Танцор. Видишь, нет никого. Как Герцог за порог, всех волной смыло.
Она. А Радист?
Танцор. В первых рядах.
Она. А он же, говорят, здесь ночует.
Танцор. Не всегда.
Она. Этот ДК такое странное место. Здесь всегда кто-то есть. А когда никого нет, все равно кажется, кто-то за тобой наблюдает.
Танцор. Есть такое. Но сейчас только мы с тобой.
Она. Так тихо, будто и не здесь.
Танцор. Здесь по-разному бывает. Бывает и тихо.
Она. Тут все так странно для меня.
Танцор. Да, этот ДК интересное место. Иногда кажется, здесь все кто-то выдумал. Но вообще тут есть что-то такое… Сколько раз хотел уйти, но в последний момент… А может, привык просто.
Она. Ты здесь давно?
Танцор. Порядком. Лет десять уже есть, пожалуй.
Она. Как-то ты здесь не монтируешься.
Танцор. Я тоже разный. Ты не все про меня знаешь.
Она. Я знаю главное.
Танцор. Я танцую в кабаках. Веселю пьяный народ за деньги.
Она. Ну и что?
Танцор. Да в общем ничего. Но мне хотелось, чтобы ты узнала это от меня.
Она. Подумаешь, тайна замка Моррисвилль. Я давно знаю.
Танцор. Правда? А я боялся…
Она. Боялся?
Танцор. Ну, понимаешь… Вообще-то просто такая работа. Подработка, точнее. Вроде бы и нечего стыдиться, но все равно чувствуешь себя немножко проституткой.
Она. Да хватит. Вертинский пел в кабаках.
Танцор. Не от хорошей жизни.
Она. Все равно. Что бы я о тебе ни узнала, это ничего не изменит.
Танцор. Я актер. Вот главное обо мне.
Она. Это я уже поняла.
Танцор. Я все время играю, и в жизни тоже. Но в игре я тоже настоящий. Иногда – именно в игре.
Она. А скажи, почему ты здесь?
Танцор. В смысле?
Она. Ну в самоделке. С твоими данными… Ты не хочешь на настоящую сцену?
Танцор. Сцена всегда настоящая.
Она. Не надо. Знаю я, что это такое. Любительская сцена как профессия – гроб с музыкой.
Танцор. Я поздно начал танцевать. С пятнадцати лет.
Она. Серьезно? По тебе не скажешь.
Танцор. Пожалуй. Но документы у меня взяли только в институте культуры.
Она. Почему? А, поняла. Нужно хореографическое училище.
Танцор. Хотя бы школа. А у меня…
Она. Жаль.
Танцор. Не знаю. Раньше жалел, а потом…
Она. Между прочим, и с институтом культуры некоторые за границей гастролируют. И такие, кстати, бездари часто. А уж тебе сам Бог велел.
Танцор. Поздно. Мне лет-то знаешь сколько?
Она. Семьдесят семь?
Танцор. Тридцать шесть. В хореографии это много. Да и вообще… По большому счету там то же самое, что здесь. Вся жизнь как песок сквозь пальцы. Искусство вообще такая штука, в любом проявлении.
Она. Ну да. В общем, я тоже так думаю. Но все равно, не кажется тебе, что ты себя здесь похоронил?
Танцор. Честно?
Она. Конечно, честно.
Танцор. Иногда кажется. Я уже сто лет не ставил ничего от себя. Делаю, что интересно моим девчонкам. Хип-хоп там всякий. Ну и что можно продать. Варьете.
Она. Твое варьете в своем жанре очень даже ничего.
Танцор. Да хороший жанр.
Она. Не спорю.
Танцор. Я люблю во всем легкость.
Она. Знаешь… Мне вчера приснилось, что мы с тобой лежим рядом, но совсем не касаемся друг друга, только держимся за руки. Ты говорил мне что-то шепотом, совсем тихо.
Танцор. Мне тоже снится.
Она. Расскажи.
Танцор. Мы шли с тобой по улице. Где-то на юге, в южном городе. Просто шли с тобой. Солнце светило.
Она. Ты любишь юг?
Танцор. Люблю. А потом… Ты тихо-тихо провела рукой мне по лицу. Кончиками пальцев. Так, знаешь, ото лба вниз по щеке. Такого счастья я не испытывал ни разу за всю жизнь.
Она. Я тоже… вот так просто стоять рядом, как сейчас.
Танцор. А еще… будто я на сцене, танцую и чувствую, что ты смотришь из-за кулис. И это как будто солнечный свет. Как будто… Черт, словами не расскажешь. Как будто растворяюсь в синем небе.
Она. А я и правда всегда смотрю.
Танцор. Я знаю.
Она. И во сне тоже. Мне тоже снится, что я стою за кулисами и смотрю на тебя. Глупо, наверное, но мне бы хотелось…
Танцор. Что?
Она. Чтобы время остановилось. Смотреть на тебя из-за кулис, и чтобы это длилось вечно.
Танцор. Договорились! Танцую нон-стоп до скончания мира, если ты будешь смотреть.
Она. А скажи…
Танцор. Что?
Она. Если бы не нужно было бы подстраиваться под девчонок, под ДК, что бы ты…
Танцор. А, вот что. Да… Я давно уже об этом не думал.
Она. Что бы это было? Дуэт?
Танцор. Пожалуй… Хотя, ты знаешь, нет. Это было бы соло.
Она. Монолог самовыражения?
Танцор. Не совсем. Танцевать нужно не о себе. И даже не о том, что в музыке. О чем-то совсем другом.
Она. А ты бы о чем?
Танцор. Так сразу не скажешь. Знаешь… о тишине.
Она. О тишине?
Танцор. Да. Я люблю взрывные танцы, все время их делаю. Вообще динамику люблю. Дурачиться обожаю.
Она. Трудно не заметить.
Танцор. Ну да. Но в мире есть тишина. Как осенние дни бывают, в сентябре, когда ни ветерка, листочек ни один не шелохнется, и небо синее-синее. И все пронизано светом. Тишина и покой. И свет. Это самое лучшее, что есть в мире.
Она. И это в танце?
Танцор. Именно. Покой через движение. Это самый высокий сюжет.
Она. Точно! Я тоже все время хочу так писать. Чтобы слова не мешали. Чтобы смысл просвечивал сквозь.
Танцор. Мне с детства снится один сон. Сколько себя помню. Синее-синее небо и много-много света. И ничего больше, только небо и свет. И я. Даже нельзя понять, где я, а где свет. Никакой разницы. Как будто я совсем прозрачный и абсолютно легкий, просто невесомый. Но это не полет. Я не лечу, я нахожусь в покое. В полном покое среди синего неба. И нет ни времени, ни смерти. Может быть, это называется вечность. Но что-то происходит, совершенно неуловимое. И я начинаю падать. Не на землю, а прямо куда-то в бездну. Просыпаюсь и уже не могу заснуть до утра.
Она. Знаешь… Мне было лет пять. Мы с бабушкой опоздали на самолет. Я даже помню, как он взлетал, я видела. Было ужасно обидно, и я плакала потом до самого дома. А на другой день мы узнали: этот самолет разбился. С тех пор мне казалось, что я как бы не имею права жить. Я должна была лететь в том самолете и умереть тогда, маленькой девочкой. Будто я живу по ошибке, меня давно уже не должно быть, и для меня нет в мире места. Жила без смысла, как тень. Но теперь…
Танцор. Да.
Она. Знаешь, я тебя очень…
Танцор (перебивает). Не надо, не говори.
Она. Ну… ладно. Не буду.
Танцор. Слушай, я сделаю этот танец. Пусть не здесь. Не знаю, где. Такие вещи в наше время никому не нужны.
Она. Не пользуются спросом?
Танцор. Да, такое не продашь. Это тебе не варьете.
Она. А мне нравится твое варьете.
Танцор. Да мне и самому нравится.
Она. А вы, сэр, определенно не умрете от скромности.
Танцор. Умирать от скромности – дурной тон. Это не модно.
Она. А как модно?
Танцор. Зависит от вкуса. Лично я предпочел бы умереть от счастья.
Она. Губа не дура.
Танцор. А кстати, ты-то что в ДК делаешь? Вот ты тут сто процентов не монтируешься.
Она. Да я как-то нигде не монтируюсь. Но работать надо же где-то.
Танцор. Литература не кормит?
Она. Ну, если только на черный хлеб.
Танцор. Нет, так я не люблю. А здесь-то хоть тебе Герцог платит?
Она. Пока не очень. Да это все ерунда.
Танцор. Не скажи.
Она. В смысле, это все решабельно. Главное не это.
Танцор. А знаешь, я в свое время много думал, что в жизни главное.
Она. Ну и?
Танцор. Я понял так. У каждого человека есть свой сюжет. Его нужно отыграть. Если не отыграешь, жизнь не состоялась. Кажется, просто, но сделать почти невозможно.
Она. Почему?
Танцор. Не знаю. Жизнь так устроена. На сцене можно, в жизни – нет.
Она. Я знаю свой сюжет.
Танцор. Я, кажется, тоже.
Она. Тогда, выходит…
У Танцора звонит телефон.
Танцор. Извини. (В телефон.) Ну что? Серьезно? Прямо все? Фантастика. И давно ждете? А самим разминку начать слабо? Ладно, сейчас приду. Начинайте разминаться. (Убирает телефон.) Девчонки мои. Совсем забыл про них. Уже час как по расписанию репетиция.
Она. Иди.
Танцор. Пойдем, хоть до выхода тебя провожу.
Уходят.
Со всех сторон выходят Худрук, Секретарша, Шестерка и Главбух.
Шестерка. Ох, ёжкин кот! Вот это ни хрена себе! А на вид так прямо секс-символ!
Худрук. Так у них действительно роман. И кто бы мог подумать?
Шестерка. А я-то думала, почему он на меня никак не реагирует! Еще комплексовала, дура! Это надо же! (Секретарше.) И давно у него с этим проблемы?
Секретарша. Там у него проблем нет. У него тут…
Показывает на голову.
Худрук. Ах ты лапка моя, гвоздь мировой хореографии. Покой и воля, значит. Новый Пушкин нашелся, Александр блин Сергеевич.
Секретарша. Причем тут Пушкин, не понимаю.
Голос Радиста. Он на оперативках пальцы круто гнуть умеет. А как до дела, так сразу покой.
Секретарша. Эту мымру с самолетом хорошо бы уволить. Попробовать, что ли, Герцогу сказать?
Худрук. Как он меня раздражает, просто выразить не могу.
Голос Радиста. Хочешь, помогу?
Шестерка. Нет, вы погодите. Если у него все в норме, в чем тогда кайф? Это что, такой новый способ? Типа виртуальный секс?
Худрук. Очень старый, с длинной бородой.
Шестерка. Ну объясните, мне же интересно!
Худрук. Любопытной Варваре на базаре нос оторвали. (Секретарше.) Пойдем покурим, что ли?
Секретарша. Пойдем.
Худрук и Секретарша уходят.
Шестерка. Опять без меня что-то обсуждать собираетесь? Нет уж, фигушки вам. (Громко.) Подождите, девочки, я с вами!
Уходит.
Главбух. Какая, однако, сексуальная штучка. И необычный такой. Прям интересно даже. Таких мужчин я еще не пробовала.
Голос Радиста. И что сексуального, можешь объяснить?
Главбух. Не знаю что, но заводит круто.
Голос Радиста. Да брось ты, я же знаю, что тебя заводит.
Главбух. Если в постели он такой же…
Радист. То что?
Главбух. То это просто зашибись.
Уходит.