил, что у него за напасть с чиновниками?

– Не верят они никому, а потому ни шиша не понимают, – уверенно ответил Юрка.

– Это оттого, что ты правду говоришь, – объяснил Антс.

– Что же мне делать? – недоумевающе спросил Юрка.

– Врать надо.

– Неужели тогда поверят и поймут?

– Сразу же.

– Но врать я не умею.

– Учиться надо. Что же ты за человек, коли не умеешь врать?

– Я спасения души ищу, а разве тут ложь пособит?

– Почему бы и нет, ежели врать как полагается…

– Научи же меня, Антс, врать как полагается!

Антс научил. Научил потому, что привязался к Юрке, как к домашнему скоту. Своими словами эта скотинка вырыла себе яму, откуда не может выбраться собственными силами и разумением. Так или иначе, а надо поспешить ей на помощь.

– Ты говорил пастору: я, мол, Нечистый… – начал было Антс свое вступление; но Юрка дерзко перебил его:

– Я и есть.

– Не важно. Главное – не говори об этом и не будь тем, кто ты есть, потому что человек никогда не должен быть по-настоящему самим собою. Каждый день человеку надо переделывать себя по-новому, надо рождаться заново, чтобы приспосабливаться и к окружающему и к обстоятельствам.

– Да ведь я не родился, а просто так пришел.

– В таком случае, чтобы стать настоящим человеком, изволь рождайся ныне же! Если ты действительно Нечистый и хочешь в ад, то сложи руки и смотри на небо. Если у тебя в теле медвежья силища, как это, впрочем, и на самом деле, то говори, что сила-де от нерушимой веры и от упования на господа. Спалишь своего батрака – говори, что батрак сам себя сжег; если убьешь свою бабу – говори, что она сама себя извела из-за Юлиных близнецов.

– Я свою бабу не убивал.

– Не о том речь. Я сказал: «если убьешь».

– А если я не убивал, как тогда? Сказать, что убил?

– Конечно, коли хочешь спасти Юлу ради ее двойняшек.

– Ну, а коли и Юла не убивала, тогда что мне говорить?

– Ничего. Молчи да горюй по бабе, хоть сам про себя и рад, что отделался от нее. А теперь заруби себе на носу, что я тебе скажу. Ты пришел прямиком из ада…

– Прямиком.

– Про то больше никому ни слова. Ежели спросят, почему ты раньше об этом болтал, отвечай: должно быть, потому, что медведя ножом забил, а тот тебе бок ободрал. Говори, что ребра из-под мяса наружу лезли, – с того, мол, и ад и все прочее. А к этому сразу добавляй, что тайком перебрался из России и что там кто-то огрел тебя по голове – ну, скажем, бутылкой с самогоном, гирей или колом, вообще чем-нибудь твердым и тяжелым. Паспорт у тебя тоже из России, а не от Петра и не от ангела, понял? От Петра отрекайся, как и он сам отрекся от господа; говори, что и не видел его, ничего о нем не слышал и ничего вообще знать не знаешь. То же самое говори и об ангеле, который вручил тебе паспорт. А спросят, почему ты имя Петра поминал, отвечай, что был-де в России такой Петр – не то поп, не то кузнец. Отчего из России удрал? Соври, что церкви там закрыли и ты за душу свою испугался. Сюда, мол, перебрался ради спасения своей души, ибо здесь церкви есть, да еще новые каждый день строятся, а стало быть – и блаженство здесь. Спросят: почему раньше правду скрывал? А потому что боялся, отвечай: пошлют-де обратно в Россию, где ни церквей, ни блаженства. Будешь этак вот говорить, все умные люди – а умным себя всякий мнит – подумают: ага, мол, значит Россия и есть тот самый ад, о котором ты раньше болтал, а Петр – ну, из полиции кто-нибудь или пограничник.

– Кто же тогда ангел?

– Петра нет, так и ангел ни к чему.

– А что с паспортом будет?

– Говори: купил, и все тут; купил у жида, нынче это в моде насчет жидов. И что другое тоже можешь на них валить. А спросят так, что ответить не сумеешь, говори: не помню, – и добавляй: баба-де моя помнила, да умерла. Жить не могла из-за этой самой памяти. И не забывай одного: чем меньше болтать будешь, тем лучше, ибо люди понимают слова большей частью неверно. Они и молчание, глядишь, поймут иначе, да все же это пореже случается. Поэтому чем меньше слов, тем лучше. А вот о спасении своей души можешь толковать сколько влезет, никто твои речи всерьез не примет.

– Сам-то я принимаю.

– Не беда, что принимаешь, – другие поймут, что все это для приличия. Нынче в спасение души верить – что в руку сморкаться, тот же срам.

– А я сморкаюсь.

– И я тоже, – согласился Антс – Да не все такие избранные, как мы с тобой. Спасения и я жажду, как и ты, да не все-то его хотят. Нынче весь мир в одно верит: чем в земном пекле жарче, тем к раю ближе. Вот и поддают жару народам, и большим и малым…

От беседы с Антсом у Юрки голова кругом пошла. Разве упомнишь все это? Но он быстро успокоился, вспомнив главный Антсов наказ: не сумеешь ответить, говори: не помню; баба помнила, да с того и померла. Теперь и к чиновнику смело идти можно; к тому же Антс обещал замолвить словечко, растолковать – как и что. У чиновника, когда к нему зашел Юрка, на лице играла улыбка, и он весьма любезно сказал:

– В прошлый раз мы дела до конца так и не довели. Сегодня авось лучше поймем друг друга. Итак, во-первых: может быть, ты скажешь, где паспорт раздобыл?

– Купил.

– У кого?

– У жида.

– У Петра, что ли?

– Не помню.

– Тот раз ты сказал, что у Петра.

– То был другой Петр.

– Какой еще другой?

– Не то поп, не то кузнец.

– У него и купил паспорт?

– Паспорт у жида куплен.

– Петр ведь – жид.

– Такого Петра не знаю, не помню.

– А запомнился тебе какой?

– Да вот поп или кузнец.

– Ничего не понимаю, – сказал чиновник. – Ты утверждаешь, что купил паспорт у жида, а вчера сказал, что его зовут Петром. Дальше: у Петра ты свой паспорт купил или нет?

– Нет, у жида.

– Но Петр-то ведь жид?

– Жид, да не тот.

– Не тот, так какой же?

– Забыл.

– Что забыл?

– Как зовут, забыл.

– Так ты не помнишь имени того жида, у которого ты купил паспорт?

– Не помню. Баба помнила, да померла.

– Так, так, теперь понятней стало. Ну, а где же тот жид проживал?

– Забыл.

– И в какой стране он жил, тоже не помнишь?

– В России.

– Ты вместе с бабой из России ушел?

– Вроде бы так.

– Почему же ты сразу не сказал?

– По голове хватили, поэтому.

– Кто хватил?

– Не помню.

– Где хватили?

– Тоже не помню. Баба моя помнила, да с того и померла.

– Но ведь ты все-таки помнишь, где это было, – тут или в России.

– В России.

– Почему ж ты убрался оттуда?

– Хотел обрести блаженство.

– А в России его нет?

– Там церкви позакрывали.

– Откуда же ты знал, что тут церкви открыты?

– Не помню. Баба, может, помнила, да померла.

– Стало быть, ты вместе с бабой сюда за блаженством пожаловал?

– Ага!

– А почему ты раньше про Петра и про ад поминал?

– Боялся, что обратно в Россию ушлют.

– Поэтому и сделал из России ад?

– Вроде бы так.

Чиновник удовлетворенно потер руки, немного подумал и сказал:

– Вот видишь, Юрка, дело не так уж плохо. Сейчас ты уже совсем по-человечески заговорил. Меня еще одна вещь интересует: имя твое на фальшивом паспорте – настоящее или нет?

– Там ведь написано: Юрка.

– Написано, верно! А в России тебя тоже так звали?

– Не помню. Баба помнила.

– Русский язык знаешь?

– Не помню.

Чиновник заговорил по-русски, но Юрка не ответил.

– На каком же языке ты говорил в России?

– Известно, на каком.

– Значит, на родном?

– Вроде бы так.

Путем различных перекрестных вопросов чиновнику удалось настолько разобраться в Юркином деле, что он смог сообщить начальству следующее: налицо переход границы с фальшивым паспортом. Сомнение вызывал лишь один пункт: если Юрка действительно проживал в России, то может ли он совершенно не знать русского языка? А если он понимал по-русски, то мог ли совсем позабыть этот язык из-за того, что его помял медведь или ударили по голове каким-то твердым и тяжелым предметом?

На первую половину этого вопроса давался без долгих рассуждений положительный ответ: известно, что у нас имеется немало русских, которые живут здесь весь свой век, а местного языка все-таки не знают. Почему бы и в России не обойтись этим языком одному из наших земляков, если его имя Юрка и он так силен, что борется с медведями.

Вторая половина вопроса оказалась сложнее. Разрешить ее, не запросив мнения американских специалистов, не решались. Казалось, конечно, немного странным, что Юркино дело приобрело такой размах, но причины к тому были, ибо Америку знали как страну, где сильных людей чаще всего любят колотить по голове, и притом до тех пор, пока они вконец не лишаются рассудка. Даже Европа шлет туда тех своих сынов, кто посильнее, с кем ей самой не управиться, чтобы их там оглушили. Таким образом, именно в Америке должны были лучше всего знать: может ли в результате потери рассудка последовать и потеря памяти.

Однако американцы отправили в Англию каблограмму с просьбой запросить у нас: чем именно Юрку хватили по голове – твердым или мягким предметом? Если твердым, то они, мол, не располагают опытом, ибо глушат своих граждан, а также и чужих, добровольно на это согласившихся, только мягкими предметами. Не оставалось ничего иного, как прибегнуть к собственным специалистам.

При осмотре Юрки выяснилось, что, по всей видимости, его все-таки ударили по голове чем-то твердым: или дважды одним и тем же предметом с одинаковой же силой, или единожды, но чем-то раздвоенным, что обусловило появление на темени, вернее – на макушке, двух совершенно тождественных повреждений. Нелегко было определить, повредил ли удар черепную коробку, или только вызвал сотрясение, ибо в области повреждения образовались две костные мозоли, два нароста, какие иногда можно видеть на ногах у лошадей.

Профан легко бы принял эти бугры за некое подобие рогов. Когда Юрку спросили, болят ли иногда эти бугорки, он ответил, что они зудят перед дождем или бурей. Из этого заключили о неестественном возникновении бугорков, иначе почему бы им зудеть накануне естественного явления.

Обо всем этом сообщили в Англию, оттуда послали каблограмму в Америку. В части происхождения костных мозолей американцы согласились с нашими экспертами: Юрку, вероятно, ударили по голове чем-то твердым, ибо они, американцы, оглушающие человека мягкими предметами, ни разу не замечали появления наростов на темени или на макушке, на скулах или на подбородке. Из Америки сообщили в Англию, что дело это не их компетенции и что, может быть, Европа, которая является страной старшей по культуре, сама-де лучше разберется в повреждениях черепа.

В результате обмена каблограммами и переписки у нас пришли к выводу, что в вопросе черепной травмы на свете нет лучших знатоков, чем наши. И если до сих пор такой потери памяти, как случай с Юркой, забывшим русский язык (конечно, при том условии, что он некогда его знал и потому мог забыть), не замечалось, то все же самый факт был признан возможным и правдоподобным. При этом выражалась надежда, что такие представляющие научный интерес случаи повторятся и подтвердят высказанные предположения.

Дело приковало внимание не только специалистов. Высказывались и многие общественные деятели. Особо следует упомянуть здесь о мнении, согласно которому у нас в данном случае налицо удивительный пример того, насколько велик у человека голос крови в отношении родного языка. Человек может забыть все, даже свое имя, но родной язык пламенеет в его душе, словно жар-птица. Это мнение было тем обоснованней, что оно исходило от человека, который дома разговаривал со своей женой и детьми всегда на иностранном языке.

Итак, наиболее правдоподобной и вероятной оказалась та версия, что Юрка явился из России, где его ударили по голове чем-то твердым, и что он хочет обрести блаженство. Чиновник забрал у Юрки фальшивый паспорт и выписал ему новый, но точь-в-точь с прежними данными, ибо новых взять было неоткуда; сам Юрка ведь ничего не помнил, не больше знали и другие, а тот, кто мог знать и помнить, – умер. Вручая Юрке новое удостоверение личности, чиновник удовлетворенно сказал:

– Так, стало быть, делу конец, и в кармане у тебя настоящий паспорт.

– Имя-то прежнее – Юрка?

– Конечно.

– Я думал… если что неправильно, так…

– Эх, Юрка, неужели ты полагаешь, что всякий раз легко сказать, где правда, а где ложь, и что это настолько важно знать?

– Вроде бы нет, – убежденно ответил Юрка.

– Я тоже так думаю. Увидишь Антса, поблагодари его, – он во время вразумил тебя. Не то таскали бы тебя до самого страшного суда.