Горы, как башни, возвышались над широкой, окруженной холмами долиной. У подножия гор стоял замок Галлхиел. Зимние серебристые небеса дотрагивались до зубчатых башенок и отражались в спокойных водах озера. Крепость была построена из серого шотландского камня и предназначалась только для защиты тех, кто в ней обитал. С высоким парапетом, небольшими проемами для окон, замок казался неприступным. Он производил устрашающее впечатление. Всех, кто приближался к нему, он как бы предупреждал своим видом, что им будет отказано в гостеприимстве. Если в нем и была красота, то лишь глаза владельца были способны разглядеть ее. Дара же не находила в нем ничего красивого.

Вниз с гор вела опасная узкая горная тропа. Лошади шли своим обычным шагом. По обеим сторонам тропы, на склонах, росли хвойные деревья. Ветер стонал, застревая в их ветвях. Дара почувствовала сильное облегчение, когда они наконец спустились с гор и поехали по заснеженным полям.

Они приблизились к замку. Лаоклейн становился осторожным и внимательным. Они проезжали мимо ферм, но ни одна душа не решилась выйти, чтобы поприветствовать или остановить их.

Всадники видели длинные, низкие хижины без окон. Грязные стены хижин были сложены из камня и гальки. На крышах, покрытых вереском, не было труб, и люди внутри этих жилищ задыхались от дыма. Поля были полны вросших камней. Но, несмотря на это, в этих местах побеги зерен, посеянных среди разбросанных валунов, были такими же цепкими, как и камни, которые удерживались на крутых склонах холмов. Многочисленные ручейки поили долину и густые леса. И хотя леса забирали много солнечного света и влаги, ими не могли пожертвовать и отдать на откуп, топору ради полей. Дичь, водившаяся в лесах, давала возможность выжить, когда ливни уничтожали урожай на полях. Урожай уничтожали и враги, поджигая в летнюю жару поля во время очередного набега.

Дара снова села на свою кобылу и спокойно ехала рядом с Бретаком. Лаоклейн приказал ей находиться позади него, в случае если им будет угрожать опасность. Она была поражена видом бесплодных полей у подножия холмов, но больше всего ее поразило отсутствие скотины на фермах.

– Разве у этих людей нет скота, чтобы есть мясо, нет коров и коз, чтобы есть сливки и масло?

Бретак широко улыбнулся:

– Есть, но зима не самое хорошее время для скота в этих горах. Здесь слишком много голодных волков и горных кошек. Поэтому крестьяне держат скот в своих домах. Так надежнее.

Дара не очень поверила этому и покосилась на дома без окон и без труб. Должно быть, там невыносимо: запах скота, смешанный с дымом от горящего торфа.

– Ты шутишь, Бретак!

– Нет, миледи. Клянусь, это правда. Они хранят навоз до весны, чтобы потом разбросать его по полям, хотя от этого мало пользы. Почва здесь тощая и кислая и родит мало.

– Тогда почему же они не покидают этих мест в поисках более плодородных земель?

– Они горцы, миледи.

Постепенно до нее начинало доходить все глубокое значение этого короткого слова. Горцы, гэлты, живущие своей семьей и знающие только свой закон. Они не предают ни своего короля, ни свои обычаи. Как они встретят Лаоклейна, который уехал от них в юности, чтобы вернуться уже мужчиной и стать во главе их?

Внешние стены замка, неподвластные времени, как и горы, выдержали испытания сильных горных ветров и от этого стали еще крепче. Большие деревянные ворота преградили всадникам путь. Только после того как Тамнаис сильно ударил в них своей мускулистой рукой, их открыли, ругаясь. Внутренний двор был выложен огромными неправильной формы камнями и усыпан мелкой галькой. Лошади нервно топтались в затхлом, чуждом воздухе.

Дара, отставшая от других, застыла, услышав рычание, исходившее из зияющей темноты караульного помещения. На нее с диким видом голодного волка стремительно выпрыгнула гончая. Хефен в панике бросилась назад.

Лаоклейн посмотрел в сторону Дары и решил, что его люди позаботятся о ее безопасности. Криф схватил поводья Хефен и остановил ее, в то время как другой мужчина набросился на огрызающуюся и рычащую собаку. Он глубоко вонзил в нее свой кинжал. Кровь брызнула из раны. В глазах собаки застыла сцена не долго задержала общее внимание, так как из той же двери, из которой выпрыгнула собака, появилась неопрятная воющая фигура мужчины. Грязные руки этого человека сжимали палаш, его черные глаза дико блестели из-под тусклых спутанных волос. Он изрыгал гнев и ненависть на непонятном Даре языке.

Лаоклейн ответил ему быстро и твердо на гэльском наречии. Он сказал несколько простых слов, но они возымели действие.

Сумасшедший воин опустил свое оружие и посмотрел на Макамлейда.

– Ты главный?

– Да, Дункан был моим отцом.

Мужчина понял его, хотя его мозг был затуманен. Авторитет главы был неопровержим, права переходили от отца к сыну. Медленно размышляя, старый воин мысленно клялся в своей преданности человеку, стоявшему перед ним – человеку, к которому перешла власть от его прежнего хозяина, которого он не видел уже много лет. Старый воин выполнил свою задачу и теперь мог передать Галлхиел во владение его хозяину.

Он опустил палаш и шагнул вперед, чтобы поднять мертвую собаку, и с печальным лицом понес ее назад в караульное помещение у основания башни.

Бретак вложил в ножны клинок, который держал наготове. Никейл снял руку с рукояти своего меча. Их глаза встретились. Они чувствовали неподдельное облегчение. Тамнаис же, менее доверчивый, пошел вслед за стариком – убедиться, что он не опасен.

Мужчины спешились. Криф поспешил к Даре и увидел, что она спешилась без чьей-либо помощи. Лаоклейн слегка нахмурился, увидев его удрученный вид, и повернулся к Никейлу.

– Иди к крестьянам и объясни им, что мне нужно. Добейся, чтобы они мне помогли. Заплати им за это. Не скупись. Тот, кто откажется, рискнет навлечь на себя мой гнев. Нам нужна еда, нужно накормить лошадей, нужны женщины, чтобы все почистить и убрать. К ночи замок должен стать пригодным для жилья.

Никейл кивнул головой и сел в седло, делая знак рукой Крифу. Молодой человек с удовольствием последовал за ним. Никейл был сильным и сообразительным, он заслуживал уважения. Он не внушал страха, как это часто бывало с Макамлейдом. Да, это был человек, за которым стоило следовать, с которым стоило соперничать.

Лаоклейн отдал своего коня в конюшню Сима. В горах лошади были на вес золота, здесь их нельзя было тут же заменить. Лошади, живущие в горах, были сильными и неукротимыми. Они не были такими красивыми, как лошади, выросшие на юге.

Лицо Лаоклейна было мрачным, когда они подошли к дому. Дара чувствовала, что в его возвращении домой было столько же боли, сколько и радости.

Большой зал замка отличался от двора лишь тем, что здесь была крыша над головой. Каменные стены и полы были такими же голыми, как парапет и плитки во дворе. Камином, напоминавшим пещеру, давно не пользовались. Единственным и мрачным напоминанием о том, что здесь когда-то горело пламя, была сажа.

Лаоклейн подошел отдохнуть за длинным, обшитым досками столом. Он дотронулся до его шершавой поверхности.

– Еда Дункану казалась бы гораздо вкуснее, если бы он ел за этим старинным столом.

– Ожесточенность и гнев делали еду твоего отца невкусной, – сказала Дара, слишком хорошо помня жестокость старика, – а не ностальгия.

Она сожалела о том, что заговорила. Но сожаление это было кратким. Лаоклейн повернулся к ней и посмотрел прищуренными блестящими глазами.

– Ты легко презираешь то, чего сама не пережила.

– Это я не пережила? Он с легкостью насмехался над английской заложницей, которая горевала и была совершенно одинока! По крайней мере, свою ссылку он выбрал добровольно.

– Как ты сейчас свою.

– Да, – согласилась она менее горячо. – И я не жалею об этом, но не проси меня сострадать человеку, который не умел жалеть других.

Лаоклейн мрачно улыбнулся:

– Я просил тебя об очень немногом, дорогая. Пока.

Он повернулся к Бретаку и сказал:

– Поручаю тебе леди Дару. Я осмотрю границы Галлхиела и вернусь к ночи. Я уверен, что ты выполнишь мои приказы, и моя жена ни в чем не будет нуждаться.

Не сказав больше ни слова, не посмотрев на Дару, он вышел из зала. С трудом она отвела глаза от двери, захлопнувшейся за ним. Бретак осторожно смотрел на нее.

Она печально улыбнулась:

– Я никогда не научусь держать язык за зубами или следить за его хмурым взглядом, Бретак, но иногда он злит меня.

– Он не смог бы ужиться с уступчивой девушкой, – уверил ее Бретак, а про себя подумал: «Что выйдет из этого союза двух людей с железной волей?»

Просторная долина и высокие горы, окружающие ее, были по-прежнему такими же красивыми, какими Лаоклейн знал их в юности. Конь Лаоклейна шел быстро и уверенно по вековым тропам, окаймляющим горы и пересекающим ручьи. Старинный каменный мост нависал над узким заливом озера, которое за горами соединялось с морем. За мостом лежал второй перевал, ведущий глубоко в горы. Оттуда, бывало, соседние кланы совершали свои набеги на Галлхиел, когда он был богат. Лаоклейн поклялся, что вновь обретет богатство и силу, какие знал в прошлом. Урожаи, над которыми крестьяне трудились на земле, никогда не принесут богатства. Скотоводство – вот что более всего подходило для этой бедной, каменистой почвы. Шотландский скот ценился в Англии за свое вкусное мясо, и он принесет роду Лаоклейна процветание. Суровые зимы на обдуваемых штормами склонах могут стать главной опасностью в этом рискованном предприятии. Но долина Галлхиела служила хорошим укрытием, а у очень многих семей такого укрытия не было.

Пока Лаоклейн размышлял над своими планами, которые уже давно созревали у него в голове, стало темнеть. Когда он проезжал близлежащие к крепости фермы, солнце касалось вершин гор. Как только оно сядет, тут же наступит полная темнота, но на какое-то мгновение разбросанные тяжелые облака загорятся огненно-оранжевым цветом. Лаоклейн заметил, что, если в предстоящие дни эти облака будут собираться и опускаться все ниже, пойдет снег. Но это будут не те легкие сдуваемые ветром снежинки, которые падают на границе, а суровый, сильный и густой снегопад.

У Дары не было времени рассматривать горизонт или размышлять о будущем. Она была слишком занята настоящим. С ферм пришли женщины и мужчины. Дара же осматривала дом, пытаясь справиться с ужасом, охватившим ее, когда она увидела, в каком он состоянии.

Дара начала с длинной галереи за залом. В ней когда-то, видимо, была мебель. Теперь там было пусто. Галерея вела в салон, состояние которого было не лучше. Мебелью, стоявшей в нем, пользоваться было невозможно. Макамлейду придется начать все сначала, если он хочет жить с удобствами. Осматривая комнаты, в которых гуляли сквозняки, глядя на сырые, голые стены, Дара боялась, что в лучшем случае здесь будут спартанские удобства. В спальнях, этажом выше, дела обстояли гораздо лучше. Здесь была довольно хорошая мебель, некоторые ее предметы, когда с них стерли пыль, оказались даже красивыми. Комнат в замке было много, и они были огромными. Несчастный предшественник норвежца, должно быть, предполагал иметь великое множество наследников, но судьба распорядилась иначе. Лордом Галлхиелом стал отпрыск норвежца, он же стал основателем рода.

Но больше всего Дару разочаровала кухня. В ней были каменные стены, земляной пол, очень мало кухонной утвари, а продуктов вообще не было. Наверное, когда-то на черных балках потолка висел бекон, сушеная селедка, ветчина, сейчас все было пусто. В высоких каменных шкафах лежали лишь грубые ножи и вилки, да посуда. Печи были в хорошем состоянии. В одной на крючках висели огромные котлы. Другая была оборудована железными вилами и вертелами для дичи, говядины или свинины.

Первая трудность, с которой столкнулась Дара, принимая помощь от пришедших людей, был язык. Дара не могла говорить по-гэльски, а женщины знали только этот язык. Дара попросила Никейла помочь ей дать женщинам задания. Половину женщин она отправила чистить кухню, другая половина направилась вытирать пыль с мебели, проветривать и высушивать постели. Они были сырыми и заплесневевшими, что могло их испортить. Когда началась вся эта суматоха, мужчины покинули зал, и их больше не видели до ужина, которым их обещали накормить вечером. Мужчин ожидала работа в караульном помещении и конюшне. Построенные из камня, они оставались крепкими в течение всех этих лет. В конюшне требовались новые подстилки в стойла. Для них надо было сгрести оставшееся в конюшне сено. Для замены настила в караульном помещении сена не было, большая часть его испортилась, а ту, которая не испортилась, по клочкам растащили к себе в норы мыши и крысы.

Древний старик, одинокий обитатель этого дома, жил, не беспокоясь, что замок приходит в упадок. Сейчас он с подозрением наблюдал за тем, как захватывают его дом. То, что его любимая крепость вновь оживала и волновало его, и радовало. С молодых лет он служил Дункану. Он был воином, раны свои он получил на войне, но страдал он больше всего в те годы, когда видел, как распадается род Галлхиелов, и не было силы, которая этот род могла бы объединить.

Лаоклейн был доволен: работа в доме началась, и ее так аккуратно исполняли. Он знал, что чем дальше будет продвигаться работа, тем больше трудностей будет возникать. Он оставил своего коня в стойле, где уже поменяли подстилку, и пошел через двор. Он был таким же темным, как и небо, затянутое облаками.

Огонь, горевший в зале, разогнал тени, которые вот уже длительное время витали в замке подобно туману над озером. Дара стояла внизу длинной изгибающейся лестницы. На ней было шерстяное платье деревенской женщины. Платье было широкое. Но, несмотря на это, оно не могло скрыть стройную фигуру Дары. Ее волосы были завязаны сзади куском материи, но при каждом ее движении из-под этой ленты выбивались шелковые пряди. Дара жестами пыталась объяснить молодой девушке ее работу. Лаоклейн был очарован Дарой, его не интересовало ее затруднительное положение до тех пор, пока она не стала умолять его отчаянным взглядом.

– Я не сомневаюсь, она не понимает, что я ей говорю, но ведь она видит – эти ступеньки нужно чистить!

Лаоклейн пошел объяснить девушке, что ей нужно сделать. Покраснев и испугавшись, она быстро пошла на кухню за мылом и водой. Когда Лаоклейн вновь посмотрел на Дару, в его глазах была улыбка.

– Они всего лишь деревенские жители и незнакомы с придворной мимикой. Наберись терпения, дорогая.

– У меня есть терпение, Лаоклейн, но оно небезгранично. Переводчик был бы как нельзя кстати, я сомневаюсь, что у них хватит ума выучить цивилизованный язык.

– А у тебя хватит ума выучить их язык? – Она гневно посмотрела на него, но он поменял тему разговора. – Скоро я отправлю Бретака за покупками. Пусть он купит все, что нужно в замке и лично тебе. – Он потрогал шерстяное платье, которое было на ней. – Мне бы хотелось видеть тебя в шелках.

Еще не простив его, она резко возразила:

– Я думала, что тебе нравится, когда их на мне нет!

Он усмехнулся:

– И это тоже, моя любовь. – Он наклонился и страстно поцеловал ее, как если бы они были одни в их спальне.

Она сопротивлялась недолго. Тая, она прильнула к нему, ее губы раскрылись, подчиняясь силе его губ. Когда он, наконец, отпустил ее, глядя ей через плечо, она повернулась и увидела, что девушка вернулась, в руках она держала таз, на лице ее было удивление.

Краснея, Дара пошла вверх по лестнице. Лаоклейн преградил ей путь. Лицо его стало озабоченным.

– Когда я жил на границе, я считал необходимым отложить в сторону гэльские привычки, иначе я бы потерпел поражение от своего собственного упрямства.

Он шагнул в сторону, и она быстро ушла.

Ужин в тот вечер был незамысловатым: жаренная на вертеле говядина, овощи и холодный овсяный хлеб. Дара уже решила, что повару в Галлхиеле следует научиться готовить разнообразнее, а не только то, к чему привыкли горцы. Ну а сейчас эта простая пища, стоявшая перед ней, ей более чем нравилась. День выдался тяжелым. Теперь она мечтала только о ванне и сбежала в спальню как можно скорее.

Оказавшись в спальне, она сняла одежду и встала в железный ушат. Вода была горячей, ее нагрели в тяжелом железном чайнике в камине спальни, и Дара блаженствовала. Если бы ее несли через залы, где гуляют сквозняки, она бы остыла. Дара отослала служанку и приготовилась насладиться купанием. Намыливаясь, она рассматривала большую комнату. На стенах хвастливо висели толстые шкуры, охотничьи трофеи. Их добыли в далекие, уже забытые времена. На полу лежали пыльные ковры. В этой комнате, как и во всем замке, совершенно не было украшений. В деревянные подсвечники на стене Тамнаис вставил самодельные свечи. (Их фитили мочили в бараньем жиру, а потом высушивали.) В комнате не было ни канделябров, ни тонких свечей. Умывальник был из тусклого свинца. Взглянув на него, Дара подумала, что завтра нужно будет все отполировать.

Лаоклейн вошел в комнату, когда она, перекинув волосы через плечо, причесывала их его гребнем. У нее не было даже своего гребня, не было и зеркала. Она сидела в рубашке на краю кровати. Отблеск огня, согревавшего комнату, был виден у нее на шее и плечах. Лаоклейн подошел, сел сзади нее и потянул в свои объятия. Его губы медленно ласкали ее шею. Дара почувствовала волнение. Она откинулась к нему назад, гребень незаметно упал ей на колени.

Спустя некоторое время он тоже оглядел комнату блуждающим взглядом. Его мысли были схожи с мыслями Дары.

– Галлхиел никогда не был изящным, но во времена моей матери он блистал начищенным серебром, и на полу не было изношенных ковров.

– Серебро, дорогой? – В голосе Дары прозвучало сомнение.

– Да. Когда-то здесь было серебро, и ковры, и гобелены, но все продали, когда Джеймсу III понадобились деньги. Галлхиел обнищал, и я привез тебя в эту нищету.

– Я покинула Англию и Бранна не ради твоего богатства, Лаоклейн, – сказала она тихо, – а ради тебя.

Он гладил ее руки.

– Ты бы понравилась моей матери. Она была из рода Камденов. Это были свирепые люди, но преданные своему роду. Бретак принадлежит к роду Камденов. Его отец был кузеном моей матери. Мы чем-то похожи.

Она повернулась, чтобы взглянуть на него. В ее глазах была усмешка.

– Клянусь, вы все – родственники, все до последнего, дорогой.

– Было бы трудно и глупо опровергать это. Макамлейды всегда позволяли себе вольности с женщинами, во многих их детях течет кровь Макамлейдов.

– Позволяли себе вольности со служанками, так же как и с заложницами? – Вопрос ее был колким, но когда он засмеялся, она покраснела.

– Не бойся, дорогая. Никто не занимал твоего места до тебя. Когда здесь все устроится, мы поедем и найдем священника, раз ты придаешь большое значение благословению церкви. Я женюсь на тебе, как полагается. Последней хозяйкой замка была Изабель, а Дункан правил крепостью и родом. – Его глаза потемнели. – Моего богатства и власти на границе недостаточно, чтобы люди привязались ко мне. Наследие моих предков позволит мне обладать огромной властью.

«Да, – подумала Дара, – наследие – смелость и мужество, наследие воинов».

Возрождать Галлхиел будут сильные воины. Горцы относились с подозрением к этому человеку, который оставил право первородства только для того, чтобы вернуться с англичанкой. Они хорошо помнили старого главу рода. Они помнили, как он ругался, когда его наследник покинул горы. Члены рода Дункана со временем возвращались. Они оставляли земли, которые были не в силах защищать, оставляли свою бедность и возвращались, влекомые обещанием справедливой власти. Некоторые из них возвращались на когда-то оставленные ими фермы, но еще больше вставало в ряды защитников Галлхиела. Макамлейд был известен как бесстрашный, доблестный воин. Он был главой, которому любой мужчина почтет за честь поклясться в верности. Превыше всего эти люди ценили мужество и верность. Итак, предстояло многое выдержать, чтобы возродить Галлхиел.

В Галлхиеле снова находился глава рода, и одним из первых, кто его посетил, был Дунстан Макамлейд. Он приехал со своей семьей во время снегопада, который Лаоклейн предвидел. Бретак вместе с Симом и Крифом уехали два часа тому назад, до снегопада, взяв список того, что необходимо купить. Пожелав путникам счастливого пути, Дара обратила внимание на сгущавшиеся облака на низком горизонте. Ее охватило мрачное предчувствие. Когда ветры завьюжили в долине, она стала волноваться за путников и несколько раз стояла у окна, вглядываясь в снежное безумие. В один из таких моментов во двор въехала грубая повозка, и закутанные фигуры направились к дому, с трудом пробираясь сквозь снег. Дара позвала Лаоклейна и помчалась вниз, чтобы открыть дверь.

Мужчина средних лет держал ребенка, который был слишком закутан, чтобы определить, девочка это или мальчик. Впереди мужчины шла женщина и уже почти взрослый юноша. Дара взяла у мужчины ребенка и попросила мать и сына подойти поближе к огню, пока Лаоклейн приветствовал своего родственника. Лаоклейн мрачно сообщил о смерти Гервалта – этот рыжеволосый исполин был его братом.

Дара почувствовала боль, услышав еще раз пересказанные ужасы того дня, и когда их разговор перешел на другую тему, она вздохнула с облегчением. Качая ребенка перед камином, она улыбалась жене Дунстана, леди Гарде.

– Вы выбрали самую суровую погоду для путешествия, миледи. Вы ехали издалека?

– Это не несколько миль, но достаточно далеко. И было тяжело. Если бы рядом с мужем не было нашего сына, он едва ли доставил бы нас в целости и сохранности. Мы потеряли нашего вассала у озера, когда начался снегопад.

Мальчик улыбнулся в ответ на похвалу матери, но быстро вернулся в свое прежнее состояние. Дара вскоре поняла, что это была черта, унаследованная от его отца – человека, который редко улыбался и еще реже жестикулировал. Пока же Дара видела, что он очень похож на мать. У него был такой же цвет волос, как, впрочем, и у его сестры.

Девочке становилось теплее. Ей стало любопытно, и она вылезла из своих одеял, как бабочка из кокона. Ей было пять или шесть лет, но никак не больше. У нее была нежная светло-розовая кожа. Ее волосы свисали на плечи свободными темно-медовыми прядями. Она была похожа на мать. Лишь глаза ее были поразительно синего цвета, такие же, как у отца и Гервалта.

Эти яркие, любопытные глаза смотрели теперь с искренним восхищением.

– Мама, она похожа на портрет в галерее Аирдсгайнна, только она не такая злая, как леди в зеленом!

До того как Гарда смогла ответить, ее сын сделал сестре замечание, как это сделал бы молодой человек в адрес своей надоедливой, но все же младшей сестры. Затем он с серьезным видом обратился к Даре:

– Маири не хотела вас обидеть, миледи.

Маленькая девочка подняла свои честные глаза на Дару:

– Зеленая леди красивая… и я не грубила, Парлан! – Последние слова относились к брату.

Разгоравшаяся ссора была прервана. Подали горячий пряный сидр.

– Аирдсгайнн? – Дара попробовала произнести это название. – Вы оттуда?

– Да. – Гарда на минуту показалась ослабшей. – Это крепость Киарра. Он единственный оставшийся в живых брат Дункана. Я боюсь, что годы лишают его разума, хотя телом он еще молод.

Ответа не последовало. Дара обрадовалась, когда Лаоклейн и Дунстан присоединились к ним.

– Леди Гарда, прошло много времени с тех пор, как я видел вас. У вас тогда был только мальчик, цеплявшийся за вашу юбку. Теперь я вижу милую девочку, которая заняла место своего брата, а он занял свое место рядом с отцом.

– А нам доставило удовольствие, милорд, узнать, что вы вернулись в Галлхиел. Эти горы сильно скучали по главе рода Макамлейдов.

Его глаза сузились.

– Я знаю Киарра. И очень удивлен, что, возвратившись сюда, я обнаружил, что он не претендует на эту крепость и мои права на нее. Я был готов бороться за их возвращение.

Дунстан ответил так, как и ожидал Лаоклейн.

– Люди не стали бы с ним жить, пока был жив Дункан.

– А сейчас, – сказал Лаоклейн медленно, – его сын встал у него на пути.

– Да, и ему это не нравится. Если бы он узнал о смерти Дункана до вашего приезда, он, несомненно, сделал бы свое заявление.

Маири не сиделось. Было видно, что Гарда тоже устала. Дара повела их в комнату отдыхать, оставив мужчин поговорить наедине, хотя она предпочла бы остаться и послушать. Она выбрала большую комнату и еще одну рядом для Парлана. Гарда в отчаянии и волнении предугадывала, что ее сыну очень скоро захочется уйти отсюда в караульное помещение. Его самым большим стремлением с тех пор, как он узнал о прибытии Макамлейда, было служить ему и душой и телом.

Дара ушла на короткое время, чтобы проследить, как переносят их вещи из повозки в комнаты наверху. Она вернулась, сбитая с толку.

– Откуда же вы приехали? В горах, которые я видела, ни одна повозка не проедет.

– Мы переправились через устье. Аирдсгайнн находится в горах, не очень далеко отсюда. Озеро там узкое, переправиться могут только небольшие повозки в комнаты наверху.

Гарда молча наблюдала, как Дара давала распоряжения служанкам и ее не удивило, что она, запинаясь, произнесла несколько слов по-гэльски. Когда они вновь оказались одни, она посочувствовала.

– Это очень трудный язык, если он не родной. Если я могу тебе помочь, разреши мне сделать это.

Дара была благодарна Гарде за ее предложение и с удовольствием приняла его. И хотя язык ей давался, и это радовало их обеих, она была счастлива, что в крепости есть еще одна женщина, говорящая на ее родном языке. Они подружились, быстро преодолев возрастной барьер и различия в воспитании. Маири вносила в атмосферу крепости то, в чем этот дом очень сильно нуждался: безграничную радость и детский смех. Парлан же все время был с мужчинами и оказался там к месту. Он был сообразительным, но не забывал о своих обязанностях перед матерью, а также Дарой. Он, как и его родители, вскоре забыл или решил не обращать внимания на то, что она, на самом деле, не была их хозяйкой.

Был ясный холодный день, когда вернулись Бретак, Криф и Сим, ведя за собой лошадей, навьюченных необходимыми вещами и тем, что считалось роскошью. Дара встретила их с радостью и облегчением. И сделала она это не ради покупок. Она стала заботиться о каждом из мужчин, как они, в свою очередь, заботились о ней во время их путешествия. Она высоко ценила их отношение к себе и их внимание, то, что они приняли ее.

В их поклаже был сундук, купленный по просьбе Лаоклейна и наполненный красивой материей. В своей комнате она с восхищением разворачивала ткани и примеряла их, размышляя, какие платья могли бы получиться из них. Она сидела на ковре, разглядывая зеленый бархат, когда тень Лаоклейна легла на ткань и на нее.

– Ты довольна?

Она улыбнулась ему с нескрываемым удовольствием:

– Конечно, но не только тем, о чем ты думаешь. Галлхиел сам радует меня, хотя это произошло не сразу, как я увидела его. Мне здесь хорошо.

Он наклонился и поднял ее. Взял бархат и укрыл ее плечи. На его фоне волосы ее были похожи на яркий огонь.

– А ты доставляешь удовольствие мне, дорогая. – Он как бы невзначай дотронулся до ее рта своими губами, а его руки, лаская, скользнули вниз и остановились у нее на талии.

Она с радостью уступила его напору, прильнув к нему. Быстрым движением он опрокинул ее на кровать. Бархат тянулся за ними. Лаоклейн улыбнулся Даре, шутливо боровшейся с ним. Ее смех затих, когда он расстегнул ее платье и освободил корсет. Он ласкал ее, и огонь этих ласк скоро начал согревать ее. Тепло растекалось по всему телу. Скоро их одежда грудой лежала на полу.

Солнечный луч проник внутрь сквозь щели в ставнях, осветив лицо Дары. Его не замечали, и он играл на темной спине в шрамах и на разбросанных покрывалах.

Обнаженные, они лежали рядом, касаясь друг друга. Дара улыбалась ему.

– Ты доволен, Лаоклейн?

Он притянул ее к себе так близко, что свой ответ он прошептал где-то у нее в волосах.

– Как никогда. Я люблю тебя, Дара Райланд.

Солнце медленно уходило из комнаты, явно не желая покидать любовников. Лаоклейн беспечно спал. Дара же лежала без сна, радостная от того, что услышала его признание в любви.

Но скоро на это счастье легла тень. В Галлхиел со своими планами и надеждами прибыла Лесли.