Злая кровь

Таничева Елена

Глава вторая

Кровь от крови

 

 

1

Из обморока Аню вывели увесистые шлепки по щекам. Она тихо застонала и с превеликим трудом разлепила веки.

«Оставьте меня в покое, — хотелось сказать ей. — Просто дайте мне умереть, и все».

Тьма перед глазами рассеялась, и Аня увидела лицо ангела, низко склонившегося над ней.

Это был не Михаил. Это вообще не был кто-то из ее недавних знакомых.

Он был невероятно, невозможно, фантастически красив. Рядом с ним даже чаровница Варя, даже та фарфоровая блондиночка выглядели бы… земными. Да, земными.

А он был небесный.

— Не уходи, — проговорил ангел, встревоженно глядя на нее глазами цвета весеннего неба. — Держись, девочка! Держись изо всех сил. Я не дам тебе умереть. Слышишь?

Аня ничего не смогла ответить, слова застревали в горле, она и дышала-то едва-едва, малейший вздох давался ей с таким трудом, будто на груди лежит тяжеленный камень. Веки наливались свинцом. Что-то очень сильное тянуло ее обратно во тьму, и не было сил сопротивляться.

— Ты ведь не хочешь умирать, правда? — услышала она. — Ты хочешь жить?

Конечно, она не хочет умирать, просто не может бороться… Ангел набрал в ладонь снег и смочил ее горячие, пересохшие губы. Аня жадно слизала влагу. Оказывается, она буквально умирала от жажды!

— Вы — ангел? — прохрипела она, не узнавая собственный голос.

— Увы, нет. Не ангел. Меня зовут Ян, — ответил незнакомец, — я видел все, что сделали с тобой эти скоты, и это не пройдет им даром, уж поверь мне. Они совершили преступление. Нарушили Закон.

Господи… Ее же напоили и сбросили с крыши!

— Ты поняла, кто они такие? Они вампиры. Настоящие вампиры. Ты мне веришь?

Перед глазами Ани, словно кадры кинопленки, промелькнули лица склонявшихся над ней людей. Ну конечно, они не целовали ее в шею, они пили ее кровь. Михаил прокусил ей кожу, а остальные прикладывались к ране. И она видела свою кровь на их губах, она видела длинные клыки… Совсем как в кино.

Но только гораздо страшнее.

— Ты мне веришь? — повторил незнакомец.

— Да, — шепнула Аня.

В ее ситуации глупо было бы не верить. Ведь они затащили ее на шпиль Университета и там по очереди пили ее кровь. И их белые лица, и их жуткие глаза… Конечно, они — вампиры!

— Я хочу спасти тебя, — продолжал Ян. — Но я смогу это сделать, только если обращу тебя, понимаешь? Ты станешь вампиром. Как они. Как я. Соглашайся, иначе ты умрешь.

Он — вампир? Как жаль. А ведь так похож на ангела.

— Как… это?.. — прошептала Аня.

— Как это будет? Я возьму немного твоей крови. Совсем немного, они тебя и так почти осушили. Но нам надо обменяться кровью, поэтому — сначала я возьму у тебя, а потом ты — у меня. Выпьешь моей крови.

Фу, Какая гадость. Нет, она не будет верить в вампиров. Она уснет, проснется, и окажется — все это ей просто привиделось.

Глаза Ани снова начали слипаться, но ангел по имени Ян встряхнул ее.

— Слушай меня! Решайся! Ты умираешь! Еще минута — и будет поздно! Всего один глоток — и ты почувствуешь сама. Поймешь, что все, что я говорю, — правда!

И тут волна жажды снова захлестнула ее. Аня почувствовала, что во рту у нее пересохло, горло распухло, и хотелось хотя бы глоточек, один глоточек, чтобы смягчить… А что если в самом деле она выпьет немножко его крови? Просто пригубить? Сердце билось медленнее, медленнее, вот-вот остановится, и Аню охватила паника. Она ведь действительно умирает! На самом деле, взаправду, не понарошку! Вот прямо сейчас, через секунду она умрет, перестанет существовать… Это все правда, не сон и не бред. И пусть ей предлагают явную глупость, но вдруг это и есть единственный шанс выжить? Ведь кто-то пил ее кровь… Кто-то по-настоящему пил ее кровь!

— Да, да! — хотелось закричать Ане. — Пожалуйста, спасите меня! Все, что угодно, только спасите!

Но у нее не оставалось сил даже на то, чтобы разомкнуть губы.

Все, теперь уже поздно. Аню затопило чернейшее отчаяние.

— Вот и хорошо, — услышала она как будто издалека. — Ты умница.

Ян приник к ране на ее шее, но наслаждения Аня не ощутила. Боли тоже. Она вообще не чувствовала своего тела. Только пересохшее горло и тяжесть в голове.

А потом на ее губы вдруг потекло что-то горячее.

— Ну, пей же…

Еще не в силах открыть глаза, Аня хватала губами густую горячую жидкость. Кровь оказалась не соленой, а — вкусной, освежающей, чистой, будто родниковая вода. Кровь горячей струйкой текла по пищеводу в желудок, унимая боль, согревая. С каждым глотком Аня чувствовала себя сильнее, она оживала, сознание прояснялось. Она схватила Яна за руку и впилась в рану зубами, ей хотелось выпить как можно больше крови, всю, что была в теле ее спасителя, и даже больше. Она не могла остановиться, она как будто обезумела и вообще не понимала, что делает, подчиняясь яростному звериному инстинкту, о существовании которого в себе и не подозревала.

Ян с трудом оттолкнул ее, сопротивляющуюся, и сказал:

— Все, хватит. Этого достаточно.

Теперь Аня слышала его голос четко и ясно. Тьма исчезала, возвращалась блаженная сонливость. Но Аня уже не боялась ее… Смертельный холод отступил, она по-прежнему была зверски голодна, больше всего на свете ей хотелось снова выпить крови. Хоть глоточек…

Она потянулась к Яну, но сонливость навалилась удушливым одеялом, и Аня снова запаниковала. Неужели она все-таки умирает? Ничего не получилось? Или незнакомец обманул? Подшутил так жестоко?

— Ничего не бойся, — сказал Ян. — Сейчас тебе покажется, что ты умираешь, но на самом деле ты просто уснешь. И проснешься на третью ночь, уже вампиром. Ты будешь голодна и растеряна, но я буду рядом. Слышишь? Я всегда буду рядом. Я буду защищать тебя. Я помогу.

Проваливаясь в забытье, Аня чувствовала, что голос этого человека стал для нее чем-то особенным, невероятно близким, родным. Он звучал внутри нее, был частью ее самой, успокаивал, придавал сил и уверенности в том, что теперь все действительно будет хорошо.

Аня верила, что Ян не бросит ее. Защитит. Что будет всегда рядом. Он стал для нее самым близким на свете существом, плотью от плоти, кровью от крови… Да, в буквальном смысле — кровью от крови.

 

2

Январь в Петербурге лютый. Особенно по сравнению с Москвой: вроде и недалеко, а совсем другой климат, другая погода, и ветер более пронизывающий, и снег колкий, и тьма совсем уж чернильная, непроглядная… Или, может, это кажется? На кладбище среди ночи в начале января должно быть темно. Наверное, и в Москве на Ваганьково сейчас не светлее. К тому же вампирам свет не нужен. Солнце — убийственно, даже зимнее. Даже ночное, как во время белых ночей…

Зато для вампиров не существует тьмы.

Просто Нина отвыкла от города, когда-то родного.

Просто январь всегда был для нее грустным месяцем. Всю жизнь. И все десятилетия, прошедшие после жизни. Как-то так для их семьи сложилось, что все страшное случалось в январе. Поэтому она из года в год возвращается в Петербург именно в этот лютый зимний месяц… Чтобы посетить два кладбища. Свою семью. Родителей и бабушку.

Нина склонилась над памятником родителей. Когда-то он выделялся среди более скромных надгробий двадцатых годов, полыхал красным гранитом, как знамя, как героически пролитая кровь. Даже здесь, на «коммунистической площадке» Александро-Невской Лавры, таких ярких надгробий было всего три. Отцовские сослуживцы постарались. Ведь он и правда погиб как герой. Теперь, после почти семидесяти лет архивной работы, Нина знала, что камень для этого памятника или сняли с другого, старинного надгробья, заново его обработав, или взяли в одной из разрушенных церквей. В те годы больше гранит взять было негде. Но какая, в сущности, разница? Отец заслужил. Как минимум — вечную славу и памятник, который выделялся бы среди других и простоял бы столетье… Столетья. Пока будет жить она, этот памятник никто не тронет.

Надпись Нина помнила наизусть с детства.

«Член Р. К. П. (бол.) В. И. Петров и его семья — жена и сын четырех лет зверски убиты бандитами в квартире 15.01.1927».

Ее отец был милиционером. Боролся с бандитизмом. Слыл умным, находчивым, ловким, отважным. И в конце концов его решили устранить. Ночью, в квартире, вместе со всей семьей. Они жили в коммуналке, но имели аж две комнаты и отдельный вход. Соседи все слышали… Выстрелы. А потом долгий, надрывный плач Нины, которой еще и четырех месяцев не исполнилось. Бандиты не убили только ее. Пожалели пулю — так говорил отцовский друг Сергей Иванович, который навещал Нину с бабушкой и старался, чтобы Нина помнила и чтила отца. А вот на четырехлетнего братика Витюшу пулю не пожалели.

Неужели боялись, что он станет свидетелем? Соседи вызвали милицию. Хорошо, в квартире телефон был. Войти не решились. Хотя Нина кричала до самого приезда милиционеров.

Ее отвезли к бабушке. К маминой маме. У отца-то родных не было. Его родители умерли в гражданскую от тифа, когда сам он был красноармейцем и гнал белых до самой Средней Азии. А мама была хотя и сомнительного с пролетарской точки зрения происхождения, но все же женой героя. И потом, больше Нину взять было некому.

У Нины от родителей остались две фотографии. На одной отец в военной форме и мама в беленькой кофточке: отец белозубо улыбается, мама стесняется, даже глаза в сторону отвела. Вторая — в полный рост, студийная. Мама стоит, отец сидит на стуле, на коленях у него двухлетний Витюша: на этой фотографии никто не улыбается, все серьезно смотрят в объектив. И хотя первая фотография была хуже качеством, Нина ее любила больше. На ней родители выглядели более живыми.

Благодаря рассказам бабушки и Сергея Ивановича, родители для нее все детство были почти как живые. Словно не умерли, а уехали. А вот Витюшу даже бабушка редко вспоминала. Теперь Нина понимала: это очень больно — вспоминать убитого малыша. Но получалось, будто он скользнул по кромке жизни — и растворился в небытии… Правда, сама Нина много думала о брате во время Блокады. Думала, что ему было б уже девятнадцать, и он бы сражался. И на одного солдата с нашей стороны было бы больше, чтобы немцев прогнать.

Нина погладила свежепозолоченную надпись.

Ее пальцы слабо светились на фоне темного гранита. У всех вампиров кожа слегка светится в темноте. Интересный и непонятный эффект. Нине было любопытно: а у чернокожих вампиров кожа тоже светится?..

Каждый год по ее просьбе кто-нибудь платил работникам кладбища, чтобы те ухаживали за могилой. При советской власти за могилой героя-милиционера и так смотрели, а вот потом начался беспредел, места на кладбище в центре Петербурга стали выгодным товаром. Приходилось давать взятки, чтобы могилу не тронули. И чтобы содержали в приличном виде.

Нина закрыла глаза, попыталась сосредоточиться, вспомнить если не фотографии родителей, пропавшие в Блокаду, то хотя бы — как они с бабушкой приходили сюда вдвоем… Вспомнила. Но не как ощущение, а как кадры из фильма. Почему-то сегодня она не могла нырнуть в прошлое, прочувствовать его. Все время что-то отвлекало. Хотя спутник на этот раз ей достался молчаливый. Не тревожил ничем. Стоял в сторонке неподвижно как памятник. Не хотел отвлекать… Михаил вообще оказался очень деликатным. Нина даже не ожидала от него такого. А ведь поначалу огорчилась, узнав, что ее будет сопровождать именно он.

Михаил Онучин — Мишель, как его все называли, — Нине не нравился. Нельзя сказать, чтобы они часто встречались, хотя они оба не рядовые вампиры; оба служили при Князе — он в Страже, а Нина была архивариусом. Она слышала, что Михаил малоприятный тип, прямо-таки невыносимый: циничный, глумливый, к интеллектуалам относится с агрессивным пренебрежением. Правда, Нину он никогда не пытался задеть. С женщинами, особенно интеллигентными, он был почтителен.

И все равно она бы предпочла поехать с кем-нибудь другим. Или иметь возможность ездить самостоятельно. Увы…

Когда Корф обратил ее, Нине было пятнадцать лет и четыре месяца. Это случилось восемнадцатого января сорок второго года. В разгар самой страшной блокадной зимы. Через десять дней после смерти бабушки.

Нина и выглядела на свои пятнадцать. Не так, как пятнадцатилетние девушки-акселератки в начале двадцать первого столетия, а на свои нормальные пятнадцать лет. Поэтому в путешествиях ее всегда сопровождал кто-то из московских вампиров, выглядевший взрослым. Так было проще. И в советские времена, и сейчас. Девочка-подросток — и взрослый человек.

Но раньше это всегда был просто кто-то из подданных Князя, кто не прочь съездить в город на Неве, не тяготился обществом замкнутой архивистки и заодно хотел оказать любезность ее мастеру, Модесту Андреевичу Корфу. Со Стражами она не ездила никогда. Это была личная охрана, как говорил Модест Андреевич, «личная гвардия» Князя Вампиров Москвы, и их посылали только с самыми важными поручениями.

Но так совпало, что Михаил именно сейчас должен был везти Князю Петербурга дар от Князя Москвы — в знак извинения за недавнее вопиющее поведение московских вампиров в Эрмитаже. Поручение было скорее почетным, чем важным, поскольку проступок москвичей на питерской земле хоть и нарушал Закон, но результат оказался скорее комическим, чем преступным, и Князь заодно поручил ему и сопроводить Нину.

И теперь Нина чувствовала неловкость. Будто отвлекает Стража от важного дела. Хотя дар Князю они уже отвезли и все светские обязанности выполнили, а до самолета еще шесть часов, так что ни от чего она Михаила не отвлекала.

И все-таки что-то ее тревожило. Не давало сосредоточиться. Может, и не в Михаиле дело…

Словно бы дурное предчувствие. У вампиров, особенно у старых, развивается интуиция. Чутье на опасность. Это помогает выживать.

Нина была не очень старым вампиром, подобные предчувствия возникали у нее не часто, и она пока не привыкла им доверять. Но все же…

Наверное, пора уходить с кладбища.

Она еще раз погладила буквы на памятнике. Прикоснулась к букету красных гвоздик, уже начавших чернеть от холода. И подошла к Михаилу.

— Теперь на Пискаревское? — серьезно и сочувственно спросил он.

Нину удивил его тон. Было приятно и неожиданно, что Михаил столь почтительно относится к цели ее приезда в Петербург.

— Да. Только меня что-то беспокоит.

— Что?

— Что-то вроде… плохого предчувствия. Хочу отсюда уйти, — смущенно пробормотала Нина.

Михаил быстро, но пристально оглянулся, принюхался.

— Нет. Никого и ничего. У тебя предвиденья случаются?

— Нет.

Почему ее все и всегда называют на «ты»? Потому что она выглядит на пятнадцать. Достали! В ответ Нина тоже начинает «тыкать» всем, кроме вовсе уж почтенных и высокопоставленных. И получается, будто она со всеми запанибрата. В дружеских отношениях. А ведь это не так. Обращение «вы» удобнее — оно создает дистанцию. Но увы…

— Предвидений у меня не бывает. Может, просто сегодня в городе атмосфера нехорошая, и я это чувствую… Ну, я закончила. Поедем.

Князь Петербурга выделил им машину с водителем, одним из людей-слуг, который должен был позаботиться о гостях, если что-то задержит их до наступления дня.

В пути Нина смотрела в окно, жадно впитывала силуэты ночного города — знакомые и незнакомые; город менялся, к счастью, не так быстро и уродливо, как Москва, но все же менялся. Нет, хорошо, что столицу перенесли из Петербурга. Его меньше перестраивали. Он все еще прекрасен.

… Идти, по Пискаревскому пришлось далеко, но поскольку вокруг не было ни души, можно было двигаться так, как двигаются вампиры. То есть — по-настоящему быстро. Человеческий глаз не в состоянии уловить столь стремительное перемещение. А если постараться, то и видеокамеры его не зафиксируют. Очень удобно, если собираешься проникнуть туда, куда люди не пускают чужих. Или — если хочешь преодолеть огромное, пронизываемое ветром пространство.

Здесь в воздухе было разлито столько тоски и боли, что они ощущались физически. Люди этого не чувствуют. По крайней мере, большинство из них. И в этом их счастье. Они вообще мало чувствуют. Поэтому они уязвимы. А для вампиров это концентрированное, пульсирующее страдание — как груз, разом обрушившийся на плечи, как ледяная рука, сжавшая сердце… Сердце, пульсирующее благодаря чужой крови.

После войны здесь было страшнее. Потом из мыслей тех, кто посещал это кладбище, понемногу исчезала скорбь. Осталась только пропитавшая землю боль, которая будет жить здесь еще несколько столетий.

— Скоро нам надо питаться, — напомнил Михаил.

Нина кивнула.

Никакая опасность им не грозила, но организм вампира испытывал стресс и быстрее обычного уничтожал «топливо» — чужую кровь и выпитую у донора жизненную энергию.

Сразу после войны Нина отыскала то место на Пискаревке, где — приблизительно, очень приблизительно — в Блокаду был вырыт ров. Тогда, в январе сорок второго, у Нины хватило сил лишь завернуть бабушку в занавеску и вытащить на улицу, чтобы ее забрали. Вместе с другими умершими. О том, что тело увезли именно на Пискаревское, она узнала с большим трудом после долгих поисков. Когда вернулась в опустошенный город, будучи уже немертвой…

Немертвая вернулась в мертвый город.

Слезы выступили — и тут же замерзли. Нина смахнула их, красные ледяные кристаллики. Кровавые слезы. Вампиры плачут кровью. Она была шокирована, впервые узнав об этом. Но здесь, на этом кладбище, правильно плакать кровавыми слезами… «Здесь лежат ленинградцы, здесь горожане — мужчины, женщины, дети, рядом с ними солдаты-красноармейцы…» — слова Ольги Берггольц на монументе Нина помнила наизусть. Лежащих на этом кладбище хватило бы, чтобы заселить город… А еще тут было похоронено ее счастливое детство. Все надежды, все мечты о будущем. Ее невстреченная любовь, нерожденные дети. Вообще все, что было и что могло быть хорошего…

— Я никогда не был здесь. Здесь страшнее, чем на обычных кладбищах, — прервал тишину Михаил.

Нина разбросала по снегу розы. Великолепные, крупные, лососево-розовые розы, которые бабушка обожала. Нина могла себе позволить целую охапку роз. Правда, собственно покупку совершил Михаил. А продавщица с ним флиртовала, не стесняясь Нины, считая ее разве что младшей сестренкой. Невзрачной младшей сестренкой этого рослого красавца. Продавщица завидовала той, кому он повезет цветы. Она и предположить не могла, что розы — для давно умершей старушки-библиотекарши.

Бабушка любила нежно-розовые розы. Но ей нравилось их благоухание. А эти красавицы на длинных толстых стеблях не пахнут. Они выращены для того, чтобы красиво смотреться в букете и долго стоять в вазе. И они почти не пахнут. По крайней мере, не пахнут розами. Только зеленью.

— Идем.

— Ты не будешь стоять?

— Нет. Здесь не могу. Эта боль — она меня высасывает… Но не приходить я тоже не могу.

— Да, понимаю. Я бы тоже ходил. Однако кладбища, где мои родные лежат, больше нет. Теперь там жилые дома и скверик.

— Ужасно.

— Нет. Просто нехорошо. Ужасно здесь.

На обратном пути Михаил попросил притормозить у очередного круглосуточного цветочного магазина. Там работали две сонные продавщицы, тут же оживившиеся при виде такого покупателя. Михаил их не разочаровал — купил гигантский, нарядный букет из хищно-пятнистых лилий. А потом они с Ниной вместе посмотрели продавщицам в глаза… И смогли восстановить силы, растраченные на Нискеревском.

Поймал взгляд человека — и все, он твой. Он не будет сопротивляться. Конечно, если человек расслаблен и не ожидает нападения.

Молоденькая продавщица с крашенными в неестественно рыжий цвет волосами не ожидала нападения от красавца Михаила.

А ее старшая подруга с мятым, увядшим личиком и усталыми глазами не ждала ничего дурного от худенькой и бледной девочки Нины.

Несколько глотков… Немного живительного человеческого огня. Кусочек чужой жизни. И всегда — такой соблазн взять больше! Взять все! Почувствовать себя по-настоящему сытым и сильным!

Каждый раз, когда Нина пила кровь, она завидовала вампирам прошлого, тем, которым Закон еще не запретил убивать смертных. И она знала: каждый вампир завидует им, когда питается. Зато потом, после, когда оторвешься от жертвы, — какое это счастье, что ты не убил! Как, наверное, это страшно и мерзко — убивать ради насыщения, ради наслаждения. Неудивительно, что все старые вампиры такие жестокие. С каждым убитым смертным они убивали что-то в себе…

Нина не убила за всю свою нежизнь ни одного человека. И всегда чувствовала, когда пора остановиться. Модест Андреевич хорошо ее обучил. Продавщицы ничего не вспомнят. Просто будут ощущать слабость и усталость. А две маленькие ранки на шее слева — они действительно маленькие, если укусить только один раз и не возвращаться к той же жертве. Если правильно пить, на коже не остается других следов.

Она оторвалась от своей жертвы раньше, чем Михаил — от своей.

Лизнула ранку, чтобы остановить кровь. Осторожно усадила продавщицу на стул.

Михаил вынужден был не только усадить свою жертву, но и прислонить ее к стене. Кажется, он взял чуть больше… Но жить девчонка будет. Всего лишь завтра не сможет выйти на работу.

Перехватив взгляд Нины, Михаил смутился и сунул в карман продавщице несколько купюр. Так быстро, что Нина не успела разглядеть, сколько именно.

— Не стоит, — грустно сказала Нина. — Она найдет их и станет вспоминать, откуда взялись деньги. И, возможно, вспомнит тебя…

— А она меня и так не забудет. Но будет уверена, что я заплатил ей за другое, — спокойно ответил Михаил.

Склонившись к продавщице, он поцеловал ее в накрашенные оранжевой помадой губы и прошептал:

— С тобой было так сладко, милая. Жаль, что мне приходится уезжать. Но это будет моим лучшим воспоминанием. Купи себе на память что-нибудь красивое. Нет, не спорь, дорогая. Я бы сделал тебе подарок, если бы не спешил. Но мне некогда, а подарить что-нибудь хочется.

Шепот его был так вкрадчив, что у Нины по коже побежали мурашки. Она вдруг почувствовала себя обнаженной, и будто нежнейший шелк медленно-медленно скользил по ней. И губы Михаила почувствовала на своих губах. И прикосновение его ладоней.

Нина вздрогнула и стряхнула морок. Эти чары предназначались не ей, а рыжей продавщице. Как часть ее несуществующего приятного воспоминания.

Обхватив себя руками, Нина попятилась.

Она умерла в пятнадцать лет. Ей неведомы были волнения плоти. Нет, конечно, Нине было все-таки не пять, как несчастной Клодии, героине романа «Интервью с вампиром», который Нина прочитала лет двадцать назад. Выживать в пятнадцатилетием возрасте проще, чем в пятилетнем. Не нужно хотя бы притворяться несмышленышем…

И все же — Нина была ребенком. Психологически.

Похоже, ребенком она так и осталась. Потому что ни разу не влюбилась за все эти десятилетия.

Пятнадцать лет. У многих в пятнадцать уже есть любовник… Не только в нынешнюю эру поголовной акселерации и половой распущенности, но и в былые времена: в пятнадцать выходили замуж, а Джульетте у Шекспира так и вовсе четырнадцати еще не исполнилось.

Нина, пожалуй, могла бы при желании кого-нибудь соблазнить. Даже если при жизни ты — самая серая мышка в классе, сделавшись вампиром, ты все равно обретаешь чарующую прелесть. По крайней мере, в глазах смертных. Все вампиры привлекательны — это помогает им охотиться. Нина могла бы очаровать и влюбить в себя смертного, если бы захотела.

Но — не хотела. Ее не интересовала эта сторона жизни.

… Или просто она запретила себе интересоваться? Потому что считала, что это ей не нужно?

Сколько было Михаилу, когда он умер? То есть когда был обращен? На вид — двадцать с небольшим. Или чуть больше. Высокий, мускулистый, но не массивный: поджарый, как молодой кот, и такой же ловкий. Черты лица правильные, но слишком резкие. Жесткая линия рта. Но когда он улыбается, лицо преображается, смягчаясь. Глаза красивые: карие, с девчачьими длинными ресницами. И при темных глазах — светлые, золотисто-русые волосы. Нина где-то читала, что сочетание темных глаз и светлых волос — признак породы. Но вряд ли Мишель Онучин из аристократов. С аристократами Нине общаться приходилось, Михаил не из их числа, те — другие. Конечно, Михаил умел быть галантным, умел вести себя обворожительно, хотя нет-нет, да и проскальзывали в его речи блатные словечки… Впрочем, все старые вампиры это умеют. А Михаил родился явно задолго до революции.

Интересно, кто и почему его обратил?

Вампиры обращают людей в себе подобных из выгоды, если хотят обессмертить способности конкретного человека, но чаще — из личного расположения. Среди вампиров много настоящих красавцев потому, что когда-то они, будут смертными, привлекли внимание вампиров, вызвали любовь и вожделение, и их красоту было решено сохранить, обессмертить. Интересно, Михаила обратили из-за того, что он хороший воин и из него должен был получиться достойный Страж, или же какая-нибудь влюбленная вампирелла сделала его бессмертным за жаркий взгляд и чарующую улыбку? Он ведь прав: та продавщица его не забудет. Наверное, все женщины его запоминают.

Чтобы продавщица забыла, надо серьезно покопаться у нее в мозгах, а на это требуются время и силы. Так что он правильно поступил. Хотя и жестоко. Забрав у нее чуть-чуть крови, Михаил подарил ей лучшее в ее жизни воспоминание. Теперь для бедной девушки никакие реальные любовные приключения не смогут сравниться с этим… которое она якобы пережила. А на самом деле — она просто кормила вампира… Впрочем, все вампиры жестоки. Это часть их природы.

 

3

Ане снилось нечто странное — то проносились перед внутренним взором сцены из прошлой жизни, то вдруг окутывал смертельный холод, и она проваливалась в темноту, тоску и безнадежность. Она была одинока и несчастна. И ужасно голодна. Аня знала, что надо встать, пойти к холодильнику и срочно чего-нибудь съесть. Нет, не просто съесть — сожрать! Заглатывать огромными кусками все, что подвернется, жадно запивая чаем.

Нет, лучше соком. Томатным соком. Красным, густым. Хотя на самом деле ей не хочется есть… Ей хочется только пить.

Томатный сок. Красный, густой. Кажется, она заболела, у нее температура. Где же бабушка? Где кто-нибудь, кто поможет ей? Никого нет. Значит, надо встать. Надо добраться до холодильника. Только бы проснуться… Почему она никак не может проснуться? Раньше кошмарные сны отпускали ее быстрее.

Наконец Аня открыла глаза. Она лежала на незнакомой кровати, в незнакомой комнате. Вокруг темно.

Но почему-то это не мешает ей прекрасно видеть все вокруг.

Боже, как хочется пить!

Аня пошевелилась и попыталась встать, но она была еще слишком слаба. Конечно, ведь те подонки едва не убили ее. Да еще и опоили какой-то дрянью в шампанском. Ане захотелось плакать. Почему они так поступили с ней? За что? Ведь она им поверила. А Михаил… Сердце сжалось. Как же она могла быть такой дурой? Почему возомнила себе невесть что? Будто он — это Он! Тот самый, кого она всегда ждала…

— Ты не была дурой, — услышала она. — Тебя заворожили, только и всего. И не надо себя ругать. Никто из людей не может устоять перед магией вампиров.

Аня немного повернула голову. Ян сидел в кресле рядом и смотрел на нее.

Сейчас он еще сильнее походил на ангела. Тонкое, юное лицо, будто выточенное тончайшим резцом, слегка светилось в темноте. И сложенные на коленях руки тоже светились. Огромные голубые глаза фосфорически сияли. Длинные золотистые волосы спадали волнами на плечи. Как у ангелов на картинах. Только одет он был не в ангельском стиле: в простой синий пуловер и джинсы.

Он все время был здесь. Ждал, когда она проснется.

И он мог слышать ее мысли.

— Да, я слышу твой внутренний голос, — подтвердил Ян, — ты мой Птенец, Анечка. Я знаю все, что происходит с тобой. А ты будешь знать все, что происходит со мной. Ты уже чувствуешь нашу особенную связь, правда?

Аня прислушалась к себе. Ей хотелось пить.

— Ну да, конечно, — Ян тихо рассмеялся, — сейчас ты не можешь думать ни о чем другом. Ты напьешься через минуту. Но сначала послушай, что я тебе скажу.

Ян пересел на край ее кровати и посмотрел на Аню очень серьезно.

— Я понимаю, это поначалу трудно понять и осознать, но ты больше не человек. Ты нечто совсем иное. Ты вампир. Ты теперь будешь думать и чувствовать совсем иначе. Нет, не пугайся, ты останешься самой собой, и твоя душа тоже будет при тебе… Но восприятие мира изменится. Постепенно ты привыкнешь и во всем разберешься. Просто мне хотелось бы, чтоб ты не боялась.

— Мне не страшно, — ответила Аня. Ее голос звучал хрипло, будто она не говорила несколько дней. Да и горло пересохло от невыносимой жажды.

— Это хорошо, что тебе не страшно. Потому что быть вампиром на самом деле очень неплохо. Ты получаешь бессмертие, ты будешь вечно молода и красива. В тебе откроются новые силы и возможности. Просто потрясающие возможности… Но есть один момент, который может показаться тебе неприятным. Тебе придется пить кровь живых людей. Ты ведь понимаешь, что значит твоя жажда? Ты не сможешь утолить ее водой. Ты вообще больше не сможешь ни есть, ни пить ничего, кроме крови.

Это какой-то розыгрыш. Так не бывает. Это только в кино человек может превратиться…

— Я читаю твои мысли, и это не розыгрыш. И на кино твоя жизнь будет совсем не похожа, уж поверь мне.

Ян поднялся и протянул ей руку.

— Поднимайся.

У нее не было сил встать. Нет, она не сможет даже пошевелиться, пока не попьет.

— Нет, это тебе только кажется. Давай, вставай!

Аня приподнялась сначала на локте, потом села, потом спустила ноги на пол. Голова не кружилась… и вообще она действительно не чувствовала себя такой слабой, как полагалось бы после всего пережитого. Ей даже показалось, что внутри нее таится скрытая энергия, которую она может пробудить в любой момент по собственному желанию. Только бы утолить жажду, и тогда она сумеет… Сумеет все.

Окружающий мир был немного иным, все предметы выглядели ярче и отчетливее… как-то объемнее, что ли. Аня прекрасно видела в кромешной темноте, различая мельчайшие детали обстановки: рисунок на ковре, трещинки на паркете, шероховатость обивки кресла; она могла бы разглядеть каждую ворсинку на ткани, если бы захотела. Она слышала далекие шорохи и звуки: мягкий топоток лап пробежавшей под окном кошки, шелест падающего снега, голоса в отдалении… и особенно волнительный ритмичный перестук где-то совсем неподалеку. Пум-бум. Пум-бум… От этого перестука жажда стала совершенно невыносимой. И жажда, и голод — они буквально выжигали ее внутри. Аня застонала. Ей хотелось броситься на этот звук и… и… И что?

Что это стучит? И вдруг она поняла: это стук сердца. Она слышит, как бьется чье-то сердце! Не ее сердце, и не Яна…

О боже, боже… Ее собственное сердце вообще не бьется!.. Больше того: она еще и не дышит! Не дышит с того самого момента, как проснулась!

В панике Аня схватилась за горло и попыталась судорожно вздохнуть. Получилось. Но ощущения были странными, не такими, как раньше.

— Вампирам не нужно дышать, Анечка, — услышала она. — В некотором роде мы мертвы. Не дышим, и сердце не бьется.

Аня приложила руку к груди. Кожа была холодной, совершенно холодной — как у мертвеца, как у восковой куклы! Она истерично хихикнула и с силой прижала ладони к губам, чтобы не завизжать в голос. Разум захлестнула волна непереносимого ужаса, готового накрыть ее и разорвать на части, как торнадо.

Господи, пусть я проснусь! Пусть окажется, что это кошмарный сон!

— Но все же ты не совсем мертвец, — терпеливо объяснял Ян. — Как только ты выпьешь крови, то почувствуешь себя совсем по-другому. Ты почувствуешь себя очень живой… И даже теплой, — добавил он иронично.

Нет-нет, пожалуйста, я не могу… Это же немыслимо — пить кровь…

— Пойдем.

— Куда? — испугалась Аня.

— Ты уже знаешь, куда. Ты слышала стук сердца. Ты все поняла.

Я не могу, не могу, пусть я проснусь!

— Милая, ты уже проснулась. Это не сон и не бред, это твоя новая реальность. Мне жаль, что тебя это пугает. Но ничего не изменить, придется привыкать. Это ведь лучше, чем умереть, правда? То, что случилось с тобой, ужасно и неправильно. Вампиры давно уже не убивают людей. Существует Закон, запрещающий убийства, и большинство из нас ему следуют. Для того чтобы выжить, вампир должен взять у смертного совсем немного крови. Несколько глотков. Ты завораживаешь добычу, пьешь ее кровь и — заставляешь ее обо всем забыть. Наутро она даже ничего не вспомнит.

Негромкий голос Яна успокаивал Аню, словно гипнотизируя, и паника понемногу отступала.

— А можно вообще отказаться от крови живых людей? — спросила Аня, снова вспоминая фильмы и книги о вампирах. — Пить донорскую кровь? Или… кровь крыс?

— Ты хочешь попробовать кровь крыс? — с сомнением произнес Ян.

— Нет! Но…

— Аня, нет смысла пить кровь гадких и мерзких тварей. Она невкусная, это неэстетично, а главное — в ней мало силы. От крови животных мы становимся малоподвижными и тупеем — знаешь, как люди, если их долго держать в душном помещении, без свежего воздуха. Пить донорскую кровь — ту, что в больницах и на станциях переливания, — и вовсе бессмысленно: она почти пустая. Суррогат. Эрзац. А нам нужна не кровь как жидкость, а жизненные силы, которые она несет. Надо выпить очень много донорской крови, чтобы получить то же количество энергии, которое получаешь от нескольких глотков из шеи добычи… Или донора. Нашего донора. У нас есть доноры: те, кто о нас знает, кто нас любит и с радостью дает нам кровь. А донорскую кровь, которую люди сдают для людей, воровать еще и безнравственно. Ведь в больницах ее и так не хватает, и она в любой момент может понадобиться для переливания. Гораздо проще и правильнее взять немного крови у здорового человека, которому совершенно точно не станет от этого хуже… Пойдем-ка.

Ян взял Аню за руку, и они прошли в другую комнату, похожую на гостиную. Здесь в Кресле, склонив голову набок и тихонько посапывая, спал парень. Молодой и симпатичный. Хорошо одетый. От него пахло фруктовым мылом и автомобилем. От него пахло кровью. Невыносимо соблазнительно и вкусно пахло кровью.

Все иные чувства покинули Аню, не осталось ни сомнений, ни страха, она сделала шаг, потом еще один. Она шла на запах крови, как завороженная. Она видела, как бьется жилка у парня на шее, стук его сердца грохотом барабана звучал в ее голове.

— Подожди!

Ян схватил ее за руку. И Аню вдруг охватила ярость. Она попыталась вырваться, но Ян держал ее крепко. Он был очень сильным.

— Аня, помни, что должна взять у него совсем немного. Несколько глотков. Если ты захочешь еще, я приведу тебе другую добычу. Голодной не останешься. Поняла? Ты должна контролировать себя!

Аня кивнула. Ярость схлынула так же неожиданно, как и накатилась. Ей стало стыдно.

В самом деле, она готова была наброситься на этого парня как дикий зверь, растерзать его… Что с ней происходит?!

— Но как? Как сделать… это? — пробормотала она. — Я не знаю, как кусать…

— Я тебе покажу. Иди сюда.

Они подошли к парню, который теперь был для них не более чем добыча, и Аня заметила, что у Яна во рту вдруг появились клыки. Выросли из верхней челюсти — как бы из второго ряда над резцами.

Ой, неужели и у нее такие же? Кошмар! Фу, как некрасиво!

— Точно, — улыбнулся Ян, — у тебя такие же. Они появятся сами собой.

Ужасно. Чудовищно. Сюр какой-то… и в то же время очень смешно. Ян показывал Ане, как кусать человека, как пить его кровь. У нее не получалось. Клыки во рту действительно появились сами собой, но ощущать их было крайне странно и непривычно. Клыки были острыми. Они мешали. Аня случайно прокусила губу и умудрилась глотнуть собственной крови. А вот прокусить клыками горло человеку оказалось довольно сложно. Аня пробовала и так и эдак, пока, наконец, у нее не получилось. И вот настал блаженный миг, когда кровь из прокушенной артерии хлынула в ее рот таким бурным потоком, что Аня в первый момент чуть не захлебнулась и запаниковала.

Однако она тут же поняла, что горло ее тоже изменилось, ей надо не глотать, а всасывать, что горло работает, как мощный насос, и за несколько глотков она выпивает достаточно, чтобы притушить голодный пожар внутри… Кровь оказалась настолько восхитительной на вкус, что Аня все-таки не смогла вовремя остановиться. Яну пришлось силой оттаскивать ее от добычи и самому закрывать ранки на шее жертвы.

— Обязательно надо закрыть ранки. Вот так: лизнуть сверху, и они затянутся. Ты по неопытности грубовато пила. Засос будет. Обычно не остается следа, кроме двух маленьких ранок. Ну, ничего, он парень крепкий, мы подкорректируем ему память, и он будет думать, что провел время с горячей девчонкой… Да, и кровью ты его испачкала. Пожалуй, надо подарить ему воспоминания еще и о хорошей драке!

Коротко замахнувшись, Ян ударил парня кулаком в нос. Тот всхлипнул, но не проснулся. Из носа вытекло немного крови, пачкая губы и подбородок.

Аня все еще не насытилась, но чувство изматывающего голода, от которого темнело в глазах и подкашивались ноги, утихло. Она согрелась, ощущая в теле гибкость и легкость, а в душе — радость и восторг. Хотелось петь, смеяться, танцевать, летать… Хотелось заняться любовью с Яном. Прямо здесь и сейчас.

Аня устыдилась своих мыслей. Особенно когда заметила, как Ян покосился на нее и спешно отвел взгляд… и вспомнила, что он читает ее чувства и мысли.

 

4

Букет был такой огромный, что занимал половину заднего сиденья.

— Можно, я тут его оставлю? — спросила Нина у водителя.

— Конечно. Все что угодно.

Взгляд у водителя был восторженно-подобострастный. Не просто слуга, а настоящий вампироман. Встречаются такие.

— Тогда отвезите нас на Мытиннскую улицу.

— Ты там жила? — спросил Михаил.

— Да. Откуда ты знаешь?

— Догадался. А потом к библиотеке?

Нина внутренне сжалась. Значит, все — вообще все — знают, что Модест Андреевич нашел ее в библиотеке? Или только Стражи? Или это просто логично, что архивариус нашел одного из своих Птенцов в библиотеке?

— Нет, к библиотеке мы не поедем. Я там не бываю, — сухо ответила Нина.

Михаил кивнул.

Но через несколько минут ей все-таки захотелось объяснить, в чем дело. Почему-то с ним она не могла просто молчать, как с другими. Ей хотелось, чтобы он понимал.

— Я когда-то очень любила библиотеку. Бабушка всю жизнь там работала, я приходила к ней после уроков. Это был мой второй дом. А теперь… Слишком тяжело. Один раз приехала, после войны… Надеялась найти фотографии, какие-то вещи… Когда мы с бабушкой в ноябре перебрались жить в библиотеку, мы самое дорогое туда унесли. В основном фотографии. Но после войны там уже ничего ценного не осталось. Только воспоминания. И я не хочу их воскрешать.

Михаил слушал, повернувшись к ней с переднего сиденья.

Наверное, если бы Нина хотела очаровать его, ей не следовало бы говорить о себе. Тем более такое — грустное, вызывающее жалость. Но Нина понимала, что очаровать Михаила — это из области фантастики. Да и не нужно никому. А вот понимание и сочувствие сейчас ой как нужны. Отчего-то тоска, охватившая ее на могиле родителей, продолжала сгущаться. И дурное предчувствие… Оно не исчезло. А Михаил хороший парень. Хоть и бывший вор. Он будет не просто слушать, а действительно сочувствовать. Он это умеет. Он в чем-то — еще человек…

Михаил заговорил, когда они выбрались из машины в пургу и через глубокую арку пошли во двор.

— В войну я был Стражем при прошлом Князе. Мы на немцев ходили охотиться. Князь сам водил нас. То есть мы могли мочить фрицев и становиться сильнее, не нарушая Закона. Ведь шла война, и нас вел наш Князь, — голос Михаила чуть дрогнул, и он повторил: — Наш Князь. Он же был из опричников. Лютый, жестокий. Я понимаю, почему его все ненавидели. Но было и за что уважать… Стража знала: было за что его уважать! Он не боялся никого и ничего. И он решил, что так мы можем набираться силы, а заодно убивать врагов… И мы охотились. Иногда месяцами. Когда не могли больше брать кровь, просто рвали немцев на куски. А иногда случалось натолкнуться на их колдунов. Вампиры-то немецкие были против войны. Они просекли, что для них это плохо кончится — кто из страны свалил, кто на дно залег… А колдуны шли вместе с войском. Многие даже мундиры надели, твари. И с ними воевать было сложно. Сложно, но интересно. Так что я тоже кое-что сделал для победы. Но теперь понимаю: мало… И зачем я тебе все это…

Он усмехнулся, и у Нины зашевелились волосы на голове: настолько Михаил сейчас был страшен. И все же она знала, что обязана ему ответить. Потому что не должно звучать добрых слов в память ныне покойного Князя Вампиров Москвы Семена Данилыча Нарокова. Особенно здесь. Во дворе, где когда-то гуляла маленькая Нина, а бабушка выглядывала из окна на четвертом этаже, чтобы позвать ее ужинать…

— Михаил, он убивал немцев не потому, что они — враги, а потому, что любил убивать. Врагов можно было убивать сколько угодно, и никто бы не осудил. Даже благородные, которым звериная его жестокость была противна, — даже они его не осудили. Но суть ведь не в…

— А я не из благородных, — перебил Михаил. — И он обратил меня. Семен Данилыч. Разглядел в фартовом, в удачливом налетчике что-то подходящее для себя. Я же и душегубством не брезговал. Только баб и детишек никогда не трогал. Это у нас под запретом было. Тронуть бабу или ребенка во время налета — навсегда клеймо. Но меня полиция искала. Мне каторга светила, если бы поймали. А Семен Данилыч сделал меня неуловимым…

— Почему же ты не поддержал его, когда Прозоровский бросил ему вызов? — дрожащим голосом спросила Нина.

Сейчас она до смерти боялась Михаила: ведь с того благословенного мига, когда зверообразный Семен Нароков был низвергнут с трона и убит, а Князем стал деликатный и хитрый Никита Прозоровский, еще никто ни единого раза в ее присутствии не помянул покойного добрым словом! Она была уверена, что и не помянет, потому что доброго слова он не заслужил. И вот, пожалуйста: ее сопровождающий. Страж, доверенное лицо Князя с наслаждением вспоминает, как охотился с этим чудовищем… А заодно и свою боевую молодость. Когда сам был бандитом, и его искала полиция.

Конечно, разумнее было не задавать Михаилу вопросов. Особенно провокационных. Но как промолчать, когда он говорит такие вещи? Это непорядочно. Недостойно. Тем более — здесь… в этом дворе…

— Почему ты не бился на стороне своего Князя?

— Потому что, милая Ниночка, к тому моменту он окончательно свихнулся. И мы, Стражи, все до единого — его Птенцы, сговорились… сговорились завалить его.

— Убить? Вы хотели убить Князя?

— Да. Он был чудовищем. Ты же помнишь.

— Но ты им только что восхищался!

— Не без этого, — кивнул Михаил. — Мы все им восхищались. Когда в бой с ним шли. Но жить под его верховодством было невозможно. Он нарушал все законы. Законы вампиров, законы людей. Даже законы фартовых. Его надо было убрать. И кстати, если бы мы сами им не занялись, очень скоро нами всеми заинтересовались бы Охотники. И не только московские, наверняка им на подмогу прислали бы кого-нибудь из Европы. Так что Никита был нам послан во спасение. Если б он не справился — мы бы помогли.

— Бунтовать против своего создателя — разве не самоубийственно?

— Рискованно. Больно. Но выжить можно.

Мишель замолчал. Нина не знала, что сказать, поэтому решила перевести разговор на более нейтральную тему:

— Вон те два окна — наша комната. Кстати, светятся. Странным каким-то светом…

— Телевизор, наверное. Хочешь, проверим? Туда залезть — раз плюнуть.

— Нет. Я лучше повспоминаю. Подождешь?

Нина села на скамеечку. На этом месте всегда стояла скамеечка. В разные года разная — старую, подгнившую заменяли на новую — но место никогда не пустовало.

Вон там была клумба, а здесь — песочница. Там — сарай, в котором жильцы первого этажа хранили всякую рухлядь. Тут был довольно-таки благоустроенный двор. И соседи хорошие. Во всяком случае, ничего плохого из детства Нине не запомнилось. Только солнечный свет, запах листвы и дождя, хлеба и керосина, и — запах книг, всегда запах книг…

Нина росла в бабушкиной комнате. В огромной коммуналке из одиннадцати комнат. По коридору можно было кататься. И они, трое детей, живших в этой коммуналке, катались: на больших бухгалтерских счетах. Потому что велосипедов ни у кого не было. А на счетах кататься было здорово.

Двое других подростков ходили в школу, а Нина была еще маленькая.

Она никогда не пыталась узнать, кто из соседей пережил войну.

В бабушкиной комнате стояла красивая, но громоздкая мебель, и передвигаться там было затруднительно. А в общей кухне возвышался роскошный резной буфет, тоже когда-то принадлежавший бабушке. Почему Нина так мало расспрашивала бабушку о том, как жила ее семья до революции? Только из архивов она смогла узнать, что бабушка была дочерью профессора, но из разночинцев. А дед, муж бабушки, — дворянин, офицер. Погиб в Японскую. А вот как они познакомились, полюбили, как жили, как бабушка овдовела и растила маму — вся эта коллекция человеческих чувств и отношений, из которых брала начало жизнь самой Нины, — все это было безвозвратно утрачено. Потому что бабушка боялась рассказывать о муже — дворянине и офицере. Об этом было лучше забыть навсегда… Тем более что Нина росла как дочь погибшего героя. Из-за отца к ней всегда и везде хорошо относились. У нее было по-настоящему счастливое детство. Нина увлекалась историей, но не своей семьи, а революционного движения. Бредила декабристами и народовольцами. Об отце — расспрашивала, да. Но только отцовского друга, Сергея Ивановича.

А мамой интересовалась очень мало, чтобы бабушку не огорчать лишний раз… Дом, где когда-то жили родители, снесли раньше, чем она повзрослела достаточно, чтобы самостоятельно сходить посмотреть на него. А бабушка туда и не ходила никогда. Как сама Нина теперь не ходит в библиотеку.

Вот тут росли два тополя. Как они благоухали весной! Как сладко было утром выглядывать в окно и вдыхать тополиную свежесть! А когда с них осыпались красные сережки, Нина с другими девчонками собирали их и хвастались, если удавалось найти особенно большую и толстую. Набивали ими карманы, а в школе кидались друг в друга. Пальцы были клейкими и пахли тополем.

Нина сидела на лавочке, закрыв глаза, и улыбалась, а снег падал ей на лицо — и не таял. Она не чувствовала снега: по ее лицу скользили солнечные лучи, пробивающиеся сквозь тополиную листву. Лучи, которые не могли причинить ей никакого вреда, ведь в воспоминаниях Нина еще не была вампиром.

… И вдруг — словно что-то взорвалось у нее внутри. В груди, в голове, в каждой клеточке тела. Чудовищная, разрывающая, полыхающая боль! Нину подбросило, она упала на снег, скорчилась, забилась в крике… Но крика не было, горло сдавило. Что же это, что это такое, пусть это кончится, это хуже смерти, я горю, горю…

Она билась в руках подскочившего к ней Михаила.

Потом обмякла.

— Нина, что? Что это было? — озабоченно спрашивал Михаил.

А она долго не могла ответить.

Потому что поняла, что это было.

Это была смерть.

Но не ее.

Только что умер ее Мастер. Граф Модест Андреевич Корф. Библиотекарь и личный архивариус Князя Вампиров Москвы. Он умирал — и рвались его связи с Птенцами. И каждый из тех, кого Корф привел в бессмертие, в эти мгновения испытывал такие же страшные муки. Именно поэтому Птенец не может убить Мастера. Разве что очень сильный. Ибо Птенец и его Мастер — существа одной крови.

Кровь от крови…

Нина заплакала.

— Ну скажи мне, что с тобой? — требовательно переспросил Михаил.

— Модест Андреевич. Мой Мастер. Он только что погиб. Его убили.

Михаил подхватил ее и побежал к машине.

В полуобморочном состоянии Нина лежала на заднем сиденье, примяв букет. А Михаил звонил в Москву. И ждал, когда ему перезвонят. Перезвонили. Михаил выслушал ответ. Потом мрачно взглянул на Нину.

— Да. Он мертв. Прямо в архиве… Сейчас там Стражи шуруют. К нашему приезду будет уже что-то ясно.

Нина закрыла глаза. Не хотелось жить. Словно из нее вырвали стержень, который поддерживал ее все последние годы.

Модест…

Нельзя сказать, чтобы она любила своего Мастера. Нина не относилась к нему, как к отцу, как к семье, хотя чаще всего Птенцы относятся к своему создателю именно по-родственному. Нет, для Нины он был… Покровитель. Направляющий. Учитель. Это не столь тепло и интимно, как семья. Но в существовании без семьи это самое важное. Московский архив вампиров был Вселенной Нины. А Модест Андреевич — центром этой Вселенной.

Михаил снова куда-то звонил, потом сообщил, что они немедленно едут в аэропорт и садятся на первый же самолет. Снять с рейса пару пассажиров и убедить всех остальных, что именно они, Михаил и Нина, должны лететь этим самолетом, — это легко, он справится. И они окажутся в Москве раньше, чем планировалось.

Нина кивнула. Говорить она не могла.

Пока машина летела сквозь метель, она вспоминала…

В ноябре сорок первого они с бабушкой перебрались жить в библиотеку. Там была комнатка с печкой. Топили пачками газет, дубовыми половицами — в библиотеке был чудесный паркет. Ходить на работу у бабушки уже не было сил, а бросить книги она не могла. 13 комнатку она перенесла самые старинные и ценные экземпляры, которым могли повредить холод и влага. Бабушка рассказала Нине, что если ленинградца арестовывают как врага народа, а у него есть домашняя библиотека, то библиотеку конфискуют, отвозят в подвал Петропавловской крепости, там все книги перебирают (не спрятано ли в них что-нибудь?), ставят особый штемпель и развозят по городским библиотекам. Но поскольку люди, занимающиеся этим делом, не всегда разбираются в книгах, они иной раз отправляют в библиотеки подлинные раритеты. В их библиотеке, в иностранном отделе, хранилось пять особенных книг: две отпечатаны в Голландии в шестнадцатом веке, одна в Англии, в семнадцатом, еще две — во Франции, в восемнадцатом. Иностранные, но старые книги подозрений не вызывали. Всегда считалось, что это просто какая-то безобидная классика… Но бабушка, всю свою жизнь проведшая среди книг, определила, что эти пять — уникальные книги по магии и колдовству; такие печатались мизерными тиражами, распространялись только среди знатоков, а потом становились объектом охоты коллекционеров.

Возможно, эти книги были куплены на Западе до революции кем-то из русских библиофилов. Возможно, каждая сохранилась в единственном экземпляре. Их надо было спасти во что бы то ни стало, эти пять. И еще двенадцать редких русских изданий. К ним даже нельзя прикасаться руками без перчаток, потому что кожный жир может повредить древней бумаге.

Директор библиотеки была женщина добрая. Она взяла Нину на работу. Чтобы паек был все-таки не иждивенческий. Хотя и паек служащего — это очень, очень мало… Директор жила неподалеку. А в декабре она перестала выходить на работу. Один за другим библиотекари исчезали. Пойти проверить, живы ли они, не было сил. Все силы уходили на поддержание тепла, походы за хлебом и водой… А еще Нина много читала. Больше, чем обычно. У нее снизилось зрение, но все равно она читала, читала, читала… До слепоты. Книги стали для нее бастионом. Защитой от реальности. Даже когда бабушка перестала вставать и говорить. Даже когда бабушка умерла. Даже когда уже не было сил пойти за хлебом. Потом не осталось сил держать книгу. И держать глаза открытыми.

Мук голода Нина уже не чувствовала. Но от холода еще страдала. Она переселилась в глубокое кресло возле печки и из последних сил поддерживала огонь. Стопка половиц рядом с креслом уменьшалась. Нина знала — когда они кончатся, она уже не сможет встать и отломить новые. Она понимала, что скоро умрет. Жалела только о том, что не спасет эти редкие книги, о которых тревожилась бабушка.

И потом пришел он. Модест.

Нина сразу поняла, что он не человек. Что-то другое. Это ощущение у нее, умирающей, возникло на уровне инстинкта. Модест Андреевич не пытался притворяться человеком и двигаться, как человек. Он видел умирающую Нину, но не счел нужным таиться.

Собственно, она умерла бы в ту же ночь или наутро и никому ничего бы не рассказала. Единственным источником света был огонь печурки. И глаза у незваного гостя горели в полутьме — как у кота, только ярче.

Модест Андреевич искал что-то среди книг. А потом схватил одну из тех, пяти драгоценных. И на руках у него не было перчаток.

Его тонкие аристократические руки светились, как гнилушки, но Нину взволновало только то, что он неправильно обращается с книгами.

С трудом разлепив потрескавшиеся губы, она прошелестела — тенью голоса, почти беззвучно — но вампир, конечно же, ее услышал:

— К ним нельзя прикасаться без перчаток. Они уникальны. Может быть, в мире остался только один экземпляр…

Модест Андреевич повернулся с быстротой кобры и изумленно посмотрел на нее, словно заговорила не лежащая в кресле девочка, а кариатида на фасаде библиотеки. На самом деле его искренне удивило, что умирающий от голода человек просит не еды и даже не воды, а заботится о книгах. Которые были действительно уникальны, ради них Корф проник в осажденный город. Он боялся, что Ленинград сдадут или уничтожат, и книги погибнут вместе с городом. Забрав все самое ценное из Государственной Публичной библиотеки, он пошел по следам редких экземпляров, хранившихся в запасниках и частных коллекциях. И забрел в комнатку, где умирала Нина.

Потом Корф рассказал, что именно в этот миг он понял: Нина станет его идеальным Птенцом и помощником. Он и раньше встречал страстных библиофилов. Но таких, которые продолжали бы любить книги, будучи уже практически за гранью… Таких людей он не мог себе даже представить. Тем более — ребенка.

Модест Андреевич размотал на Нине все ее платки и прокусил пергаментную кожу на шее. Он сделал несколько глотков, когда Нина от слабости потеряла сознание. Корф испугался, что девочка умрет прежде, чем он успеет ее обратить. Он грубо разорвал клыками собственное запястье и начал поить ее. Нина пришла в себя, ощущая, как в исхудалое тело вливается жизнь. Для нее это было куда более сильной эмоцией, чем для других вампиров в момент обращения: ведь кровь утоляла ее настоящие, человеческие голод и жажду! Модест Андреевич с трудом стряхнул Нину, присосавшуюся к его запястью. Потом она, как и положено, умерла. Корф унес из библиотеки не только мешок с книгами, но и ее истощенное тело.

У вампира было убежище, где он хранил книги, там он и поселил Нину. Она не знала, чем спаситель питался в те дни. И не хотела знать. Модест Андреевич поил ее своей кровью.

Только когда они выбрались из Ленинграда — с грузом книг это было непросто, Модесту Андреевичу несколько раз пришлось возвращаться — Мастер привел к Нине первую жертву. Немецкого солдата. Корф хотел, чтобы Нина набралась сил и легко миновала естественный для всех новообращенных период угрызений совести. Да, он оказался прав. Угрызений совести не было, когда Нина вцепилась в горло вопящему от ужаса немцу. И все же убила добычу не она. Жизнь фашиста забрал Модест Андреевич. Он ограждал Нину от необходимости убивать.

И вообще он берег своего Птенца. Они были родственными душами. Оба больше всего на свете любили книги. Из всех архивистов только они обитали при архиве. У всех остальных были свои квартиры, какие-то свои любимые места, занятия, увлечения, пристрастия, и только для них двоих не существовало ничего вне архива. Они жили в том же особняке. Разве что комнаты — у каждого своя.

А теперь Модест Андреевич умер.

То есть — погиб. Был убит. Вампиры не умирают своей смертью. Для них возможны только самоубийство и гибель от чужой руки. Покончить с собой Модест Андреевич не мог. Он слишком любил книги и не настолько доверял Птенцам, чтобы оставить архив на них. Да Нина и не замечала, чтобы Мастер потерял вкус к существованию.

Но кто убил? И почему?.. У кого поднялась рука на такого книжного червя, как Модест Андреевич?

В былые времена вампиров убивали Охотники. Но с давних пор они преследуют только нарушителей Закона, только их…

Значит — кто-то свой.

Кто-то свой…

Нина посмотрела на Михаила.

Они были в Петербурге, когда произошло убийство. Получается, Михаил вне подозрений. Получается, только ему Нина может доверять. Из всех Стражей, из всех подданных Московского Князя — только Михаилу Онучину.

Как хорошо, что хотя бы его можно не подозревать.