Атдаир готовился к отражению атаки. Лаоклейн удостоверился, что в его владениях полный порядок. Лучи разгоравшегося солнца еще не добрались до затененных лесных тропинок. Наездников обдавало холодком. Впереди был тяжелый день. Лицо Ниалла было мрачным и беспокойным. Все утро Лаоклейн ждал, что брат сам расскажет, почему у него такое настроение, и, не дождавшись, спросил:

– В чем дело? Ты сошел с ума? Почему ты зол на весь свет и на меня?

– Это Руод близок к помешательству! Разве тебя не беспокоит то, что он натворил?

В лесу кто-то крикнул по-птичьи, и Лаоклейн остановился послушать ответный крик. Затем произнес:

– Если бы меня не беспокоило, я бы не стал просить своих людей быть поближе к дому и держать оружие наготове. Оставшийся в живых Райланд может последовать примеру брата, будет жечь дома и убивать семьи. Мы должны быть готовы к этому. Руод большой мастер по части интриг и затруднительных положений. Я привык решать проблемы по мере их возникновения. И эту я тоже решу.

– Ты слишком много времени уделяешь его проступкам, – раздраженно сказал Ниалл. – Он был несчастьем для нашей матери со дня своего рождения, бедой для всех нас.

– Руод не виноват, что он незаконнорожденный. Здесь вина Дункана. – Однако эти слова не прозвучали упреком. – Нельзя винить его и за горе, причиненное нашей матери. Я сожалею о том, что он появился на свет, но в этом нет его вины.

– Ну, хорошо. А что ты скажешь о его деяниях? Любому, кто встречается ему на пути, он старается сделать больно. Тебя, Лаоклейн, он ненавидит, старается причинить тебе как можно больше горя.

Ниалл говорил страстно. Видя лицо брата, ему становилось легче. Оно выражало силу и решительность и не предвещало никакой снисходительности к Руоду в будущем. Ниалл был молод, но он был из рода Макамлейдов, а потому проницателен. Он знал о чувстве особой ответственности Лаоклейна за каждого из рода Макамлейдов и боялся, что это будет его гибелью. Особенно когда он старался помочь Руоду.

– Я знаю гораздо лучше тебя, что замышляет Руод, – прямо сказал Лаоклейн. – Не бойся, Ниалл, он не застанет меня врасплох.

– Тебе лучше от него отделаться, пока он не причинил еще больше зла!

Их лошади разошлись, чтобы пробраться сквозь заросли кустарника, и когда наездники вновь оказались рядом, Лаоклейн сказал:

– Я давно понял, что гораздо лучше встретиться с ядовитой змеей на дороге, где ты можешь убить ее. Змея опасна, когда она свисает с ветки дерева и ты ее не видишь.

Молча, они выехали из леса и оказались в поле, покрытом жнивьем. Ниалл слишком хорошо знал своего брата, чтобы надоедать ему своими предупреждениями о Руоде, но успокаиваться он не собирался. Многолетнее наблюдение за своим сводным братом научило его не доверять ему. И все же каждый раз Лаоклейн одерживал победу в их продолжительной битве умов. Когда-нибудь братья померятся силами с оружием в руках, но, к счастью, они слишком медленно двигались в этом направлении.

Лаоклейн не был тем братом, какого многие хотели бы иметь. Он не отличался ни терпимостью, ни открытым выражением своей любви, но это был человек, заслуживающий уважения и пользующийся авторитетом. Как бы жестоко он ни подавлял слабости и юношеский страх, он никогда не выказывал презрения или раздражения. Ниалл считал, что брат обладает большим даром – гордостью. Она вселяла уверенность, делала человека находчивым. Эти черты были очень важны для такого человека, как Ниалл.

Лошади оживились на свежем воздухе и поскакали по чернеющему полю. Высоко над ними пролетела стая гусей. На ферме за горой жгли листья, и синий дым поднимался вверх. Вдалеке рослый человек вел быков по извилистой дороге. Ничто не могло нарушить спокойствия этого дня.

Темнело, когда они добрались до крепости. Молодой слуга подметал вымощенный плитками двор. Когда братья проехали мимо, он с поклоном остановился. Ниалл остался на время в конюшне, а Лаоклейн направился в зал. По дороге он остановился в тени, на углу, чтобы полюбоваться прозрачным вечером. И вновь он напрягся, вспомнив о лежащей на нем ответственности. Это была ощутимая ноша, но не гнетущая. С молодых лет он стремился к власти и не считал ее тяжелым бременем.

Вдруг его внимание привлек свет. Дверь, ведущая в зал, тихо отворилась, и он увидел тонкую фигуру, проскользнувшую сквозь щель. Во всем этом было что-то подозрительное, Лаоклейн поглубже спрятался в тень. Фигура быстро зашагала вперед. Он напряженно ждал. Да, несомненно, он узнал ее и стремительно бросился наперерез беглянке.

Дара была ошеломлена неожиданной встречей с Лаоклейном.

Она долго не могла заснуть. По комнате расползались тени. У ее кровати горела одинокая свеча, освещавшая таз с холодной водой, чистое платье и блюдо, на котором были чай, хлеб, масло и сушеные фрукты. Только после того как Дара умылась и поела, она обнаружила, что с двери сняли засов. Она не решалась верить в успех задуманного, но все же пошла, крадучись, к двери. Дойдя до нее, она поняла: путь открыт.

Она испугалась, когда неожиданно кто-то крепко схватил ее. Щеки ее касался кожаный камзол. Она уткнула в него свое лицо. Рука в латной рукавице подняла ее подбородок. Даре ничего не оставалось делать, как взглянуть в злые серые глаза. От морщинок глаза казались еще злее.

– По чьей беззаботности ты оказалась на свободе?

– Это не имеет значения. Ты все равно не удержишь меня!

Он крепче сжал ее.

– Я думаю иначе. Совсем просто посадить тебя на цепь. – Он смотрел ей в глаза, от отчаяния они широко раскрылись. – Обещай мне, что больше не будешь пытаться сбежать. Обещаешь?

Она знала, что ответ может быть только один. Своим обещанием она свяжет себя так же, как цепью. И то, и другое было бы невыносимо. А уж он сдержит свое обещание, в этом она не сомневалась. Но, несмотря на это, Дара упрямо сжала губы, ее темные глаза смотрели на Лаоклейна с яростью.

– Будет как ты захочешь, миледи. Слово за свободу.

Она беспомощно перебирала пальцы и чуть слышно прошептала:

– Я обещаю.

Он внимательно посмотрел на нее, как бы оценивая, насколько она была честна. Затем кивнул головой и отпустил, оставив у нее на руке след от пальцев. Вдруг все вокруг потемнело, казалось, все дышало враждебностью. На небе появилась холодная луна. Дара и Лаоклейн возвращались в зал. Ей не терпелось отплатить ему.

– Мой брат освободит меня! Он отомстит за все, что натворили твои люди. Вы будете мучиться так же, как и они!

– Я не сомневаюсь, что он попытается. Я готов сразиться с ним.

Дара дрогнула.

– Ты убьешь его?

Лаоклейн подбирал слова и уклончиво ответил:

– Его дело решать. Все зависит от него, от его действий.

Оцепенев от страха, она двинулась вперед. Бранн придет за ней, позабыв о своей безопасности, потому что он любит ее так же, как и она его. Неужели его любовь уготовила ему такую же судьбу, как и его брату? Смерть Кервина стала огромным горем. Смерть Бранна была бы концом для нее.

Они вошли в зал. Горели факелы. Они освещали и обогревали его. В зале было шумно. То тут, то там слышался непристойный смех. Люди Макамлейда искали отдыха и покоя в самом сердце замка и находили его здесь. Лаоклейн щедро угощал тех, кто был ему верен. Исключением был только один человек, но и ему было разрешено остаться. Но Руода в ту ночь здесь не было.

Войдя в зал вместе с англичанкой, Лаоклейн тем самым вызвал любопытные взгляды присутствующих. Но никто не сказал ни слова по этому поводу – Лаоклейн не любил вопросов. Хотя Дара уже не была в центре его внимания, он все еще крепко держал ее за руку, и она не могла высвободиться.

Горячее вино, которое им подали, обжигало, и Дара почувствовала, как оно медленно ее согревает. Им прислуживала та же самая женщина, которая отводила Дару в комнату, где она провела беспокойную ночь. Служанка нервничала. Даре стало ясно, что именно эта женщина так необдуманно выпустила пленницу Макамлейда.

Полное гладкое лицо Леты, ее темные глаза говорили о том, что она понимает значение происшедшего. Кинара не закрыла дверь на засов, а ведь она, Лета, отвечает за все, что происходит в главной башне замка. Она была не так молода, как это могло показаться. Одиннадцать лет она была замужем, и уже четыре года – вдовой. Ей по плечу было то, что ей доверили. Лету не нанимали, она была дальней родственницей Лаоклейна. Лете показалось, что Лаоклейн не сердится, не обвиняет ее. Она почувствовала облегчение и стала подавать ужин.

Для Дары еды было больше чем достаточно. Жареная свинина, из которой сочился жир, соперничала с обжигающими хрустящими лесными голубями. Рядом стояли бочки с вином, чтобы утолять жажду. Дара ела с аппетитом, не отрывая глаз от стола, избегая чужих взглядов. Только один раз она подняла свой взор, когда Лаоклейн обратился к большому, спокойному человеку с густыми рыжими волосами.

– Ешь хорошенько, Гервалт. Впереди у тебя тяжелая ночь. Мне нужно узнать, где находится Райланд, и передать ему сообщение.

Лаоклейн и Дара встретились глазами. Гервалт сказал:

– Ну что же, вместо того чтобы спать, я поскачу к границе.

Дара первой отвела взгляд, проклиная свою беспомощность. Лаоклейн ответил:

– Да, скачи быстро, но осторожно, мой друг. На той стороне границы для тебя небезопасно, а мне бы не хотелось терять хорошего человека.

Дара вертела в руках кусок хлеба, густо намазанный маслом, только бы не слышать замышлявшиеся планы. Они вызывали тревогу. Она была не в силах помешать им или изменить их. Потеряв аппетит, она оставила еду. Лаоклейн вновь привлек ее внимание, когда заговорил об отсутствии Руода.

Дункан, до сих пор мрачно молчавший, сказал:

– Он топит свою жизнь в дешевом эле, развлекаясь с худосочной белокурой девкой.

Лаоклейн спокойно ответил:

– Если не иметь в виду, что он внебрачный ребенок, а этим он обязан тебе, то он сам выбрал свою долю.

– Как я выбрал свою? – Между отцом и сыном промелькнула искра враждебности. – Джеми хорошо заплатил тем, кто сражался за то, чтобы корона отца оказалась на его голове… и жестоко наказал тех, кто противился его измене!

Все взоры были устремлены на этих двух мужчин, с вызовом смотревших друг на друга. Но, услышав спокойный ответ Лаоклейна, все облегченно вздохнули.

– Член королевской семьи не изменяет. Прошло более десяти лет с тех пор, как мы присягнули на верность новому королю, Дункан. Мы примирились с прошлым. Джеймс IV наш законный король, и никто не сомневается, что его отец давно мертв.

– Да, мертв! Убит бедняга, в Саучибурне. Ты думаешь, забыли, что сын главы рода Макамлейдов оказался неверным ему? Ты слишком молод, чтобы презреть всех и вся. В живых осталось немного, кто это помнит, – с горечью заметил он. – Слишком много народу погибло за него, нашего законного сюзерена.

– И напрасно! – прогремел голос Лаоклейна. – В этом человеке не было ничего королевского. И Джеми никогда не желал смерти своему отцу. Он хотел добиться лишь власти. Не моя вина, что тебе пришлось покинуть Галлхиел. Я хорошо знаю, ты любишь его, я тоже. Но что прошло, то прошло. И конец!

Дункан тяжело опустился в кресло.

– Да, пусть будет так.

В раздумье он взглянул на огонь. Словесная борьба оказалась бесполезной, ведь Лаоклейн говорил правду. Джеймс правил вот уже много лет, и никто не сомневался, что делал он это с гораздо большим успехом и был более любим, чем его несчастный отец. И все же полностью прошлое нельзя забыть, и ощущение горечи остается навсегда.

Дункан грустно размышлял. Дара тоже погрузилась в свои мысли. Теперь она должна ждать благоприятного случая, так как слово Райланда, однажды данное, будет сдержано во что бы то ни стало. Лета смотрела на нее с осуждением, а Дара не чувствовала угрызений совести. Она не сожалела о том, что этой женщине сделали выговор за открытую дверь.

Здесь все – ненавистные враги, которых нужно уничтожить, хотя бы в память о Кервине.

Даре принесли воду и чистое льняное полотенце. Она вымыла и вытерла руки. Лаоклейн встал и протянул ей свою руку, но Дара пренебрегла ею. Лаоклейн покраснел от злости, а Дара посчитала это своим вознаграждением. Тогда он грубо схватил ее за руку и повел к лестнице, подгоняя вперед, когда она задерживалась. В зале все смолкло, когда они уходили. Дара была уверена, что, взгляни она на присутствующих, она увидела бы на их лицах жадный интерес.

Сердце Дары билось от страха. Она боялась его намерений. Она едва видела его лицо в неясном свете факелов, прикрепленных к высоким, холодным стенам, но даже то, что она могла различить, вселяло в нее страх. Он все еще сжимал губы от злости после ее оскорбительного поступка. Его рука обжигала ее даже сквозь рукав. Едва ли она смогла бы сопротивляться, задумай он обладать ею.

Он привел ее в просторную удобную комнату. Дара с облегчением вздохнула. Некоторые ее страхи исчезли. Это была не та крошечная комната, в которой она провела день, и не собственные покои Лаоклейна. Этой комнатой едва ли пользовались. И хотя в камине горели только что положенные дрова, а на мебели только что вытерли пыль, в комнате все еще было затхло и душно. Полог из розового дамаста был поднят над большой пуховой кроватью, а ночная сорочка лежала поверх покрывала. Дара быстро оглядела комнату, повернулась назад и обнаружила, что Лаоклейн стоит рядом.

Он сосредоточенно смотрел на нее, разглядывая платье. Оно было мягким, теплым, голубого цвета, облегающий в кружевах бюст, короткий гладкий подол. Дара стояла молча, в ожидании, лицо ее было бледно. Волосы следовало бы причесать. Они ниспадали спутанными темно-рыжими прядями, а круги под очень яркими глазами говорили о ее переживаниях.

Она вздрогнула и подняла руку, как бы защищаясь, хотя Лаоклейн даже не шевельнулся. Невероятно, но он ушел, не попрощавшись, тихо, но крепко закрыв за собой дверь. У Дары подкосились ноги, и она опустилась в глубокое кожаное кресло, стоявшее около камина. Дрова в камине потрескивали, ее окутывало тепло. Лаоклейн же остановился за дверью, с трудом пытаясь забыть ее образ.

Он вернулся в зал, где в одиночестве все еще сидел Дункан. Из-за него его холостые слуги не могли лечь спать, так как их постелью был пол, устланный шкурами. Лаоклейн наполнил два бокала и присоединился к отцу, сидевшему у огня.

Приближалась полночь, когда Руод вернулся в крепость Атдаир. Ему было тошно и от вина, и от своих собственных горьких мыслей. Дункан кивнул ему головой, когда тот подошел, а Лаоклейн сделал вид, что не замечает его присутствия, пока Руод грубо не заговорил с ним:

– Эй, брат, кажется, не так-то просто уложить девку в постель. Стоило бы побороться, зная, какая награда тебя ожидает. Или ты потерял всякое желание изнасиловать девчонку?

– Я так никогда не поступаю, Руод. Ты так напился, что готов приписать мне все свои преступления?

Руод слегка качнулся, вид у него был воинственный.

– Нет ни одной девки, которая была бы не рада переспать со мной. Эта такая же, как и все, несмотря на то, что она англичанка и с хорошими манерами.

Только теперь Лаоклейн поднялся и посмотрел брату прямо в лицо.

– Больше я не стану тебя предупреждать, Руод. Ты хорошо знаешь, что я делаю тому, кто перейдет мне дорогу. Держись подальше от этой девушки, иначе горько пожалеешь!

Руод поднял кулак для удара, но тут размеренно заговорил Дункан:

– Садись, парень, и пей. Уже поздно драться. И мне совсем не хочется видеть, как вы деретесь. Драка испортит мне настроение после такого вкусного и сытного ужина.

Руод, выставив вперед подбородок, посмотрел на сводного брата в пьяной нерешительности, затем пошел, чтобы взять у отца глиняный кувшин. Он пил жадно, потом, спотыкаясь, подошел к столу, где и упал, погруженный в зловещие мысли о Лаоклейне.

Только когда раздался его храп, старик Дункан почувствовал себя спокойнее. Руод был не слишком умен и не понимал, что терпение брата не безгранично. Хотя до сих пор Лаоклейн был с ними щедр и относился к ним хорошо, настолько хорошо, что Дункан порой забывал – не он уже хозяин своего собственного замка. Он криво усмехнулся и подумал: «По крайней мере, в замке Атдаир удобнее, чем в старой крепости в горах, принадлежащей роду Макамлейдов».

На своем плече он почувствовал руку Лаоклейна. Они встали и пошли, оставляя Руода и зал слугам.